Zoom. Глава 25

Когда я заговорил за столом, за которым мы собрались с Буду!, Коган и Slave, то не испытывал никакой доли жалости к Буду!, несмотря на то, что он несколько раз  подчеркнул, что «Дяде Леше в этом доме дозволено все». Я понимал, что у меня исключительные права в этом доме, и я действительно делаю не то, что хочу, не просто из-за моего произвола, наглости и дерзости, а делаю, что считаю целесообразным, выверенным, взвешенным и единственно верным. Просто, чтобы вмешаться в ситуацию и попытаться ее исправить, когда нет единства, нет сплоченности в семье, нужно еще решиться принять на себя эту опасную роль корректора-ментора, ожидая надолго «разругаться в пух и прах» со всеми, если что-то пойдет не так, и решения будут непопулярны и не приняты. Они останутся такими же, но будут винить в своих бедах уже тебя, и ты останешься крайним. Так часто говорят- когда мирят пару- что «милые бранятся, только тешатся», а потом окрысятся на тебя за то, что вмешался.

Здесь с Буду!, за всей этой напускной мишурой и разговорами в духе: «Нужно старшему позвонить, он Slave устроит куда надо. Slave, ты же со мной, мой сын! Я тебе одному скажу, смотри на него. Знаешь, кто это перед тобой? Мастер! Ты знаешь, кто он? Ему Сам награду лично вручал». За всем этим фанфаронством стояла неуверенность Буду! в себе, архаический страх перед собственным сыном за свою несостоятельность, за то, что ребенок уже «выкупает», сканирует и распознает внутреннюю робость, отчего он нарочито и деловито храбрится. И потом, когда Буду!, заливаясь, рассказывал, что позвонит старшему, но при этом не преминул сказать, что странно, что старший до сих пор не женится, и детей у него нет, как будто нашел благодатную почву кого-то «посрать» «за глаза». Я просто со страхом и удивлением для себя понял, что Буду! остался заложником тех стереотипов и фантомов прошлого, которые засели в нем еще со времен учебы- робость и неуверенность в себе, не разрешимая даже оставлением этого коллектива в прошлом, новыми трудовыми коллективами и кругом общения. Новой инициации и рывка-прорыва не произошло. Нового социально престижного статуса и достижений, которыми бы можно было гордиться, тоже. Буду! не перерос себя, не принял новые обстоятельства. Время принесло новые вызовы и угрозы, обстановка накалялась, жизнь изменилась, все усложнилось во сто крат, а он остался на прежнем уровне, out of time. Потом Буду! учил Slave бить кулаками и наносить удары руками по корпусу, когда тот сидел в «защитной невербальной позе» в кресле  у окна. Эти неаккуратные попытки Буду! проявить «телячьи нежности» по отношению к сыну, в пьяном виде, казались настолько топорными, ущербными, неуклюжими и нелепыми, что даже они, скорее, оказывали «медвежью услугу». Они убивали все попытки в ребенке хоть как-то подражать отцу, чтобы быть как-то на него похожим.

Я сказал, подыграв только в одном «да», что касалось меня, как Мастера. Я сказал: «Slave, я поспособствую тому, чтобы тебя устроить куда надо». Я понял, что это самое реальное, что я могу устроить через моего Крестного, и что я могу сделать и в чем я смогу поучаствовать для ребенка. И после всей этой рисовки и пустобрехства Буду! сказать, что Буду! «говно», не было смелостью или провокацией, резонерством или вызовом-это было морализаторство, когда, несмотря на все к тебе благостное отношение и демонстративное дружеское расположение, лесть не усыпит бдительность мастера. Когда я сказал: «Во что ты превратился,  в такой кусок говна, что ты так относишься к родителям: к родному отцу, к матери? Как это все произошло? Что этому было виной?».

