У-у и Лала из Прижирафки. Быль

 На верхнем фото - старая церковь в Прижирафке до того дня, как ее сжёг У-у. Прямо за ней скрывается музей Властова. На нижнем фото - Ла-ла в детстве

  Когда-то эту деревню называли Прижуравка. Почему - Бог ведает. Места эти далеко не южные, и поэтому журавли здесь не водились никогда. Вероятнее всего, название повелось от имени какого-нибудь бывшего здешнего помещика, владевшего этими землями. Но имя и род его уже давно истерлись из памяти людской, и подобное слово по отношению к деревне стало противоречить тому, что люди каждодневно вокруг себя видели. И поэтому со временем они забыли прежнее название своего родного места, изменили его и приспособили к своему более привычному языку. И уже двести лет назад (по тогдашним картам и документам это видно) деревню стали именовать куда как понятнее - Прижирафка. Видимо, африканское слово им было куда приятнее для слуха, чем свое родное, собственное. И уже ничем иным, кроме названия, с тех пор эта деревня никогда за сотни лет своего дальнейшего существования не отличалась от соседних - таких же серых и убогих. Так бы ей тихо и безмолвно существовать вплоть до второго пришествия, но примерно сто лет назад, еще лет за 7 до социалистической революции, из здешних мест уехал в Москву 15-летний мальчик, который умел очень хорошо рисовать. Звали его Аркаша Властов. В столице он закончил художественное училище, познакомился с большими живописцами и вскоре сам вышел в люди, стал признанным профессионалом в маслописании. Но каждый год весной непременно приезжал в родную Прижирафку к своим родителям и абсолютно ничего по хозяйству не делал, а только целыми днями всё только бродил по окрестным полям да лесам и беспрестанно лишь мазюкал да мазюкал масляными красками по холстине да писал свои совершенно бесполезные в деревенской жизни картины. И запечатлевал на них не что-нибудь особое, выдающееся, а всего лишь всяких встречных-поперечных мужиков, баб и детей из своей да ближайших окрестных деревень. Нравились ему их стариковские бородатые лица; пот, текущий с людей градом во время сенокоса. Любил наблюдать за доярками во время дойки или за трактористом, которому поздно вечером дочка прямо в поле принесла еды. В общем занимался человек сущей безделицей. И мужики над ним постоянно посмеивались:


  - Ты бы, Аркаша, делу какому сурьезному выучился, что ли. Всё бы родителям помощь в доме от тебя была. А то ведь попусту всё лето хлеб переводишь. И родителям из-за тебя людям в глаза смотреть стыдно. И чем ты живешь? Или все в Москве такие бездельники да пачкуны бесполезные?

  Но Аркаша в ответ над мужиками только сам молча посмеивался и хитро прищуривался...

  А осенью он складывал свой нехитрый наработанный за предыдущий сезон багаж, закутывал картинки в холсты да рогожки, грузил их все на телегу или грузовик, отправлял на ближайшую железнодорожную станцию и увозил всю эту дребедень в столицу. И пропадал там безвылазно до следующей весны. А весной появлялся в родимых краях снова и в очередной раз попусту переводил на картинки десятки и даже сотни метров добротной и прочной очень дорогой холстины, которая пошла бы на пошив, скажем, штанов - сносу бы им не было! Куда до этой холстины пресловутым американским джинсам, которые в те поры в России назывались вовсе и не джинсами, а "чертовой кожей". И так длилось много лет. В общем считался Аркаша у себя на родине отрезанным ломтем и бездельником первостатейным. Но когда Аркаша наконец прославился и стал продавать свои картины втридорого, то односельчане сначала не поверили этому и, успокаивая самих себя и не давая разгореться своей зависти, говорили друг другу:

  - Ну и трепло же наш Аркашка! Чтоб за одну свою мазюкалку целых сто рублёв отхватить. Это ж целую корову купить! Эх, ма-а! Да ни в жись этому не поверим! Ну и вра-ать он! Ну и вра-а-ать!

  Говорили в этой местности очень сильно нараспев, слова тянули протяжно-долго, словно пели. И это было объяснимо, потому что местность вокруг Прижирафки была с одного ее края вдоль горизонта холмистая. Эти невысокие, нежно-плавные холмы были сбоку белые-белые. Аж иногда в яркий день блестели на солнце, словно покрытые отшлифованным мрамором! А сверху на них как бы волнами, поднимаясь то выше, то опускаясь ниже, росли смешанные леса. Осенью они густо желтели да краснели и выглядели как в сказке. А зеленые сосны да ели стояли среди них темными чуть жутковатыми изумрудными пятнами. И красота от этого распространялась неописуемая! И когда смотришь с вершин этих холмов вниз, то открывается такая беспредельная духозахватная ширь бесконечных полей, что людям от такой картины действительно петь хотелось!

  А уж когда аркашкины родители как-то похвастались тем, сколько их сын в Москве на выставке выручил за пять своих недавно проданных картин, то сельчане и вовсе подняли их на смех! Все аж завопили:

  - Да не могёт такова быть! Не могёт и всё тут! Врёте вы всё. Врёте! И точка!

  Но уже на следующее лето Аркаша действительно приехал не с пустыми руками, а заказал в лесопилке бревен, досок, железных листов для крыши, купил кирпичей для печи, нанял рабочих, и уже через пару месяцев они сложили аркашкиным родителям такие новые хоромы, каких в Прижирафке еще никто никогда не видывал! Вот тут-то все и зачесали свои затылки и седые бороды! И поняли, что их Аркашка совсем уже не тютя-матютя, а - человек! Настоящий хозяин! Почти что бывший помещик! Тоже, как и тот, ничегошеньки не делает, а денежки к нему так и теку-ут рекой! Так и теку-ут. Сами по себе. Да еще таким потоком, что ажно мура-ашки по коже!

  И не понятно людям было лишь одно - за что это Аркашке москвичи такие деньжищи отваливают? Ну ладно бы он портреты вождя всех народов великого товарища Сталина рисовал. За портреты Сталина мало платить - это, понятное дело, государственное преступление! За это не то что сажать - расстреливать надо! Но ведь Аркашка никогда никого из членов правительства рисовать и не думал. Нет! Его интересовали лица сугубо местные, прижирафкинские. И при этом самые что ни на есть жизнью побитые - крутые да измученные, серые да от работы, ветров и морозов изможденные. Бабьи да мужичьи. Стариковские. Все в черных морщинах, как в бороздах. Странно...

  А когда картины Аркадия Властова попали в самою что ни на есть знаменитую Третьяковскую галерею, а оттуда в качестве иллюстраций уже и в школьные учебники по литературе, то прижирафцы и вовсе надули грудь, порасправили плечи и стали ходить гоголем и всем в своей области и даже в соседних областях - Пензенской да Мордовской - отвечать:

  - Мы вам тут не лыком шиты. Мы - властовцы! Наши лица ажно в Третьяковке висят! На них таперича весь мир смотрит! Даже американцы с ипонцами. Во как! Наш Аркадий нас в самые что ни на есть знаменитые вывел!

  И поэтому требовали к себе особого уважения! И когда Аркадий просил их попозировать ему часок-другой, то сельчане уже не посмеивались над ним, а смиренно соглашались и стояли так недвижно, сколько ему было надо. И потом еще и благодарили его за проявленное к ним уважение! А древние старики еще и кланялись ему в пояс и говорили:

  - Вот помрем, и через год про нас никто и не вспомнит... Словно мы и не жили... Словно землю и не обихаживали... пОтом не поливали...  И никто-то на наши могилки никогда и не придет... Кому мы, старичьё, нужны... А ты наши образА всем людям во всем мире кажешь. И память о нас нашим внукам навсегда останется. Будто мы самим иконописцем в церкви писаны! И всем на обозрение выставлены. Спасибо тебе, дорогой ты наш Аркадий Александрыч! Будь тебе счастье и удача во всех твоих добрых начинаньях!

  Иногда Аркадий Александрович отдыхал от трудов своих праведных. Выходил со двора, садился на лавочке возле ворот, смотрел на дорогу, здоровался со всеми подряд, как это принято в деревне, и тогда запросто покурить да поговорить с ним мог любой односельчанин. И некоторые старики его спрашивали:

 - Ну а что, Аркадий, ты самогО товарища Сталина живьем-то хоть раз видел?

 - А как же. Конечно видел,- отвечал он.

 - Да ну-у!- недоверчиво ахали мужики.- А не врешь?

 - Нет. Не вру. Вот ей богу - лично видел! Своими глазами.

 - Ну и как он? Из себя-то. Наш товарищ Сталин. Важный? Небось, великий!

 - Нет. Наоборот - очень даже простой. И даже как бы очень незаметный. Нет в нем никакого такого особого генеральского форсу. Георгий Константинович Жуков со всеми его орденами да золотыми погонами по сравнению с ним - ну прямо как царь перед простым солдатом выглядит!

 - Неужто даже так?! - опять ахали все.

 - Да. Именно так.

 - У-у! Ни хрена себе! Ажно не верится... Ну а разговаривать с товарищем Сталиным тебе приходилось? Только - честно. Не ври нам. Ну?

 - А то как же! И разговаривать с нашим великим вождем тоже приходилось. Правда один только раз. Это когда он мне государственную премию в Кремле вручал. Он тогда сам подошел ко мне...

 - Неужто - сам?! Лично!

 - Да - сам. Лично.

 - Ой, батюшки! Как высоко ты, Аркадий Александрыч, прыгнул! Ой ё-ёй! Ну и что было дальше?

 - Ну и вот... Подошел он, значит, так неспешно... Словно крадучись... В своих мягких особых сапогах. Одна рука у него все время как бы скрючена. А в другой он постоянно трубку держит. Ну и, значит, подошел он ко мне. Сначала, как и полагается, поздравил. А потом и спросил: "Ну, как поживаете? Какие у вас, товарищ художник, проблемы имеются? Говорите прямо, не стесняйтесь. По возможности всем, чем сумею, помогу."

 - Так прямо и сказал: помогу?

 - Да. Так и сказал.

 - Ой ё-ёй! Ну а ты ему что ответил? Попросил его об чем? Или постеснялся?

 - Конечно, постеснялся. Вот еще! Буду я великого товарища Сталина своими мелкими проблемами озабочивать. Он за весь мир отвечает! А тут я к нему: дескать поставьте мне, товарищ Сталин, телефон в квартиру или новую машину помогите купить, так что ли? Нет! Я ж не буржуй какой. Я - самый простой человек. Всего лишь деревенский художник. Так ведь, а, мужики?

 - Да. Это верно, это верно... Простой... - соглашались с ним мужики.- Наш ты. Деревенский. Хоть и москвич. Ну и что дальше? С товарищем Сталиным-то, а?

 - Наоборот я сказал ему: "Всё-то у меня есть, уважаемый товарищ Сталин! Абсолютно всем я вот так вот обеспечен! Выше крыши! И даже больше, чем простому советскому человеку нужно. И более ничегошеньки мне от партии и правительства не надобно. Спасибо вам, товарищ Сталин, за вашу заботу о нас, о всем нашем советском народе!"

