Катавасия альманах доосов и миражистов

МИРАЖИСТЫ
……… ………..              КаТаВаСиЯ
   
                Альманах Доосов и Миражистов

       Константин КЕДРОВ
          Елена КАЦЮБА
         Николай ЕРЁМИН
Кристина ЗЕЙТУНЯН-БЕЛОУС
             Вова РЫЖИЙ
           Олег БОРУШКО
           Елена ЯГУМОВА
           Юрий БЕЛИКОВ
   Николай РЯБЕЧЕНКОВ
         
               
  «Д О О С»   
………………………..
  Добровольное Общество Охраны Стрекоз


   
       КаТаВаСиЯ
               
                Доосов
                и
                Миражистов

Константин КЕДРОВ
    Елена КАЦЮБА
   Николай ЕРЁМИН
   Кристина ЗЕЙТУНЯН-БЕЛОУС
      Вова РЫЖИЙ
    Олег БОРУШКО
    Елена ЯГУМОВА
    Юрий БЕЛИКОВ
Николай РЯБЕЧЕНКОВ

         

    КрасноярсК
  «Литера-принт»
            2017













ББК 84.Р6

«КаТаВаСиЯ» – Красноярск: «Литера-принт», 2017. –  с.
Автор идеи, составитель  и издатель
Николай Николаевич Ерёмин.
Тираж 100 экз.


 АЛЬМАНАХ   «КаТаВаСиЯ» 

В оформлении использованы фрагменты фотографий из фотоальбома Елены Кацюбы  и  портала «Мой мир»
Альманах украшен  рисунками Кристины Зейтунян-Белоус

Сверстала книгу Марина Богданова

1SВN 978576-025-5   © Коллектив авторов
 
                КОНСТАНТИН КЕДРОВ
               
    


Коан в коане

Пусть извивается вселенная-змея
Пускай судьба смеётся надо мной
Перебирая чётки свих Я
Оказываешься внутри одной
Перебирай иль не перебирай
Всегда внутри таится скрытый Рай
Но если внешний мир пленяет взгляд
Не удивляйся если всюду ад
В себя смелей и пристальней смотри
Вселенский Рай откроется внутри
Не бойся миллиардов внешних лет
Запомните – мысль обгоняет свет
Да будет здесь моя благая весть
Мысль обгоняет всё что в мире есть
Она в начале и в конце пути
Её не запретить не обойти
Мысль только мысль надёжное убежище
Для котиков есть в океане лежбище
Запомните бесхитростный коан
Ведь этот стих для вас коан в коане
Как в оке утопает океан
Как око утопает в океане
                20 августа 2017

* * *
Я знаю там в начале всех начал
И у истока всех небесных рек
У человека есть своя печаль
А у печали есть свой человек
7 октября 2017

Блаженный
Порхают Ангелы незримо
От Херувима к Херувиму
Собой пылает Серафим
Но солнцем занят хлорофилл
Холодный лёд от солнца тает
И древо жизни прорастает
О да я видел это древо
Ствол и дупло – Адам и Ева
О эти саженцы скаженные
Адам и Ева в них блаженные
И я в тебе всегда скаженный
Собор Василя Блаженный
Собой вбирает небо синие
Собор Блаженного Василия
И я тобой преображенный
Собор Василия Блаженный
Блаженной женщиной блажен
Преображен преображен
Срывают женщины покров
И возникает Храм Покров
12 августа – 3 октября 2017

Моцарт без Сальери
Нет правды на Луне
Но правды нет и ниже
Мне это ясно
Как додекафония и Кейдж....
Нет правды нет
А на фига мне правда
Когда и без неё
всем в мире тошно
Но Моцарт –
это вечная проблема
Во первых –
Не достоин сам себя
А во вторых
Меня он не достоин
А я всегда достоин сам себя
Я не завидовал
Ни Шостаковичу ни Шнитке
Ни Шёнбергу
Да что мне этот Шёнберг
Но еле-еле дух во мне Сальери
Когда вторую часть 24-го концерта
играет кто-нибудь
желательно не Рихтер
Хотя и Рихтер гений несомненно
Но Моцарт не достоин сам себя
Поэтому я вам сейчас сыграю
ну что-нибудь
примерно там такое
Мелодию пожравшую себя
Ну это что-то вроде тишины
Но тишины заполненной молчаньем
Вы слышите?
Надеюсь что вам слышно
Надеюсь слышно вам
Надеюсь слышно
Надеюсь
Нет – уже я не надеюсь
Когда бы все так чувствовать могли
Но все увы так чувствовать не могут
И чёрт бы с ним –
не могут и не надо
Но Моцарт
ах зачем он сочиняет
когда и так всё слышимое слышно
Но тошно нам без музыки его
К тому же после музыки его
Любая тишина звучит как Моцарт
2-я часть 24-го концерта
пусть даже Рихтер исполняет
вернее даже пусть не исполняет
И зачем нам Моцарт
когда и так концерт 24-й
2-я часть
хотя и не играют
ах чёрт возьми
зачем он мной играет
зачем он недостоин сам себя
2 октября 2017

* * *
Я не могу расстаться с Любимовым
Всё может статься а может не статься
Я не могу расстаться с любимым мной
Может и он не может со мной расстаться
Наше общение из глубин
Наше общение за кулисами
Не понимает нас Каталин
Не понимает предельно искренне
Как заговорщики мы обмениваемся
Идеями самыми сокровенными
Словно в окопе вдвоём отстреливаемся
Репликами мгновенными
Из бытия и небытия
лепится жизнь иная
– Никто не понимает вас здесь как я –
Он мне отвечает: "ЗНАЮ"
1 октября 2017

Нотный стон

Птицы нот давно улетели
Нотный стан остается в теле
Неустанно как нотный стан
Тело стонет стонотным стоном

Сто нот сто нот сто нет
Семь нот – один ответ
Сто нот сто нот сто нот
Полёт полёт в пролёт

Ты как скрипичный ключ
В спектр преломивший луч
Нечаянный сюрприз
Потусторонних линз

Тень от твоих лучей
Темнее всех ночей
В том спектре теневом
Едва елва живом

Пусть слышат все твой вой
Живой живой живой
Сто нот сто нот сто нет
Стал видимым тот свет

Рок-э-роль Рооль чар стон
Нотный стан нотный стон


Пастернак и Вознесенский

Когда не стало Пастернака
Душа моя осиротела
Я плакал плакал плакал плакал
Да плакала душа и тело

Так нас вожди осиротили
Чтоб мы самих себя не помнили
Прости нас Бог – мы не простили
И всё запомнили запомнили

Они сегодня в телевизоре
Счастливой старостью довольные
Сидят как дедушки по вызову
Не чуточки совсем не больно им

За то былое преступление
Они преступники преступники
Лирическое отупление
Вещают нам богоотупленники

А Пастернак овеян славою
А Пастернак опошлен быковыми
Но право слово православное
Ему во всём равновеликое

Пусть как угодно измывается
Над всеми нами время-сводня
6-е августа по старому
Преображение Господне

Преображение-брожение
Умов судьбой непокоренных
В кострах рябиновых сожжение
На всех погостах похоронных

Ах Господи – какой погост
Какой погост для Пастернака
Он в том и в этом мире гость
Он вспышкой высвечен из мрака

Он огнепламенный еврей
Остался с молнией в обнимке
Запечатлел его Андрей
На легендарном фотоснимке

Ещё запомнил он как пел
Главу из «Доктора Живаго»
Он не читал роман – он пел
И он пропеть его успел
Но голос не хранит бумага

Андрей рассказывал об этом
И полыхал не здешним светом
Он полыхал – как Пастернак
Развеивая вечный мрак

И пусть звучит во тьме вселенской
Развеивая вечный мрак
Россия стань как Вознесенский
Россия будь как Пастернак
30 сентября 2017

Выход возможен только в себя

ВЫХОД возможен только в себя
Всё остальное – ВХОД
Так Лев Толстой уходил любя
И продолжал УХОД

Я продолжаю любить тебя
Сброшенную кожу любит змея
Если вычесть себя из себя
Всё равно останется я

Я выворачиваюсь как винт
Я разбинтовываюсь как бинт
Всё до свиданья друзья кранты
Сброшены скомканные бинты

Возвращение в своё лоно
Невозможно со время оно
Невозможно со время оно
Непреклонное клона лоно

Манит манит мания
Всё как было ранее
Может быть на грани я
Чувства филиграния

Скоро будем вместе
Как жених в невесте
Тили-тили тесто
Тили тили-тесно
29 сентября 2017

1001 день

Моя Душа ты вовсе не моя
Скорей всего ты всё таки ничья
Ничья ничья ничья ничья
Ночь я ночь я ночь я ночь я

Длись подольше 1001 ночь
Мне себя конечно не превозмочь
Я уже особо не возникаю
Но из каждой ночи день извлекаю

Извле...каюсь Госпди
Извле...каюсь
Каюсь каюсь каюсь
Не не раскаюсь

Так живу рискованный
но раскованный
Бог ничем не скован
В оклад окован

Мой оклад
Стихотворный лад
В мир мой вклад
Только лад

Слышу иногда лишь себе в награду
Мол в стихах не складу твоих ни ладу
Так мол и не долго мол до беды
Ежели ни ладу – тогда лады

Отпадает вечная дребедень
Остался 1001 день
29 сентября 2017

Технология полета вкратце

Лететь значит обнимать собою весь мир
Обнимая себя всем миром
27 сентября 2017

жы-ши

Опять стрижи вычерчивают в небе
Не знаю даже что они там вычерчивают черти
Милые любимые мои негры
Неисчерпаемо черные квадраты неисчерпаемого Малевича
Черен я чёрен молвил Отелло – Шекспир предвидел
Кто обидел Малевича – Шекспира обидел
Кто обидел Шексира – обидел Малевича
Русской девушке таперича
Не легко понять Малевича
Отелло на Дездемоне
Супрематический кавардак
Кавадрат в кавардаке
В кавардаке квадрат
Это всё вычертили черти стрижи
Жы-шы пиши через жи
Жи-ши пышы через жы
22 сентября 2017

* * *
Ах мазел-шмазел шмазел-мазел
Ах гусли-гуси га-га-га
Строчит потусторонний шмайсер
В посюстороннего врага

Куда ж ты с рылом в ряд калашный
Разит калашников-ниндзя
Калашников он наш он няшный
Из шмайсера стрелять нельзя

Ах неужели в самом деле
Не может быть или не быть
Но Щербаков не Церетели
Мобуть кубыть твою етить

Говорящая голова

С каждым днём милея и хорошея
д’ Аартаньяна Миледи любила и обожала
А не дать ли Миледи мечом по шее
Чтоб она не больно воображала
Д’Артаньян доволен – Миледи вдвойне довольна
Острием по шее это совсем не больно
Отпадает Миледи белея и хорошея
Это так прикольно голова отдельно отдельно шея
Но сказал Евтушенко ИГИЛу вежливо и на вы
– Как же говорить нам с вами без головы
22 сентября 2017

* * *
Возможно я вины не признаю
Возможно я со временем признаюсь
Теперь на фото я себя не узнаю
Но от себя всё больше отдаляюсь

Никто не скажет в чём моя вина
Возможно в том что я на свет родился
Здорово тело но душа больна
Ведь где родился там не пригодился

Не пригодилось тело для души
Не пригодилась и душа для тела
Так и пиши – а хочешь не пиши
Ведь никому здесь до тебя нет дела
18 сентября 2017

* * *
Мысли куда вы так яростно устремились
Долго смывались и наконец то смылись
Смойся и ты смойся отсюда смойся
И ничего не бойся ни Гройса ни Бойса
Я не боюсь Только кажется мне ребята
Снова поэзия сном вековым объята
Снится ей будто любят её читают
Но прочитав из памяти вычитают

Вырвавшись из объятий былых генсеков
Ты оказалась в мире эротосеков
Полностью гомов или ещё не полных
Средь однополых или уже бесполых

Спи дорогая тебя не полюбят больше
Не просыпайся и больше уже не бойся
Где то в начале было блатное слово
Глохни в раскатах эха его былого
9 сентября 2017

* * *
Мир воспоминанье о поэзии
Потому живу я с миром в мире
Мир – воспоминание поэзии
А поэзия воспоминание о мире

Вспоминаю я себя всё это пишущего
И за каждую строку гонимого
И от государства злобой пышущего
На поэта Господом хранимого

Мог ли я укрыться или спрятаться
Нет конечно – ведь оно всеведущее
Проклинаю я все ваши праздники
По пятам за мною всюду следующие

Не впустил я вас в свою поэзию
Злодеянья ваши в столбик выпишу
Слава Богу в душу мне не влезли вы
Не впустил я вас – но и не выпущу
17 сентября 2017

* * *
Меня изгоняли из века 20-го
Теперь изгоняют из 21-го
На солнце пятнами незапятнанном
Сияют взрывами вспышки нервные

А я в начале – итак мы начали
Стих дирижерской палочкой вычерчен
Как в 90-х людей замачивали
Меня замалчивают в двухтысячных

Чем заглушительнее молчание
Тем оглушительнее звучание
Со шпагой – палочкой дирижер
А я в поэзии форс-мажор

Мажор врезающийся в мажора
Летит на палочке дирижера
Сократ в гудящем ареопаге
Как д’Артаньян в середине шпаги

Как дирижер обрушил оркестр
Так я обрушил на вас свой текст
Зияй зияющий тестамент
Сияй сияющий постамент

Где слово с музыкой в адюльтере
Глумливый критик замри в партере
Оркестр и зал как в игре замри
Ты только в паузе не умри

Мажор исчезни на повороте
Как Паваротти Ах Паваротти
Вонзилась в сердце шпага гасконца
...Как ярко светит после бури солнце...
17 сентября 2017

* * *
Когда я с вами и когда не с вами
Слова толпятся в музыке гурьбой
Я не умею говорить словами
Но я умею говорить собой

Кто говорит мной я не понимаю
Что говорит не больно различаю
Я звукотеларазума гибрид
Кто говорит – никто не говорит

Я саркофаг с моими же мощами
Из тела звук не вырвете клещами
Язык цветов таинственней и проще
Поэтому благоухают мощи

Весь мир в благоухающем тамтаме
Как бабочки трепещут над цветами
Цветы трепещут бабочки трепещут
И небеса листвою рукоплещут
18 сентября 2017

Я книгу ем

Я книгу ем из будущих поэм
Я книгу ем а книга ест меня
Я книгу ем я книгу книгу ем
Единой строчки в ней не изменя

Я знаю что не миновать мне мига
И книга книг вместит всех жизней код
Меня прочтёт мной созданная книга
А книга книг сама себя прочтёт

Я книгу съел меня ли книга съела
Нет разницы тому кто книгу съел
Я поглощённый книгою всецело
Каким то чудом с ней остался цел

Я состою из многих заклинаний
Но есть одна великая загадка
Незнание лежит в основе знаний
Как в библии для чтения закладка
17 сентября 2017

* * *
Нужна ли Господу поэзия
Я спрашивал Его не раз
Он отвечал мне что поэзия
Всех логосов иконостас

Стихи сияют как созвездия
Пусть я не всеми обнаружен
Кому нужна моя поэзия
Тот мне конечно очень нужен

С тех пор я никого не спрашиваю
Плыви мой чёлн по воле звука
Сияй мой стих неприукрашенный
В иконостасе ноутбука
12 сентября 2017

                Магнитная буря

Свободомыслие –
Не безмыслие
Но мысль Свободы –
Свобода мысли

Сквозь неполадки
В нервной сети
Волнуйся Солнце
Сияй – свети

Я с вами мысленно
Все силы природы
Свободомыслие –
Мысль Свободы

Слились в ажуре
Молитвобитвы
Битвомолтвы
Бури магнитной

Снесло все серверы
и все веры
Немилосердные
Маловеры

Мысль – хулиганка
Мозг хулиган
Ты ураганка
Я ураган

Смешай Америку и Россию
В одну свободу в одну стихию
Цивилизацию и природу
В одну стихию в одну свободу

Мужское-женское
Сверхмирское
В одно блаженство
Женскомужское

За вспышкой вспышка
Оргазм светила
Ты мне сияла
Ты мне светила

За вспышкой вспышка
Уймись глупышка
Уймись глупышка
И стань как вспышка

За здравье пушкинского масонства
Будем как солнце будем как солнце
Двух тел бокалы содвинем разом
Как тело в теле в разуме разум

Над миром разом
Мы пролетели
Как тело в разуме
Разум в теле

Слились все смерчи все ураганы
Как Дезирады и Зурбаганы
Порвались алые паруса
Теперь нам парусом – небеса
8 сентября 2017

* * *
Шестидесятые вспомнил сегодня
Вечность – разлучница, с будущим сводня...
Вспомнил сегодня шестидесятые
Лысым генсеком навеки распятые

Вспомнил бровастого жулика Брежнева
Он нас душил методично и вежливо
Вспомнил Андропова полумёртвого
В стену Берлинскую мозгом упёртого

Вспомнил Черненко реакционного
Супер-генсека реанимационного
И Горбачёва гекечеписта
Все понимали что дело нечисто

Ельцина даже не вспоминаю
Но поминаю добром поминаю

Что прошлое – с будущим сводня
А будущее не пережить
я умер бы хоть сегодня
но очень хочется жить
7 сентября 2017

Тестотекст

Я вышел набело в свой текст
Который был мной отпечатан
Но текст мой оказался тест
Мой код в зачатье незачатый

Я по незнанью полагал
Что знаю о себе достаточно
Я знаю много текст не лгал
Не лгал не набело не начерно

Я знаю мы уходим в текст
Я понимал его без тэста
Мой текст скорей всего контекст
отсутствующего здесь текста

Не Тестамент не Палимпсет
Поэт не текст – он гол как голос
Из размагниченных кассет
Не извлекаемый как Логос

Достиг я или не достиг
Всего сего сего всего
Но в наказанье этот стих
Тем кто не поняли его
8 сентября 2017

Океан

корабль и океан одно и то же
плывет по океану океан и в океане тонет океан
земля – корабль и океан – корабль
и всё во всём и всё на всё похоже

все слёзы соль но сольются слёзы
в океан из солнечных гроздьев гроз
лепестками солёной розы
нас обнимет прибой из слез

океан внутри океана
Откровение Иоанна
в океан уплыл океан
как в Евангелие Иоанн

как в Тулуз-Лотреке канкан
так в поэзии океан
человек живет в человеке
как канкан в Тулуз-Лотреке

я в любовь от любви сигал
с Ротен-платце на Пляс-пигаль
обнаружь себя обнаружь
в Красной мельнице Мулен Руж

кто из нас метис кто Матисс
Красной мельницею крутись
стих кораблик среди ютюбов
в океане вздыбленных юбок

от Конкуна и до Канкана
волны юбок из океана
океан танцует канкан
так волнуется океан

Кант взволнован и Сведенборг
океан затопил Нью-Йорк
глубоки океана воды
утонула по грудь Свобода

факе-факи и паки-паки
из воды вздымается факел
и акула плывет смотри-ка
мимо всех акул Уолл-Стрита

ты со мной ураган в океане
я с тобой океан в урагане
ураган гудит в океане
океан бурлит в урагане

небо в небе земля в земле
океан утонул в корабле
утонул корабль в океане
как Конкун утонул в канкане

Вот опять 9-й вал
Бухточку поцеловал

Вал 9-й страсти дикой
Гонится за Эвридикой

Дикий ор ревущих фей
О Орфей Орфей ор фей

***
я заблокировал всю боль
теперь во мне одна любовь
я заблокировал любовь
во мне осталась только боль
боль продолжение любви
ни менее ни боле
люби люби люби люби
люби люби до боли
30 августа 2017

Не люблю не свободный полёт

проявите о людях заботу
посадите нас всех в космолет
и оставьте в свободном полете
не люблю несвободный полёт

не на самой уютной планете
среди всех не уютных планет
хорошо нам с тобой как в ракете
в бесконечную бездну лететь

человек среди звёзд – бездна в бездне
мир снаружи и бездна внутри
нам с тобой эта бездна полезна
а на внешнюю ты не смотри
30 августа 2017

Как композитор оглохший от собственной музыки

мир удивился мне – я ему удивился
словно впервые открыв глаза поутру
я не умру пока я здесь не родился
и не умру с момента когда умру

всё это строится не по моим законам
всё это вдаль устремляется и в высоту
всё до меня давно сочинил Бетховен
всё сочинил и ушёл в глухоту в немоту

как композитор оглохший от собственной музыки
буквы как ноты вписал я в один нотный ряд
пусть помолчат в нём- ведь я их вписал не для мюзикла
а завершая неведомый миру обряд
30 августа 2017

* * *
всё что я вижу намного важнее меня
важен не я – важно всё что важнее меня
вот я исчезну – останется тот кто нужней
нежное нужно-ненужное много нужней

всё что я вижу намного важнее меня
вот я исчезну вселенную не изменя
не удивляйтесь – считайте меня уже нет
был прилетающий – стал улетающий свет

кто-то напишет письмо неизвестно кому
кто то напишет посланье –Уму моему
кто-то заплачет а кто засмеётся злорадно
это отрадно что всё это так безотрадно

не удивляйтесь – я день среди ночи я ночь среди дня
всё что я вижу намного важнее меня
30 августа 2017

* * *
в аду душа молчит
ад не умеет петь
к закату солнце мчит
чтобы взойти успеть
с востока на закат
с заката на восток
душа нисходит в ад
ее исход-восход

Мы не виноваты

мы не виноваты когда мы любим
мы не виноваты что мы не любим
мы не виноваты что виноваты
в том что мы и в этом не виноваты

мы не виноваты что любим нежно
всё вокруг безбрежно и неизбежно
там за горизонтом грозы раскаты
мы не виноваты что виноваты

* * *
только погасшее солнце можно увидеть
только прошлое можно вспомнить
только будущее можно предчувствовать
только настоящее незаметно

завтра нас не будет
и тогда ощутив пустоту нас мгновенно заметят
когда отсутствие заметно
оно бессмертно

Календарь тел

отрывной
календарь
из тел
Сколько жизней
надо еще оторвать
чтобы исчерпать
вечность

* * *
в конечном итоге
вся жизнь неизбежность любви и печали
мы оба молчали
когда наши души кричали

кричали кричали
молчали молчали молчали
друг друга зачали
и оба остались в начале

в начале в начале в начале в начале
В конечном итоге
вся жизнь неизбежность любви и печали

как тело с крылом
всегда неразрывно и цельно
но правое с левым крылом
непременно отдельно


Г Москва





ЕЛЕНА КАЦЮБА




               



Нашествие

















Астероид Хармс

Астероид Хармс
стероид для ума вакуума
туннели роет
из пояса астероидов
наружу
а там на страже всех строже
Марс:
– Астероид Хармс,
а пропуск у вас есть?
– Номер 6766.
присвоен в 82-м году
в обсерватории Крымской,
с тех пор по вселенной рыскаю.
– Будьте осторожны,
Гидра сегодня очень голодна.
Ждем Геракла.
Как пара голов у нее слетит,
так сразу уменьшится аппетит.
Летите,
только не уклоняйтесь влево,
а то налетите на Льва.

Хармс сворачивает влево,
а на пути Дева:
– И вы тут, Хармс,
не узнаете Елизавету Бам-с?
Сердце мое – голубая звезда Спика
1,04 звездной величины.
Вы ведь были мною увлечены
и... отправили на казнь.
Вы и тогда уже были камень,
Но совсем не тот, что омандельштамлен.

Хармс увернулся от звездных объятий
и сразу попал в лапы Льва:
– А вот и мой старый приятель!

Лев узнал Даниила –
в пещере, бывало,
вместе жили, молились
с укротителем слов – львов.
Вспыхивает Льва грива
лохматым солнцем,
астероид Хармс дальше несется:
– Вселенную взрою, взреву
ОБЭРЕУ!


Астрокамни

Летят в темноте мерцают головы –
каменные осколки:

– Большие малые темные светлые
были мы слепы
были мы немы
не умны не безумны были
не знали
ни света ни тьмы
значит были темны
звездные звери нас окружали
они нас не звали
звезды взрывались
галактики вили спирали
мы их не знали
но в сердцевине каждого камня
звенели кристаллы голодом знанья
слали сигналы
ловили искали
звуки и отзвуки музокосферы
струнолучей звукосвета...

Вначале был кристалл
и кристалл был миром
и мир был кристаллом
и без него ничто не стало сиять
что стало сиять
и без него ничего не звучало
что в мире звучало
распался кристалл на кристаллы
но все кристаллы
были один кристалл
и узнали кристаллы линзы
и узрел сквозь линзы
глазной кристаллик
зов кристаллов издалека
и вошли в резонанс мы
с камнями безымянными

Сжалились люди над камнями –
дали им имена

И узрели камни свет и тьму
и услышали камни шепот и гром
и узнали камни холод и жар
и все о обо всем они знают
и мы что-то знаем
о них

Смотрят камни на нас
и мы не спускаем с них глаз


Берег бога

Нищий закат протащился
вечер первый
Рваный закат прокрался по краю
вечер второй
Грязный закат лохмотья развесил
вечер третий
           четвертый
           пятый...
Может быть, завтра ясный закат
явит нам берег бога?


Собачий холод

поGODы бог…
DOG dam it!

Площадь ночью

Печальный Пушкин
площадью над
площадь площе сковороды блинов для
площадь почти машин без
на Тверской уже ночь, глянь –
Пушкин влево глядит
ресторан Пушкин там
человек выходит дверей из
блины с икрой у него внутри
водка греет нутра низ
а в кармане лежит пистолет
человек видит Пушкина и к нему идет
но он не спускается в переход
на Тверской потому что ночь
и площадь почти машин без
у него пистолет но он не Дантес
потому что его убьют а не он убьет
а за Пушкиным надпись – Известия
но известий нет
и дом пуст
дайте Пушкину флейту
споет печаль пусть
а потом на Тверской настанет рассвет
солнце встанет домов из-за
и согреется левой щеки бронза

Лингвистика
(анагриф)

Акт, сигнал...
Гасили лик,
винили, гнали в ватник...
клин.
Тик-так и сникли?
Или..?
Гитан ли кастинг,
клан, лига, свита лис,
наив винила,
стили свинга,
антики книга,
скита свитки,
Нила ил и глина,
линии кисти,
листва и ливни...
Игла, винт, сила, истина –
лингвистика!

