Перевал, глава 18

День за днём они уходили в гору, наблюдая, как редкие деревья сменяет кустарник, постепенно переходящий в беспорядочно разбросанные пучки травы, а те, чем дальше, тем настойчивее, вытесняют мхи и камни. Дорога заметнее пошла вверх и стала труднее. Всё чаще приходилось им не идти, а карабкаться, и старая верёвка не раз сослужила добрую службу.
 
Очень не хватало опытного человека, который знал бы местность и проходил перевал. Тропы, как таковой, не было, а ясная, чётко очерченная седловина, которую наблюдали они с площадки перед тоннелем, вблизи оказалась огромным пространством, где возвышенности чередовались с провалами и с трудом удавалось держать направление.
Плутая, иногда делая большой крюк, чтобы обойти очередное нагромождение гранита, они продвигались вперёд всё медленнее. Сильнее становился холод, а ветхая одежда и тонкие одеяла почти не защищали от него. Даже горячий и сладкий утренний чай согревал ненадолго и уже не давал той бодрости, как раньше.

                ____________


- Слышь, дед… Давай хоть раз пожрём нормально, а? Сальца нарежем… а? Колотун – сил нет. Смотри, – аж руки все синие.
- Пожрём… Сегодня пожрём, а завтра что делать будем? Сколько ещё идти? Ты знаешь? Нет. И я не знаю…
- Да на одном этом чае мы скоро вообще не сможем идти! Нисколько.
- …а на перевале ещё холоднее будет. Сейчас всё сало съедим, а там что делать будем?
- Ну и зануда ты, дед! На перевале, на перевале… Говорю тебе, - не дотянем мы до перевала при такой диете. Да и где он, этот перевал? Идём, идём… Может его и нет вовсе, этого перевала, может он издалека только кажется… Может на самом деле он – мираж, а? Может мы уже заблудились давно, свернули куда-нибудь в сторону и плетёмся тут неизвестно к каким чертям.
- Не заблудились. Я когда с тоннеля смотрел, заметил, где солнце было. Правильно идём.
- Правильно, правильно… Вот сдохнем тут с голоду - будет тебе правильно. Или замёрзнем.

Увидев, что закипела каша, Илья достал сало и бережно отделяя ножом маленькие кусочки стал бросать их в котелок. Ни веток, ни сухой травы давно уже не было, жгли уголь.

Скрючившись возле горящего почти без пламени угольного брикета, поддёргивая сползающее, слишком маленькое одеяло, Гришка пытался согреться хоть теплом кипящего котелка. Он давился слюной, следя за движениями Ильи, и едва удерживался от желания вскочить и вцепиться зубами в матово-белый, скользкий, дразнящий запахом специй кусок.
Илья посмотрел на него и снова полез в свой мешок. Вынув оттуда лепёшку, он отломил половину и протянул Гришке.

- На вот, пожуй, пока каша поспеет.
- Пожуй… а ты?
- Обойдусь.

Гришка немного поколебался, но потом взял лепёшку, посыпал её солью и жадно принялся есть, стукая зубами, давясь и торопясь, будто боялся, что отнимут.

- Ну, вот и каша. – Илья поставил котелок на землю и затушил угольный брусок. – Разбаловались вы, а вот в войну, знаешь, как было? Дадут тебе двести граммов хлеба - на целый день. Двести граммов, знаешь, какой кусочек? Вот эту лепёшку на восемь частей раздели - будет тебе размер. А потом ещё меньше стало… Всё для фронта, всё для победы. Да работали по шестнадцать часов. Я – пацан маленький был, а всё равно… Мужики-то все на фронте. Вот и вкалывали мы – дети да бабы. Я на заводе, мать – в госпитале. И тоже, что ты думаешь, - тоже и холодно было, и зима. И голод. Двести граммов, это тебе не шутки. А работали. А тут – чего? Иди себе, да иди. Высыпаешься, у станка не стоять. Да ещё каша с салом. Да если бы мне тогда кашу с салом… да я бы… сутками бы без отдыха вкалывал. А ты ноешь.

Доев кашу, оба завернулись в одеяла. Чувствуя, как откуда-то из середины, от желудка разливается по телу блаженное тепло, Гришка смягчился, подобрел, стал думать, что всё ещё не так плохо.