 - Да, да... Это верно. Молодец, что так сказал, - одобряли его старики.

 А когда Сталин умер и Хрущев приказал с позором снять отовсюду его портреты, то старики опять спросили приехавшего к ним на лето Властова:

 - Ну?.. Ты - тово... Как? Кукурузника этого сраного - Хруща - видел?

 - Да видел... видел...

 - Ну и что ты ему сказал? Про Сталина. Про его кукурузу-то. И прочие его дурости.

 - Эх... Да разве ж ему что-нибудь скажешь... Вокруг него охраны да всяких прихвостней столько, что вмиг сцапают и заарестуют! И следов от тебя потом вовек не сыщется... Сталина так не охраняли, как этого размындяя! И не посмотрят, что ты - известный да знаменитый. А наоборот - еще и расхохочутся от счастья. Дескать тебе Сталин премии вручал. Вот теперь и расплачивайся за это! Иуды!

 - Эвона ка-ак!.. - привычно нараспев кумекали мужики.- Ну дела-а... Ну дела-а...

 - Кошка мышку родила! - отшучивался Властов.- Но один раз я все ж таки не сдержался и ответил ему, Хрущу этому! Поганому!

 - Ну-ну, и что ты ему сказал?

 - Да так... Было у нас собрание однажды. Творческой интеллигенции. Прямо в Кремле. С участием Никитки. Долго он с трибуны перед нами кривлялся и слюнями брызгал. Всё золотые горы обещал! Коммунизм к 80-му году грозился построить... И при этом он - безграмотный, страсть! И говорит, ну, чисто по-хохляцки: "коммунизЬм". Всю страну хочет хлебом своим кукурузным да салом нерусским накормить. Сразу видно, что - украинец... Вот так вот повыступал он перед нами, повыступал... А потом попросил всех желающих не бояться и сказать ему с трибуны в ответ пару ласковых... Ну, я и вышел... И сказал...

 - Ну-ну... И что ты ему сказал? - напряглись мужики.- Неужто всю правду ему в башку его лысую вмазал, да?!

 - Нет... - огорчил их Властов.- Нет... Не сказал... Побоялся... Не верю я его красивым россказням! И ему самому - ни капли не верю! Уж если он так по-подлому с самим товарищем Сталиным обошелся! - с дерьмом его смешал! - то что ему, суке такой-рассякой, стоит нас, простых людей, и вовсе со свету сжить! Ничего не стоит...

  - Да... - невесело и обреченно только и вздохнули мужики...

  - Нет... - продолжал Властов, - я этому лысому Хрущу совсем другую правду рассказал, обрисовал ему ситуацию: писал я прошлым летом у себя в родной деревне, в Прижирафке - значит, у нас, то есть, прямо вот здеся - писал я, значит, свою соседку тетку Марью. В свои 56 лет она выглядела на все 80 - иссохшая, как мумия, почти черная, морщинистая, сгорбленная... И вот сидит она в своем дворе передо мной на пенечке и говорит мне: "Аркашенька, ты давай того... рисуй меня быстрее. Чтобы за день-два тебе управиться".- "А то - что? - не понимаю я ее. - Куда нам с тобой, тетя Марья, торопиться-то? Всё лето впереди. Успеется." - "Нет... - тихо так отвечает, - помру я на днях... От голода помру... Муж мой на фронте без вести сгинул. Сынок мой единственный еще в 14 лет в колхозную молотилку попал, разорвало его там на части!.. Одна я совсем одинёшенька... Пенсии у меня никакой... Государство мне как колхознице пенсии не дало - не заслужила я... Хотя всю жизнь на колхоз горбатилась... И за погибшего мужа тоже ничего не получаю - не положены мне деньги за без вести павшего. Писала я, просила помощи как вдова, а власти отвечают мне: "А вдруг он не без вести пал, а где-нибудь  - живой! От армии прячется. Или вовсе у немцев полицаем служил..." Вот ведь что про мужа моего мне наговорили!.. Вот и не дали мне за него ни копеечки... А в саду у меня ничего больше не растет... Вырубила я все свои яблони и вишни начисто! Так что даже варенья на зиму за последние четыре года уже ни разу не сварила..." - "А зачем же ты их вырубила?" - удивляюсь я. - "А потому, что власти наши дорогие обложили каждое деревце, каждый божий кустик смородины таким налогом, что мне теперь легче совсем ничего в саду не иметь, чем такое тягло за них тянуть! Так что помираю я... с голоду... Поторапливайся, Аркашенька... Боюсь тебя подвести..." Так у меня сердце от этих ее слов сжалось, что тут же побежал я домой. Сгреб в охапку все, что у нас на столе было, и принес тетке Марье: "Ешь,- говорю, - тетя Марья! Я ж тебя молодой раскрасавицей помню. Как ты на свадьбе моего двоюродного брата отплясывала! Аж пол дрожал!" - "Всё... Отплясалась я, Аркашенька... помираю..." И пла-ачет... пла-ачет!... А на другой день я опять жду ее, жду, чтобы, значит, закончить этюд. А  она так и не пришла..." Рассказал я это всем, кто сидел в зале, и ушел с трибуны. А Хрущев меня окликает: "Товарищ Властов! Чего ж вы убежали от нас? Так и не досказали нам свою историю. Что с вашей Марьей сталось? Почему она не пришла? Небось вашей вчерашней едой объелась. Так? Живот бедняге вспучило! Из нужника всю ночь не вылезала. Да?"  И все члены правительства, что вокруг него в президиуме сидят, вслед за ним так подленько поддакивают да похахатывают. И все они, как один, во-от с такими жирными, пухлыми, розовыми рожами! Ну, вернулся я на трибуну. "Нет,- отвечаю им всем.- Действительно той же ночью она и померла... А моя еда так и осталась у нее на столе не тронутой... Сил у нее уже не было - поесть... Как легла на кровать после моих этюдов, так сразу и померла. От голода... И в избе у не шаром покати... Последняя мышь повесилась! Одни только фотографии погибшего мужа да сына на стене над кроватью висят..." У Хрущева от моих слов всё лицо аж перекосилось! А его свита мне страшные лица делает: дескать дурак ты! Ты чего нашему славному  руководителю партии и правительства такие жуткости рассказываешь! Того и гляди, он прикажет тебя прямо здесь заарестовать! И в лагерь на исправление отправить. Ну, и я тоже не дурак! Жизнью уже мятый... Подсластил окончание своей правды... Закончил свою речь так: "А в целом народ живет хорошо, уважаемый Никита Сергеевич! Сыто и радостно! Ни на что не жалуется! Конечно, есть отдельные перегибы на местах, о котором я вам рассказал. Но это всё от недогляда местных властей. Так что от всего сердца благодарим нашу родную партию и правительство и лично вас, дорогой наш Никита Сергеевич, за горячую заботу о нас! О простых тружениках!" Ну, тут Хрущ и заулыбался опять! Радостно! В обе свои жирные щёки! В общем обошлось... Не взяли меня... Оставили на свободе... Так что - нет. Добрый он человек, наш родной Хрущ! Пощадил... Все ж таки он косит под честного человека. Дескать сталинский произвол и культ личности кончились. Теперь всё - для человека. Всё - только для его, нашего, значит, с вами блага и сытости! Вот вам и коммунизЬм... к 80-му году...

  - Ну дела-а... ну дела-а... - почти не верили словам Властова мужики. - Однако ж смелый ты, Аркадий Александрыч! Отчаянный! Мы б себе такой смелости с начальством ни в жись не позволили бы! А ты вон как! Геро-ой! Настоящий герро-ой!

  - А чего нам теперь бояться? - спокойно и почти равнодушно отвечал им Властов.- В войну вон как страшно было - когда немец, как танк, пёр! Ведь Москву почти взял... Полукольцом ее уже окружил... И то - ничё. Выдюжили! А теперь-то нам и сам черт не страшен! Не то что какой-то Хрущ лысый... Ну так что, мужики, а давайте-ка, что ли, восстановим нашу церковь, а? Ведь в ней наши родители венчались. И потом нас с вами там крестили. Чего ж она такой гнилой развалиной теперь стоит? Ведь позорище! Перед родителями стыдно! Они, чай, там, в могилах-то, всё это видят и нас не прощают, а? Так, что ли?

  - Так-то оно так... - робко отвечал ему с виду такой покорный крестьянский мир.- Да ведь это при Сталине церкви восстанавливали, а Хрущ опять их все позакрывал, гад такой! Как бы нам за такую смелость по жопе не дали!

  - Ничё... Не дадут... А вы-то сами деньги на ее реставрацию собрать готовы? Или пожадничаете?

  - Тут того... самого... Подумать надоть... покумекать... Денег-то у нас и взаправду нету... Почитай, с сАмой войны как эти самые деньги выглядят, забыли... Одними "палочками" за трудодни живем... Натурпродуктом...

  И в деревне начались сборы пожертвований на восстановление полуразрушенной церкви. Но деревня действительно была нищая. Латаная-перезаплатаная. И собрали всего ничего... Так что основную сумму внес, конечно же, только он самый - тихий скромный и с виду такой незаметный Аркадий Александрович. И церковь вскоре действительно отремонтировали, покрасили, приехал в нее молодой священник, и в ней начались службы. И никто из коммунистического начальства слова поперек не сказал. Хотя и недовольны были. И бурчали втихую, промеж себя... - но так и не посмели! Потому что к Властову в гости то и дело приезжали целыми делегациями то журналисты, то художники, а то и политики и писатели, почитай, со всего мира. И даже из  самОй заокеанской Америки и тридевятой Ипонии! Вот только перед ними-то одними всё местное начальство с разрешения Москвы и лично самогО  Хрущева показушно и выслуживалось!




  Как и полагается, в каждой русской деревне помимо основного мудрого философа и всеми почитаемого мыслителя обязательно есть и местный дурачок. Вообще-то дурачки есть везде. В городе их очень даже немало. Но там их обычно прячут в сумасшедший дом или закрывают в квартирах, чтобы они не ходили по улицам, где их всех вскорости передавят машины. А в деревне нет ни сумасшедших домов, ни тем более такого количества машин, как в городе. Так что на природе дурачки ходят среди людей открыто и свободно! Вот точно такой же дурачок был и в Прижирафке. Настоящее его имя было Федюнька, но по имени никто никогда его не звал. И имени его никто уже, кроме его родной матери, не помнил. А кликали его строго по прозвищу. А прозвище у него было необычное, из двух одинаковых звуков: У-у. Потому что от рождения Федюнька был глухонемым. За всю жизнь не произнес ни одного человеческого слова, а всё только угукал, как филин в полночь. Вот именно за это его У-у и прозвали. Родился он уже в наши, современные дни, когда славный Аркадий Александрович, проживший 78 лет, уже годов тридцать как лежал в сырой земле под огромным дубовым крестом на своем же родном кладбище в двух километрах от Прижирафки. Рядом с десятками своих родственников и предков. И на могиле каждого из них стояли не мраморные и гранитные памятники - по современной моде - а всё такие же высокие и мощные чисто русские православные восьмиконечные дубовые кресты.