Песок вселенной






















































Игра зимы с эхом
(палиндром – два в одном)

план

Лег на игру план зим,
и у метельного ада мороз –
в лени сон.
Рок на выдохе шепчут,
лунотишину маня
и нежа ртов соло,
где басили.
Дев демон,
ты бывал снежен,
у метели бился,
вот эхО –

ангел
(обратный текст)

Ох, это в ясли билет ему –
нежен славы быт.
Но медведи, лиса –
бед голос
в отражения нам
у ниши тонул.
Туч пешеходы в анкор,
но синел взором ада
огонь лет ему,
им и знал пурги ангеЛ.


Ежевечерний апокалипсис

Вот
       рот
             уже
                ближе,
                чем
                дыхание,
материализованное холодом.
Чтение пальцами плеча
и – дальше, дальше! – по рисунку свитера.
Пресвитер света – неоновый Иоанн
свесил голову, светясь лицом,
лоцман улицы.
А ПОКА ЛИП СИСтолический шум
сверяют с кардиограммой города,
какое слово передает с языка на язык,
избегая речи,
двуликий Янус вечерних скамеек,
лицами повернутый внутрь?
Четыре зеленых глаза разъезжающихся такси
растягивают крест перекрестка,
пока в середине
                не
           вскрикНЕТ
праздный владелец хриплой трубы.
Какой звезды
ждет колодец
канализационный,
открытый забытым?
Сорванная печать
газетными обрывками
                обнаруживает ветер,
но не между всеми:
так причален профиль к плечу,
что для рисунка двоих нужна
всего одна
линия в час.
А ПОКА ЛИП СИСтематический всхлип
укрывает пары парусами прощаний,
отталкивая ковчег от парапета шепота,
караван
контейнеРОВ
           муСОРных
гремя огрызками дня,
перемешивает
банки судеб – бетонные блоки –
арматуру ребер – размах дверей –
внутренних зверей –
подземные переходы –
факел фары – взрыв зрачка –
буквы в небе – игла ужаса –
ступени головокружений –
тормозами визжа,
                въезжает
                в ежевечерний АПОКАЛИПСИС!

Вне сна

Ночь смотрела глазами пятого сна
бродили по комнате стулья
постукивали ногами в такт
отвечали тук-тукам тик-таки ночных минут
комната кружилась каруселью знакомых лиц

Темнота была женщина с глазами совы
сквозь нее на легких лапах хищная ласка прошла
телом пушистым скользнула ладоней вдоль
снов свидетель шепнул ей лучшие в мире слова 
но она исчезла в щель между пятым и третьим сном
а слова стояли обнявшись и плакали в темноте

Эта комната стала уже не его жильё
двери ему не подавали рук
там его отталкивал пол
и ему приходилось летать
задевая локтями стены и головой потолок

И тогда распахнул он раму
а самолет
нарушив законы аэродинамики
завис под окном и подставил свое крыло
Он пошел по крылу
а крыло простиралось дальше на юг

Вдоль дороги воздушной молчаливые встали в строй – 
справа роботы мигали множеством огоньков
слева рыцари в латах бумажных
соломинки для коктейлей грозно держали в руках

Он ступил на остров где были качели и не было снов
он построил башни из ракушек песка стекла
и лучшие в мире слова повторили всё
что когда-то он сам не сказал
ибо не был храбр
И все вместе шли они берегом и шествие замыкал
боком-богом бегущий примкнувший к ним краб.

День зеркал

Всемирный день зеркал –
поздравьте свое отраженье!
Оцените тяжелый труд –
сколько дней ночей вечеров утр
оно копирует ваши движенья!
Бежит от зеркала к зеркалу
прыгает из окна в окно
летит из витрины в витрину
падает в лужи
не думая про униженье
не забывая что угол паденья
равен углу отраженья
Производит мгновенный расчет
вычисляет скорость скольженья
чтоб не отстать
не забежать вперед!
Множится в автомобилях
умножается в темных и светлых очках
в стаканах воды
в кофейных и чайных чашках
в кастрюльных боках
в ложке супа и в ложке без супа
Как это скучно и тупо
скажете вы
но вы не правы
это только прелюдия –
все люди
отражаются друг у друга в глазах
из глаз в глаза скользя –
только в этих мгновениях
жизнь и смысл отражения

Пустое кафе

Посетитель последний вслед за светом
слинял
дверью отрезан втиснулся в темноту
Малое пламя дежурной лампы
тускло льнет к стеклу
упирается рама упрямо в пол потолок
локтями распята в стены квадратит окно
но
вибрацию улицы – држ-дрожь
ей не сдержать
Головоглазый фонарь уткнулся в стекло
снаружи –
что там внутри?
Вверх запрокинули ножки
свесились спинками вниз
стулья
смотрят под стол –
там кто
пухнет пыхтит –
тень не вытертая
пыль не выметенная
не разберешь
бокалов мелкая дрожь
плоские волны тарелок
тринькают тренькают звенькают
Зву-у-укнула труба
кран крякнул бакнул капнул
барабанкнула капля о раковину укн-унк 
Тьма округлила углы
вяжет узлы-злы
из света
За стенами гладкими
кирпичная кладка
шепчет о чем-то своем –
каменном памятном
или шуршит граммофон
музыку прежних времен
корежит тупая игла
или
это уже винила
пыль
накрыла пол потолок
джаз или рок
или нет?
Глазоголовый фонарь замерцался смехом в ответ


Текстанатомия

Патологоанатом речи вскрывает мертвый текст.
Вот позвоночник – смысл, он искривлен
изменчивостью жизненных позиций.
Грудная клетка – содержанье – вся в трещинах
от перепадов смысла,
а легкие – звучания оплот –
забиты пеплом слов, сгоревших в криках.
Гортань изрезана ненормативом,
но им же заблокирован и слух,
и перепонкам барабанным слышны лишь барабаны.
Как следствие, голосовые связки
воспроизводят лишь обрывки слов,
и потому пристойные девицы
блудливо крякают подобно уткам.
Желудок же усваивает только слова из двух слогов,
А те, что чуть длинней, идут в отрыжку.
И уж, конечно, печень
от яда грамматических ошибок
очистить текст не в состоянье.
Давно не кровотв;рит селезенка,
слова бесцветны и ленивы.
Но в желчном пузыре кипит работа –
он переполнен завистью и злостью,
того гляди взорвется.
Ну а в кишечник лучше не смотреть...
И в черепе не лучше положенье –
давно он не проветривался смыслом,
мозг плесенью покрылся и коростой.
Короче,
залейте трупотекст покруче формалином
и закопайте очень глубоко.
А, впрочем, это тоже не поможет.
Ведь все равно через полтыщи лет
найдут его историки и скажут:
«Так вон – главный документ эпохи!»

ангелам немного родственница,
и не важно, кто она –
лебедь, удод или чиж.
               
                Г Москва


НИКОЛАЙ ЕРЁМИН

ЕЛЕНИНИАНА   
Поэма посвящений Елене КАЦЮБЕ
и Константину КЕДРОВУ
   
1.ПРОЛОГ-ЭПИГРАФ
Кедров – первичен.
Кацюба – первична.
Всё остальное – проблематично…

2.ПРЯМАЯ ЗАВИСИМОСТЬ
                Елене Кацюбе

Стихи зависят от бумаги…
От поэтической отваги
Того, кто строчки сочинил…

От цвета высохших чернил…
И от того, кто – доброзол -
Их  - молча или вслух – прочёл...

3.ОЧКИ  ВЕЧНОСТИ,
дифирамб Елене Кацюбе

Звёзд, увы,
Близоруки зрачки.
Космозг спит в поэтический час…
Вы ж
На вечность надели очки –
И она
Разглядела всех нас!
Аксиома:

«без Я вселенная не Явна
Без НАС вселенная не Ясна»
                Елена Кацюба

Максиома:

- Да, с  нами лишь она прекрасна!
Хотя бывает и ненастна…
                Никозавр
4.В ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

На столе –
Бокал, стакан и стопка…
В день рожденья  выпить – не порок.

Из бутылки
Вылетает пробка -
И дрожит стеклянный потолок…

5.Константину КЕДРОВУ,
стихозавру «Добровольного Общества Охраны Стрекоз»
и стихозавру в кубе Елене КАЦЮБЕ

                «Когда бы не Елена,
          Что Троя вам одна, ахейские мужи?»
                Осип Мандельштам

Ночь

Бессонница. ДООС. Елена. Константин.
Журнал ПОэтов я прочёл до половины.
Как хороши стрекоз иные палестины!
Как хорошо, что я сегодня не один!


6.Время и пространство

Звёзды,             
      мерцая,
            нависли…
Ночь – удивительный вид.
Время со скоростью мысли,
Свет обгоняя, летит…
И замирает пространство
В поисках постоянства…

71=17

Мне 71?
Не верю, братцы!
Как в будущее, в прошлое смотрю

И
«71=17»
Я  вам вполне серьёзно говорю…

И приглашаю вас, друзья, 
В кафе
Со мной уыпить уиски подшофе -

В компанию, где вновь, без дураков
Поют – тверёзы -
Росин и Рыжков…

И подпевают нам –
В который раз! -
Флорида, и Ростов, и Красноярск…
               

8.ПОРТРЕТ ЕЛЕНЫ КАЦЮБЫ, в день рожденья,
На фоне журнала ПОэтов  «30 лет в ПО-лёте»

«Отвара лунных трав не пей»
                Елена Кацюба –
                ДООС - libellulа – (Настоящая стрекоза)

1.
- Мой друг, не пей! Промысли здраво:
Отвар из лунных трав –
Отрава…

Пей,
Чтоб трудиться горячей,
Отвар из солнечных лучей!

2.
- Прохимичить золото в свинец
Мог
Бог-дух, Бог-сын и Бог-отец…

Но
Свинец стихов сквозь времена –
В золото –
Могу лишь я одна!

3.
- Ни в конце
Ни посредине строчек
Я не ставлю запятых и точек

И не буду ставить никогда
Пусть живут – свободные – всегда

И туда-сюда
Проходят в дом
Жизнь моя! Ты – вечный палиндром
               
9.ЛЮБОВЬ

                «На свалке вас ждёт любовь»
                Елена Кацюба
Она
Всё время ждёт:
- О, вери  гуд, майн гот! –

Но чаще там и тут
Её
Всё время ждут…

И слышу я опять:
- Ну,
Сколько можно ждать?6
10. ЖЕНИХ и НЕВЕСТА

                «Бога не выбирают!»
                Елена КАЦЮБА

Там, где поэты играют
Роль жениха
И невесты,

Бога
Не выбирают!
Им ни к чему эти жесты…

Бог и поэт  - суть одна -
Он,
И Богиня – она…

Где - в День рожденья  -
УРРРА! -
Вечная длится игра…
11 ***
13-11-13
                Константину Кедрову
                Елене Кацюбе      

Пили
Бром
Молчком…

Спали
Ночь
Ничком…

Спели
Утречком:
- С пали-ндром-чиком!
12***
Коммент, посвящённый Елене Кацюбе

Ночь
Изменяет Дню…
День
Изменяет Ночи…

Но я их не виню.

Я знаю, между прочим,
Что Утро мне родней,
Ясней и мудреней…
13***
                Елена Кацюба:
                - из наивных маленьких ангелов
                вырастают печальные демоны
- Я знаю,
Зачем я не птица…
Мне птицею быть не годится…

О, в масках знакомые лица…
Козёл, и осёл, и ослица…
Любимая мною столица
Пчёл, бабочек, ос и стрекоз…

Ах, кто я?
Хороший вопрос!
Среди палиндромной молвы -
И ангел и демон, увы…
14***
          «Батискаф золотой всплывает со дна»
          «На земле – море Любви»
          Елена Кацюба

Батя
Подарил мне батискаф
И сказал:
- Теперь ты – Новый Ной! -

И,
Себе подругу отыскав,
Я поплыл над грешною землёй…

И плывём мы по морю любви -
Пенится шампанское  в крови…

И уже не знаем, сколько лет,
Ждём потопа –
А его всё нет…
15.С МУЗОЙ В ШАЛАШЕ   

ЛЮБЛЮ ЧИТАТЬ журналПОэтов
                Константину Кедрову
                Елене Кацюбе
Люблю читать
ЖурналПОэтов –
Когда балдеешь,  как балбес…

И вдруг хохочешь, фиолетов,
В  плену лукавых поэтесс
Или поэтов остроумных…

О, чтенья радостный процесс!
Стихов  звучанье многострунных,
За коими –

То Бог, то Бес,
Аккорд берущие на лире,
Чтоб не скучал я в этом мире…

И, не стесняясь,
Подпевал,
Сражённый музой – наповал…

И знаться  почитал за честь
Со всеми,
Кто в журнале есть.


16***               
В Америке, в Корее
И в Китае
Меня недавно люди прочитали…

И написал мне критик:
- Милый мой,
Как рады все, что ты ещё живой!

Недаром –
Недолёт и перелёт –
Тебя в «ЖурПО» сам Кедров издаёт…

Поэт в России
Должен долго жить –
С Еленою Кацюбою дружить,

Калинку петь,
Малинку собирать,
С Тамарами лезгинку танцевать…

И не хвататься зря
За пистолет,
Пока тебе не стукнуло 100 лет!

17.К ФОТОГРАФИИ ЕЛЕНЫ КАЦЮБЫ

Я различаю двух Елен,
Преодолевших фотоплен…
И понимаю - Боже мой! -
Всегда их было Две – в одной…

И фото мне как чудо любо:
Их – Две, и  каждая – Кацюба…
               
18.ПРЕОДОЛЕНИЕ  ГРАНИЦ   


КОНСТАНТИНУ КЕДРОВУ,
Главному редактору Журнала ПОэтов,
ЕЛЕНЕ КАЦЮБЕ, либеллюле ДООСа,
Добровольного Общества Охраны Стрекоз,
 и себе, любимому,
 посвящает эти стихи автор

В ответ на письма Сергея Бирюкова из Германии
 и Татьяны Бонч-Осмоловской из Австралии

***
Нас читают в Германии -
Стрекозу
И Поэта…

Нас читают
В Австралии,
В инсайдауте где-то…

И в Астралии света…
Метаметафора
Это!

И – восторгом дыша –
В Корее, в Японии, в Китае, в Индии…
И, конечно же, -  в США…

Дай-то Бог,
Там и тут -
И в России прочтут!

19.ВСТРЕЧА С КОНСТАНТИНОМ КЕДРОВЫМ
 И ЕЛЕНОЙ КАЦЮБОЙ В 1991-м году

Я шёл
По улице Воровского,
По направленью ЦДЭЛА…

От кайфа
Лёгкого Московского
Моя душа о чём-то пела:

Та-ра-та-та…
Ту-ру-ту-ту…
И устремлялась в высоту…

А из писательского клуба,
Навстречу мне,
О, Боже мой! –

Шли рядом Кедров и Кацюба…
Да нет! –
Летели над землёй…

Крылом к крылу –
Та-ра-ту-ту…
И мы столкнулись на лету...

И, взяв перо,
Под шелест крыл,
Мне Кедров книжку подарил.

А перед этим надписал.

«УТВЕРЖДЕНИЯ ОТРИЦАНИЯ
Николаю Ерёмину с благодарностью
      за интерес к моему творчеству.
           20 октября 1991г Кедр»

Я много лет её читал…

И перечитываю вновь,
Поскольку будоражит кровь…

Вся - от листа и до листа -
Она  - и память, и мечта…

20.КЕДРОМАЙ
                «я месяц я семя» Константин Кедров
                «Я и ты – бог, эго бытия». Елена Кацюба
Наступил кедромай…
Я гуляю в кедровом бору…

Белки
Прыгают с веток на плечи
- Вай-вай!-
Я их бережно в руки беру…

И они не боятся,
Стихи мне по очереди читают –
Из поэтесс Елену Кацюбу,
А из поэтов Константина Кедрова предпочитают…

И прыг-прыг,
Кедроманки,
Убегают по иглам в свой дом,
В кедровую благодать…

И кричу я им вслед:
- Где вас можно найти опять? –
А они смеются:
- Нигде кроме,
Как в палиндроме! –

До чего ж хорошо поутру
Прогуляться в кедровом бору!

21.ТЕНИ и ТЕНЬГИ

ЭВРИДИКА: - Я и доле милого ли мелодиЯ?
ОРФЕЙ: - Я пел, сияя, разом озаряя и слепЯ!
                «не в ТЕНЬгах счастье»
                Елена КАЦЮБА

- Ты превращаешь тени в теньги –
А счастья
Не было  и нет!

Попробуй рифму теньги-деньги! –
В ней  тайна скрыта
И секрет! –

Сказала,
Страсти не тая,
Подруга милая моя…

- И подари мне
Счастья свет,
Ведь ты – волшебник и поэт!

Мне надоело жить в тени!
Одну лишь букву
Измени…

Не то
Сегодня же на дню
Тебе я с нею изменю. –

Увы, не много и не мало,
Сказала Муза -
И пропала…

О, Боже,
Тень мою верни!
И  наши солнечные дни…

Я у тебя возьму кредит…
Тебе мой долг
Не повредит…

22.ЭХО
               
На Том свете нет звуков, теней…
На Том свете
Одни голограммы…

Но поёт Эвридике Орфей
Палиндромы свои,
Анаграммы…

Так влюблённо, без музыки, ах!
Что беззвучное эхо –
В веках…

23.КРУГОСВЕТНАЯ  ССЫЛКА
Информация к размышлению

Вышла в свет и имеет бешеный успех книга
 «5-й УГОЛ 4-го ИЗМЕРЕНИЯ»
Авторы: Константин КЕДРОВ, Николай ЕРЁМИН, Владимир МОНАХОВ, Иван ШЕПЕТА, Елена КАЦЮБА, Маргарита АЛЬ, Эдуард РУСАКОВ, Сергей СУТУЛОВ-КАТЕРИНИЧ

< a Книга "5-й Угол 4-го Измерения"</a>

Это второй том.
Первый том «ПОЩЁЧИНА ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗВКУСИЦЕ»  стал библиографической редкостью и принёс авторам мировую известность.

Впереди – третий том.
Июль 2016 г

24.СВЕТ СВЕЧИ

                «Чем страх сильней – тем ярче свет свечи»
                Елена Кацюба
Среди
Душевной пустоты,
Среди сплошной ночи

Свеча
Боялась темноты,
А темнота – свечи…

И всё ж
Сбылась моя мечта…
О, чудо из чудес!

В свече
Сгорела темнота –
И страх в душе исчез.

25***
А в это время
В редакции «Журнала ПОэтов»
Директор О!О!О!
Волшебник и маг
Эльмар Гусейнов
Поздравлял поэтов ДООСА Константина Кедрова, Елену Кацюбу
И примкнувшего к ним Николая Ерёмина
Со званием лауреатов «Золотого Бумеранга» -
1-го, 2-го и 3-го ранга…
И по радио «Эхо планеты»
Звучала песня:
- Прекрасное далёко,
Не будь ко мне жестоко…
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь!
От чистого истока
Мы продолжаем путь…

26.СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ
             Елене Кацюбе
             Константину Кедрову

В поэтессе
Были силы Беса…

А в поэте
Были силы Бога…

Не случайно
Ради интереса

Их на полпути
Свела дорога,

(+) и (-)
В славе и в чести,

Чтобы  никогда
Не развести…


27.Palindromos

                «Я и ты – бог, эго бытия.
                Я и ты – база, фаза бытия»
                Елена КАЦЮБА
Я сочиняю палиндром…
Но убеждаюсь
Вновь,

Что пропадают
Пропадом
И вера, и любовь…

И остаётся, ваша честь,
Всего-то
От забот:

Для утешения прочесть
Слова
Наоборот…

28.Однажды Кира САПГИР сказала:
- Мой дядя Григорий Яковлевич Бриллиант (Сокольников) в 20-е годы сумел обеспечить конвертируемость рубля, нормализовал в стране финансовую систему, выдумал НЭП. Лично подписал Брестский мир.

А я добавил коммент:

- Если был бы я Сапгиром,
Я бы стал большим банкиром,

Развивая свой талант,
Как Григорий Бриллиант…

И, не слушая советов,
Я б издал журнал ПОэтов -

Для поэтов и их жён -
Миллионным тиражом!

И устроил как банкир
Пир  - по-царски - на  весь мир…

А  Кедрова и Кацюбу во Всемирной Академии
Объявил Лауреатами Сапгировской премии…
И вручил Диадемы, усыпанные бриллиантами,
За их работу с  поэтическими талантами…

И, конечно, развеивая политические миражи,
Не забыл бы и про Кирилла Ковальджи…
29.ДОЖДЬ

- Осторожно иди,
Когда дождь идёт!
                Елена Кацюба

- Я 
Люблю стоять,
Если дождь идёт…
…………………………….
Ощущая,
Что опять
Посреди земных забот

Льнёт ко мне
Дождинка,
Сердца половинка…

30.ПЕСЕНКА ДЛЯ ДВУХ ГИТАР

«- Как зовут моего будущего мужа?»
                Елена Кацюба

«Так ли уж важно, Господи,
Тихон или Борис…»
                Инна Кабыш

Кто зовёт и куда?
И  зачем, почему?
До сих пор, вот беда,
Я никак не пойму…

Слышу сотни имён…
Эхо – в грохоте гроз…
Колокольный трезвон…
Безответный вопрос…

Выбрать – стоит труда…
И, себе на беду,
Сквозь  года, города –
Всё  иду я,  иду…

Облака – вдаль и ввысь…
Удивительный вид…
А сердечко велит:
- От-зо-вись! От-зо-вись!

31.В КОНЦЕ КОНЦОВ
              «Рык страсти…Крик страха…Оргия игр…
              Ор, мор, морг»
                Елена Кацюба

Пока царим,
В душе – восторг…
И всё ж, в конце концов,

Дорога в Рим
Приводит в морг,
В обитель мертвецов…

В России – мор:
За гриппом грипп…
Но где же  - ор?
Народ охрип…

Безмолвствует…
Ведёт дорога
В Рим
Всех, увы, кто ищет Бога…

32.ДОБРЫЙ СТАРЫЙ  НОВЫЙ ГОД
                К.Кедрову, Е. Кацюбе

Гласит Благая весть:
Всё было так, как есть,
А будет так, как будет...
Господь нас всех  рассудит...
А не рассудит, мм-да,
Так это не беда!

33.ХОР-ЭПИЛОГ
            «…не дадим умереть…»
              Константин Кедров

Все актёры, которые врали
В кинофильмах и в жизни, увы,

Все давно уже поумирали –
Но живут в анекдотах молвы…

Под прикрытием громких имён,
Как правдивые тени времён…

И фактически не разберёшь,
Где - сновидная правда, где - ложь…

И опять я смотрю в небеса,
И опять слышу я голоса:

- Мы тебе обещаем, что впредь
Никому не дадим умереть!

И тебе не дадим… Не дадим…
Вечной жизнью тебя наградим…
***
постскриптум 
 ОТ ПРОЛОГА К ЭПИЛОГУ
Ну, это уже не поэма - это героический эпос!
                Елена Кацюба
ПОэма и эПОс
Как сквозь магический кристалл -
Сквозь трепет радужных  стрекоз
В  ПОэме эПОс  прорастал...
И вот - Да здравствует ДООС!  -
А. Вознесенскому привет:
Есть эПОс , а ПОэмы нет...
Хотя  - уже - среди молвы -
Сверкают 33 главы...
И, вырываясь на  простор,
Поёт солнечнолунный хор…


Николай ЕРЁМИН 25 января 2017 г



МАЯКОВСКИЙ В КАВЫЧКАХ И БЕЗ
рассказ            


            В июле 1963–го года в наш прекрасный сибирский город Абаканск, где я тогда учился на первом курсе Педагогического института, на историко-филологическом факультете, приехал эстрадный артист Вольф Гершикович Мессинг.

              По городу висели афиши:

                ГОСКОНЦЕРТ
                7 июля 1963г
                ВОЛЬФ МЕССИНГ

               ВИЖУ СКВОЗЬ ВРЕМЯ
          (К 70-летию МАЯКОВСКОГО)
               Психологические опыты
                Чтение мыслей
               Раввин с горы Кальвария,
         учёный, каббалист и ясновидец,
        величайший гипнотизёр и телепат
                раскрывает прошлое,
                предсказывает будущее,
                определяет характер!
                Кинотеатр «ЛУЧ»
                Начало в 19 часов


          Мой сокурсник Серёжа Орлов купил два билета и привёл меня в одноэтажное барачного типа здание кинотеатра «Луч», рядом с Центральным парком культуры и отдыха  имени Горького – ЦПКиО.
         Сколько лет прошло!
Мне сейчас 70 лет, столько тогда исполнилось бы  и Маяковскому! А на месте барака стоит  пятиэтажный центр культуры и бизнеса из стекла и бетона. Но дело не в этом.
          А в том, что  по всей стране тогда началась идеологическая «оттепель»
И Серёжа Орлов собирал библиотечку репрессированных и посмертно реабилитированных писателей и поэтов, которых мы вместе читали и перечитывали. Николай Гумилёв, Артём Весёлый, Исаак Бабель, Осип Мандельштам, Перец Маркиш, Борис Пильняк, Владимир Зазубрин, Вивиан Итин…
          Библиотечка  Сергея  увеличивалась, ведь из 600 делегатов Первого съезда писателей погибло более трети, и всех после реабилитации начали издавать…

Имя Маяковского будоражило м стремилось  пополнить список.

