Денискины клички

Сколько себя помню, мне всегда хотелось говорить с людьми красиво, красиво рассказывать истории, чтобы слушать их было приятно. И не так давно, стал задаваться вопросом, а есть мне что рассказать? О чем вообще люди рассказывают? Где берут свои истории? А истории берутся из знакомств, новых, продолжительных и нет. В общем, суть всех историй – люди. Какие это люди – хорошие, плохие, интересные и не очень, - не суть важно. Важно их разнообразие. Важно разнообразие связанных с ними историй. Увиденных мною, субъективно оцененных, так сказать, профильтрованных, и уже потом приобретших форму слов. Так где же взять этих историй в достаточном количестве? Ответ оказался прост. В путешествиях. Чем больше ты видишь стран, городов, людей, чем больше суешь свой любопытный нос во всякие всячины, тем больше с тобой происходит. И ты обрастаешь событиями, как ограда лозой, обволакиваешься ими, кутаешься в них, разбрасываешься. История – это удивительная вещь, она бесценна, но в то же время невесома, неприхотлива и ее приятней отдавать другим, нежели хранить в себе. Она не требует места, может даже забыться до того момента, когда она понадобится, а главное, куда бы история не делась, сколько бы раз ты ее не рассказывал, или сколько лет не хранил бы ее в себе, она твоя навеки. Случившись однажды, история уже часть тебя, она в тебе, вот та мысль, которая сейчас промелькнула – это отголосок какой-то истории. Мы состоим из историй, мы  и есть истории, увиденные нами, или рассказанные о нас.
Итак, вот одна из историй моих путешествий, немногочисленных, но тем не менее приятных мне и оставшихся частью меня.
Я жил в другом городе, не в том, где родился и вырос, где обзавелся семьей и, схлопнув свою вселенную до одного человека, стал счастлив. Название города, имело бы значение, если бы я помнил названия улиц, но это было так давно и казалось мне таким незначительным, что я их совершенно не помню. Поэтому город будет просто безымянным большим городом.
Всю свою жизнь я создавал впечатление странного ребенка, паренька, мужчины. В школе меня дразнили сверстники, но любили учителя, а на работе я предпочитал одиночество и то и дело вытворял какие-то маленькие безумства. Для окружавших это были безумства и чудачества, для меня обычным проявлением радости или злости, задумчивости. Так же было и в том городе. В первый же день я познакомился со своим другом, о котором к моему великому стыду сейчас редко вспоминаю, Юрой. Юра был интересным индивидом. С фамилией и лицом татарина, он был наполовину эстонец, на четверть финн, а на последнюю четверть, кто-то там еще. Он не отличался ни ловкостью, точнее сказать, ею он особенно не отличался, ни силой, не был блестящим химиком или кем-то еще. Почти ничем он не отличался от большинства. Но что-то в нем было, образ мыслей и поступки притягивали. Он был интересным человеком и в некоторые моменты многому меня учил, давал приют, когда то мне был необходим, щедро кормил, хоть и сам почти бедствовал, и наливал, если было что.
И вот с ним как-то все сразу заладилось, нашлись общие темы, общие интересы.
В тот же день, что и с Юрой, я познакомился с Дениской. Откровенно говоря, мы в один и тот же день искали жилье в этом городе, и у дверей управдома познакомились. Дениска был пареньком из деревни. Тоже, кстати, странным, для большинства. Вместо того, чтобы заниматься скотом, пьянством и прочими занятиями, которыми принято заниматься в деревне, он решил отправиться в большой город, на встречу возможностям и лучшей жизни. А еще он был панком. Панком в старом смысле этого слова, презирающим систему, воспевающим свободу нравов, свободу человека и прочие-прочие свободы. Еще одним атрибутом его образа, флагом его свободы, была черная кожаная куртка, с которой он не расставался даже в жару.
