Иллюзия-блюз. Глава 8

Из ресторана прибежала слишком уж озабоченная Надька-метра и стала жаловаться, что
у них там пропали салфетки и скатерти. В одну смену двадцать скатертей и сто двадцать
салфеток и в другую смену - столько же. Директриса, мол, вызывать милицию
отказалась, вроде как пятно хотела скрыть. И якобы официанты сегодняшней смены
выразили желание в шесть часов утра пересчитать наличие салфеток и скатертей в другой
смене, чтобы выяснить, нет ли там лишнего. Недостача ведь составляет более двух
тысяч рублей!
После всех этих жалоб вкрадчивым голосочком Надька попросила номер для двоих
официантов, которые могли бы остаться заночевать до утра.

Пална внимательно всё выслушала и категорически отказала.

Тогда пришла просить Инка-официантка: мол, то да сё, работаем вместе и всё такое...

- Ничего страшного, - сказала Ирка. - Возьмёте такси и завтра в шесть утра на такси
же и приедете. А номер я вам не дам! - видя, что лицо Инки после этого разумного
совета приняло кислое выражение, она ещё более сурово продолжила: - Имела я уже
неприятность! И вообще, что значит, вместе работаем? Мы что, к вам обедать
бесплатно ходим?

Тут к Инке подошёл Олег, и они гордо-обиженно удалились.

Во втором часу ночи позвонила дежурная с восьмого этажа Марта Романовна и пригласила
Палну с Евгешей к себе чайку попить.

Уходя, они сказали Филбору, уже вытянувшемуся на кожаном диванчике под пальмой,
что если что, искать их в служебке на восьмом.

Марта Романовна, в прошлом заслуженный учитель РСФСР, работала в гостинице года
полтора, после ухода на пенсию. Это была приятная во всех отношениях женщина,
деликатная, тихоголосая, с симпатичным скуластым лицом, ямочками на щечках и
добрыми лучистыми серо-голубыми глазами.

В служебке у неё сидел какой-то мужчина.
На столе: грибочки маринованные, капуста квашеная...
Незнакомец откуда-то из-под стола достал большую квадратную бутыль с желто-
коричневой жидкостью и налил в поставленные расторопной Мартой Романовной рюмашки
для вновь подошедших.

- Настойка на травах, - прокомментировала она и тут же рекламно воскликнула: - Ой,
девочки, какие маслятки вкусные! Василий Михайлович сам собирал, сам чистил каждый
грибочек и сам солил.

Василий Михайлович, мужчина лет сорока пяти, лицом очень похожий на артиста
Куравлева. Основательно упитанный. Внушительный живот-мозоль, обтянутый белой
эластиковой рубашкой с жёлтыми кнопками-пуговицами вдоль планки и на карманах,
тяжело нависал над ремнем иностранного производства, поддерживающим широкие,
темно-синего цвета вельветовые штаны, также иностранного производства.

Настойка на травах имела запах одеколона.
Пить её Евгеше не хотелось. А вот грибочки вызывали аппетит.
Но для того, чтобы закусить, надо было сначала хотя бы пригубить рюмочку.
Вкус у настойки оказался также резко неприятен, как и запах.
Зато грибочки оказались и в самом деле замечательными.

Василий Михайлович, видя, что закуска со стола исчезает молниеносно, извинился и
попросил разрешение покинуть общество ровно на три минуты.
Разумеется, его никто не стал задерживать. Но и он не отсутствовал дольше, чем
обещал.

Пока тот ходил, Марта Романовна успела показать визитку, которую ей торжественно
подарил этот гость, где золотистыми печатными буквами было написано: Гос.арбитр
БССР. Но что за арбитр такой, выяснить не удалось, так как его силуэт очень быстро
нарисовался в дверном проеме служебки.

