Zoom. Глава 23

Про симметричный ответ.

Когда Slave задел Le roi, все дружно накинулись на него: «Ты чуть не убил! Рядом почти с виском попал! Еще чуть-чуть, и ей все!». На всеобщий вопль Feeling безэмоционально сказала, что Le roi лупит Slave, но ей, однако, все сходит с рук. Оттого, что все делают Le roi самым обожаемым существом в доме, и она этим пользуется в полной мере. Ей потакают на все шалости и капризы, рассыпаются в похвале, закрывают глаза на шкоды. Но стоит накосячить или залететь Slave, как ему ничего не прощается, все на него накидываются со страшной силой. «Его защищаю только я!»- сказала она, а он тоже хочет защищаться, потому что Le roi здорово наглеет, а ее все покрывают. И я посадил Slave к себе на колени, как всесоюзный староста Калинин, и говорил в полголоса, достаточно, чтобы услышал меня не только он, а и все рядом присутствующие. Я проводил с ним воспитательную беседу, «делал внушение», таким образом, в доверительном ключе и тоне, говорил с агрессором, как с жертвой, поскольку его самого считал более уязвимым, потому что крики на него, ругань и оскорбления, сыплющиеся на него со всех сторон, никак не действовали, и не влияли. Его только что не били, но и говорить языком грубой силы и насилия здесь было лишним и неуместным. Я сказал Slave: «Slave, учись владеть собой, учись себя контролировать. Да, ты видишь, как иногда все несправедливо бывает по отношению к тебе. Ее хочется ударить, понимаю. Да, давать сдачи правильно. Но не сейчас, и не в этом случае. Она твоя сестра. Не потому, что она девочка, и девочек бить нельзя, а потому, что она маленькая. Потому, что она хрупкая. Ты можешь не рассчитать силу и нанести ей вред, несопоставимый ущерб здоровью. Каждый раз, когда тебе захочется ее ударить, лучше ударь себя по ноге. Ты сам себя ударь по ноге, и чем сильнее захочется тебе ее ударить, тем сильнее ты себя ударь сам. А еще потому, что она твоя сестра. А своим нельзя делать больно.». Я сам подивился тому, что я говорил так магнетически и гипнотически, как будто настраивался, насколько это было из моих уст глубоко, жизненно, доходчиво, как мудрый и многоопытный Каа. Меня этому никто не учил, я нигде это не вычитывал, не подглядывал в фильмах. Но я это знал, я как-то сам дошел до этого путями ошибок и разочарований. Я это постиг своим нехитрым умишком, и осознание было таково, что, когда ты в реале почувствуешь боль другого человека, которая в полной мере будет отзываться и звучать в твоем теле, ты не решишься причинить боль другому человеку, зная, что и он может ответить ожесточенней, может даже оказаться на порядок сильнее и больше тебя в весовой категории, и ты уже не решишься рисковать. Когда ты будешь платить за боль другого человека, переадресованную тебе лично, ты переменишься сам, и, проецируя боль на себя, переменишь свое личное отношение- и не решишься. Раньше была поговорка «за нечаянно бьют отчаянно». Наука быть равновесным и владеть собой сложная наука-это путь выдержки, рефлексии, совести и самодисциплины. Это не путь скопчества слова и действия- ведь уступать, быть великодушными, благородными, милостивыми могут только сильные и уверенные в себе, а не эмоционально взвинченные люди, всегда действующие рефлекторно, чем утрачивают всякую инициативу.

Что-то с памятью моею стало…

Уже на улице, я смотрел на дом со стороны, и думал, в каких местах он перестраивался, а что же в нем осталось от старого дома. Какой-нибудь, хотя бы, один старый угол, который можно было бы безошибочно определить за свежей кладкой. Хотя бы бойлерную угадать по расположенным трубам. Я смотрел на дом, как будто выросший из разных сменных модулей, совершенно утративший первоначальный облик за многочисленными перестройками. Я и не представлял, как они все помещались и перемещались из угла в угол, когда велось строительство, и для этого нужно хотя бы немножко быть строителем. Я уже не мог разобраться и отличить, что было расположено в доме прежде, когда мы часто туда ездили. Кеш- память очистила эту мнеметичную корзину за ненадобностью, как маловажное, и уже ничего не выдавала по запросу. И я думал, что восстановить и воскресить в отутюженной годами и выщербленной памяти помогут только чертежи и рисунки постройки, либо старые фотографии, на которых все было запечатлено, чтобы, каким был дом, когда ты был в нем прежде. Потому что во время моего приезда на крестины уже все существовало в существующих ныне границах, а я так и не научился их осязать, и не привык к этим изменениям, как когда ты не чувствуешь в полной мере габаритов управляемого тобой автомобиля. И было ли все таким уже при мне? Или меня опять подвела непослушная непритязательная память? Их дом прирастал свежими пристройками, второй этаж отделывался налицо, и там все обустраивалось и приращалось, когда во время прошлого приезда я только затаскивал вверх на второй этаж доски, а на третий другие стройматериалы. А теперь, спустя три года, там уже было, где развернуться, и подготовлены целые обустроенные комнаты. Все комнаты, в том числе и та, центральная, гостевая, с белым кожаным диваном, куда определили нас. Лучшая гостевая комната в доме. И мы спим на втором этаже, в перестроенном доме, где на тех же осях координат располагалась наша первая двуспальная кровать, где, на месте устроенной спальни Тети и Дяди, в тот раз, как гостей, Нос и Жену положили для безобидности вместе. Несмотря на то, как нам определили взрослые и старшие, ночью мы все равно сделали рокировку, и легли с Женой вместе. Теперь мы, после времени запретов и стеснений, легально остаемся вместе, этому пришел свой срок. Прошло уже почти 13 лет с той поры, и между нами лежит наш сынок, которому еще не успело исполниться два года, и я думал, как в жизни все лихо взаимосвязано, и от того, как все бывает в жизни непостижимо, просто рвет башню.

Когда приедет, Коган ляжет в коридоре напротив угловой комнаты. Буду! с Feeling с Le roi. Slave в угловой комнате напротив них, его с родителями разделял потом приехавший Коган. Бабушка с дедом расположились в своей угловой комнате, в которой трогательно и старательно были собраны их первые семейные фотографии, на которых их было не узнать, потому что я видел их только старше, как «актеров, которых мы не знали молодыми». На стене были расположены черно-белые фото Бабушки с детской коляской, на которой была еще маленькая Тетя, еще девичьи фотографии Бабушки. Даже фантазируя, я не мог даже мысленно представить этих людей молодыми, они отпечатались в моем сознании уже престарелыми, возрастными и взрослыми. Все фото были давнишние и черно-белые- за время 43-летнего отсутствия Деда все успели перейти на цветную пленку и с аналоговых фото на цифру. «Корабли возвращаются в родную гавань».