 У-у никогда не учился в школе, знать не знал, что такое человеческий коллектив и тем самым жил хоть и среди людей, но все равно совершенно на отшибе. К 17-ти годам он вырос на полголовы выше всех остальных своих сверстников, был приятен лицом, крепок телом, широк в плечах, довольно силен, так что связываться с ним и в открытую обзывать его дурачком никто никогда не рисковал. Да он и не был дурачком в прямом смысле этого слова. Просто постоянное одиночество и замкнутость, обособленность от людей выработали в нем особую линию поведения, которую никто вокруг не понимал и правильно не оценивал. А сам У-у объяснить толком ничего не мог, потому что никто его угуканья выслушать никогда не пытался.

 Никакой человеческой работы ему не доверяли, поскольку боялись его непредсказуемости, и поэтому У-у проявил себя в работе не человеческой. Палаческой... Началом этой его "профессии" стал следующий случай. Вместе с матерью он жил не в отдельной избе, а в панельном 2-х этажном 4-х подъездном доме, в однокомнатной квартире. Как это водится у деревенских, свой многоквартирный дом они превратили в некое подобие огромной избы, точнее в барак, где во всех углах подъездов на всех этажах стояли сундуки, комоды, всякие ящики, на них валялись старые фуфайки, валенки и всё прочее уже ненужное барахло. И на этом барахле жили целые стаи кошек. Разумеется, от кошачьего помета разносилась повсюду невыносимая вонь!

 Сам я - русский человек. И меня крайне оскорбляет, когда кто-то, особенно другой национальности, говорит, что русские привыкли жить как свиньи. Но в данном случае я с такими русофобами полностью солидарен: что правда - то правда... увы... Невыносимая вонь от кошек проникала, разумеется, и в квартиры. Но мало кто из жильцов таких домов обращал на это внимание - привыкли... Все вокруг так живут... Они и ведать не ведали, что можно жить по-иному. И детей приучали к такой же грязи... И внуков... Точно так же не замечал мерзости своей жизни и слабоумный У-у. Но однажды, когда ему было 16 лет, мать свозила его в поликлинику к психиатру в город, там она вместе с ним зашла в гости к одной своей подруге, и вдруг У-у впервые в жизни увидел, как красиво и порядочно можно жить на самом деле: повсюду в городе был вылизанный дворниками асфальт, нигде никаких свиней и гусей в лужах посреди дороги; много нарядно одетых и совершенно трезвых людей - и не в кирзовых сапогах или замызганных галошах, а в изящных босоножках и туфлях. И не в телогрейках и всяком паскудном, запачканном навозом рванье, а в праздничных шелковых платьях да рубашках. Но самое главное - в подъездах чистый воздух! И выкрашенные стены. Абсолютно белые потолки. Не заплеванный пол. Никаких ящиков с прелым тряпьем, с гниющей картошкой и капустой. И никаких кошек! Ну совершенно никаких! Это настолько поразило У-у, что он долго стоял в самом обычном городском подъезде как ошарашенный! Оглядывал всё вокруг, словно он находился в Эрмитаже! И по приезде домой тут же начал бороться за чистоту вокруг себя - разумеется, в пределах возможностей своих мозговых извилин... И первым делом он, никого не спросясь, уже на следующий день с утра пораньше, пока все были на работе, со всех этажей в своем подъезде вытащил на улицу всё тряпье, все комоды с ведрами и мешками, сложил всё это в огромную кучу и поджег. Костер запылал презнатный! Разумеется, тут же сбежались десятки людей спасать свое добро. Мат-перемат в адрес У-у и его матери стоял превеликий! Многие пожелали У-у избить и уже было попытались наброситься на него кто с кулаками, а кто и с дрекольями, но У-у стоял с топором в руках и сначала только ухмылялся и даже пел торжественную песню! Точнее что-то беспрестанно и протяжно мычал себе под нос и радостно хохотал, глядя на огромное пламя. И это было похоже скорее на гимн или клятву! Когда же он увидел, что ему грозит опасность от соседей не на словах, а на полном серьезе, то его глаза мгновенно налились кровью! Он поднял над головой заранее приготовленный топор (дурак дурачком, а ведь предвидел возможные последствия), замахал им, как флагом, и первый, кто попался бы ему под удар, был бы мгновенно и без малейшего раздумья разрублен надвое! И все по прошлому опыту общения с дурачком прекрасно знали, что он угрожает не просто так. Что нельзя доводить дурачка до крайности. Если что пойдет не по его понятиям, то он запросто этим самым топором и ударит! Никого не пожалеет! Когда он был в гневе, то его боялась даже собственная мать! И поэтому никто ничего У-у даже не попытался сделать плохого и все уныло разошлись, увидев, что огонь безжалостно спалил все их бывшие накопления...
 В общем подъезд, где жил У-у, после этого события от барахла действительно очистился. Но У-у на этом вовсе не успокоился и на следующем этапе своей борьбы за красивый образ жизни начал беспощадную борьбу теперь уже с кошками. И вот тут-то весь подъезд действительно взвыл!

 Всех кошек, которых были ручными и сами шли в человеческие руки, У-у засадил в большой мешок и понес к реке - топить. Со стороны это выглядело жутко! По началу кошки в мешке вели себя смирно и сидели покорно. Но дети, чьих кошек изловил У-у, бежали за ним следом, и каждый ребенок звал свою кошку. И кошки начали отзываться на призывы, принялись мяукать и попробовали вырваться на свободу. А поскольку выхода им не было, то они поняли, что их ждет что-то очень страшное, и начали все дружно вопить и извиваться. И это была апокалиптическая картина: У-у легким и быстрым шагом гордо шел к реке. У него за спиной барахтался ком из живых орущих существ. За ним бежала целая толпа детей, и каждый ребенок плакал и умолял палача отпустить их кошку:
 - Дяденька! Пожалейте нашу Мурку. Не убивайте ее. Она у нас смирная. Добрая. Она никому ничего плохого не сделала! Дяденька-а-а!..
 - Барсик!
 - Рыжик!
 - Дымка!
 - Чубайсик!
 - Дяденька, пожале-е-ейте!..
 Десятка два детских голосов звали своих питомцев. Кошки неустанно мяукали в ответ. А У-у лишь ухмылялся и всё больше на это раззадоривался и отвечал им весело и коротко:
 - Всех у-у-у! Всех!
 И хохотал в возбуждении! Дети начали кидать в него камни. Но в ответ он тоже схватил попавшийся на пути кирпич и бросил им в детей. Те едва увернулись...
 Дойдя до реки, У-у раскрутил мешок у себя над головой, как пропеллером, и закинул его далеко в воду. Невообразимый вой, состоящий из детского и кошачьего стона, разнесся по округе! Ни одна кошка не смогла выбраться на волю - мешок камнем пошел на дно, и лишь пузыри еще несколько минут поднимались наружу...

 И никто из взрослых не осмелился отомстить У-у за его палачество. Потому что знали, что в ответ У-у такого мстителя убьет - прямо среди белого дня, прямо на улице, при сотне свидетелей! Потому что ему всё равно, кого убивать - что кошку, что человека. Конечно, заявили на него в милицию, но милиционер ответил, что единственная дорога У-у не в тюрьму, а в сумасшедший дом. Что за кошек в России не сажают. Что закон, позволяющий наказывать за жестокое отношение к животным, пока только еще пишется. Так что управы на У-у никакой нету.
 Тем дело о массовом убиении кошек и закончилось. Конечно, подростки пытались несколько раз обстрелять У-у из рогаток, но У-у в ответ бросился за ними. Те - в рассыпную. Но У-у все равно побежал за одним из них. Не схватил его, потому что тот сумел добежать до своего дома и спрятаться за дверью. Тогда У-у тут же забросал его избу камнями и выбил в ней все стекла. В ответ подростки в этот же вечер выбили все стекла в квартире, где жил У-у с матерью. И на этом всё и успокоилось - все поняли, что бороться с дурачком бесполезно. Только себе дороже. Лучше сохранять с ним нейтралитет. И, как посоветовал милиционер, надо терпеливо дожидаться только одного - пока У-у кого-нибудь не убьет. Из людей. Лишь тогда его заточат в дурдом уже пожизненно.

 А У-у всё не успокаивался и продолжать наводить в деревне свой анархический, незаконный, самостийный порядок. Ему понравилось убивать! Это приводило его в неописуемый восторг! Тех кошек, кто не давался ему в руки, он начал ловить всяческими охотническими способами: ставил на них в подвале, где те от него прятались, хитроумные ловушки, делал петли, прикармливал кошек, а сверху еды клал на трубы привязанный к куску мяса кирпич. Кошка дергала за мясо, и кирпич падал на нее с высоты и убивал ее или сильно калечил. Раненную кошку потом У-у брал за хвост и головой ударял ее о стенку дома. Так он истребил еще с два десятка кошек. Но хуже всего то, что сами же люди стали потакать его палаческим наклонностям. Так, если надо было утопить новорожденных кутят, а хозяевам было противно это делать, то на помощь звали У-у. И он с величайшей охотой приходил к "страждущим" и оказывал им посильную помощь: топил кутят в ведре. Но не просто топил, а сначала любовался щенками, гладил и даже целовал некоторых, наиболее привлекательных. Таким образом он прощался с ними и как бы просил у них прощения... А потом кидал их всех в воду и хлопал в ладоши от счастья, видя как те пускают пузыри и задыхаются...

 Жители Прижирфки кололи глаза матери У-у:
 -  Ну как же тебе, Оксанка, не стыдно! Какого убивца ты вырастила! Ведь он так скоро уже не кошек, а и людей убивать начнет. Издеваться над всем живым обожает. Фашист какой-то! Право слово - фашист! Изверг!
 - А то я сама этого не понимаю,- покорно отвечала она им на это.- Я уж и сама на это сколько раз ему говорила, что кошка - это Божье существо. Бог кошек любит. И за каждую убитую кошку мучиться ему в аду! За каждую! Там черти за кошек будут его колоть своими вилами до крови! Раздирать его до сАмого мяса! А ему всё хоть бы хны! Знай всё только по-своему делает. И меня не слушает.
 - Ну-ну...-  тяжело вздыхали односельчане.- И тебе, Оксанка, вместе с ним тоже в аду мучиться. Это ты ж его таким родила и вырастила. Ты же ему во всем с детства сама же и потакала. Будто мы этого не помним. Вот и допотакалась... Ну-ну... доигралась...

