Священный лес или Голливуд, роман, гл. 1-2

Предисловие автора

Откуда, куда мы и кто мы? Этих вечных вопросов в той или иной степени касается любой пишущий человек, когда ему удается с психологической достоверностью описать поведение человека в обществе - будь то отдельный случай или долгая цепь событий, переплетающая судьбы и интересы разных песонажей.

Наши поступки всегда вызываются глубинными внутренними побуждениями, суть которых часто остается скрытой от нас самих. Какова природа этих побуждений? Почему так часто хорошие, в принципе, люди, попадая в драматические ситуации с удивлением открывают в себе качества, часто несовместимые с их собственными представлениями о морали? Что есть мораль? Каково её соотношение с нравственностью? Абсолютны ли заповеди современной морали или они продиктованы только экономическими реалиями современного устройства общества? Всегда ли поведение мужчин и женщин, которые в своих различиях, противоречиях и похожести составляют общество, - регулировалось данными нормами или они преходящи? Насколько опосредованы они религиозной традицией христианской культуры? Всегда ли несут в себе благо? И наконец, подчиняемся ли мы им в действительности? А если нет, - ведь заповеди налагают запреты не только на поступки, но даже на желания и побуждения, - признаемся ли себе, что не живем по ним? И если признаемся, то в чём? Что безнадёжно порочны? Плох ли Человек в своей плотской сути, грешна ли плоть, и имеем ли мы право считаться с нею, не отделяя от своей души? И что есть, в конце концов, любовь?

Вот долгий список вопросов, интонация которых уже несет в себе мой ответ: я люблю человечное в человеке. Все мои рассказы, стихи и три большие книги: «Идеальный партнёр», «Игра в стеклянные шары» и «Священный лес», - посвящены человеку в полном единстве плоти и духа. Налагаемые обществом табу на человеческое естество, как валуны, запрудившие реку, вызывают к жизни грязную пену извращений, калечат человеческие судьбы, губят радость жизни.

Я беру на себя смелость говорить правду, которая хоть и известна всем, - слишком долго сама была подвергнута почти ритуальному запрету. Человек сотворен прекрасным. Потребности тела естественны. Любовь не оскверняется близостью и не порождается её невозможностью. Семья в её современном виде – реликт патриархата и закрепощения женщины. Равенства не существует, просто потому что для продолжения рода нужны два разных существа. Добиваться его бессмысленно. Но равноправие уже невозможно отменить. Изменение семейных отношений не катастрофа и не распад человеческих ценностей, а драматический переход отношений мужчины и женщины на другую ступень, соответсвующую равноправию полов.   

Этим вопросам посвящено всё, написанное мною. Моя цель донести эти взгляды до всякого, умеющего читать человека, а напряженность сюжета, неприкрытая чувственность интимных сцен,  узнаваемость пережитых всеми чувств, -  техника, которую я оттачиваю и которая помогает звучать главной теме: научимся доверять себе и любить человеческое в человеке!



СВЯЩЕННЫЙ ЛЕС
или ГОЛЛИВУД


И сказал Бог: кто сказал тебе, что ты наг?
Не ел ли ты с дерева, с которого Я запретил тебе есть?
Адам сказал: жена, которую Ты мне дал,
она дала мне от дерева, и я ел.
И сказал Бог жене: что ты сделала?
Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела.
Пятикнижие Моисея, Бытие 3, 24

Во Священный лес заведёт пророк,
Где на плоть табу наложил порок.
Ни еды, ни воды не отведаешь
И пройдёшь его, коль не ведаешь.
Альфонсо де Саламанка
1.
Голливуд. И кто бы мог подумать, что название Фабрики Грёз можно бы перевести, как Священный лес, одну лишь буковку убрать, да кто о ней и знает... пусть остаётся.

