Перевал, глава 23

На ночь до отвала наелись яблок, а утром, предвкушая богатый пир, проснулись часов в пять.
Хлебнув воды, разложили костёр и как только прогорели сухие ветки, Илья подсунул вниз, в самое сердце горячих, тлеющих седым пеплом угольев бережно очищенные от земли кругляшки универсального овоща.

- Как же ты выкапывал-то её? – удивлялся он, прутиком шевеля, проталкивая вглубь посеревшие шарики.
- Как… Руками! Как… Лопату, что-то, не вынес мне никто, - проникнутый значимостью подвига, отвечал Гришка.


Молодая и нежная, картошка приготовилась быстро и обжигаясь, они жадно глотали дымящиеся и рассыпчатые, желтоватые внутренности, забывая посолить, не заботясь даже о том, чтобы как следует очистить.

- Вот это – я понимаю! – размазывая по бороде сажу, говорил Гришка. – Вот это – пища!


Впервые за последние дни наевшись, беглецы почувствовали прилив сил и энтузиазма.
Гришка от распиравшей энергетики едва не подпрыгивал на месте и в его беспокойном мозгу снова начали роиться гениальные идеи.

- Так, дед! – командовал он. – Хватит нам пешедралом тащиться! Дальше - поедем.
- Да что ты… - недоверчиво настораживался Илья.


Но Гришка уже загорелся.
Если верить карте, дальше по пути находился крупный транспортный узел – пересечение двух федеральных трасс, и упрямец настаивал, что упускать такой случай непростительно.


Переодевшись в «парадное», они выступили.

Украденную приличную одежду берегли, на ночь и когда шли по лесу, надевали старые, изорванные рубашки. В «новое» облачались, если выходили на открытые пространства, где их могли увидеть.


Впереди снова показался лесок, но твёрдо держась своего намерения, Гришка не собирался менять одежду.

- Скоро уже развилка, - поспешая и волнуясь, как полководец перед генеральным сражением, говорил он. – Ну-ка дед, дай-ка я на тебя посмотрю…

Критически окинув взглядом исхудавшего и измученного старика, Гришка скривился:

- Ладно… ладно уж… сойдёт. В случае чего, скажем, что тебя два месяца в колодце держали. Знаешь, бывают такие колодцы каменные у бандитов. Они, если кого хотят помучить - на верёвке туда спускают, и…
- Я вот сейчас как тресну! На верёвке…

Илья сделал страшные глаза и замахнулся, а Гришка, очень испуганный, хихикая, отбежал в сторону.

Оба выглядели неважно, но украденные рубашки и брюки были вполне приличными, посечённые ножом волосы отрасли и уже не торчали во все стороны. В целом, они могли сойти за представителей какой-нибудь непритязательной рабочей профессии.

Пересечение двух крупных магистралей предполагало скопление машин и Гришка был уверен, что среди множества транспортных средств, снующих туда и сюда, найдётся что-нибудь и для них.
Места, где они могли быть узнанными и пойманными, остались позади. Теперь основной риск наоборот состоял в том, что никто их не знает и не могут они удостоверить свою личность. Но у тех, кто тормозит попутную машину, обычно не спрашивают паспорт. Гришка верил в успех, в то, что «тормознуть» какого-нибудь деревенского простака из местных, едущего в соседнее село к тёще на именины, не составит труда.
Ещё раз уточнив по карте и хорошенько запомнив названия близлежащих населённых пунктов, он решительно выдвинулся из леса и в ту же секунду метнулся обратно.
Недоумевая, Илья выглянул из-за ветвей.


Метрах в десяти от посадки шумела оживлённая трасса, в сторонке стояла вереница ожидающих досмотра большегрузов а в самом центре событий, на пересечении дорог располагается красивый и уютный, недавно отремонтированный пост ГАИ.

                ______________


Открытый всем ветрам перекрёсток хорошо просматривался с поста, и чтобы, не попадаясь на глаза кому не нужно, продолжать двигаться к далёкому дому, приходилось делать огромный крюк.