- Покурить бы… - мечтательно протянул он.
- Да… табачку бы сейчас не помешало. Есть такие корешки… да здесь разве найдёшь – одни камни. Давай спать.


Казалось, лишь на секунду сомкнули они глаза, как тут же разбудил их пронизывающий ветер и какие-то странные уколы в лицо. Не соображая спросонья, что происходит, видели только, как кружатся, пляшут в темноте прозрачные свистящие вихри и рвут из рук одеяла. Всё гудело и завывало вокруг, в чёрном пространстве не было ни неба ни земли, а был только ветер, который теснил со всех сторон не давая дышать, швыряя и швыряя в лицо пригоршни ледяных горошин.

- Мешки! Мешки!! Смотри – уносит! – закричал вдруг Илья.

Гришка, с трудом раскрыв слезящиеся от жёстких уколов глаза, успел только заметить, как два толстеньких баула, такие удобные для игр бушующего ветра, покатились и пропали в темноте.


Все запасы, всё, что давало хоть какую-то надежду выжить среди голых скал, исчезло, в одну секунду растворилось во тьме и оказалось, что две человеческие жизни – не более, чем игрушка, мимолётная забава для равнодушной и насмешливой стихии.

Не помня себя, Илья, а за ним и Гришка бросились в темноту. Без дороги, среди назойливых, налетающих сверху и снизу белых точек, они поминутно спотыкались и падали, но тут же вскакивали и снова бежали следом за своей драгоценной поклажей назад, туда, куда гнал их ветер, и откуда они так стремились уйти.

- Вон! Вот они! – крикнул Гришка и, прыгнув, всем телом навалился, подмял под себя мешки.

Илья подбежал и, схватившись за лямки, намертво сжал пальцы, готовый хоть зубами вцепиться, но не отдать, не упустить ни за что.

- Давай, я один возьму… Да не бойся, удержу, - говорил Гришка, видя, что Илья не разжимает рук, как будто сомневаясь, стоит ли доверять кому-то такую важную вещь.

Обхватив мешок руками, Гришка стал подниматься с земли, и вдруг почувствовал острую боль в колене.

- А, чёрт…

Кряхтя и ругаясь, он всё-таки встал и, припадая на ушибленную ногу, двинулся к ложбине за камнем чтобы укрыться от ветра.


Буря утихла только к рассвету.
Заиндевевшие, вылезли они из-за камня и увидели, что всё вокруг припорошено белым, что их вместе с мешками, отшвырнуло далеко назад и что целую половину пройденной вчера трудной дороги придётся преодолевать заново.
Было очень холодно, после ночной погони одежда во многих местах оказалась разорванной, а картина неожиданно наступившей в середине августа зимы только увеличивала озноб. Дёргающимися руками Илья едва смог развязать мешок и поджечь кусок угля. Стакан горячего кипятка – вот главное, что сейчас нужно.


Пока Илья возился с углём, Гришка оторвал от рубашки мотающийся лоскут и перетянул повреждённую ногу. Угрюмый и серый от холода, он с трудом орудовал негнущимися пальцами и на осторожный вопрос старика о самочувствии огрызнулся ругательством.
 

Доставая из мешка изрядно похудевший бурдюк, Илья вдруг сообразил, что внезапно свалившийся на голову град поможет сэкономить воду. Он собрал белую пыль и, наполнив ею котелок, поставил на огонь. Нагревшись, пыль растаяла и на дне оказалось немного воды. Проделав это несколько раз, Илья получил полный котелок жидкости и, бросив туда немного заварки, полез за сахаром.

- Ну вот, - видал как… сэкономили водичку… Теперь, в случае чего, будет лишняя порция, - бормотал он, довольный своим изобретением.

Гришка сидел, притянув колени к подбородку, и сердито молчал, глядя на огонь, вздрагивая и постукивая зубами. Услышав слова Ильи, он неприязненно посмотрел на котелок, потом обвёл взглядом окружавшее их белое пространство и снова с ненавистью уставился на ни в чём не повинную немудрёную их посудину.

Даже напившись чаю, Гришка не повеселел. В молчании упаковали мешки и, обмотав вокруг себя одеяла, снова двинулись в гору.

                _____________


Теперь бури повторялись почти ежедневно. Небо не выходило из облаков и снег уже не таял, а плотно оседал на камнях. Сильно ощущалась нехватка кислорода, от которой особенно страдал старик.