          В зале кинотеатра не было свободных мест.
И когда Вольф Мессинг обратился к присутствующим:
- Кто хочет быть загипнотизированным и побыть некоторое время в роли поэта Владимира Маяковского? -  Сергей вскочил, подняв руку, и выкрикнул:
- Я! Я хочу!

          Чудо перевоплощения личности под влиянием гипноза до сих пор достаточно не изучено. Непонятно, каким образом, но под влиянием внушения Сергей на глазах у изумлённого зала перевоплощался то в Маяковского, то в его близкого товарища  Якова Агранова… Читал стихи… Писал карандашом предсмертное послание …
          А когда сеанс закончился, Вольф Мессинг сказал:
-  Спасибо вам, мой юный друг! Всё, что  вы говорили со сцены, вы, конечно же, забыли, таково уж свойство гипноза. Поэтому всё, от слова до слова,  я записал на японский  диктофончик  и дарю вам эту запись.
Может быть,  она вам и пригодится.

          Когда моему другу Сергею Орлову исполнилось 62 года, (критический возраст для мужчин) его, преподавателя литературы, заслуженного учителя России, прямо в школе на уроке настиг гипертонический криз.
          После безуспешного лечения, умирая в своей однокомнатной «хрущёвке»,  в присутствии дочери он заставил меня переложить в картонные ящики всю свою уникальную Библиотеку репрессированных писателей, чтобы я перевёз книги  к себе.
 А потом протянул мне целлофановый пакет с магнитофонной ленточной, величиной с ладонь, кассетой и сказал:
- Помнишь, как мы к Вольфу Мессингу ходили?
Дарю.

          Дома я много раз прослушивал кассету на стареньком диктофоне. А потом взял да и записал голос моего умершего друга. Или Маяковского?

Вот что у меня получилось

Голос Орлова-Маяковского


Я хотел,
Чтоб к штыку
Приравняли перо…
И любил смотреть, как умирают дети…

А к штыку
Кукловоды
Приравняли Пьеро, и Арлекина,
И Мальвину, и Карабаса-Барабаса,
И Артемона, и Базилио, и Алису, и Буратино…

И сказали,
Что Папа Карло
За всё в ответе…

И долго слушали,
Как на флейте водосточных труб
Играл ноктюрн не кто иной, как мой труп…

          Зрители сначала, было,  притихли, а потом стали бурно аплодировать,
выкрикивая: «Во даёт! Во даёт!»
А Сергей, став спиной к белому квадрату киноэкрана, протянул руку навстречу кричащим и, ну, прямо как агитатор и горлан-главарь, продолжал декламировать стихи… Да так громко! Да так заразительно!

«Я – Наполеон! Я -  величайший Дон-Кихот!»
Я хотел,
Чтобы  «Бог заплакал»
Над моей книжкой, когда сбрасывал
Пушкина и Толстого с парохода современности…
 
Я хотел,
Играя в карты,
«Карманы ближнему вывернуть и вытрясти»
И не боялся, что настанет Высший Суд…
И похвалялся:
- Любую красивую
Изнасилую!
И мечтал,
Что за это меня там ли, тут
«Проститутки как святыню на руках понесут»

Я хотел
Быть  тусклым, как солнце
И нищим, как миллиардер…
И при этом –
Быть поэтом и «душу выржать на лошадиный манер»

Моим любимым словечком было:
«Наплевать!»
И не случайно
На всё, что другим мило,
Я плевал и плюю опять и опять…

           В этот момент, помню, Вольф Мессинг прервал чтение стихов
и сказав, что Сергей  перевоплощается в Якова Агранова,
дал ему карандаш, лист бумаги,  посадил за столик,  и заставил его писать и вслух, на весь зал, читать то, что он пишет.


Секретарю ЦК ВКП(б),  Ежову Н.И.
От начальника СО ОГПУ Я.С.Агранова
 12 апреля 1930 г

«О предполагаемом покушении на самоубийство В.В. Маяковского»

Сегодня ко мне обратился поэт В.В.Маяковский с  адресованным Правительству письмом, следующего содержания.
«Всем
          В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите, — это не способ (другим не советую) — но у меня выходов нет. Лиля — люби меня.
Товарищ правительство, моя семья- это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. «Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид, Счастливо оставаться 12/1v-30. Владимир Маяковский
           Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно – ничего не поделаешь. Привет. Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться В.М В столе у меня 2000 рублей – внесите в налог. Остальное получите с Гиза В.М»
           Автор письма находился в состоянии крайнего психофизического возбуждения. Выкрикивал:  - Я хочу, чтоб к штыку приравняли Пьеро!
В письме, выполненном карандашом, почти без знаков препинания, очень странно  заявил о себе в третьем лице, называя  покойником, уже в прошлом времени.  Двух замужних женщин объявил одновременно членами своей семьи.
Устно пояснил, что произведёт в себя одновременно два выстрела из имеющегося у него оружия револьвер системы «Маузер» калибр 7,65 № 312045 и пистолета: системы «Браунинг»№268979! И уточнил, что вышеуказанное покушение на свою жизнь намерен совершить утром 14-го апреля, в 10 часов  в своей рабочей комнате по Лубянскому проезду, д. 3, кв. № 12,
                Начальник  секретного отдела ОГПУ Я.С. Агранов   
          И взял  Вольф Мессинг из рук Сергея этот документ  и, обращаясь к залу,  сказал:
- Да, перед вами совершенно секретный документ! Поэтому, как бы чего не вышло, мы его пока что уничтожим. –
            И достал из правого кармана пиджака коробок спичек. И чиркнул спичкой. И вспыхнул секретный листок бумаги, и полетел, пылающий, над зрительным залом, обгорая и превращаясь в чёрную тень, которая кружилась над поворачивающимися вслед за нею очарованными головами зевак…
          А величайший гипнотизёр и телепат говорил в это время:
- Ленинградская «Красная газета» от 14 апреля 1930 года незамедлительно сообщила:
 «Самоубийство Маяковского.
Сегодня в 10 часов 17 минут в Москве, в своей рабочей комнате,  выстрелом из нагана в область сердца покончил с собой Владимир Маяковский. Прибывшая «Скорая помощь» нашла его уже мертвым»

          А потом опять, уже почти  в конце магнитофонной ленты, прозвучал голос моего друга Сергея Орлова-Маяковского:

Когда-то,
в стихотворении  «Лиличка! Вместо письма»
От 26 мая 1916 года я посмел  утверждать,
Что «курок не смогу над виском нажать».

С годами,
Всё более убеждаясь в этом,
Я становился революционным поэтом…
Но понял однажды,
Мёртвому вождю в поэме докладывая
«Не по службе, а по душе»,
Что по всей России
«Работа Адовая
Будет делаться
И делается уже»…
И что поэту никуда не деться…

И грянул – мне,
Неугодному,
За то, что теперь  я крамольный,  -
Убойный выстрел –
                в сердце…

И в голову –
Выстрел контрольный…

          И опять голос Вольфа Мессинга:

          - Материалы о смерти Маяковского долго будут храниться в секретном архиве, пока не попадут  в спецхран Государственного музея В.В. Маяковского.  Картонная серая папка, надпись крупным черным шрифтом: «ЕЖОВ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ». Ниже — «Начато 12 апреля 1930 г. Окончено 24 января 1958 г». В папке — вторая папка: «Уголовное дело №. 02 — 29. 1930 г. О самоубийстве Владимира Владимировича Маяковского. Начато 14 апреля 1930 г.».
          Вот и всё.
Просто и понятно, как  в строках моего любимого поэта Константина Кедрова «Маяковский хокку»:
        «Я хотел бы жить и умереть в Париже
          Но Лубянка оказалась ближе»

2013

На снимке – я, Николай Ерёмин,  с журналом ПОэтов №6, «МАЯК 120» 2013 г, где опубликован этот рассказ
г Красноярск



КРИСТИНА ЗЕЙТУНЯН-БЕЛОУС


     Белый карп

Пятнадцать лет он плавал за стеклом,
Глотая корм, песок перебирая,
Как  будто нумеруя мягким ртом
Песчинку каждую, жил молча, не вздыхая.

Карп, говорят, порой меняет пол,
Мужской на женский, этим подтверждая, –
Желание есть злейшее из зол
И суета сует любовь земная.

Карп, говорят, мудрейшая из рыб,
Он дорожит лишь в меру жизни даром,
И под ножом он затихает вмиг,
Не бьется и не плачет – ждет удара.

Мой белый карп никем зарезан не был, –
Скончался в час указанный судьбой.
Вознесся тихо он в аквариумное небо,
Мерцая снежно-влажной чешуей.

И следуя за ним, когда пора настанет
Без лишних слов я в ночь нырну – смотри,
Там лунный карп плывет над облаками,
Небесные пуская пузыри.

***
От комнаты остался только свет
квадрат окна врастает в небо
и стены маскируются под воздух
а солнечная колесница потолка
так высоко взлетела
что немеет взгляд
***
                Памяти Ольги М.
слепое бормотанье дня
и гул ночной
и сумеречное шевеление губ
все шепоты души
живого мира
все недодуманное
недосказанное
бессмысленное
недоделанное
и суетное
оставлю здесь
без сожаления
когда уйду
и перестану быть
сольюсь с дыханьем трав
росой спаду с листвы
в реке я отражусь
дрожащей каплей света
я буду жить в тебе
я буду жить во всех
кто бродит по земле
и слушает еще
слепое бормотанье дня
и гул ночной
и сумеречное шевеление губ
и шепоты души
живого мира
Кижи

На острове Кижи,
где небо ближе
к земле,
в змеином клубке облаков
застрял
чешуйчатой звонницы голос.

Здесь чаек скрежет
слух не режет.
Подари мне на память,
остров грез,
сухой букет
голубых стрекоз.

Дебютантка


скучная золушка
в больном бальном платье
входит в толпу
танцующих
на костях
пьющих коктейли
из собственных мозгов
собирающих бусы
из брошенных
за ненадобностью
взглядов
дюймовочка-переросток
на цыпочках
красных туфелек
шагает
по волнам
наигранного
экстаза
***
меня нет
я из кожи вон лезла
старалась быть
вешала всем
лапшу на уши
будто я – это я
но сама в это не верила
у меня нет ушей
для лапши
и во мне нет меня
и снаружи я тоже
отсутствую
есть только
суп с лапшой
пустая оболочка
и вокруг пустота
***
Лысый воздух
с глазами дождя
со всех сторон
нацелен на тебя
но дышать им
опасно
хотя
без воздуха
жить нельзя
без
облысевшего
воздуха
с глазами
кислотного
дождя

***
По лугу гуляют командоры,
щиплют травку вставными челюстями.
Но время все расставит по местам, -
донжуанам будет веселье.

Овечки шустрые
к мясникам приветливы.
Впрок вяжут варежки
из собственной шерсти.

Все у них получится,
что судьба предвидела,
поцелуи сочные
и котлеты нежные,
на лугу приятном,
с музыкой и пением.

Paris, rue Dieu
на улице бога
сплошные решетки
на улице бога
морское кафе
а рядом канал
где божественных уток
клошар угощает
остатком круасана
и мало кто знает
что бог этой улицы
был генералом
погиб от ранения
в сольферино
быть генералом
по имени бог
и погибнуть в бою
чтоб воскреснуть
парижским
переулком
и отразиться
пьяным клошаром
в зеленой воде
среди уток
какая судьба
***
Побудь травой
Побудь немного травой
зеленой и безмозглой
Это ведь так приятно
не думать
не бояться
ничего не чувствовать
Просто тихо расти

***
Улица пронзительно пуста.
Светлый день пронзительно весел.
Моего больного двойника
вялые ступени облаков
проведут в обетованный сон,
где пронзительно зеленый луг
простирается от края до виска
и на белой простыни небес
цепенеет капелька дождя...

***
От времени сбежать,
в пробелы между слов
вписаться междометием –
не стоило б труда,
когда бы не судьба,
когда б не заговор созвучий и наречий –
таких родных, что больно говорить,
таких колючих, что понять опасно –
и спор неразрешимый гласных и согласных
двух языков – не много ль для меня?..
А впрочем, речь возможна лишь
на языке дождя
и ветра,
и грядущих сновидений…

***
Обкатывает небо глыбы облаков
и красный носорог зари мертвецки пьян.
Под языком обкатывая слово «Бог»
и слово «ветер» ты не выйдешь из игры.
Задраены все люки, выход лишь один -
в конце слепой кишки длинной в десятки лет.
Когда-нибудь устанешь верить в облака
и в толстокожесть мира копья букв метать,
и словно знак утративший объект,
не в силах и щепотку смысла разъяснить,
почувствуешь себя виновным без вины,
обкатанным как призрачное слово «грех»
под влажным языком небесной кривизны.

***
умирая лишь мнимо
зебру плача гоняю по кругу
переход из «куда?» в никуда
гуттаперчевых мыслей скачок
льготный вход в цирк страстей
и зверинец сознания
где когтистых комет львиный рык
и чернеющих дыр завывание
где в вольере клюют просо жизни
белесые звезды распада
 
***
Однажды кто-то объявил – не надо слов. 
С тех пор буквы,
едва соединившись в любовном экстазе,
пожирают друг друга.
Слова,
незрячие от рождения,
мрут как мухи
с кротким и кратким
предсмертным жужжанием.
Речь отсутствует.
Бумага уже не терпит
подобного издевательства
и стремительно желтеет.
Уши и глаза вянут окончательно
и больше не подлежат лечению.

***
 Мы говорим, мы много говорим
 о том, о сем, и хлеб жуем, и плачем:
 жизнь, мол, неплохо бы переиначить,
 и забираемся мы в дебри плача,
 откуда нам не выбраться и днем,
 когда мы говорим о том, о сем,
 а ночью - ночью уж подавно застреваем
 в ежовых рукавицах сна,-
 во сне мы говорим о хлебе дня,
 о том, что плач неплохо бы переиначить,
 и жизнь жуем, и смерть жуем, и тратим
 последние частицы бытия...

***
 Ходят люди строго по теченью
 времени, и жизни катят ком,
 соблюдая правила вращенья
 мыслей в черепе, земли под каблуком,
 сохраняя маску под лицом,
 а под маской - вечное томленье,
 страх и ненависть к земному притяженью,
 и мечту о чем-нибудь ином.

Сад
Если рыбы поют в ветвях,
значит рушится небосвод,
оголтело ржавеет закат,
осыпается роза ветров
и мелеет приснившийся сад
под насосом чужих облаков.

Если мягкие жабры цветка
дышут гарью и хриплым огнем
значит дрогнула чья-то рука,
стирая мой сад... навсегда.

Шахматы
Сквозь ряд узкоколейных странствий
преодолеть смогу едва ль
имунодефицит пространства
и черно-белых клеток рябь.

Молчит, укрывшись медным тазом
игрок, хоть он и чемпион.
Одни смиренно ждут приказа,
другие лезут на рожон.

Но пешке перевоплощенной
ведь светит в облике ферзя –
будь она светлой или темной –
та же фанерная стезя.

Красный лев
Угощая кефиром крылатого льва
не надейся пролезть сквозь игольное ушко, -
только мясом вырванном из себя
можно зверя насытить и то ненадолго.

И не рыком вольется он в кровь
а судьбой.

Красный лев воцарится в груди
легковерному сердцу взамен,
будет суд надлежащий вершить он
над праздной душой…
***
как хрупок день
нас проводивший в осень
он треснул
под напором
перелетных птиц

***
Под корой облаков
корни дождя
кормят небесный ствол
и земную листву
где гнездяться кроты
передавая морзянкой птицам
формулу всемирного дерева

Из цикла «НАСЕКОМЫЕ»
Паук
Ты мертвый дом построил в небесах,
В нем не живут, в нем только умирают,
и сохнут медленно на ниточках, в цепях
надежды злой, что то — преддверие рая...

Муха
Стекла ловушка мухе крест прозрачный,
и говорит на мертвом языке
мир промежуточный и мнимый,
где расцветает солнца шар слепой.
Не долететь...
И мухи звонкий гвоздь
в ладонь мне втиснет каплю крови.
Да примет душу убиенной мухи
король мушиный, славный Вельзевул.

Стрекоза
Крест стрекозы над озером Онега,-
осколок хищного собора.
Зеркальный танец витражей.
В нем мира альфа и омега -
лишь отражение ветвей.

В кулак сжимая
гири тяжелых глаз,
стрекоза
острым стержнем брюшка
царапает облака
и выводит на небе
цепкой молитвы
незримые письмена.

Муравей
Как сбежавший из повести знак препинания, -
их расставил небрежно неведомый нам графоман -
муравей по брусчатке ползет,
миниатюрная клякса судьбы, -
переросшая вдруг в троеточье.
Вопросительным знаком
он скорчится скоро под злым каблуком.
Но возможно его одного не удастся стереть
в коллективного разума пыль.

Моль
Молчаливая моль расширяет прорехи сознанья.
Отрешенно-фрактального взгляда чернеет оскал.
Kрылья молотом мягким разбили среду обитания,
и хрустят под ногами осколки разбитых зеркал.

Мудрецы говорят, что на моль мол
не стоит сердиться,
что любому под силу любую дорогу пройти.
Шерстяная душа и хлопчатобумажное сердце,
хоть изъедены молью, еще согревают в пути.

Крапивница
Ковер-самолет
из тысячи и одной ночи
слегка севший
после нежданной стирки
летнего дождя.

Капустница
Четыре белых лепестка:
живой цветок капустный
выпорхнул
из головы прохожего
бредущего вдоль дачной изгороди
и в огород, — к своим!

Комар
Ты в комариный глаз бесстрашно загляни, —
в нем откровение пискливой ночи.
Ваш общий дом построен на крови,
там бьется малярийный пульс бессонницы.
Ночное бдение. Малиновая дрожь.
И вещий звон, и в сердце зуд, и реет
над черной простыней пронзительный глагол,
витийствующей жизни подтверждение.

Богомол
Шестикрылый богомол
так хищно молится однако...
Эй,
Ты!
без
вины
виноватый,
невинно убиенным
быть
желающий —
Приходи!
Прилежно падай в цепкие объятья,
и муку долгожданную прими!

Оса
Оса из жала вырастает
и лапки чутко окунает
в варенье дня
и в мед ночного зренья.
Она звенит на грани пробужденья,
и крылышком прозрачным веки бьет.
А там проходят скучные сраженья,
междоусобицы районного значенья, —
там все продумано на триста лет вперед,
и даже больше; трескается лед
тончайшей кромкой обрамляющий ресницы.
Пора, давно пора мне перевоплотиться.
На глаз, пронзенный жалом, нарастает свет,
и тает в нем осиный силуэт,
чтоб с полосатым солнцем слиться.

Кузнечик
Кузнечик лошадиным лбом
сшибает трав хрустящих бревна,
Кузнечик бос, —
он говорит ногами.
И медленно стрижет
тяжелых листьев пряди.
А глаз его так гладок,
что зреет в нем пунктир росы.

Таракан
Твой тихий страж смиренным крохобором
по жизни прошуршал, и скрылся за душой,
где накопилось столько сора,
что ввек не вымести метлой...
Немеют лапки, каменеют крылья,
Но ус изящный трепетно дрожит.
Он слизывает грязь, закусывает пылью,
И вот уже душа по прежнему блестит!

Божья коровка
Нет, не кровавая костяшка домино, —
жучок,
простой, как смех,
и сложный, как мычание
для лошади
и ржание для быка.
Коровка божья
копытцами колючими
весь палец истоптала
и как с перста судьбы взлетела.
Вот и все.

                Г Париж

ВОВА РЫЖИЙ
               

           ***
Душа в безумии металась,
Томил её желаний жар.
Когда полшага оставалось
До славы, почестей, фанфар.
……………………………………………..
Всего имею понемножку,
А вспоминая годы те, -
Как хорошо, что мне подножку
Подставил кто-то в суете.

         БИФУРКАЦИЯ
                Александру Константинову
Вдалеке шумит дубрава.
До развилки шаг шагнуть.
Можно далее направо,
Можно влево повернуть.

Справа – запахи покоса,
Слева – тянется погост.
Выбор прост, тут нет вопроса,
Или всё-таки не прост?

Так какой пойти тропою?
Как рассудку не внемли. –
Станешь скошенной травою,
Либо холмиком земли.

Нету выбора у смерда,
Он с рожденья сел на мель…
А дубрава – для бессмертных,
Но пуста она досель.
***
А может быть это и правда,
Рассеется сумрака дым,
Наступит нежданное завтра,
Проснёшься ты вновь молодым.

Никем ещё факт неосознан,
Что время повёрнуто вспять…
А ты и счастливый, и сонный,
И глупый, как в детстве, опять.

          Нор-Нахичеван

С этим городом чувствую вечную связь,
Груз годов с ним снимается с плеч,
Мне милы его улиц тенистая вязь
И взрывная армянская речь.

Где б ни странствовал – лучше его не нашёл,
Он от предков остался в крови,
Нет, не поле я с ним впопыхах перешёл, -
Жизнь прожил в обоюдной любви.

            ***

Закат, как золотистое руно,
В нём чувствуется звёздное начало…
Я бросил в море камень, и оно
Заволновалось, словно осерчало.

Я подошёл к нему и не дышу,
Я сам себя почти возненавидел,
Прощенья, как у женщины, прошу,
Которую нечаянно обидел.

Любимая! Когда моя вина,
Не дай Господь, тебе доставит горе, -
Будь мстительной, как шалая волна,
Но всё же и отходчивой, как море.
                *
Случилось что? Отвечу очень просто:
Набила жизнь оскомину в зубах,
Меняю материк на малый остров,
Желательно у чёрта на рогах!

Когда-то обязательный отличник
Теперь за своды правил не держусь,
Ищу тропинку в сторону куличек,
Возможно, им ещё я пригожусь.
                ***
Дед один сказал другому деду:
«Знай, необразованный чудак,
Инопланетяне к нам не едут
Потому,  что на Земле – бардак!»

         СВОБОДА  СЛОВА
                … Слово – сменили слова.
                Семён Липкин
Я помню – цензор лютовал,
Он бил поэтов наповал.

Сегодня, нате, нет цензуры,
Поэт, ты этого искал?
Но почему в просвет цезуры,
Как будто в прорезь амбразуры,
Нам виден пошлости оскал?

И потому скажу я снова,
И повторить сто раз готов:
Да, нам нужна свобода слова,
Но только Слова, а не «слов».
                ***
Охра с кармином в октябрьской роще,
Под ноги лист за листом,
Учит пичуга, что жить надо проще
И ничего – «на потом».

Врёт от души, упоительно складно,
Словно заправский поэт.
Спорить не стану. Пропела – и ладно.
Выбора, в сущности, нет.
                ***
И вдруг задор ко мне вернулся,
И в том задоре, тоже вдруг,
Я на такое замахнулся,
Что сердце тотчас сжал испуг.

И я сказал себе: «Настырник,
Припомни, кто есть ты такой!
Валериана и пустырник,
А ну-ка,  сердце успокой!

Настало время жить скучая,
Смирить себя давно пора…»
И головой седой качая,
Прогнал я беса от ребра.
           ***
Не стоит усложнять, и так всё сложно,
Однако и не стоит упрощать.
Я полюблю тебя? Вполне возможно.
За мнимые грехи начну прощать.

Потом меняться стану.  Клеить дело.
От ревности беситься. Пить вино.
Шекспира вспомню и финал Отелло.
Ты не согласна? То-то и оно.

               ***
Я понял, что себе дороже
Хранить былого чертежи,
Осколки памяти тревожить, -
Они острее, чем ножи.

Сижу. Курю. Глотаю дым я.
Внушаю горькому уму,
Что позабуду даже имя
Той, что вершила ход всему.
               ***
Моё тебе последнее прости,
И не упрёк, тем более не пытка,
Весь мир хотела ты собрать в горсти,
Упорная, но тщетная попытка.

Так продолжай свой дерзкий опыт, тщась,
Но знай, успеха я не ожидаю,
Всё потому, что я как мира часть
Из той горсти наивно выпадаю.
             ***
За окошком дрожали осины,
Дождь осенний нудил и нудил…
Я пером не железным – гусиным,
По бумаге с нажимом давил.

В добровольном затерян изгнаньи, -
Быть поэтом – уже есть вина, -
Жил в заботе о всём мирозданьи,
Но без славы, без денег, без сна.

И в служеньи своём молчаливом
Ощущал прорастание крыл…
Был ли я хоть немного счастливым?
Да, счастливым, конечно, я был!

До сих пор не порвалися нити,
Что связуют меня с той порой…
Только счастье ушло, извините,
Жизнь не может быть вечной игрой.
            ***
Поэт, а дела твои плохи, -
Уж лучше бы стал ты немым, -
Коль песни твои скоморохи
Разносят по весям земным,

И если угоден убогим
И пишешь для праздных утех…
Желание нравиться многим
Не значит быть нужным для всех.

           ***
                Памяти поэта Эдуарда Холодного
Перед стихом, как перед светлым духом,
Спустившимся с неведомых небес,
Предстанешь вдруг  и напряжённым слухом
Уловишь звук, подобие чудес.

Он не зовёт, но ощущаешь ясно, -
Тебе за ним, вкушая волшебство,
И ты поймёшь:  поэзия прекрасна,
Когда она не блажь и шутовство.
                ПОЛУНДРА
Вот-вот и небо зарычит,
Собрало тучи спозаранку,
А дятел на стволе стучит
Свою нехитрую морзянку,

Он словно и не устаёт,
В заботе каждая секунда,
Как будто нам передаёт:
Гроза на вас идёт. Полундра!
          ***
Уже и ночи серединка,
Чего я, грешный, сторожу?
«Не уходи», - поёт  пластинка,
И я отчаянно сижу.

Какая в этом мне отрада?
Ненужной памяти багаж.
Хозяйка тоже выпить рада,
А песня – просто антураж.