Когда берешь одну семью, видишь, как им всем сложно уживаться под одной крышей, поэтому я и начал говорить ему, талдычить без толмача-переводчика, но говорил не для того, чтобы его уязвить и ранить, или просто опозорить его перед сыном, а чтобы его разозлить, как следует, отрезвить, обдать ледяным окропом, воздействовать на него, «вправить мозги», чтобы он задумался, и тем его исправить. Я сказал, что был отличный парень во время поступления, который превратился  в «форменное» «бесформенное» мелкодисперсное говно, и для этого было «поворотной точкой» сначала пресловутая Песец, которую уже простой шалашовкой в джинсиках с подружкой где-то в метро встретил Коган, но не поздоровался и поприветствовал, а понаблюдал за ней со стороны. Ничего с ней сногсшибательного и «из ряда вон выходящего»  не произошло, Коган сказал, что она такая же, как и все. Где этот образ убийцы сердца Буду! и сердцеедки, дамы сердца, распалившей его воображение и бередившей его раны? Но как она испортила ему жизнь, как в жизни, где однажды что-то пошло не так, не по сценарию, и она послужила всему виной, когда я сказал, что его парализовало от того, что они расстались, а на самом деле у него всего-навсего был просто паралич лицевого нерва оттого, что после бани распаренный и датый вышел на ветер и сквозняки, и я преувеличенную историю трагедию и драмы Буду!,  пересказанную Тетей просто ретранслировал, а не то, что просто мифологизировал жизнь Буду!. Я считал, что он от сердечной лихорадки пострадал- а он от синьки! Велика разница. Вся мифология любви и великой любви рассыпалась , как тщедушный и хлипкий карточный домик.

Буду! пробовал возразить замечанием, намекая: «Как ты можешь?! Зачем ты так говоришь при сыне?». Сын был уже взрослый для того, чтобы понимать и самому разбираться. Я не согласен с тем, что нельзя никого унижать при их детях, а нужно всегда оставаться прямым и искренним и открытым, даже если ты после этого теряешь друзей. И вообще, на правду не обижаются. Важен был сам конструктив и правда-матка, а не эмоции, согласие с ней и личное отношение. Споры о репутации такая штука, где каждое суждение проверяется на «истинность-ложь» высказывания, поэтому суждение, что «человек =говно» нельзя проверить на предмет соответствия действительности. Это всего лишь суждение, при всей его категоричности и резкости, вне поля правовой защиты.

Я был безжалостен. В который раз все поменялась местами, и наша встреча также была синонимична, как первая, такая же знаковая и беспощадная. Если сначала я стриг ребенка, нанося в их понимании какое-то физическое оскорбление, или пощечину через ребенка, принимая решения за них, исправляя их недочеты в воспитании, пользуясь ролью «варяга» и человека со стороны, который вмешивается и все меняет, от раскладов, до расстановки сил. То теперь, может и таких завышенных ожиданий от моего поведения у них не было, и в то же время, я не особо был моральным авторитетом для него, потому что, приехав в Метрополию, я позволил и дальше ему морально разлагаться и портиться, не взяв в оборот и не «наставив на путь истинный». Теперь я наносил моральную пощечину самому Буду! за его бездушное и жестокосердное, неподобающее обращение с родителями, которых должно чтить.

Понимание пришло намного позже: «Кто не учится на своих ошибках, кто не исправляет их, тот обречен проживать свои грехи заново, и переживать все эти циклы снова. Вновь и вновь, как в компьютерной игре, где не можешь перейти в следующий тур, где ты застрял на каком-то уровне, и пока ты не выполнишь задание, пока не сделаешь над собой усилие, пока не сделаешь то, что от тебя требуется- ты не вырвешься дальше. И здесь это послужило бы реперной точкой, фактором следующего роста. Мне сложно было выполнить задание консолидировать всю их семью, заставить их сплотиться и объединиться, чтобы вырасти духовно и морально повзрослеть, и развиться, стать многомудрее и старше, остепениться –потому что мы застряли в том времени, когда были еще детьми, и дети не дали нам ощущения и осознания взрослости. Нам не удалость перерасти себя с тем, что мы завели детей, и когда у нас под ногами бегают наши «дети детей», мы, инфантилы, не становимся старше. По поводу крестин и наших дальнейших отношений имело место диагностирование мной ситуации в надежде, что что-то изменится, кусаешь торт со многих мест, ожидая, что где -то поддастся. Ситуация не разрешится сама собой, и с выбытием одной из переменных все должно быть в балансе именно с этим набором элементов конструкции. Этот паззл нужно собрать, но для этого нужно всего просто-напросто нажать на нужные кнопки, а не на все кнопки сразу.