Чувствовалось, что перевал совсем близко, да и по времени пора было его достигнуть, но не имея проводника, путники не могли определить, где находятся, какая часть пути пройдена и сколько ещё осталось.


Однажды вечером Илья, как обычно поджёг угольный брикет и, растопив снег, стал варить кашу.
Гришка, съёжившись в одеяле, лежал на земле. В последнее время он заметнее прихрамывал и совсем замолчал, только стонал или матерился, когда, спотыкаясь, задевал о камень или падал на больную ногу.
Идти становилось всё труднее, часто, ступив на надежное с виду место, то один, то другой неожиданно оказывался по пояс в сугробе, и стоило мучительных усилий, барахтаясь в снегу и задыхаясь в разреженном воздухе, выбираться.
Гришке такие неприятности обходились особенно дорого, - постоянно тревожимая рана не заживала, опухла и гноилась.

- Ну, вот и каша, - повторил Илья неизменное своё присловье, всякий раз означавшее одно и то же. Он затушил уголь, поставил котелок на землю и, взяв себе ложку, другую протянул Гришке.

- Я не хочу.
- Здрасте… Как это – не хочешь?
- Не хочу, и всё. Отстань.

Не имея сил отвернуться или переменить позу, Гришка закрыл глаза.

- Ты, это… давай, не дури.  Есть надо. Как завтра пойдёшь? А?
- Отстань.
- Давай, пока горяченькая… хоть пару ложек проглоти. Сразу получше станет… а?

Гришка не отвечал, и Илья не стал больше уговаривать, а решил просто оставить его порцию, – съест, когда захочет.

Машинально, уставив глаза в одну точку, черпал он в котелке и жевал кашу, не ощущая ни вкуса, ни удовольствия, ни даже сытости. Пшёнка с салом, которая в начале путешествия так нравилась, так пленяла своим ароматом, давно приелась, казалась пресной, а главное, - оставив мимолётное впечатление чего-то горячего на языке, почти не согревала внутренности.
Да и аппетита не было. Несмотря на холод и скудный рацион, чувство голода притупилось, уступив место странному и противному ощущению вспученного и в то же время пустого желудка, в котором небольшое количество пищи бурлит и перемещается, не в силах вытеснить скопившиеся газы.

Пихая в себя надоевшую кашу, Илья всё придумывал, как бы ему убедить Гришку поесть. Но казалось, что замёрзли сами мысли, ничего не приходило на ум.
Наконец его осенило.

- Гриша... Гриш! А хочешь - сальца нарежем. А? Сейчас как навернём… а?

Не дождавшись ответа, он наклонился к Гришке и понял, что тот спит. Оставив в котелке половину, Илья тоже завернулся в одеяло.


Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что котелок пустой и впервые за долгое время растянул пересохшие губы в некое подобие улыбки, отчего из трещин тотчас выступила кровь.

- Гриша! Гриш! – слизывая холодные, со вкусом железной ложки, капли, стал звать Илья. - Давай, вставай. Пора подниматься. Сейчас – чайку, и побредём помаленьку. Гриш!

Он слегка тронул Гришку за плечо, потом стал расталкивать сильнее, но тот не просыпался.

- Гриш! Гриша! Ну чего? Чего ты? Нельзя спать! Вставай!

Наконец послышалось слабое, больное мычание, похожее на стон. Не открывая глаз, Гришка натягивал одеяло на плечи и невнятным полушёпотом бормотал:

- Ты иди, дед, иди, а я тут посплю ещё немножко… такой хороший сон…


Во время войны, когда жили в эвакуации, Илье приходилось видеть, как люди замерзают. Голодные, измученные непрерывными трудовыми сменами, они ложились прямо на улице, прикорнув возле сугроба, и тихо засыпали, а мимо проходили такие же измождённые и не обращали внимания.


Поняв, что происходит, Илья очнулся от ставшей уже привычной апатии и с силой начал трясти Гришку, дёргая за одеяло и толкая туда-сюда.

- Нет уж ты, давай, не спи… Поспать успеешь ещё… Нет уж ты, давай, вставай, - приговаривал он и всё тормошил не сопротивлявшееся тело, пока Гришка, наконец, не начал отбиваться и не сел, вытаращив на него бешеные глаза.