 А У-у продолжал очень часто приходить к зданию музея Властова, смотрел через стекло на портрет своего прадеда, что-то бормотал сам себе и о чем-то напряженно думал... Иногда проходящие мимо древние старики, видя У-у, только вздыхали и говорили друг другу:
 - Помним мы его прадеда, деда Кузьму, хорошо помним. Мощный был мужик! До самой своей смерти был как дуб! Кряжистый! Крепкий! Почти до ста лет дожил. До последнего дня на своих ногах ходил. И как умер - геройски! Упал, и всё! И нет его. И никого не мучил. Никто за ним горшки не выносил. Всем бы нам такую смерть! И троих сыновей каких вырастил - тоже богатырей! А вот правнучек Кузьму подкачал... ой как подкачал... И в кого только он такой получился?.. Ладно бы просто глухонемой, так ведь слабый... глупый... ни рыба ни мясо... бесполезный... пустой... Эх, мельчает Россия... Совсем вырождается ... Не на кого нам ее будет оставить... Нет в людях прежнего стержня... Ни веры в них, ни силы... Одно слово - пустые людишки!... Отруби... Полова...


 Однако люди - существа хитрые... Когда им что-то в другом человеке не нравится, то они готовы этого человека живьем сожрать! И кости его до блеска облизать. Но если в помощи другого человека они остро нуждаются, то тут-то они готовы аж колобком к нему подкатиться и умаслить его ласковым словечком, словно лисоньки. Точно так же было и в случае с У-у. С одной стороны, все вокруг его презирали. Но с другой стороны, если надо было зарезать свинью, а хозяйка была одинокая пенсионерка или жалела деньги, то на закол свиньи опять же звали только его одного - У-у. Обычно хряков убивали выстрелом из ружья в ухо. Но за это стрелку нужно было платить. У-у же убивал исключительно ударом топора по голове. Причем убить большое животное с большим и прочным черепом одним ударом невозможно. У-у сначала привязывал свинье ноги к столбу, чтобы он в судорогах не убежала, потом обухом топора бил ей со всего размаха по затылку. Свинья как правило тут же валилась от этого с ног, но не погибала, а начинала истошно визжать и дергаться! Этот визг чрезвычайно возбуждал У-у и он начинал молотить хавронье по башке еще и еще раз. Пока она окончательно не замолкала. Но она на этом опять же не умирала. Ее тело еще продолжало жить, лёгкие - дышать, и бока ее ходили вверх-вниз ходуном. Свинья уже не визжала, но сильно хрипела. И лишь тогда У-у длинным ножом перерезал ей артерию и горло и наслаждался видом фонтанчика крови, бьющей из артерии, и смертными судорогами огромной животины! И всё это он проделывал совершенно бесплатно и никогда не брал за убийство ни денег, ни мяса, как это обычно проделывали остальные профессиональные закольщики, которые убивали куда как быстрее, бескровнее и не настолько мерзко. Именно за это его и ценили. Хотя, конечно, все презирали! И люто ненавидели! И только искали момента, чтобы уничтожить самогО У-у...

 Дальше - больше. У-у возомнил себя верховным судиёй и начал вершить суд уже и над мертвыми людьми! Выносить свою собственную оценку их деятельности на протяжении всей их былой противоречивой жизни. Началось это с того, что как-то в Прижирафке хоронили умершего директора местной фермы. После похорон кладбище быстро опустело. Но не совсем. Едва люди успели дойти до столовой, где проводились поминки, как увидели, что над кладбищем поднимается густой черный дым, который бывает, когда жгут пластмассу. Бросились смотреть, что там произошло, и увидели, что десяток венков, только что положенных ими на могилу директора, уже успели сгореть и от них остались только мотки проволоки, к которым были привязаны искусственные цветы и листья. Крест над могилой тоже стоял уже наполовину снизу обугленный. Невдалеке от содеянного места преступления пританцовывал У-у и не думал убегать и прятаться. Наоборот, он был со своим уже знаменитым топором в руках и торжественно выл и размахивал обеими руками!

 Милиционер потребовал от матери У-у привести сына в отделение, где попытался составить протокол о только что содеянном надругательством над могилой. Мать через полчаса послушно привела У-у в милицию, и сержант начал допрос дурачка.
 - Ты подтверждаешь, что это именно ты сжег венки и крест на могиле похороненного директора фермы?- спросил он дурачка.
 - У! У!- утвердительно закивал тот головой.- А-а. А-а. Я-я. Я-я.
 - Хорошо, так и записываю. Следующий вопрос: с какой целью ты это сделал?
 - У. У. У-у-у,- завыл тот в ответ и потянулся к ручке.
  Милиционер знал, что У-у чуть-чуть умеет писать и дал ему ручку. И У-У огромными буквами, держа ручку чуть ли не обеими руками, начал выводить непонятные каракули.
 - Что он тут понаписал? - спросил сержант мать У-у.
 Та умела разбираться в почерке сына и прочла:
 - Плохой человек. Нехороший человек...
 - Кто нехороший человек?- не понял сержант.
 - У-у-у. У. У. О-он. Та-ам...- опять завыл парень и начал махать в сторону кладбища.
 - Он говорит, что директор фермы был нехороший человек,- объяснила мать.
 - Почему он решил, что директор был нехороший?- опять спросил сержант.
 - У. У. А-а. А-на ми-не... ра-а... ска-а-а... ы-ы... а-ла-а...- начал объяснять У-у.
 - Что он говорит?- опять переспросил сержант мать.
 -  Он говорит то, что я ему рассказывала раньше: что этот директор часто лишал меня премии, обманывал в начислении зарплаты. Обдирал во всем, в чем только было можно. И не только меня. Всех. Он на самом деле был сволочь! Себе два автомобиля купил. Жене автомобиль. Дочери - тоже. Вон какой коттедж себе отгрохал! Еще один рядом строится. А нам, простым людям, хрен да маленько платил. Все его ненавидели! Туда ему и дорога - на тот свет. Гадине! Спасибо тебе, сыночек! Ты единственный, кто нас, простых доярок, защитил. Хошь и поздненько ты это сделал, да всё ж отомстил! Нам от этого на душе ой как полегчало! Спасибо! - и она встала и при всех отвесила сыну поясный поклон.
 И все, кто находился в комнате, согласные с ее действием дружно закивали головами. И подтвердили, что У-у поступил совершенно справедливо! Да и сам сержант не стал попусту призывать людей к мнимому благородству и запрещать в день похорон говорить об умершем гадости. Ибо только что закопанный в могилу директор был местным безжалостным олигархом и все в деревне его смерти откровенно радовались!
 У-у таким вот образом допросили и отпустили на все четыре стороны - гуляй, брат. Твори свой самосуд и дальше. Нет на сумасшедших в русской деревне закона. Нету! Да и всё тут!

 Впрочем, как я уже писал ранее, У-у вовсе не был сумасшедшим в полном смысле этого слова. Он был не говорящим человеком себе на уме, которого мало кто вокруг понимал и поэтому никогда не воспринимал всерьез. И этого его крайне оскорбляло! И, естественно, вызывало в нем протест! Он часто проходил мимо музея Властова, который после смерти художника утроили в самой просторной избе Прижирафки, и смотрел лишь в одно окно. Там прямо напротив этого окна на противоположной стене висела маленькая картина художника под названием "Деревенский столетний дед. Этюд с натуры". На этом этюде был изображен библейского вида бородатый старик в холщовой рубахе. И это был прадед У-у. И мать, когда У-у был совсем еще маленьким, несколько раз подводила сына к окну, указывала ему на этюд и повторяла:
 - Это - твой прадед. Прадед. Ну-ка, повтори.
 - А-а-е-ед... а-а-е-ед... - покорно и радостно повторял он.
 И запомнил это уже на всю жизнь. И часто после этого подходил к музею, подолгу стоял там у окна и в сотый, если не в тысячный раз вглядывался в лицо своего далекого и теперь прославившегося предка. И гордился им. И считал, что всё, что он теперь делает, это - продолжение славной деятельности прадеда!

 У-у воспринял всё случившееся с ним недавно в милиции как одобрение его поступков со стороны общества и уже на следующий день опять пришел на кладбище и срубил своим знаменитым топором теперь крест на могиле бывшей директрисы деревенской школы, которая умерла шесть лет назад.
 - Ну а ей-то ты зачем крест срубил?- вскоре опять допрашивал его сержант всё в том же кабинете.
 - У! У-у-у! - привычно завыл мститель и замахал руками в сторону школы и кладбища.
 - Он хочет сказать, что директриса не приняла его в школу, в 1-й класс в свое время,- опять объяснила слова парня его мать.- Она сказала, что, мол, дурачков в школу она не берёт, что для таких есть специальный интернат, что вот только там моему сыночку и место. Федюнька из-за нее так неграмотным и остался... А то, глядишь, может, правильно писать-читать и научился бы... Он же у меня смышленый. Только ничему не обученный... Что ей, жалко было, что ли, если бы он со всеми детьми учился? Так ведь не-ет! Заартачилась. На своём настояла. Повелела достать и привезти ей какие-то разрешения от психиатра. А где ж я эти разрешения ей возьму? Это ж надо было за каждой бумажкой в город ехать. Да не один раз. Да какие очереди там в полУклиниках выстаивать. По полдня. А где у меня на всё это деньги? И кто меня с работы отпустит? Директор фермы и без того без штанов и куска хлеба то и дело оставлял, хотя горбатилась на него день и ночь! Ведь сам знаешь - день и ночь! Так что правильно Федюнька этой суке директрисе отомстил. Так ей, подлючке, и надоть! Молодец, сынок! Пусть она в своем гробу теперь сто раз перевернется! Зараза! Пусть ее на том свете в аду черти всю жизнь теперь на костре жарят!
 - У. У-у-у,- согласно закивал матери сын.
 - Как же вам не стыдно!- для приличия попытался пристыдить женщину сержант.- Ты чему Оксана Алексеевна, сына учишь!
 - Справедливости я его учу! Вот чему. Честности! Нет в жизни правды! Нету! Начал ее, правду эту, вершить хоть один человек в деревне - мой сынок - да и тот, глядишь ты, не совсем здоровым для общества оказался. Дурачком его все в округе кличут. А какой он вам дурачок? Блаженный он. Божий человек, значит! Справедливый! Так спасибо ему скажите за это, за правду-то его божью. Потому что больше никто вам этой самой правды в глаза не скажет. Боятся все! По углам про начальство сплетничать все мастера. А как в глаза ее, правду-то, начальству прямо сказать, так все языки в задницу тут же от страха и засунули! И дрожа-ат... Как стервы последние! Так пусть же хоть мой сынок блаженный правду-то вам всем говорит! Вот тебе моё слово. Вот чему я его учу.
 - Что ж, так он теперь и будет всем, кто ему в чем-то не угодил, кресты на могилах срубать?- подивился материнской логике сержант. - Это не по закону. Так я могу уже не только его, а и тебя к суду привлечь - за подстрекательство к совершению преступления.
 - А и привлекай. Жалко, чё ли. Пусть и меня вместе с моим сыном судят!- гордо заявила отчаянная баба.- Хоть на старости лет в тюрьме посижу - на всем готовом. Хоть высплюсь впервые за стоко-та годов! Хошь и на нарах. Хошь и среди клопов и вшей, а и все равно - высплюсь. И хлеб дармовой поем. В тюряге-то кормят бесплатно! Не то што здесь - хошь и на воле, а без денег и без штанов хуже, чем в тюрьме живем! А и забирай меня, слышь! ТРЕБУЮ! Чтобы ты меня прямо щас и заарестовал! И накормил меня, как положено, и первым, и вторым, и третьим! Вяжи меня! Хочу этого! Ну! Давай! Начинай!- и она выставила вперед руки, чтобы мент и впрямь их ей связал.
 - У-у!- вскочил У-у.- У-у-у!!!- и встал на защиту матери между нею и сержантом.- У-у-у! У-бю! У-бю!
 - Ну хватит. Хватит!- остановил их обоих сержант.- Разборку тут устроили. Справедливоросы. Хреновы. А идите вы оба к разъедерене матери! Придурки! Оба ненормальные! Что мать, что сын!
 И опять отпустил ее вместе с У-у на все четыре стороны...