Рассматривая, пока светло, карту, определяясь, как лучше идти и куда отсюда податься, Гришка вполголоса матерился, понося государственную систему безопасности в целом и отдельных её представителей в частности.

Если бы не возникло на пути нежданное препятствие, они просто перешли бы трассу, потом взяли немного левее и там уже можно было ловить попутку. Но чтобы достичь этого места в обход, требовалось по той же посадке, где шли они днём, вернуться обратно, чтобы перейти дорогу вне поля зрения бдительных стражей, потом, уже с противоположной стороны, снова идти вдоль трассы по посадке, потом резко свернуть влево, обходя очередную деревню, потом вправо и так дальше, до бесконечности.

- Твою же ты… - водя пальцем по странице, зло цедил Гришка. – Месяц… какой тебе, нафиг, месяц… тут и в год не дотащишься.

Старик уныло жевал огурец.


Но досадный случай неожиданно обернулся удачной возможностью.

Вечером Илья и Гришка двинулись вспять по посадке, затемно перешли трассу и, ненадолго уснув, рано утром продолжили путь.


Деревенька, которую предстояло обогнуть, оказалась тихим, утопающим в цветах и яблонях уголком, населённым отзывчивыми и доброжелательными людьми.
В первом же доме у окраины старушка на лавочке у ворот приветливо заулыбалась, увидев их, а когда подошли ближе, поздоровалась.

Отвечали на приветствие машинально, но потеплело и оттаяло внутри, и, вопреки правилам, в этот раз пошли не в обход, а через деревню, прямо по главной улице.
Никто не бросался на них, не спрашивал паспорт. Поздоровались какие-то женщины, выходившие из магазина, доверчиво махали хвостами молчаливые, не злые собаки.

Пройдя деревню, они вышли на противоположную окраину и заметили мужичка, ковырявшегося возле старой «копейки».

- Слышь, отец! – негромко окликнул Гришка, и мужик тут же вскинул голову.

Гришка, помнивший на зубок названия окрестных сёл, стал спрашивать, как им добраться туда-то и туда-то, рассказывая, что ездили они на заработки и отстали от своих.
Мужичок словоохотливо объяснял и выяснилось, что сам он собирается в соседнюю деревню и, в принципе, не прочь подвезти.

- Да?! – радовался Гришка. – Вот хорошо бы… только денег у нас… у бригадира деньги остались.

Но мужик засмеялся, замахал руками. Он ведь всё равно едет, какая ему разница…


Проделав с невиданным комфортом солидную часть пути, беглецы попросили остановить им на трассе, не доезжая села, куда ехал отзывчивый мужичок.

- Видал, сколько проехали? – воодушевлённый, говорил Гришка. – Надо ещё кого-нибудь поймать…


На углу, между асфальтированной трассой и грунтовкой, сворачивающей к деревне, находилась автобусная остановка – узаконенный пункт, где можно стоять сколько угодно, и никто не сочтёт тебя за дикаря, минуту назад выскочившего из леса.

Гришка говорил, что нужно «ловить» дальнобойщиков, что они – люди бывалые, к случайным пассажирам снисходительные и лишнего спрашивать не станут.

Вскоре он и впрямь сумел остановить огромную фуру с прицепом и, назвав первый всплывший в памяти населённый пункт, попросил «подбросить» их туда.
Водитель – толстый, красномордый, в рыжих кудрях мужик, легко согласился и через несколько минут они сидели в мягких пассажирских креслах, свысока глядя на мелькавшие под ногами легковушки.

Гришка не умолкая балагурил, рассказывал, что они – каменщики, что подрядились с бригадой в дальнее село, класть дом, что сложили всё честь по чести. По окончании, как водится, на радостях перепились, а утром пришла за ними машина, всех забрали, а про них позабыли.
Дальнобойщик, доверчивый и любопытный от скуки, смеясь, спрашивал:

- Да как же это так?
- А вот так! – бойко, отвечал Гришка. – Все в доме спали, а мы вдвоём – в бане. В доме-то места не хватило. А они там, с перепоя, чего – смотреть, что ли будут? Они, чай, и посейчас ещё не проспались.


