Без родины 2 - Глава 11
В Калугу я приезжаю рано. Епархия еще не выглядит, как проснувшийся учрежденческий организм. Лишь из открытых окон семинарского общежития слышны звуки распевающего гимны хора. Остановившись на проходной, я вижу, что во внутреннем дворе находятся два человека, оба в монашеском одеянии. Один из них, полноватый мужчина, сидит на красивой скамейке, перед недавно возведенным фонтаном, ко мне спиной, и говорит по сотовому телефону. Второй прогуливается туда – сюда, немного поодаль от первого. Я спрашиваю у молодого парня в сторожке, к кому мне обраться по поводу семинарских курсов.
– Да вот же, игумен семинарии о. Никодим, зав учебной частью, – говорит парнишка, показывая пальцем на прогуливающегося монаха.
– А на скамейке кто? – на всякий случай спрашиваю я, – уж очень важно выглядит!
– Да так, приехал с утра, – говорит парнишка, пряча глаза, – мало ли!
Я направляюсь к о. Никодиму, и, уже наученный опытом, говорю громко и отчетливо:
– Благословите, батюшка!
О. Никодим смотрит на меня, как на ожившую мумию, и шипит сквозь зубы:
– Исчезни!
Я на всякий случай осматриваюсь, ко мне ли он обращается. За кого он меня принял? Конечно, после бурной ночи я сам на себя не похож, но до нечистой силы мне пока далеко! Монах на скамейке начинает посматривать на нас. Лицо у монаха волевое, и что-то в его взгляде говорит, что мое присутствие возле фонтана, работой которого он любуется, ему не нравится. Я решаю, что в такой ситуации необходимо больше конкретики, и перехожу к делу, ради которого оказался здесь:
– Я приехал в семинарию поступать! Скажите, пожалуйста, к кому с этим вопросом обратится? К вам, отец Никодим?
– Отойди от меня! Ступай в канцелярию, туда! – то ли показывая мне направление, то ли отмахиваясь от меня, трясет рукой игумен. Я пожимаю плечами и направляюсь, куда указали, слыша, как за моей спиной монахи говорят обо мне что-то нелицеприятное.
Сидя в коридоре на кривоногом стуле, от которого затекает спина, я дремлю, когда появляется о. Никодим. Молоденький семинарист с прыщавым лицом, секретарь семинарии, приглашает меня в кабинет заведующего учебной частью. Я вхожу и шумно плюхаюсь в удобное кожаное кресло. Игумен в упор смотрит на меня, и, морщась, как от зубной боли, спрашивает:
– И откуда ты такой взялся?
– Из Настино. Село в районе, где благочинным о. Лаврентий, – отвечаю я, стараясь не дышать перегаром в сторону о. Никодима.
– А что, в Настино никогда о митрополите не слышали? Неужели отец Лаврентий о существовании церковной субординации не рассказывал? У кого, и при каких обстоятельствах, миряне берут благословление? – раздражено спрашивает о. Никодим.
– Да чего-то не припоминаю... – невразумительно мямлю я.
– Хорошо, оставим! – произносит о. Никодим, и резко спрашивает, – так зачем ты приехал?
– На заочные семинарские курсы поступать, как я вам уже говорил! – теряясь от того, что он заставляет меня повторять, объясняю я.
– Заочные семинарские курсы, уважаемый, были созданы митрополитом с целью сертификации уже служащих священников, не имеющих духовного образования. А также обучения монашествующих особ, для их последующего рукоположения. Миряне у нас поступают в очное отделение семинарии, учатся пять лет. Но вы уже опоздали, набор в этом году закончен. Так что рекомендую вам вернуться в Настино, и жить, как жили. У вас работа есть? – спрашивает о. Никодим, наливая в стакан газированной воды из изящной стеклянной бутылки. Я смотрю, с каким удовольствием он пьет, и по причине сухости в горле, мне очень хочется попросить у него глоток.
– Разумеется. И зарплата хорошая!– говорю я «скрипучим» голосом – я проживаю в поселке Дальний, там же работаю на поприще кабельной связи.
– А чего тогда к нам приехал? – искренне удивляется о. Никодим.
– О. Георгий служил в Настино молебен, по окончании благословил поступать. Вот я, и …! – говорю я, блуждая взглядом из стороны в сторону. Мне не хочется признаваться, что, по факту, я сбежал от настырной Тамары.
– Слабо верится, что епископ благословил тебя поступать на заочные курсы! – говорит о. Никодим, глядя на меня не то, чтобы с недоверием, а, скорее, с недоумением.
– Если честно, мне тоже! Однако спросите у него сами, он подтвердит. Или у о. Лаврентия, он присутствовал! – говорю я, глядя на такие же, как и в кабинете о. Георгия, старинные часы. Они, прервав меня, боем отсчитывают время.
О. Никодим, дождавшись окончания ударов, снимает трубку и звонит по внутреннему телефону. Ему никто не отвечает. Он связывается с секретарем, спрашивает, где епископ. Секретарь ему что-то отвечает, и о. Никодим, положив трубку, говорит мне:
– Хорошо, оставляй свои документы, я предварительно посмотрю их. У тебя есть причина, по которой тебя нельзя рукоположить?
– Не знаю. А какие они бывают, эти причины? – спрашиваю я.
