Желание любви рассказ

ЖЕЛАНИЕ ЛЮБВИ


Каждый человек на земле более всего на свете желает, чтобы его любили. 
Дети верят, что любовь родителей можно заслужить послушанием. Родители -  что любовь детей им гарантирована самим фактом их появления на свет. Женщины мечтают о прекрасной и чистой любви длиной на всю жизнь. Мужчины находятся в постоянном поиске.
Все – власть, деньги, талант приносятся в жертву Любви.
Лиа, Лялечка, Вьюнок, как называли ее только близкие люди, тоже мечтала о любви. Но не о первой, нет. С первой было все давно и навсегда покончено. Случалось, что иногда она вспоминала о ней, но всякий раз с разочарованием, с сожалением о безвозвратно потерянных годах.
- Господи, - всякий раз досадуя на саму себя, произносила она одну и ту же фразу, - какая же я была дура! Век бы мне этого козла не видеть!
Но прошлого было уже никогда не изменить.
С козлом – с ее бывшим мужем у Лианы Леонтьевны, как называли ее в присутственных местах, был общий ребенок и с этим обстоятельством ей приходилось считаться и тогда, когда сын был совсем маленьким и потом после развода, когда он вырос и обзавелся семьей.
Теперь у них с козлом были общие внуки.
Самоуничижением, называя себя дурой, Лиа-Лялечка тоже занималась вовсе не для того, чтобы покаяться перед Господом и заработать тем самым кое-какие преференции, а исключительно с одной единственной целью – оправдаться перед более удачливыми подругами за свой сокрушительный провал в личной жизни.  Хотя делала она это не без хитрости. Суеверная до мозга костей Лиа панически боялась завистников.
- Любая зависть, - нередко, испытывая острое желание поговорить, изрекала она одну из своих глубокомысленных сентенций, - пробуждает в человеке темные разрушительные возможности. Используя из в своих интересах, такой субъект способен на многое, например, расстроить привычный ход жизни другого субъекта.
Лиа избегала слова «сглаз». Оно казалось ей не только архаичным, но и избыточно жутковатым, потому что всякий раз, даже и тогда, когда она проговаривала его про себя, ей в каждом дверном проеме мерещился одноглазый циклоп.
Как ни странно, но ее увлечение определенными знаниями мистического толка не воздвигли никаких баррикад на ее пути к Богу. В большом просторном доме со всеми удобствами у Лианы Леонтьевны имелась отдельная комната, которую она называла молельной.  Восточная стена этой комнаты, увешанная от пола до потолка иконами современного письма, называлась иконостасом.
Посторонним в эту комнату был вход запрещен.
Случалось, что по пути в церковь дорогу ей перебегала черная кошка и тогда со словами «Чур меня» она обходила страшное место стороной, даже если для этого ей приходилось заворачивать крюк в целый квартал. И тут же перед восхождением на паперть, низко кланяясь образу, размещенному на центральном фасаде церкви, и одновременно осеняя себя крестным знамением, со словами «прости меня грешную», входила в притвор.
И ведический Чур и господи Иисусе уживались в ее душе согласно, в полной гармонии и непротивлении друг другу.

