Сказание о неделимой хате

Гоголь-Моголь Н.В.

Так уж сложилось в наших краях, что далеко не редкость,
когда одна скромная усадебная хата служит на две семьи,
которые живут бок о бок, но бывает, что почти не пересекаются меж собой.
По этой причине, многим может подуматься, что речь здесь именно о них.
Но отчего ж повелось так в нашей жизни? Некоторые допускают мысль
о противоестественности размежевания для людей нашего склада и нрава.
Видать, есть на свете особые причины, гораздо большего значения, нежели то,
что мы в состоянии пощупать, повидать, понюхать… продать и купить;
причины, которые удерживают нас от бегства прочь из нашей действительности.


Сказание о неделимой хате

1.

В неком хуторе один обыкновенный род имел свою часть земли и хату на ней, все как обычно, ни скудно ни богато.


2.

Но прошло время и постепенно род тот разделился на две семьи. Одна поменьше, другая побольше. И поделили они тогда хату на две части, и землю, известное дело, так же. Так было им поудобнее, каждая отдельная родня зажила с тех пор своей жизнью. У одних вход в дом с одной стороны, у других – с обратной. У большей родни, так сложилось, ворота и окна выходили на людную дорогу. Там и шумно и не уныло, особо по праздникам, вид на оживленную часть хутора открывается; и ты как бы на виду у всех, и другие на виду пред тобой. А у меньшей родни окна смотрят на бездорожье да на скучные заборы дворов соседских.

Годы шли, и обе семьи не слишком общались меж собою, а скорее наоборот. Хоть лишь стенка одна через хату, да плетень снаружи их разделяют на общем куске земли, но с годами все меньше видятся одни с другими, и живет каждая родня – по своему.  Хозяин большей семьи, на имя Пантелеймон, по натуре был занятным и деятельным. То хату обустраивает для растущей родни, то сад принимается обновлять растениями дивными. И часто всякие прихоти в голове его поселяются, покоя не дают – то лестницу с фонтаном соорудить ему вдруг вздумалось, как во дворце. То целый выводок кабанчиков откармливает на продажу. Правда, многие из тех блажей, с коими носился он и его родня, так и не свершались на самом деле, хотя, некоторое из задуманного он таки претворял в жизнь. Вот, под их окнами вскоре взрос приличный ухоженный сад, а хата выглядела довольно благоустроено.

Хозяин же другой семьи, которого звали Спиридон, не любил особо излишествовать – ни в помыслах, ни в деятельности. Сидел себе, почти не высовываясь, на своей стороне, попивал горилку. Знай себе, живи, никого не трогай, лишнего не мути, кому как – а ему так. Спиридонова сторона хаты местами имела вид больно скромный, а если уж по правде – скорее запущенный. Да и вдобавок, во дворе тамошнем имелась еще яма для слива нечистот, ничем не прикрытая, за которой ухода не было почти, потому порой, особенно теплой, смрад стоял здесь отвратительный. И судя по всему, эта вонь жильцам тем не мешала совершенно. А семейные его, как и он сам, особо из хаты не высовывались. Никто даже толком в округе не ведал о том, кто обитает там и сколько их всех.

Как-то пришла Пантелеймону в голову новая задумка, захотелось ему некоторое дело открыть, чтобы заможнее стать и поинтереснее зажить. Решил он у входа хаты своей построить вроде как небольшой шинок. Мало ли, много ли для того надобно было – не дужо богато жили они, чтобы враз всю хату с землей у Спиридона выкупить – не по карману это было им. Значит, решили устраивать свой план по мере того, что имелось. Но только вот смрад от спиридоновой выгребной ямы становился определенной помехой для затеи свой шинок здесь держать. Люди приличные, ну и даже любые прочие не повадятся захаживать в заведение поесть и попить, если что-то не то в воздухе витает.  Ладно. Собрались Пантелеймоновы на совет родовой и решили навестить родичей-соседей своих по важному такому случаю. Мнения же некоторых Пантелеймоновых разделились при том так: одни верили в удачу переговоров со Спиридоном об упразднении его смердящей ямы. Другие же напротив, принялись уговаривать первых вообще не вступать в дела со Спиридоном из-за боязни усугубления и без того назревающей розни меж соседствующими родственниками. Посему возник немалый внутренний спор в доме Пантелеймоновых и долго они не могли прийти к единому согласию. Все же, как-то успокоившись, решили: таки попробуем поговорить со Спиридоном, хуже ведь не станет. И отправили к нему самого спокойного и благодушного Митрофана, брата Пантелеймона.