– Физические недостатки, уголовное прошлое, расторгнутые браки. – Тяжко вздохнув, перечисляет о. Никодим.
– Нет, ничего такого нет! – говорю я, доставая из мятого полиэтиленового пакета резную шкатулку. О. Никодим с неописуемым выражением лица смотрит, как я, смахнув пыль, открываю ее и медленно перебираю разные бумаги, среди которых свидетельство об образовании, паспорт, и прочее.
– Знаешь что, выйди в приемную, сделай ксерокопии у секретаря, и у него же оставь. А затем езжай, в это свое, Настино! – говорит о. Никодим, глядя на меня с неудовольствием, – завтра приедешь. Будет первый экзамен. По окончании всех экзаменов – собеседование. Во главе приемной комиссии епископ, за ним решающее слово. Я тоже буду присутствовать. Вот тогда мы и с тобой, и с твоими документами, разберемся! Все понятно?
– Понятно, только по экзаменам вопрос! У меня не то, что билетов нет, я даже не знаю, по каким предметам! Где мне подробности узнать? – спрашиваю я, поднимаясь.
– Не нужны тебе билеты. У нас не мирское заведение, у нас таким образом знакомятся с людьми. Это не экзамены, а смотрины. Мы должны понять, сможешь ли ты потрудиться на благо церкви. Нам необходимы не только священники, но и другие специалисты – преподаватели, миссионеры... а впрочем, мне некогда! Ты сейчас иди себе, иди, – резко произносит игумен и опять, как он это делал у фонтана, трясет рукой. Что ж, делать нечего, я ухожу.
Возвратившись в поселок, я проверяю, как работает телефонная станция, после чего направляюсь в свою комнату. То, что в ней чисто, все находится на своих местах, но нет Тамары, радует меня. Я постилаю на стол несколько листков бумаги, ставлю тарелку и кладу в нее цыплёнка гриль. Купил в палатке, возле поселковой автобусной остановки. Цыплёнок зажарен до черного цвета и тверд, как камень. Однако других мне не продают, а кушать хочется. Я привычно достаю большой нож и крепкую вилку, которую специально держу для таких случаев. Заправляю за воротник салфетку, наливаю в стакан колу, режу багет. Когда наступает торжественный момент разделки цыплёнка, дверь бесцеремонно распахивается, и в комнату без приглашения входит Тамара.
– А что, принцип уважения частной собственности и неприкосновенности жилища не распространяется на мою комнату? – интересуюсь я у нее.
– Не в этом общежитии и не в твоем случае, – отвечает Тамара, с ходу выпивает налитую мною колу, и устало садится на соседний стул. Она одета в вытянувшиеся треники, к которым прилипли колючки репейника, и линялую майку «олимпиада–80». На ладонях обработанные зеленкой кровавые мозоли, которые, впрочем, не мешают Тамаре иметь хорошее настроение. Напевая слова из популярной песенки, она достает вторую тарелку и кладет на нее такую же, как у меня, курицу, только та у нее румяная и сочная. Я с удивлением смотрю, как Тамара обычной вилкой, без всякого ножа, легко разделывает куриный бочок, и начинает кушать, без стеснения подвинув мой багет к себе. Ее взгляд падает на один из листов, и она, продолжая жевать, разбирает мои каракули:
– Легко и славно стих сложил, его подправил лишь немножко, потом подумав, изменил, скучая, выглянул в окошко. Мой друг, сонет я сочинил, тоску из сердца изгоняя. Мне без тебя здесь свет не мил, живу, напрасно жизнь теряя. Былых надежд не оправдал, грущу о днях, когда был молод, твоей любви напрасно ждал, чтоб утолить душевный голод, – закончив читать, Тамара хмыкает, и, покачав головой, говорит, – как я понимаю, эти стихи посвящены не мне. А жаль!
– Это личное, и, если честно, пустое! – говорю я, комкаю листок, и с досадой бросаю на пол. Тамара поднимает его и прячет в карман.
– Ты курицу у остановки покупала? – спрашиваю я, надеясь переменить разговор.
– Угу! – отвечает она, и опять с удовольствием принимается за еду.
– А почему цыпленок у тебя такой аппетитный, а мой похож на высохшую коровью лепешку? – спрашиваю я.
– В гриль палатке Зинка работает. Ты с ее сестрой спал, но не женился. Было дело?– спрашивает Тамара, напрягшись и внимательно глядя на меня.
А я, безрезультатно потыкав ножом своего цыпленка несколько секунд, говорю Тамаре твердо:
– Ты не можешь у меня сегодня остаться.
– Это почему? – спрашивает она, сжав губы.
– У меня завтра экзамен в семинарии, мне к нему готовиться нужно. А также выспаться! – говорю я, глядя в окно. Тамара вскакивает, ее стул с грохотом опрокидывается на пол.
– Правильно про тебя говорят, Россланов, что ты сволочь! – говорит она и убегает, громко хлопнув дверью.
Я дожидаюсь, когда топот ног Тамары стихнет, и придвигаю ее тарелку к себе. Не то, что я действительно сволочь, но у меня после скандала разыгрался аппетит. А для поддержки организма, кушать что-то надо!.
Свидетельство о публикации №217102300016
Татьяна Лиотвейзен 17.01.2018 21:52 Заявить о нарушении
Виталий Поршнев 17.01.2018 22:29 Заявить о нарушении