Прости

… «И нестерпимая тоска разъединенья
Пронзила сердце мне, и в этот миг
Все, все услышал я – и трав вечерних пенье,
И речь воды, и камня мёртвый крик» …
Ник. Заболотский.

Был осенний солнечный день. По тропе, тянущейся меж кустов и огромно-высоких сосен, шли двое. Она – в пальто нараспашку, тощая и прямая как штык старуха с выражением раздражения на лице – шла, по-старушечьи резко переставляя ноги, а он - седой старичок, с синенькими венами на молочно-белых висках - шёл, опираясь на массивную резную палку, загребал ногами листву, вздыхал и улыбался всему, что видел вокруг себя. Улыбался так, будто никогда раньше и не видел такой щедрой своими красками осени. Листья, падая, медленно кружили в воздухе, словно тая. Изредка гулко ударялись о землю жёлуди. Тепло и тихо было в лесу.

- Ах, какая ж благодать, Аннушка! - сказал старичок.

- Ты, запахнулся бы!- выговорила старуха своему спутнику. - Только что выздоровел.

- Ничего, дружок! Не тревожься! Сегодня тепло!

Смешно это прозвучало как-то. Дружок! Скорее уж этот старичок выглядел рядом с ней как дружок, а она… Для людей знавших эту женщину по жизни, по всей её трудовой деятельности это обращение к ней в таком стиле сейчас прозвучало бы как оскорбление, если б, если б…

А когда-то была она хоть куда. Идеалом по жизни для нее была Розалия Самуиловна Залкинд. Вы о такой не слышали? Ну как же. О жизни и деятельности Розалии Землячки писательницей Верой Морозовой написано документальное произведение «Рассказы о Землячке». Лев Овалов посвятил ей биографическую повесть «Январские ночи».

Розалия Землячка фигурирует в произведении Ивана Шмелёва «Солнце мёртвых», в мемуарах Ивана Папанина «Лёд и пламень», в романе Александра Сегеня «Господа и товарищи», а также в романе Игоря Болгарина «Адъютант его превосходительства».

В фильме Никиты Михалкова «Солнечный удар», вышедшем на экраны в 2014 году, в роли Землячки снялась Мириам Сехон. Она является также персонажем фильмов: «Товарищ Иннокентий» (1981) — Антонина Шуранова, «В Крыму не всегда лето» (1987) — Нора Грякалова, телесериал «Раскол» (1993) актриса Ирина Метлицкая.

Демьян Бедный посвятил Р. Землячке стихи следующего содержания:

От канцелярщины и спячки
Чтоб оградить себя вполне,
Портрет товарища Землячки
Повесь, приятель, на стене!

Бродя потом по кабинету,
Молись, что ты пока узнал
Землячку только на портрете,
В сто раз грозней оригинал!

Так что зря не знаете. Но, правда, все это теперь уж у нее в прошлом. Теперь у нее и здоровье не то да и вообще времена уже не те. Так что…

- Смотри. Потом будешь дохать. "Дружок"!  - передразнив его, недовольным голосом проговорила старуха и замолчала. Сейчас спутник её, расчувствовавшись, опять забыл, что ей не нравится, когда он называет её этой собачьей кличкой, но не до того ему было сейчас в этом осеннем великолепие.

- Вот, я иногда думаю, Аннушка! – говорил он. - Вся эта красота-то и до нас ведь была! И после нас будет…

- Ну, да. Ну, так и что?

- Да так! Но все равно, понимаешь?- смущаясь, проговорил старичок, посматривая по сторонам. Сейчас ему не хотелось встречаться взглядом со своей спутницей. - Смотри! – вдруг, словно ожив, воскликнул он и показал своей палкой в сторону орехового куста, что рос в двух-трёх шагах от тропы. - Ты, посмотри! - говорил он, а сам уже шагнул в высокую желтеющую траву.

Там, под кустом, уткнувшись клювом в траву, лежала, похоже, умирающая птица. Старый ворон. Крылья его опали. Глаза были прикрыты серо-сизой плёночкой, которая едва приметно дрожала. Заслышав шаги, птица вздрогнула, устремилась прочь, но тут же, раскрыв клюв, завалилась на бок.

- Аннушка! Анна! Смотри, он умирает! От волнения у старичка даже глаза покраснели.

- Ну что там ещё? Что ты словно слабоумный какой!- осуждающе проговорила старуха, дёргая головой, но ступила все же с тропы в сухую космато-лежащую траву.

