Былинные земли. Белая, или званая Юркова

Итак, к чему мы пришли?

Давайте подведем итоги. «Литовский город», о котором писали посланцы Иоанна Васильевича, мы не нашли. Точнее, не знаем пока, где он был конкретно. По-прежнему остается загадкой.

Однако важно другое. Мы увидели срез веков, мы можем сравнивать. Это – своеобразная точка отсчета. Или, точнее - веха в истории.

Что она показывает?

Василий Низовцов засвидетельствовал перемены: если раньше, во времена Мономаха, доминировала «восточно-западная траектория», торговцы и исследователи, покорители пространства перемещались в направлении Смоленска, то теперь ориентировались на север - из Днепра да в Западную Двину.

«Ветер» дул с юга. Вектор времени поменялся.

Думается, новый порыв внесла королева Бона, исторической родиной которой считалось Адриатическое побережье. Она двигала вперед остриё своих реформ, расширяя зону влияния, и еще задолго до российской императрицы «застолбила» перешеек – пространство между Березиной и Западной Двиной. Там лежала Белая земля – волок-перевал, водораздел. Продвиженцы Боны, которые в описании фигурируют как «боленские паны», активно осваивали область между Черноморским и Балтийским бассейнами, вытесняя оттуда наследственных князей – обладателей уделов.

Правобережье Ясы (Эссы) и Уллы было уже за ними, оставалось «шагнуть» в пределы Полоцкого повета, границы которого издавна пролегали в черте этих рек и к которым проявлял особый интерес московский князь, считая их ориентирами своей вотчины.

Новая диспозиция влекла за собой топографические сдвиги, менялись названия, преобразовывалась картина заселенности.

Важнейшим становилось большое Белое озеро – средоточие, втягивавшее южные потоки Ясы (Эссы) и толкавшее их дальше, к Двине: по изменчивой Улле. Если раньше, в период расцвета Полоцкой земли, озеро ассоциировалось с «белыми кувшинками», произраставшими в нем, и белыми церквями, густо усеявшими землю, колокола которых торжественно звучали в дни «сорока сороков», то теперь дух предприимчивой свободы заполонил край. Озеро становилось более удобным для торговцев, способствуя их прагматизму, и обогащая, обретая смысл «лепейского», лучшего. Сюда стремились люди, наделенные жилкой зарабатывания денег - ненасытные «паны», сюда же хлынула волна переселенцев в поисках лучшей доли. Озеро стали называть Лепль.

Василий Низовцов подробно описывал поворот к нему, тщательно фиксируя каждое движение. Он начинался с крутого загиба Эссы в районе Точного мха, где река, словно не желая расставаться с Берещицей, делала реверанс, сближаясь с ней. Именно здесь возникло городище, которому не менее 2000 лет. Плоская гора возвышалась как пост на вратах.

Отдавая дань неизбежным процессам, Низовцов подчеркивал близость нараставшей новой волны: «село Свяда боленских панов» уже рядом, за Берещицей-рекой.

На первый взгляд, утверждение странное. Современная Свяда, которую переименовали зачем-то в Слободу, расположена не за Берещицей-Берещей, а за Эссой, причем на приличном расстоянии от берега.

Можно быть более снисходительным и утвердиться в мысли, что Василий не придавал особого значения собственности, принадлежавшей инородному сословию - "боленским панам" и располагавшейся вне зоны Полоцкого повета, рубежи которого ему поручалось описать. Однако не есть ли в «странном» утверждении некий другой подтекст, рассчитанный на то, чтобы привлечь внимание?

Если руководствоваться всей логикой событий, то Свяда должна была находиться не за Ясой (Эссой), а где-то неподалеку от Плоской Горы. И вот по какой причине.

Плоская Гора могла образоваться при повороте берещинской поймы в северный сток. То есть, белорусы когда-то, очень давно, прокопали 300-метровый перешеек в районе Веребок, чтобы устранить перевал и расширить возможности плавания. На первый взгляд, парадоксально, однако сделать это не составляло особого труда.

Отсюда и название Свяда: были связаны два направления, два конца. Когда городище перестало вмещать разросшийся контингент, то люди спустились с горы и основали селище. Там, за Эссой? Так далеко?

Неужели поблизости не было более удобных территорий?

Таким местом могла быть правобережная часть Берещицы в районе Веребок, где в начале 18 века отмечался застенок, относившийся к имению Свяда, а позже пролег важнейший участок искусственного канала. Кстати, в инвентаре имения за 1720 год указаны жители - братья Колмаковы, проживавшие в застенке. Что-то в их фамилии от гористой возвышенности, холма. Не правда ли?

Теперь в том пункте – две половинки одной и той же большой деревни. Левобережная возникла, скорее всего, когда создавалась Березинская водная система.

