Zoom. Глава 22

8 марта

«Пережитое воплощается в грустную мысль: друг -это тот, кто хочет завладеть твоими мыслями, потому что закон запрещает ему завладеть твоим телом и телом твоей жены. А доказать, что он твой ученик, может, только предав тебя». («Джойс» А. Кубатиев. Серия «ЖЗЛ» Стр.230.)

Постфактум я писал обо всей той обстановке, которая имела место в их доме, уже после приезда с крестин, чуть погодя, спустя 2 недели, это было уже после 30.05.2014, когда я успешно сдал экзамен, и мог спокойно и привольно посвятить свое время писанине для души - оттого, что уже не нужно было готовиться к экзамену- дедлайнов и занятий на повестке дня не имелось. А тут я сразу же начал писать, почти по горячим следам, словно пытаясь уловить шлейф выветривающегося одеколона или потрогать еще теплую одежду и нагретые сидения.

В ночь на 08.03.2016 от обилия впечатлений от встречи и переизбытка эмоций, мне снится дед Коля. Снится, что я иду по улице, и подхожу ко двору, оказываюсь рядом с забором, перевешиваюсь через него и калитку, и мне кивает седая Тамара Ивановна, похожая на Собачиху из «Бумера», но самого деда Колю я не вижу. При этом я понимаю, что часть дома, где я прежде жил, уже продана, у нее другой хозяин, но настойчиво и назойливо, чересчур настырно прошусь, так как непременно хочу у них остановиться, потому что проданная часть дома это место моей силы, «где струится несказанный свет», которое мне памятно и дорого.

Поездка меня приятно удивила тем, что все прошло, не сказать, чтобы гладко, но ожидаемо, и к счастью и всеобщей превеликой радости, с наименьшими для нас потрясениями, нервными потерями, стрессом и моральными издержками. Впрочем, надо искренне радоваться тому, что я побывал среди дорогих и близких мне людей, от которых также, без стеснения и брезгливости к их ссорам, склокам и скандалам, я не дистанцируюсь. Какими бы они отвратительными и малоприятными из-за ругани и грызни между собой не были, я называю их без предубеждения и преувеличения своей семьей. При этом не сетую, плохие они или хорошие, чрезвычайно хорошие, как вещи в себе, люди с подпорченной кармой и отягощенные межличностными отношениями. Но, тем не менее, они совместно ладящие и выживающие, и как-то ходящие по краю, находящие общий язык, даже когда в их речах, действиях и поступках сквозит леденящая зоологическая животная звериная жестокость по отношению друг к другу. Даже когда они кажутся глубоко несимпатичными, когда вызывают к себе только отвращение, отторжение и неприятие этой внутрисемейной ситуации, я понимаю, что упрямое невоздержанное и грубое поведение людей не исправится само собой, само по себе, и без моих усилий. Оно не кажется правильным, их хочется править, менять, воздействовать, вмешиваться, перевоспитывать, лечить и учить, даже взрослых. Я считаю их ошибки поправимыми, как то, с чем можно еще работать, даю им последний шанс, делаю какие-то выводы для себя, думаю, что жизнь учит их, но не вижу в их поведении прогресса в виде «примирения и согласия», работы над ошибками, исправления недочетов, как задела на будущее.