Старик бросил в траву свою палку и обеими руками поднял птицу с земли. Птица была тяжёлая, ослабевшая, но ещё тёплая. Глаз у неё боязливо дрожал, умирал. Старичок протянул птицу в сторону приближающейся к нему старухе. Как бы говоря ей, "вот, мол, смотри". Но старуха, разглядев, что волновало старика, проговорила, брезгливо оттопыривая свои пожухлые губки.

- Фу! Какая мерзость! – и, отвернувшись, зашагала прочь, выбираясь из травы на тропу и ворча. - Вечно он выдумает! И всегда что-нибудь эдакое!

Старичок что-то проговорил ей в ответ на её «фу, мерзость какая», но старуха молча, будто не слыша своего спутника, присела на поваленную берёзу и, достав из кармана папиросы, собралась закурить. А старичок тем временем принялся копать палкой ямку для умершей птицы. Он увлёкся. Раскраснелся. На землю упало его кашне. Он поднял его, отложил в сторону и вновь приналёг на палку. Рвал острым концом поверхность дёрна, стараясь обнажить землю. Старуха, пытаясь зажечь спичку о коробок, изредка взглядывала на старика и ворчала себе под нос.

- Далось ему это чучело!

Не загоревшись, у неё сломалась спичка. Старуха в сердцах бросила её в траву. При этом папироса во рту у неё дрогнула вниз вверх. Рядом, шорхнув о траву и напугав старуху, упал в землю жёлудь. Ей почудилось, будто внутри у неё что-то заплакало тихим кротким плачем. Трясущимися пальцами она достала вторую спичку. Когда ей удалось прикурить, она жадно и с удовольствием затянулась дымом табака и несколько успокоилась.
 
Пришёл старик.

- Вот и все. Закопал, - тихо молвил он. Но увидев, что у Аннушки его глаза на мокром месте, замолк. За всю прожитую с нею жизнь не видел он у неё слез. И уже привык воспринимать это как нечто естественное для неё. Он был уверен, что именно за это и любил её всю жизнь. Всегда в рассуждениях о её характере он говорил себе, что она у него молодец, не то, что он, и что вот о таких именно людях говорил когда-то один из наших классиков, что из них бы гвозди делать. Сам-то он, по словам жены его, всегда был в жизни, как тряпка.

Молча пошли они дальше. Она впереди, а он, несколько поотстав, следом. Шёл, поглядывая под ноги, ковырял траву палкой и раздумывал о причине слез своей спутницы. Нет, но его Аннушка всю жизнь была для него загадкой, и потому вскоре он престал об этом думать. Он увлечённо нагибался к земле за грибами, брал их, рассматривал, поднимая вверх к солнцу, и радовался всему этому как ребёнок.

Потом они устали. Вернее, устал старичок. Солнце в безветренном лесу разморило его, и он предложил своей спутнице отдохнуть. Они присели на тёплый просторный пень и старичок в этом, казалось,  умирающем по-осеннему лесу, вскоре мирно задремал, уронив свою голову на грудь. А старуха сидела рядом с ним в своём одиночестве с глазами полными растерянности и боли.

Вдруг за кустами раздался глухой торопливый бег молодых ног и частое жадное дыхание.

- Нина! Нина! Ну, постой! Куда же ты?! - кричал молодой мужской голос, и от крика этого все вокруг будто встрепенулось, ожило. - Стой, милая! Не бега от меня! Что ты родная?! Чего ты испугалась?! Ведь я люблю тебя!

С молодого дубка, что стоял там за кустами, вдруг градом посыпались на землю жёлуди.

- Колечка, не надо! Не надо, милый! - быстро и горячо шептал девичий голос. - Ты же меня любишь, родной! Только не сейчас! Только не сейчас! Я боюсь, мне будет больно! - словно желудями, сыпала словами девчонка, прерывая себя поцелуями.

- Ну чего же ты боишься, дурочка моя! Я тебя так люблю! Я хочу, чтобы у нас с тобой было много детей! Много! Понимаешь? Миллион! Понимаешь?! Я тебя так люблю!

- Сумасшедший! - уже без страха отвечал парню ликующий девичий голос.

- Ты представляешь, если из-за нашей любви появится целый город людей! – понесло парня, и он заржал как одержимый.

