Свет далёкой звезды, гл. 1

Декабрь. Такой же ледяной как тогда, много лет назад. Я стою у окна, вглядываясь в бе­лую мглу, поглотившую город. На прошлой неделе мне исполнилось тридцать три года, воз­раст Христа, время переоценки собственной жизни. Пресловутый кризис среднего возраста не сильно меня мучает. Так покусывает иногда, подкидывая ночами мысли для размышлений. Чаще всего вспоминается детство и те удивительные события, которые я пережил. Дети часто придумывают волшебные истории, но становясь взрослыми, они или забывают свои фанта­зии, или считают их глупыми ничего не значащими выдумками, о которых и вспоминать стыдно. А я до сих пор не определился. Иногда мне кажется, что даже мои дети серьёзней и рассудительней меня.

Я стою у окна, охваченный странным состоянием отрешённости и в то же время по­гружённости в окружающую действительность. Я вижу каждую кружащуюся в потоке сне­жинку, слышу похрустывание снега под ногами девушки, спешащей домой, чувствую холод­ное покалывание зимы на своём лице.
Впервые подобное состояние накрыло меня много лет назад. Мне шесть, и я впервые в жизни увидел море. Родители сняли домик на побережье.  Когда-то он принадлежал умерше­му профессору словесности. Я так хорошо запомнил, потому что мне очень понравилось это слово. Сло-вес-ность. Оно мягко перекатывалось на языке, и я ходил словно помешанный, повторяя его про себя.

С погодой нам не повезло. Тем летом на побережье то и дело обрушивались дожди. В подобные дни родители ходили в гости к соседям: сидели на застеклённой террасе, пили вино и смеялись. Их разговоры вызывали скуку, а взрослые шутки - недоумение.  У сосед­ской четы детей не было, и мы с сестрой оставались дома. Для моей сестры Тани непогода не стала проблемой. Она всегда умела себя занять. Вот и в тот раз она отыскала в профессор­ской библиотеке книгу и, забравшись с ногами в плетёное кресло, погрузилась в написанное.
Я же просто не знал, куда себя деть. Сначала слонялся по комнате, разглядывая забавные поделки, выстроившиеся на подоконниках. В конце-концов мне надоело это бессмысленное хождение и я просто уселся на диван, уставясь в длинный стеллаж у противоположной сте­ны. Моё внимание привлекла толстая книга. Название стёрлось от времени, и от этого ста­рый том манил ещё сильнее. Казалось, внутри него можно обнаружить витиеватые письмена и изображения загадочных существ. Он  должен был быть похож на фолианты, которые я ви­дел однажды в историческом музее, куда нас с сестрой водил отец. Хотелось встать, подойти и взять желанную книгу. Но я сидел, не шевелясь, потому что считал, что если прикоснусь к ней хоть пальцем, то она исчезнет, превратившись в пыль.

Тогда и пришло это чувство. И я был уже не Генкой Григоряном, а чужим шестилетним мальчишкой. Я обвёл взглядом комнату и обомлел от неожиданной яркости бытия. Дождь на минуту остановился, и в оконном стекле плыл голубой лоскуток неба, прозрачный как орган­за. Словно прозревший слепой я разглядывал изящный узор тюлевых занавесок, мыльные разводы на плохо вымытых стёклах, старые деревья в саду, их сухую растрескавшуюся кору, каждую извилинку этой коры. Я видел муравьёв, носящихся по стволу, колонию тли, божью коровку с шестью точками на красном округлом тельце.
Словно обретший слух глухой слышал я тихий шелест листьев за окном, голоса на сосед­ней террасе, шуршание мыши в подполе и почти неуловимое потрескивание отстающих от стен обоев. Но самыми удивительными были запахи: извёстка, бумага (всё те же обои), жёсткая обивка дивана, старые книги, деревянный стол и занавески — всё пахло по-своему, неповторимо и чарующе.
Когда я очнулся, всё было скучно и обыденно. Почувствовав, что сижу на диване и у меня по-прежнему есть руки, ноги и голова, я, наконец, решился пересечь комнату и взять с полки книгу. Перелистнул страницы. Оказалось, что это обыкновенный, датированный пятьдесят вторым годом, справочник со множеством таблиц и цифр, понятных лишь специалисту.
 
Сейчас я снова растворяюсь во вселенной. Вы знали, что среди миллиардов снежинок не найти двух одинаковых? Я вижу каждую из них удивительную в своей уникальности. Слышу их лёгкое потрескивание.
- Пап, ты чего опять завис? - оборачиваюсь. Лика смотрит на меня с осуждением, - прям, как маленький!
Смешно слышать подобное от одиннадцатилетней девочки. Но она у меня такая — мате­риалистка до мозга костей. Презрительно фыркает, когда маленький Марк просит рассказать сказку или когда я придумываю для него разные истории. Помню, как Лика нашла во дворе ключ, красивый, почти игрушечный.
- Это золотой ключик, - сказал я тогда. - Он открывает любые двери.
Дочка засмеялась и спросила:
- Ты правда в это веришь?
- Нет, конечно, - я отчего-то смутился.
- Вот и я не верю, - Лика, обижаясь, поджала нижнюю губу. - Не надо со мной так! Я что маленькая что ли!

Пациенты клиники, где я работаю, любят меня слушать. Может быть, сказки нужны лишь тем, кому пришлось тяжело в жизни? Счастливые люди в них не нуждаются.
Зачем я об этом пишу? Почему бы не писать? Сегодня строчат все, кому не лень – безгра­мотная школьница с претензией на трагедию и утомлённость жизнью; известная ведущая, едва перешагнувшая двадцатилетний рубеж и уже знающая, чем поделиться с миром. Чем я хуже? Возможно, моя история не перевернёт сознание отдельно взятого человека. Но я всё же надеюсь, что она по меньшей мере вызовет интерес.

Продолжение - http://www.proza.ru/2017/10/24/1390