Выпрямляющий ее участок пролег вдоль русла древней реки. Обе части деревни не считали себя равными, возникали противоречия. Может быть, оттого, что коренные жители ощущали себя родоначальниками?

Кандидат исторических наук Беларуси Вячеслав Носевич склонен думать, что к Свяде, в эпоху Друцких-Соколинских, могло относиться селение, расположенное чуть дальше Веребок, вблизи истока Берещицы, на берегу соединительной протоки между озерами Береща и Оконо. Это уже в чащобах Свядской пущи, которая тянулась на юго-запад, «не признавая» полоцких границ. Он же установил, что на берегу озера Береща находилась одноименная деревня, о которой сегодня ничего не известно.

Территория нынешних Веребок во времена Ивана Грозного могла быть также под зарослями пущи либо под сенью Великого бора. А потому те, кто плыл по древнему маршруту, не могли видеть заселенных берегов. Территория была покрыта густым лесом, вырубленным позже для торгового сплава и нового строительства. И название «Веребки» могло образоваться от слова «вырубка».

Что еще говорит в пользу того, что первоначально Свяда могла быть не в эссенском, а в берещенском регионе? Что в инвентаре Свядского имения за 1720 год числятся отдельно деревня Свяда и Свяда Городок, или Слобода Свядская. Видимо, городок (слобода) появился для размещения переселенцев, которые объявились, чтобы сплавлять лес. Рядом образовалась деревня Рудня, возникшая, очевидно, в связи с другим промышленным делом – добычей железа из болотной руды. Интересно, что в списках частных имений за 1860 год она названа Рудным селом, а владельцем был некто Наплощац (что также воспринимается в связи с чем-то плоским, от Плоской горы?)

И еще один аргумент в пользу того, что Низовцов не ошибался, а сведения его вполне достоверны. Описывая нашу волость, он указывал, что по обе стороны озера Лепль – «сельца Белое и Ледное». Казалось бы, где оно, Белое? Ни одна карта не проясняет.

Ан нет. Действительно, на западной стороне было село Белое, и оно встречается в документах за 1779 год, в актах Виленского трибунала, где в частности, речь идет о делах в «деревне Белой, или званой Юрковой».

«Белой, или званой Юрковой»…

Ничего удивительного. С прибрежной волостью Лепль граничила северо-западная волость Воронь, в которой во времена, описанные Низовцовым, господствовал Юрья Зеновьев – представитель линии балканских Деспотов, так именовался старинный род Зеновичей. Приставка «Деспот» к родоначальникам герба приклеилась, когда появилась легенда о происхождении (Сербская деспотия — государство, располагавшееся на Балканском полуострове в XV—XVI веках, впоследствии вошедшее в состав Османской империи).

Род Деспотов обосновался в православном Полоцком повете и тоже играл активную роль в освоении междуречья. Если с юга к Лепелю надвигались «боленские паны», то Зеновичи концентрировались на противоположной стороне, откуда до Полоцка было совсем близко. Юрье Зеновьеву в Вороньской волости принадлежало 8 деревень.

Думается, в его честь названа Белая. Как свидетельствует лепельская книга «Памяць», Зенович заслужил особое расположение литовского короля: Сигизмунд II Август отдал ему город в пожизненное владение. Якобы случилось это в 1568 году, когда «полоцкий каштелян Юрий Николаевич Зенович носил титул «старосты Лепельского, державца Чечерского и Пропойского».

Сопоставим даты. 1568 год – это разгар Ливонской войны в междуречье, период строительства крепостей на важном торговом пути, в периферии Полоцка. На протяжении 16 лет, до образования Речи Посполитой, с 1563 года, Иоанн Васильевич старался закрепиться за Двиной, рассматривая «белые» полоцкие земли в составе своего княжества. И выходит, что при нем Зенович получил благословение литовского короля?

Что-то не вяжется. Или на самом деле обстановка была намного сложнее и отличалась от той, что рисуют нам историки?

Не праздный и другой вопрос: от кого отгораживался Зенович, присовокупив к своему достоянию Воронь в Полоцком повете? Впоследствии селение Белое стало именоваться «Юрковой Стеной». Почему?

Стена должна была стать разделительным барьером? Или неким отдельным центром?

В конце XIX столетия, свидетельствуют архивные данные, в Юрковой Стене располагалось правление Франопольщины. Это говорит о ее особом значении.

И что тогда? На месте Белой возник тот «литовский город», приковавший внимание грозновских изыскателей?

И «боленские паны», и Зеновичи, и монашеский капитул подчинялись тогда одной структуре, одной власти – виленской. Но земли, на которых они господствовали, несли отпечаток «белой» наследственности.