Это ностальгическая поездка, в которую я отправился, потому что уже три года не был в поселке, с поры тех самых крестин с подстриганием. Теперь я приехал сюда, чтобы здесь впервые побывал и мой Сын. Побывать здесь не только оказаться в месте, где многое со мной связано, а дань, которую мы платим местам, где оставили свой след. Жена приезжала сюда ко мне в поселок на день рождения в 2003 году, мы ездили с ней и Буду!, Нос и Коганом потом по окрестностям, и Жена приезжала в том же году, но уже ко мне на выпуск из училища. Когда Жена в первый раз приехала ко мне в Метрополию и моей первой «правильной семьей» она увидела именно настоящую полную семью Буду!, конечно, и со своими проблемами, причудами и тараканами в голове, но все люди такие, и мы всецело особенные, не без того, и что они ее радушно и тепло приняли-Тетя даже сама проявила в этом недюжую инициативу и участие к ее приезду. Сам факт, что они уже приняли как мою девушку, и что я был в тот момент полноправным членом семьи, уже могущим приглашать своих гостей, даже из такого издалека, тогда даже как уже и невесту -а почти свою будущую жену, как будто на смотрины, присматриваясь к выбору сына и одобряя его. Тогда мы сделали поселок «городом-героем». Так что это тоже наше «культовое» место, пока ситуация с крестинами добавила перца и сделала название поселка для нас нарицательным из-за фееричности всего здесь произошедшего, к чему я тоже приложил руку и немало усилий.

Мы ехали на машине по району, выбираясь на дорогу, ведущую в поселок через города-сателлиты. Проезжая по району, я думал, что здесь, рядом, учились в одной школе- как раз те парни, с которыми я знаком и вместе провожу время- встречаюсь раз в месяц, и мы поддерживаем отношения. Все они, мои друзья, как-то имеют отношение к этому месту, отправной точке нашего путешествия. Обидно лишь то, что с Буду! я не вижусь так часто, хотя бы раз в месяц. Значит, я людям, которые мне менее дороги, уделяю больше внимания, чем тем, которые мне действительно близки, и с которыми больше всего в моей жизни связано. Мы ехали после жилого комплекса дорогой через мост, и я думал, что я был здесь когда-то так давно, как будто в прошлой жизни, когда еще только возводили эти вышки -башни с вывесками. Я купался здесь на берегу водоканала, и теперь искал глазами то самое место, где я и Русая сидели уже вечером на траве, на газоне, среди декоративного озеленения в свете прожекторов и перестреливающихся софитов, и не мог никак отыскать. Еще во время моего прошлого приезда в поселок, во время крестин,  мы пошли компанией к роднику, и я глазами искал другое то самое место, где был муравейник- место нашей первой встречи с Русой, а сейчас прошло уже без малого 15 лет с той бередящей ум и дурманящей воспоминания поры. Столько лет и столько зим минуло. И жизнь меня вновь отсылает к сердечному и тягостному для меня времени моей дикорастущей и звенящей всеми колокольцами юности, когда все было отчетливо и ясно, когда все было всерьез, и уже не понарошку, но я еще не научился, как следует, во всем этом распознавать настоящесть, потому что не знал цену момента, и не знал насколько продлится хорошее, берёг не всегда, и не знал/ не загадывал, предложат ли мне чего второй раз после моего стеснительного отказа: «та не, не надо». Теперь же мы спешили на машине в гости, и так было туманно, как будто край горизонта сливался с белым цветом, но не как со световым пятном, а с белым мелованным листом бумаги. И перед глазами, было не различимо, где был край горизонта и обзора. Небокрай плавно переходил в ослепительный цвет неба, резкий, как зрительный удар от фар дальнего света. И в голове играло, как в заезженной пластинке, дрожащим голосом песне Паши Кашина: «Ау ау, белым бело, и снега намело…». Кругом полно было своих ассоциаций, до головокружения. Все ассоциативное и накопленное за жизнь материализовывалось и воплощалось наяву, как складывающийся воедино паззл или стягивающийся Гордиев узел. Двоичные коды моей памяти становились ростовыми мишенями и ЗД фигурами- настоящее стало работать предвосхищающим события ЗД-принтером, который визуализировал все, что мне довелось вспомнить или воскресить из погребенного заживо в моем прошлом. Хоть и не было пробирающего до костей мороза, и скрипучего от шагов снега, которого кругом было полно, но мы ехали в настоящую русскую зиму. Я забыл, когда в моей жизни было так много снега, раскиданного по полям, даже наблюдая его в дороге, чтобы подобрать подходящий эпитет или сравнение. Судя по рассказам Буду!, я волновался, что мы вообще одолеем этот непростой путь- дорогу, учитывая, что прописанные тактико-технические характеристики машины позволят ей преодолеть горку и въехать на территорию участка Буду!. Глядя на сугробы и неубранную трактором улицу, все это не внушало доверия, и только усиливало наши опасения и чувство тревоги.