Первый вечер нашего знакомства, уже обосновавшись в нашем доме общажного типа и не зная никого из других жильцов, мы втроем стояли в коридоре у окна, где все курящие курили, и спорили о философии. Дениска верил, что однажды все люди станут равны и уже не будет надобности ни в деньгах, ни в армиях и полициях, ни в преступности, ни в чем. Человечество когда-нибудь станет идеальным. Я же пытался ему доказать, что пока есть человек, должно быть и что-то выше него, чтобы контролировать, защищать слабых и карать виновных. Все мои доводы были направлены на то, что люди, каждый индивид, никогда не будут придерживаться одинаковой идеалогии, одних и тех же понятий справедливости просто потому, что все люди разные, и, следовательно, понятия эти у них тоже разнятся. Я с пеной у рта отстаивал точку зрения о том, что при равных условиях жизни, тот, кто сильнее, вместо того, чтобы одинаково со всеми работать… Ах да, на вопрос, что тогда люди будут есть, если вся система рухнет и воцарится то, о чем он мечтал, Дениска ответил, что все останется так же, просто люди добросовестно будут исполнять свои обязанности ради общего блага. Так вот, на это я ему сказал, что обязательно найдется тот, кто от природы своей сильнее и больше остальных, и однажды он поймет, что проще отнять, чем зарабатывать. Аргументом Дениски был тезис, что люди все будут одинаково совестливы и благородны.
Я устал от того разговора, понимая всю тщетность своих усилий и видя бесполезность нашего спора. Юра все это время тихонько посмеивался в сторонке, а выходившие из своих комнат ради готовки, стирки или сплетен жильцы с интересом и малой толикой восхищения смотрели на нас. Разглагольствовать мне всегда нравилось, особенно если предмет разговора был интересен, а уж когда на меня смотрят, да еще с восхищением, так как тут языком не почесать. Пусть даже если моя публика всего лишь беженцы и авантюристы их деревень и маленьких городов, такие же как наша троица, малообразованные и впечатлительные.
Больше мы в разговорах не касались подобных тем. Я считал, что все дальнейшие разговоры по этому поводу бессмысленны, а Дениска просто не хотел подвергать свое мировоззрение критике. И, тем не менее, с ним достаточно сблизились, чтобы устроиться на работу в одно место и вместе на эту работу ходить.
Даже несмотря на всю мою странность в школе и полноту, обидной кличкой я так и не обзавелся. Такова уж была моя натура: я умел сглаживать углы и для всех был хорошим знакомым, к каждому мог найти подход. Дениска же за время нашего знакомства обзавелся аж тремя кличками. И двумя из них его наградил я. Это характеризует меня как человека жестокого и несправедливого. Что ж, да, так и есть. Более того, я наслаждался, награждая прозвищами Дениску.
Дениска. С таким именем его прозвище должно быть очевидным, емким, даже в рифму. Ан-нет, все не так просто.
Как водится, перед работой мы все собрались во дворе на перекур. Я пришел один, ведь курил из нас троих только я, а значит, Денис и Юра могли позволить себе лишние пять минут сна. Для меня было немыслимо пропустить это утреннее собрание, ведь все в это время обменивались сплетнями, новостями, просто разговаривали. Тогда мне общение с людьми нравилось и хотелось вести нормальную, социально активную жизнь. И вот, когда от перекура осталась половина, подошел Дениска. В его образе мелькнуло что-то новое. Я не сразу понял что, а приглядевшись, заметил, что его сальные патлы теперь не лезут ему в глаза, а держит их ободок коричневого цвета. Денис, молодой человек неказистого телосложения, постоянно прыщавый, губастый бунтарь из деревни придерживал волосы на голове ободком.
-У тебя на голове ободок? – спросил я.
-Да, - прогнусавил Дениска, уже чуя, что зря нацепил на голову эту штуку. Хотя гнусавость – особенность его голоса.
-Коричневый, - я и сам не понял, произнес я это как вопрос или утверждение.
-Да, - снова гнусавый Денискин голос.
-Он выглядит, как будто он бабушкин. Ты снял его с бабушки?
По лицу Дениски начала расползаться улыбка, и только в тот момент до меня начало доходить, что эта шутка становится уже не такой смешной.
-Да, - в третий раз прогнусавил Денис.
Вот он настоящий бунтарь. В кожаной куртке в жару и бабушкином ободке. Так к нему прицепилось прозвище ободок. Юра без стеснений смеялся над ним, хотя считал его другом, более близким, нежели был я. Но, надо отдать Дениске должное, обижался он только поначалу. А на его надутые обиды Юра отвечал, что не надо было нацеплять бабушкин ободок. Из сложившейся ситуации наш друг вышел с достоинством: Денис не только перестал обращать внимание на наши подколки, но и стал демонстративно носить тот же ободок, хотя, возможно, у него просто не было другого.