Вернувшись, Василий Михайлович принёс банку с остальными грибочками, ещё одну
поллитровую с маленькими огурчиками, круг колбасы да полбуханки хлеба.
Тут же принялся резать колбасу на тарелку с капустой, рассказывая при этом рецепт,
по которому он солил огурцы.

- Они у меня раньше всё время взрывались почему-то. До тех пор взрывались, пока
мне не подсказали добавлять одно лекарство, очень распространенное, убивающее все
микробы. Кстати, оно мне тоже сейчас необходимо. Простыл, знаете, - Василий
Михайлович деловито улыбнулся и потянул в себя носом.

- Аспирин, - догадалась Марта Романовна.

- Совершенно верно, - важно кивнул он и, открыв банку с огурцами, взял один на
пробу. Откусил. Пожевал... - Забыл соли положить!
Глаза его удивленно-растерянно распахнулись на женщин.

- Как - совсем? - не поверила Марта Романовна и взяла из банки малюсенький
огурчик. Осторожно откусила. - Правда...

- Ну, ничего, - Василий Михайлович оптимистично ткнул надкушенный огурец в банку с
солью, расторопно подставленную на стол сообразительной дежурной по этажу. - У меня
два хобби. Это, - он кивнул на грибы с огурцами. - И... Сейчас... - он неожиданно
вскочил со стула, закрутил животом, потом задом, потом надул грудную клетку и вдруг
густым басом запел: - Утро седо-о-о-е, утро тума-а-а-нное!..

- Тише, тише! - испугалась Пална, указывая на стенку, за которой в соседнем номере
вероятно кто-то отдыхал.

- Вспомнишь оби-и-и-льныя, стра-а-а-стныя речи!.. - видя испуг администратора,
сделал предупреждающий жест рукой, пробормотал: - Не беспокойтесь. Я в сокращенном
варианте...
И пропел, натужно раздуваясь, ещё куплет.

Замолчал.
Постоял немного в задумчивости. И стремительно ринулся к своей бутыли, забытой на
окне:

- А сейчас мы выпьем за нашу встречу, наше знакомство!

Пална с Евгешей поспешно прикрыли свои рюмки, где жёлтая жидкость, пахнущая
одеколоном, оставалась почти нетронутой с прошлого раза. Для чистой символики им
было вполне достаточно, чтобы поднимать тосты и закусывать грибочками с колбасой.

Выпив за знакомство, Василий Михайлович принялся приглашать новых своих закомых
в Минск.

- Проблем с гостиницей у вас там никогда не будет, потому что вы будете жить у меня
на квартире.

- А жена? - поинтересовалась Пална.

- Ничего не скажет! - решительно отверг он ладонью её возможное предположение.

- Ничего не скажет! - иронично повторила Пална и продолжила в том же духе: - Молча
спустит с лестницы.

После третьей рюмки ему захотелось спеть ещё один романс и, встав в позу...

- Попутная песня! - объявила Евгеша.

Пална не сдержалась и прыснула, тоже вспомнив Винокура, так как Василий Михайлович
был в этот момент похож на него невероятно, когда тот в известной юмореске пыжился,
исполняя "Попутную песню" Глинки: также важно и царственно он набычил грудь и
выставил вперёд ногу.

- Гори, гори-и-и, моя звезда-а-а!... - зарокотал певец низко, но громко.

Все три слушательницы, как по команде, устремили взоры на стену, за которой, по идее,
должен был почивать жилец.

- Завтра скажут, что дежурная по этажу всю ночь басом романсы распевала, - сказала
Евгеша, смешливыми глазами глядя на Марту Романовну.

- Ничего, ничего... - та умиротворяюще сложила на груди руки.- Василий Михайлович
будет петь чуть потише, и ничего не скажут.

Однако он продолжал петь, не сбавляя звук и переводя взгляды вытаращенных серо-
голубых глаз на всех дам попеременно.

Евгеша, между делом, чтобы не прыснуть от смеха, то и дело что-нибудь жевала.