Глядя со стороны на то, как раньше Feeling деловито рассуждала, как сделать подарки на Новый год, я хотел хоть чему-то у нее дельному и нужному поучиться и перенять, брать у нее новое и ценное знание, чего не было у меня, сочетать индивидуальный подход - внимание к каждому в отдельности во время сборов в поездку. Как и Пряня, она припасает подарки каждому, даже погруженная в ежедневную суету, не забывает полить и опылить каждый цветок. Припасает именно так, чтобы никому не было обидно, никто не был оделен вниманием- готовит подарки каждому индивидуально, чем делает личный эмоциональный вклад. В своей старой манере подарков, я,  как мудрый Гудвин, «волшебник из страны Оз», дарил бы то, чего каждому не хватает: Железному дровосеку -сердце, страшиле-мозги, а Трусливому льву-смелость. Я стал думать, что кому преподнести для того, чтобы снова имели шанс воцариться в семье любовь, добробут, удача и согласие. Я подумал, что должен отметиться также, как и Feeling, чтобы она оценила мой жест, которым бы я «отзеркалил от нее», и показал то, чему от нее научился, и тем самым, несмотря на ее настороженность ко мне-заручился бы ее расположением и доверием. Каждому надлежало приготовить какой-то особый сюрприз. Я подумал, что книги для деда точно будут лишними. Даже какие-то профессиональные книги про войну, разведку и спецслужбы. Он всего этого «наелся» за всю жизнь, ему может и не досуг, это и лишнее и неуместное сейчас. Зачем ему лишний раз напоминать про его военную стезю- которая и так набила оскомину, и так жизнь бешено милитаризирована за последнее время. Был букет цветов, который предназначался всем женщинам дома, а не пять разных букетов для каждой из дам, включая самую маленькую. Гипотетически, можно было бы найти и все пять ваз в доме, но я посчитал лишним разделять. И так вся семья разобщена и атомизирована из-за ссор и скандалов, так пусть будет один «веник», который не сломать. Лучше купить один классный, дорогой и достойный букет, чем много маленьких, никчемных, копеечных и дешевых. Одним общим букетом собрать всех воедино, хотя бы символически, цветами. Дяде для восстановления здоровья я приготовил мотивационную книгу с претенциозным названием: «Без жалости к себе». «Прямо в точку попал» -сказала Feeling, глядя на книгу. Буду! была книга «Как я продал свою жизнь на еБай», чтобы он придумал верный способ заработать и стать миллионером. Le roi –набор для рукоделия, как собрать из кружков блесток филина- тотем их семьи (чем больше метил, конечно, в саму Feeling). Я сказал: «вместе с мамой», зная как важны объединяющие семью наборы для творчества, где взрослые, родители объединяются с детьми, чтобы проявить свои таланты и усидчивость. Le roi была и уготована книжка афоризмов Фаины Раневской, чтобы саркастически высказываться, чтобы воспитываться в таком остро-сатирическом ключе, чтобы задевать, жалить и уязвлять всех вокруг. «О, это круто!» -сказала Feeling, «это интересно», и потом даже у них в спальне видел эту книгу, как чтиво перед сном. А сам подумал, что только с таким развитым  чувством юмора и самоиронии, как у Раневской, можно выживать в таком доме, чтобы всегда знать, как и куда ввернуть острое словцо. Ребенок с детства ориентирован на нервяк, впитывает, как губка, всю эту грязь и мерзость, единственный светлый лучик в этом «темном царстве», как Катерина с Кабанихой во враждебной среде. Для Slave предназначалась настольная игра строить замки, в которую мы играли в гостях на званом новоселье во время новогодних праздников в 2016. Игра «Че» была для Деда, Бабушки и Баушки, чтобы они ладили между собой, не дрались, а игрались, занимали от скуки томные вчера (к тому моменту, я еще не знал, что из всех в разные квартиры расселили, чтобы они не ссорились, развели по разным местам, углам, забрав Баушку в Метрополию, подальше от греха, от ссор и ругани со стариками-молодоженами).

