Двенадцать миниатюр
Это дерево осенью всегда осыпалось первым. Едва я сам успевал привыкнуть к тому, что настал сентябрь, как оно стояло уже совсем голое, слегка влажное и будто похудевшее. Листья слетали с него пятнистые, лишь отчасти пожелтевшие, словно хотели скорее покинуть родные ветки.
Оно стояло одно среди травы, всегда изящно вытягивая свои темные ветки. Казалось, ничто его не тревожило: ни потеря зеленого наряда, ни скорбные осенние дожди, ни холодный, таинственный ветер.
Когда остальные деревья гнулись под порывами воздуха, медленно, почти нехотя отдавали свои сильно раскрашенные листья, оно, то самое, тихо, но поразительно красиво уже ожидало грядущее посреди своей опавшей одёжки. Нет, это не было безропотным принятием сезонных перемен — оно скромно и благородно встречало осень, не опасаясь потери листьев и холода; от него веяло достоинством и мудростью. Быть может, дерево и вовсе знало, что листья отрастут у него вновь, а солнце позже вернёт тепло и мягкую полноту воздуха?
Каждый раз. Неизменно каждый год с приходом осени оно осыпается первым. И вот, я снова смотрю на него, закрываясь от холодного ветра под светом хрустального солнца, и размышляю. Но думаю уже вовсе не о деревьях...
II
Тёплый ветер. Далёкий шум воды. Слегка шелестят деревья.
Как я здесь оказался?
Я лежу на земле. Опустошающая усталость не даёт даже приоткрыть глаза. Словно сквозь пелену слышно моё ровное, но тяжёлое дыхание. Проскальзывает робкая мысль о движении, но желания двигаться совсем нет.
Похоже, я на пологом склоне какого-то холма. Подо мной суховатая, мягкая трава; ни одного камня. Ветер доносит шептание ручья, покачивание веток, наклоняет травинки.
Проходит вечность, и я всё же открываю на мгновение неподъемные веки. Близится закат, небо озарено усталым, зрелым светом; ветер всё теплее, и его лёгкие порывы подгоняют окрашенные солнцем облака. Я едва улыбаюсь, резко выдыхаю и проваливаюсь во тьму.
Снова вечность. Я очнулся; уже наступила ночь. Ярко, волшебно сияет самоцветная россыпь звёзд. Мой взгляд останавливается на одной из них. Она слегка мигает, и мне видится, будто её свет идет прямо мне в душу, пронизывая всё моё существо. Внутри загорается небесно-синяя искра и я, словно сбрасывая оковы, неспешно встаю с травянистого склона.
III
Тёмная, неспокойная река. Множество возбужденных волн. Никак нельзя сказать, что она широка, но сейчас она явилась необъятной, будто бы сама раздвинула берега неумолимым напором воды.
Свирепствует ветер, подгоняя и без того стремительные волны. Стоять у берега невыносимо холодно, но я не могу сдвинуться: взгляд устремлён к реке, такой же суетливый, как движение ветра.
Нечасто Нева бывает такой. Обычно её видно сияющей лентой, несущей переливчатые жемчужины света. Сейчас её наверняка что-то беспокоит. Может, совсем безрадостное небо? За свинцовыми нагромождениями туч даже не определить, где солнце. А может наоборот, она не подавлена, а бунтует, вырывается из гранитных оков?
Беспокойство реки передаётся и мне, и я всё же схожу с места и тревожно шагаю по набережной.
Я снова замечаю людей, автомобили, уличный шум. Уже сворачиваю в сумрачные, влажные улицы.
Нева не выходит у меня из головы. Теперь беспокойно волнуются мои мысли...
IV
Роковой проблеск молнии. Жуткое мгновение тишины. Наконец, приглушённый шелест ливня накрывает перекатывающийся, долгий рёв небесного грома. Подобно вселенскому палачу, он пожирает все остальные звуки и, кажется, хочет расколоть саму землю.
Ещё безумнее мечется ветер, срывая листья с оцепеневших в страхе веток. Со штормовых небес валится вода, цвета обостряются, в пространство примешивается болезненная серость.
Распадается сама жизнь. В вихре жестокой бури гибнут последние остатки осени. Снова, снова ревёт, хохочет, угрожает гром, приносимый молниями глашатай катастрофы.