Все расположились вдоль стен второго этажа в комнатах, как многопалубные корабли, которые я всегда опрометчиво и легкомысленно располагаю вдоль краев игрового поля в «Морском бое», придавая такому размещению строгую закономерность и последовательный расчет, по которой меня можно легко вычислить, потому что в этом заложена система. Подразумевая, что пространство их дома должно было быть их общим для совместного времяпровождения, а сами комнатки маленькими, как капсулы, койко-места и кельи в хостеле. Здесь, вместо этого, время проводят в своих отдельных номерах, как трюмах, а если общаются, то непременно скубутся.

Вторая атака.

«Это вы, между прочим, виноваты. В том, что с вашим сыном стало, есть и ваша вина!» говорила тетя Баушке, обвиняя во внезапно  поразившей мужа болезни, с интонацией: «Сама ты, Оля, вредина!» или реплика комедиантов комик –группы «Маски» в фильме «Маски в суде»: «Это вы виноваты!». Также Тетя начинала обвинять в бытовом пьянстве Буду! всех, кто был вокруг. Она говорила уже на всех подряд, кто попадался под руку и на глаза, попеременно, начиная с Дяди: «Это ты сам виноват, ты его за стол сажал, ты ему наливал!». Хотя это привычка слабых людей, обращаться за помощью к другим, ябедничать и жаловаться, апеллировать к толпе, бросать боевой клич «ату его!» и охотничий «фас!», обращаться к арбитрам. Нужно справляться своими силами, «не выносить сор из избы», терпеть и молчать, не выдавая семейных тайн. Какая разница, в какой остановке человек пьет? Культурно за столом, в домашней располагающей обстановке, где есть культура пития, или в диких неприспособленных условиях: на стройке, чердаке, подъезде, скамейке, детской площадке и подвале? Главное, что пьет, а как все обставлено, все эти декорации- это все неважно. Никакой реальной и детерминирующей роли обстановка не играет. Я понимал, что после обвинений Slave, это уже вторая по счету атака на домашних, и обстановка может внезапно детонировать.

Я явственно видел, что ей, Баушке, страшно тяжело быть принятой в этом доме потомственных педагогов. «Она так кайфовала одна»- сказал Буду! на мои слова, как Баушке жилось одиноко и тоскливо в своей квартире. Но все же, признаться честно, она жила в нужде, в выкраивании, бережливости, напряжении, не избалованная лишним вниманием. Не такое приволье у нее сейчас, когда есть такая некая куча пространства, где она ограничена чужой волей, что эта клетка теперь невольно стала золотой. Теперь все сочинения классиков и все вещи из ее дома свезли, как яйца, в одну корзину, уместив в прихожей вновь свежеперестроенного дома. «Не спорь, не спорь»- сказала смиренно, не повышая голоса, но утвердительно, не принимая никаких возражений, почти как напутствие, делая внушение и вразумляя, говорит Баушка Дяде, чтобы он не заводился, не нервничал, и не напрягался, тогда как поводов было предостаточно, и «хватило бы одной искры».

Баушка что-то суетливо рылась в своей спальне, когда вбежал Сын, сказав ему, под руку, ласковое словечко, и предоставляя ему полную свободу и простор для игры, где он резвился и хватал на ходу сувениры и лампы, когда скакал на кровати. Я обратил внимание, что она ищет в темноте, даже не включая свет, для легенды, прикрытия и светомаскировки, чтобы невозможно было упрекнуть, что ищет, «яко тать», свою же сберкнижку. Она искала ее, пряча, как под прыпичком, как будто одновременно что-то перепрятывала, или засунула так, что не могла вспомнить прежних координат и силилась вспомнить где, но уже память не поддавалась, или давалась с превеликим трудом. Это было странным, как будто она что-то считала ненадежно спрятанным, что считала нужным еще это лишний раз перепрятать, и в этом виделось не только ее недоверие к домашним, ко всем остальным, пришлым и гостям, как лояльно, так и нейтрально к ней настроенным. Но дело было и в ее недоверии к самой себе, к своей забывчивости, и к тому, что она может запрятать нечто не совсем надежно и намертво. Буду сообщил, что они были вынуждены ее забрать подальше от провокаций и посягательств, потому что Бабушка накинулась на нее с обидными словами и потом, когда Буду!, заступившись за нее, отлупил деда по жопе, после чего старики вызвали полицию, и дед написал на него заявление.

Дед был жилистый и крепкий, он с Сыном отлично поработал нянькой, и четко сработал, когда он заплакал, вызвав нас по сотовому телефону. Дедушка ответственный, верный и преданный долгу, как старый верный сторожевой пес, бдительный и чуткий, как часовой и постовой одновременно. Поэтому только ему одному можно было доверить ребенка, как хранителю. Когда я увидел его, он мне показался крепким и дюжим, как поднакачался от уборки снега, так что глядя на Буду!, еще думаешь и сомневаешься,  как Буду! бил деда по жопе, как он смог это сделать, если дед физически крепкий, спортивный, поджарый и подтянутый, и даже в свои-то годы, с крепкой закаленной косточкой, мог дать серьезный отпор и сдачи внуку, который пьет, морально и физически разлагается, и совсем не занимается спортом, не уделяя внимания себе. Дед бы дал ему фору и жару, хоть с виду не понять, кто кого одолел?

Баня. Искусство оставаться чистым.

Увидеть Буду! в бане было сплошным разочарованием для меня. Я глядел, как у Буду! появился этот висцеральный жир, и он больше стал походить комплекцией на Дядю, но в худшем формате. Буду! действительно стал похож на какого-то упитанного кабана, хряка, кнура и борова, которому стоило заняться собой и привести себя в порядок и форму от гамбринизма, чрезмерного употребления пива. Его грудь стала округлой, какой-то почти женской, на ней был минимум волос, как у ГГ в фильме «Муха» - всего несколько одиноко растущих волос на спине. Так и здесь, какие-то одинокие волосины, как антенны, что говорило о том, что женские гормоны стали преобладать, и особенно большим диссонансом было наблюдать поджарых и жилистых соседей –братьев Циркача и Ловкача, которые следили за собой и были физически развиты, атлетически сложены, и в общении они держались слаженно, как спортивная команда в тандеме, два брата-акробата, как напарники полицейские, с распределением ролей, как «плохой и хороший следователь», действуя синхронно, как семья, без внешних противоречий, и будучи на одной волне, как запараллеленные устройства, элегантно взаимно дополняя друг друга. Вот что значило- «в здоровом теле-здоровый дух!»- они не грызлись между собой, и не выясняли ничего при посторонних.