«Литовский город» нельзя рассматривать как свалившийся откуда-то сверху. Его возвели те же люди, но поменявшие «лицо» - они уже не входили в зону влияния восточного соседа, впитали за двести-триста лет великокняжеский образ мышления и действовали согласно Литовскому статуту, который стоял на страже экономических интересов, а оттуда во все дыры лез капитализм. Поэтому Юркова Стена (бывшая Белая) могла противопоставляться попыткам Ивана Грозного вернуть себе «вотчину», могла стать отражением великокняжеских интересов.

Историк Носевич склонен полагать, что «литовский город» - это современная деревня Старый Лепель. Что ж, вполне резонно. Новые люди поставили новый город и назвали его, в отличие от традиционного Белого, - Леплем: «лепейшим». В книге «Памяць» есть цитата, высказанная польским летописцем Александром Гваньини: «Лепеле - места і замак дастаткова ўмацаваны, над возерам як бы на востраве пабудован" («Лепель – место и замок достаточно укрепленный, над озером как бы на острове построен»).

Из фразы видно, что новостройка - «над озером», на берегу, но «как бы на острове». Если бы не последний акцент, не это «как бы», то можно было с абсолютной уверенностью говорить о Старом Лепеле. Он и есть на берегу озера, окруженный с двух сторон «стенами» - Юрковой и Матюшиной, то есть «укрепленный».

Однако мешает один нюанс, и его тоже надо учитывать. Дело в том, что Гваньини наблюдал сооружение после образования Речи Посполитой, во времена Стефана Батория, который выдворял стрельцов из Полоччизны и разрушал постройки Ивана Грозного. Как известно, московский царь тоже старался закрепиться в «белом» крае. И осваивался на Лепельском озере, строил сооружения. Так что Гваньини мог наблюдать замок, возведенный по указу Иоанна Васильевича.

Не будем зацикливаться. Точное местоположение «литовского города» еще предстоит выяснить, это дело будущего. Более тщательные исследования как археологов, так и архивистов дадут ответ.

Характерно другое. Низовцов, сам того не подозревая, засвидетельствовал уникальную особенность, яркую картину для потомков.

Во-первых, центральным в белорусском междуречье становилось большое озеро, бывшее Белое, куда впадала Яса (Эсса) и вытекала Ульянка-Улла. Путь через это озеро рассматривался как более удобный, по нему было «лепей» сплавляться в Двину.

Во-вторых, вокруг озера формировалась среда, с одной стороны, хранившая прежние, исконные белорусские черты, а с другой, испытывавшая колоссальное давление современности, «наезд» со всех сторон. Еще сохраняли свое положение отдельные удельные князья и довлело бремя Полоцкого владычества. Но активно внедрялся новый класс в лице так называемых панов и расширял свое присутствие католический приход.

В общем, притягательный белорусский край напоминал большое «лоскутное» одеяло. Кто только не примкнул к «золотому дну» лепельского озера! Если юго-восточный угол, а это между Эссой и Уллой, облюбовали боленские паны, то западный подчинялся церковному влиянию, где играли совместную роль как полоцкая православная церковь, так и католическая в лице виленского капитула. Силовое навязывание нового образа жизни претило здравому мироощущению. Здесь все были равны.

Низовцов писал, характеризуя прибрежную область: она «преж того была бискупа виленского да князя Степана Избарского… а в волости храм Николы Чудотворца. Да в той же волости того ж бискупа на Лепле же деревни оброчные. Да в той же волости сельцо Белое и Ледное, стоят по обе стороны озера Лепля, что было пана Остафья Воловича, да пана Ивана Селявина, да пана Омструха. Да в той же волости сельцо Железна было панов Яна да Василья да Григорья Омструховых. В той же волости сельцо Завидичи… что было князя Ондрея Одинцовича».

Многоликая скроенность символична. Она говорит о стремлении «бросить свой якорь» и обосноваться здесь надолго. Утверждался мудрейший. Естественно, великокняжеская власть не могла оставить без внимания последствия, и «ставила город». При этом важно было, чтобы нес он светлый посыл – тот, который накопили предки в белом обличье…

На фото: спуск к Плоской горе; Эсса (Яса) в районе поворота на запад; "последний из могикан" - тягловая сила на протяжении многих веков; такие крепости строились во времена Низовцова; Пушкинская улица в Лепеле (XIX век); новая православная церковь в Лепеле; железнодорожный вокзал города.
22.10/17

P.S. Стали доступны новые архивные материалы, и, основываясь на них, можно несколько скорректировать утверждения и уточнить некоторые позиции. Более обстоятельная картина изложена в материале "Былинные земли. Чаша Грааля в долине Vla A." и в других последующих публикациях.


12.01/23