Спиридон, синий от горилки, встретил Митрофана, очень недовольно.
– Чего ты хочешь?
– Поговорить надо о вашей выгребной яме, – сказал Митрофан.
– А чего о ней говорить?
– От нее, бывает, идет дурной запах на нашу сторону. Вы можете что-то сделать с ней, чтобы не так воняло?
– Да меня не волнует, чего там и куда идет. Мне вот, не воняет, а вам, изнеженные шнобели, видите ли, воняет! Это все, что ты хотел сказать мне? – возмутился Спиридон.
– Ладно, – молвил Митрофан, – я понимаю, это для вас морока – поправить такое дело. Но мы готовы своими силами убрать эту яму и вместо нее сделать правильный сток. И вам будет годно и нам хорошо. Мы можем за одно и ограду вашу в порядок привести, все за наши деньги и нашими силами. А если хотите, и хату вашу снаружи починим, вид будет совсем как у новой. А у нашего входа хотим мы шинок построить небольшой, дело свое открыть задумали…
– Это моя яма! смердит она или не смердит, – перебил его Спиридон, – это мое уж дело, моя сторона, моя земля и я решаю, чего здесь делать надобно, а чего нет!
– Но мы же ведь какие-никакие родственники с вами? И когда-то земля эта общей для нас была. Мы же можем, помня о том, как-то ладить меж собою и помогать друг другу!
Спиридон не на шутку вскипел:
– Да ты еще смеешь поднимать прошлое о том, что когда-то этот кусок земли был общим для нас?? Ворошить былое ради своей какой-то дурной выгоды? Да ты, не иначе, пришел ко мне выторговывать у меня то, что тебе взбрелось, и за какие барыши? За росказни о твоем вонючем прошлом, которого и вовсе, может, не было? А что, если твое дельце, которое ты захотел провернуть – воняет – а не моя выгребная яма?!

И пьяный Спиридон, при сих словах, схватив недопитую бутылку из под горилки, запузырил ее прямо в лоб Митрофану, от чего тот рухнул на пол. После этого наш гостеприимец потащил его во двор и спихнул ногой прямехонько в злополучную выгребную яму. Прибежавшая на шум жинка спиридонова принялась лаять мужа за такое крайне необдуманное действие, и благодаря ее истерике в конце концов дело закончилось тем, что вытащенный ими из ямы Митрофан, почти без признаков жизни, весь в дерьме валялся уже за калиткой дома Спиридона. Когда же пришло время беспокоиться о затянувшемся визите Митрофана к родственникам, Пантелеймоновы пришли к соседскому входу и обнаружили там то, от чего у них мгновенно пропал не только дар речи, но и способность что-либо соображать.

Так что, опасения определенной половины семьи Пантелеймоновых оправдались сполна.
Всем стало непременно ясно то, что договариваться о чем-либо со Спиридоном – безрассудно. И нужно было теперь искать совершенно другое решение этой беды.

Покуда Пантелеймоновы думали-гадали, чего предпринимать, дело еще более осложнилось: отвратительный запах, доносившийся со стороны родственничков, как будто бы стал еще резче и ближе. И не могла быть тому причиной перемена ветра – напротив, ветер, скорее, дул даже в пользу стороны Пантелеймоновых.  Росло подозрение того, что со спиридоновой ямой происходят какие-то нехорошие перемены. Ну а по правде, у многих имелась уверенная догадка о том, что хозяин ямы теперь сделал ее еще большей и открытой всему пространству, и попросту – на зло соседям.
Усугубилось злополучие наших мечтателей о постройке шинка еще и тем, что стояло жаркое начало лета. Огромное количество большущих зеленых и прочих цветов мух появлялось всюду, куда ни глянь – в огороде Пантелеймоновых, в их новом саду, на веранде и внутри хаты.

Спустя немного времени, удрученные хозяева некогда спокойной обители стали обнаруживать вдобавок появление и других, новых нежданных  гостей – крыс, мокриц и тараканов. Для всех в одночасье стало ясно то, что надобны были некоторые крайне решительные меры.

Снова возникали споры. Кто-то в порыве праведного негодования настаивал на том, чтобы хату Спиридонова сжечь. Но тут же опомнились –  хата ведь на самом деле – одна. Подожжешь их половину – к чертям погорит все. Другие требовали выкуривать. Только вопрос, чем? Если для Спиридоновых такое зловоние, от которого блевать готовы за забором наши – не причиняет неудобств самим творцам этого запаха на их собственном дворе, то каков будет  выигрыш от какой-либо травли? Сами же, в конце концов, таки потравимся!

Да и судиться с ними, кстати – определенно бесполезно. Не докажешь ведь никому о том, что нарочно они нас заванивают и крыс с мухами разводят на нашей половине, а не мы сами это запустили.

Тянуть же время было недопустимым. Собрались и решили, не долго раздумывая – очистить перво-наперво всю землю вокруг дома от нечисти крысиной, тараканьей и прочей. Ведь если выгонять непрошеных тварей только со своей стороны, то они точно уж не перестанут проникать от соседской. А для такой задачи – использовать почти любые способы и средства.

