Вторая родина

Чиркин сидел в зале ожидания, чуть покачиваясь в плавно изогнутом пластиковом кресле. Он поглядывал на стойку регистрации, положив ладонь на выдвинутую ручку своего черного аккуратного чемоданчика, который обыкновенно брал с собой в салон самолета. Содержание чемоданчика было нехитрое: несколько рубашек, джинсы, свитер, пара футболок и прочее вкупе с программерским лэптопом – больше и не потребуется для двухнедельной поездки к родственникам, пусть даже и в Россию. В креслах напротив него расположилась американская пара и поглядывала на висевший под низким потолком экран с неизменными сиэнэновскими новостями. Высокая американка в темно-синих джинсах, оранжевой футболке, перекидываясь словами то ли с бойфрендом, то ли с мужем, периодически встречалась с Чиркиным взглядами и мило улыбалась. Чиркину она напомнила его приятельницу Мэри, и он тоже ей улыбнулся…
“Зачем я еду, чего мне здесь не отдохнуть? Съездить на Гавайи или на Тахо как вот эти ребята? Любовь к родине, родным городам,  деревням, дорогам? Ну, я уже здесь четырнадцать лет, вторая родина, так сказать, все стало своим. Милые сердцу города, знакомые просторы, не говоря уже о бегущим по ним дорогах. А там?.. Я почти забыл названия московских улиц, станций метро. Не помню уже номера трамваев и троллейбусов, с трудом найду нужный дом в Лефортово, где живет сестра. А я ей нужен? С сыновьями-студентами и мужем-алкоголиком ей совершенно не до меня. Впрочем, может и хорошо – не будет меня воспитывать”.  Он бросил взгляд на американку и вздохнул: “И все-таки ехать надо, ведь любовь к отеческим гробам и как там, да, к родному пепелищу…”
        Чиркину стало грустно, даже заныло под сердцем. Он вспомнил, как быстро мама умерла от рака в свои сорок, сгорела, и как они остались одни с сестрой – отец их бросил еще маленькими. Сестра, а она была старше Чиркина на четыре года, пыталась заменить ему мать, но это у нее получалось не очень – они нередко спорили и даже ругались … Но это было в далекой юности, которая стала потом взрослостью и вот уже подкатила к своему пику. Нет, он, конечно, вспоминает сестру с теплотой и любовью, себя же называет дураком за свой глупый юношеский максимализм…  Но жениться он так и не женился.
“А Мэри? Мэри... На серфинге с ней или там в Лас-Вегас на пару дней – хорошо, замечательно даже… А так – зачем? Позывов на отцовство не испытываю, она пока явно не стремится стать матерью – в тридцать восемь лет надо получать наслаждение от жизни. Пусть идет так, как принято – бойфренд, гёрлфренд, никаких обязательств, ну вот как у этих ребят. К тому же семья это – корни …”
Тут он заметил, что девушка напротив помахала ему рукой и, наклонившись к плечу своего спутника, что-то ему сказала. Чиркин сразу сообразил, что последние несколько минут он не сводит с нее глаз. Ему стало неудобно, он тут же попытался улыбнуться и, чтобы скрыть неловкость, помахал в ответ. Парень напротив поднялся – подковки на невысоких светло-рыжих полусапожках скрипнули на алюминиевой полоске, прижимавшей искусственное темно-синие покрытие к полу. Он неторопливо, по-киношному подошел к Чиркину и, протянув крепкую ладонь, сказал:
- Hey, I’m Steve. How’re you doing? (Привет, меня зовут Стив. Как дела?)
- I’m fine. Yourself? (Прекрасно. Как у тебя?)
- Pretty good. Where are you headed? (Неплохо.  Куда направляешься?)
- NY. How ‘bout you? ( Нью-Йорк. А ты?)
- Dallas.(Даллас)
- I see.(Понял) 
        - So what do you think about my girl? (Как тебе моя девушка?)
- She’s pretty.(Она милая) 
Парень пристально, чуть прищурившись посмотрел на Чиркина – ему показалось даже, что он сейчас сплюнет сквозь зубы, – и сказал:
- You have a funny accent.  Where are you from?(У тебя забавный акцент. Ты откуда?) 
- I am from Russia. ( Из России)
- I see. What’s your name? (Понял. А как тебя зовут?)
- Vladimir. But you can call me “Vlad”.( Владимир. Можно просто Влад ) 
- Ok, Vlad.
        Путешествующий до Техаса опять пожал на этот раз ему протянутую руку и предложил Чиркину выпить пива с “fish&chips” за стойкой бара в конце терминала. Чиркин пиво не очень любил, особенно какой-нибудь “Coors” или “Bud”, что ребята в далеком малознакомом ему Далласе наверняка потребляют по упаковке за часик-другой. Но отказываться не стал. Да и в такой ситуации не очень-то хорошо будет и отказаться.