По приезду, я первым делом зашел в комнату, и сел за стол напротив дяди. Провисла пауза, когда я обнял Дядю, сказав также, как и при прошлой встрече: «Здравствуй, миленький Дядя!», понимая, что так, кроме меня уже никто не говорит, как будто я был Буратино, который обещал в сердцах папе Карло «быть умненьким и благоразумненьким». Важным было то, что Коган мне говорил об общении с Дядей, где сознание у него «уже не то», после инсульта голова мыслит иначе, а я представил, что Дядя мне задает те же вопросы, которые были у них на ДР Le roi, когда мы общались с ним, тогда он слово в слово, все точь-в-точь. Это легко объяснимо- мы ведь всегда повторяемся, это происходит непроизвольно, как будто наши разговоры поставлены на паузу, мы воспроизводим ту кальку предыдущего общения. Из чего я сделал вывод, что так оно всегда бывает, когда человек в общении зафиксирован на тех или иных вещах и позициях, которые он озвучивает потом при каждой встрече, ничего нового не происходит, мы цепляемся вниманием за то, что есть, оно уже превалирует, и как-то опосредованно довлеет над нами. Я бы не списал это на болезнь или свойства ухудшающейся памяти. Обычная практика общения. Он посмотрел на Сына, и сказал: «Так ты мне объясни, почему ты его так назвал?». Я сказал: «Посвящённый Богу». Он вспомнил фильм «Трактористы» 1939 года, где главный герой Дума был настолько сильным и дюжим, что гнул руками подковы. И я сказал, что есть фольклорный украинский герой «Стодоля», и что люди, названные именем сына, это ребята, по своим характеристикам подвижные и энергичные. И сам пошутил, сказал, что Сына «по запаре» могу и разными именами назвать: и «Тарас», и «Богдан», и «Захар», и здесь я, несомненно, играю, когда он сердится, то называю его как тогда: «…, папа любит тебя!» в моем видео-послании в будущее, адресованном перед росписью на свадьбе, реализовалось в буйный темперамент сына.  Я постарался построить с ним диалог, как-то его заинтересовать, зацепить, чтобы он «клюнул на живца». Когда я ему сказал, что сейчас работаю в районе, где каждый Божий день прохожу перекресток улицы, где стою на светофоре. Он мне в ответ промолчал, внимательно вглядываясь мне в лицо, как будто узнал давнего знакомого-но не готов сразу сказать и обнажить, что ему было дорого и свято. Если бы он оставил это без внимания это было бы понятно. Нужно было долбить и дальше эту ледяную скорлупу. С напором и настойчивостью следователя, который все про тебя знает и предугадывает, что будешь играть в молчанку, потому что все донельзя предсказуемо, не отступая ни на шаг, цепляя его внимание, как упершись мысками и вцепившись ногтями, просовывая лезвие в дверь, я сказал: «Я там работаю рядом, где вы познакомились, куда вы ходили к своей тетке, где зародилась вся ваша семья».
«Нет, не помню»- сказал он, глядя мне в глаза, но не так извинительно- когда те, кто не могут вспомнить, сожалеют, что подводят спрашивающих. Открыто, честно, правдиво, убедительно, я бы и сам поверил, если бы был не собой, и не знал той истории, что мне поведал прежде Коган.
Так мне отвечали все- и бабушка Варя про отца тети Аллы, сетуя на память: «Ой, дитино», и бабушка Нина, отсекая все мои расспросы про деда Николая: «Не помню», с интонацией категоричного «Не скажу».
Я: «Вы ходили к тетке, в коммунальную квартиру, в общежитие».
Он сказал: «Она съезжала задом наперед вниз по лестнице, на перилах. Она висела на дверной ручке вверх ногами». Его как прорвало, я вытащил «затычку».