 Уж и не знаю, чем вся эта мистическая, но такая чисто русская история закончилась бы, но тут случилось происшествие, которое вскоре перевернуло всю жизнь в Прижирафке... Вот как это произошло. Однажды У-у прохаживался в соседнем лесу и вдруг увидел активно кружащих над землей ворон и галок. По траве рыжим отчаянным огнем мелькала белка, и было видно, что она яростно защищала от летающих ненасытных "акул" кого-то. Но огромные птицы с ней только развлекались. А предметом их охоты было нечто особое. Им оказался слепой бельчонок, которого птицы только что выкрали из дупла. Если бы У-у не был глухим, то он услышал бы, что тот отчаянно пищит и защищает свою хрупкую жизнь от ужасной смерти как только может! У-у подбежал к бельчонку, взял его в руки и внимательно осмотрел. Тот был величиной менее спичечного коробка, едва покрытый редкой шёрсткой и еще слепой. В другом случае У-у бросил бы этот жалкий комок на землю и без раздумий раздавил бы! С наслаждением втер бы в почву! Но тут в парне вдруг словно что-то проснулось... Что послужило причиной этого неожиданного перерождения - Бог ведает... Может, его взволновала запыхавшаяся белка, которая в одиночку до последнего защищала своего ребенка от большой стаи "черных летучих волков". А может, его возмутили огромные клювы птиц, которые они разевали на белку, и было видно, что они всем хором хохочут и издеваются над ней! Но только У-у не бросил погибающий комок опять наземь, а вдруг начал дышать на бельчонка, согревая его своим дыханием. Потом завернул его в край своей рубахи, оставив свободной ему только голову, чтобы он не задохнулся, и так, всю дорогу держа его в обеих руках, понес свою драгоценную находку домой. Белка-мать, увидев, что с человеком ей не справиться, еще некоторое время бежала за ним следом, а потом взобралась на дерево и провожала своего сына уже оттуда только взглядом. Прощалась... А вороны и галки возмущенно так и кружили над У-у и горланили и даже пытались пикировать на него в надежде, что он выронет бельчонка из рук и они того все-таки разорвут на части и сожрут. Но У-у схватил палку и еще несколько километров отбивался от жадных и мерзких тварей как мог.

 Было видно, что бельчонок был раненый. Вороны нанесли ему несколько ударов по животу и повредили в одном месте кожу на его малюсенькой мордочке. И У-у первым делом принес бельчонка не домой, а к колхозному ветеринару. Нежно развернул рубашку и показал "воробышка". И завыл:
 - У-у-у...- дескать помоги... спаси!.. И даже вынул из кармана и положил перед ним на стол несколько мятых рублей, которые у него имелись.
  Ветеринар несказанно подивился такой перемене в поведении ранее звероподобного У-у и сначала осмотрел комочек. Потом протер всё тельце бельчонка слабым раствором марганцовки, смазал его раны мазью и сказал:
 - Кто ж его знает... Может и выживет... Кормить его надо теперь. Заботиться. В тепле держать. Понял? Любви он требует. Любви! Ты хоть понимаешь, ЧТО это такое?
 -У?- переспросил У-у.
 - Говорю: любить его надо. Заботиться о нем теперь. Кормить...- и показал рукой движения, будто он кормит найденыша ложкой.
 - А-а. А! А! - понял У-у и радостно закивал.- А. А.
 - Да, да. Правильно ты меня понял. Молодец! Да только не из ложки кормить. А из соски. Из очень-очень маленькой. По капельке. Сними резиновый наконечник от пипетки, налей туда молоко и корми. И не коровьим молоком, а только козьим. А то он помрет от коровьего-то. У козьего жирность выше. И оно полезнее для таких ослабленных. Понял?
 - Ы-ы... Э-э...- замотал У-у головой, давая понять, что он ничего не понял.
 Тогда ветеринар раскрыл книжку и показал ему иллюстрацию, в которой было показано, как теленок сосет корову. Потом показал фотографию козы. Потыкал пальцем туда и сюда. У-у в ответ согласно закивал головой и снова замычал. Но было видно, что он так ничего и не сообразил. Ветеринар подумал, подумал... Обреченно вздохнул... Потом махнул рукой и все-таки написал пояснительный рецепт для Оксаны, матери У-у. Отдал его У-у. И тот счастливо разулыбался! И ушел, унеся свое сокровище. А ветеринар долго-долго смотрел ему вслед и только задумчиво качал головой и не верил собственным глазам...

 У-у принес бельчонка домой, показал его матери и протянул ей бумажку, выписанную ветеринаром. И приказал ей жестами: иди! Делай, что написано! Та прочитала. Вздохнула. Подивилась новой причуде сына. Но деваться ей было некуда, и она покорно пошла по деревне добывать козье молоко... 
 
 С той поры У-у несказанно преобразился! И куда только подевалась его охотничья и палаческая страсть. Из беспощадного изверга и уничтожителя всего вокруг себя живого он вдруг превратился в самого заботливого и нежного родителя! Он трясся над своим бельчонком, словно мать над дитём! По пять раз за ночь вставал, чтобы согреть в своих ладонях бутылочку с молоком, налить его в сосочку, сделанную из пипеточки, и по капельке накормить найденыша. Не отходил от него часами днем. Всматривался в его тельце, и когда ему вдруг казалось, что тот не дышит, то начинал опять мычать и ласково, но настойчиво тормошить того пальцем. Бельчонок просыпался, зевал, высовывал язычок, и У-у радостно бил в ладоши и звал мать - чтобы она тоже порадовалась его невиданному счастью!
 Так они и выходили его вместе. А через пару-тройку дней стало окончательно ясно, что бельчонок выживет, что ранки на его теле успешно затягиваются и аппетит у крохи усиливается!
 - Ну, как же мы его назовем? - спросила мать сына.
 - Бе-е... бе-е...- ответил он, пытаясь произнести слово "белка".
 - Нет, "бе" похоже на "бяка". Получается - как бы "плохой",- не согласилась она.- Он не бе, он - белочка.
 - Э-ла-а... Э-ла-а...- попытался повторить сын.
 - Вот-вот. Эла. А лучше - Лала...
 - А-а. А-а!- согласно закивал сын.
 Так бельчонок и был назван Лалой, хотя он был не женского, а мужского рода.

 Как это не покажется странным, но У-у вовсе не был врожденным извергом, извращенной натурой. У них в квартире уже несколько лет жили аж две кошки - Муська и Маруська - холеные и вальяжные. И У-у их любил и постоянно ласкал. А его уничтожение других живых тварей было скорее затянувшимся подростковым тяготением посмотреть на то, как мучаются другие живые существа, увидеть их смерть и тем самым насытить свою острую врожденную человеческую жажду до кровавой театральной мистерии. В общем это было как созерцание чужой крови во время гладиаторского сражения в Древнем Риме. Как бы азарт спортивного фаната. Но У-у повзрослел и нормальные, человеческие чувства в нем превозобладали и он стал как все - добрый и жалостливый к страданиям несчастных и одиноких. В общем в один день, в один час он вдруг переродился, и его издевательства над кошками и другими живыми существами прекратились навсегда. И мясником и палачом он больше не работал.

 Ветеринар объяснил У-у, что белки-матери неустанно по несколько раз в день облизывают своих детей и тем самым делают им массаж всего тела. Он необходим для того, чтобы усилить кровоток внутри малоподвижного детского организма, а массаж животика еще и позволяет новорожденному лучше переработать и усвоить полученное от матери молоко. И теперь У-у, как ему и было показано, брал старую зубную щетку и несколько раз в день тоже легкими поглаживаниями вверх-вниз массажировал Лалу от ушек до кончика хвоста.
 Затем возникла другая проблема. У-у боялся, что их Муська с Маруськой учуют в Лале грызуна - мышонка - в них проснется инстинкт и они съедят его. И сначала У-у несколько дней просто не выходил из дома, стерег бельчонка, постоянно носил его постельку, в которой тот лежал, в руках и даже периодически баюкал его, как человечка. Потом мать подсказала ему, что следует приучить кошек к тому, что запах Лалы им вовсе не чужой. И тогда У-у поменял постельки: ту, на которой лежал Лала, он теперь постелил Муське, а Муськину перинку приспособил под подстилку для Лалы. То же самое он проделал потом и с Маруськиным "богатством". Кошки оказались не привередливыми, догадливыми, быстро свыклись с чужим запахом нового жильца и уже через неделю обе они по очереди стали вылизывать Лалу как своих собственных котят. Так кошки очень активно помогли У-у вырастить и воспитать бельчонка. А Лала поначалу был очень смешным и неповоротливым. Несоразмерно длинные задние ножки делали его похожим на кенгуру. Лала отталкивался ими, но пока еще очень коротенькие передние лапки не удерживали вес его тела и он постоянно валился на бок. Кошки с испугом смотрели на столь странный способ передвижения, не понимали причин такой несуразицы, и это было видно по их удивленным взглядам и жалостливому мяуканью. Они сочувствовали "инвалиду" Лале...
 Несмотря на то, что Лала очень активно ел, все равно он был похож на обтянутый очень коротенькой шерстью скелет, и это придавало ему вид несчастного заморыша...

 Отныне У-у никогда не выходил на улицу один и постоянно носил Лалу с собой. Мать сшила им небольшую сумочку с длинной тесемкой, которую У-у надевал себе на шею, в эту сумочку он клал Лалу и тем самым носил бельчонка все время на груди - в тепле и нежности. К трем месяцам тельце бельчонка уже достигло длины ладони и еще такой же длины был его хвостик. Шерсть на зверьке была еще очень короткой и редкой. Рана на его головке, между носиком и глазом, полученная от клюва вороны, давно зажила, но шрам от нее остался навсегда.

  Лала была любопытной и не сидела в сумочке на груди У-у спокойно. Она то и дело высовывала мордочку наружу, разглядывала всё, что происходило вокруг, всё ее интересовало. Но при малейшем незнакомом ей шорохе тут же пряталась обратно, барахталась и щекотала грудь У-у, что его очень веселило. И с той поры он ходил повсюду с блаженной улыбкой! В другое время люди, увидев счастливого У-у, обязательно покрутили бы пальцем у виска. Но тут все только поражались перемене, произошедшей со "сдвинутым" парнем и не насмехались над ним.