Работа у нас не клеилась. Могла бы, но ведь мы были тремя молодыми людьми, дорвавшимися до прелестей большого города. В своем я столько людей на улицах за всю свою жизнь не видел. Сверкающие витрины, театры, кафе, парк. Нас ждало множество интересных людей, множество интересных знакомств и приключений. И мы начали в это во все погружаться, сначала медленно, но чем дальше, тем быстрее и глубже засасывала нас трясина отгулов. И все же, работать приходилось. А после работы мы втроем шли на общую кухню и готовили себе ужин. Из нас троих больше всего сноровки в приготовлении быстрой, а главное дешевой стряпни, был Юра. Этот парень мог неделями жить на копейки, рассчитывая свой бюджет до последнего гроша. Ему не было лень ради какого-то одного продукта пойти в другой магазин потому, что в том магазине он дешевле. Экспертом в приготовлении недешевой еды, а именно нормально, не расфасованной по пакетам, был я. Дениска же просто ел.
В один из таких вечеров мы устраивали себе нехитрый ужин, состоящий из риса и сосисок. Дом, где мы жили, находился на окраине, так что нас редко беспокоили шум машин, режущий глаза свет мигающих в ночи витрин. Нас беспокоили поезда. В ста метрах от нашего дома пролегала железная дорога, а поезда по ней проходили в большинстве своем вечером и ночью. И вот после того, как за окном, отбивая четкий монотонный ритм, прошел еще один поезд, мы приступили к готовке.
Как обычно, мы разговаривали обо всем и ни о чем, ожидая пока вода в кастрюлях закипит. Когда это случилось, мы быстро покидали туда ужин быстрого приготовления и заметили, что Дениска берет свои продукты не из нашего общего пакета, а притащил свой. Мы с Юрой немного удивились, но вполне удовлетворились объяснением, что Денис хотел бы зависеть от нас поменьше, хотел пожить самостоятельно жизнью. Мы не стали с ним спорить и объяснять все преимущества закупки еды в складчину, а просто позволили варить все тот же рис и все те же сосиски в нашем кипятке.
-Может ты их очистишь? – кивнул я Дениске на сосиски.
-Зачем? – спросил он, кидая их  в кипяток.
В том, что после варки сосиска увеличивается, а ее оболочка нет, Денис убедился, когда мы шли по коридору, и у нас с Юрой в тарелках были рис и сосиски, а у него рис и два половых члена. С той поры, чтобы избежать выползания сосиски из оболочки с одной стороны, что делает ее похожей на непристойность, Денис сосиски чистил. А заодно из Ободка стал Сосиской.
На самом деле Денис не был дураком, просто многие житейские мудрости обошли его стороной. Не знаю почему, наверняка в них просто никогда не возникало нужды, предполагаю, что из-за того, что он жил с бабушкой. Однако он быстро учился. С Юрой они составляли отличную компанию: Юра был экономным, собранным, а Дениске была не чужда креативность. Довольно быстро после нашего общего знакомства они ради экономии стали жить вместе, деля комнату еще с одним парнем, уроженцем Конго по имени Яник. На самом деле его звали по-другому, но по-русски его имя даже трудно было написать. Вот они втроем и жили, а я частенько наведывался в эту замечательную компанию. Там всегда было интересно, всегда было чем заняться. Они могли смотреть какой-то интересный фильм, или беседовать на какую-то близкую мне тему. Юра частенько читал. Он был заворожен Польшей, описанной в книгах польских писателей. Наверное, в нем говорили его прибалтийские корни.
С работы мы шли все вместе. Юра, будучи самым самостоятельным из нас, да вдобавок самым коммуникабельным, к тому времени уже обследовавший город в мельчайших подробностях, частенько устраивал нам экскурсии. Иногда подначивая куда-то сходить, а учитывая наше постоянное отсутствие денег, ходить мы могли исключительно в места, где можно было глазеть. То есть никаких кафе, театров и кино, о которых я думал, только поселившись там. Только прогулки по городу. А иногда он просто рассказывал о местах, где побывал. Из окна дома, где мы жили, за железной дорогой виднелся заброшенный мясокомбинат. Я наслушался от Юры кучу историй об этом месте. Потом я все же побываю там и оценю всю прелесть сталкерства, как это тогда называлось, на своей шкуре. Но это будет потом.