Пална сидела, царственно облокотившись о спинку стула, и покровительственно улыбалась.

Вдруг перед третьим куплетом певец ищуще поводил по лицам слушательниц глазами и
после некоторых колебаний рухнул на колено перед администраторшей.
Затем прижал руки к сердцу и с новой силой всплеснул своим зычным басом.

Когда этот романс был исполнен до конца, Пална с Евгешей поспешили извиниться и,
сославшись на работу, удалились.

Этой ночью дежурить в администраторской была очередь кассирши, и потому Ирка,
дойдя до второго этажа, скрылась за дверью служебки.
А Евгеша поскакала по лестнице дальше.
Лифт уже был отключен.

Времени было уже около трех часов.

Однако послышалось, как внизу хлопнула входная дверь, и в гулкий вестибюль ночной
гостиницы влились чьи-то голоса, шум, шорох, гомон и звуки множества шагов.
Кто бы это мог быть?
Евгеша заторопилась вниз.
Оказалось, приехали с концерта цыгане, выступавшие где-то в глубинке области.

Включив подсобный свет, она выдала всем прибывшим ключи от их номеров.

Будулай подошёл одним из последних и, беря из её руки ключ, одарил таким взглядом,
что Евгешу мороз по коже пробрал.


Ночь прошла спокойно, без особых тревог и волнений.
Утро тоже ничем не отличалось от остальных: поселяли, брали деньги за проживание,
выдавали ключи.
И не могли дождаться, когда же наконец настанет час пересменки.

За несколько минут до окончания смены к администраторской стойке вальяжной
походочкой подплыл собственной персоной Лёня Чепиков.
И, пышно поприветствовав, небрежно сообщил Палне, что бронь для его спортсменов
можно снимать, так как теперь уже точно можно было сказать, что они не приедут.

Как раз в это время заявились пересменщики.
Пална, обозвав Лёню жуком, принялась жаловаться им на него и на прошедшие сутки
в целом.

- Что уж жук, так уж жук! Это точно! - охотно согласилась с этим эпитетом для
Чепикова Люська, усаживаясь за стол кассира вместо Евгеши. - Мне Катька, дежурная
по четвертому этажу из нашей смены рассказывала, что она в больнице лежала с сестрой
этого жука в одной палате... Когда Лёнька навещал сестру свою, Катька отдала ему
двадцать четыре рубля и попросила выписать для неё газету. Год начался, а газеты
нет и нет. А этот, - Люська небрежно кивнула на Чепикова, который с насмешливой
и наглой рожей слушал, ухмыляясь, как будто вовсе не про него рассказывали, а
про кого-то другого, - ей потом и заявляет, что выписал, и эту газету его мать
получает. Почему-то.

Но только Лёня уже давно потерял к Люськиному повествованию интерес и очень
оживлённо прислушивался к тому, как Пална рассказывала своей сменщице о ЧП с
горничной в  смене Симкиной.

- Не могла как следует деньги украсть! - презрительно высказался он и переключил своё
внимание с администраторов на кассиров, так как в это время Люська сватала Евгеше
какого-то самбиста-каратиста.

- Такой классный! Тобой интересовался очень. Если бы ты не была такой зазнайкой...

- Чем же он такой классный?! - ревниво спросил Чепиков, бесцеремонно вмешавшийся
в разговор.

- Ну как же... Мой сын просто бредит этими самбами и карате, - недовольно заметила
Люська.