 Постоянно носить Лалу с собой было невозможно, У-у боялся, что "ребенок" задохнется под шубой. Но и оставлять дома бельчонка одного без присмотра было опасно - он мог перегрызть электрический провод и погибнуть или устроить в доме короткое замыкание или даже пожар. И пришлось съездить в город и купить просторную клетку, в которой Лалу закрывали, когда уходили из дому. Но железный домик Лала воспринял как тюремную камеру и своей жизни за решеткой выразил самый решительный протест! С одной стороны, новое жилье ему очень даже понравилось, и туда он не пускал кошек. Впрочем они туда никогда и не пытались проникнуть- слишком тесно и неуютно для них. Но с другой стороны, когда Лалу запихивали в клетку насильно, без его добровольного желания, то он упирался. Громко возмущался! Свиристел! Ругался! А когда У-у возвращался домой, то Лала от радости встречи метался по клетке как сумасшедший! Сшибал на своем пути все чашки и плошки, рассыпал еду, расплескивал воду. И один раз так застрял между прутьев, что сломал себе пальчик... И потом несколько дней хромал. Когда же У-у наконец открывал ему дверцу, то Лала выскакивал, бросался к своей "матери" и бегал по нему кругами, как по дереву, из стороны в сторону, сверху вниз, снизу вверх и при этом царапал У-у своими маленькими, но острейшими коготками, отчего У-у теперь ходил вечно поцарапанный, а все его рубашки и брюки вскоре стали похожими на решето - они были "просверлены" сотнями маленьких отверстий. Бороться с подобным выражением бурной радости зверька было бесполезно, поэтому, прежде чем открыть клетку, У-у надевал на себя пару свитеров и еще парусиновую робу сверху, и лишь тогда когти Лалы становились ему безопасными.

 Лала носился по всей квартире, где только хотел. Запросто лазил по стенам, цепляясь за обои, и был похожим на огромного рыжего таракана. Энергии в нем было запасено немерено! Чтобы хоть как-то утихомирить любимца, У-у вскоре приспособил для него специальные игрушки. Сделал большое беличье колесо, внутри которого Лала гонял на одном месте. Потом купили для него пластмассовый шар, проделали в нем дыру, Лала забирался вовнутрь шара и так гонял в нем уже по всей квартире, пугая кошек. Те были сонями и тихонями и теперь только диву давались, поражаясь тому, какого неуемного "моторчика" они вырастили. Лала обожал запрыгнуть на шкаф или на люстру, затаиться, а потом прыгнуть сверху на ничего не подозревающих своих бывших "воспитательниц". Те в ответ буквально хватались за сердце и жалобно мяукали, предупреждая, что у них от таких забав может случиться инфаркт!.. Но Лале на это было глубоко наплевать. Носясь по комнате, он постоянно перевертывал кошачьи миски, регулярно по несколько раз в день купался в их плошке с водой. Пришлось ради такого случая принести домой специально для Лалы ящик с песком, поставить рядом ведёрко, наливать туда теплую воду, и бельчонок купался по очереди то в песке, то в воде. И, конечно, мусору и грязи от него было много. Но мать У-у это покорно терпела и даже не ворчала. Тем более что отныне никакого выхода из такой ситуации просто не существовало - расстаться со своим Лалой они оба теперь уже не могли. Впрочем они дожидались весны - в надежде, что после схода снега бельчонок потребует простора и добровольно присоединится к своим диким сородичам, начнет жить в лесу.

 Зато набегавшись за день, в 8 вечера Лала наконец "угасал" и засыпал на коленях У-у мертвецким сном. И в этот момент с ним наконец-то можно было делать всё, что угодно. И лишь тогда У-у брал маникюрные щипчики и подстригал Лале его коготки. И на следующий день бельчонок пытался опять влезть по обоям до потолка, но это у него не получалось, он беспрестанно всё прыгал и прыгал вверх, но все равно скользил вниз и в недоумении смотрел на стену и не мог ничего понять...

 Ел Лала очень мало, но всю принесенную ему еду тут же рассовывал по тайникам - в углах шкафа, в карманах висящих там пальто и плащей, зарывал в цветочные горшки. А уже на следующий день он проводил инвентаризацию своих запасов и проверял наличие еды там, где он ее накануне тщательно спрятал. И для этого он опять лазил по шкафам, карманам и сумкам, вновь разрывал землю в горшках, брал найденные орешки в рот, прибегал к ведерку с водой, полоскал их там, очищая от земли, и зарывал в земле вновь. В общем забот у Лалы был полон рот и никаким бездельником он не был. Наоборот, трудился честно и беззаветно! При этом он объел все цветы в доме, так что от них пришлось отказаться совсем.

 Поначалу он просыпался очень рано, где-то в пять утра. Регулярно. И настойчиво теребил У-у, требуя, чтобы он проснулся тоже. Это У-у не нравилось, он отталкивал Лалу. И тот вскоре понял, ЧТО от него требуется, и перестал будить хозяина в такую рань и терпеливо сидел у того на одеяле, дожидаясь, пока в 7 или 8 утра У-у наконец не откроет глаза. Тогда бельчонок начинал хозяина кормить. И для этого немедленно доставал из своих запасов орехи, быстро-быстро, буквально двумя-тремя движениями зубов очищал их от скорлупы и совал их ему в рот. И возмущался, если хозяин ему не подчинялся и снова громко верещал и требовал! Делать нечего, У-у покорно ел и радовался тому, что белки едят именно грибы и орехи, а не червей или личинки мух, иначе Лала регулярно кормил бы его именно этой дрянью! И в то же время он был благодарен Лале за его заботу о себе, потому что Муська с Маруськой за всю их жизнь ни разу не поделились с ним ни единым куском. А всё только требовали, чтобы хозяева задарма кормили их! А они в ответ не давали хозяевам ровным счетом ничего.

 Оказывается, белки - умнейшие животные и входят в десятку самых интеллектуальных существ наравне с дельфинами, слонами, воронами и прочими. По своему умственному развитию они далеко превосходят собак. Белку легко можно приучить к определенному порядку. Например Лала поначалу раскидывал свой помет, где только хотел. Но вскоре У-у положил ему в клетку бумажную салфетку и настойчиво несколько раз показал ему, где ЭТО нужно делать. Лала прекрасно понял, где отныне находится его туалет, и с тех пор "ходил" только туда. Так что У-у оставалось лишь несколько раз в день менять использованную салфетку на свежую.

 Когда наконец наступила весна, У-у принес Лалу в тот самый лес, где он его и нашел, и поставил его на пробившуюся траву. Зверек обрадовался простору несказанно! И юлой понесся вокруг У-у, нарезая большие круги. Но первый же крик вороны на дереве привел его в неописуемый ужас! Он вскочил на плечо У-у и больше с него в этот день уже не слезал. Закрепившаяся в его бессознательной детской памяти связь смертельной опасности с вороньим криком оказалась такой прочной, что отныне и думать было нечего, что Лала вернется жить в лес. Он стал целиком и полностью домашним животным. И это было даже хорошо!

 И тем не менее порой всплески звериной сущности все-таки происходили в Лале, и тогда он показывал себя вовсе не домашним животным. Так, однажды У-у взял Лалино колесо, в котором тот обожал бегать по кругу на одном месте, и решил его помыть. Но, по мнению Лалы, делал это слишком долго. И тогда он подскочил к хозяину и до крови цапнул его за палец своими желтенькими резцами, острыми, как бритва. Тем самым он показал, что, как в лесу, готов защищать свою территорию до последнего, невзирая ни на какие лица и звания! "Что моё - то моё, не тронь ни в коем случае! А то тебе будет худо!"- как бы молча сообщил он хозяину.

 Однако кормление Лалы орехами и грибами легло дополнительным бременем на плечи матери У-у. Грибы - это еще туда-сюда. Ими можно было заранее запастись или в крайнем случае купить, в деревне их на зиму сушили  многие. А вот с орехами была сущая беда. Стоили они дорого. А У-у не работал, потому что ему ни в чем не доверяли и никуда его не брали: мол, дурачок, ну что с такого возьмешь... в хозяйстве такой ни в чем непригоден. И тут У-у снова улыбнулась госпожа удача! Музей Властова находился в двух шагах от церкви. У-у раньше никогда не обращал на нее ни малейшего внимания и всегда проходил мимо, словно той и вовсе рядом не было. Он просто не понимал смысла ее существования. И не пытался вникнуть. Но однажды, когда он в очередной раз смотрел через музейное окно на потрет своего прадеда, он вдруг заметил толпу старушек, выходящих из церкви после окончания вечерней службы. У-у терпеть не мог старух за то, что те обожали кошек, постоянно кормили их на лестнице и тем самым способствовали загаживанию подъезда. Старухи в ответ люто ненавидели У-у и его Лалу и то и дело махали им вслед кулаками и слали в спину самые страшные проклятия! Так что и те и другие пытались друг с другом на своем пути не пересекаться и друг друга не замечать. Именно поэтому У-у так наплевательски относился и к церкви - в его понимании к этому черному и страшному обиталищу глупых черных безумных старух. Но теперь его борьба с кошками успешно прекратилась, старухи тоже кое-как вроде бы успокоились, и У-у перестал относиться к церкви как к старушачьему пристанищу. И тогда он впервые в жизни вошел вовнутрь церкви. И поразился! Оказалось, что там было чище и гораздо красивее, чем в городском подъезде! Раскрыв рот, У-у долго рассматривал расписной купол и потолок. Его восхитило обилие золота и голубое небо, с которого на него смотрел такой добрый и бородатый седовласый Бог! И с той поры У-у начал ходить в церковь уже регулярно.
 Священник заметил его набожность и тщательную бесприкословную исполнительность и вскоре предложил ему работу дворника, а потом еще и церковного сторожа. Так У-у начал работать и регулярно зарабатывать деньги - и очень хорошие деньги для своей нищей деревни.
 Более того, когда было нужно, то У-у заменял еще и иподьякона - мальчика, зажигавшего в алтаре для священника кадило, согревавшего "тепло" для причастия. Он теперь поддерживал плат возле подбородков тех, кто со лжицы в руках настоятеля вкушал тело и кровь господня. Выучил наизусть все молитвы и тихо напевал их, подвывая старушачьему хору на клиросе. В общем он стал для церкви абсолютно своим человеком и, не будь он глухонемым, наверняка вскоре и сам бы принял сан дьякона или священника. И всё в его жизни складывалось теперь более чем удачно - он был сыт, одет, при деньгах и мог так жить и служить Богу до старости, вплоть до самой своей смерти. Если бы не одно "но" - для всех в деревне он так и оставался слабоумным. А дурачкам в православной церкви не место! Точнее сказать, там чтят блаженных. Но блаженные - это почти что святые люди. Прорицатели! Отрекшиеся от всего мирского. Фактически монахи - только не постриженные, не прошедшие для этого через особое ритуальное таинство. А что святого было в "дурачке" У-у? Ничего... И поэтому с его присутствием в церкви многие жители Прижирафки смириться никак не могли. И только дожидались подходящего случая, чтобы с ним расквитаться за все грехи, которые У-у сотворил ранее...