Гроза достигает высшей, истерической точки; больше нет надежды, радости, воли. Всё рухнуло.
Внезапно, резко прорезая полотно урагана, раздаётся сухой, негромкий, но выразительный крик ворона. Чернеющая птица, ещё более тёмная от влаги, сидит на крепкой ветке и решительно глядит на шторм. Вой ветра расступается, тает; вдали сгорает последняя молния; глухо растворяется последний гром.
Гордый ворон устроился на дереве поудобнее и посмотрел ввысь. В глазах победителя блеснула жизнь, та самая, что погибла в жестокой грозе.
V
Тьма и влага. Инфернально злобная ночь. Сумерки прорезают подобные зловещим глазам фонари; встревоженно подрагивают ветки деревьев. Ветер редкий и слабый, но мертвяще холодный. В его хаотичных порывах слышится пугающий, присвистывающий шёпот. Монотонно завывает городской шум; где-то плаксиво кричит сирена. Звук, движение, искусственный свет — всё смешалось в адскую круговерть, тихую, но громкую, спокойную, но безумную.
Мечется оторванный лист, снова падает в лужу капля ленивой мороси. Неутомимо направлен вниз взор возвышающегося фонаря. Под его оранжевым светом мокрая поверхность земли жутковато блестит. Небо соединилось с мраком пространства, повсюду абсолютная, безграничная, беспросветная тьма.
Разум поддается. Мысли стягиваются, густеют, душа утопает в ненасытной болотной трясине. Страшно спать, страшно не спать.
Только строка-героиня тянется, как будто пишет сама себя. Бросает вызов ночному злу почти торжествующая последняя точка.
VI
На придорожном фонаре устроилась остроклювая чайка. Она сидела неподвижно и пристально вглядывалась в происходящее внизу. Торопливые прохожие, шумные голуби, метание автомобилей — ей всё было видно как на ладони. Её непоколебимое внимание поражало, и даже сильный ветер, казалось, не мог шевельнуть на ней ни пёрышка. В таком спокойствии было что-то комичное и вместе с тем достойное.
Я смотрел на неё снизу и не знал, насколько хорош был вид с фонаря, но, судя по тому, как птица увлеклась обзором, вид был отличный, как минимум для чайки. Засмотревшись, я вдруг почувствовал себя странно — будто сам захотел забраться на фонарь и наблюдать. Действительно, интересно было бы взглянуть на мир с высоты, пусть и небольшой. Может, он стал бы выглядеть по-другому?
Словно ощутив моё любопытство, чайка повернулась и оценивающе на меня посмотрела. Её слегка наклонённая голова как бы призывала меня присоединиться.
Да, мы с ней, похоже, очень любим наблюдать. Жаль только, что на фонарь влезть я не смогу.
VII
Медленно кружится мерцающий снег. Зимний день пробуждается причудливым сиянием. Синеватые лучи холодного солнца самоцветными бликами гуляют по сугробам; таинственным, едва слышным гулом наполнен тонкий, идеально прозрачный воздух. Ветра нет, нет и иного звука, есть лишь неисчерпаемая тишина.
В этот бесконечно краткий утренний миг сама изначальная вечность останавливает мир. Всё пустеет, растворяется, сердце покидает всякая мелкая забота; во всём вселенском просторе остаётся снег, мерцающие, кружащиеся снежинки. Замирает воздух, время, свет, душа...
Чудовищно быстро покой обваливается, и всё снова становится таким, как и раньше. Невнятный вихрь жизни захватывает меня, я опять безнадёжно иду в объятия крученой рутины.
VIII
Она преследует меня. Она отзывается в каждом осколке жизни. Тихая, почти призрачная, она всегда настигает меня, а мне никак от неё не уйти.
В блеске злобы, в просторе радости, в тупой боли и в светлом покое я слышу её, всё время ту же, повторяющую саму себя, неутомимо, бесконечно. Меня зовут и прогоняют её гармонические узоры, её причудливый ритм волнует ум, а вечно манящая мелодия пронзает душу.
Она прячется в рыжем костре, в лазури неба, звучит из каждой прожилки травяного листа и скользит по мутному льду.
Ей не овладеть, её не поймать, её не понять, ей можно только внимать.
Неиссякаемо, пока её слышно, льётся музыка жизни.