Я почувствовал, что он вспомнил самое первое свое впечатление, предваряющее кучу других воспоминаний, и первый взгляд, прикосновение, первый поцелуй. Но с этой встречи все в их жизни только начиналось, и потом слишком далеко зашло. Сложилось все как-то нескладно, и все потом неожиданно испортилось, «что-то пошло не так». Но тогда никто этих рисков не оценивал, и все было чудно. Пусть живет эта минута. Пусть еще не переродится поворотной, бифуркационной точкой, точкой отсчета, реперной точкой и точкой кипения, и еще все в их силах, еще все поправимо. Потом будет все как у всех, «все как у людей», «здорово и вечно». Но не будем пока об этом. Я понял, что раз сначала он ответил отрицательно, а потом положительно, и это были не проблески памяти, что память к нему вернулась, а он открылся, как жулик, которого раскололи, и тот, который посчитал излишним дальше и дольше что-то скрывать и прятать, ханыжа и от себя лично. Я просто помог ему вспомнить- я его натолкнул на воспоминание, я просто сдул с шкафчика пыль. Так он впустил меня в личное, «потайную дверцу», может, никого в это прежде и не посвящая, даже и собственного сына, которому это и неинтересно и недосуг этим заниматься. А я один получил «ключи», награду за усердие, сняв «пирожок с полки» в порядке поощрения. Он понял, что я знаю, о чем говорю, уверен и тверд, и меня не перебить, что я настойчив, и я все равно узнаю это, и ему не соврать, и не отвертеться, также как и, в свое время, я однажды твердо говорил факты, вытягивая признание, и опрашиваемый мне все рассказал. Это была как очная ставка человека со своим прошлым, где он выговаривает все, где он делится, воскрешает в памяти свои воспоминания, и сам мысленно обращается в то время, где он старательно хотел бы быть и зафиксироваться, и это дает ему разовое мгновенное облегчение. И я говорил для того, чтобы на него подействовало, я просто понял, что за этим «висцеральным жиром», скорлупой, годовыми кольцами памяти, я должен найти самую точку темечка, чтобы уязвить его больнее, должен найти и нащупать в нем самое уязвимое место, самую пяту, ранее прощупанную и найденную мной, как будто, наконец, подобрал к нему самую точную отмычку, так филигранно, как я под слоем и толщами вековых льдов, в вечной мерзлоте, нашел, как бьющий ключ горячего гейзера, место их первой встречи и точку зарождения их семьи в разговоре с Дядей, когда, затаив дыхание, не зная кода, перебираешь все комбинации в нем, и взламываешь чужой сейф, и он, с трудом и скрипом, проржавевший, как пудовые гири, с окалиной, но поддается. Я прямо-таки мастер слова и пера об этом пишу, без ложной скромности. Я говорил ему о светлом прошлом, которое было с ним, чтобы отвлечь его с «беспросвета» на приятное. Прошлое было безупречным при его шероховатости и углах, настоящее было прокаженным и бессмысленным, старость была беспощадна и страшна своей неумолимой непредсказуемостью. А в прошлом и в своих снах мы прятались, потому что там нас всегда проносило, там мы были у «Христа за пазухой». В прошлом мы могли копаться без предубеждений, мысленно возвращаться, фантазируя, чего в нем не было. В прошлом мы, погруженные в себя, и оставляли, как есть, все на своем месте, и также корили и ненавидели себя за ту беспомощность, с которой, как и  во сне, мы не достигаем цели и не ловим ништяков, проходим мимо и спускаем улетучивающиеся шансы. Прошлым, как и снами, мы не можем управлять, наше настоящее блудливо в том, что оно от нас мало чем зависит, а будущее тяжело тем, что на него нужно настраиваться. Мы казним себя за прошлое, не умеем жить в настоящем и «до чертиков» потаённо и ссыкливо страшимся будущего.