 Идя на работу в церковь, У-у никогда не оставлял Лалу дома и брал его с собой. По-прежнему совал его запазуху, но там зверек не мог сидеть долгое время смирно и то и дело то высовывал наружу голову, а то и вовсе выскакивал на волю и начинал скакать по церкви. Разумеется, это никак не нравилось прихожанам и те вполне справедливо пожаловались на то, что недопустимо наличие в церкви животного, и уж тем более грызуна. Священник был человеком добрым, умел находить компромиссы и разрешил для У-у некоторое послабление: он позволил ему принести в церковь клетку Лалы и спрятать ее в дальнем углу за перегородкой, где ее никто не мог видеть. Во время службы У-у отправлял Лалу в эту его "обитель", накрывал клетку платком, и Лала тихо и покорно сидел там столько времени, сколько было нужно. Когда прихожанки укорили батюшку в том, что он отступает от канона и все-таки разрешает присутствие в церкви "нечистого" грызуна, то в ответ батюшка только смиренно потупил долу очи и жалостливо произнес:
 - Да... полностью согласен с вами - грешу... Ой как грешу... Но ведь не ради же собственной корысти, а во имя убогонького и без того жизнью ой как наказанного... И ежедневно отмаливаю этот свой грех дополнительной молитвой на коленях... Так будьте же и вы милостивы к несчастному... не усугубляйте его страданий - очень прошу вас!
 Тут уж старушки ничего не могли возразить и только показушно крестились перед батюшкой, но за его спиной все равно неустанно перемывали ему все косточки - как это и заведено у зловредных и слишком уж благочестивых старух!..

 Так прошло более года. И однажды церковь взбудоражила новость - к ним едет епископ, чтобы провести архиерейскую службу. Ради такого торжественного случая церковь тщательно отмыли внутри. Надраили все большие подсвечники и кадила. У-у неоднократно накануне приезда архиерея подмел территорию вокруг. И даже согласился с тем, что на время нахождения в церкви владыки ему придется вынести клетку Лалы из закутка наружу - в клетушку под уличной лестницей, где он хранил свои метлы и лопаты с ведрами.

 И вот наконец владыка приехал! На роскошной черной и очень дорогой иномарке. В сопровождении целой свиты из четырех иномарок поменьше и подешевле. С огромным трудом еще не старый, но уже совсем дряхлый владыка выгрузил свое толстенное тело из автомобиля и, запыхаясь, кое-как поднялся по невысокой лестнице и прошел внутрь церкви. Под обе ручки его крайне бережно, как великую драгоценность, поддерживали священники, прибывшие с ним. Православный народ толпился на улице, впервые в жизни видя столь чуднУю картину - словно ожил и к ним вернулся барин из прошлого века!
 Пока шла долгая архиерейская служба, У-у стоял на паперти и не смел зайти внутрь, помня о запрещении находиться в пределах стен храма с животным. Лала привычно грелся у него запазухой - он не оставлял без внимания своего воспитанника ни на секунду. Двери церкви были открыты, и У-у мог видеть всю службу. Ради бельчонка У-у даже нарушил канон и не исповедался перед причастием, хотя накануне очень трепетно постился. Но когда наступил момент вкушения просвирок с кагором из рук владыки, то У-у все-таки не удержался, сбегал в свою каморку под лестницей, закрыл Лалу в клетке, запер каморку на огромный навесной замок и зашел в церковь, чтобы - хоть и без исповеди - но все-таки принять причастное вкушение из благодатных рук священника столь высокого сана.

 У-у отсутствовал всего одну-две минуты. Не более. Но и этого оказалось достаточно, чтобы враги его отомстили несчастному. У-у мгновенно почувствовал беду! Со всех ног прямо от владыки он, расталкивая плотную толпу, бросился назад, выбежал на улицу и увидел, что замок в его каморку уже открыт! Он вбежал в каморку - клетка была распахнута и пуста! В углу каморки лежало мертвое тельце Лалы с окровавленной головой...
 Было видно, что враги схватили бельчонка за хвост и с силой ударили его головой о кирпичный угол. Его смерть была мгновенной...
 И это сделали не враги, а именно ДРУЗЬЯ  У-у и Лалы. Потому что врагам бельчонок не поддался бы - беспощадно искусал бы их своими острейшими резцами! беспощадно расцарапал бы острыми коготками!  А тут он не заподозрил опасности... Добровольно пошел к людям в руки... доверился им...
 
 У-у не поверил своим глазам! Он позвал друга:
 - Лала... Лала...
 Но тот, конечно же, не откликался...
 У-у пал на колени и погладил Лалу - на руках у него осталась кровь... Всё еще не веря, У-у поднял Лалу обеими руками и поцеловал его. Лала не откликался, хотя в другом случае радостно бы запрыгал вокруг своего хозяина...
 - Лала! Лала-а-а!!!- отчаянно завыл У-у.- Ла-ла-а! Ла-ла-а! - но по-прежнему только молчание было ему ответом...
 Он с бельчонком в руках так и вбежал в церковь и завопил уже там что было сил:
 - Ла-ла-а! Ла-ла-а!
 Все люди тут же забыли об архиерейской службе и оглянулись на него. Сам архиерей запнулся и не понимал - что случилось. А У-у бросился к нему и стал показывать ему мертвого друга и только неустанно кричал:
 - Ла-ла-а!.. Ла-ла-а!..
 Увидев окровавленное тельце на руках У-у, все люди в церкви ахнули! А У-у всё продолжал и продолжал показывать белку архиерею и повторять ему:
 - Ла-ла-а! Ла-ла-а!- словно умолял того оживить своего друга.
 Служба была сорвана... Владыка возмущенно повернулся к людям спиной и скрылся в алтаре! И не до службы было уже всем людям... Торжественность момента была напрочь убита картиной мертвого бельчонка на руках обезумевшего парня! А он все только не переставал кричать на всё здание:
 - Ла-ла-а! Ла-ла-а!- показывал всем своего недвижного ребенка и безутешно рыдал в голос...
 Многие плакали вслед за ним...

 Прошло несколько дней... Лалу нужно было хоронить... Мать гладила сына по голове и уговаривала его:
 - Сынок... Ну что ж теперь поделаешь... Нужно его похоронить... Так требует обряд... По-человечески... По-христиански... Мы похороним его на кладбище... как человека... Ну, понесли... Ну нельзя же вот так вот... Нельзя... Ну понесли его, а?.. На кладбище...
 А У-у всё не отходил от маленькой картонной коробки, в которой лежал его верный и славный Лала, и только продолжал молча, уже без слез,  качаться взад вперед, как маятник... Тогда мать сама взяла коробку с Лалой и показала сыну, чтобы тот следовал за ней. У-у покорно подчинился. Все встречные люди уже знали, в чем дело, останавливались, скорбно смотрели на эту маленькую процессию из двух человек с картонным гробиком в руках... Некоторые тяжело вздыхали и крестились... вытирали глаза...

 Путь к кладбищу проходил мимо церкви. Там У-у вдруг остановился, взял коробку с Лалой из рук матери и решительно вошел в церковь. Там увидел священника и показал ему Лалу...
 - Да... да... вижу...- только и произнес тот в ответ.- Спаси Господи его душу...- и перекрестил У-у.
 Но У-у не успокаивался и начал что-то требовать от священника. Тот его не понимал. Тогда У-у взял карандаш и начал что-то писать. Священник не понимал его каракули. Подошедшая мать сумела прочитать. И сама же ахнула! Воскликнула, обращаясь к сыну:
 - Нет! Нельзя! Это страшный грех! Это же не человек. Замолчи!- приказала она ему.
 - У-у-у! У-у-у!- требовал У-у.- У-у-у! У-у-у!- оттолкнул мать и схватил священника за грудки.- У-у-у! У-у-у!
 - Чего он хочет?- спросил мать не на шутку напугавшийся священник.
 - Он просит, чтобы вы, батюшка, его это... самое... ну... отпели...
 - О Господи!- опешил тот.
 - У-у-у! У-у-у!- продолжал уже злобно трясти его У-у.
 - Ну хорошо, хорошо,- миролюбиво согласился священник, видя, что дело действительно плохо...- Раз так просишь, ну, так и быть - исполню. Хотя, конечно, и беру страшный грех на свою душу... Исполню...куда ж тут деваться-то... Ты ж не чужой церкви человек... Что ж не снизойти до просьбы блаженного... Только вы никому об этом не говорите, ладно?
 - У-у-у! У-у-у!- закивал головой У-у, а вслед за ним и его мать.
  Батюшка запер наружные двери церкви, чтобы никто в эти минуты в нее не зашел и не стал свидетелем невиданного святотатства! Сначала он множество раз перекрестился и низко-низко поклонился перед иконостасом. Тяжело вздохнул:
 - Ох, Господи!.. Прости меня, грешного... Нет у меня другого выхода... Иначе меня прямо тут самогО убьют... Приму ни за что смерть от твари неразумной...- потом он повернулся к У-у и сказал ему,- Не ради мертвого зверя совершаю это, а ради лишь тебя, живого ЧЕЛОВЕКА!
 И честно исполнил чин отпевания целиком и строго по канону. Без сокращений.

 И только после этого У-у наконец согласился отнести Лалу на кладбище и похоронить его там невдалеке от бывших людей...

  Долго еще стоял на коленях У-у над могилой вскормленного и выхоженного им "сыночка" и беззвучно плакал... А мать только гладила его по голове и плакала вместе с ним... Их горе было огромно и непреходяще...

 Но это было еще не всё.  На следующее утро, еще затемно, У-у снова почувствовал что-то неладное и бросился на кладбище. И его предчувствие вновь не обмануло его: могила Лалы была кем-то из злых людей разрыта, коробка-гробик валялась пустой, тела Лалы нигде рядом не было! Вполне вероятно, что его уже унесли собаки и разорвали на части. Несколько раз У-у обегал кладбище, вглядываясь вокруг, и даже звал бельчонка, словно тот мог на призыв откликнуться:
 - Лала! Ла-а-ла-а!- пока все-таки не нашел тела "сыночка" - оно валялось за кладбищенской оградой в густой траве, но, слава богу, никем еще не обезображенное...
 И вот тут-то с У-у совершилось то, что с ним ни в коем случае не должно было случиться - в нем проснулся ЗВЕРЬ! Который теперь ненавидел всех односельчан! Людей! И в этом были виноваты сами же люди - потому что своей злобой и мстительностью довели его до такого состояния... 