Я заметил, как Циркач странно моментально «спекся» во время разговора про фильм «Боец». Я сказал: «Раз уж мы заговорили за кино про бокс, то самый честный и убедительный фильм про бокс - «Нокдаун», где играл Рассел Кроу. Еще фильм про достойный турнир, где играли Сталлоне и Роберт де Ниро, который играл прежде боксера в фильме «Бешеный бык». Циркач сказал, что удивлен, что я не смотрел фильм «Рокки Бальбоа», на что я сказал, что смотрел только «Рокки 2». А сам, уже на следующий день, когда катил на себе Slave по лесу, на скате, и вечером катал Жену и Сына,  я вспомнил себя  в 16 лет, бегущим в берцах по колено в снегу, и я ассоциировал и отождествлял себя с Рокки Бальбоа, и хоть бы мне было тяжко и трудно,  я дополнительно терпел напряжение от нагрузки, я все-таки считал это правильным выбором, нагружать себя и быть спортивным, превозмогать неудобства и боль, через усилие над собой, испытывать и познавать себя через напряжение сил и воли, чтобы становится сильным, выносливым, физически стойким и крепким, закаленным и испытанным к моменту поступления- и это сопоставимо для меня была с переменой в Юкио Мисиме-занятия спортом которого полностью переформатировали его жизнь и изменили сознание.

Жена отметила, что здоровый активный отдых и общение с детьми Буду!, как и сами подвижные игры с детьми, пошли мне на польу и в плюс,  позволили мне держать себя в хорошей физической форме, с физическим нагрузками, без физических тренировок, и без спортивного зала. Я брал на руки и тягал детей, и действительно уделял им повышенное внимание, не было даже лишнего времени присесть, что должно было в целой динамике положительно отразиться на моем физическом состоянии, чтобы тело не ныло и болело, и я испытывал себя в хорошем тонусе, и отличной физической форме. Пусть не полностью по части здоровья, но по части мышечного тонуса и разминки моего организма, чтобы зарядиться и получить импульс на время, хотя бы до следующего раза. Все же я был так сильно задействован, что не было и свободной минуты покоя, разговения и отдыха, мне досталось также немного чистки снега- прорубать дорожку от мангала до кладки дров, что было моим «почином». В первый день приезда Сын плохо укладывался от обилия впечатлений и новой обстановки, и «уложился хорошо» в обед только на второй день.

 Когда я говорил Циркачу про кино, я не хвалил отечественный фильм «Боец», сказав, что он заурядный и римейк. Я сказал, что сам Циркач напоминает бывшего чемпиона, непутевого героя боксера из зарубежного фильма «Боец», старшего брата, как и сам Циркач по отношению к Ловкачу. Но Циркач в упор путал с новым русским фильмом «Боец», на что я сказал, что да нет же, именно с Марком Уолбергом, сравнивая по тем отношениям в семье, что братья взрослые, и такие партнерские и паритетные, совсем дюже взрослые и зрелые, почти как с друзьями, равноправные отношения  у героев с родителями по сюжету. Там, в фильме еще была тема, что дети от разных отцов (присутствовал и акцент на том, что мать была гулящей, и мне неудобно было такую тень аналогии пускать на их мать, если бы он что подумал даже и на этот счет). Я, собственно, только и имел в виду, что герой более непутевый, я относил непутевость старшего брата, героя Кристиана Бейла на Циркача, как на такого же разгильдяя- брата, чем я показывал, что Ловкач более основательный и серьезный, чем, видимо, и задел Циркача. Может, и Циркачу это ситуативное ассоциативное сравнение и сопоставление их по морально-деловым качествам было вовсе не по душе, и показалось тем более обидным, потому что я их сравнивал и сопоставлял не как старшего и младшего, а присуждал им оценки такой аналогией, выделяя одного перед другим. Поэтому Циркач и в упор не признавал, что смотрел этот фильм, уводя меня в сторону разговором, стараясь дальше не обсуждать эту тему со мной, чтобы не дать мне возможность ее дальше развивать, как будто понимал, к чему именно я клоню. Тонкий манипулятор. Но я знал, что он знал, что я вкладывал в смысл своих слов, как бы и не будучи им до конца понятым. Мы имели в виду разное, а он намеревался и в разговоре вести меня на расстоянии вытянутой руки от него, продолжая клинчевать на все мои реплики такому «непонятливому».

Я Циркачу сразу заметил, что не научил меня стоять на руках. «А пьяные все могут без исключения, и ты можешь. Ты что, забыл? Может ты не знаешь, а можешь?»- короче, Циркач опять отшутился. Feeling до этого мне прочитала целую лекцию о том, какой Циркач необязательный, что его попросили, как человека «в теме» через друга посодействовать, чтобы организовать детям из класса Slave утренник с аниматором, а он им стал устраивать с аниматором встречу и дал координаты, но даже не поинтересовался, какой класс и возраст у детей. Короче, Циркач отнесся непрофессионально, и не того аниматора насоветовал, даже и по «заряженности бюджета». Короче, у них были свои терки, но это в лишний раз подчеркивало, что с Циркачом сложно иметь дело, не то, что опасно, просто нужно много что учитывать, что парень такой хитрый и непростой, внешне хоть и не похожий на хитреца или ловкача, держащегося себе на уме, человека «с двойным дном». А просто, что с ним следует держать ухо востро, не расслабляясь, понимая, с каким человеком ты имеешь дело, как герой «17 мгновений весны», который все размышлял про себя, оценивая ситуацию и просчитывая все в уме любую сцену, встречу и сказанное слово, как многоходовую комбинацию «на выбывание». Я бы вообще, по возможности, избегал с такими людьми делового общения, если достаточно непринужденной дружеской беседы, которая дальше трепа и развлекательных и досуговых тем и «разговоров за жизнь» не заходит. Но, в то же время, по напряженности диалога, и по свинцу, разлитому в воздухе, в разговоре, нашпигованном междометиями и недоверием, такие беседы и встречи с людьми напоминают какую-то игру, партию, где ходишь по краю. Комбинации слов и оценка поведения, вовсе не расслабляют, держат тебя в напряжении, словно ты и дальше идешь, испытывая себя сам и подвергая другого человека испытанию, потому что стоит тебе что-то ляпнуть, и все –ты открылся- ты или сам «замаран», или даешь себя уязвить. А спорить с таким человеком не приятно, не важно прав ты, или нет, все равно чувствуешь себя испачканным- не поймаешь на слове, не уличишь в неправоте, паритет не дает ощущения победы, все скрадывается в двойном дне и запутанных переходах, обманчивый Мебиус разговора делает тебя из преследователя жертвой, и наоборот, в мысленных перевертышах. Это незаурядное умение Циркача избегать острые и неудобные для него темы, жонглируя словами, переходя от темы к теме- показывало его удивительную находчивость и изобретательность- я понимал, что он жонглер и аниматор не сколько по профессии, как циркач, а по жизни циркач, в своем ремесле и во всех смыслах, даже в общении. Его попытки направлять русло разговора, удерживая меня на дистанции, напоминало мне мои же попытки удерживать людей от драки «мертвой хваткой», вцепившись в запястья, как костлявые руки Гитлера в картинках кукрыниксов. Он же делал это вербально, не запуская нас на зыбкую почву недвусмысленных острот в хлипком поле кочек неспешного разговора. Он же Циркач-он всегда умеет балансировать на грани и выходить благодаря своей изворотливости от неудобных предложений и щекотливых ситуаций. Иногда в разговоре идешь с человеком, «как по минному полю», этот солитер, произвольно затягивающий новые темы разговора, вытягивая как из колоды фанты, прямолинеен в направлении, но идет путем только случайных открытий, он иногда бывает не понятым, но хочет, чтобы его открытость и искренность принимали и извиняли). Он слишком многого ждет от людей.