И это не было актом агрессий ни в адрес семьи, ни в адрес мальчика, теперь- то прошло уже целых три года. И все мы изменились за это время. Теперь я поражаю уже Буду!, моего названного брата тем, что говорю про него с приемным сыном и при нем самом, какое он говно, и это разговор слушает через лестницу на втором этаже Жена. Не то, чтобы я учил его жизни, а просто хотел, чтобы он был более сознательным, серьезным, ответственным за все происходящее и основательным, как требуется от главы семьи. Взял себя в руки, на себя ответственность за всех домочадцев и сродников, как полноправный, а не формальный глава семьи, сделал над собой нужные усилия и перестроился, чтобы он, будучи слабым и безвольным человеком, поборол свои вредные привычки. Перестал бухать, занялся детьми, восстановил отношения с матерью. «Твоей сыновней любви»- как я сказал: «достаточно, чтобы поднять на ноги отца. Просто заболевание и болезнь обусловлены тем, что нет порядка и согласия в доме». В моем понимании проблема вся решится сама собой, как только они примирятся и помирятся между собой, и «Дядя выбросит костыль и радостный пойдет по дорожке». Все казалось таким простым и достижимым из целей, лишь не хватало одного импульса, не хватало просто любви, одного элемента из всех. Не хватало самой малости, махонькой искры, и все были заряжены этим выяснением отношений, и всех было не узнать. Все подначивали друг друга, как будто все их споры, терки, ссоры и камни преткновения- все было поставлено на паузу, чтобы опять сорваться, с новыми силами, и они уже не замечали нас, не стеснялись. Жена говорит, что со стороны было так, как будто они призывали нас в арбитры, чтобы мы вмешались, и прямо поддержали хотя бы одну из этих противостоящих сторон. Я чувствовал, что ситуация была как когда я выступил риелтором, когда они могли без меня справиться и сами, но лучше, чтобы был профессиональный посредник, кто-то «условно» независимый арбитр которому, в этой роли доверяют, как авторитету. Я не мог решить их проблем, и дать им миллион на обустройство, но я мог бы поддержать участием и советом, и я сделал это все книжками. Наивный!  Я думал, как в шутку, распорядиться в этой ситуации имеющимися инструментами- распределив все подарки, которые я купил, каждой из действующей сторон. Это могло выглядеть со стороны как то, что я еду к главному человеку для меня в семье, к моей крестной дочери, но получается, что на самом деле, все выходит  и обстоит именно не так. Самый главный человек, которого нужно вытаскивать из беды, так это Дядя. А самый нуждающийся из всех в помощи мой друг Буду!, которому одному не спастись, потому что у него нет ни сил, ни возможности, вырваться из порочного круга, и ему трудно, и он плодит ошибки на ровном месте, и не может исправить ситуацию, оседлать волну и управлять собственной жизнью, серфить по реальности.