К никчёмной склонные беседе,
Мы – равнодушные вполне.
Что там подумают соседи –
Ей безразлично, да и мне.

Нам не страшны ни суд, ни козни,
Ведь ничего меж нами нет…
Горчит вино. Страдает Козин.
Мерцает жизни силуэт.
                ***
Белым с жёлтым ромашки, а красным
Кисть рябины рисую взахлёб,
Но предельно становится ясным
То, что я не художник. Но в лоб

Мне никто откровенно не скажет
И не хлопнет меня по руке…
Рисовать продолжаю. И даже
Ставлю подпись свою в уголке.

          ПОВЕСТКИ
Ко мне домой несут повестки,
Минуя прочие пути,
Слова в них коротки и вески:
Явиться завтра к девяти.
 
О, чудики военкомата,
Кому из вас там невдомёк, -
Я не  гожусь на роль солдата,
Уже давно мой вышел срок.

Давно созрел и скошен колос,
Мне не кричать в строю: «Ура!»
Но как приятен этот голос
Из невозвратного вчера.
             ***
А дождь всё моросил.  И птица на балконе,
Нахохлившись, ждала каких-то перемен,
И шторы на окне, и тусклый свет в плафоне,
И силуэт времён на развороте стен

Сквозь сумрак возникал подобием граффити.
Менялся на глазах немыслимостью форм,
Как потаённый знак, как буква в алфавите,
Изъятая давно велением реформ.

Всё будто не жило. Спало по крайней мере,
Или казалось сном, судьбы плетущим нить.
В такой, должно быть, день был Моцарт у Сальери…
Никто и ничего не может изменить…
            СКВОРЕЧНЯ
Лист упал. Покинуты скворечни.
Как в берлоге, тянет в сладкий сон.
Путь, который называют Млечным,
Холоден, хотя и полон солнц.

Вдумайся – Галактика! Не малость.
И доступна только лишь мечтам…
Почему-то мне всегда казалось,
Что моя скворечня где-то там.
              ***
Испещрена заметками тетрадка,
Но всё ж черту не время подводить,
И звёздных иероглифов загадка
Всё также продолжает бередить
И ум, и душу… Космоса стихия,
Уж сколько лет в её глаза гляжу,
Мне почему-то кажется – стихи я
В глубинах этой бездны нахожу;
В ней тайна нашей сущности сокрыта,
Она напоминает мне в пути,
Что нами что-то важное забыто,
А что? Как знать, сумеем ли найти.
             ***
                Николаю Ерёмину
Стремительно в песок уходит время,
Я на него гляжу, как на пращу,
И сам себя готовый клюнуть в темя,
Неясно что, но всё-таки ищу.

Казалось бы, Надежды не осталось,
Слабеют руки, дёргается бровь,
Со мною за грехи все расквиталась
По полной Вера. И ушла Любовь.

Не  смею обвинять их. Не порочу.
Я данное им слово не сдержал.
С вершины слов мне видится воочью
Как часто их нещадно обижал.

Чего ж ищу, теряя осторожность,
Флажками окружённому под стать?

Наверное, последнюю возможность
Другим свой горький опыт передать.
                ***
Прошло, как сон, но сердце вдруг заныло,
Очнулось то, чему и сам не рад,
Та девушка давно меня забыла,
С  которой  я встречался невпопад.

Жизнь у неё была совсем иная,
И без меня слагались день ко дню…
Так отчего, былое вспоминая,
Я сам себя за встречи те корю?
          ***
Филин в чаще прокричал,
Пароход вздохнул далече…
Я тебя не замечал,
Лишь кивал слегка при встрече,

Обходил всегда твой дом
Даже с пьяного загула…
Было лето. А потом
Осень всё перечеркнула.
           ***
В небесах подобье ковки,
Грохот грома, молний плеск…
Брызнул дождь потом неловкий
На деревню и на лес.

Я уставился в окошко,
Там два ворона глядят,
Как заботливая кошка
Повела в подпол котят,

За ослабшим туч броженьем,
Потерявшим  блеск огня,
И, должно быть, с осужденьем
На бездельного меня.
           ***
                Александру Вярчиеву
От снежка с белизною младенческой,
Холодящего детский висок,
И до первой попойки студенческой
Дни текли ручейком сквозь песок.

Попадались в пути уже скептики,
Но соблазн от них был не велик,
Нас устои блюли диалектики
И бродящего призрака лик.

А когда наше счастие скорое
Не случилось  по воле слепой, -
Наступило похмелье, которое
Неуместней, чем долгий запой.
           ***
                Николаю Оганесову
Меня не ставили в пример,
И кто я в жизни карусели?
Когда-то стойкий пионер,
Им, кстати, остаюсь  доселе.

В кострами взвившейся ночи
Мне были вручены ключи
В страну прекрасного далёко,
Я не геройски прожил дни,
Но утверждаю, что они
Дороже мне зеницы ока.
            ***
                К 130-летию Игоря Северянина
От своей поэты пляшут печки,
И душа по-своему болит…
Северянин с удочкой у речки
На чухонском берегу сидит.

Жизнь его трудна и небогата,
А ведь коронован был когда-то
Он среди поэтов королём.
Давние покинуты надежды,
Сгинули провидцы и невежды,
Лишь талант былой живёт при нём.

Он один поэту не изменит.
Всё вернётся. Мир его оценит,
Явит подобающую роль.
Происки забвения неловки.
Терпеливо ждёт своей поклёвки
Он, в любом обличии Король.
              ***
Ещё не время подводить итоги,
Покуда свет стократ сильнее тьмы
Ведут меня неугомонно ноги
В поля, к заливу в пене, на холмы,

К всему тому, что проявляясь въяве,
Пленяло сердце дикой красотой,
Влекло меня ни к суете, ни к славе,
А только к жизни мирной и простой.
      ***
Опять у высохших ракит
Так, мимоходом, без старания,
Закат речушку бронзовит,
А у неё и нет названия;

О том не стоит говорить,
Что к славе в ней не спит потреба…
Но может жажду утолить
И отразить бездонность неба.
           ***
                Геннадию Молодчикову
Цветут раздольно медуницы,
За ними поле и жнивьё,
Река деревни сторонится
И убегает от неё.

Забыв про игры и про книжки,
И без раздумий, так верней,
Мы босоногие мальчишки
Бежим, бежим, бежим за ней.

Бежим, дорог не выбирая,
В одном порыве все – вперёд!
И так прекрасно, что не знаем
Куда она нас приведёт.

      ***

Ягоды краснеют барбариса,
К горизонту тянется река,
Девочка задорная Лариса
Машет мне рукой издалека.

Памяти просроченной утеха,
Детства запоздалое кино,
Я ведь знаю – это только эхо,
Очень скоро смолкнет и оно.
   ***
                Василию Зотову
                в день его 70-летия
Май неказист. Над нами он смеётся.
В обличьях разных предстаёт очам,
То дождиком негаданным прольётся,
То холодом подует по ночам.

Цветёт, но как-то скупо и невнятно,
Не очень  то щедра его рука.
Мелькают в травах солнечные пятна,
Потом их накрывают облака.

Они темнеют, грозами стращают,
И даже градом с ливнем заодно.
Фенологи чего-то обещают,
А вот чего – понять нам не дано.

И стоят ли их толки заморочки,
Давно уже расклады все ясны.
Май на исходе. Он подобен точке
На переходе ветреной весны.

Черёд наступит лету постараться
Явить своё обилие и стать…
Что будет дальше – нам не догадаться,
Поэтому не стоит и гадать.
       ***
Не спеши! Состаришься до срока.
Как умел, старался. Не спешил.
В череде неясностей, намёков
Оступался, врал во всю, грешил,

Покрывался патиной и тиной,
В суете горел и с горя пил…
Понимаю головой повинной:
Не спешил. Но время торопил.

               БУРЯ
                Деревенским друзьям детства
                посвящаю

И вдруг проснулась в небе сила,
И заворчал сердито гром,
И тень от тучи стог накрыла,
И поле ближнее, и дом;

Пыль над дорогой закружила,
И обернулся ветром бес,
И тут же молния прошила
До горизонта свод небес;

Захлопали не в такт калитки,
Дождь хлынул густо, через край,
А мы, промокшие до нитки,
В случайный спрятались сарай.

Не добежали…  Не обидно…
Путь развезло совсем к жилью,
Нам было страшно любопытно
От деда слушать про Илью,

Что это он на колеснице
Принёс и молнию и гром…
Дед тот в сарае жил, как птица
В гнезде… Мы слышали о нём,

Нас наши мамки им стращали,
Что будто оборотень он…
Мы деду крепко обещали
Отвесить радуге поклон,

Когда прощались после бури…
Потом по мокрой шли траве
С крамольной мыслью: сколько дури
У наших мамок в голове.

       СОНЕТ В СТИЛЕ ДЮ БЕЛЛЕ
И что ещё врАли нам напоют?
Что до меня – всё будет мне не внове.
Воздушных замков холоден уют,
Там нет ни сухожилия, ни крови.

Они влекут – не подниму и брови,
Послушать лучше простодушный люд,
Пускай лукавство спрятано в их слове,
За истину его не выдают.

Ход жизни болтовнёй их не нарушен,
К «извечным темам» таинств равнодушен,
И никогда не продают слова,

Не ощущая от того убытка…
А с этими невыносима пытка
Вращать химер пустые жернова.
       ГАДАЛКА
Уже ледок лежит в затоне,
И листья полетели с кущ…
Гадать по линиям ладони
Надёжнее кофейных гущ,

Так говорила мне гадалка,
Та, что из племени старух.
Чего ж рубля мне стало жалко,
По крайности пусть даже двух?

Я может век прожил иначе…
А, впрочем, дело и не в ней,
Я от рубля не стал  богаче,
От неизвестности – бедней.
                ***
Было так, что в спешке неумело
То, что находил, то и терял,
И любви, пошитой ниткой белой,
Слишком  неоглядно  доверял;

Верил в простоватые рассказы,
Уповал подчас на гладь да тишь,
Часто убегал, как от проказы,
От себя…  Да разве убежишь?

Мыкался и снова возвращался
С чувством, будто вылез из дерьма…
Счастлив, кто с надеждой распрощался
Получать все блага задарма.
                ***
Всё, что желаешь, попроси, -
Получишь без труда,
Покуда радуга висит,
И падает звезда.

Любой каприз, всё нипочём,
Всё тотчас, без потуг,
Покуда фея за плечом
Волшебный чертит круг.

И с изумрудами ларец,
И слиток золотой,
И даже – сказочный дворец
С принцессой под фатой.

Но ты не принимаешь дар,
Ты холоден к нему
И говоришь: «Я слишком стар.
Мне это ни к чему».
               ** *
И подумалось мне ввечеру
Не о том, что прожил я беспутно,
А о том, что доступно перу,
Но слагалось в слова неуютно.

Вышел я на свой шаткий порог
И пред ликом иных мирозданий
Сигарету неспешно поджог,
Как когда-то листы тех признаний,

В коих  клялся, что стану иным,
(Вся родня порицала – придурок!).
И рассеялся медленно дым,
Только жалкий остался окурок.
                ***
Словно птица, петь хотел на ветке,
И когда зажглась моя звезда, -
Отроком хрущёвской семилетки
Начал стройку своего гнезда.

Был охоч до всяческого дела,
Жил,  не разделяя дни на дни,
А звезда горела и горела
Ядерному топливу сродни.

Не ленился у других учиться,
Бодро обустраивал уют…
Оказалось: я – морская птица,
А морские птицы не поют.
           ** *
                Владимиру Монахову
Сквозь щёлку в задёрнутой шторе
Луч света проник до поры,
В его златотканом просторе

Возникли иные миры,
Подобьем планет и галактик,
С теченьем орбит и времён…
Я в жизни прагматик и практик,
Но всё же гляжу удивлён.
 
Забыв о своём постоянстве,
В догадке нелепой притих,-
Возможно, что в том я пространстве
Пишу неприкаянный стих,

Живу незаметно, мечтаю,
Иллюзией глупой томлюсь,
А в этом – его я читаю
И с другом далёким делюсь.
                ** *
Чего же помрачнел ты вдруг лицом,
Ведь был всегда невозмутимей гунна,
Когда же смог свести конец с концом,
Не помогла лукавая Фортуна.

И оказалось – недалёк предел,
Иные ныне до успеха падки,
А ты свои удачи проглядел,
Богиня отвернулась, взятки гладки.

Всё в прошлом. Там твой лик запечатлён.
Могло быть разве что-нибудь иначе?
Но если духом ты ещё силён,
То значит не потерян для удачи.
             ***
Ничего нету сказки чудесней,
Я сказал себе: «Не обессудь!»
И стрелу запустил в поднебесье,
И за нею отправился в путь.

Далеко та стрела улетела,
Отыскать её я не спешу,
Всё слоняюсь по свету без дела,
Да стишки ненароком пишу.

                г.Ростов-на-Дону
ОЛЕГ БОРУШКО





ГЕНИЙ РЕМЕСЛА

"Монблан" не пишет, и "Мартель" горчит,
да и душа не требует соблазна.
Мария, я надеюсь, ты согласна,
что без соблазна - рукопись молчит.
Вернее, ничего не говорит,
как ни тасуй и ни коверкай слоги.
Я словно бы шагаю по дороге,
где ни одно окошко не горит.
А вспыхнет на последнем этаже,
поманит - долгожданная примета!
Но знаешь наперед источник света,
и гаснет свет в окошке и в душе.
Уехать? По накатанной пойдёшь
в гараж, где всё налажено к отъезду:
автомобиль, готовый мчаться к месту,
где впечатленья сыплются, как дождь.
Зарницы человеческих страстей,
действительности влажные картины -
лишь мутный оттиск подлинной картины,
речитатив для сводки новостей,
трезвон прибрежной гальки. Здесь пора
сказать стихами, то есть безыскусно:
расплатой за познание искусства
является молчание пера.
Но в роли полномочного посла,
с конца капота весь - лазурь и никель,
мне салютует в солнечной тунике
немой и гордый гений ремесла.
 



Б. БЕКТЕМИРУ

Поэт Сагидуллин придумал поэму про кошку,
про кошку с египетским именем Тинтуарет.
Поэт Сагидуллин и кошка сидят у окошка -
у них на Басманной другого занятия нет.

Мне кошка не кажется вовсе достойным предметом
для изображения или расхода ума.
А вот Сагидуллин - 400 строк, и при этом
поправился телом и порозовел, как хурма.

А может, конечный, божественный смысл искусства -
найти себе кошку по имени Тинтуарет,
купить табурет и, следы пересыпавши дустом,
зажить на Басманной, в доме, которого нет.


* * *

Вечер настолько хорош -
лишние краски сотру:
ты никогда не умрёшь,
я никогда не умру.

Мы говорим о другом,
в чёрное смотрим окно...
Мы никогда не умрём,
просто пройдёмся в кино.

Там, на экране пустом,
в чёрных и белых тонах -
девушка в платье простом
парень в потёртых штанах.

Цвет отключили и звук,
вот, без ненужных прикрас -
пара сияющих рук,
пара сияющих глаз

в ломких пунктирах конца
лучшей из всех кинолент:
два негасимых лица
в самый последний момент…

Рябь по экрану и дрожь...
Плечи твои заберу.
Ты никогда не умрёшь.
Я никогда не умру.



СПЛЮ С ЛЮБИМОЙ

Без повода, задолго до рассвета
проснувшись, находил глазами руку,
я находил её почти по звуку,
как узнают собрата по привету.

У самого лица, поверх подушки,
ладонью книзу, собранная в горсти...
Не отрываясь, я глядел послушно,
по недосмотру приглашенный в гости.

Как тайное переливанье крови,
в окне менялись очертанья ночи.
Я, недвижим, лежал с рукою вровень.
Я сам себе казался беспорочен.

И, различая жилки на запястье,
то сложные узоры, то простые,
я чувствовал, как наволочка стынет
у подбородка вестником несчастья...

СОН

Мне снился сон: я не люблю тебя.
Я силился и не умел проснуться.
Так рубят лес в начале сентября:
ни покраснеть, ни увернуться...

Высокий лоб, знакомое лицо,
зелёные глаза, простые речи...
Но равнодушия худое пальтецо
небрежно брошено на плечи.

Проверил, циркулирует ли кровь.
Вот это я, глядящий на подругу.
Я  не люблю. И эта нелюбовь
сродни пещерному испугу.

 
ГЮЗЕЛЬ
блюз

Я не храню семейные обеты,
мои кумиры - ночь и алкоголь.
Все кошки серы, грешники отпеты,
и ангелы пострижены под ноль.

Как в смертоносном танце Саломея -
туркменочка со шрамом на лице -
любила, словно бы писала мелом
на белоснежном ватманском листе.

Она любила, ах, как она любила!
Всё это было, было, было, было!

Ей не терпелось выглядеть живее,
чем лица предков в глиняных гробах,
но голый почерк ветра-суховея
сквозил в её движеньях и губах.

Он звал подняться с купленной постели
и разрешить рискованный вопрос:
какие духи дремлют в гибком теле,
и что сулит рисунок тонких кос?

Но не уйти от пагубных объятий,
и в ужасе, не расплетая рук,
я с содроганьем слушал стон проклятий
из ветра, завывавшего вокруг...

Она любила, ах, как она любила!
Всё это было, было, было, было!

Я раскалялся в пламенных порывах -
подобье солнцем выжженных пространств -
и гибельная грация надрыва
была верней - дика и горделива -
всех на земле бесплатных постоянств.

Ах, не ищите в голосе трагизма -
трагизм смешон, когда такая власть!
И исцеляет душу от цинизма
за пять червонцев купленная страсть.

КРАСИВАЯ

Девушка тупая и веселая,
море голубое и ленивое.
Я лежу и думаю, что всё-таки
лучше бы она была красивая.

Я б тогда побрился новым лезвием,
подошёл, кусая сигарету,
и сказал, предчувствуя последствия:
 - Даже не с кем выпить “Амаретто”!

- “Амаретто”? - встрепенулась девушка.
- “Амаретто”? - вскрикнула подружка.
- Мы хотим попробовать немножко,
вот у нас пластмассовая кружка.

И какое тут пошло веселие!
И притом без всякого усилия!
Поцелуев огненная серия!
Если бы она была красивая.

МОИМ ДРУЗЬЯМ

Шофер Кастуев тягостно вздыхает
и понемногу прибавляет газ.
Мои друзья опять переезжают
с чужой квартиры в двадцать первый раз.

Немолоды. Один разбит подагрой,
другой от сластолюбия пунцов -
волшебник слова Виктор Пеленягрэ
и модный композитор Степанцов.

С чужой квартиры на чужую хату,
на горький хлеб и чайничек взаймы.
Когда-нибудь, когда-нибудь, ребята,
произойдет! И это будем мы:

Внезапно, как сдается недотрога,
судьба раскинет сказочный шатер,
что даже скептик и марксист Кастуев
смахнет слезу и скажет: “Перебор!”

 
МЕСТА

Полночный бар. Негромкий говор кружек.
Исполненный величия бармен.
Пью алкоголь. И голову закружит
обманчивая жажда перемен.

Она уходит. Он уходит  с нею.
Гармонии случайный образец.
Пью за него. И заново пьянею
от хмеля очарованных сердец.

Горячее шампанское надежды,
прерывистая линия мечты.
Из грусти и безумия невежды
Рождается химера красоты.

Спит на окошке кот бессмертно-рыжий:
виновник ослепительных минут
на продувной, крутой и скользкой крыше –
он предпочел селедку и уют.

В руке бокал, в кармане сор и мелочь –
вот человек. И суть его проста:
что не сказалось или не допелось –
в конце концов нашло свои места.


ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Мне не идет на ум прямая речь:
Дурные сны, жаргон и экивоки.
Простая мысль дробится на намёки -
не подступиться и не подстеречь.

Наедине беседую с собой
на языке метафор и подтекста,
как будто впал в искусственное детство,
и некому позвать меня домой.

Запас простых и однозначных слов
и прямиком поставленных вопросов
иссяк, как ром в каюте у матроса:
кто был авгур - сегодня птицелов.

Кто на базаре, пьяный звездочет,
кружил умы без счету и разбору,
теперь в шинке последнего разбору
кричит слуге, что неразборчив счет.

Прямая речь – поставь себе тире,
потом открой заветные кавычки,
найди на шее тонкий шнур отмычки,
замри и слушай: осень на дворе.

НОСТАЛЬГИЯ

Мы плюем на Россию с высокой сосны,
с низкорослого, если точней, кипариса.
Никакой ностальгии. Попробуй, засни,
когда нет ностальгии и хочется риса

пополам с кукурузой в канадском соку,
но спускаться на кухню - четыре пролета.
Карусель вентилятора по потолку -
дорогая метафора Аэрофлота.

Ностальжи! Как мы были тобою полны,
успевая прочесть от Калужской до Центра
ксерокопию автора первой волны,
а теперь - УКВ, да и эта с акцентом.

Ностальгия, откликнись! Помру - не дождусь
твою гордую светлость неженского рода,
эмигрантской колоды верительный туз,
провожатый в бессмертие с черного хода.

Преимущество плача. Достоинство слез,
неуемной тоски по великой России.
Привилегия знати - при виде берез
становится грустнее, а значит красивей.

Мне б хватило намека, осколка, мазка,
многоточия в самом конце разговора…
Бесполезно. Я вижу при слове “Москва”
юбилей счетовода с лицом коронёра.

Одинаково пахнет, в любую волну,
подмосковных полей чернозём в парусине
на груди стариков, потерявших страну,
и детей, потерявших тоску по России.
 
Идеал
Город Гринвич. Сбылся идеал:
я торгую антиквариатом.
И таким довольны вариантом
Я и Нулевой меридиан.
Он проходит через мой лоток
(в яркой электрической оправе),
и легко, в своем уверен праве,
делит мир на Запад и Восток.
И мои, из неизвестных стран
строгие старинные предметы,
рассказав ему свои секреты,
туго набивают мой карман.
Отступают прах и суета.
Мне ясны мои координаты,
Долгота и памятные даты,
Широта. Какая широта
В лондонском тумане! Легкий пар
С губ любимой. Рядом с антикваром
Ей всё снится, что уходит даром
Столь дорогостоящий товар.
И дает согласье на диван,
На халат, на грубое безделье,
На стихи, на прозу, на без денег...
Только нулевой меридиан
Ночью, точно так же, как и днем,
Продолжает тонкую работу.
Старый рынок каждую субботу
Ждёт героев в логове своем.
 
СТАРЫЙ РЫЦАРЬ
(отрывок)
1.
Непогода. Готика. Укрыться,
Трогать фрески, киноварь и смальту,
И увидеть: запоздалый рыцарь
Возвратился умирать на Мальту.
Рассветает. Солнечные блики
По воде, как сполохи прозрений.
Переметы желтой повилики
В потемневших трещинах строений.
Золотой прибой по-детски смирен,
В доках - кипарисовые реи.
Ничего не изменилось в мире,
Разве ветер тише и добрее.
Побродил по старым бастионам,
Упиваясь запахом тумана,
и узнал по голосу, по стонам
благовест Святого Иоанна.
Встрепенулся, дряхлый и недужный.
Старый кречет, умирая стоя,
Так услышит в воздухе ненужном
Шелест крыл за шорохом прибоя.
Под землею, там, в подземном склепе
спят друзья под тихий говор Леты
под профанов неумолчный лепет
над могилой Жана Ла-Валетты.
Славный Родос, ропщущие греки,
Торжество свирепого ислама
Смертью запечатаны навеки
В саркофаг Филиппа Лилль-Адама.
Там, все там, под каменной плитою
Скрыты от докучливого слуха…
Но гудят над бронзою литою
Устремленья царственного духа.
В городе, достроенном не ими,
Над землей, их политою кровью,
Все звучит торжественное имя
И в ночи приходит к изголовью:
«Суверенный Орден Иоанна!»
Сколько крови, доблести и спеси
на алтарь Земли Обетованной,
где теперь паломники и бесы!
Ветер из Фалерно и Рагузы
За кормою легкого фрегата,
Состраданья тучная обуза
Сарацинов, взятых из Эйлата
Зарубить. Один все время плакал,
Говорил (а юнги с рей глазели),
Что недавно, милостью Аллаха,
Первый внук родился у Гузели,
верно - ангел. Дальше глупо бредил
и хватал за руки капитана,
голосил, покудова не встретил
римский кортик яблоком Адама.
Содрогнулся рыцарь, вспоминая
трепет жизни в сарацинском теле.
Правда духа... Вот она, нагая
правда плоти в нашем правом деле.
Правда, правда! Сколько ни томиться,
Почитая душу выше тела,
Дух опять смущенно сторонится
Вознестись и следом оголтело
Возвести жестокие движенья
В образец бестрепетной отваги.
Юный турок видит отраженье
Смерти деда в шелесте бумаги,
В начертанье строгого приказа:
«За магистра, папу и за веру»...
И кривой усмешки изувера
не сдержать ему при виде Спаса.
Имя, имя... Скоро растворится
в желтом пекле варварского лета.
И обвел глазами старый рыцарь
запыленный пригород Валетты.
2.
В тот ноябрь, сколько ни просил он
силы у Святого Иоанна,
все одно мерещилось «И Анна...»
Анна из простуженной России.
.
МОНОЛОГ  МОЛОДОЙ
- Ты прекрасен, как лето в Триесте,
как вино после часа любви,
только ты не мечтай о невесте,
только замуж меня не зови.
Ты для нежности слишком раскован,
а для пламени - слишком умён.
И откуда прибило такого,
из каких неизвестных сторон?
Ничего это, милый, не значит,
и меня не волнует ничуть.
Просто холод снаружи собачий,
вот в тепле и волнуется грудь.
Я всё это давно пролистала,
что ты только собрался назвать,
оттого удивительно мало
остается друг другу сказать.
Молодой, не суди себя строго!
Если встретил, кого не искал -
то не промысел Господа Бога,
это просто дорога узка,
это просто расшатаны нервы.
Кто по этой дорожке ходил -
уж тому не покажется первым
всего-навсего тот, кто один.
А теперь - говори свою цену
(Одинокий - уже не любой!)
За мою холостую измену
нынешней ночью с тобой.