Дальнобойщик высадил их на повороте, прямо под указателем с названием деревни, которую «заказал» ему Гришка.
Фура поехала дальше, а путники, увидев, что вечереет и нет поблизости остановок, решили укрыться в посадке, здесь, как и везде, неизменно следующей вдоль трассы.

Пока не стемнело, Илья решил разложить костёр, испечь картошку. Гришка вновь принялся за изучение карты.

- Хм, дед! – разглядывая листки, говорил он. – А проехали-то мы нормально. Вот тут вот ещё кусок этой дороги… небольшой остался… да повернуть… да вот сюда ещё маленько… и ещё сюда… и мы, считай, уж дома. А, дед? Мы ведь пришли почти. Чувствуешь?
- Чувствую. Картошка последняя. Пшенки нет. Чаю нет. Соли осталось, да огурцов несколько штук.
- Да ладно тебе! Нытик! – улыбался Гришка. – Мы уж дома почти, а он всё ноет. Дай-ка мне, вон, огурца, лучше.

Скудный рацион давал о себе знать, есть хотелось постоянно, но настроение стало другим.
Позабылась отчаянная, полумёртвая бессознательность, сковывавшая на перевале, прошло напряжение первых дней воли, когда, измученные и зашуганные, чувствовали они себя чужими среди живых людей. Теперь всё казалось простым и естественным, будто только вчера вышли они из дома и не было, не существовало этого страшного года в плену.
Мучения забывались, уходили на дно, а их место занимали новые впечатления, новые обстоятельства, новые люди. Новая жизнь.

                _______________               
На следующий день снова «поймали» фуру.
Утром, выйдя из леса, Гришка наудачу поднял руку первому же проходящему большегрузу, и водитель остановил.

Слушая историю про каменный дом, Илья кисло улыбался, а дальнобойщик хохотал, что есть мочи. Живая реакция зрителя раззадорила Гришку, и он сообщил много новых, красочных подробностей, в том числе и то, что выгнали их, ни свет, ни заря, даже не дав стакана чаю.
Утешенный забавным рассказом водитель полез куда-то в закрома и, вытащив целлофановый пакет, бросил его на колени сидящего рядом Гришки.

- Держите, мужики, заморите червячка.

В пакете оказалась половина батона и нарезанная толстыми кольцами варёная колбаса. Незатейливый «завтрак туриста» вызвал плотоядный блеск в глазах двоих несчастных, впервые за целый год видевших такие эксклюзивные продукты.
Дрожащими руками разделив пополам то, что было в пакете, Гришка моментально проглотил свою часть.
Илья пошамкал беззубой челюстью и уже после первого колбасного кольца почувствовал, что объелся. Но добрый товарищ не оставил в беде, остатки не залежались.

                _____________


Под колёсами машин расстояния пролетали незаметно и уже со следующей фуры сошли они вблизи знакомого города.

Приходилось сворачивать в сторону от больших дорог, прощаться с гостеприимными дальнобойщиками. Их помощь больше не требовалось - до дома было рукой подать.
Поднаторевшие в длительных переходах, путники не сомневались, что уж этот-то кусочек расстояния преодолеть не составит труда.


- Думаю, к вечеру дойдём, - деловито оглядывая даль, говорил Гришка.


Окраинами обошли город и двинулись вдоль знакомой дороги, по которой часто ездили на автобусе. Шли не скрываясь, выбирая путь удобный и короткий, а не укромный.
 На закате входили в знакомую рощу.


Не верилось, что скоро - дом, что пришли. Казалось, это - лишь промежуточная станция, что переночуют они, по привычке, в тени дерев, а завтра - новый переход, новый отрезок нескончаемого пути.


- А помнишь, как собирались? – без умолку тараторил Гришка, стремясь подавить волнение, не зная, как вести себя в преддверии скорой встречи. – А ты – не верил… А вот – дошли же! Дошли… Ох и удивятся все! Расспросов будет! А мы, дед - знаешь что? – мы первым делом - в баньку! Эх… сто лет нормально не мылся! Представляешь, дед - баня?! А? А?! Дед! Ты чего кислый такой? Мы уж дома, а он всё куксится. А? Чего? Устал, что ли? Ну, давай мне мешок.