Не спросив, какое пиво он предпочитает, техасец заказал по бокалу. После пары глотков как всегда начался незамысловатый и ни к чему не обязывающий разговор – так происходит всегда со случайным попутчиками или знакомыми в американских аэропортах. Вертясь  вокруг погоды, последних бейсбольных, баскетбольных или футбольных матчей, в зависимости от интересов собеседников, и каких-нибудь ну очень заметных событиях типа очередного урагана во Флориде, туповатых высказываний президента, романов и разводов голливудских звезд, такая беседа всегда текла медленно, неторопливо, даже почти душевно, хотя это мало применительно к такому типу отношений между людьми на этом континенте. Что касается тем для разговора, то Чиркину они были в общем безразличны, и потому воспринимал он их без особых эмоций. Он не интересовался ни спортивными соревнованиями, ни президентами и звездами, не запоминал их высказываний и их историй, и к ним самим относился весьма снисходительно. Слушая звонкую американскую речь, он кивал головой, говорил “yes,” улыбался, отпускал односложные ни к чему не обязывающие и не судящие замечания и внимательно смотрел на своих собеседников.
Нет, он не лицемерил, не делал специально вид, что ему жутко интересно, просто он выказывал общепринятую в отношениях между людьми здесь на этом континенте любезность и учтивость. Получались милые американские разговоры, всех оставляющие удовлетворенными: собеседника тем, что его внимательно и с пониманием слушают, а Чиркина – испытывающим сердечную, умственную легкость и приятность в ощущениях от непринужденного, расслабленного общения. И что особенно Чиркину нравилось – ни откровений о делах служебных и личной жизни, ни воспоминаний о службе в армии, ни тем более рассказов о несчастной первой любви с переходом на мировые проблемы из области познания добра и зла в их исторической ретроспективе. От таких душевных и замысловатых русских заговоров Чиркин отвык очень давно, так что если бы кто-то из бывших соотечественников вдруг оказался рядом и задал ему вопрос типа “кто был хуже Гитлер или Сталин?”, то у него наверняка случился бы ступор.
Вот и сейчас он смотрел на смуглое чуть вытянутое лицо техасца, с неподдельным вниманием слушая его повествование, из которого он узнал, что его новый знакомый работает программистом в Далласе, что он приезжал в Калифорнию по работе и что его девушка на самом деле не девушка, а жена уже почти две недели, и они совместили его деловую поездку и их свадебное путешествие. В общем “honey moon” (медовый месяц) у них получился замечательный, они даже съездили на уикэнд на озеро Тахо, где сделали массу замечательных фотографий. 
        Тут Чиркин вздрогнул и насторожился – главное не спровоцировать их на показ всех этих стандартных красот горного озера, которые они по американской привычке запечатлели в больших количествах для приятных воспоминаний и, чтобы скоротать время в аэропорту и самолете, уже наверняка отпечатали их на бумаге. Чиркин сообщил тут же своим собеседникам, что бывал в тех местах много раз, любит там кататься на водных лыжах и разделяет их восторг по поводу красот тех мест. 
        Техасец спросил, нет ли в России подобных мест? Чиркин чуть напрягся и решил рассказать о Байкале, о дикой и непередаваемой красоте которого так много писали в его школьные годы, что он без труда сейчас и вспомнил. Техасец со своей женой по-детски внимательно, раскрыв широко глаза смотрели на него, слушая его рассказ, и все время повторяли “wonderful” (прекрасно), “very interesting” (очень интересно), а на слова, что озеро содержит в себе одну пятую всех мировых запасов пресной воды, дружно воскликнули “unbelievable”(невероятно) и посмотрели друг на друга.
        Видимо, им не могло пройти в голову, что где-то есть что-то замечательное и значительное, чего нет в Америке. Этот милый всегда провинциализм раздражал Чиркина, однако сейчас он сделал вид , что не обратил внимание на их реакцию, и решил плавно перейти к рассказу о Сибири с ее бесконечной тайгой, лютыми морозами и гигантскими реками. К тому же он почувствовал, что ему самому это понравилось – легкая волна ностальгии, поднявшись из глубин его души, согрела его, породила в нем  желание вспомнить что-то из прошлой жизни там. Однако, прежде, чем он начал свое новое повествование, техасец спросил его:
- Vlad, what do you think about the new Russian president? ( Влад, а что ты думаешь о новом русском призеденте?)
Чиркин не поперхнулся, не испугался и даже не повел бровью, хотя, конечно, он не особенно ожидал такого перехода от красот окружающего мира к политике, это все-таки больше в русской манере. Впрочем, он слыхал и вот сейчас убедился, что техасцы действительно чем-то напоминают русских, может  вот таким чрезмерным любопытством в сочетании с непосредственностью.