А сейчас шла ранняя осень и мы шли с работы домой. Погода в этом городе за день менялась раза три. Выходя из дома рано утром, ты шел навстречу восходящему солнцу, шел мимо парка с облитыми золотом солнца листьями, шел мимо площади, шел по пустым улицам, мимо одной аллеи, которая мне дико нравилась, сам не знаю отчего. В обед же ты наблюдал из окна за дождем, щедро поливающим асфальт, дома и бегающих туда-сюда людей. Чуть позже можно было видеть то же самое, только вместо дождя ветер. Он покрывал лужи рябью, а на прохожих трепал одежду. Возвращаясь домой, ты снова шел по дивному солнечному городу.
На пути домой мы зашли в один из магазинчиков, которых на широком и проспекте было великое множество. Юра брал себе что-то для хозяйства, отдельно от нас, мы же с Дениской решили купить в складчину что-то обыденное. Когда Юра отошел от кассы и подошла моя очередь, я быстренько взял все, что нужно мне, и спросил у сзади стоявшего Дениса, что нужно ему.
-Возьми мне кефир-снежок.
-И кефир-снежок, - говорю я продавщице, не задумываясь, что это.
-Кефир или снежок? – уточняет продавщица.
Машинально, опять же не задумываясь, пребывая разумом уже дома, я спрашиваю у Дениса:
-Кефир или снежок?
-Кефир-снежок, - утверждает он.
-Кефир-снежок, - повторяю я продавщице.
-Так кефир или снежок? – тоже, видимо, еще не подозревая, что где-то в коде затаилась ошибка, следует своей программе продавщица.
-Кефир или снежок? – снова спрашиваю я у Дениса. А сам понимаю, что что-то не так. Быстро шарю глазами по витрине с молочными продуктами и нахожу этот самый снежок. И рядом кефир.
-Кефир-снежок, - невозмутимо ответствует Денис.
-Кефир-снежок, - уже по привычке передаю я продавщице, хотя сам уже понимаю, что кефир – это кефир, а снежок – какой-то кисломолочный продукт, но не кефир.
-Кефир – это кефир, - набираясь терпения, объясняет мне продавщица, - а снежок – это снежок. Так кефир, или снежок?
-Кефир – это кефир, а снежок – это снежок. Так кефир, или снежок? – в уже который раз спрашиваю я Дениса, сам уже еле сдерживаясь от смеха.
-Кефир-снежок, - было мне ответом.
-Кефир-снежок, - произношу я уже по привычке, потому что за последнюю минуту я это произносил уже слишком часто.
Продавщица заметно побелела, тяжело вздохнула.
-Кефир – это одно, снежок – другое. Вам кефир, или снежок?
-Кефир или снежок? – спрашиваю я у Дениса. Снова, черт бы его побрал. Сколько раз я уже его спросил. Неужели ему не понятно, что что-то не так? Ему бы счетчик циклов установить.
-Кефир-снежок.
-Снежок – это не кефир, - говорю уже я, чувствуя, что если продавщица услышит от меня еще раз фразу «кефир-снежок», она на меня набросится. – Кефир вон там, а снежок рядом. Так чего тебе?
-У нас все понимают, когда говоришь кефир-снежок, - отвечал мне Денис.
-Снежок, - говорю я продавщице, уже немного на взводе. Она отпускает мне товар, я беру хохочущего Юру, вытаскиваю непонимающего Дениску из магазина, чтобы больше никогда туда не заходить. На улице меня прорывает, я смеюсь почти до самого дома. И да, снежок – это не кефир. От кефира меня выворачивает, а у снежка довольно приятный вкус. За то, что мне пришлось вытерпеть за эти две минуты, я выпил у Дениски половину снежка и наградил его кличкой Кефир-снежок.
Так я его и называл, до тех самых пор, пока он не уехал из этого города. А вскоре уехал и я. Но я частенько возвращался. Как бы то ни было, с этим городом у меня связано несколько историй, приятных и не очень, и он остался частью меня.