- Ну, чего тебе надо?! Ну, чего?! Сдохнуть спокойно - и то не даёт! Чего ты меня растолкал?! Спал бы себе и спал…
- Идти надо, Гриша.
- Куда идти?! Куда?!! На камне с голоду сдохнуть?! Так вот они – камни! Никуда не надо идти! Ты, если хочешь, иди, а меня оставь в покое, мне и эти нравятся.
- Потерпеть надо, Гриша. Теперь немного осталось. Видишь – дорога уже не в подъем идёт, значит, мы уже на перевале. Вот-вот спуск начнётся… Потерпеть надо.
- Потерпеть… А если не могу я больше терпеть?! Если сил у меня нет терпеть?! Когда он начнётся, твой спуск?! После дождичка в четверг?! Вторую неделю идём!
- Скоро, скоро начнётся. Помнишь, Айгуль говорила: «Перевал – две недели». Значит, скоро начнётся.
- Айгуль… она дорогу знала, а мы как идём? По солнцу по твоему? Навигатор хренов…

Видя, что Гришка немного успокоился, а главное, окончательно проснулся, Илья развязал мешок и начал свои обычные приготовления к утреннему чаю.

- Ничего, Гриша, ничего. Где наша не пропадала? Потихоньку… Сейчас вот чайку попьем - согреемся… а мешок твой и я могу понести, чего тут? Конечно, с больной ногой тяжело. Помогу. Мешки сейчас лёгкие – провизии поубавилось. А пониже спустимся, там и теплее будет, и лес, может ягоды какие, грибы найдём… Там уже легче будет…

Илья возился с котелком и всё бубнил себе под нос что-то бесконечно - несвязное, не вникая в смысл, не думая о том, что он говорит, да и он ли говорит это, или слова сами, минуя сознание, выскакивают, как из заведённой куклы, у которой где-то внутри оборвалось колёсико и разладился механизм.

- Э-э-э, дед! Ты это чего? Какие ягоды? Ты чего, бредишь, что ли? Ты меня не пугай. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь из нас тут спятил.

Илья сразу замолк, будто очнулся, и сам с удивлением дослушивал ещё звучащее где-то в подсознании эхо своих загадочных речей.

- Да нет… нет, я ничего.
- Ну то-то. Смотри у меня.


Несмотря на горячий чай, подкрепивший силы, Гришке едва удалось подняться. Малейшая нагрузка на больную ногу вызывала острую боль. Неуверенно посмотрев на мешок, лежащий на земле, он стал искать глазами опору, боясь, что наклонившись за ним, упадёт.
Но Илья опередил его. Он взял мешок за лямки и оттащил поближе к себе.

- Давай, давай… Сказал же, – понесу.

Стоя на одной ноге, Гришка смотрел на него, виновато улыбаясь.

- Дед…
- Да ладно, чего там… сказал же…
- А то, может - бросим?
- Ещё чего! Бросим… Там, чай, вещи, провизия. Как это – бросим? Сам же ногу из-за этого… а теперь – бросим. Тоже мне…

Илья взвалил на себя оба мешка, и они побрели дальше.


Продвигались раза в четыре медленнее, чем в начале пути, но и это для хромающего Гришки было слишком быстро. Всюду, где только можно, он цеплялся руками, стараясь легче ступать больной ногой и двигаться хоть немного живее, но всё равно Илье то и дело приходилось останавливаться и поджидать, пока он доковыляет.


Когда жили в ауле, Илья приметил, как женщины в небогатых семьях, не имея лекарств, смазывали раны и царапины у своих детей обыкновенной мочой. Он предлагал испробовать этот способ Гришке, но всегда получал категорический и язвительный отказ.

Вечером, в очередной раз затевая неизменную кашу, Илья снова завёл разговор.

- Ты пойми - если люди испокон века делают, значит, помогает, - убеждал он. - Да и то ещё сообрази, что другого ничего у нас с тобой нету, а если это дело так оставить, нога твоя и совсем сгниёт. Это как, по-твоему, хорошо будет?
- Достал ты меня, дед. Ладно, так и быть, сегодня сделаем на ночь.


Наутро рана болела нестерпимо. Края её надулись, стали какими-то неестественно ярко-розовыми.

- Я тебя, дед, придушу сейчас с твоими народными средствами… - стонал и рычал Гришка, и громкие ругательства сыпались на все стороны среди молчаливых пустынных скал.