Обстановка накалялась еще тем, что Буду! провоцировал, третируя Slave насчет его больной темы: «Ты хочешь, мы найдем твоего отца, чтобы ты с ним познакомился? Тебе интересно, как он живет?». На что я сказал, что: «Эту тему точно не с тобой ему нужно обсуждать. Настолько деликатно, что если обсуждать, то только с матерью, и не лезть в это его интимное и личное дело»- и я так уверенно и зло говорил, потому что с Feeling уже прежде обсудил эту тему и выслушал ее мнение. Буду! в этой всей теме отчебучивал так, что было мерзко и противно, и я его останавливал, удерживая товарища от недостойного поведения.  Я посчитал слетевшее с его уст «гнилым базаром» потому, что он спекулировал на теме, пользуясь зависимым положением ребенка. Ребенку тяжело было отказать, но и принять предложение было тяжело. Ребенок выбирал между лояльными отношениями, которые могли ухудшиться честным признанием приемному родителю и фантомным ничем, как «черным лебедем». Мог потерять все, что имел, от неосторожно сказанного слова или не взвешенного до конца ответа, и не был свободен в выражении мнения. Любой ответ, сделанный под давлением, не может быть искренним. Да и кривить душой ребенку было тяжело, потому что биологического отца своего не знал, и заботы и внимания от того родителя он и не получал вовсе, который и его жизнью -то толком не интересовался... Короче, парню было сложно без лукавства как-то довериться и открыться, и не соглашаться на «кота в мешке» в отношениях с настоящим родителем, пользуясь пробелом в поддержании связи с отцом настоящим, а сохранять «Статус Кво» с приемным, беречь, что есть, «имея синицу в руках».

Видя так в нем каламбур, оксюморон и анекдот одновременно в одной упаковке, разговаривать с ним даже  не на языке жизненных примеров, мне больше не хотелось, доставать какие-то притчи и поучительные басни из рукава, мне было тоже не с руки, и рассказывать им какие-то  «story of my life», напуская на себя лоск и ширму «бывалого», что-то бесконечно далекое по отношению к ним, малопонятное и нравоучительное, но что касалось только меня лично, было бы явно неуместным, когда это только мой путь и опыт.

Когда Буду! говорил о Когане и обо мне, присвоив мне чин Мастера, распределив заранее роли и расставив акценты, я видел всю нелепость, в которую было вовлечено его общение с сыном. Это была пьяная тупая рисовка, в которой я ему подыграл, начиная с тезисов про предстоящее устройство, из чего ребенок просто запутался, кому из нас действительно стоит верить. Потом Буду! сказал, что мы с ним кровные братья, тогда как названные. Хотя это и было моей юношеской мечтой, стать кому-то, а потом именно Буду! кровным братом, когда я видел эту сцену только в фильме «Сердца трех» в свадебном обряде Генри с индианкой.  Буду! также показал этот жест, надреза запястья до крови, который символизирует кровное братство после прикосновения надрезами.

Мне было важно поразить Буду» в цель, на что я сказал: «Ты хочешь от меня услышать пьяные признания, и разговоры на тему: «ты меня уважаешь?». Не находя общих консолидирующих тем, Буду! с настойчивостью «офисного монстра» или тролля из социальных сетей, и энергичностью биологического вампира ударился в провокации, начав с благодатной темы занятости Когана.  Буду! также хотел уязвить меня в ответ за его осуждение, и видя, что с меня «взятки гладки», накинулся на Когана, и стал его задирать. Я понял, что это просто такая у него техника провокации: сначала он пробует узнать слабые места, пальпируя места уязвимости, щупая по верхам, потом уже, не жалея никого, также проторенными дорогами продолжает надавливать на места уязвимости больней и сильней, и как бультерьер, кусать за все подряд, палить шрапнелью и картечью. Я сказал, что тема занятости для Когана чересчур деликатная тема, которую не стоит и поднимать и обсуждать, как тему с биологическим отцом Slave.
«Да, я очень ранимый» -сказал Коган.