                ***

Хотя, так это казалось внешне, но как оно было на самом деле никто толком не знал.
Как православная христианка Лиа старалась быть милосердной.
Она охотно раздавала у ворот церкви милостыню нищим, жертвовала деньги на общую свечу, поминала усопших и молилась о здоровье живых. Впрочем, к милосердию ее обязывала не только долг прихожанки, но и клятва Гиппократа, которую она принесла обществу по окончании медицинского института.
Лиана Леонтьевна была медиком и работала в частной клинике врачом-кардиологом. После развода с мужем, когда перед ней распахнулось окно возможностей, Лиа с первой попытки защитила кандидатскую диссертацию, начала докторскую и, отдавая всю себя без остатка выбранной профессии, оставила позади себя многих, с кем вместе выходила на старт беговой дорожки.
Но чем успешнее складывалась ее карьера, тем меньше у нее оставалось подруг.
- Завидуют, - несклонная к самокритике скупо констатировала она каждую новую смерть дружеских отношений.
И в самом деле, с завистью у коллег Лианы Леонтьевны было все в полном порядке. Хотя суть подобных взаимоотношений лежала не на поверхности, а, как в сказке о царевне-лягушке, на конце иглы и далее - игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу.
Утка, заяц, сундук, дуб – кажется, сплошная бессмыслица. Ан, нет. Стоит за этой бессмыслицей большая тема о жизни и смерти, о корнях, о колыбели, о том, кто ты есть – лягушка или царевна.
Говоря современным языком, не прибегая к иносказанию, Лиана Леонтьевна царевной не была. Четвертый ребенок в семье сапожника и домохозяйки она спала в берестяной зыбке не на лебяжьем пуху, а в старой, снятой прямо с потного тела отца полотняной рубахе. Суровые реалии жизни не только закалили ее характер, но и, навсегда отвратив от бредовых идей либерального меньшинства, превратили в убежденного проповедника теории естественного отбора.
И жизнь подтвердила правильность ее выбора.
Чужая в чужом городе, без родословной, без семейных традиций в профессии, но со здоровыми амбициями, здравым умом и завидным усердием, она пробивала себе дорогу к намеченной цели, как бульдозер, напролом.
Нет, заподозрить Лиану Леонтьевну в каких-либо гадостях и мерзостях было невозможно, потому что и то, и другое выходило за установленные ею самой рамки морального кодекса суеверной христианки. Сила духа – вот то единственное, что помогало ей выстоять там, где другие впадали в сентиментальность и меланхолию.

                ***

Ошибка ее состояла в том, что и дома в кругу самых дорогих ей людей она, оставаясь в плену элементарной умозрительной стратегии выживания в неблагоприятной среде, продолжала борьбу за расширение возможностей и углубление влияния.
Закончится это, согласно теории естественного отбора, могло только одним единственным образом. 
Нет, вымирания наименее адаптированных к подобной среде организмов в семье не произошло, но механизм их вытеснения сработал. В итоге муж ушел к другой женщине, а сын - в студенческое общежитие.
Предательство близких глубоко ранило Лиану, но с ног и с толку не сбило.
Прошло совсем немного времени и перед ней открылись новые горизонты – исследовательская работа в лаборатории кафедры, защита на «ура» докторской диссертации, широкая практика в клинике с тяжелобольными сердечниками.
И слава.
Слава, которая расходилась по свету, как круги по воде.
Казалось, ну, о чем еще может мечтать человек?
Все есть!
Но оказалось, что может.
Лиана мечтала о любви.
Она желала любви как усталый измученный жаждой путник мечтает о глотке воды.
«Глотком любви» - так она это в своих мечтаниях и называла.

                ***

Лиана не была романтиком.
- Лирики, поэты, - говорила она, - все это бедные люди.
И, подумав, договаривала до конца: - Больные.
- Почему больные? – не соглашались с ней многие.
- Больные, потому что зависимые, - отвечала она и, в продолжение своей мысли, добавляла: - Хорошо если эта зависимость носит сезонный характер, например, весна, осень. Хуже если это алкоголь или опиум.
И вот теперь в осеннюю пору своей жизни она вдруг впервые почувствовала себя лириком.
По вечерам, когда последние лучи закатного солнца еще поддерживали бледный сумеречный свет за окном, она выходила из дома, как она сама этот выход называла, пройтись.
Улочка, по которой пролегал ее маршрут выглядела безмолвной и сиротливой. Но это только на первый взгляд. А на второй -  узкий проулок, затененный крепкими, как дубы, березами, был застроен массивными, будто тевтонские крепости, коттеджами, и респектабельные обитатели этих крепостей, окруженных высокими заборами, не имели такой простонародной привычки, как гулять по вечерам.
Но ей нравилась отрешенность этого пустынного проулка от окружающего его со всех сторон шума и сует. Здесь в уединении ей хорошо мечталось.
А теперь, когда стояла долгая и сухая осень, особенно.
Легкий вечерний ветерок, лениво раскачивая гибкие макушки берез, сбрасывал на асфальт легкие, как крылья бабочки, листья.
Желтые.
Бурые.
Красные.
Лиа ступала по ним как по ковру, вслушиваясь в их тихий ненавязчивый шепот.
Под этот шепот мысли ее, против воли, прибивались к мечтам о встрече.
Случайной…
Яркой, как вспышка молнии…
С ним - красивым, высоким, щедрым…
Свободным…
Чтобы глаза в глаза…
С первого взгляда…
Но каждый вечер навстречу ей попадался один и тот же странный человек, который, открыв крепостные ворота, сгребал обыкновенными граблями осенние листья в небольшие кучки, а потом, подхватив их широкими ладонями, запихивал в полиэтиленовые мешки.