- Сумасшедший! - счастливо смеялась девушка. - Я тоже хочу, чтоб так было!.. Нет! Нет! - тут же пугливой ланью метнулся её голос. - Мне будет больно! Я знаю! Я читала! Ну, пожалуйста! Миленький! Ну, пожалуйста, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – вдруг часто-часто заговорил девичий голос. И слышно было, как страх в нем постепенно тает и уступает место нежным, сладостно-счастливым стонам, прерываемым поцелуями.

Старичок давно уже проснулся и, слыша все это, конфузливо розовел, счастливо улыбался и все никак не мог двинуться с места, хотя старуха его давно уже тянула его за рукав в сторону от кустов. Она, как только услышала всю эту возню в кустах, в первое мгновение, растерявшись, сидела бледная, не смея пошевелиться. И только её тёмные совсем молодые ещё глаза, что минуту назад были полны растерянности и боли, сейчас словно вспыхнули нежностью и любовью. Это было похоже на то, как если бы ночью по сильно облачному небу, вдруг, дрожливо и радостно побежала зарница. Но это продолжалось не долго. Увидя, что старик не то испуганно, не то радостно смотрит на неё во все глаза, старуха встала и, брезгливо искривив свой морщинистый рот, пошла прочь. Будто проснувшись ещё раз, старичок покраснел до корней волос и, чего-то испугавшись, тоже встал и, понурясь, потащился следом за старухой. Потом, видно озлившись на что-то, зашагал быстрее. И стал обгонять старуху. Но та решила зачем-то остановить его и схватила старика за локоть.

- Нет, подожди! - сказала она. - Что ты думаешь?!.. Что ты сейчас там подумал, когда смотрел на меня?!..

- Ну, что ты! Что ты! - растерявшись, заговорил старичок. - Разве я что-нибудь подумал, Аннушка?! Да и что такого я мог подумать?

- Нет, - в волнении и почему-то излишне горячо настаивала старуха, - ты, скажи! Я знаю!.. Ты считаешь меня!.. Я знаю, за кого ты меня считаешь!..

- Ну, это совсем ни то! - решительно отрицал старичок, так как действительно никогда не думал о ней, всегда такой правильной и знающей что такое хорошо, а что такое плохо, плохо.

- Нет, то! - горячилась старуха. - Ну, может быть и не совсем! А вроде этого! Ты мне никогда об этом не говорил, но я уверена, что ты, - она замолчала, похоже, собираясь с силами. - Уверена, что ты... меня ненавидишь!.. Да! Не спорь! Теперь, когда уже все прожито! Ты ненавидишь меня!

- Ну, что ты! Что ты! – не на шутку всполошился старичок. - Разве я что-нибудь говорю такое!

И тут старая женщина сорвалась в такой плачь и такие рыдания, что трудно было поверить, что это плачет старый человек. Старик испугался, что с ней может случиться приступ, так как старуха его была «сердечница». Он гладил её по голове, по спине, а рука у него дрожала. Он только сейчас вдруг увидел, что эта сильная, каковой он всегда считал её, женщина страшно несчастна. Невероятно, но факт.   Проживши всю жизнь рядом с ней и даже – тайно от неё, потому что не любила она «этого», - любя её робкой, стыдливой любовью человека слабого и нерешительного, он только теперь, казалось, разглядел свою Аннушку.

Дома старичок с тревогой в глазах уложил жену в постель и дал ей лекарство. А Аннушка продолжала удивлять его. Слабеющим голосом говорила она ему.

- Прости меня, Митя! Прости! – и, ловя его какую-то пугливую руку, пыталась поцеловать её. Ей хотелось бы многое сказать ему сейчас. Очень много. Но она очень плохо чувствовала себя. А главное внутри у неё, то, что началось у неё в лесу ещё, все ещё плакало что-то и мешало ей сейчас говорить.

- Ну что ты! Что ты! Аннушка! Я здесь! Ты успокойся, родная! Тебе нельзя так расстраиваться!

Старуха глотала слезы и, чувствуя, как ноет сердце её, лежала, боясь шевельнуться. Однако, вскоре, взяв себя в руки, она затихла, а после и заснула. Возле неё в кресле, поставленном рядом с постелью, уснул и старичок. Ночью он слышал, как рядом с ним будто стонет кто-то, но видел он во сне своём тех, молодых, целующихся под дубом, и стоны эти, что были сейчас рядом с ним, звучали для него не зовом о помощи, а сладостно-радостными звуками счастья и жизни, и он был с ними.

А утром жена его была уже мёртвой, и только след от слез по вискам её говорил о том, что, может быть, ещё час назад она была жива.