Медленные волны с  приглушенным рокотом  накатывались на плоский берег, выбрасывая блестящую мелкую гальку прямо к её ногам, почти касаясь их в томной ласке, но в последний момент, словно жалея о подарке, тянули цветные камушки назад, мешая с белой пеной. Солнце, причудливо меняя форму, забыв под вечер о своей шарообразности, оражевым овалом садилось в золотую дорожку мелкой ряби. Сильный, загорелый, он подошел к ней сзади, обнял и закрыл глаза руками. Две длинные лиловые тени слились в одну. Темнело небо, ночь ещё не спустилась, но снизу уже неумолимо начали выдвигаться белые титры. Чувственные звуки саксофона смешались с деревянными хлопками откидных сидений и шарканьем десятков подошв по лузге семечек и попкорну.

Ещё не затихла щемящая мелодия, нежный шелест волн, и продолжением мечты легкое прикосновение - будто прощание тропического бриза - прошло по её бедру.
- Да не ворой же у своих, скотина, - зашипела сквозь зубы она и изо всех сил
прижалась к дверному косяку, зажав в кармане чужую маленькую руку.
- Я положить хотел. У, зараза! – хилый десятилетний бесёнок дернулся, стукнувшись локтем о косяк, и перекосил щербатый рот от пробившей руку искры боли.
- Заткнись и иди быстрей, - она нащупала в кармане плотность чужого кошелька, - Что ж ты, парша, со мной всегда клеишься, чтоб пошустрить? Шел бы с Зубилом на экшн. 
- Ага, Верочка. На экшн как зашухарят, так и пырнут – дорого не спросят. А с тобой тут на слюнях – кто ж с пером-то? Всё бабцы, да тёлки безвредные.
- Ой, Господи, да кошелька же!.. Ой, не-ет! Христе-Боже! Помогите! Люди! – Заголосил, срываясь,  высокий женский голос. – Да пенсия же! Убивают!
- Кто ж тебя убивает, гадюка! – прошипел щербатый с возмущением и ускорил шаги. – Пенсия-пенсия. Так не носи всё. Учишь вас, лохов!

Они пошли быстрее, конфузливо-мелко переступая, сдерживая невыносимое желание сорваться в бег. Сзади невнятно, но угрожающе гудела наплывающая из зала толпа. Предательски полупустая улица не позволяла смешаться с благопристойными прохожими. Редкие встречные, подозрительно косясь, уступали им дорогу. Напряженье росло. И наконец, вместе с разнесшимся криком: «Да вон же гады, оборвы вонючие! Держи!» - они побежали. И не случись перед ними этого рыжего детины – и чего лезть, какое дело! – им бы удалось. Каратист что ли, удалью похвалиться, что надо? Рыскающее движенье спортивного тела, мгновенная подножка, дружок на земле, а она, схваченная за рукав синей вязаной кофты, судорожно рвется. Да где там.

Их бы убили. Их бы точно убили. Рыжий и сам, казалось, пожалел, что задержал их: столько жажды немедленной расправы с этими очумевшими, затравленными детьми – и старшей-то лет тринадцать! - катилось в несущейся на всех троих людской волне. «Дави! Бей!». Мужчина обескуражено ослабил  хватку, и Верке этого хватило. Она вырвалась, на бегу схватила за ворот и потащила за собой скользящего на четвереньках утлого спутника. «Быстрей! Ходу!» Они понеслись, а толпа сзади расшиблась о замешкавшегося рыжего и отстала, будто в неразберихе внезапно приняла его за сообщника воришек  и заметила, что состоит вовсе не из таких же громил. Сограждане потерпевшей словно опомнились от неподвластного здравому смыслу сладкого привкуса приближающегося аутодафе и вновь превратились в мирных обывателей, только что покинувших прочувствованный кинозал. Куда что и делось. Пусть милиция разбирается.