- Подумаешь! - презрительно скривился он. - Морду начистить я тебе без всякого
каратэ и так смогу. Под народной хозяйство дал как следует - и порядок! Вон Вальку
толстую, с седьмого этажа горничную, как-то иду в парке, смотрю - бьют грузины.
Так я к ним: "Вы что, идиоты, женщину бьёте?! Мужики, тоже мне! Совсем озверели?"
Короче, так им рожи начистил, что лежали и кровью харкали. Я вообще-то добрый. Но
я не люблю, когда хамят. "Да ты, да я!" Помню, молодой был, в институте ещё
учился на первом курсе, на сборы брали вот это! - он раскинул руки и повихлялся
из стороны в сторону. - А пока там наши инструктора... Был такой "Солнцедар",
может, помните? Так вот, пока они этот "Солнцедар" хрюкали, я с одним там
сцепился. Как дал ему! А на следующий день является ко мне его друг. Адрес узнали
где-то мой. И этот с ним: тут всё хозяйство распухло, пришёл на распорках! Народное
хозяйство такое вот, как у быка стало. Друг его и говорит мне: "Или ты ему плати
триста рублей или худо тебе будет!"А я ему сказал: "Знаешь, что? Иди-ка ты отсюда,
пока я ещё тебе тоже не дал! А про триста рублей забудь. За триста рублей у тебя
ещё больше распухнет. Знаешь, как? Как у слона будет! Иди, говорю, иди!.." В общем,
долго ещё они меня преследовали, но отвалили всё-таки в конце концов!

Этот вдохновенный Лёнин монолог был прерван Палной, которая, уже передав
администраторские дела своей сменщице, нетерпеливо поинтересовалась, обращаясь к
Евгеше:

- Ты скоро?

- Сейчас, сейчас! - ответила та и умоляюще посмотрела на Люську, слишком медленно
считавшую деньги.

Дело в том, что они с Иркой ещё с вечера договорились отправиться после передачи
смены к старухе-цыганке, решившись все-таки на "погадать".


В служебной комнате дежурной седьмого этажа уже образовалась своеобразная приёмная,
где дожидались своей очереди бабкины клиенты.
С утра  у неё на приёме уже побывали две женщины из города,и, как только старуха
освободилась, первой к ней пошла, понятное дело, Пална.

Минут через десять она вернулась.
На вопрос:"Ну как?" - только рукой махнула.

- Всё, что она мне сказала, я и так знаю! Трояка жалко.

Евгеша посидела минуты три, подумала: идти-не идти? И пошла.

Неуверенно постучав в дверь старухиного номера, услышала в ответ приглашающий клич
и робко, как в кабинет зубного врача или очень большого начальника, вошла.

Едва она открыла дверь, как навстречу ей из комнаты в коридор скользнуло солнце,
высветлившее жаркий конус золотистых пылинок, парящих над коричневым ковровым
покрытием, растеленным по полу.

"Наверное горничную в номер не пускают убирать", - машинальная мысль
профессионально отметилась в Евгешином мозгу.

Старая цыганка, царственно выпрямившись, сидела за столом, полированный квадрат
которого был развернут поперек комнаты, навстречу входящему в неё.
Гадалка была в широкой, с рукавами до локтей, ситцевой блузе в мелкий горошек;
с дешевыми бусами на открытой морщинистой шее; с жёлтыми серьгами-полумесяцами,
оттягивающими дояблые длинные мочки ушей; с пышными седыми волосами,
собранными в увесистый узел на затылке. Худые коричневые руки, узкие в ладонях,
с длинными, цепкими, узловатыми, но не лишенными изящества пальцами, равномерно
двигались, тасуя старые потрепанные карты.

Тёмно-коричневая глубина ласково сияющего полированного стола опрокинуто отражала
движения старухиных рук, чудесно преобразившиеся в этом отражении в гладкие,
молодые, шоколадно-негритянские.

Глаза цыганки, небольшие, карие, притаившиеся в изжелта-сухих, складчато-морщинистых
веках, исподтишка следили за Евгешей, ловили всё, что было возможно поймать из её
внешних примет.
Худощавое лицо старухи, без сомнения, было когда-то красиво, ибо, не смотря на
теперешнюю дремучую старость, отличалось тонкими правильными чертами. Правда,
теперь эта правильность черт затерялась в тёмной коричневе кожи, изъеденной
глубокими морщинами.