Из венка сонетов для Рубоко Шо
1.
Настала ночь. И в дымке сновидений
на пагоды прозрачных островов
слетела тень. Сквозь пелену веков
обрёл черты богоподобный гений.
Взметнув ладони, лунный диск закрою,
он вздрогнет, и девичий силуэт
по шелковому занавесу лет
вдруг обведёт дрожащею рукою.
И кругом голова пошла, и роком
повеяло под пологом кровати,
и я вошла в блаженный сон Рубоко,
пружиня на невидимом канате.
Любимый, присмотрись, и ради бога
не признавай прекрасную Комати;!
2.
На пагоды прозрачных островов
перекрестись, и проступают лики
среди узоров вещей повилики
по алтарям языческих богов.
Замри! Витает месть над этим местом,
Иные тени и любовь иная,
горячий голос стонет, умоляя
на языке чужом и неизвестном.
Сбывается пророчество, и бьётся
в тугие сухожилия столетий,
и потаённый смысл распадётся
на очевидный, косвенный и третий,
и три свечи погаснут. И взметнётся
пылающий трилистник на рассвете!
5.
Взметнув ладони, лунный диск закрою,
и тень слепит тебя, и я ревную,
что на неё походит, на дневную,
мой силуэт полуночной порою.
Колотит дрожь. Согрей меня, согрей!
Но, словно между небом и землёю,
между столетий любят эти двое
в метели отрывных календарей.
И кругом голова, как безнадежно,
бессрочно, и проникнуть невозможно!
Но я срываю сроки, как одежду,
и приближаюсь. И вплетаюсь между -
стенаньями и обоюдной дрожью,
и страсть горчит излишеством, как ложью.
6.
Он вздрогнет, и девичий силуэт
в проеме изукрашенной беседки
качнётся, словно яблоневой ветки
по небосклону мимолетный след.
И, возвратясь к любовнице, напрасно
старается перебороть испуг -
стыдливый зов пригрезившихся рук
поманит вдруг пленительно и властно!
И голову закружит от желанья
постичь мираж - обманом, как-нибудь…
И он продлит искусное лобзанье,
губами к той прокладывая путь
по телу этой. Силясь утонуть
в необъяснимом ужасе познанья.
8.
Вдруг обведет дрожащею рукою
мой силуэт на чёрном небосводе,
запечатлит, и остаюсь такою -
покорная, и значит, на свободе!
Смущенный, упиваясь без конца
видением, возникшим в поднебесье,
вздохнет, и холод донесёт к невесте
колечко пара - словно для венца.
Забудется от головокруженья,
что я отныне - только отраженье.
Посыплются из Книги Перемен
сухие листья будущих измен
на равнодушное изображенье,
из всех соблазнов выбравшее плен.
12.
Пружиня на невидимом канате,
я прохожу кварталами Киото,
мне всё равно - безроден или знатен,
я продаюсь, и покупает кто-то.
В дешёвом треске рисовых подстилок,
на решете бамбуковой завесы
ищу ответ, заранее постылый,
ищу ответ, и радуются бесы:
Каков предел, порядок или мера,
и за какой невидимой границей
горячка страсти в жажде насладиться
вдруг переходит в область Люцифера,
и сладострастья огненная сфера
поражена отравленною спицей?
13.
Любимый, присмотрись, и ради бога,
сорвав одежд стеснительные путы,
по пояску из шёлкового жгута
перечитай судьбу свою, Рубоко!
Он простодушно следует изгибам,
лаская неотступно и змеисто
игривый стан. Бестрепетно и чисто
прикосновение. И бесполезно, ибо
любить безгрешно, искренне и стойко -
какой пустяк для женщины, не так ли?
Сюжет исполнен жизни, если только
под высочайшим замыслом спектакля
в финале - блуд, злодейство и попойка.
Чем чище страсть - тем выше неустойка.
14.
Не признавай прекрасную Комати
во мне, приобретённой по дешёвке,
а лучше на истрёпанной циновке
передохни, расплатимся, и хватит.
Ты выпил залпом пряную усладу
всех ухищрений, годных для мужчины,
но ты не понял смысла и причины
безмерных ласк за мизерную плату.
Темнеет небо. Отлетает прочь
моей молитвы выдохшийся голос.
На косогоре перезревший колос
роняет зёрна крупные, точь-в-точь
как ты - пресыщен, холоден и холост
и позабыт. И наступает ночь.
  Оно-Но-Комати – известная поэтесса и куртизанка Древней Японии, родоначальница жанра пятистиший-танка.

ЗВЁЗДНЫЙ ЧАС
                Куртуазным маньеристам посвящается               
А вот и Юрченко прославился в Одессе,
его портреты продаются на Привозе,
его там любит девушка Олеся,
прописанная в Риге у свекрови.
У Степанцова вышло в “Новом Мире”
семнадцать строк на темы молодежи.
Он любит Родину, а к вечеру поближе
брюнеток с бесподобным цветом кожи.
И Пеленягрэ - уж, казалось, кто бы!
Со скрипом прописался - а туда же.
Дурацкой песней про любовь до гроба
обогатил дырявый “Кругозор”.
А что же я? Я - самый симпатичный,
веселый, и всегда простой с народом,
и с девушками ловкий и тактичный,
и десять лет прописанный уже?
А я угрюмо жду, пока разлюбит
Олеся - Юру, Вадика - брюнетки,
а Пеленягрэ сходит в вендиспансер,
и девушки поймут, что есть на свете
достоинства важней, чем популярность.
ЗАКАТ КУРТУАЗНОГО МАНЬЕРИЗМА
Я не верю в декабрь, в его лицемерную скуку,
в перепады и странные выверты температур.
В декабре Вы впервые подали мне тонкую руку
и сказали: “Артур!”
Я ответил: “Миледи, как странно, как странно, миледи!”
То есть, если по-русски: “Пройдемте скорей в кабинет”.
Вы сказали: “Артур!” То есть - “Могут увидеть соседи”.
То есть, если по-русски - “Почему бы и нет?”
Но тогда в ресторане уже не нашлось кабинета,
а в соседнем и вовсе с утра застрелился бармен,
и тогда я подумал: “Миледи, а что если это
мы отложим до завтра?” Во мне говорил джентльмен.
Вы сказали: “Артур!” То есть - “Может, пройдемся по парку?
Я там знаю один восхитительный куст бузины!”
Я ответил: “Миледи, мне душно, мне попросту жарко,
Но, пардон, босоножки - не лучшие санки для русской зимы”.
Посудите теперь, каково на Руси джентльменам.
Вы сказали: “Артур!” приоткрыв восхитительный рот.
То есть - “Да, ну конечно. Да, я потерплю непременно.”
То есть, если по-русски - “Вы, месье, идиот!”
Весь остаток зимы вспоминаю в кошмарном тумане,
бесконечные ночи у Вас в будуаре, когда
Вы коварно бросали в жаровню моих ожиданий
то лучинки намеков, то скользкие кубики льда...
По весне, заложив напоследок деревню под Псковом,
сторговал у прохожего дюжину белых гвоздик
и явился в Москву без калош и во фраке неновом,
и безлунною ночью на Вашем пороге возник.
Вы, увидев меня, грациозно одернули блузку,
прекратили бостон с подпоручиком из гренадер,
подошли и сказали: “Артур?” То есть, если по-русски -
“Расскажите подробней о пользе хороших манер”.
ПРИВЕТ
Привет, Булат неугомонный мой,
ну как ты там, скучаешь по столице?
Или твоя привычка сторониться
Не признаёт, что хочется домой?
В душе разлад, похожий на уют,
и каждый день весь день проходит мимо.
Я привыкаю к водке “Абсолют”,
ты - отвечать на имя Серафима.
Но изредка, в молитвенной тиши,
перед святым и непорочным ликом
ты потихоньку в мыслях согреши,
скажи: “Благослови его, Владыко!”
НА СМЕРТЬ САШИ БАРДОДЫМА
«… на окраине города Эшеры убит боец               
российского добровольческого отряда Александр Бардодым»               
Из газет.               
Убит поэт. У белой кромки моря
Смывает след абхазская волна.
В столице – спят. В провинции – кемарят.
Поэт убит – и кончилась война.
Нелепо: добровольный узник чести.
Так хочется отпрянуть и солгать.
Весь мир нелеп. Да сердце не на месте,
Поэт в России меньше, чем солдат.
Такой расклад. Такие злые годы.
Виток судьбы, как линия курка.
Ты лег в Эшерах. В светлый гимн свободы –
Последняя абхазская строка.
ДЕНЬГИ
Я снова еду на такси,
я сказочно богат.
Так исторгает ноту “си”
натянутый шпагат.
Я не согласен жить за так,
мне нравится платить
таксисту рубль за пятак,
но мне должно хватить
ещё хотя бы на квартал,
хотя бы до зари.
Как я нелепо скоротал
неполных тридцать три!
Я лихорадочно плачу
за каждую версту,
мне наконец-то по плечу
настигнуть пустоту.
Мой увлекательный урок
с ума сведет умы:
я никогда не тратил впрок,
а значит - жил взаймы:
не то платил, не то совал,
не то недоучил.
Переплатив, я разорвал
слепую связь причин
и вывел новую мораль
для верного пути:
плати за то, чего не жаль,
прозренье – в забытьи.
Плати за худшие года,
плати за барыши,
плати за всё, что никогда
так и не совершил!
Бьёт на табло за четом чет,
как будто вечный шах,
и в ритм счётчику стучит
безумие в висках.
Все это сумрачная ложь:
“кто беден - тот силён”.
Судьбе не верить ни на грош,
а только на мильон!
Стряхнуть уверенности прах
и убеждений муть -
такая власть, такой размах -
вот денежная суть!
Педаль утоплена в полу,
как смысл в небесах,
и только дворник по стеклу,
как стрелка на весах

МЕТАМОРФОЗЫ
Я стал бизнесменом, продав за валюту талант,
отпала охота страдать за большое искусство.
Я стал аккуратен на службе и в сексе педант,
и смуглые девушки мне демонстрируют чувства.
Меня простодушно осудит бездомный поэт,
угрюмый прозаик презрительно сделает брови.
Им не по карману любовь пригласить на обед,
от этого мир предстает недостойным любови.
А я, заработав на службе себе на штаны,
лечу в “Метрополе” порой на такие высоты,
где, сытно поужинав, видят чудесные сны
достойные граждане - гении и идиоты.
ГЕРМАНИЯ
Саше Майсюку               
Германия, любовь моя, прощай.
Разлуку как лекарство назначаю.
Я никому здесь не давал на чай,
да так ни разу и не выпил чаю.
Германия, любовь моя, прости,
не слишком далеко у нас зашло ли?
С любовью да со смертью не шути -
мы проходили это в средней школе.
Я уезжаю. Плохо на душе.
Так повод выпить есть перед уходом!
У нас не вышло рая в шалаше -
все шалаши твои с водопроводом.
Германия, любовь моя, пока!
Банальное прощанье лечит разом.
Кто жил и пил, валяя дурака,
тот никогда не потеряет разум!
КОРОЛЬ
Как хочется про Западный Берлин
составить поэтическую пьесу
без идеологических глубин,
а просто так: любил король принцессу.
И был бы он, пускай себе, король,
влюблённый в молодящуюся Шпрее,
но был бы я - Беляевская голь -
безделкой на его прелестной шее.
Ах, он ведь с первых строчек наизусть
и с первых светофоров нараспашку.
На Цоо-пляс купи меня, курфюрст,
хоть запонкой на старую рубашку.
Купи-купи, недорого возьму,
хоть на четыре пфеннинга проштрафься,
я стану бессловесной, как Муму,
заклепкой на ремне Потсдамер-штрассе.
Я продаюсь за понюх табаку,
от радости, как Кремль, велик и розов,
с Москвою в сердце, стадом на лугу,
и странною душой великороссов.

ГОРОДОК
Азиатчина, дичь и тоска.
Всё по-прежнему, без изменений.
Вытрезвитель, Почёта доска.
Все с пропиской, все за ЦСКА.
Все не любят одно - воскресений.
Ни огня, ни борьбы хромосом.
Этот город, мой город удельный,
спит безумным, безудержным сном.
За субботой идет понедельник.
Его не разбудить поутру,
и к полудню, и вечером тоже.
Я, видать, ему не по нутру,
бестолковый приезжий прохожий.
Не откроет скрипучих ворот,
не укроет приветливой сенью.
Никогда, никогда не придёт
мой родительский день - воскресенье.
Эмигрантов не видит в упор,
не заметит, хоть вылезь из кожи.
За пророка - простой светофор,
фас и профиль которого схожи.
Ах, какая, какая тоска!
Чушь провинции, глушь невезенья.
Я кораблики в лужу пускал...
Я старался, да не отыскал.
До свидания, до воскресенья.
ЛА-МАНШ
Машина, море, ночь. Ночь без луны.
Грешит прибой о жизни бесконечной.
Ах, если б дочь! Она б читала сны.
Я ей бы их рассказывал, конечно.
Но не сложилось. Приступ немоты -
прилив согнал меня с конца причала.
Вот так сухим выходишь из воды,
отдав концы, а, может быть, начала.
Сигара, ночь, Ла-Манш. Дымок страстей
уходит в люк белесым привиденьем.
Над рычагом коробки скоростей
немеет руль, и ноги под сиденьем.
Машина, ночь. Красивый пьедестал.
Прибой устал грешить, и ночь устала.
Ах, если б дочь! Она бы долистала
До той главы, какой не написал.

ПЕСЕНКИ С МАЛЬТЫ
ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ
Открою банку с маминым вареньем,
Накрою стол и дом украшу сам,
И сочиню друзьям стихотворенье
И прочитаю тусклым небесам.
И так сижу под фикусом в садочке,
(здесь фикусы, и в каждом доме сад),
и пью вино до той последней точки,
когда уже не хочется назад.
Припев:
День рожденья за границей,
Схорониться, схорониться.
Именины на чужбине –
Апельсины на рябине.
Перед глазами – прежнее веселье:
Нам было можно все, чего нельзя.
Красивый дом, сплошное новоселье,
Да только где же старые друзья?
Им невдомек, что за столом негусто,
им кажется, что полон дом гостей,
что за границей не бывает грустно,
они звонят - и мне еще грустней.
Я отвечаю с гордостью подранка
(По телефону легче напрямик):
«Полно гостей, девчонок и подарков,
Алло, не слышу, музыка гремит»…
«Ну, будь здоров! В Москве уже светает…
беги к девчонкам, свечи приготовь»...
И я бегу. Уставлен стол цветами.
Толпа народу. Музыка. Любовь.
ВИЛЛА РОЗА
Вы не особенно красивы,
Я, не особенно робея,
Спросил, приблизившись лениво:
“А где живет такая фея?”
И ваши трепетные губы
пролепетали: “Вилла Роза!”
И на песок далекой Кубы
Упала тихо папироса.
Припев:
«Вилла Роза», «Вилла Роза»,
А в Москве бушует вьюга,
Есть реальная угроза
Сбиться с правильного круга.
«Вилла Роза», «Вилла Роза»!
Что со мною, что со мною?
Неужели под луною,
Существует «Вилла Роза»?
Вы на глазах похорошели,
Хмельная тайна Виллы Розы,
Как на ривьере в Ла-Рошели
Цвели карибские мимозы.
И поцелуй на фоне моря
Дрожал, как лунная дорога,
Моя любовь, моя неволя,
Моя ночная недотрога!
И я понес тебя по пляжу,
Под шум прибоя в поднебесье.
Мою любовь, мою пропажу,
Мою молитву о невесте.
Сбивайся с правильного круга,
Сбывайся, страшная угроза,
Спасибо, Куба, за подругу,
И за подарок, Вилла Роза!
КОРОЛЕВА
Воробьевы Горы, середина мая,
Сцена на экзамене немая.
Мы глядим направо, потом глядим налево:
В комнату заходит королева.
Припев:
Королева университета
С факультета солнечного света,
Легкою походкою по ходу
Королева делает погоду.
Королева грустно смотрит на билеты,
Рыцари, проверим пистолеты.
Вы, барон, направо, вы, шевалье, налево,
Рыцари, умрем за королеву!
Королева смотрит, академик замер -
Непонятно, кто сдает экзамен.
Только шаг направо, и только шаг налево –
Рыцари умрут за королеву.
Дальше сомневаться было неприлично:
Академик выставил «отлично».
Посмотрел направо и посмотрел налево
И промолвил тихо: «Королева!»
ПЕСЕНКА ПРО ПАРУС
Ни весел, ни богат, скоро закат, подождем.
Осенний ветер залатал
пустынный пляж
желтой листвой.
Поговори со мной, прибой, и успокой - как там мой дом?
Прибой ответил: свет погас, и дом закрыт, и дом не твой.
Припев:
Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом.
Поломан компас, но стоит высокий
в небе Орион.
Белеет парус одинокий
в тумане моря голубом.
Затоплен трюм водой, но дух высокий,
кочевой - манит за собой.
Как старый атаман, сыплет туман серебром.
Лежит ракушка возле ног.
Перевернем.
Каждый виток
наполнен пустотой, напой детский мотив: мы не умрем.
Ракушка скажет: «Поздно, брат, о пустоте ты спеть не смог».
Рисую на песке последний намек: теремок.
С одним окошком и трубой,
в окне цветок,
в доме покой.
Поговори со мной пока держит рука, вьется дымок.
Ты раньше, чем нарисовал, перечеркнул своей рукой.
ВАЛЬС
Зимнее море, порывистый ветер, ненастье.
Трудно дышать человеку в такой такой чепухе.
Изредка брызгами бросит короткое “здрасьте”,
словно солёный от долгого плача букет.
Трудно дышать человеку в такой такой чепухе.
Припев:
Море волнуется, море волнуется, раз,
зимнее море, студёное море, четыре.
Только четыре счастливых часа на Таймыре.
Что за Таймыр, да и что за бредовый рассказ?
Люди любуются морем, подняв капюшоны,
Море несется в ночи, закусив удила.
Бог этой ночью не станет беречь бережённых.
Бог этой ночью забыл про людские дела.
Море несётся в ночи, закусив удила.
Припев:
Море волнуется, море волнуется, раз,
зимнее море, студёное море, четыре.
Только четыре счастливых минуты простора.
Снова не в рифму, и что за нелепый каприз?
Близится утро, и море еще свирепеет.
Люди ушли, только я и сырой парапет.
Пена в лицо, и хорошая куртка не греет.
Зимнее море, привет тебе, море, привет.
Люди ушли, только я и сырой парапет.
Припев:
Море волнуется, море волнуется, раз,
зимнее море, студёное море, четыре.
Только четыре счастливых мгновения в мире.
Зритель спеши, торопись, пока шторм не погас.
Море волнуется, море волнуется, раз,
Зимнее море, студёное море, четыре.
Только четыре счастливых мгновения в мире.
Только четыре, совсем невеликий запас.
ЕГИПТЯНКА
На мотив Андрея Галамаги
Чудесные глаза прелестной египтянки,
Небесного лица открытые черты.
Откуда здесь она, на тусклом полустанке,
затерянном вдали от городской черты?
Что обещает взгляд, испуганный и дерзкий,
Из самой глубины упавший на меня?
По-детски одинок, или жесток по-детски,
Тысячелетнего исполненный огня?
Она стоит одна, безмолвию покорна,
античный амулет, чей замысел - ничей.
И подмосковный снег ложится на платформу,
И тает под луной египетских ночей...
Припев:
И я иду ко дну,
И некому помочь!
Полжизни за одну
египетскую ночь!
Я замер на краю, не в силах оторваться,
переступить за круг вокзальных фонарей.
И глядя на неё, услышал шум оваций,
фиванских колесниц отточенный хорей.
Она не утаит того, что вы таите,
Над естеством земным её бессильна власть,
И Клеопатра в ней сильней, чем Нефертити,
И гордости сильней языческая страсть.
Я думал, я давно отчаялся и вырос,
мечту не залучить в потрёпанный рукав.
Но чёрно-белых шпал египетский папирус
По пунктам возражал: не прав, не прав, не прав!
Вот свистнуло вдали, как хлесткое: изыди!
Я встрепенулся, я обмолвился: постой!
Метнулся снегопад, как мантия Изиды,
за девичьим плечом, за вечною мечтой.
ЛОНДОН
Я брожу по Лондону один,
Хорошо одетый господин.
Он ничем не знаменит,
Он подымет воротник,
О чём-нибудь московском загрустит.
Припев:
А в Москве, наверно, звездопад,
Как тогда, пятнадцать лет назад,
Звездопад!
Захожу в волшебное кафе.
Старичок в потертом галифе
Охраняет гардероб,
Берёт пальто через порог
И мне любезно тянет номерок.
Наверху написано: «Москва».
Закружилась сладко голова.
Я – московский номерок,
Кто меня не уберёг?
И кто вернёт, когда наступит срок?
Номерок - побудь, побудь со мной.
Мне давным-давно пора домой.
Номерки не уносить,
а так хотелось попросить
о чём-нибудь московском погрустить.

Николай Ерёмин, Зоя Кочеткова, Олег Борушко

Москва-Лондон-Москва


ЕЛЕНА ЯГУМОВА

ВСТРЕЧА

Мы встретились – Мудрец  и Потаскуха -
Свет Истины и Истина  любви,
И зрения лишённые, и слуха,
Послушные велению крови.
Двадцатый век. Россия. Бездорожье.
Одной тропой - на рынок и во храм.
Одной дорогой к вере и безбожью –
Не разойтись, не разминуться нам.
Коснись, Мудрец, моих нежнейших лилий!
Летит к моим ногам твой звёздный плащ...
Не ослепляют истину светильни,
Цветка любви не унижает грязь...

В ПУТИ

Эта белая дорога
К нашей тайне не причастна.
Эта на сердце тревога
Для безумцев не опасна.
Принимай меня на веру,
Не поверишь – не поймёшь.
По библейскому примеру
Жизнь – заведомая ложь.
Лгут цветы, вобрав сиянье
Чистых солнечных лучей.
Нашей тайне оправданье –
Чистота грядущих дней.

***
Ласкай меня губами жадными,
Я так хочу тебя – до дна...
Ночами томными, прохладными
Постель мне нищенски тесна...
Я вся налита сочной свежестью,
Как травы майские в лугах...
Перед твоей зовущей нежностью
Паденье мне – сладчайший страх...
О, это таинство слияния
Двух тел – рождение души...
О, этот миг распознавания
Времён в безвременной глуши...
О, это таинство зачатия
И целомудренность греха...
Благословляю час Проклятия
 И Еву с яблоком в руках...

АПОКАЛИПСИС, 1988 год

Огнём охватит ветряная грусть –
Ты успокоишь облаком объятий...
Я никого с тобою не боюсь
И ничего – ни смерти, ни проклятий...
Наедине – нежнейший из мужчин,
Меж нами Бог да сумасшедший ветер...
Последние избранники вершин -
Летим над бездной и, сгорая, светим...

***
Я вернусь – и не раз, и не два,
Через час, через тысячу лет…
Отмахнёшься делами едва,
Проклиная мой сладостный свет, -

Проступлю на морозном стекле,
Приласкаюсь пыльцою луча
К твоей нежной руке на столе
И к щеке… А щека горяча…

Не уйдёшь от неистовых мук
Обнимать очертанья мечты…
В исступлённой мольбе твоих рук -
Вечный голод моей наготы…

***
Подогрей мне с дороги вина…
Умасти его горечь корицей
Новогодняя ель у окна
Драгоценной горит плащаницей…
Хорошо бы с дороги  - в постель,
У плеча твоего  отогреться…
Пусть стекло процарапает ель,
Пусть печаль её выплачет сердце…

Только холодно в доме, темно,
Тихо-тихо, уныло, пустынно…
Ель монашкой скребётся в окно…
Догорает в сугробах калина…
У огарка спасенья молю –
Не по мне новогодние свечи…
Я любила тебя и люблю.
Защититься от этого нечем.

МИРАЖИ
«Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории  наших предков, такой, какой нам Бог её дал» А.С.ПУШКИН

Гиблая правда глубин –
Надо  ж такому случиться! –
Ночь отчеканила лица
С прошлым один на один…
По бездорожью вершин
Горечь иных поколений
В складках хранила гряда
Технику и города
И фетиши поклонений…
Странный серебряный свет –
Грозный предтеча сияний –
Высветил для покаяний
В ряд за портретом портрет…
Тенью Полынной Звезды
Скрыты глумливые лица,
Срок им  не вышел виниться –
Боги их в лапах беды.
Я отрешённо смотрю
На суету поколений.
В храме порочных видений –
Иконостас к алтарю.
ЗАВОРОЖЕННЫЕ СНЕГА

* * *
Дождь прошёл. Роняют розы
капли на песок.
Память тупостью занозы
мучает висок.
Это было, было, было.
Только где? Когда?
Так же розу ночь поила...
Острая звезда
в левом краешке окошка
проколола мрак.
В дом внесла бесшумно кошка
сырость и сквозняк —
распахнула тихо двери.
Сад в росе дремал.
Свет звезды пространство мерил,
по листве стекал.
Это было, было, было.
Падала звезда.
И опять из тьмы светила...
Только где? Когда?..

ПРОБУЖДЕНИЕ
Темно-сказочные кроны —
старый парк.
В тишине прозрачной звоны —
солнцу знак.
Мальвы робкое врастанье
в свет зари.
Вдруг ослепшее молчанье —
фонари.
Отчужденность, удивленье
губ и рук.
Свет — внезапное прозренье.
Первый звук,
переулками срываясь
с кручи вниз,
ослепительно взрываясь
шквалом брызг
из глубин вселенской чаши,
из времен —
город, свет в себя вобравший,
пробужден...