Его так и подмывало прибавить шагу в отличие от старика, движущегося медленно и вяло.
Подхватив мешок, Гришка обогнал его и, продолжая болтать, бодро пошел вперёд, как бы показывая пример.


- А мы – сюрприз сделаем! А? Как считаешь? Все – на автобусе, а мы – пешочком - раз, раз. И – тут как тут. Не ждали? А мы – вот они! Прямиком из вражеского плена… Между прочим, и ментам надо будет объявиться, - вспомнив о неприятном, Гришка нахмурился. – На нас, чай, и в розыск подавали… или ещё чего. А? Как считаешь? Дед… Дед! Да где ты там!


Разговаривая сам с собой, он не заметил, что идёт один, что за спиной – пустота. Обернувшись, увидел, что старик остался далеко позади и, вместо того, чтобы спешить, догонять его, сидит на земле, прислонившись к дереву.

- Здра-а-асте! Вот это он, теперь, расселся! Ты чего, устал, что ли? Тут пройти-то осталось - два шага. А он – на тебе! А? Дед! Ты чего? Чего молчишь?

Илья не отвечал и, развернувшись, Гришка сделал несколько шагов, но даже ноги не шли обратно, настолько уже пребывал он там, в родном доме, настолько ясно видел, как заплачет мать как обнимет, прижмёт он её к себе и не будет ничего говорить.

- Вот тебе тоже, новости… - бубнил он себе под нос, сердито и решительно возвращаясь, видя, что старик и не думает подниматься. – Два шага осталось, а он – на тебе! Дед! Ты чего? А? Тут осталось-то… дед! Слышь…


Илья сидел неестественно прямо, вытянув ноги и не мигая, глядя прямо перед собой.
Недоумевая, Гришка присел на корточки, сквозь густые сумерки вглядываясь ему в лицо.

- Дед… ты чего…

Но глаза старика были прозрачны и стеклянны, ни звука не донеслось из приоткрытого рта.

                *              *              *


Гришка долго смотрел в темноту так же бессмысленно и мёртво, как сидящий у дерева старик.
Потом бережно обнял холодное, ещё гибкое тело и тихо опустил на траву, прикрыл веками глаза.


До рассвета он копал могилу. Под деревом, там, где сидел старик, ковырял старым ножом прохладную, влажную землю и, наковыряв, отгребал руками, вытаскивал на поверхность рыхлый, пахнущий листвой, грунт.


Больше не нужно было спешить.
Всё закончилось.


Ночные тени пересекались и вздрагивали, шелестела листва и Гришка не знал, то ли из-за темноты так плохо видно ему, то ли слёзы застят глаза.

В глубине бархатно-черной, бездонной ямы вдруг пригрезилось солнце, сияющий летний день и вдвоём - он и Илья - идут они рядом.
И снова темно, только звуки. Рёв мотора, незнакомая речь… И - боль. Непрерывная, не перестающая ни на минуту. Физическая – от побоев и во сто крат более мучительная, от безысходности и отчаяния – душевная.
Занятый ею, не замечал он ничего вокруг. Не замечал, что рядом так же мучится и страдает старик.
Молчаливый и безответный, всегда готовый, всегда на подхвате, всегда виноватый в чём-то… Он не жаловался, как ему плохо и тяжело, и никто не замечал этого. Что бы он ни сделал, всё воспринимали как должное, как будто он обязан.
Он воспринимал, он, Гришка. Принимал как должное ухаживания и половину жалкой порции, волнения и заботы. И только хамил в ответ. Кому интересен слабый, измождённый старик? Что он такое, чтобы обращать на него внимание?

А вот теперь нет его - и как будто ничего больше нет.
И не важно уже, как встретят, незачем торопиться домой. Что он найдёт там? Кому расскажет, с кем сможет поделиться? Кто поймёт, что пережили они?