- Надо одёжу... Прикид понтовый, шузы... – задыхась уже за несчётным поворотом, просипел маленький вор.
- Чё? Ты чё, сдурел? – Верка почти остановилась от неожиданной реплики.
- Тогда незаметно. Смешаться легче с чайниками. Идешь себе потом по улице, как чистый. Никто не подумает.
- Ну ладно, веселый и находчивый, - она покачала головой и усмехнулась, - не расслабляйся. Идем. Сейчас ещё менты будут гудеть. Ох, а кровь откуда? Когда он тебя успел? Или ты об решётку? Вся щека! Тебе что, не больно? Да ты глянь, как распорол!
- На себя посмотри. Губа вон уже пухнет. И синяк под глазом будет, - почти злорадно ответил пострадавший.
- Ох, ...твою мать! Мне ж вечером работать! Все ты, придурок, - она потрогала свою онемевшую щеку, соображая что делать. Потом метнулась на угол и осторожно выглянула. Погони не было. Уже спокойней огляделась, соображая, где они. Вернулась, прикидывая, куда идти. – На, прикрой рожу, пошли. – Она протянула щербатому несвежий шейный платок и потащила на соседнюю улицу.
- Куда мы?
- В Монреаль-Канадиенс, куда ж ещё. Тебе рожу зашить надо, так загниёт. Опасно.

История умалчивает, когда и почему название знаменитой монреальской хоккейной команды прикипело в сознании маленьких беспризорников к канадскому консульству их города, назовём его N. Скорее всего, звучное „Монреаль-Канадиенс“ было единственным, что было им известно о большой и прекрасной заокеанской стране, которая протянула им руку помощи. Так или иначе, но именно туда, к консульству Канады, направились они, незаметно прошмыгнув среди нового набора равнодушных статистов-прохожих и протиснулись без очереди в подоспевший трамвай.
- Эй вы там, рвань. Ну-ка обилечиваться. Порядок для всех, - с аморфной строгостью выдала вагоновожатая свою скороговорку.
- Тётечка, мы только до канадского консулата, - жалобно пронудила Верка в нос. – Две остановочки. Пожалуйста.
- У парадного входа остановите, будьте добры, - съязвил пассажир в синем берете.
Три остановки. Три, не две до консульства, - будто про себя, но достаточно громко произнесла недовольная пожилая дама, отряхивая ранний к сезону норковый воротник.
- Что ж смокинг дружку забыла надеть? - Воодушевился поддержкой потутчиков интеллигент в берете.
- Лезут к людям. Помылись бы, - пронеслось сочувствие по вагону.
- Тётечка, пожалуйста.

Тётечка не ответила, но и выгонять их не стала. Только буркнула про себя: «И впрямь бы помылись. Вонь от вас, бездомных. Дети... Господи! Когда такое было... Капитализм.»