Евгеша положила на стол свой трояк.

Цыганка, даже не взглянув на него, не снимая пристального взгляда с лица клиентки
и не выпуская из рук карт, молниеносным и небрежным движением локтя смела
жалкую бумажку с гладкой плоскости стола.
Однако тут же бросила растрепанную колоду и с бережной осторожностью взяла с края
стола видавший виды почтовый конверт, ласково вынула из него лист, развернула его,
погладила и торжественно протянула его Евгеше.

- Почитай пока, дарагая, - сказала старуха.
В тоне, с каким она произнесла это, сквозили нескрываемые горделиво-хвастливые
нотки.

Девушка, недоумевая, взяла протянутый ей листок, бегло просмотрела глазами
безграмотные строчки, составленные из крупных, неловких букв...
Какая-то там Тамара рассыпалась в благодарностях, надо полагать, перед старухой за
то, что та ей вернула счастье, здоровье и мужа. Каким образом всё это оказалось
взято у Тамары и потом возвращено, из каракуль понятно не было.

К письму Евгеша отнеслась равнодушно. Без эмоций и душевного трепета вернула она
старухе её драгоценность.
Та сразу как-то поскучнела, разочарованная такой реакцией клиентки, но пояснять
ничего не стала, аккуратно складывая и пряча замусоленный листок назад в конверт.

Евгеша машинально скользнула глазами по адресу получателя на конверте и успела
прочитать: город Грозный.

- Я в Грозном живу, - моментально перехватив её взгляд, кивнула утвердительно
бабка. - Кого ни спроси, бабу Асю там все знают. И никто про меня худого слова не
скажет.

Цыганка привычным движением раскладывала карты, мельком взглядывая в них.
Немигающе глядя Евгеше в глаза, сообщила, что клиентка уже была замужем, живёт
теперь со своей мамой и дочерью, и что замужество её было несчастливым.
Гадалка выдавала свою информацию не то вопрошающе, не то ища подтверждения.
Но Евгеша слушала её молча, не проявляя ничем своих эмоций: ни кивками, ни
словами, ни взглядами.
И старуха, казалось, была этим недовольна. Или, может, карты как-то нехорошо
ложились?

Гадание своё цыганка закончила нерадостным качанием головы, после чего, окинув
сожалеющим взглядом свою клиентку, она глубоко вздохнула.
Помолчала задумчиво и, взяв в горсть жилистой жёлтой рукой свой сморщенный
подбородок, посмотрела на Евгешу подозрительным, буравящим взглядом как-то сбоку,
словно птица, ещё раз вздохнула и сказала:

- Не везёт тебе, дарагая, в любви.

Девушка вздрогнула, будто от неожиданного удара.

- Но я могу тебе помочь! - старуха приподнялась со стула, широко расставив локти,
оперлась ладонями о стол и приблизила к ней своё лицо.

- Как? - недоверчиво спросила Евгеша и, избегая смотреть цыганке в глаза, уставилась
на гладкую поверхность стола, глядя, как настоящие руки старухи слились с
отраженными, и ,казалось, будто они, длинные-предлинные, росли откуда-то из
глубины стола или наоборот, туда, вглубь, врастали.

- Есть у меня одна трава: одолень-трава, - голос старухи поначалу звучал вкрадчиво,
слегка неуверенно, как бы борясь с сомнением, мол, стоит ли ей это предлагать?!
Глаза недоверчиво скользили по Евгешиному лицу и как бы прикидывали: "достойна ли
ты, дарагая, такой чести?" Но в глубине зрачков гадалки спряталось нетерпеливое
желание, которое то и дело всплывало на поверхность, поймать эту жертву на удочку,
добиться её согласия, уговорить...- Надо пойти с этой травою в полночь к одинокому
дереву и сказать слова: знаю какие слова! - бабка шептала, не снимая с Евгеши
пронзительного взгляда. - Я всё сделаю. А ты завяжешь эту траву в платочек маленьким
узелком и всегда будешь носить при себе. Когда захочешь влюбить в себя какого-нибудь парня, то незаметно, играючи, стукнешь об него этим узелком! - и, откинувшись
снова на спинку стула, сказала уже будничным тоном. - Всё это будет стоить двадцать
пять рублей, дарагая.