- Ничего… это – ничего, - отвечал Илья. - Значит, подействовало. Сейчас вот ещё приложим…
- Я вот те сейчас приложу…


Встать сам Гришка не смог. Опираясь на старика, он поднялся на одной ноге и, попытавшись легко ступить на другую, упал.

- Похоже, пришли мы, дед.


Глядя на бесплодные старания Гришки, Илья лихорадочно придумывал, как же на этот раз выйти им из безвыходного положения.
Оставаться на месте означало неминуемую смерть. Они сейчас на самом гребне перевала и без движения просто замерзнут здесь, или умрут с голоду. Двигаться вперёд необходимо. Но как? Среди голых скал не раздобыть даже палку, чтобы Гришка мог опереться на неё, как на костыль. Тащить его волоком на одеялах? Но на горной тропе, сплошь усыпанной острыми камнями, ветхие одеяла не выдержат и дня. Да и сколько ещё сможет выдержать он сам - старый, обессилевший от голода и мороза?


- Вот, что, - сказал Илья, когда попили чай. – Сидеть на месте нельзя, надо двигаться. Обопрешься на меня и будешь… это… уж так, как-нибудь… на одной ноге… двигаться.
- Да ты что, дед, и вправду спятил? Как я тебе буду двигаться?! Я тебе что, первоклассница - на одной ножке скакать? Я и на двух-то еле…
- Будешь идти!!! Понял?! Идти!! И хватит болтать!


Впервые в жизни Илья так страшно кричал на человека. Он орал что есть силы, широко разевая черный, наполовину беззубый рот, и вперив в лицо Гришки несчастные, полные боли глаза.

От неожиданности раскрыл рот и Гришка.
В напряжении вопля быстро растратив набранный в лёгкие разреженный воздух, старик поперхнулся и закашлялся, и тот, слегка похлопывая его по спине, ошеломлённо и примирительно говорил:

- Да ты чего, дед? Чего разошелся? Это ведь я так… просто сказал. Конечно, пойдём. Пойдём, куда денемся. Ну всё, всё… успокойся.


Теперь шли ещё медленнее. Утром Илья помогал Гришке подняться, затем брал в руки мешок и становился к нему спиной. Гришка опирался ему на плечи и после того, как старик, пошатываясь, делал шаг, всей тяжестью повиснув на нём, Гришка подпрыгивал на одной ноге и таким образом тоже продвигался немного вперёд.
За день уходили, метров на пятьдесят, а уставали так, что под вечер падали на землю и лежали, отдыхая, прежде чем смогут поесть, а иногда так и засыпали – посреди дороги, по которой шли, в рваной одежде, даже не завернувшись в одеяла.

Кашу не варили, не было сил. Отрезали тонкие ломтики сала и сосали их, стараясь как можно дольше держать во рту.
Илья выбросил угольные брикеты, оставив один на всякий случай, опустошил один бурдюк с водой, и сложил все пожитки в один мешок. Больше выбросить было нечего, оставалось только немного еды, но всё равно мешок казался невыносимо тяжёлым.

Старик всё-таки настоял на своём и к Гришкиной ране продолжали прикладывать тряпку с мочой. Постепенно она заживала, но наступать на больную ногу Гришка ещё не мог, и они шли дальше, передвигаясь тем же невероятным способом. Гришка часто спотыкался на неровной дороге и тогда оба падали на снег, получая всё новые ушибы и ссадины.


Вскоре увеличившееся число падений подсказало, что движение идёт под уклон.
Снег уже не лежал сплошным ковром, попадались прогалинки, да и мороз не был в той силе, но ни Гришка, ни Илья не замечали этого. За этот переход они иззябли так, что хватило бы на две жизни.
Изорванные и измученные, обессилев, они держались лишь на упрямстве. С каждым днём проходя всё меньше, твёрдо помнили только одно – нельзя останавливаться, остановка – смерть.

И они не останавливались, упорно и тупо продвигаясь вперёд, забыв о цели, к которой стремились, падая, иногда теряя сознание, часто ползком - всё равно не останавливались, в мутном полубреду не ощущая разницы между сном и бодрствованием.
Ненадолго забывшись ночью, видели перед собой окрестные скалы и снега, а днём, во время перехода, всё плыло, сливаясь и раздваиваясь в зыбком тумане, подталкивая на неверный шаг и повергая на землю.