                ***

И вдруг в один из осенних дней мужчина поднял голову и, отрываясь от своего занятия, произнес, глядя ей прямо в глаза:
- Здравствуйте.
Лиа кивнула: - Здравствуйте.
А про себя подумала: - Проснулся.
Но с этого дня с ней стало твориться что-то неладное.
Она думала об этом мужчине постоянно.
Ей хотелось еще и еще раз увидеть его, услышать, запомнить лицо, выражение его глаз.
Ее затягивало в этот переулок, как утопающего в воронку.
Но шли дни, а ничего между ними не происходило.
Мужчина так же сгребал в кучки возле своих ворот сухие листья, затем так же укладывал их в полиэтиленовые мешки и, чуть приподняв голову, произносил: - Здравствуйте.
Она отвечала ему, а затем так же, как и всегда проходила мимо.
Только одно это слово - «здравствуйте» и связывало ее с ним.
Странно, но за густыми и короткими сумерками ей так и не удалось, как следует, его разглядеть. Узнать какой он.
Молодой?
Старый?
Красивый?
Случались дни, когда тяжелые литые ворота, ограждающие территорию крепости от внезапного вторжения, оказывались закрытыми и тогда Леа чувствовала себя покинутой и одинокой.
- Дура, - набрасывалась она на саму себя. – Подсела на мужика, как наркоша на опиум. Очнись! Приди в себя, - читала она самой себе наставления и немного одумавшись, будто оправдываясь перед кем-то добавляла: - Просто нечистая сила, какая-то…. Завязывать надо с этой нечестью.
Но стоило только ей вновь разглядеть во тьме знакомый силуэт, как радостное волнение   охватывало все ее существо.

                ***

И вот в один из таких вечеров Лиа, наконец, решилась.
- Начну первая, - воодушевилась она, поравнявшись с незнакомцем.
- Скажите, зачем Вы все это делаете? - она перевела взгляд на листья, грабли и повела рукой в сторону мешков. – Наступит завтра и все повторится. Ведь листопад еще не кончился.
Она ожидала, что мужчина ухватится за эту мысль, разовьет ее и им будет, о чем поговорить. Но застигнутый врасплох он на минуту замешкался и, прижав охапку листьев к груди, ответил невпопад:
- Нет, - возразил он, - завтра листьев будет меньше.
На шутку это было совсем не похоже и наивность ответа раздосадовала ее.
- Это вряд ли, - усмехнулась она.
Но незнакомец ничего не ответил.
И вдруг наваждение, которое влекло, притягивало ее к этому чудаку исчезло.
Такое освобождение случается только в театре, когда на сцену вдруг откуда-то сверху падает тяжелый занавес и отсекает тебя от проникновения в чужую историю.
И тогда все встает на свои места.
Занавес – это граница, красная черта, по одну сторону которого протекает твоя реальная жизнь, а по другую – разыгрывается представление.
Чужое представление о жизни.
Для Лианы занавес опустился в ту самую минуту, когда мужчина заговорил.
В матовом свете фонаря, который висел над его головой, рассеивая неоновый свет по чисто выскобленному асфальту, она вдруг увидела перед собой не героя ее сумбурных ведений, не продукт ее богатого воображения, а обыкновенного человека.
Чужого.
Тусклого.
Собранного, как конструктор, из мелких деталей.
Средних лет, с модно выбритыми висками, в маленькой, защитного цвета кепочке, по форме напоминающей консервную банку, которая едва умещалась на его широком затылке, с козырьком, который своей округлой стороной агрессивно выдавался вперед и нависал над большей половиной узкого лба, и взглядом - напряженным взглядом глубоко погруженного в себя и  занятого полезным делом человека. 
- Бред какой-то, - подумала она про себя, - «листьев станет меньше». С чего бы это? Еще вся осень впереди…
Лиа свернула в соседний переулок и со словами, не весть к кому обращенными:
- Думать надо, - направилась в сторону дома.