Чиркин задумался на несколько секунд и решил не углубляться в тему, а тем более не дать зацепки для ее раскручивания. Так будет лучше:
- He is a good guy.(Он – хороший парень.) 
Для техасца и его жены, тоже хороших ребят, этого было достаточно, они  кивнули головами, парень сделал пару глотков из бокала, его жена вернулась к чипсам, а Чиркин добавил:
- He is a strong man.(Он – крепкий мужик) 
Это был досадный промах, что тут же сообразил Чиркин, взглянув на техасца.  Тот выпрямился, слегка расправил весьма широкие плечи и, с легким прищуром посмотрев на своего соседа, с настороженностью в голосе, ставшим внезапно более глухим и низким, спросил:
- What do you mean, Vlad? Do you think he will fight against the States?  ( Что ты имеешь в виду, Влад? Ты думаешь он будет бороться с Америкой?)
        Чиркин чуть не крякнул от досады – вот надо же так лохануться, ведь сейчас может начаться путаный разговор с заходом в нелюбимые дебри политики и выяснением истории непростых отношений между двумя странами. Нет, только не это. Хотя, собственно, как не объяснить, что у нас такая историческая традиция – или ты, или тебя! И что в принципе, хоть и не всегда мы готовы, но можем в случае чего и ответить что нам неважно, кто против. И Америка здесь не причем, впрочем, если попадется на пути, то… “Нет, лучше не надо об этом. Кто знает, что он захочет еще узнать. Ведь так и на личности можно перейти. Не Россия, конечно, но как там – береженого Бог бережет”.
Чиркин неторопливо, четко проговаривая слова, как бы взвешивая их и тем самым придавая им значимость и выражая свою уверенность в том, что сказанное – истина, проговорил:
- No, I don’t think so. He’ll just go on with restoring order and law in Russia. (Нет, я не думаю. Просто он хочет восстановить в России порядок и законность)
         Техасец недоверчиво и, как Чиркину показалось, испытующе поглядел на него,  потом сделал последний глоток, встал из-за стойки и протянул ему руку. Чиркин пожал широкую и крепкую ладонь нового знакомца, потом – тонкую в рыжеватых крапинках молочно-белую ладонь его жены. Она мило, даже немного застенчиво для американки улыбнулась. Чиркин кивнул им обоим и непринужденно, делая вид, что все в порядке и что он ничего не заметил, сказал:
- I was glad to meet you.(Был рад познакомиться с тобой)   
- Me too (Я тоже), – девушка кивнула и поглядела на мужа.
Тот, как бы почувствовав легкую неловкость из-за своего молчания, попытался улыбнуться как можно более непринужденно и сказал:
- You are a good guy, Vlad. Nice to meet you!(Ты хороший парень, Влад. Рад был познакомиться) 
Пройдя с десяток шагов в сторону своей стойки, Чиркин обернулся и помахал также поглядевшим на него техасцам.  “Ну, вот и хорошо, пообщались-попрощались и разбежались, все закончилось мило… А ведь могло бы…” Что могло быть дальше, Чиркин решил не домысливать. Достав билет и поглядев на номер своего места, он подошел поближе к своей секции и стал ждать начала регистрации.
Время тянулось медленно – пять, десять минут, никакого движения за стойкой не наблюдалось. “Что-то случилось, задерживается рейс? Но почему ничего не объявляют, не объясняют? Странно”. Чиркин начал нервничать – ведь у него стыковочный рейс на Москву из Нью-Йорка, а там окно всего лишь полтора часа – только багаж получить и переехать на другой терминал. “Ну, да чемоданчик мой со мной, успею,” – пытался он успокоить себя. Прошло еще пять минут… Тут дверь за стойкой отворилась и появился стюард в белой с коротким рукавом рубашке, подтянутый и бодрый, вселяющий уверенность как любой представитель крупной авиакомпании. Он наклонился, щелкнул микрофоном и объявил, что рейс по техническим причинам откладывается на час, за что он от имени авиакомпании приносит пассажирам извинения.
“Unbelievable, такого никогда не было!” –  пролетело в голове Чиркина. Он поглядел на другую сторону терминала – посадка на рейс до Далласа началась – и полез в карман за сотовым. Агент тут же его успокоил, что никаких нестыковок не будет – самолет частично наверняка нагонит время в пути, а рейс до Москвы не улетит, пока не прибудут все другие стыковочные рейсы.“Ну, хорошо. Let it be.”
Чиркин обернулся, нашел свободное место недалеко от телеэкрана и поближе к стойке регистрации и сел, в пол-уха слушая репортаж то ли из Ирана, то ли из Ирака и не обращая внимание на мелькающие картинки и кадры. Потом пошли комментарии. Стало совсем неинтересно.