IX
Чистота и простота. Бесконечно раскинулась лазурная высь. Переваливаются могучие облака, неторопливо совершает свой путь яркое небесное око. Где-то мелькают свободные птицы, покорившие буйный ветер; слегка доносятся их крики.
Истинно прекрасен небесный цвет. Неисчерпаемо полный, ровный, прозрачно-безупречный. Цвет гордости и достоинства, искреннего стремления, очищения, спокойствия, мира.
В безграничную синюю бездну вмешиваются белоснежные паровые кучи. Словно изнутри их зажигают золотистые лучи, прорезая необъятность их плотных завихрений.
Там нет времени, наверху есть только голубая вечность. Солнце, лучезарный наблюдатель, бесстрастно смотрит вниз, на птиц, облака, людей.
Далеко внизу есть и я, вечно прикованный к земле и вечно смотрящий в небо.
X
Разворачивает крылья-паруса очередной уплывающий корабль. Открываясь ветру, светлое полотно наполняется невидимым стремлением, выгибается к морю, сияет в лучах усталого вечернего солнца. Решительно настроенные моряки грузят ящики и свертки; их взгляды всё чаще стремятся в мерцающий горизонт.
Кричат и снуют чайки, пытаясь ухватить с кораблей что-нибудь съедобное. Наиболее смелые из них устраиваются на мачтах и реях, чтобы отбыть в путешествие и увидеть другие порты.
Всё золотистей, насыщенней становится солнечный свет, он перекрашивает облака, озаряет прибрежные деревья; шепчутся их искрящиеся жизнью листья. Голубое небо провалилось в глубокую лазурь, немного пурпурную там, где небо сошлось с морем тонкой, неуловимой линией. Нежно-согретый ветер приносит легкий шум прибоя, запах морской воды и хлопанье волнистых парусов.
Один за другим парусники, большие и не очень, уходят в пылающую даль, унося груз, людей и самых отважных чаек. Отбрасывают вытянутые тени скромные, но оттого не менее изящные башни порта; предчувствуя приближение ночи, зажигается путеводный луч маяка.
Именно здесь, созерцая уплывающие корабли и закатное солнце, я обретаю странный душевный покой.
XI
Томный стук.
Растянутое время.
Неумолимый дождь.
Свет лампы.
Бег пера.
Порыв мысли.
Блеск идеи.
Шорох бумаги.
Резкий росчерк.
Пламя гнева.
Холод покоя.
Тяжкий вздох.
Снова стук.
Извечный стук.
Стук дождя.
Шаги времени.
Скрип пера.
Опять вздох.
Серость неба.
Пустота души.
Два слова.
Для чего?
XII
Весна.
В природе почти магическое оживление: переливается солнечный свет, деревья снова колышат ветками, а небо освободилось от зимнего оцепенения и теперь снова изобилует красками. Нежный ветерок доносит тихое перешептывание свежих листьев и чистые голоса поющих птиц.
Кажется, что воздух расширился, стал объёмнее, полней; он обхватывает каждую травинку, каждую ветку, и при этом неуловим и лёгок, гладок, как шёлк. Это время прекрасно, и вместе с распускающимися почками открывается и душа, впуская и принимая весеннее торжество жизни.
Я долго бродил по улице. Немного утомленный тем, что во мне нет неподдельной радости, я решил пройтись к небольшому деревянному мосту через местную речку — у меня была к нему странная привязанность.
На мосту стояла чайка. Сначала она удивлённо на меня посмотрела, а затем, будто бы услышала некий зов, встрепенулась и улетела.
Позади себя я услышал лёгкие шаги. Нехотя повернувшись, увидел девушку. Она была одета легко, и бежала по доскам моста босиком. На её лице была не то улыбка, не то удивление, глаза её лучились, а волосы свободно развевались на ветру.
Рядом со мной она приостановилась, стремительно оглядела всё вокруг, и слегка рассмеялась. Когда она обернулась на меня, всё моё тело замерло. Она улыбалась, улыбалась лицом и глазами, и, мне казалось, всем телом. Я увидел в ней восхищение, оно овладело ей полностью и безвозвратно, она восхищалась мной как и всем тем, что видела до меня: деревьями, по-весеннему деловитыми утками под мостом, чистым широким небом...
Через мгновение её уже не было. Я попытался проводить её взглядом, но тщетно — она словно растворилась в воздухе.
6 сентября - 21 октября 2017
Свидетельство о публикации №217102101547