* * *
Час росы, мерцающей на камнях
между звезд...
Тень лозы орнаментом на ставнях,
свежесть роз...
Шепот волн, задумчивый, влюбленный
в эхо скал...
Древний челн, веками убеленный,
врос в причал...
Дочка спит, раскинувшись, в улыбке.
Звон цикад...
Луч блеснул над чернотою зыбкой —
звездопад...

* * *
Когда гляжу на блекнущее солнце
сквозь призму туч,
я верю: он ко мне пробьется —
последний луч.
Зеленый, тонкий и упрямый,
прорежет лезвием закат,
и в мир натруженный, усталый
прольется щедрый стихопад...
И в час, когда померкнет солнце
и жить не будет больше сил,
лишь только тот зари дождется,
кто из того потока пил.

* * *
Душит смутная к ночи тревога.
Не к добру на ночь, глядя, метет.
За окном ледяная дорога
соляной синевой отдает.
Неужели несчастье случилось?
Подскажи, Провидение, с кем?
Тихо-тихо звезда покатилась
одиноко, далекая всем.
Кто-то звякнул ключом у порога.
Кто без стука вошел, без звонка?
— Кто Вы? Кто Вы?
— Посланница Бога,—
сумасшедшинка в точке зрачка.
Я пришла с затемненных окраин,
там дороги незрячим мощу.
Да, жилет ее желто-печален,
комья глины пристыли к плащу.
Вдоль лохмотьев безжизненно руки
узловатыми пали плетьми.
После смены воловьей муки —
ни ласкать, ни возиться с детьми.
Я узнала тебя, узнала —
плечи горбятся: боже ты мой!
Ты не в то измеренье попала.
Муза в веке двадцатом — изгой.
Отдохни и иди, бог с тобою.
Горькой солью твой вымощен путь.
Уноси не рожденных с собою,
дай же мне, наконец, отдохнуть.
1988 г.

* * *
Обрушила метель свои снега
и улеглась в объятьях солнца.
Не узнаю холмы и берега —
как будто чья-то добрая рука
сменила стекла моего оконца.
Морозный воздух яростно искрится.
Спешу к нему из пыльного жилья...
Но тут же закрываюсь рукавицей —
изнеженной, мне вдосталь не напиться
из щедрого бокала бытия...
Калейдоскоп искрящихся огней
предвосхищает жажду удивленья.
Стою я среди света и теней
на старой тихой улочке моей,
наполненная счастьем обновленья...

* * *
И не сад, и не лес, а чванливый чиновничий город,
Не охапка сирени, а вязкая горечь дичка.
Деловой Енисей бурунами движения вспорот,
и часовня над городом, счастью и злу далека.
Ну, какая сирень, если листьями скверы заносит,
ну, какая сирень, если астры бесплатно цветут,
ну, какая сирень, если осень, капризная осень
по шкафам рассовала заношенный летний уют.
Ну, чего мне, скажите,  в покое моем не хватало?—
старомодной надежды и грусти, слетевшей с холста.
Я о выставке грёз из газетной тоски прочитала:
и всего-то за рваный на время сдавалась мечта.
И всего-то за рваный — влюблённое лоно сирени.
И всего-то за рваный — безумнейший солнечный шквал.
Продавец ликовал, наслаждаясь внезапным везеньем,
и в нагрузку ко лжи дефицитом любви торговал.
Был во лжи уличён и жестоко наказан безбожник,
за порогом любви поджидала его нищета.
Городок покидал одинокий свободный художник,
сокровенные грёзы дождями, смывая с холста.
Мне за рваный достались бетонные голые стены
и портреты вождей, обеспечивших право на труд,
заунывный мотив заплутавшей в потемках сирени
и залапанный мутью холодный вокзальный уют.
Но успела, успела во влажные грозди зарыться
лбом, губами, застенчивой лаской руки.
Мне во веки веков чистоты её грёз не напиться,
и не жаль, что на привкус они солоны и горьки.

* * *
Ночь терпелива к темноте:
едва-едва на стекла дышит,
едва-едва мой голос слышит,
в своей ранима наготе.
Невыносимо ночью спать.
Усталость к ночи — преступленье.
Я ухожу - её моленьям
звериной чуткостью внимать...
Сегодня зародилась мгла,
но не бельмом, не слепотою,
а беспредельной Глубиною
прикосновения светла.
1988 г.

* * *
Не возмутить потухшего вулкана
усердием озлобленной кирки.
В моей груди зарубцевалась рана,
как ни плевались ядом языки.
Цветами очарованная пустошь,
уставший от бессонницы рассвет
даруют окрыленную воздушность.
А ваши клятвы — отболевший бред.
Мой пепел выстыл зрелым черноземом.
Я принимаю с радостью зерно.
Взлетает жизнь над полем обновленным.
А ваше зло во тьму погребено.
1984 г.

* * *
Все жгу и жгу горячую полынь.
Жгу и глотаю горький дым и пепел.
Над дачами последняя теплынь,
осенний день неповторимо светел.
Мне жаль траву, но высохла — пора!—
обуглилась от зноя, непогоды,
прекрасная и гордая вчера,
делившая со мною все невзгоды.
“Сруби её. Накликает печаль”,—
вещали мне синицы и кукушки.
Но пепельная легкая вуаль
скрывала лик доверчивой простушки.
Доверчивая хрупкая трава —
проста, как синий свет над черным полем,
ползла о ней недобрая молва,
да захлебнулась на моем подворье.
Недолговечна сладкая теплынь.
Знобит сердца, обугленные ею.
И я сжигаю горькую полынь,
ее теплом дышу и руки грею.
1986 г.

РОЖДЕСТВО
Ночь распласталась над жильём,
глухой полночный час.
Сугробы вспороты быльём,
тропинки не про нас...
Дымок над кровлей снеговой
привычно петли вьет.
Старик, покинутый, больной,
с самим собою пьет.
От разоренного гнезда
бежит рябина прочь.
Сегодня не взошла Звезда
и углубилась ночь.
1989г

 
* * *
Солнце холодное – вот, что нашла в феврале.
Зимнее солнце. Норильск – ледяная пещера.
Только и света – сверкающий лучик химеры,
переливаясь, сверкает на льдистом стекле.
Только и песен – обрывки обманчивых снов.
Тянутся тени к луне и никак дотянуться не могут.
Дни без друзей, без тепла, без любви, без стихов
режут мне сердце и льдами кристальными дрогнут...
Это в России, под Пензой, в сугробах очнулась весна,
личиком тёплым безбровым уткнулась  в пушистые вербы.
Пахнет по-детски молочным и сладким она.
Но телогрейка в груди ей по-бабьи тесна,
чревом набухла – беременна мартовским небом.
Это в Египте ночами седой Водолей
жгучий песок орошает живительным Нилом,
это в Египте, а наша Праматерь Ночей
приворожила к Полярной Звезде Енисей,
в ось мировую его позвонки обратила.
Это в Фессалии лёгкий, как свет, мотылёк
выпростал парусом крылышко в кудрях Хирона.
Сириус вышел. Дождит. И в лесах Пилиона,
лист прошлогодний прошив, приподнялся росток.
Тихо раскрылась ночная рубашка цветка,
капли дождя закатились в глубокую ранку...
Что ж теперь мучиться, если и мне спозаранку –
призраки солнца и трель домового сверчка.
Что ж теперь мучиться, чем мой февраль виноват,
если все солнца его бесполезными выпиты льдами,
если и я бесполезна, как лёд, как стихи, как закат,
если мой Бог между тьмою и тьмою распят,
если мой ангел-хранитель устало поводит крылами.
– Что же, мой свет, проходи, я тебя накормлю. –
Свечку затеплим, послушаем вместе кассету,
как у славян, у язычников славили лето,
кукол соломенных жгли, а я сердце спалю.
Душу распну между небом и горькой землёй.
Факелом вырвусь, предстану косматой кометой.
Ты помолись, помолись обо мне над золой.
Жезл одолжи  у славян, перевитый лозой.
Кругом солярным языческим шествуй за летом.
 
* * *
                Братьям
Если долго идти на закат –
ты не бойся, не тысячу лет –
непременно увидишь тот сад,
где под мальвами дремлет рассвет,
где на глиняной белой стене
зыбь змеящихся бледных теней
набросала луна в полусне
и забыла о сказке своей;
где тропинка песчаным ручьём,
от калитки мелькнувшая в сад,
вдруг сливается с лунным лучом,
не заметишь – не выйдешь назад;
 где на ветхие колья плетня
опрокинуты крынки вверх дном,
их назавтра нальют молоком
и поставят на стол у огня;
где, как прежде, в назначенный час
чуть забрезжит оконный проём,
на циновке к востоку лицом
тихо дед совершает намаз.
 
* * *
Лампа керосиновая светит,
копошится за порогом сад.
Почему все бабочки на свете
не к звезде, а на огонь летят.
Плоское раздвоенное пламя
с ненасытной тупостью змеи
кормит восхищёнными крылами
недра первобытные свои.
Крылышки пергаментные бьются,
дребезжат о тонкое стекло.
Пепел осыпается на блюдца,
тонким пеплом сад мой замело.
И никто на свете не узнает,
для кого всю ночь огонь горел,
без кого весь свет мне опустел,
тёплым пеплом душу заметает.
 
* * *
Оцепенение. Ночь, как зрачок, глубока,
зверя наскального в древней  пещере беззвучной.
Так тяжело и такая на сердце тоска...
Вырвать бы сердце, да ангел грозит из-за тучи.
Что ты, Пернатый, ну что ты стращаешь, скажи?
Ну, заблудилась, ну, утомилась от стада.
Знаешь, какие бывают на воле закаты,
знаешь, какие над степью дрожат миражи...
Знаешь, как бьются в песке куполки родника,
будто трепещет бескостное темя ребёнка,
а припадёшь и едва доживёшь до глотка –
под языком у земли не оскал ледника,
там,  между небом и нёбом, - сквозная воронка.
И, превратившись в сплошной задохнувшийся рот,
не выпиваю – врастаю в дремучую влагу.
Будто не я, а земля из души моей пьёт,
но сквозь меня её лютая нежность течёт –
не одолеть нам друг к другу смертельную тягу...
 
* * *
Матёрая рыбина – древний осётр,
во сне поводя плавниками,
сбивает с Медведицы пламя,
когда та бросается вброд
ночной одолеть небосвод,
чтоб властвовать люто над нами.
И гулко от стужи и звёзд
трещат по погостам осины,
и навьи, открыв домовины,
бредут по погосту вразброс.
Подводною лодкой осётр
уходит в ночные глубины.
Про то мы не ведаем – спим.
Закрыты, протоплены печи.
Но жадно под Деревом Млечным
Медведица нюхает дым,
но что-то в закуте овечьем
творится с пространством ночным...
Метёт от порога песок
назойливый, мелкий, колючий.
Угрюмым пространством колючек
уходят стада на Восток.
И каждый ягнёнок там Богу поручен,
и каждый пастух там – пророк...
 
* * *
Голое дерево. Ночь.
Небо с землёй – порознь.
Над горизонтом прорезь.
– Прочь от неё, прочь!
Прорезь, порез – сок –
грубый оскал граната.
Не повернуть обратно.
Боже, один глоток
воздуха! Рвёт меха
чёрная гроздь альвеолы.
Боже, пространства голы.
Бездна Твоя глуха.
Длинный беспомощный всхлип.
Тихо... Звезда покатилась...
Медленно прорезь закрылась.
Голого дерева скрип.

***
Нищее жилище.
Голая стена.
За стеной – голодная, нищая страна…

Ой, не дай вам, Господи,
В нищем доме жить…
Ой, не дай вам, Господи,
Нищенку любить…

Всё тепло размыкает, всё добро – ветрам…
Нищая да дикая,
Я не пара вам.
 ***
                Полине
Отцвели озера, отцвели.
Глубине их хочется молиться.
Как иконы, под водою лица
тех, кто рядом, тех, кто отошли..
Отболело сердце, отлегло,
отстоялась суетная немочь.
Душу обнаженную сожгло —
так неосторожных метит Вечность.
Где Её начала и концы?
День потери — дата обретенья.
Час настал прощанья и прощенья —
ждут неумолимые гонцы.
И пока не погасила ночь
глубины призывного свеченья,
дай мне силы, дай мне превозмочь
о живом тоску и сожаленье.
                Г Норильск
      ЮРИЙ БЕЛИКОВ


САТВА РУПА, ОНА ЖЕ ИНЕССА

      1.
Я преследовал тебя по всему белу свету,
домогался на каждом из континентов,
колотился в их дно и края
допотопным эмалированным «сторожем»,
но всякий раз ты сбегала из этих гигантских кастрюль,
как сбегает прогагаренное молоко:
из Бишкека –
в Афины,
из Афин –
в индийский ашрам…

Сначала ты поменяла имя.
Присланная открытка уведомляла,
что отныне нет больше Инессы, а есть Сатва Рупа.
Впрочем, я застукал тебя в Москве
на похоронах твоего отца,
воспользовался твоим отчаянием
прямо на раскладушке,
где ещё на днях
ворочался твой, ныне усопший родитель.
С удивлением я лицезрел,
что, оказывается, шахматный конь природы
может двигаться и восвояси:
на глазах моих Сатва Рупа превращалась обратно в Инессу –
бежевая бабочка-схимница – в породившую её куколку,
ту, которую я теперь
умилённо качал на руках.

Я испугался твоей беззащитности,
лишь на секунду представив,
как трогательная куколка,
если продолжится этот непостижимый ход,
оборачивается в прожорливую гусеницу,
и дёрнул коня за уздцы…
И тогда прозвучало обиженное:
- Почему ты не кончил в меня?!

    2.
С той поры я пытался кончить
в стольких женщин, хотя бы чуть-чуть на тебя походивших,
но все они вопрошали: - Почему ты не кончил в меня?!

Я снимал проституток Перми и Питера,
Вятки и Екатеринбурга, Иркутска и Москвы,
Вышнего Волочка и Нижнего Новгорода –
и не кончал…
Я брал самых дешёвых шлюх Украины –
и, разумеется, не кончал…
Когда же мне выдали
задержанную на полгода зарплату,
я выписал с острова Бали искусную гейшу,
которую довёл до исступления,
однако (как вы догадались?)
услышал на ломаном русском:
- Посьему ти не консьил в менья?!

Я пробовал кончить в руку,
из Времени и Пространства
последним усилием воли,
наскрёбышем воображенья
тебя вызывая,
но даже тогда не кончал…

  3.
Потом ты сменила лицо.
Это подтвердил сам Евгений Александрович Евтушенко,
человек, объехавший 96 стран мира,
потому что, когда я предъявил ему твоё фото,
он едва ли не сразу воскликнул:
- Этой женщины я не встречал!

А потом
изменилось моё лицо…

Если бы Пушкин прошёл сквозь ядерное облако,
он превратился бы в Кублановского.
А меня перестала узнавать даже мама:
- Неужели, сынок, это ты?..

Но однажды я очутился
возле скважины глубочайшей,
где кивающий ослик-качалка
чудотворную возит воду.
А из той чудотворной водицы…
- Молодильную маску, мужчина,
не хотите ли?
- Не хочу!

   4.
В полусумраке кабинета
я почти что не видел мастера.
Помню белый халат
и такую же полумаску,
прикрывающую лицо.
Да и голоса я не слышал,
поелику в меня незаметно вводилось снотворное –
мелодии, извлекаемые из дерева,
напоминающие древний плач дудука.

Слой за слоем, то погружая лицо моё в живицу,
то впитывая эту живицу эластичной тряпицею,
мастер снимала с него пласты пережитого –
ослик-качалка, поднимающий из скважины первоначальное.

И вдруг подушечки пальцев
коснулись исходного слоя…
Коснулись, как губы, и я узнал эти пальцы!
Я узнал бы их из тысячи прикосновений,
даже если бы превратился в дактилоскопическую картотеку.
Сатва Рупа, она же Инесса!
Бабочка-схимница, воротившаяся в куколку!
Получается, чтобы выпасть из поля зрения,
достаточно поселиться рядом?..

Внезапно лицо моё охватило жжение.
К своему ужасу и стыду, впрочем, может, и ликованью,
я почувствовал, как жжение переметнулось к нижним чакрам,
и бетонная плита придавившей меня простыни
поднимается медленно, но неуклонно,
будто там, в сквозящей солнцем кабине,
воцарилась безбашенная крановщица,
направляющая стрелу
подчинённого ей механизма
к единственно возможному грузу
и насмешливо возвещающая:
- Наконец-то ты кончил в меня!

2016

ГОСУДАРЫНЯ КАТЬКА
Может ли кто позавидовать
буром медведю в клетке?
Только мы с Кузнечихиным.

Выставленный на развилке лесной дороги,
как Емелька Пугач, не добравшийся до столицы,
поелику к нему нагрянула сама государыня Катька,
он норовил вместе с кульком хрустящих картофельных чипсов,
коими его потчевала императрица обочин,
лапищей на свой лад загробастать
всё лакомство истории.

Опишу государыню-Катьку.
Ежели осенняя сибирская тайга
сиречь Грановитая палата,
то явившаяся нам Катька –
не Катька, а государыня.

Груди вздрагивали под шёлком
и соударялись при ходьбе,
как два средней величины колокола!

Мы с Кузнечихиным
сразу же услыхали их благовест.
На миг нам поблазнился храм,
в притвор которого
вот-вот двинутся истомившиеся дальнобойщики.

Однако государыня
так затянулась в нашу сторону огоньком сигареты,
что мгновенно всосала
двух вылезших из «Газели» придурков.
…Выдохнула вместе с клубом презрительного дыма!
И повернулась лядвиями. И стояла,
словно видела себя сзади.

Она продолжала кормить чипсами
своего Емельяна Иваныча.
ревущего от удовольствия
и облизывающего
виноградины её августейших пальчиков.
И мы чувствовали, как ход времени –
там, вдали, да и в нас самих, -
взяв за точку отсчёта
деления этой клетки,
выстраивается по-другому…

- Блок, - не толкнул меня вбок Кузнечихин
и не изрёк навернувшейся фразы, -
тоже любил проституток.
Значит, мы с тобой Блока не хуже?!

Возможно, если бы мы её повстречали
где-нибудь в большом городе,
мы бы не обратили на государыню-Катьку
никакого внимания.
Но когда лицезреешь путану
в дворцовом убранстве тайги,
она сразу становится императрицей!
 
- Девушка, вам куда?

Государыня, допрежь глянув
в боковое зеркальце нашей «Газели»
и не удостоив нас с Кузнечихиным ответом,
укатила на мимоезжей карете –
куда-то в сторону ХУ111-го века.

Мы же остались здесь, в ХХ1-м –
перед клеткою с бурым медведем,
позабытой среди России,
на развилке лесной дороги.

2007

ИМПЕРАТОР ТРЁХЛИТРОВЫХ БАНОК
Меня приветствуют вскинутыми вверх резиновыми перчатками
трёхлитровые банки с молодым забродившим вином.
Я чувствую себя римским императором,
которого, в конце концов,
выносят на носилках легионеры,
и он становится листопадом,
одаривающим червонцами обольстительных рабынь.
Императору можно отказаться от бесплатной любви.
Поэтому, когда его несут по улицам
верные трёхлитровые слуги,
каждое второе женское личико
кажется ему нестерпимо знакомым.
Но когда он возвращается во дворец
своей пыльной кладовки –
к вскинутым вверх резиновым перчаткам
над трёхлитровыми банками с молодым забродившим вином –
и ему сообщают о вновь прибывшей гетере,
император с ужасом вглядывается в её черты,
потому что любой император
исподволь готовится к встрече со своей тайной дочерью,
которую никогда не видел.

2007

ЛОХ И АРХИЛОХ
Надо же было
так досадить Древней Греции,
что лет через пять после моего блистательного похода
на ее столицу-развалюху
был снаряжен на север Архилох,
и, «опершись на копьё»,
потребовал, чтобы моя возлюбленная
сделала выбор –
между лохом и Архилохом.

Может, я не оставил автографа
на податливой колонне храма Посейдона,
на которой расписался Байрон
и все, кому не лень?..
Русские ленятся зачеркнуть Байрона,
и вот что из этого получается!

Хорошо. Скоро я снова соберу дружину,
потому что мне надоело смотреть за горизонт
и каждый раз
встречать там печальный взор своей невесты.

Я войду в Грецию.
(Я глубоко войду в Грецию!).
буду щелкать грецкие орехи,
аки сибирская белка,
и коротконогие эллинки,
окружившие меня со всех сторон,
возгласят: «Сущий Байрон!».
«Да, - усмехнусь я в ответ, -
осталось только ножку перебить…»

Ладно. Дабы смилостивилась Эллада,
так и быть, я оставлю автограф
на колонне храма Посейдона.
Но взамен Архилох
пусть мне выдаст мою Россию.
Или выходит на битву.
Хватит пить, «опершись на копьё»!
Пить так пить – без опоры, по-русски!

В отличие от хромоногого лорда
я пришёл не за тем,
чтобы пасть за свободу Греции.
Потому что, ежели я паду за свободу Греции,
кто же тогда падёт за свободу моей России?
Может быть, ты, Архилох?
1998

ПУНКТУАЛЬНОСТЬ КОСМОСА
Мир возвращает мне мою же страсть.
Уже задрожала тетива дальнего космоса,
вобравшего голограмму моей тоски,
уже, ломая руки и стеная,
спешит к подъезду обезумевшая женщина
и пальцы обжигает «молнией» на косметичке,
и тушит их о пепельницу дверного звонка.
Уже полупрозрачная потаскуха,
растворявшаяся на моём диване,
моментально мутнеет,
и я открываю дверь,
и в комнату вонзается ласточка коротеньких ножниц.
Уже я сам стою перед загнанной дверью,
в чьих внутренностях замочных,
урча, копошится пятнистый «афганец».

До чего наивен и пунктуален космос –
стоит только поднять морду вверх
и завыть,
как небо пришлёт заплаканную служанку,
сотканную по вашему образу и подобию –
оборотное зеркальце из космической косметички.

Попросите у космоса милости ужаса –
и она, искривившись в ребристом пространстве,
оглушит вас нечаянным очарованием!

Подойди ко мне, скулящая двойняшка.
Дай уколюсь о твоё колье,
дай разорву его одним махом,
чтоб созвездие Близнецов,
под которым рождён ещё Пушкин,
от меня отступилось…
1990

ШУБА ДЛЯ АНДРЕЯ БИТОВА
Меня запомнила волчица.
И теперь, когда я иду с горящей свечой через лес,
чтобы позвонить Еве,
я знаю: волчица запомнила меня.

Две лесбиянки, они лизались через сито зоосада
и дико выли, изгибаясь; прорастали пальцы
вьюном сквозь сетку и чесали дым подбрюшья,
а лапы, терзающие землю,
сбивали комьями досады
динь-динь, динь-динь, динь-динго,
с восторгом мстящего серой вертихвостке,
покуда та играет в поцелуйчики
с человечьей самкой.

«Мужик, уйди!» – просила человечья самка.
И с напускным великодушием
мы шли от сетки с рыжим динго,
переговаривались по рации
и возвращались – к сетке.

Я мысленно проделывал то же, что и динго:
динго – потому что волчица любила не его,
а человечью самку,
я – потому что человечья самка
любила не меня, а волчицу,
динго – потому что волчице приносили мороженое,
а он не мог его есть,
я – потому что человечья самка
отправляла поездом шубу для Андрея Битова,
а у меня не было шубы.

За одного Битова сколько небитых без шуб?!

Сжимай же в кровь эту металлическую сетку,
вдев в неё пальцы, как в дыры кастета,
и повторяй:
«Если бы моя мама вышла замуж за Серёжу Довлатова,
я жила бы сейчас в Америке», -
всё равно – от сетки тебя не оторвать
и когда я попробую тебя оторвать от сетки,
почувствую, как примеряющимся, толчковым взглядом –
так дышит на перекрёстках
жёлтый свет светофора в сумерках –
мне отсчитает уже не годы, а дни
окаменевшая волчица.
1991

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ АНОМАЛЬНОЙ ЗОНЫ
Глубокая осень.
Вытекшими глазами от дыма сырого костра
разглядываю, как чёрная нитка суровая
в пространство иглы не вдевается.
Так не вдевается стая гусей перелётных
в игольный разрез октября.

Глубокая осень.
Вода в котелке замёрзла.
Поставлю его на огонь, полью блаженную воду
на розовые ладони проснувшейся маленькой женщины,
окаменело сидящей на беспробудном бревне,
облизанном Сылвой.

Вчера мы пихтовым лапником
смели последние угли
и на прогретую землю
палатку поставили. Свечу в палатке зажгли,
чтоб видеть друг друга. И звери
всю ночь смотрели театр
теней человечьих.

Глубокая осень.
Вот гуси вошли в поднебесье
и гоготом штопают разъехавшиеся просторы.
Я тоже штаны зашиваю.
Совсем не годятся штаны.

Часа через два
мы вскинем привычно котомки
и на просёлке, где нету почти попуток,
угрюмый фургон остановим,
и я рядом с приторно-тёплой,
холодеющей тушей коровы
в оцинкованном дребезге буду
уже нелюбимую женщину
в объятьях своих согревать.

1988


ВЕРЛИБР О КЛЯТВЕ
Она клянётся, что любит меня.
Но тогда зачем
своей отважной туфелькой
влепила мужу оплеуху
за то, что он к ней невнимателен?

Как бы я хотел быть на его месте!

Она клянётся, что любит меня.
А в их квартире – новый книжный шкаф,
на полках которого плотными шеренгами
победоносно выстроились фолианты.
И впереди всех –
томик стихов Цветаевой.
Но я-то знаю: во славу этого томика
в желудке моём
мерцает звёздочка язвы!

Она клянётся, что любит меня.
И при этом требует:
если в трубке раздастся не тот голос,
ради бога, не нажимать на рычажок,
а поболтать, о чём угодно.