“Все-таки, удивительно, как можно круглые сутки показывать новости, комментировать их на все лады и оттенки и при этом верить, что они говорят правду, что кто-то их смотрит и для кого-то они важны”. Чиркин, прикрыв глаза и немного откинувшись на спину, вытянул ноги и попытался расслабиться. “Хорошо бы вздремнуть, ведь в шесть утра встал... Эх, надо было поспать, а потом поехать на такси, а не на шаттле. Кстати, а как шаттл по-русски? Маршрутное такси? Скорее немаршрутное, ведь пока он всех пособирал, больше часа прошло... Интересно, а такси сейчас в России тоже желтые как здесь?”
Слова текли, едва цепляясь за сознание, спина и ноги чуть обмякли, пальца начали сладко неметь и на Чиркина опустилась мягкая утренняя дрема, когда, позавтракав и выпив кофе, ложишься на диван и немного отъезжаешь. Да, вот в последнюю субботу он славно отдохнул, и ведь и кофе не взбодрил, хотя тогда он выпил пару чашек… А потом позвонила Мэри, пожелала ему доброго пути, попросила его что-нибудь привезти на память из России и вдруг как-то неуверенно спросила, вернется ли он? Он немного помедлил, а потом сказал, что ему надо обязательно съездить, ведь он не был столько лет – сестра, племянники, друзья, могила матери, ну всего лишь две недели. Не думай, не задержусь и тем более – не останусь. Она выслушала, а потом вдруг сказала: “To come back, you have to say “bye-bye”   и тут же по-птичьи прощебетала: “Chirkin, Chirkin, mister Chirkin!”  и опять как бы издали и настойчиво –  “Chirkin, Chirkin!..”
Чиркин с трудом открыл глаза – над ним стоял тот самый стюард в белой рубашке, что делал объявление и, держа в одной руке список пассажиров, а другой осторожно касаясь плеча, торопливо повторял:
- Mister Chirkin, mister Chirkin! We’ll be finishing boarding in a few minutes! 
Торопливо протерев  рукой глаза, Чирки посмотрел на стюарда, на стойку регистрации, на электронное табло над ней, которая сообщала, что посадка на рейс Сан-Хосе – Нью-Йорк окончена, и опять – на  чуть склонившееся над ним любезно-улыбающееся и одновременно встревоженное лицо. Чиркин вскочил и, крепко сжав ручку чемоданчика, бросился в след за стюардом…
Он сразу нашел свое место, которое было единственно пустым в средней секции, открыл багажный отсек на головой и с трудом протиснул свой чемоданчик между спортивной сумкой и боковой стенкой. Удовлетворенный, что непростая, как всегда для этих мест, операция удалась, он сел на свое место у иллюминатора и стал смотреть, как аэродромные рабочие вытаскивают длинный резиновый шланг из-под крыла и тянут его к желтому топливозаправщику. “Так, сейчас полетим.” Тут же скрипнуло радио и женский голос объявил, что самолет готов к полету. Чиркин не стал слушать дальше обычные нудные инструкции, а задумчиво глядел на плавно проплывающую взлетную полосу, на блестящий стеклом и металлом терминал, на пустые багажные тележки. Вот мелькнули белые и желтые полоски разметки, фигурка регулировщика, диспетчерская. Самолет развернулся, застыл, но рев моторов начал усиливаться и их мощную дрожь тут же  ощутило напрягающееся тело… 
        Он прислушивался к гулу двигателей, равномерно убыстряющемуся стуку шин по бетонке, чуть участившемуся биению сердца, шелесту разворачиваемой соседом утренней газеты, но ничто не волновало и не задевало его. Даже мелкий страх от мысли, что наиболее часто аварии с самолетами случаются именно на взлете, мелькнул быстрее красно-белого бакена и исчез где-то внизу вместе с ленточкой взлетной полосы, зданием аэропорта, гостиниц, фривэев, черепичных крыш. И вот уже сам город с небоскребами в центре и огромной двухэтажной равниной вокруг начал стремительно уменьшаться и как бы растворяться в голубых и зеленых просторах от белоснежных вершин гор до туманной полосы океана…
        Чиркин откинулся в кресел и подумал, что это аккуратное, разумно упорядоченное и определенное в своих очертаниях, формах и функциях пространство, хорошо знакомое и почти родное, трудно все-таки назвать своим. Да, оно переливается зеленым, голубым, белым от горизонта до горизонта, но больше напоминает педантично нарисованную карту, на которой не заметны подробности и особенности его жизни…
Он посмотрел на идущую по проходу мило улыбающуюся стюардессу и попросил принести бутылку воды – после внезапного и короткого сна очень хотелось пить.