2.
- Видите ли, мистер э-э, простите, Мэслоу, - секретарь консульства профессионально скосила  взгляд на записанную рукой шефа фамилию посетителя. - Строго говоря, будущего нет ни у кого, не только у этих несчастных, - она выразительно ткнула, как бы ссылаясь на авторитет, в лежащую на столе раскытую книгу, которую читала, когда посетитель вошёл, -  Руководствоваться критериями преходящего бытия в контексте благотворительности по меньшей мере бессмысленно.
- О! Знаете ли! – Опешил от такой элоквенции посетитель и, не найдя ничего лучшего, протянул руку маленькой смуглой женщине, - Арчи. Зовите меня просто Арчи, мадам Шамплен. Или... – Он непринужденно обратил к ней свою самую чарующую улыбку, ожидая услышать имя.
- Де Шамплен.
- Простите?
- Мадмуазель де Шамплен, - насмешливо глядя ему в глаза, отказалась от сближения секретарь и легко поменяла тему. – Вы сказали, что ваши родные происходят отсюда. Но ваша фамилия как-то... Или это у вашей жены... – Она быстро повернулась к молча сидевшей у самой двери женщине, улыбнулась и только не произнесла вслух: «Увядающая, но всё ещё привлекательная блондинка, которую самоуверенный красавец-муж лишь скороговоркой представил очаровательной секретарше, войдя в консульский медпункт. Секретарша. Медпункт. Чушь.»
- О, нет-нет, - не выпуская нить беседы, сказал посетитель. – Мэслоу – это от русского слова. Масло, знаете ли.
- А, конечно. Le  beurre,  - сказала она по-французски. – Так вы – Маслов. Я знаю русский. Впрочем... Не то чтобы очень. В пределах профессиональной необходимости.  – Она самокритично пожала плечами и обратилась к жене Маслова. – - А вы тоже русского происхождения? Говорите по-русски?
- Нет. То есть да. Вернее, я не русского происхождения, но я учу русский. Я говорю. Я думала даже, что хорошо, - блондинка рассмеялась смущенно. – Пока мы не приехали, я очень гордилась и думала, что говорю хорошо. Но эти дни... Такие трудности, знаете ли.
- О-ла-ла! Я знаю, конечно. Не огорчайтесь. Вы начнете понимать. У вас ведь с пониманием проблема, правда?
- Да-да. У вас тоже?, - оживилась и обрадовалась блондинка, краснея. Она как будто не ожидала встретить сочувствие.
 Женщины двинулись навстречу друг другу. Мэслоу  воспользовался их взаимным вниманием, расторопным жестом фокусника извлёк из недр пиджака коричневый блокнот с золотым обрезом и написал в начале новой страницы по-русски: «Непривлекательные женщины склонны к философии.» Потом добавил на следующей строке: «Сорок лет, черные волосы, глубоко посаженные быстрые глаза. Карие глаза. Зеленовато-карие. Быстрые карие глаза. Крупный рот.» У двери тем временем произошло сближение.
- Элен, - на французский манер представилась и протянула руку посетительница.
- Жаклин, - ответила хозяйка.
- Вы знаете, Жаклин, настоящая проблема. Почти ничего не понимаю. Может быть дело и в людях, с которыми ищет знакомства Арчи. Его книга. Вы знаете, он ведь собирает материал.
- Да-да. Хэмфри... Мистер Сапен сказал мне.
- Я тоже уверена, что такой шанс упускать нельзя, - будто соглашаясь с кем-то заговорила Элен. - Сейчас в мире растёт интерес к России, всему бывшему Союзу. Знание русского – большой шанс. Может получиться бестселлер. Арчи очень остро пишет. Вы не читали его «Бросок в никуда»? О! Был большой резонанс. Прочтите. Я принесу вам в следующий раз.
- Конечно. Непременно.
- Мне так приятно, что вы меня понимаете, Жаклин. Я каждый день записываю незнакомые слова, - добавила женщина уже тише и без перехода. Она бросила быстрый взгляд на мужа и с неожиданным доверием вынула из кармана и протянула листок, исписанный торопливыми строчками.
- О! Ага! Я знаю это всё! – громко сказала и даже прыснула от удовольствия Жаклин. Она вернулась к своему столу и с воодушевлением начала записывать перевод. – Я имела секс с твоим... Ну то есть не я, конечно. Скажем, гм, рассказчик или лучше - субъект имел секс с матерью, отцом и другими твоими – то есть, конечно,.. скажем, с другими близкими родственниками объекта. Далее следует обвинение последнего в инцесте. Он видел тебя... О-ла-ла!