Я клянусь, что люблю её!
Я не нажимаю на рычажок,
если в трубке слышу не тот голос,
и болтаю, о чем угодно.
Однажды я до того доболтался,
Что пригласил Не Тот Голос в коктейль-бар.
Там, в мигающей полутьме,
Не Тот Голос хлопал меня по плечу,
И под его рукою
странно вздрагивали её плечи.

Потом, хохоча и покачиваясь,
мы с ним вместе мочились
в застывший зевок писсуара.

Я клянусь, что люблю её!
В золотистой накидке духов
встречающую меня на перроне,
дующую на мои ладони,
до крови стёртые веслами,
стоящую на подоконнике моего подвала,
целующую страшный шрам на моей груди,
уверяя, будто бы он совсем не страшный,
а похож вместе со швами
на листву рябины.

Я клянусь, что люблю её!
Она тоже клянётся, что любит меня.

И когда я в отчаянии спрашиваю:
- Если со мною что-нибудь произойдёт,
если всё-таки я не выдержу,
ты приедешь т о г д а? –
с ясной улыбкой она говорит мне:
- Приеду!

1979 .  Пермь

Юрий Беликов в музее писательских судеб
Фото Владимира БИКМАЕВА

      НИКОЛАЙ РЯБЕЧЕНКОВ

    

МОЛИТВА № 1
 
Благодарю тебя, Создатель,
за эту жизнь! За этот плен...
Что я не гений, не писатель,
не председатель  и не член.
Еще за то благодарю я
тебя, Всевышний Коновал,
что я пока что не ворую,
и никого не убивал.
За жизнь без видимого толку.
За прочный стул, хороший стол.
За то, что я с утра “пятерку”,
хоть у соседа, да нашёл...
 
 МОЛИТВА № 2
Господи, Господи... Если ты есть...
Дай мне прощение, успокоение.
Пусть соберется какой-нибудь съезд,
по Рябеченкову примет решение.
Пусть выбирает из тысячи мест.
Пусть отдохнет он, духовный калека,
где человек человека не ест,
где не казнит человек человека...
МОЛИТВА № 3
Не дай мне, Боже, умереть зимой!
А, превратившись в белую ворону,
спустись с небес, поговори со мной,
хоть с глазу на глаз, хоть по телефону.
Всевышний! Ты один виновней всех
за то, что длится нашей жизни драма,
что я плачу за первородный грех
неведомых мне Евы и Адама.
Что я всю жизнь следил за журавлем,
синицу грея в кулаке при этом.
Всеведаюший! В Царствии Твоем
позволь расстаться летом с белым светом!
И где ты, Боже? Говорят, — везде.
Всех видишь, знаешь всё и все умеешь.
Узнать бы только - на какой звезде
ты над моей свечою руки греешь!
Х Х Х
 
Я мало в этой жизни сделал,
но все ж судьбой не обделен
зеленым ветром, снегом белым,
простором четырех сторон.
И, знать, в одном мое спасенье,
за то судьбою я храним,
что воду пил из Енисея,
встав на колени перед ним.


 Х Х Х
 Все просто. Все обыкновенно.
Жизнь бьет не только кулаком.
Жизнь бьет мелодией Шопена...
Бьет, не жалея ни о ком!
Все просто. Все обыкновенно.
Мораль любого подлеца
внеклассова и вневременна.
Ей нет начала. Нет конца
Меня воспитывали много.
Учили жить. Учили пить
и не пьянеть. В карман за словом
не лезть. Обманывать. Любить.
Любить не так, чтоб в злую полночь
срываться: “Без нее не жить!”
А просто знать. А просто — помнить.
И забывать. И вновь — любить
Учили подличать. Сгибаться
перед началом всех начал.
В лицо учили улыбаться
вышестоящим сволочам.
Я с детства был способен очень.
Но в жизни — встанет в горле ком,
и до конца прожить захочешь
бездарнейшим учеником!
Всё почему-то не доходит:
Простые истины, и те
в своей нагольной простоте
для сердца сложных формул вроде.
Живой и вроде неживой.
Свободен вроде, а стреножен.
По пустякам из кожи вон
готовый выскочить. И всё же
живущий в ней. Дрожащий в ней
с постылой маскою кретина...
То ль бессловесная скотина,
то ль просто тень среди теней...

Х Х Х          
Я — один. Замерзающий инок.
На сто вёрст — ни единой души.
Паутиною белых снежинок
кто-то сумрачный вечер прошил.
Я живу в ожидании встречи,
где вниманьем её почтить?
Тяжким грузом ложатся на плечи
все несбывшиеся мечты.
Я брожу по пустому небу.
Я — отверженный в звездном краю.
Словно странник, просящий хлеба,
я у окон твоих стою.
Тишина... Ни огня, ни звука,
ни улыбки, ни взгляда нет.
Ночь — постылая старая сука -
приласкалась в тиши ко мне.
Вот и стой под окном и тоскуй.
Тишину, застывая, слушай.
И корявый ночной поцелуй
навсегда запечатал душу.
Всё мне чудится странный сон.
от него я в ночи просыпаюсь:
я - могильщик своих похорон.
Горсть земли на свой гроб бросаю.
А потом над холодным холмом.
снег накинув, как плащ, на плечи.
чуть ворочая языком.
говорю я прощальные речи.
Мол, погиб он в расцвете сил.
Был он молод, и бодр, и весел.
Был изгоем. Поэтом был.
И ушёл, не допев своих песен.
И теперь — ничего не надо,
ни забот, ни кошмарных снов!
Мать-земля! Из твоих сынов
он один из достойнейших
Ада...
 

 
Х Х Х
 
Утро. Мороз и метель во дворе.
Солнце не светит.
Сколько еще впереди январей,
кто мне ответит?
Сколько на землю снегов упадет?
Сколько растает?
Утро. Поземка вдоль улиц метет,
след заметает.
Выйду на улицу — прямо в лицо
с ходу, с разбега
ветер бросается, словно свинцом,
комьями снега.
Слышен короткий отрывистый стон
голых деревьев.
Ветер бросается с разных сторон
одновременно.
И не укрыться, не спрятаться, не
отворотиться...
Сколько еще посчастливится мне
жить, торопиться?
Сколько я выдержу прямо в упор
снега и ветра?
Утро. Сквозь окон морозный узор
голая ветка...

ЧЕРЕЗ ХОЛОД
 
Ночь под карнизы вползает инеем.
В серой холодной сырой полумгле
звезды, как гвозди, вонзаются в спины.
Давят к земле. Пригибают к земле.
И, кажется, эта свинцовая тяжесть
сердце сдавила.Зажала в тиски.
И, кажется, слова не вымолвить даже
от злой леденящей холодной тоски.
А где-то, считая шаги понемногу,
усталость гоня с тяжелеющих век,
идет человек, потерявший дорогу.
Один, через холод идет человек.
Упрямый. Уверенный. Злой и горячий.
Шагает, а путь его вовсе не прост...
Давайте ему пожелаем удачи.
И ровной дороги. И ласковых звёзд.
 
   Х  Х  Х
 Мы все чего-то ищем
И все чего-то ждём.
Грустим над пепелищем,
и — строим новый дом.
Находки и потери,
паденье и успех —
по самой крайней мере:
иль — слезы,
или — смех.
А после разберемся,
и горло сдавит стон:
не от того смеемся.
И плачем не о том.

КРЫСИАДА
 
... Кусок Луны над заводской столовой
вмёрз в стынущий полночный небосвод.
Народ уходит спать,чтоб завтра снова
прийти работать на родной, завод.
А небосвод... Холодным и чугунным 
тяжелым серым колпаком навис!
И чудятся мне на огрызке лунном
следы-зубов ночных всесильных крыс.
Мороз гуляет по надёжным крышам.
Спит город, набираясь сил для дня.
Отдав завод на поруганье крысам,
поставив соглядатаем меня.
Я наблюдаю их возню ночную
при свете света Красноярской ГЭС.
Всё замечаю, что в ночи почую.
Коплю заметы, как богатства Крез.
Хоть — что мне толку от богатств от этих?
Сидеть на них? Подсчитывать? Скупеть?
Ни в книжках, ни в журналах,ни в газетах
нельзя мне крыс прославить и воспеть!
Лишь где-нибудь на праздной вечеринке,
чему ни будь она посвящена,  —
ну там — женитьба. Или же — поминки..
Иль на вино повысится цена,  —
забыв свои заботы и обиды,
свои ошибки и свои грехи,
я после пятой рюмки громко выдам
всем собутыльникам "крысиные" стихи.
Я так начну:
"Послушайте, ребята!
Я покажу, чем я сейчас богат!"
И прозвучит тогда-то "Крысиада".
И кто-то перестанет есть салат,
И огурец солёный отодвинет,
И луковицу выронит на стол.
А кто-то, может быть, и рот разинет.
А кто-нибудь подумает: "Осёл!
Зачем связался он с крысиной темой?
Неужто не хватает в жизни тем?
Работал бы он лучше над поэмой
о Красноярской ГЭС. Иль — о Ските..."
Родимые! Я это раньше  слышал.
Но   — тему выбирать  не  суждено.
Она, как говорят,  нисходит свыше.
И с ней не разведешься, как с женой...
Она придёт и вцепится в загривок,
даст карандаш, блокнот:
—   Садись!  Паши...
Я сам совсем не против строк игривых,
написанных для...  как её?  —  души!
Я сам  совсем не против строчки веской,
как железобетонная  плита.
Увы! Не получается. Нет блеска.
Как говорят — чего-то не хвата...
И вот я суечусь. Возней крысиной
бессонными ночами окружён.
Связаться,  что ль,  и мне с родной осиной?
Иль  — хлопнуть  дверью? То есть —  выйти вон...
Ночные думы к нам приходят с неба
и нас толкают в спину - Дальше!!! Вниз!!!
... Я отдаю свой тощий ломоть хлеба
Какой-нибудь из близбегущих крыс...
 _____________________
 
Зачем мы живём? Для чего суетимся и пишем?
Разгадка вопроса, как прежде, совсем, не проста.
И мне ли её разгадать?
Ни постом и ни ростом не вышел.
Ни шкуры, ни лап у меня. Ни усов, ни хвоста.
Вопрос этот прост для того, кто ползёт, а не ходит.
Вот, скажем, для крыс, для собой увлеченных трудяг.
А   их   —   легионы   на   нашем  родимом заводе!
Нам крыса не друг, разумеется. Но и не враг!
В одном они — хищники. Ну, а в другом — санитары.
Грызи ослабевших! Танцуй на костях, как в гостях!
Вот так танцевали на пленных славянах татары,
чтоб стал у славян замечательно прочный костяк!
Я не призываю сейчас их травить керосином.
Их дуст не берёт. Пулемёт не возьмёт и фугас.
В нас очень немного вошло от породы-крысиной.
Но крысы забрали, представьте, немало - от нас.
Вот эта картинка к примеру, вам очень знакома
(я тоже бы волком бы выгрыз бы бюрократизм!):
Уселись кружком под столом. Заседанье крыскома.
Идет обсужденье вчера провинившихся крыс.
А чем они, серые, и перед кем виноваты?
А тем, что вчера на зарядку не вышли в строю.
И вот уж решенье:— Лишить половины зарплаты!
Чужую   зарплату   транжирят,   как   будто свою...
________________________
 
А  вот:
бежит отглаженный,
прилизанный, красивый,
стремясь казаться важным,
солидным — шеф крысиный.
Там —  подберёт огрызок.
Тут — крошку хлеба слижет.
Он не высок, не низок,
не серый и не рыжий.
Он   —  неопределённый.
На прочих не похожий.
На должности казенной
старается, как может.
Я — уступлю дорогу.
 Все ж крысы, а не мыши...
Старайся, мальчик.  С богом!
Ползи,  крысёныш, выше.
Тебе господь крысиный
пошлет кусочек сыру.
Диван-кровать с периной,
и даже спецквартиру.
Нельзя же,  в самом деле,
жить  в норке, как и прочим,
крысавцам без портфелей,
простым разнорабочим.
Потом — машину купишь.
Потом — построишь дачу.
Толките воду в ступе!
Ловите миг удачи!
_________________
 
Расчерчен на железные квадраты,
слегка напоминая эшафот, мой путь ночной,
Залог моей зарплаты... Недалеко меня он доведёт!
Здесь по ночам попахивает псиной.
С чего бы? Средь железа и огня.   .
Собак здесь нет. Ни сукиного сына!
Ни темной ночью,  ни средь бела дня.
Здесь по углам живут и дышат крысы.
Та — приболела. Той  — отгрызли хвост...
И с нетерпеньем зверским — рты открыты —
собратья взгромоздились на помост.
С помостов, как с больших трибун,  глаголят,
от собственного пафоса дрожа,
о пользе сна, о вреде алкоголя,
о старых и о новых рубежах, —
они тогда так резво суетятся!
Такие выступленья выдают!
Мне кажется, что это святотатство.
Им кажется, что это тоже труд...
 
Сибирь...
Большая золотая жила.
Край ценных ископаемых пород.
Она для всех всегда тюрьмой служила!
Сегодня — что? Совсем наизборот?
Здесь столько муки мы перемололи,
чтобы собрать  — хоть горсточку! —муки...
Сюда бегут, как из тюрьмы — на волю!
Как из-под барской плети — в казаки!
Ведь мы ж — не ожидали комплиментов
за то, что — вот, сломили Енисей...
Сбежавшие сюда от алиментов
от Малых, Белых и других Расей...
Мой мозг - усох. Уже почти   что   —  высох.
Шагая меж железа  и  огня,
стараюсь лишь,   чтобы  ночные крысы
не влезли  ненароком на меня...
___________________
 
...По утрам
миллионные, мы
на своих на родимых заводах,
напрягая хребты и умы,
застреваем  в передних приходах.
Протирая подошвы до дыр,
продирая колени и локти,
из согревшихся за ночь квартир
рвём к привычным конвейерам когти!
В каждом  городе, в каждом селе,
каждый труженик мыслью пленяем:
Мы с огромным  вооду-ше-вле-нием
месячный план выполняем!
Выполняем мы план  годовой.
Выполняем мы план пятилетний.
Зарастают могилы травой
на исходе дорожки последней.
Все равны здесь: и Петр, и Иван.
Скрыв землею значки и заплаты,
С честью выполнив жизненный план,
Ждем тринадцатой скорбной зарплаты!
Хорошо, что хоть в дни похорон
исчезают суды-пересуды...
И звучит над землёю не звон
выступлений, а звон от посуды...
Ведь всему наступает свой срок.
И ветшают слова и призывы.
Остаётся лишь несколько строк:
— Суждены нам благие порывы!
Доконала людей суета!
Нервы рвём, как гитарные струны.
И царит над землей  КРЫСОТА,
взобравшись на большие трибуны.
...  "Крысиада" — конечно же, риск.
Только риск — благородное дело.
Я хочу, чтоб хоть несколько крыс
от поэмы моей
обалдело.
 
 1979 г.

КАК МЫ СЕЛУ ПОМОГАЛИ
 
...Толпились на трапе, глазея
на дикий обрывистый склон.
А в пенных волнах Енисея
барахтались тысячи солнц!
Потом доставали запасы
и пили,
подолгу и всласть,
за жизнь, за любимых,
за разных!
и за — за Советскую власть!
Два дня сногсшибательной пьянки!
Сплошной затяжной перекур!
Окурки, консервные банки
плевками летели в реку...
Все песни уже перепели.
И все перепили — до дна!
Что ждали тогда? Что хотели?
Наверно, хотели вина...
Найдется ль на нынешнем свете
нужнее какой-то продукт?
И рухнул прилавок в буфете
под крики: "Они не пройдут!"
Девицы тихонько визжали
и ждали под бодренький , визг,
чтоб пьяные парни зажали
под пьяную руку девиц.  ,
Посланцы рабочего класса
Загадили весь теплоход.
Слепая безликая масса
с названием гордым... — "народ"-
Все краски смешала палитра:
скотина ль? Свинья? Человек?
Вот здесь сапоги за пол-литра
торгует подвыпивший зэк.
Здесь тощенькая проститутка,
в длину, как в Сибири верста,
танцует нам танец желудка,
то бишь живота. Скукота!
Дуй! В бога и в мать растакую!
Смешно до блевоты, до слез,
как рядом с верстою танцует
"Эх, яблочко!" пьяный матрос.
— Валерочка! Врежь ему в пачку!
Испуган и вдребезги пьян,
по палубе ходит враскачку
седой боевой капитан.
В углу алкоголик чуть стонет —
консервы по рыжим усам.
Здесь плачет старик, как ребенок,
а там веселится пацан.
Смотрю на толпу с интересом...
— Эй, керя! Часами махнем?
Кто это? Строители "ГЭСа"
иль вольница батьки Махно?
Я встал, огляделся и вздрогнул:
Что ж я? Я ведь тож без креста!
Судьбою дано сто дорог мне,
а эта — одна лишь из ста.
"Зарезал соседку-старушку —
мне эта зачтется вина!"
 — и выпил солдатскую кружку
 "Московской особой" — до Дна!
В тени от народа — негоже!
У "зэка" стащил сапоги,
и с криком: "Господь, помоги!"
кого-то ударил по роже.
И с визгом, и с воплем, со стоном:
— В мать, в бога, в приход и в расход! —
Зачем мне быть белой вороной?
Я тоже такой же народ!
Могу сногсшибательно драться,
могу материться и пить
и где-то в углу целоваться
с какой-нибудь шлюхой. Забыть
любовь, божество, вдохнрвенье,
отдать их на время в багаж.
Бывают такие мгновенья,
что душу за стопку отдашь!
И шепчешь кому-то: "Послушай,
возьми! За четыре гроша..."
Да кто позарится на душу?
Кому она надо, душа?
А впрочем — зачем отступленья
нам факты, конечно, важней.
Заглянем на несколько дней
вперед. "В трудовые волненья".
Народ наш, конечно,  привычный,
Способный к любому труду.
Привыкший любую беду
забыть за бутылкой “Столичной".
___________
 
...Днем — труд. Ну а вечером —
пили.
Запомнилось несколько драк.
Взасос до рассвету дружили,
пугая совхозных собак.
Девицы валили лавиной,
бродили по злачным местам.!
Распивочно, да и на вынос,
хошь — оптом. А хошь — по частям.
Я тоже, признаюсь, не скрою,
дружил за селом не с одной.
Сначала с невестой чужою.
а после с чужою женой.
Ведь все мы - советские, наши,
а стало быть, в дорку свои —
Маринки, Альбинки, Наташи—
все наши! А значит — мои!
Все просто, красиво... Но только
порой средь пустого жнивья
опомнись, одумайся, Колька! —
мне совесть шептала моя. 
Я жил, в небеса не готовясь,
я с совестью был не в ладах.
Но только осилила совесть,
а, может, не совесть, а... страх!
Не так уже часто я трушу,
но здесь, признаюсь, я сробел.
Был страх растерять свою душу!
Иметь вместо сердца пробел...
И мне ль эта жизнь алкоголья?
Совхозно-тифозный бардак!
Решил удалиться в подполье.
Вернее - сбежал на чердак.
Но только любовь не картошка,
Какой ее меркой ни мерь.
Гони ее палкой в окошко,
она прошмыгнет через дверь!
Ни грамма покоя! Нисколько!
Ни ночью, ни средь бела дня.
Сосед, собутыльник мой, Колька
был парень — красивше меня...
Не то чтобы слишком повеса,
не то чтоб совсем Дон-Жуан.
Сложенье имел Геркулеса.
А в общем — съедобный пацан.
Знал принцип: мол, рвется, где тоньше.
И вот. в назидание мне,
водил себе на ночь бетонщиц
костлявых и тонких вполне.
Средь ночи с какой-нибудь дурой
ко мне на чердак залезал.
Она говорила: — Покурим!
— Погреемся! — Колька шептал.
...А ночь во дворе так волшебна!
Четырнадцать лун в небесах!
И кажется, словно царевна,
и звезды у всех в волосах.
И светом волшебным облить!,
вдали, в нескончаемый ряд
большие стога-пирамиды
любви часовыми стоят.
Пройдись-ка вдоль этого ряда,
 наверно, услышишь в любом,
А вот в этом: "Не надо! Не на-до!!"
А в этом: "А что же потом?.."
Стога —отделения рая,
И слышится в каждом стогу,
вот в этом: "Нет, я не такая!"
а в этом: "Нет, я не могу".
...Я в этой любовной окрошке
и сам разобраться бы рад —
как вспомню про чудные ножки,
как вспомню!!!
И руки дрожат...
Ну и так далее
1966г.


Х Х Х
 
“Не стреляйте в белых лебедей!
Не губите птиц! Цветов не рвите!”
Господи! Какая дребедень!
Ну, зачем вы это говорите?!
Ну зачем мы Это говорим?!
Разве Это нам добавит чести?
Ну, спасли когда-то гуси Рим,
все равно ведь римляне исчезли!
Люди умирают каждый день.
В большинстве — не по своей охоте.
В небе, на земле и на воде.
В собственной постели. На работе.
Все ж в одном мы варимся котле!
Все мы смертны.Может, хватит крови?
Если даже в собственной петле -
кто для нас веревку приготовил?
Люди умирают каждый день.
Может, завтра я расстанусь с вами.
Поплывет кругами по воде
ваша исчезающая память.
Может, завтра упадешь и ты,
для кого-то — милый. Иль — постылый.
Съежатся бумажные цветы,
сложенные в кучу у могилы.
Надпись на табличке: “Был такой”...
Жёсткая железная ограда...
Наконец-то он нашел покой.
И свободу. Так ему и надо.
Х Х Х
 
Москвой, пропахшей перегаром,
бензином, потом и мочой,
во многих сотнях экземпляров
тиражирован профиль мой.
Сижу ль в кафе, глотаю вина,
я вижу, как со всех сторон
я отражен во всех витринах
и зеркалами повторён.
Сижу ль в такси, в метро ныряю,
во всём законченность любя,
я ощущаю, как теряю
бесследно самого себя.
Визжат прожжённые моторы,
взрывая призрачный уют.
Вокруг меня мои дублёры
снуют, стенают, водку пьют,
стремясь залить душевный голод,
Но каждый миг — опять, опять
звучит над нами чей-то голос,
вот только слов не разобрать...
Но, чтобы всё ж его услышать,
не надо напрягать умы.
Ведь это был не голос свыше,
ведь это говорили мы.
И это только отраженье
обрывков наших бойких фраз:
мы
убиваем
время.
А Время
губит
нас.
 
Х Х Х
 
Я не однажды — верьте иль не верьте
бывал всего на волосок от смерти.
И если бы не этот волосок,
вам не читать сейчас бы этих строк.
Но! Я умру не по своей охоте.
Под взглядами далеких звёзд чужих
умру в пути, в движении, в полёте!
Умру я от безумной жажды жить!
И, холодея от бессильной злобы,
Я не промолвлю Смерти: так и быть...
Ожить я захочу затем лишь,  чтобы,
чтоб допонять. Домыслить. Долюбить!
... На волосок. Как это ни банально,
не в переносном смысле, а — в буквальном.
Я рад, что я пока не безволос.
А то бы вам читать не привелось
бесхитростного этого рассказа,
где нет поэзии... Где проза, что ни фраза...
                Х Х Х
 
Посидим, помолчим, покурим...
Нам с тобой есть о чём помолчать.
Ах, какой же я всё-таки дурень!
Не молчать бы сейчас, а кричать!
Взять сейчас бы тебя за плечи,
неприкаянная душа!
Без тебя, понимаешь, нечем,
ну, буквально  нечем дышать!
Что ж, пора подводить итоги.
Руки, как говорят, умыть.
Что лукавить? Ведь мы не боги.
Что скрывать? Человеки мы.
Замурованные навеки,
Словно в саван, в самих себя —
Человеки мы, человеки.
Каждый - грешник, и каждый - судья.

 Х Х Х

После драки кулаками машем.
После ссоры — доводы мудрей.
И никто — ни Бог, ни чёрт не страшен
после драки...В суматохе дней
забываем мы в застолье нашем,
веселясь в кругу своей родни,
что не только праздничные марши
раздаются в праздничные дни.
Люди покидают мир...Однажды
горько вскрикнет труб промерзших медь...
Знаю: жизнь не повторится дважды,
но один раз — стоит умереть!
Дереву — прощаться с мёрзлой веткой,
и земле — с травою неживой.
Каждый раз, прощаясь с человеком,
больно, как от раны ножевой.


"И Я БЫ МОГ...”
 
                “И я бы мог...”
— слова А. С. Пушкина под его рисунком, изображающим
                повешенных декабристов.
Я мог бы стать секретарем горкома.
Или райкома, на худой конец.
Мне врач сказал, что у меня — все дома...
Когда б я слов не тратил по-пустому,
Да-авно б носил я лавровый  венец!
Я мог бы быть редактором газеты,
И говорить весомо, в телефон,
С каким-нибудь заезжим к нам поэтом,
Когда б заехал бы в газету он.
Да что там! Я и сам бы стал поэтом!
Стихи б писал, всем классикам назло,
Д-да... Двадцать миллиардов нервных клеток
Во мне от вашей водки отмерло.
Хотя... Сегодня ходят чьи-то слухи,
Что водку обвиняющий — неправ.
Что клетки гибнут, мол, от  “бормотухи”,
Недоглядел товарищ  Минвинздрав
Родимые! Начальники и барды,
Ведь мне уже недолго до беды
Верните ж мне родные миллиарды!
Возьмите в ваши стройные  ряды!
Пойдём вперед! Без страха и сомнений.
Я знаю где —  под снегом ли, дождём —
Мой брат, очередной советский гений,
Страдает над единственным рублём. —
Ему опять копеек не хватает...
У вас же их — ворона не клюёт.
Блажен, кто утром гениев спасает,
Кто похмелиться им с утра  даёт...
Протянем руку рвущемуся в пропасть!
Заявим свой решительный протест!
Вот истина! Простая, словно пропись.
Мораль?
“А Васька слушает да ест...”
 
