Дневник Эмигранта Часть I

Каждую ночь, во сне, я вижу нашу улицу в Аване, огромные, десятиэтажные здания и высокие тополя, окружающие мое детство. Словно изо тьмы веков, из тени мертвых воспоминаний эхом раздается голос  Сатеник, зовущей меня во двор играть, я слабо вижу её очертания, призрачное, блеклое существо, настолько хрупкое, что разбивается в осколки, при первых лучах солнца. Длинные русые косы, в белых бантах, и веснушки, школьная униформа, белый вверх, черный низ, юбка из грубой ткани, хмурое личико, такой я её помню, остальное додумывает за меня Морфей. Слева бабушка на четвереньках на крыше гаражей, тремя железными прутьями взбивает овечью шерсть (;;;;;;; ;;;;; ; ;;;;;;), помню эту фразу на армянском, которая особенно приводила в ужас, после полученной тройки на уроке русского языка. Ибо после просмотра дневника, когда бабушка замечала, как я бритвой пыталась тройку изменить на пятерку, в овечью шерсть для взбивания превращалась моя детская спина. Бабушка нещадно лупила меня, чем только под горячие руки ни попадались, в ход шли и тапочки, и книги, швабра, линейка, и конечно же длинные железные прутья для овечьей шерсти. И некому было заступиться за меня тогда. Брат был маленький. Родители после распада Советского Союза в 1991 году уехали в Россию на заработки, как сотни тысяч других семей, разлетелись как ласточки, кто куда. Многие тогда уехали по Грин Карт в Америку, как же им все завидовали, да что уж там, до сих пор завидуем, кто в Европу, ну а большинство, кому меньше повезло, уехали в Россию. Россия ближе, язык знакомый, все - таки бывшая союзная республика. Да и Авантюризма много не надо. Вот и мои родители уехали. Сначала отец, через год за ним и мать последовала, оставив нас на попечение  суровой бабушки и тихого как травинка деда, зимой 1992 года, во время холода, голода и войны.    
  Я помню, как качалась люстра, и упала ваза со шкафа, 7 января 1988 года.
- «Бабушка смотри, люстра качается».
Бабушка берет меня в охапку с братом, и не оглядываясь бежим по лестнице вниз, вместе с десятками соседей. Крики, ужас в глазах. Успели, мы жили на 7 этаже.
Встречали рассвет всем двором, на улице, в пижамках, голодные и замерзшие, землетрясение  Спитака, рычанием докатилось до Еревана. Папа и несколько смелых мужчин, поднялись в квартиры, за едой и одеялами.
И снова 1992 год, вся Армения в темноте, свет дают на час, в два часа дня, и еще в девять вечера, мы успеваем посмотреть «Спокойной ночи малыши», «Санту-Барбару» и покормить хомячка.
Днем, все с нетерпением ждут света, и вся Армения начинает готовить еду, кипятить воду, что бы искупаться, а горячие кастрюли с едой бабушка ставила нам в кровати с братом,  дабы кровать была теплой, мы согрелись.  Позднее дома появилась черная страшная печь, прямо посередине зала, допотопных времен. Туда уходили все, книги, шины, уличные скамейки. Дом был объят вечным черным дымом, потолки и стены были постоянно в саже, бабушка устала стирать занавески, словно мы жили в кузнице.   
Они делали все для нас, что - бы нам было тепло, уютно, и сытно. А я ненавидела бабушку, за всякие глупые мелочи, за то, что моя постель воняла борщом или красным лобио.  За то, что она заставляла писать на армянском под диктовку, якобы для улучшения правописания, за то, что била за все, что можно и не можно, и держала в вечном ужасе маленького шести летнего ребенка. За то что, прятала от нас сникерсы, которые отправляли родители из «Земли Обетованной»  и раздавала всем голодающим родственникам.
  Дети -  жестоки, и не понимают на что идут взрослые ради них, какие внутренние трагедии свершаются в их скромных сердцах, пока они стараются уберечь нас от диких бед, от которых сами-то уберечься не в силах.   
Только повзрослев я поняла, как горько я обижала, уже ныне покойную бабушку. И как сильно она нас любила.