Циркач один из всех вычленил, оказавшись наиболее зрячим и наблюдательным из всех, сказал, что я сильно изменился. «Да, я много пережил за это время. Сколько потерь и разочарований за эти три года я пережил- у меня все теперь написано на лице, каждая неудача, как зарубка морщиной на лице»- сказал я, и я невольно и сам призадумался. «У меня появился сын»- сказал я, как будто это добавило мне веса и серьезности-тогда как сам он уже был папашей девочки –целого к тому времени подростка.

Когда жена Ловкача так настойчиво и агрессивно расхваливала мужа за то, как он мастерски делает массаж, я подумал, ну и зачем эта была зарисовка, рекламный ролик? Когда ты хвастаешь каким-то качеством, присущим тебе. Она же не будет хвастать, как он хорош в постели, потому что у приличных людей так не принято, не придет в голову этим воспользоваться, попробовать и сравнить. Тогда это просто хвастовство, как ей одной крупно повезло. Наверное, у нас действительно мало общего, из-за чего мы могли бы общаться и открыться, но мы мало времени проводим вместе, или  совсем друг другу не доверяем, или хотим, даже зная друг друга, показаться лучше, чем мы есть на самом деле- раз я это так воспринял. Я посчитал это расхваливание излишним и неуместным, массаж принадлежит ей одной, предложение, чтобы кому оказал такие массажные услуги, как бы это все  выглядело нелепо и неуместно, которое это было, скорее, пиаром и рисовкой, чем больше его засмущала, что весь вечер просидел, так и не подняв глаз, какой-то зажатый, стеснительный и робкий, спрятав взгляд в стыках и расщелинах паркетных досок, как нецелованная, при всех своих распиаренных достоинствах, он не чувствовал себя на коне, как чествованный спортсмен, а был зажатым в скорлупе, замурованным в стену такой рекламой, как будто жена, как администрация американского учреждения пенитенциарной системы, навесила ему цепь с ядром на ноги, и одела оранжевую пижамную массажную робу, чтобы не сбежал. Реклама сработала в минус, и он просидел весь вечер, «как на иголках», как человек, который избегает лишних движений, чтобы ненароком не расслабиться и непроизвольно пукнуть.

Когда пошли и участились гнилые базары насчет скорого и непременного ныряния голыми в снег, я понял, что такого и не будет даже и при адекватном настрое. Уже не та компания, обстановка и атмосфера. Мы сами стали другими не благодаря центробежным тенденциям, и не потому что мы так зажаты. Похожая ситуация была, когда друг Циркача приходил в тот вечер перед крестинами, и при всей моей расположенности и благожелательности к ребятам и гостям, не получилось задушевной атмосферы. Что теперь изменилось? Жизнь усложнилась в несколько раз, да и отношения между нами не упростились. То, что мы знали друг друга достаточно давно- не снимало этой проблемы с повестки. Тогда я вел себя непринужденно, не озираясь по сторонам, а сейчас рефлексировал. Ошибки сделали меня осторожным и просчитывающим-тогда как прежде я мог и идти наобум-потому что ни с чем и ни с кем не считался. Может, я был недостаточно пьян? Может, потому что я не учел, что все были сосредоточены и серьезны, или ожидали от меня очередного резкого движения, как какого-то подвоха, что я опять кого-то подстригу. Или мы просто не нашли общих тем, чтобы расслабиться, и снова навести мосты друг к другу. Все сказанное, произнесенное не увлекало, не только потому, что оно понторезовство и рисовка, а потому, что мы стали чересчур центробежными, чтобы какие-то общие темы и точки соприкосновения удерживали наше внимание и притягивали друг к другу. Вечера откровений также не вышло. И алкоголь по-прежнему, уже не действовал, как сыворотка правды. Дорогому пиву я предпочел отвар из рябины, которого вылакал два полных термоса подчистую. Наверное, среди многих искушений, начинаешь ценить то, что действительно стоящее и подходящее именно тебе по душе и по вкусу.

Моральное разложение- личное дело каждого. Циркач увлеченно рассказывал, как испортил Студня, а Студень испортил Буду!, как они «развратили» друг друга по цепочке, и Циркача считали самым истовым воплощенным злом, который испортил и испоганил приличного и порядочного мальчика и безвинного юнца Студня. Не «Сим родил Иафета», и так далее- а «Циркач испортил Студня, Студень испортил Буду!». Он рассказывал, как дома у отца Студня была целая коллекция холодного оружия с самурайскими мечами.  Рассказывал про наличие дорогой выпивки, как они преодолевали искушение ее попробовать самим пробованием, нещадно уничтожали ее, как санкционный продукт. Циркач одновременно и рад был тому описанию, что выступал в чем-то по рассказам ребят в роли змия-искусителя, гадкого утенка, и соломенного бычка смоляного бочка, на которого можно все свалить, откуда вся пошла червоточина. Мы все любим выбирать себе отрицательные роли. Хорошим и добрым быть скучно и пресно, а злым интересно, и даже забавно. «Люблю быть плохим». «I am bad». Как парень в футболке «Make troubles». Ему нравилось быть в центре внимания, «15 минут славы» перешли к нему эстафетной палочкой. Буду! был компании неинтересен. Ловкач, как массажист, недоступен. Я, вне угара и запала, скучен, как после подстрижки Slave «на испытательном сроке». А Циркач принимал все заранее припасенные «лавры», как «тщеславие мой любимый из грехов». И мне ничего не перепало. И я подумал, может я и вправду, «ни о чем»?