Достали, значит, яды, отравы всякие крепкодействующие, замотались в тряпки, чтобы не дышать слишком этой гадостью, и принялись подсыпать всюду, разбрасывать и распылять. Взяли оружия, всего что стреляет и крыс бить начали – тут ли, там ли – без разницы. Пошла настоящая война. Некоторые из семьи Спиридона, кто досель вообще как мышь тихо сидел, повыскакивали и взвыли: что же вы, недобрые люди, мол, творите? И мы – в чем виновны? Вас не трогали никогда, а нынче вам дурь какая в голову ударила! не лезьте к нам со своими благими намерениями. Крысам, тараканам травлю учинили, а выходит – людей травите!

Вой поднялся нескончаемый, грохот и смрад.

И вот, кто-то в хате Пантелеймоновых уже обмолвился о том, что не надобно этого всего; ни к чему в их стену колотить дубиной в ответ на их недовольный грохот кувалдой за то, что открыли мы травлю и бой нечисти, пришедшей к нам по их вине… они все лезут и лезут, и нет им конца и края. А те не перестают нас доканывать своим смрадом столь успешно. И не видно никакой развязки этой вражде. А вот, не соорудить ли нам глухо-наглухо стену вместо той хиленькой перепонки внутри хаты и пошматанной изгороди снаружи? Какой толк от всего этого бесовства? Пусть живут на той стороне, как им заблагорассудится. Им половина ихняя досталась по судьбе, они на ней живут, хозяйничают как могут, а до нашей им дела никакого нет, кроме только того, что в силу натуры своей нерадивой яму выгребную не считают чем-то неуместным подле себя. Захотят – засыпят ее. Не захотят – так и оставят. Захотят – да пусть хоть и баню над ней заделают! мы им не указ! А если так, то делать нам то, что хотим мы – вполне возможно. Для этого нужно только отгородиться наглухо не только от их присутствия, но и от витающих в воздухе нечистот, которые портят наши нынешние планы.           У нас и своих негараздов имеется ворох.  Поэтому, единый верный выход из этой напасти – отгородится от той стороны бесповоротно и прекратить обманывать себя дурными надеждами.
Рассуждал так сын Митрофана.

Затюкали его все Пантелеймоновы за такие размышления. Глупец глупцом! Сам Митрофан до такого и не додумался бы. Представить только: после того, как тебя прибили и выбросили в жижу дерьма подыхать – такое говорить? Да, это уж явно, признак ползучего безрассудства. Не понимают дети отцов своих. Да к тому же, подумать, если мы не выкурим всю нечисть из этой земли, то что о нас будут думать тогда во всей нашей округе?

И продолжили бороться с вредителями своего жития с еще большим усердием сквозь дырявые стены и разлезшийся плетень. Длилось это гораздо дольше и страшнее, чем мог бы кто себе изобразить в страшном бреду.

Время шло, а неприятностей только прибавлялось. Обернулась эта вражда страшными последствиями. В конце концов, случилось, что сам Пантелеймон не вынес всего этого кошмара, тронулся, бедняга, рассудком после нескольких лет такого вот, с позволения сказать, жития и покинул хату и хутор. Никто не ведает, куда он пропал и жив ли. А дети его, немудрено, потравились от долговременного пользования ядами от паразитов и тяжко захворали. Митрофана бедолашного пырнули ночью ножом недалеко от хаты… Со стороны Спиридоновых так же все очень мрачно (но на радость их противникам). Сам хозяин напился крепко и если верить слухам, свалился в выгребную яму. Там и лежит по сей день. Жена его, то ли с горя, то ли просто так, спилась вконец и превратилась в подзаборную бродяжку, выгнанную ее детьми из полуразрушенной хаты. Но отпрыски те продолжают образ бытия своих родителей, и плодят себе подобных. Они уж точно не нуждаются в другой какой-то хате. А скудный вид на бездорожье да заборы соседских задних дворов их устраивает, они и не любят куда-либо выглядывать. У них всегда вдоволь крыс, мух и тараканов, чье присутствие их ничуть не удручает.

Но вот, из Пантелеймоновых, остался лишь сын Митрофана, более-менее в добром здравии, и его дети, вероятно, по той причине, что не отличался он большой активностью в манипуляциях с ядами. Да и не тратил нервов своих на брань с соседями, подобно другим.

И когда увидел он, что никто ему больше – да пухом им земля – не помешает в его намерении выстроить глухую стенищу, которая отделила бы его от родственничков, он принялся неторопливо, но добротно выкладывать сие сооружение, на то время смирившись со всеми негараздами, проникающими в его дом. И выстроил таки, даже пожертвовав некоторым куском своей хаты и сада, вдоль которых теперь была возведена эта стена, достаточной высоты и протяженности, чтобы все нехорошее отскакивало прочь, не мешая жизни его семьи.

И сам он, как вы догадываетесь, понимал, что стена эта, хоть и глухая – но не вечная, а всего лишь то, что необходимо было иметь в известные преходящие времена.