Х Х Х
 
В той самой России, которую нам не понять,
в той самой, которую нам не измерить аршином,
в той самой,  в которой нам выпало жить и страдать, умирать,
в той самой, с которой к сияющим шли мы вершинам,
в той, Богом забытой, в той самой любимой стране,
откуда нельзя нам сбежать, чтобы снова вернуться,
в той самой, родиться в которой однажды придумалось мне,
и где мне придется однажды уснуть
и совсем не проснуться,
в той самой России...
 

Х Х Х
                “Мне кажется, что я магнит,
                Что я притягиваю мины...”
                Семён Гудзенко
 
Чем только меня не пугали.
И чем не пугают подчас!
По голой душе — сапогами
так остервенело топчась!
И дружным, и слаженным хором
вся благоразумная рать
сулила мне смерть под забором.
Но я не спешил умирать.
“Писака! Зачем ты нам нужен?
Кому же ты нужен? Ответь!”
Вот — голое сердце снаружи,
хоть сразу и не рассмотреть.
Вы сердце живое видали?
Мне с ним не сбежать от молвы...
В чём я виноват перед вами?
За что меня судите?  Вы...
За то, что так больно, так трудно
давался мне каждый мой стих?
Что мне одному неподсудны
деяния ближних моих?
За то, что и мысли и нервы
Измаялись  и —  извелись?
За то, что рождён в 41-ом,
и всё не кончается жизнь?
Что так и живу я на свете —
со словом в ладу, со строкой.
Или же за то, что вот эти
стихи написались легко?
 
ПО БЕЛОМУ СНЕГУ
 
По белому снегу, по белому свету
Бреду я, как будто охотник по следу.
И только одним я в пути  утешаюсь,
Что я в чью-то жизнь ненароком вмешаюсь...
Зачем же к тебе я опять возвращаюсь?

По белому снегу, по белому свету
Иду я пешком, или в поезде еду,
Лечу в самолете, сажусь ли в телегу —
По белому свету, по белому снегу!

На свете на белом — белым-бело.
Что было — прошло, и быльём поросло...
Но только прошедшее это быльё
Корнями  врастает  в сердце мое.

И снова к тебе я -  по белому свету,
По белому снегу,
По первому следу...

Х Х Х
 
Нам снятся одинаковые сны.
Нам никуда от этих снов не деться.
Во сне мы так по-взрослому умны,
а в жизни мы наивны так по-детски!
Когда, со здравым смыслом в унисон,
хохочет жизнь, тесня и угрожая,
то — может, наша жизнь есть только сон?
А наши сны — есть наша жизнь живая?
Когда-то сны, как раны, заживут.
Но, кажется, когда случится это,
я дня без этих снов не проживу,
вот как без звёзд,
без воздуха,
без света.
 
Х Х Х
Вы слишком скоро свой свершили суд.
Наверно, потому он был неправым.
Меня во мне мои стихи спасут,
как от жары спасают землю травы.
Но если и меня когда-нибудь,
как землю засуха, настигнет час расплаты,
я не раскаюсь, что закончил путь
не так, как намечал себе когда-то.
Я буду счастлив тем, что жил, как мог.
И тем, что умираю, как умею.
Что по сухим пескам любых дорог
я шёл всегда дорогою своею...
 

 Х Х Х
 
На исходе двадцатого века
днём с огнем я ищу человека...
Всё хожу да брожу с фонарём,
мыслю только о нём, об одном.
Где ты, парень? Тебя ли ищу я?
Где ты есть — одесную?  Ошую?
То ли с левой, то ль с правой руки?
А вокруг — огоньки, огоньки...    


 Х Х Х
 
...Я стою под Кремлевской стеной,
гордо руки сложив за спиной.
Автоматы наведены.
Я ж не знаю своей вины...
Грянет залп. И, царапая стену,
опускаться на землю я стану...
И исчезну. Мгновенно. Мгновенно...
Но царапаться не перестану...

 МОНОЛОГ
 
Я — ровесник Гомера.
Я был на пиру у царя Агамемнона.
Шел на корабль крестоносцев. И в темном разбойном бору
атаманил, купцов проезжающих грабил...

Я ни разу не умер.
Приду и уйду.
Нынче — Моцарт я. Завтра — Сальери.
Это я (жаль, не помню, в каком уж году)
был прикован к пиратской галере.

Я молился.
В пустынях от голода чах.
И (не помню, в какую эпоху...)
тяжкий крест на избитых, на голых плечах,
спотыкаясь, тащил на Голгофу.

И костры инквизиции это меня жгли дотошно.
Жгли каждого порознь.
Это я был на казни хранитель огня.
Я — под пятки подкладывал хворост.

Это я — человек.
От волос и до пят
весь земной. Весь из крови и плоти.
Я такой же, как сотни столетий назад.
Ну, а вы от меня что-то лучшего ждете?

Это я, на зверье натянув тетиву,
ввысь взлетел со своею стрелою.
Потому и живу,
чтобы выяснить всё ж,
для чего я?..

Х Х Х
Чего мы ищем, убегая?
Какой нас хлещет в спины бич?
Какого призрачного рая
мы все стараемся достичь?
Пора смирить свою натуру.
Не то, споткнувшись как-нибудь,
накроет сдуру амбразуру
твоя единственная грудь.
Решать проклятые вопросы?
О стенку биться головой?
Уж лучше Александр Матросов
вернулся с фронта бы живой!
Увы! Снарядов было мало.
А дот все бил и бил под дых!
А дураков всегда хватало,
нас, безымянных, рядовых.


Х Х Х
 
Жизнь моя — это вечный поиск.
Пыль и соль на моих щеках.

Красноярское море — по пояс.
Ширина Енисея — шаг.

Но однажды, когда устану
(не вменяйте, прошу, в вину...),

припаду, задыхаясь, к стакану,
и в стакане воды утону...
 
Х Х Х
 
...Как жаль, что больше нету в мире Бога...
А жизнь... Хоть непонятна, но проста:
она все та же дальняя дорога
от Красного
до Вечного
Креста.
Привозят из роддома на машине,
на кладбище везут, землей пыля.
На полпути к какой-то там вершине
нас примет всех родимая Земля.
...Такая невеселая картина
в глазах моих мерцала и плыла,
когда меня попутная машина
куда-то
мимо кладбища
везла...

 
ХУДОЖНИКАМ СТАРОГО СКИТА
 
Бродяги, смертники, изгои...
Весь мир нам кажется чужим.
Живем, не дорожим собою
и перед смертью не дрожим.
Нам в этой жизни невозможной
всего страшнее — суета.
И вот — звучат тоской острожной
все песни Старого Скита.
Теряем кисть из рук умелых.
Теряем смысл. Теряем цель.
Летит вдоль стен заиндевелых
горизонтальная метель.
Банальна жизнь. И смерть банальна.
Тоска банальна. И — беда.
И мы — почти горизонтально —
летим, не ведая куда!
Летим, летим над милым краем,
где нам открыты все пути.
вот так над жизнью пролетаем.
Так над судьбою пролетим...
 
 Х Х Х
Ко мне приходит женщина одна.
Зовет к себе, целует и ласкает.
Свою любовь по крохам мне таскает.
Еще таскает  водки аль вина...
Я, захмелев, к любой любви добрею.
Я обниму ее, укрою и согрею.
Утешу: “Милая, не плачь, не надо!
Я тоже был обманутым когда-то.
Живу...”
Она смеется горько-горько:
“Живешь? И только?”
 
Х Х Х
Цари за жизнь дают полцарства.
Бедняк отдаст последний цент.
От всех болезней есть лекарства,
На все лекарства - есть рецепт.
Пускай кричат: - Натура - дура!!!
И все ж закономерность есть:
Сначала - новая болезнь,
потом - новейшая микстура. .
Есть - чтобы жить, не беспокоясь.
И (правда, как они горьки...)
есть от мучительных бессонниц,
и от пронзительной тоски.
Мы все у смерти на примете -
плевать! Найдем от всяких зол '
в ближайшее тысячелетье
какой-нибудь норсульфазол!
От язвы и от алкоголя
(за кем не водятся грешки?)
спасает нас не Божья воля,
а скромненькие порошки.
Ничем не застрахован каждый,
зубами скрипни, закричи!
На каждый чих, на каждый кашель
есть в мире умные врачи.
...Отдам хоть пол-,хоть четверть царства.
Ведь, право, сомневаться грех:
от всех болезней есть лекарства.
...А надо ли они -
от всех?
 

Х Х Х
 
В том, что живу на этом свете белом,
я не виновен ни душой, ни телом.
В том, что умру, — не буду виноват.
Когда-нибудь не выдержу, устану.
Снежинкой на ветвях берез застыну.
И —никогда меня не повторят.
Но — я умру не по своей охоте.
Под взглядами далеких звезд чужих
умру в пути, в движении, в полете!
Умру я от безумной жажды жить.
И, холодея от бессильной злобы,
я не промолвлю смерти:
“Так и быть...Ожить я захочу
затем лишь, чтобы —
чтоб допонять.
Домыслить.
Долюбить.
 
Г Дивногорск         

Авторы альманаха «КаТаВаСиЯ»
Кедров Константи;н Алекса;ндрович  (при рождении — Бердиче;вский; родился 12 ноября 1942, в Рыбинске) — советский и российский поэт, доктор философских наук, философ и литературный критик, автор термина метаметафора (1984) и философской теории метакода. Создатель литературной группы и автор аббревиатуры ДООС (Добровольное общество охраны стрекоз) (1984). Член Союза писателей СССР (1989). Член исполкома Российского ПЕН-клуба. Член Международного союза дворян (по линии рода Челищевых — свидетельство № 98 13.11.08). Главный редактор международного «Журнала ПОэтов». Лауреат международной южнокорейской премии Манхэ 2013, международной премии и серебряной медали Давида Бурлюка, международной премии поэта и философа Григория Сковороды. Автор сборников «Компьютер любви» с послесловием Андрея Вознесенского: «Константина Кедрова смело можно назвать Иоанном Крестителем новой метаметафорической волны в поэзии», «ИЛИ», «Дирижер тишины», «Говорящие звезды», монографии «Поэтический космос», книг «Инсайдаут», «Метаметафора», «Метакод», «Философия литературы».
Кацюба Еле;на Алекса;ндровна  (р. 24 января 1946) — русский поэт, член Союза Писателей, член ПЕН-клуба, одна из основательниц группы ДООС во главе с Константином Кедровым. Окончила отделение журналистики Казанского университета. По инициативе Юнны Мориц и Андрея Вознесенского  была принята в Союз Писателей с рекомендацией Генриха Сапгира на первом общем собрании после распада СССР. С 1998 по 2003 г. она была телевизионным обозревателем в газете «Новые известия», с 2003 по март 2005 вела  еженедельную колонку «Книжная полка» в газете «Русский курьер». Е. Кацюба — ответственный секретарь и арт-дизайнер «Журнала ПОэтов», создатель двух первых в России и в мире палиндромических словарей (медаль им. Б.Гринченко – последователя В.Даля – на фестивале «Славянские традиции»), автор поэтических книг: «Красивые всегда правы», «Игр рай», «Глядящие на пламя». Участница многих международных поэтических фестивалей, лауреат Международной премии и серебряной медали Давида Бурлюка, «Другие», 6-го Волошинского фестиваля, интернет-журнала «Окно» (Ирландия). «Если бы Хлебников жил сегодня, он писал бы, как Елена Кацюба», – сказал Андрей Вознесенский на сцене Таганки, где поэты праздновали в 2000 году Первый Всемирный день поэзии ЮНЕСКО.
Ерёмин Николай Николаевич появился на свет Божий 26 июля 1943 года в городе Свободном, Амурской области. Окончил Медицинский институт в Красноярске и Литературный им. А.М.Горького  в Москве. Член СП СССР с 1981 г. и Союза российских писателей с 1991г. Автор книг прозы «Мифы про Абаканск», «Компромат», «Харакири», «Наука выживания», «Комната счастья», «Волшебный котелок», «Чучело человека».  Выпустил  в  свет  Собрание сочинений в 6 томах  Новые поэтические книги: «Идея фикс», «Лунная ночь», «Поэт в законе», «Гусляр», «О тебе и обо мне», «На склоне лет», «Тайны творчества», «Бубен шамана», «От и до», «Кто виноват?», «Владыка слов», «Гора любви», «В сторону вечности», «Папа русский», «Тень бабочки и мотылька», «Поэзия как волшебство», «Смирительная рубашка», «Подковы для Пегаса», «Сибирский сибарит», «Эхо любви, или Старик без моря» «Доктор поэтических наук», «Игра в дуду и в русскую рулетку», «Поэтическое убежище», «Енисей впадает в Волгу», «Смысл жизни», «Храм на любви» «Муза и Поэт», трёхтомник «Небо в алмазах» изданы уже в  ХХ1 веке.
Николай Ерёмин является автором-составителем  проекта «Миражисты», под грифом которого издал альманахи «Пощёчина общественной безвкусице», «5-й угол 4-го измерения», «ЕБЖ-Если Буду Жив», «Сибирская ссылка». 
Он - лауреат премии «Хинган» и «Нефритовый Будда». Победитель конкурса «День поэзии Литературного института - 2011» в номинации «Классическая Лира». Дипломант конкурса «Песенное слово» им. Н.А.Некрасова.  Награждён ПОЧЁТНОЙ ГРАМОТОЙ министерства культуры РФ (Приказ №806-вн от 06.11.2012 подписал В.Р. Мединский). Публиковался в журналах «День и ночь» Марины Саввиных, «Новый Енисейский литератор» Сергея Кузичкина, «Истоки» Сергея Прохорова, «Приокские зори» Алексея Яшина, «Бийский вестник» Виктора Буланичева, «Интеллигент» Сергея Пашкова, «Вертикаль» Валерия Сдобнякова - Нижний Новгород, «Огни Кузбасса» Сергея Донбая,  «Доля» Валерия Басырова, «Русский берег» Бориса Черных - Благовещенск, «Вовремя» Владимира Золотухина – Лесосибирск, в альманахе «Дафен» Цу Тяньсуя – город Синьян,  на китайском языке, в переводах Хэ Суншаня, во «Флориде» Александра Росина – город Майами, в «Журнале ПОэтов» Константина Кедрова -- Москва, В интернете на порталах  «Лексикон» Елены Николаевой - Чикаго, «Подлинник» Виктора Сундеева, «45я параллель» Сергея Сутулова-Катеринича», «Русское литературное эхо» - Иерусалим, «Стихи. Ру, Проза. Ру» Живёт  в Красноярске  Т:: 8 95О 4О1 ЗО1 7. E-mail  nikolaier@mail.ru
 Художник, поэт, переводчик.
Кристина ЗЕЙТУНЯН-БЕЛОУС родилась в Москве, живёт в Париже. Окончила Эколь Нормаль Сюперьер. Русские и французские стихи печатаются в журналах, газетах и антологиях («Журнал П0этов», «Нева», «Освобождённый Улисс», «Стрелец», «Молодёжный календарь», «Кругозор», «Эмиграция», «Мосты», «Ной», «Московский комсомолец», «Человек и природа», «Чёрным по белому», «Стетоскоп», «Всемирное слово», «Дети Ра», «Presages, Lettres Russes», «Encres vagabondes» и др.). Автор сборника «Хищные дни» (Париж, 2000 г).Перевела около 60-и книг с русского на французский. Лауреат премии Русофония за 2010 год (перевод поэмы «Первое свидание» Андрея Белого).Директор русской коллекции в издательстве Албин Мишель, до 2005 года – главный редактор журнала LRS (Париж).Как художник регулярно выставляется во Франции, России и других странах. Автор многочисленных иллюстраций. Графика печатается во французской и русской периодике.
www.zeytounian.user.fr
Вова РЫЖИЙ о себе: Родился 15 марта 1947 года  в Ростове-на-Дону  Первое стихотворение написал в десять лет, поводом стал запуск искусственного спутника Земли. Первые публикации в студенческой многотиражке РГУ в 1964 году.До этого , ещё школьником, выступал с чтением своих стихов на Ростовском телевидении и в эфире Ростовского радио. С 17 лет, совмещая работу с учёбой, начал трудовую деятельность. Работал радиомонтажником на заводе, заведующим фотолабораторией, а затем инженером техотдела, в проектном институте, с 1978 года – корреспондентом многотиражки объединения «Донводстрой»,  «Донской гидростроитель». Участник строительства Константиновского гидроузла на Дону. Публиковался в альманахах и журналах, в многочисленных коллективных сборниках,  в которых выступал и как автор, и как редактор. Имею несколько авторских книжек. В детские годы летние каникулы проводил у родственников в Калужской области на речке Брынь, в глухих Брынских лесах. Отсюда много стихов деревенской темы.
Борушко Олег Матвеевич родился в 1958 году в г. Харькове. Учился в МГИМО, окончил Литинститут им. Горького в 1990 году. Живет в Лондоне. Председатель Фестивалей русской поэзии и культуры «ПУШКИН в БРИТАНИИ» (с 2003 - крупнейшего форума поэзии русского зарубежья) и Всеукраинского фестиваля «ПУШКИНСКАЯ ОСЕНЬ в ОДЕССЕ» (с 2008).Руководитель Первого литературного объединения Лондона «Мастер-класс». Награжден медалью «За вклад в отечественную культуру».
Его книги и публикации:"Светолов”, стихи, "МЕТТЕМ”, 10 000, Mосква, 1989.  "Уровень жизни”, стихи, 2 000, "Молодь”, Киев, 1991. . "Продаются щенки”, повесть, тираж 80 000. "Молодая Гвардия”, Москва, 1991 Автор первой после Черубины де Габриак мистификации в русской литературе - "Эротические танки" Рубоко Шо (Москва, Панорама, 1991, тираж 300 000)..
. "Венок для Рубоко и разные сочинения”, стихи, 1992, 2 000, Москва, "Голос”.. "Moskwarium 1991”, повесть, "Peter D. Stein Verlag, Munich, 1992, на немецком языке. "Дао-Дэ Цзин”, Лао Цзы, поэтическое переложение - впервые на русском языке. 3 издания, первое - 1996. Москва, "Вагриус”. "Мальта. Личное дело.” "MALRUS Publications”, 1997, Мальта.. Роман «Мальтийский Крест», журнал «Москва» 2001 год, No 5,6,7.. Рубоко Шо, «Обитель Ста Наслаждений», Москва, «Вагриус», 2001.. «По щучьему веленью», рассказ. «Новый Мир» No 10, 2001 год.  Сочинённый им "Венок сонетов" верлибром, стал каноном среди адептов свободного стихосложения. Булат Сагидуллин сказал:
   - Есть редкий тип ярко, нахально, заливисто талантлиливых людей. Карнавализируя действительность, они заставляют вращаться и вспыхивать волшебный калейдоскоп красок, ярмарочного веселья, книжного знания и грустного осеннего солнца. Таков и Борушко.
 Сравню его с неумирающим Арлекином, которому скучно жить с дураками и мальчишами-кибальчишами, потому что они есть посланцы небытия и преступники против жизни.Брахман с улыбкой сердцееда, грацией капризного ребенка и нервными руками карточного шулера. Назову его балаганные заклинания бесценными для здоровья Империи, потому что Империя без праздника "есть рынок крепостных рабовладельцев и храм для иx завистливых рабов". Так говорит Борушко. Спокойный и опытный, как заклинатель змей; скрытный, как хранитель философского камня; развязный и ловкий, как попугай, достающий билетики со счастьем; цыганский стеклярус, похожий на корунд Шах-Джахана - этот загадочный персонаж, родственник бродяг, факиров и авантюристов, живет среди нас, и он - поэт.Читатель! Взгляни на карту Евразии, зарифмованную его легкомысленными шагами от Спасской башни до Индии! Взгляни на карту звездного неба! И если в полночь диск луны закроется тенью долговязого пилигрима в багровом капюшоне, знай: это - он. 1991 год.
Ягумова  Елена Хазретовна  родилась 23 апреля 1949 года  в ауле Адамий Адыгейского автономного округа в семье служащих. Окончила курсы медсестер в Ангарске (1969). Работала медсестрой, телефонисткой, транспортным рабочим в Ангарске, Пензе и Норильске (1969—89). Член Таймырского регионального отделения «Союз писателей Таймыра», участник городского литературного объединения «Надежда». Публиковалась в газете «Заполярная правда»,  В альманахе "Енисей", 1987 г..  В журналах: "Студенческий меридиан" (1989, № 7), "Октябрь" (1989, № 9), "Сура" ( 1991, № 1; 1992, № 5; 1993, № 4), "День и ночь" (1995, № 1), "НМ" (1995, № 7), "Полярное сияние" (1996, № 1; 1997, № 2; 1998, № 3), в коллективных сборниках: "Красота спасет мир" (Саратов, 1993), "Великодушная семерка" (Красноярск, 1993 Издательство «Гротеск», Редактор-составитель Н.Н.Ерёмин), "Мою весну не заметет пурга" (М., 1995), "Гнездовье вьюг" (Дудинка, 1997), "На поэтическом меридиане" (Красноярск, 1998), «Свеча над Енисеем» Красноярск, 2009) Автор книг  «Белая бессонница» Норильское изд-во НКН, 1998; и «Апокалипсис» Красноярскоеизд-во,1998г Лауреат Таймырской литературной премии имени Огдо Аксёновой (1999) и премии имени Юрия Бариева («2001г)

Беликов Юрий Александрович, живущий в Перми поэт,  родился 15 июня 1958-го года в городе Чусовом,  Пермской области. В конце 80-х-начале 90-х его стихи публикуются в журналах «Юность», «Огонёк», «Знамя», он - вдохновитель и редактор газеты литературного авангарда «Дети стронция». Обладатель Гран-при на I-м всесоюзном фестивале поэтических искусств «Цветущий посох» и мантии «Махатма российских поэтов» (Алтай, 1989). Один из первооткрывателей «Пермского треугольника» – знаменитой на Урале аномальной зоны. Инициатор, участник и ведущий акции «Комсомольской правды» «Жёлтая кофта», или «Не стреляйте в поэтов и журналистов!» - читки стихов у памятника Маяковскому в 1996 году. В 88-м и 90-м выходят две первые книги – «Пульс птицы» и «Прости, Леонардо!» Далее – молчание длиною в 17 лет. Как поэт Юрий перестаёт печататься, но при этом щедро печатает других – «поэтов края бытия» или дикороссов, а также – «ильинцев» - юных талантов, собиравшихся вокруг «Илья-премии». Входил в редколлегию журнала «Юность», по командировке от которой приезжал в Красноярск и в Овсянку для встречи с Виктором Астафьевым. Её итог – публикация на страницах «Юности» большого эссе «Столбовой переселенец». «Столбовой переселенец» дал старт для рождения ныне ещё не изданной книги диалогов. Она включает в себя беседы  со знаковыми личностями.  В их числе – Евгений Евтушенко, Георгий Гачев, Константин Кедров, Андрей Битов, Александр Ткаченко, Леонид Бородин, Александр Дугин, Эдуард Лимонов и Владимир Орлов. В 2007 году в московском издательстве «Вест-Консалтинг» выходит третья поэтическая книга Юрия Беликова «Не такой», отмеченная всероссийской литературной премией им. Павла Бажова. А четвёртая книга «Я скоро из облака выйду» получает общенациональную премию им. Антона Дельвига «За верность Слову и Отечеству». Стихи Юрия включены в антологии «Самиздат века», «Антология русского верлибра», «Антология русского лиризма. ХХ век», «Глагол (карта современной поэзии)», «Гениальные стихи», «Свойства страсти (Русские поэты ХХ века») Публиковались в журналах «ПОэтов», «Дети Ра», «День и ночь», «Дон», «Урал», «Киевская Русь» (Украина), «Зарубежные записки» (Германия), «Иерусалимский журнал (Израиль»), альманахе «Витражи» (Австралия). Переведены на армянский язык и изданы в журнале «Гехарм», выходящем в Нагорном Карабахе. Поэт награждён двумя орденами общественного признания – Орденом-знаком Велимира «Крест поэта» и орденом Достоевского I степени. 
Рябеченков Николай Минаевич -поэт, журналист, строитель Красноярской ГЭС, родился 29 ноября 1941 г. в Смоленской области. Умер в 14 июня 1995 г. в Дивногорске. Окончил Ростовской кинотехникум, Литературный институт им. А. М. Горького (1973). По окончании техникума работал киномехаником, слесарем, электриком. В 1961 г. 20-летний поэт приехал в Сибирь. Работал на стройке ГЭС и города Дивногорска, за что получил знак «Строитель Красноярской ГЭС» из рук начальника Красноярск ГЭС-строя А. Е. Бочкина. Когда в 1966 г. строительство завершилось, остался жить в Дивногорске и Красноярске. Сотрудничал с газетой «Огни Енисея» и со многими краевыми изданиями, печатался в коллективных сборниках Красноярска и Москвы, в «Литературной России», альманахе «Енисей», в антологии одного стихотворения «Час России». При жизни поэта была издана лишь одна его книжка „Скит“








               

  М И Р А Ж И С Т Ы
……… …………
     К а Т а В а С и Я
                Доосов и Миражистов
                СОДЕРЖАНИЕ

      Константин КЕДРОВ
          Елена КАЦЮБА
         Николай ЕРЁМИН
 Кристина ЗЕЙТУНЯН-БЕЛОУС      
              Вова РЫЖИЙ
            Олег БОРУШКО
            Елена ЯГУМОВА
            Юрий БЕЛИКОВ
    Николай РЯБЕЧЕНКОВ
      
…………………….....       
  «Д О О С» 

       Подписано в печать 14 10. 2017 Формат 60х84  1/16
            Бумага офсетная Тираж 100 экз. Заказ 07-096
              Отпечатано в типографии «Литера-принт»
                Телефон 2 950 340