Потом Буду! и Feeling хвастались, что набухались и поздно привезли ребенка домой с какого-то фестиваля рукоделия или мероприятия, а Тетя и Дядя вызвали полицию, и подали на них заявление о не должном исполнении обязанностей родителей. Я видел в этом дальнейшую разъедающую роль в отношениях в семье, которые дали трещину и только усугубляющую и без того сильный разрыв между ними, коль уж дошло и до официальных обвинений.  Дело совсем уж далеко зашло, раз родные люди обращаются куда- то в официальные органы и инстанции, чтобы сделать хуже, усложнить жизнь намеренно, не восстановить порядок, а подкрепить свою аргументацию документально, элементарно насолить, потому что словам уже не верят, на запросы не внемлют, на действия не реагируют. Эта вынужденная мера, когда все другие инструменты низвели себя и исчерпаны, а нужно и дальше принимать меры, прибегать к другим сильнодействующим средствам, в ход пошла уже сила и привлечение сторонних арбитров в качестве авторитетов. И мы были уже не действующими лицами драмы, а реквизитом и массовкой, досками и мебелью, которые ломали об колено, чтобы растопить холодный дом. Мы были втянуты в ядовитую воронку, где из фильмов про зомби, ты не отличишь инфицированного, даже по внешнему виду и каким-либо признакам- только поведение, жесты и реплики. Злой, потому что чужой. Эти сложности и противоречия, которые раздирали Буду! и его семью, которые делали все отношения натянутыми, как струна и напряженными, как провисшие оголенные провода с током, никуда не делись, они только усугубились.

На «старом топливе» уже не удалось ехать снова. И я к своей досаде понял, что мои шутки уже не цепляют, как писатель или поэт, потеррявший контакт с аудиторией или который себя изжил и исписался. Шутка, которая смешная только один раз. Как будто по моим шуткам можно определить мой возраст, вычислив из меня целевую аудиторию «Кривого зеркала». Наверное, этот мой юмор уже девальвировал и нигде больше не котируется, он настолько себя изжил и исчерпал, и настолько стал неактуальным, что я вообще не выиграю от него ровным счетом никаких бонусных баллов. Когда я думал об этом уже через неделю, в среду или в четверг утром, за кашей, как о гениальном плане произведения, что это будет собирательный образ про всю мою учебу, и про все мои приключения, и будет в тоже время абсолютно неправдоподобным, в части того, что знаю только я, и чувствовал только я, и никто не сможет никогда проверить на чистоту, а доверять мне или нет, и есть вопрос, относящийся непосредственно к вам, к слушателям. Я и сам себе не доверяю, себе вру, и я сам себя обманываю, и сам обманываюсь- это все вопрос восприятия. И иногда так рад этим моментам, потому что они меня заряжают бодряком и неисчерпаемым запасом оптимизма. Воспоминания, забытые шутки о себе, забавные истории всегда выглядят актуально для слушающих, потому что все любят приколы, юмор, шутки и все, ассоциированное и связанное с собой, где они в центре ситуации. Это рецепт успеха, даже если история не совсем интересна и банальна-это выигрывает только за счет действующих лиц- которые в центре всеобщего внимания. Люди зациклены на себе-подавай их как основное блюдо, а всех остальных, только как гарнир. Здесь играет роль и талант рассказчика и художественный вымысел,  гротеск, и в чем-то  допустимую нереальность происходящего, то, что все в ней напутано, есть расхождения, и зачастую не сходятся некоторые детали, на которые можно с легкостью махнуть рукой и отогнать всех докучных, которые внимательно слушали, и пытливо все подмечали все несостыковки-жизнь мудрее и богаче всего. Так и не расскажешь всего, что-то да упустишь и забудешь. А что-то и не скажешь, как есть, чтобы не выдать нежелательную информацию. Умножай сам рассказ на рассказчика, дели на слушателя и вычеркивай все, что скользко и компрометирует участников, при этом  в сухом остатке получаешь пресную и безвкусую картину. Уже ничего не трогало, даже откровенно провокационное, пошлое и забористое, но не хотелось даже озвучивать, чтобы не прослыть вульгарным, с темами ниже пояса и мерзким. Старое наше прошлое уже не довлело над нами, и не цепляло, а нового интересного не появилось, как и общих тем за три года с момента крестин, да что там, за весь период, что мы знаем друг друга и нашего межсемейного общения. Общих захватывающих, ясных и перспективных идеей и «фишек» тоже не проявилось. Общение стало приторным, неуклюжим и пресным, в нем уже не было прежней искры, клея и цемента, который бы нас схватывал и удерживал. Мы все, погрузившись каждый в свою семью, как-то размагнитились, и, может быть, мы нашли новые полновесные точки притяжения, окна возможностей и точки роста, стали бы развиваться. Но мы только сохранили только сердечную привязанность, как слабость, уязвимое место, но не ту скрепу и стержень, на которую бы стоило наслаивать и строить отношения дальше. Нам не удалось освободиться от условностей, стать раскованней и раскрепощенней. Не было и былой разнузданности, пьяного куража и «имперского угара». Мы и не дошли до того градуса в «празднике жизни», чтобы бегать голыми по двору, и бросаться распаренными, прыгая из жаркого ада парилки в колючий снег, как в начале фильма «Красная жара». Или мы просто не могли себе позволить именно в такой компании, с присутствующим гостем, из-за которого не можем полноценно расслабиться, позволять себе безумства, а не потому, что дети уложены спать, и теперь у нас самих начинается праздник, раз за ними кто-то, как «дозорный дед» приглядит. И вовсе не потому, что мы волнуемся за своего ребенка, и постоянно отвлекаемся на него, теперь стараемся во всем быть последовательными, быть надлежащими примерами своим детям, думая, как посмотрят на нас со стороны, и стараемся себя держать в руках, удерживая от недостойного поведения, в чем нас мурует наша совесть и личное достоинство.  Вовсе  и не потому что ты там, где оказался в той уютной среде, где тебя знают, как облупленного, тебе некого и нечего стесняться, ты можешь напиваться вдрызг,  поскольку это единственное в своем роде  место на земле, где ты можешь быть собой, и можешь вольно, непринужденно и безнаказанно, не обращая внимания на реакцию окружающих, вести себя, как хочешь. И можешь полноценно расслабиться, это твоя территория личной свободы, заповедная зона, где тебе дозволено абсолютно все. Но ты подспудно понимаешь, что на фоне Буду!, ты должен быть другим, не таким, как он, не испорченным и замутненным, ты должен быть таким показательным, чистоплотным, нравственно чистым и гигиеничным, стерильным и неизгаженным. Ты должен быть антитезой, ангелом, чтобы все тобой восхищались и любовались, потому что если ты упадешь, если ты напьешься и позволишь себе лишнего, если ты не будешь себя контролировать, если ты позволишь себе толику, йоту, унцию, каплю, промилле слабости, то тебя мигом запишут в алкоголики и безвольные слабаки, в «таких, как все», в «ни о чем». Мигом запишут туда, к Буду!, к человеку с атрофированной волей, и не умением работать над собой, сдавшегося, и это будет дико, до такой степени обмельчать, чтобы так низко пасть, поэтому это и есть самый сдерживающий фактор, когда ты не можешь себе позволить не потому, что ты не будешь принят и понят, а поскольку ожидаешь, как на это посмотрят другие в сравнении и сопоставлении с Буду!. И ты должен держать марку, планку на их взыскательный взгляд, как в песне «Эх, дороги!»: «Все глядят вослед за нами родные глаза». Ты должен быть во всем единственным положительным персонажем, живым и личным примером, ты должен давать собой импульс, и ты не можешь дать себе спуску, не дать себе лажануться, сдаться, отступить. Да, в компании с твоей широтой души, будучи самим «душой компании», ты можешь позволять себе безумства, но не в этот раз. Нет безудержной пьянящей веселости, разлитой в нас по жилам, которая все время нас сопровождала и присутствовала какими –то флюидами, поскольку вся обстановка нагнетенная, непростая, усложненная, умноженная на их боль, эмоции и непонимание. Уже нельзя веселиться безоглядно, как ни в чем не бывало, не удается разрядить обстановку, чтобы как-то отвлеклись и расслабились, тоже нет. Тяжелая гнетущая атмосфера, свинцовый воздух, металл в воздухе. Обстановка накалена до предела. Нажатые взведенные курки, заряженные пыжами и дробью с солью ружья, напряженные руки на кобуре, натянутые тетивы и прижатые спусковые крючки скрюченными пальцами с побелевшими костяшками, которые ждут своего часа, сигнала и чиркнувшей спички. Смотришь на них, когда они детонируют на свои датчики, чуть что срываются на крик, разве что, не дерутся, предпочитая разбрестись по своим норам, чтобы не цапаться. Поводом становится все: слово, жест, действие, взгляд, все пущено в ход, и ничему не делают поблажки. При прочих равных условиях и возможностях, у людей проявление активности, инициативы нещадно карается и ставится на вид. Это какой-то синдром коммунальной квартиры, где все тебя задирают, где все к тебе, как к новенькому, придираются, и ты должен относиться с повышенной требовательностью к себе, а к ним с предупредительной вежливостью и с извиняющимся тоном. Обидно, что все они дошли до такого скотского и животного состояния, но их же никто не заставлял, они сами выбрали этот путь, от кого-то пошла эта ось зла и облако заражения, которая не позволяет им разрядиться. А признать, что мы с собой привезли в багажнике весну и «перезагрузку», у меня не получилось, но не потому, что я был слишком слаб и недостаточно настойчив, или не мог как-то повлиять на обстановку и ситуацию, а просто сами условия были такие, хотя это моя семья, и я ее составная часть, хоть и не под одной крышей, но которая может все изменить.