Мучения притупили чувствительность. В очередной раз потеряв равновесие и упав на камни, чуть припорошенные снегом, они равнодушно смотрели на содранную кожу, как будто это не собственная нога или рука, а посторонний предмет.

                _____________


Гришка спал, завернувшись с головой в одеяло, и тяжко стонал во сне. Проснувшийся Илья подполз к нему и стал будить.

- Гриш, Гриша. Вставай… пора.

Стон пролился хриплым:

- Сейчас…
- Может, чаю сделаем, а? Не сразу пойдём сегодня? С сахаром… Может, сил прибавится… А?
- Как хочешь…


Илья сел на земле и нагрёб в котелок снега из соседнего сугроба.
Угольный брикет не хотел разгораться, пришлось потратить много спичек. Наконец огонь заплясал вокруг черного кирпичика и снег в котелке начал таять.


После сладкого горячего чая и вправду почудился прилив сил. Гришка, сидевший возле высокого камня, использовал его как опору и, впервые за долгое время, поднялся сам.

- А ну-ка, попробую - может смогу ступить…

Он поставил больную ногу носком на землю, но попытавшись перенести на неё тяжесть тела, вновь почувствовал острую боль.

- Нет… Придётся тебе опять меня на себе тащить.

Гришка взглянул на Илью, и вдруг понял, как сдал он за это время.
Напрягая исхудавшие до кости жилистые руки, трудно, с усилием укладывал он в мешок совсем не тяжёлые котелок и кусок угля.
Даже дышать было для него работой. Натужно поднимая плечи, всей грудью втягивал он воздух, и тратил на это столько сил, что на выдох их уже не оставалось. Неслышно и незаметно воздух расходился из груди сам, так, что казалось, будто старик всё время только вдыхает.

- Слышь, дед, давай я мешок понесу.
- Как ты понесёшь – и без мешка-то идти не можешь.
- Как, как… так и понесу. Я могу вон и о камни облокачиваться, и вообще…
- Вообще… Становись давай.

Илья встал сначала на корточки, потом, тоже опираясь на близлежащий камень, выпрямился во весь рост, взял мешок и подошел к Гришке.
Он и сам чувствовал, что уже на пределе. Перед глазами плыли зелёные круги, дорога виделась смутно, и если бы не засевшая где-то в глубине упрямая мысль, что он должен вывести Гришку, давно бы уже перестал он бороться со смертельной усталостью, тысячетонной гирей давившей на плечи.


Шаркая, почти не отрывая ступни, Илья делал несколько мизерных шажков, после чего Гришка, стараясь не слишком налегать на него, пропрыгивал пройденное расстояние.

Они приближались к огромной глыбе, которая преграждала путь и закрывала обзор.
Пытаясь обойти её, всё так же мелко переставляя ноги, Илья запнулся, но, вместо того, чтобы, как обычно, упасть носом в землю, кубарем полетел куда-то в пространство.

Уже без сознания катился он по каменистой плоскости, круто уходящей вниз, пока не ударился о большой валун, прекративший его движение.


Когда он начал падать, в голове что-то переключилось, и ему стало казаться, что он не катится с горы по камням, а идёт по ночному зимнему городу вдоль бесконечной очереди. Она начинается от маленького окошка в одноэтажном здании, где выдают двести граммов хлеба в одни руки. Очередь продвигается медленно и те, кто стоит в хвосте, чтобы не застыть на морозе, пишут на ладонях свой номер и разбредаются кто куда – погреться. Среди них и маленький мальчик, тоже с номером на ладони. Он зашел под какой-то навес, прислонился к сугробу и неожиданно сладко уснул. Во сне он видел тёплую печку, а на ней – только что испеченные пироги, закутанные в платок, чтобы не остыли. Бабушка расставляет на столе миски и по комнате разносится чудесный, вкусный запах…

- Мальчик! Мальчик!! Ты чей? Не спи. Нельзя спать! Проснись! Проснись!! Как тебя зовут? Проснись!

- Илья… - произнёс Илья, и открыл глаза.

К удивлению, он обнаружил перед собой не женщину, которая когда-то в далёком зимнем городе не дала ему замерзнуть во сне, а камень. Подняв глаза, он увидел, что находится в самом низу очень крутого спуска, а наверху, уткнувшись лицом в землю, лежит Гришка.


Следующая глава  http://www.proza.ru/2017/10/19/222