В который раз Буду! заговорил о делах словами, обращенными к Slave: «папа откроет с дядей Лешей бизнес». Буду! сказал, что загадал и желал, чтобы я приехал в Метрополию, что мы откроем с ним бизнес, и к нам народ попрет в нашу контору. Время прошло  с момента окончания нами учебного заведения. Так мы ничего вместе и не начали, и не «замутили». Это и есть наш просчет, что мы оба ничего не придумали. Благо, у нас были знакомства, связи, возможности. Мы могли что-то устроить, несмотря на то, что мы поехали работать по распределению. Мы могли «развернуться», никто нас по рукам не бил. Мы все могли пробовать, но мы бездействовали, никаких общих проектов мы не вели. Впоследствии, я и сам перебрался сюда, в Метрополию, но, тем не менее, на друга я не повлиял, даже тогда, когда такая беда случилась с Дядей, я не приезжал, ни когда его увозили на лечение, ни когда его привозили из Беларуси. Коган помогал его встречать, но меня рядом с ними не было. Когда им было трудно, я им не помог материально. И в отношениях с Буду! теперь не стал наставлять его на путь истинный. Короче, я никак не повлиял на друга, а может теперь, когда отношения дошли до критичной точки, я должен повлиять на него и исправить ситуацию в том, чтобы развернуть его к семье и заставить отказаться от вредных привычек. Зря он увяз в этой работе на государство, в госорганах, в этом он выбрал самый тупиковый путь из всех возможных. Раскрыть таланты можно было в другой стезе, где больше ценят труд, проявляя это раньше, можно было бы иметь сильное преимущество, только беззастенчиво обманывая других людей, при этом уходя от ответственности. Кому он врал? Либо я просто уже не велся на его флуд, эти реплики «не пой народных песен», они не цепляли, я стал прохладно относиться к высказанным им идеям, инициативам, резонерству и прожектерству, как к очередному бла-бла-бла, и стал не придавать им значение, как будто на его словеса у меня исторически так сложилось, что выработался стойкий иммунитет. Каждую встречу мы говорим об этом, но никакого драйва и импульса не происходит, когда каждое слово мертворождено, и за ним не следует никакого действия. Так зачастую бывает, когда ты при встрече с кем-то щедро раздариваешь заведомо невыполнимые обещания продолжать дальше, много и часто общаться, и не делаешь этого, обещаешь позвонить, но так и не перезваниваешь. Вы застаете на прежнем уровне, и никакого роста и прогресса в отношениях не происходит.

Просто мы не уловили и не схватили тот уникальный и ценный момент, когда вся нота искренности и доверительности, та звенящая струна, которая между нами была, утратилась, все испарилось, наше беззаботное время ушло, как песок сквозь пальцы, и мы поскучнели, каждый по-своему. Наш цемент ссыпался. Клей рассохся. Нити оборвались. Поскучнел Коган, отчасти запаренный на своих проблемах, как-то не развился Буду!, несмотря на пьяные базары: «Папа откроет с дядей Лешей бизнес», какие-то идеи, которые никому не интересны и никто их не воспринимает всерьез, а тем более не хочет слушать, включая меня, даже в качестве фона к разговору. «Ты же голодранец. У тебя ничего нет. Ты живешь на белом свете по доверенности». Зачем этим всем себя обманывать? Зачем лукавить и тешить свое самолюбие прожектами? Зачем заверять в искренности, когда нет ничего за душой, когда нет взаимного интереса, когда мы живы только лишь памятью о прошлом, когда были отчасти по-  детски наивны, отчасти простодушны, отчасти еще опасливо заглядывали в свое будущее, и искренне и беззаветно верили в то, что нам все удастся, и получится. Будущее дало нам безграничный кредит доверия, который мы не смогли оправдать и вытащить на себе, просто потому, что у нас не было таких мощных волевых качеств, мы не смогли с этим управляться, нам что-то, как всегда, мешало. Причина в нас самих, а не во внешних обстоятельствах и факторах, что в чем-то не проявили должной настойчивости, в чем-то выбрали неподходящую компанию, и не тех друзей, за то, что что-то пошло не так, а где-то попросту пожалели себя. Просто мы испортились, раньше мы были лучше, гаже и чище, раньше в нас не было таких вредных примесей, которые сослужили плохую службу. Но мы себя развратили, мы могли бы поработать над собой, пойти нужными дорогами, мы бы, в итоге, не блукали и блуждали, а получили нужное, и в срок. Проблема с Буду!, Коганом и мной была системной, я видел, как ничто и ни у кого не оправдалось, и, более того, мне виделось, что и я не состоялся, как и они, как можно все, что мы имеем, считать за успех? Мы просто потеряли время. Мы все пришли к какому-то результату, но как в известной песне чересчур часто цитируемого мной в сочинении Шнурова: «…И вроде бы все есть…но что-то не так».