И мы очень быстро выросли из нашей прошлой общей питательной среды, оттого, что раньше какое-то было творчество, как-то пели, собирались, шутили, вспоминали, что-то обсуждали, а сейчас, это все скопом деградировало. Все жанры умерли, стало скучно друг с другом, все обсуждали модные вирусно раскрученные «Лабутены», посмотрели все клипы Ленинграда, включая «ЗОЖ», но это было как-то непривычно тупо, оттого, что это было от скуки, и за неимением ничего другого привлекательного, достойного, стоящего и лучшего.

Жена сказала, что так же и мы в обычной жизни проводим ее за телефонами, поэтому я ни с Коганом, ни с Комаром, ни с Буду! так часто не связываюсь. У всех есть телефон, Интернет и чаты, все увлечены своими жизнями, поэтому нам не интересно друг с другом, мы не общаемся, потому что в Интернете, кто отдает ему приоритет, гораздо больше информации, когда люди, как источник сведений для живого человеческого общения мы неинтересны и скучны, предсказуемы и до простого банальны. Да и о чем мы можем поведать друг другу? Поспорить за политику? Рассказать, кто куда ездил, где отдохнул, и как пьянствовал? Ничего стоящего внимания не происходит. Фильм из стандартных клише и то поинтересней смотреть-может, попадется, какой лихо закрученный и забористый сюжет. Мы люди скупые, жадные, прижимистые, малоинформативные, мы не можем дать то, что нужно дать друг другу- реализованность, и  поэтому мы  выбираем другие направления, а анонимный собеседник дает долгожданную возможность выговориться- потому что его интерес к нам больше от любопытства и от того, что встречаешь новых людей, утоляешь свою жажду общения, вытекающую из дефицита внимания. Будь у тебя все в порядке, ты бы лишний раз к людям не совался. Самодостаточные и цельные натуры уходят, как в омут с головой, в свои гаждеты, только заняв свое место в вагоне, чтобы, нагрев его своим дыханием, пожить виртуальной жизнью в социальных сетях «в свое удовольствие».

Как бы нам не больно, неудобно, страшно не хотелось это признавать, мы все оказались низведены до примитивного уровня героев сатиры и «юродства» Шнурова. Как бы мы не прилагали всех усилий, чтобы это отрицать. Как бы это не вызывало запредельного отторжения внутри нас, мы оставались глубоко животными мещанами- а не бунтарями, революционерами, пассионариями и фанатиками. Своя доля правды-матки была в этом, что мы все, до единого усреднялись и мельчали. Жизнь сделала нас ссыкливыми, рефлексирующими по поводу и без повода, и предельно осторожными в суровой реальности постоянно усложняющегося пространства «страны закручивающихся гаек». Сначала боишься публичности, лишний раз не выступаешь на публике, боясь словить ехидный смешок или язвительную реплику, потом боишься словить пулю оттого, что слишком резок, нагловат и груб. Плата за суровость, хваленую «крутизну» – яркая, но недолгая, жизнь. Для того, чтобы подольше продержаться на этом аттракционе и «родео жизни» нужно быть не сильным, но хитрым, изворотливым, с мощной развитой интуицией для просчитывания шагов на сотни вперед, где даже игры Буду! в «цивилизации» и компьютерные стратегии ему ничего хорошего и позитивного не дали, а «слопали» его жизненное время, как крокодил «краденое солнце».