 У-у вторично похоронил своего Лалу теперь уже  в лесу, где когда-то его и нашел - таким беспомощным и едва живым... Похоронил тайно ото всех - чтобы теперь уже никто не мог выследить, где находится его могила и надругаться над умершим. Потом тщательно сравнял малюсенькую могилку с землей, чтобы она не выделялась на общем фоне. И опять омыл ее горькими слезами, которые текли из глаз его не переставая. А потом пришел в свою церковную каморку, взял канистру с бензином, облил деревянную церковь всю по периметру и безжалостно поджег ее. И она сгорела! Почти мгновенно. Буквально в какие-то 20 минут! И пока народ сбегался поглазеть на столь редкостное чудо, У-у поджег в деревне еще пять домов, где, как он считал, жили его враги, которые и убили его несчастного любимого Лалу...

   После этого У-у арестовали и несколько недель продержали в городе в следственном изоляторе - фактически в тюрьме. Потом его увезли в психиатрическую больницу и, кажется, признали невменяемым. И его дальнейшая судьба и судьба его матери мне уже неизвестна...


             =======================================================

 
P.S. Эта история с церковью в Прижирафке стала мне известна совершенно случайно. Дело в том, что в начале 2016 года правящая на тот момент партия Единая Россия решила расширить свои ряды за счет включения  в свой состав тех, кто ей сочувствует, но в ее ряды вступать никак не спешит. И с этой целью провела чисто по американскому образцу ПРАЙМЕРИЗ - внутрипартийную дискуссию-выборы. Суть этой дискуссии заключалась в том, что вскоре должны были состояться выборы в Государственную Думу. Все предыдущие годы высокие партийные бонзы, состоящие в этой партии, на строго закрытых внутрипартийных собраниях выдвигали из числа наиболее проверенных лиц кандидатов в депутаты. Как правило, никакой поддержки эти кандидаты в народе никогда не имели, и партия по этой причине якобы из народной уже давно выродилась в бюрократическую и олигархическую. И тогда с целью придания партии более приглядного вида высшее кремлевское руководство разрешило всем желающим выдвинуть самих себя в качестве кандидатов в депутаты ОТ ИМЕНИ партии Единая Россия. Выдвигаться разрешалось абсолютно всем! Для самовыдвижения не было абсолютно никаких ограничений. Кроме одного - нужно было только предоставить в областной штаб партии справку о том, что самовыдвиженец никогда не имел судимости, поскольку избирать в Госдуму того, кто был хоть однажды судим, запрещено законом. Я никогда не был членом Единой России и вступать в нее не собирался, поскольку отношу себя скорее к оппозиционерам и поддерживаю последние десятилетия КПРФ, но поучаствовать в предстоящем шоу мне как писателю было занятно да и вообще полезно. Оно предвещало нечто остросюжетное для моих новых впечатлений. И мое предчувствие, как всегда, не обмануло меня. Я оказался прав! Среди членов праймериз оказались те, кого до этого я мог видеть только очень и очень издалека, в каких-нибудь официозных репортажных отчетах об очередных мероприятиях уровня государственной важности! Ранее эти высокие лица были для меня просто недосягаемы! Теперь же они сидели рядом со мной за одним столом и клялись перед журналистами в своей неподкупной честности! В верности народу, партии и лично Путину! Среди таких "неподкупных" оказалась и заместитель Председателя Областного Законодательного собрания (местного областного парламента) Алсу Балакишиева. Она была бывшей торговкой, но потом закончила аж два университета, получила дипломы экономический и юридический, заимела нужные связи в местной мэрии, ее выдвинули в депутаты городской думы, потом продвигали всё выше и выше. И последние 20 лет она была исключительно депутатом и заведовала в парламенте отделом по финансам. Авторитет ее был настолько непререкаем, что эта Балакишиева должна была вскорости стать депутатом Госдумы обязательно и всенепременно! Таково было решение местного областного руководства партии. А то, что предстоящие праймериз  и выборы после них в Госдуму - это всего лишь игра в демократию и очередная показуха для лоха-народа, я понял чуть позднее и на собственном опыте.

 На заседаниях областного парламента Балакишиева всегда сидела исключительно в президиуме и вела там себя крайне нагло. Так, она считала коммунистов чрезвычайно опасной и не нужной в парламенте партией и затыкала им рот при любой возможности. Когда однажды один из коммунистов не подчинился ей и все-таки вышел на трибуну и попытался высказать мнение относительно очередной несправедливости, которую вытворяют члены Единой России по отношению к своему народу, то Балакишиева из президиума позвонила в кабину звукорежиссера и приказала тому отключить микрофон коммунисту и врубить на всю мощь коммунистическую старую песню:
"И вновь продолжается бой!
 И сердцу тревожно в груди!
 И Ленин такой молодой!
 И юный октябрь впереди!!!"
 Коммунист на трибуне от такой наглости опешил... смутился... он просто не знал, как ему на такое вопиющее поведение руководства парламента реагировать... А Балакишиева от радости и сама запела и задорно задирижировала в такт песне, требуя, чтобы вслед за ней пел и весь зал, целиком и полностью состоящий из единоросов. А затем она еще и захохотала! Да так показушно, широко раскрывая рот, что даже упала со стула - напомню, что она сидела в президиуме. На высоком возвышении, как на сцене. У всего зала и кучи журналистов на виду. И это ее ни капельки не смущало. Правда потом она начала оправдываться и объяснять журналистам, что дескать покатилась на пол не от смеха, а всего лишь искала выпавший из ее рук карандаш.
 В общем как была Балакишиева наглой и хамловатой во всем базарной торговкой, таковой она и осталась. Слева от нее сидел губернатор нашей области, который тоже присутствовал на этом заседании. И он тоже от души смеялся, в открытую издеваясь над ненавистными ему коммунистами!  Потом эти кадры попали в интернет и народ смеялся уже над ненаказуемой никем пошлостью, которую позволяют себе вытворять в области члены правящей партии Единая Россия...

 И вот теперь я стал на этих показушных праймериз как бы коллегой этой самой Алсу Балакишиевой... Ситуация, конечно, пренеприятная. Но тут я хотя бы смог разглядеть Алсу пристально и подробно: она была маленькой, неприглядно толстой, как свинья, с короткими руками и ногами. И ее лицо тоже очень напоминало свиное, голова без шеи, огромный рот... Ей было 60 лет, но она отчаянно молодилась, одевалась более чем вычурно и сотворяла на своей голове такую прическу из множества переплетенных мельчайших косичек желтого цвета, что становилось за нее стыдно! Так откровенно сексуально могут вести себя, ну, 30-летние. Но никак не пенсионерки! Тем более Балакишиева была татарка, следовательно, темноволосая по природе. Ее нестерпимо ярко-соломенный нынешний цвет - это результат того, что она тщательно и упорно вытравила чернь своих волос "стрептоцидом". Естественно только ради нового замужества - ведь она неоднократно игриво публично заявляла, что разведена... В общем сущность руководящих членов местного отделения Единой России мне стало ясна с первой же минутой общения с ними. И эта Балакишиева вскорости на состоявшихся в рамках праймериз голосовании действительно набрала наибольшее количество голосов из всех в этом самом праймериз участвовавших лиц. И ее уже включили в число тех, кто вскоре будет обязательно избран в Госдуму и на несколько лет уедет заседать в Москву в огромном здании на Тверской. Но тут случилось то, что я описал в своем рассказе выше. Парень сжег церковь... И не где-нибудь, а в знаменитом на всю область и даже страну селе...

 Явно играя накануне выборов в красивое и показушное благородство, для восстановления погубленной церкви местное областное отделение партии Единая Россия решило тайно ото всех и в первую очередь от прокуратуры обложить местных предпринимателей коррупционным, абсолютно незаконным налогом. Поборами. Они, эти поборы, никак и нигде не документировались. Всё строилось исключительно на доверии. Вот их-то, эти самые поборы,  как раз и собирала бывшая торговка Алсу Балакишиева. Она исправно брала у бизнесменов деньги, но считала себя неподвластной никаким нравственным законам и обнаглела окончательно! И поэтому 5 миллионов прошедших через нее рублей положила себе в карман. При этом официальная зарплата Балакишиевой была преогромная - 500 тыс. рублей в месяц. Тогда как средняя зарплата у токаря или фрезеровщика на заводе в областном центре была где-то 15 тыс. рублей в месяц, а у учителей или врачей и того меньше: 8-10 тыс. рублей за одну ставку. На три своих месячных зарплаты Балакишиева могла купить в областном центре трехкомнатную квартиру. А за 5 миллионов рублей вполне могла построить уже и особняк. Балакишиева была татаркой, поэтому не боялась воровать деньги, шедшие на восстановление православной церкви. Если бы речь шла о восстановлении мечети, тогда совсем другое дело: татары в таких вопросах очень щепетильтны и набожны. А если церковь русская, то, думала Алсу, можно и хапнуть. В конце концов ФСБ, не доверяя полиции, установила за ней собственную слежку и она таки попалась! О том, что она взяла помеченные деньги у себя прямо в кабинете в здании парламента, была сделана уличающая видеосъемка. Более того, часть этих денег нашли у нее и в сумочке, и дома. Этими же купюрами она расплачивалась за дорогущий обед в ресторане. И уже купила билет на самолет, чтобы слетать юг, отдохнуть там недельку, заплатив в кассе всё теми же мечеными купюрами. Но на этот раз ей обрыбилось! И тем не менее долгое время Балакишиева всё отрицала. Нагло заявляла, что ее оклеветали! Подставили враги! Балакишиевой грозило несколько лет тюрьмы, но суд вдруг сделал ей совершенно не оправданное с точки зрения закона снисхождение и не дал никакого реального срока, а повелел всего лишь выплатить в пользу государства в виде штрафа очень маленькую сумму. Тогда с протестом вмешалась уже прокуратура и запросила суд назначить Балакишиевой заключение сроком на 10 лет и штраф 15 миллионов рублей! И, хотя реальный срок Алсу так и не присудили, но при повторном слушании дела в суде второй инстанции ей все-таки был назначен штраф величиной в 5 миллионов - равный той сумме, которую Балакишиева взяла у предпринимателя в виде взятки за свои якобы депутатские услуги. При вынесении этого окончательного приговора Алсу прямо в зале суда громко разрыдалась от счастья! Все-таки ей удалось избегнуть тюрьмы. Почему-то...

 А рассказ про пожар в Прижирафке из рядового события журналисты благодаря своим многочисленным комментариям о суде над Балакишиевой раздули до величин очень значительных!

 Вот так благодаря именно праймериз, журналистам и лично Балакишиевой я и узнал про У-у и Лалу. Если бы не эта самая Балакишиева, я бы никогда не заинтересовался данной на первый взгляд совершенно банальной деревенской историей про местного "дурачка" - ну мало ли по стране горит всяких церквей. Только у нас в области их сгорает от трех до семи штук за год. А так теперь все, кто прочитал мой рассказ, хотя бы еще раз узнали про то, ЧТО творится в наших богом забытых деревнях.
 В общем, не было бы счастья, да несчастье помогло...


 
Октябрь 2017 года