Она вопросительно смотрела на Евгешу.

- Я подумаю, - пролепетала, растерявшись, та.

- Падумай, падумай, дарагая. Я здесь всегда. Потом мне скажешь, когда надумаешь.-
Голос цыганки уже не нащупывал бреши в сознании клиентки, а звучал уверенно и
деловито.

Евгеша поспешила убраться из старухиного номера, чтобы оставшись наедине с собой,
прийти в себя.

Конечно, эта хитрая бабка знала на что ставила: кому же не хочется любить и быть
любимым?
Интересно, кому ещё эта старая карга такой печальный диагноз поставила: невезение
в любви?
И такое оригинальное лечение от этой болезни за четвертак кому ещё предлагала?
Может, и говорила кому, может, и предлагала кому, да только кто ж в том сознается!
И может, даже кто-то и клюнул, и выложил перед старухой вожделенный ею,
лиловенький и хрустящий четвертачок...

Евгеша сказала цыганке, что подумает.
На самом же деле она не знала, как поделикатнее отказаться, чтобы и бабку не обидеть и
не признаваться, что четвертака лишнего взять было неоткуда.
К тому же не верилось ей во всё это волшебство.
Сама себя спрашивала, зачем вообще надо было тащиться гадать?
Действительно, трояка жалко, как Пална сказала.
Зачем поперлась, если с самого начала не верила во все эти бредни?
Верила-не верила... А если б даже и верила, если на самом деле присутствует в её
жизни это самое невезение в любви, много ли стоит такая любовь, заговором
купленная?
По меньшей мере, это обман, а по большей - подлость.
Одно дело, когда человек добровольно или по наитию высших сил подпадает под власть
любви, а другое дело...
В общем, всё это глупо, и не стоит даже обо всём этом думать!

Но всё это упорно продолжало клубиться в Евгешином мозгу, когда она пришла в буфет
и, взяв себе чашку кофе, уселась в самом дальнем углу.

Однако долго вариться в бульоне своих невеселых мыслей ей не пришлось.
Вскоре в помещение буфета павой вплыла Степочкина, которая, накупив кучу бутербродов
и бутылку лимонада, обвела томным взглядом все столики, после чего решительным
шагом направилась в тот угол, где спиной ко всем сидела Евгеша.

Тараща свои и без того круглые глазищи, Ольга уминала бутерброды, запивая их
лимонадом, и жаловалась на судьбу.
Во-первых, начальство её задергало, что народ в ресторан идти не хочет и что дурацкие игры, которые её заставляют проводить, публике нужны как мёртвому припарка.
Никого никакими коврижками не заманишь в них участвовать.
А тут ещё, как назло, Клавка Галанова заболела, её добровольная помощница. Она,
хоть и дура, и выпивоха, а всё-таки...хоть какая-то помощь была.

Но, заметив вдруг отсутствующие Евгешины глаза, она резко оборвала своё нытье и
другим, уже деловитым тоном предложила:

- Кстати, а ты не хочешь цыган посмотреть? Ну, этих, которые в нашей гостинице
живут. Завтра они у нас в ресторане выступают. Между прочим, все входные билеты
проданы. Короче, в семь часов начало. Я тебя встречу, за служебный столик посажу. -
Ольга облегченно вздохнула. - И мне веселее будет. А то без Клавки мне как-то...
скучно.

- Водку пить я не буду, - зачем-то предупредила её Евгеша.

- А я тебя не пить приглашаю, а на концерт, - слегка обиделась Степочкина.

   Продолжение:  http://www.proza.ru/2017/10/21/1970