Пожалуй, единственная книга, которую я прочитал с огромным чувством полного и глубокого удовлетворения -это была «головоломка»-Гаррос -Евдокимова-это был реально какой-то прорыв и что -то запредельное, даже чисто эстетически мне больше понравилось, чем опусы Курицына. И уже под заголовком на обложке красовалась строфа  Сергея Шнурова, как высказывание авторитетного критика- «Это лучшее, что я читал». И это уже почему-то звучало издевкой-попахивало лажовой само-анагажированной рекламой –так же как на баннере нового сезона сериала про семью Букиных –«Счастливы вместе»-красовалась подпись Гарика Бульдога Харламова- «Лучший сериал сезона», или что-то вроде того, когда люди занимались подобной рекламой для продвижения товара, и тем более одиозные и скандально известные личности, хоть и медиафигуры, наоборот, у меня вызывало недоверие и неприятие, потому что я понимаю, на каких гопников  и целевую группу массового потребителя рассчитан этот трюк-рекламный эффект и маркетинговый ход –похвала раскрученного медиа-бренда. 

Я впервые видел живое выступление Шнурова с Линдой на разогреве у «Гуано эйпс» на Ходынском поле 26 мая 2001 года. На моей памяти было и восхождение группы «7б», которая участвовала в эфире передачи «Нашего радио» «Песни, которое вы слышите первый, и, может быть, последний раз». Пока не было доступа в Интернет, и у радио был «эфирный краник» - какая-никакая монополия на вещание-они удерживали эту «ротационную власть».  Наверное, есть в этом какое- то особенное волнительное ощущение- помнить чьи- то первые шаги и восхождение, как что-то появляется на свет еще чистое, безупречное и невинное, тем, что к нему еще не привлекли никакого повышенного внимания, оно еще не заезженное, незамутнённое, без примесей, такая чистота и непорочность, с которой они приходят в этот мир. На мое время пришлось зарождение этих звёзд, как они входили в ротацию медиа-станций, как они становились мега-популярными.  «если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно!».

Ты видел их, как они только начинали, ты также вел свою игру, и все было по-честному, каждый выбрал свой путь к славе. Вы не конкурировали. Каждый в своей среде и вотчине хотел добиться высот и достижений. Пока они становились мега-популярными, участвовали в пиар-акциях. Ты помнишь даже ту чушь, которую они мололи, а не говорили в интервью, а потом говорили другое, но ты помнишь сказанное ими в каких-то источниках, потому что безоговорочно верил всему сказанному ими и печатному слову.

Я слушал его двойной альбом «Пуля 1» и «Пуля 2» на диске, который еще  до этого никто не слушал, чем открывал его для других. Слушал на летних дискотеках, когда «Пираты 21 века» стали своего рода «черным квадратом» после которого все песни альбома имели ранг хита в жанре СКА, который до этих пор еще не был широко известен публике и мега-популярен. Я слушал и «Альбом для миллионов», когда приехал по распределению. И я думал, какой именно период его творчества ассоциирован со мной лично, с каким-то эпизодом и периодом моей жизни, хоть и кратковременным, где я всецело могу отождествить себя с главным героем его произведений. Наверное, «дикий мужчина». Это «Мат без электричества», тогда, когда я соответствовал этому образу и имиджу в отношениях с Русой.

Ты помнишь все их баннеры на растяжках, флаера и афиши, как городские власти  им не разрешали проводить концерты в Метрополии. Та самая афиша, на которой Шнуров в треугольной шляпе- самый первый концерт «Ленинграда» в Метрополии. Ты помнишь их путь к узнаваемости, известности, достатку и славе, где, пока ты шел другими дорогами, занимался другим и искренне верил, что твой путь самый удачный, поскольку в отличие от их фиглярства и обезьянничанья, ты занят реальным, «серьёзным делом», они скопили себе состояния, стали безбедными и раскрученными медиа- брендами. Ты не перещеголял их ни в чем. Получил ли ты с твоим ремеслом то, что было нужно твоей душе, отдушину? Доволен ли ты тем, что с тобой стало, и рад ли тому, что у тебя есть, так, честно, без утайки?

Важно сказать, как Шнуров выступил «тараном» этой матерной музыки, как тараном блатной лирики на общую трибуну выступил когда-то Высоцкий, протащив ее в эфир и «легализовав» ее, заняв ей нишу в культурной среде и песенном творчестве. Я застал то время, пока матюки еще не стали трендом, тогда как до него пробовал петь и «Бахыт компот», но как Шнуров уверенно поймал эту волну. До того, как похабщина стала мейнстримом. И при этом важно было, как этими средствами каким целям он служил -одебиливания народа, оскотинивания, оглупления, одичания? Во время бездуховности, поиска смыслов и идеологического вакуума, вряд ли можно было рассчитывать что кривое зеркало его творчества и юродивость двинет людей в сторону нормальности или отрезвит, как качели- «маятник качнется в правильную сторону». В то же время справедливо утверждение, ловко и лаконично подмечено Hi-Fi: «какие песни, такие и мы».

Может, ты просто выбрал неудачный саундтрек для своей жизни. Просто если взять за основную мысль то, что музыка ничего не синтезирует сама, а  только отображение твоей реальности и всего того, что с тобой происходит, она так и сформировала твое настоящее. Сопутствовала с тобой, бодрила, помогала тебе строить и жить, как в словах «песня остаётся с человеком». Музыка вырабатывала такие твои эмоциональные привязанности, чтобы удерживаться «на плаву». Следует признать, мы просто выбрали не ту музыку, и за эти последствия выбора мы и платим до сих пор. За то, что не выбрали правильные примеры для подражания, а то, что модно, задорно и весело. Не с теми связались, не на тех рассчитывали. Не ты выбрал время, а время тебя выбрало. Сотканное из противоречий, сложное, манящее, взвинченное и тревожное. Музыка лишь отображение текущей реальности, в которой мы сами еще не застывшие фигуры, сохраняем пластичность, изменчивость в оценках и колебания в поступках.