- ОК! Можно не продолжать. Это мат, дорогая. Ты могла бы спросить и у меня, - сказал подошедший Мэслоу жене. Он кисло глянул на веселящуюся Жаклин, морщась, сгрёб листок со стола и вложил его в свою записную книжку. –  Давайте вернёмся к теме. Мадмуазель де Шамплен...
- Жаклин, - смягчилась та.
- Enchante (очарован), - блеснул галантностью писатель. – Жаклин. Хорошо, скажите, Жаклин, а кому это впервые пришло в голову? Как вы начали оказывать им медицинскую помощь? И почему прямо здесь? Бездомные дети – медпункт – консульство Канады. Как-то всё не вяжется.
- Сначала их начали подкармливать немцы. Они же с англичанами – смешно, правда, что эти вместе? – стали раздавать одежду. Ну, секэндхенд, конечно.
- О! Простите, я запишу, – он снова вынул блокнот и написал: «секэндхенд с плеча среднего состава дипломатического корпуса города N.» Потом исправил N на М. Зачеркнул, поставил Л, потом К. Поднял глаза, уловил насмешливый взгляд Жаклин, снова написал N и спрятал записную книжку. – Извините. Профессиональная привычка. Выглядит глупо, но иначе забывается. Вы продолжите?
- Да. Мы обсуждали эту тему на рауте. Смешно звучит, правда, такое и на рауте? Но это нашумело. Был репортаж. По местному радио. Бездомный ребёнок умер от пустякового, в общем-то, ранения. Никто не оказал помощь. И он умер. Вы не поверите, была потом такая дискуссия в местной прессе! Казалось бы, обо что ломать копья? Ну и что, что он бездомный. Допустим, что и вор. Да, они живут бандами. А как им ещё выжить? Я, знаете ли, заканчивала курсы медсестёр, ещё в Монреале. И мне случилось знать клятву Гиппократа. Насколько мне известно, с этой клятвой знакомы и здесь. Скажите, какая может быть дискуссия? – Жаклин больше не веселилась. Тема взвела её очень быстро. Было видно, что прежде обсуждалась та часто и горячо. Она продолжила:
- Мы просто решили, что будем помогать и всё. Без патетики. Потому что мы так хотим. Или не можем иначе. Только без громких слов и совершенно неофициально. Безотносительно. Чистые-грязные. К нам приходят больные или избитые дети. Часто с ножевыми ранениями. Мы не задаём вопросов. Не регистрируем и не обращаемся в милицию.  Даже не спрашиваем, как зовут. Только лечим. Как умеем.
- Вы все делаете сами?
- Нет. Если тяжёлый случай, звоню Вадиму. Он врач.
- Местный?
- Да, он местный. Но это тоже неофициально. Послушайте, - она заметила жест Мэслоу, - вы это не записывайте. И то, что на территории. Мы скоро отсюда переберёмся в город. Мне, правда, не очень хочется, но уже решено. Будет совместный такой пункт. С немцами и французами. Несколько владельцев отелей присоединятся. Кто захочет. Будут кормить. У них остается много еды.
- А что же местные? Здесь немало богатых. 
- На этом не наживёшь популярности. Этих детей очень, знаете ли, ... не любят. Понимаете, они же не зря являются в таком виде. Неприятно обнаружить эдакую свору бандитов – хоть и мелких – у себя в столовой или найти утром разорённую, загаженную машину. Даже оказаться в городе без бумажника, карточек, документов – мало радости, прямо скажем. Далеко не все в этом городе богатые. А эти дети очень жестокие, я вам скажу. Они и друг друга режут – будь здоров, – она покивала самой себе, будто припоминая что-то. – Я не завожу с ними никаких личных отношений. Даже не кормлю. Вот чипсы разве. И всё.
- Откуда они о вас узнали и как они сюда попадают? Простой и прямой вопрос. Здесь ведь забор, решётка.
- Простой и прямой ответ: не имею понятия. И знать не хочу. А забор... Это он для вас забор, - она усмехнулась и жестом Кинг-Конга выпятила грудь и напрягла бицепсы. – А они – маленькие дети. Худые для своего возраста. Для любого возраста. Просто худые, понимаете.
- Ваши собаки их не замечают?
- Их, знаете ли, трудно не заметить. С собачьим-то носом. – она сморщилась и засмеялась. – Я бы сказала, что собаки их игнорируют. Животные очень умные. Думают ли животные? Думают ли люди – вот вопрос! La voilа. C’est  tout! (вот и всё)