Вообще, если только ты не штатный или проплаченный пропагандон, не стоит критиковать чье-либо творчество. Если тебя оно не устраивает, твое дело его игнорировать или не реагировать. У тебя реально есть выбор отказаться и не воспринимать и находить себе более подходящее, адекватное и подобающее по вкусу, что тебя устроит. Если не нравится-ищи другое или создавай свое. Учись играть на инструментах и занимайся тем чтобы правильно поставить голос. «Почему же, Алеша, у тебя своих клипов нет?»- как спел однажды Киркоров. Еще более обидное было наседающее осознание подстрочного толкования песни группы «Високосный год», которая прозвучала и прогремела во всех чартах и эфирах в пору нашего с Буду! знакомства: «Мы как птицы садимся на разные ветки, и засыпаем в метро…». Да, «мы могли бы служить в разведке…», именно поэтому я не держал на теле никаких татуировок, чтобы меня было сложнее опознать и скомпрометировать, чтобы у меня не было «особых примет». «Мы могли бы играть в кино…»- как бы я не ненавидел лицедейство- выходит то все зазря, как про «чистое тело», так и про «чистую душу», не замаранную даже в лицедействе- все мы так никем ни стали, ни я, ни Буду!. Наши жизни прошли в толчее, суете сует, очередях, напрасном ожидании в коридорах судов. Мы не достигли и не добились бОльшего, ничего стоящего, чем бы можно было гордиться, чтобы можно было бы посчитать за внутриличностный рост и совершенство, при нашем элитном образовании, потенциале, задатках и внешних данных. Никак не реализоваться, все спустить и просрать, какой-то странный абсолютно неприглядный закат, постыдное существование, экзистенциальное прозябание в тягучей мышиной серости.

Это объяснялось недвусмысленно и без разночтений тем, что дело было вовсе не в той эпохе, когда мы жили, что научно-технический прогресс дал нам возможность показывать друг другу медиа-файлы и видосы в Ютюбе. Когда все устное народное творчество сошло на нет, когда вместо того, чтобы передавать с искажениями и безголосо петь, не имея музыкального слуха, нам проще показать видео на телефоне. Дело было и не в прочном входе Интернета в нашу жизнь. Если бы Интернет был в нашем советском детстве, мы бы пользовались им в противовес живому общению со сверстниками. Потому что нужно признать одну простую, очевидную и доходчивую мысль, что мы абсолютно пусты, никчемны и бессодержательны. Интернет интересней друзей-старых, закадычных, испытанных. У нас уже не было «веселых затей». Я с ужасом подумал, что кроме неприличных конкурсов ничего и не разыгрывал и все свелось к играм на раздевание и в бутылочку, а самое креативное, что было за всю жизнь, это бег в мешке и бег с картошкой в ложке. Люди в метро не то, что социофобы, слепы друг на друга, и избегают друг друга взглядом, потому что неприлично пялиться, а из-за того, что в обличаемом мной Интернете ты увидишь больше из разряда того, что тебе действительно интересно. По его наполненности он и мусорная куча и целая Вселенная. Хоть каждый человек и есть непознанная Вселенная и «чужая душа потемки», надо отдать должное, что мы не стали поскучневшими и потускневшими персонажами. Мы все всегда были скучны-просто признавать это раньше было обидным. Да и в Интернете больше обнажухи было, чем в бане, в которой мы сидели. Еще бы, сидя в бане, мы бы сидели, как в общественном транспорте, уткнувшись каждый в свой гаджет. «Ленинград», при всем негативном отношении к их творчеству, за то, что, располагая кредитом доверия, имея определенный социальный капитал, и будучи моральным авторитетом для многих, не нес «в массы» «доброго и светлого», не служил благим целям и способствовал моральному разложению и деструкции, деградации нашего общества. Но своим творчеством, как строительной пеной, заполнял все ниши и бреши в общении, потому что все из начатых к обсуждению тем не развились, и разговора-бадминтона не получилось. Произошел «естественный отбор» из тем, которые были нам интересны-и пошлятина «Ленинграда» просто выиграла это негласное соревнование. Просто мне тяжело было это раньше сформулировать, и «дойти до этого», что невзыскательное и непринужденное общение с друзьями достаточно уложить в 15 минут. На большее не претендуй. Узнаешь новости, справишься о знакомцах, поговоришь «за жизнь», и узнаешь, что взгляды не поменялись. Никто не стал философом, чей оригинальный взгляд на мир было приятно узнать. Наша жизнь событийно мала, и не насыщена, проходит в суете и толкотне, и максимум, что мы можем друг другу дать -насытить наше общение ностальгическими моментами и поделиться впечатлениями об отпусках и поездках, как чем-то познавательным. Кардинально в жизни ничего не меняется. Часто замечаешь, что из раза в раз с друзьями говоришь об одном и том же, как будто начатый разговор выставляется на паузу, и продолжается при новой встрече снова на заданном месте. Человек неисчерпаем. Но болезнь нашего времени это вымаранность и пустота. Бесполезность и никчемность нашей жизни в обилии информ-потоков, где мы не двигаем мир дальше, не идем путями прогресса, о какой ноосфере повествовал идеалист-футурист Вернадский? У меня, не воевавшего, медалей и знаков отличия ровно по числу орденов и медалей моего деда, прошедшего горнило самой страшной войны в истории человечества. Какое время- такие и герои! Раньше награды заслуживали и получали за подвиг, так и говорили «награда нашла героя», был риск невручения. А сейчас получаешь отличие просто за то, что ты «хороший парень». Разница очевидна. Задача нашей жизни продолжить свой род и достойно воспитать следующее поколение. Сделать на нем ставку, когда от себя мы больше ничего не ждем. Обреченность пустой практической бесполезности людей, так и не выходящих из крутого пике «кризиса среднего возраста».

Теперь мы просто собирательные образы. Не личности.

Когда-то мы были серьезными и подающими большие надежды, молодыми и интересными людьми, «дерзкие и красивые», превратившиеся со временем в болтунов, развращенные бытом и расчетливостью. Правильные, честолюбивые и с принципами- становящиеся ворчунами и старыми маразматиками, даже не на фоне своих родителей, видимся жалкими тенями и пожухшими блеклыми копиями настоящих людей.

Нас всех, мечтателей и прожженных циников, с широтой души и поверхностностью взглядов заменил один Шнуров в Ютюбе, как будто ему дали возможность высказаться за всех нас общим чохом и скопом. Из людей с разной сложной системой мотивации мы упростились до простейших жгутиковых. Так горько и пресно от этого, что из чрезвычайно интересных людей, креативных, способных и творчески мыслящих, с прогрессивными взглядами и установками, мы стали массовым зрителем, «пиплом, который все схавает». Всеядными от того, что он усреднил все до степени обывательского ханжества и скотства. Мы стали ничтожно малы в этой умозрительной призме, уменьшившись от явления до симптома и выделяющего нас признака и мы перестали совсем выделяться на фоне серости. Бесцельное время. Никчемные жизни. Как герои «Дней Турбиных» по меткому и красноречивому определению Сталина. Блестящая слизь? Нет. Блистательная грязь? Нет. Идеальная слякоть.