Он вспоминал последние, уже перед самым выходом, разговоры, жаркие споры, вспоминал, что даже Айгуль, влюблённая и беззаветно преданная, часто становилась в этих спорах на сторону Ильи.
Лучистые, сияющие любовью глаза… И вдруг рядом с ними из темноты выступили глаза старика, испуганно – виноватые, заискивающие, как бы извиняющиеся перед ним, что не смог выпросить бульона и вот - принёс только кашу…

Закапали, потекли по щекам непрошенные слёзы и отворачиваясь, даже в темноте пряча глаза от стыда, тихо и невнятно, как будто и сам боясь это услышать, как будто, открывшись, испепелит, мокрого места не оставит безжалостная правда, бормотал он:

- Ты это… дед. Слышь… Ты знаешь… ты… это… Ты прости меня. Слышь… Ты прости. Прости… Христа ради… вот. Христа ради прости.


Огромный, неизмеримый кусок жизни лежит сейчас здесь, и он должен похоронить его. Закопать и забыть. Забыть навсегда. Ибо не рассказать и не объяснить никому этого. Нет таких слов. Знает только он. Его дед, его дряхлый ангел-хранитель.


Всплывали картинки, вспоминалась боль, холод и ветер. И старик. Широко разевая чёрный рот, задыхаясь, он кричит на него, глядя больными, измученными глазами.
Как они вышли? Каким чудом? Чьими молитвами совершилось это волшебство?
Знает только он.


Картинки размывались, капали на землю солоноватые капли.

Гришка вспоминал выстрел, свою тревогу, вспоминал, как побледнела Айгуль и он подумал, что от испуга… Вспоминал крик, истерику на могиле, вспоминал, что не хотелось ему жить тогда, не хотелось свободы, а хотелось вернуться, зубами перервать их всех… Вспоминал, как страшно было над пропастью на скале. Вспоминал, как сорвался старик и как бешено билось сердце…
Но он выбрался, не подвёл. Вылез из пропасти и довёл его до конца.

Вот и пришли они. Домой.
Вот и закончилось всё.


Гришка достал из мешка остатки рваных одеял, обернул тело.

Рядом с деревней было кладбище, но придётся всё объяснять, сообщать в милицию… Ни к чему это. Да и разве они поймут?


Светлел горизонт, чётче становились контуры предметов, и выкопанная яма уже не казалась не имеющей границ бездной, а была просто ямой, тихой усыпальницей, где, никем не тревожимый, сможет, наконец, отдохнуть измученный, по-мальчишечьи худой человек.
Он, Гришка, будет знать, что за чудо-богатырь покоится здесь. А остальных не касается.

Опустив тело на дно могилы, Гришка, налегая всем туловищем, сдвигал с края ямы земляной холм, засыпая, пряча от посторонних глаз того, кто из всех, живущих на земле, лишь ему одному был дорог, того, чья высокая ценность лишь ему известна. А остальных не касается.

Снова хлынули слёзы, слилось, смешалось в причудливый хаос окружающее, и всё сгребал он землю, захватывая ногтями прошлогодние листья и срывая травинки.


Когда взошло солнце, и могила была засыпана, Гришка отломил от стоящего над ней дерева две подходящие веточки и, надёргав из старой рубашки нитей, перевязал их крестом.
Высокого холма не получилось, и он просто воткнул крестик в изголовье.


Недолго постояв рядом, поднял мешок и отправился дальше, знакомой до последней извилины, наизусть знаемой с детства дорогой.

                _____________


Выйдя из рощи, Гришка остановился, глядя на рассыпавшиеся невдалеке домики, казавшиеся маленькими и игрушечными. Он чувствовал себя как взрослый дяденька, которому мама показывает его детские портки.

Поднимая пыль, брело на выпас жидкое деревенское стадо, в доме Петровкиных всё так же висел на одной петле полусгнивший деревянный ставень и всё, на что бы ни посмотрел он, было точно таким же, как и год назад, как будто время остановилось здесь и раздумало двигаться дальше.


Подходя ближе, Гришка всматривался, узнавая и припоминая.

Недалеко от окраины стоял ветхий деревянный дом. Перегнувшись через низенькую калитку, Гришка изнутри снял крючок и вошел во двор.
Сбитый асфальт, пустой курятник, засохшие цветы в цветнике…
Дёрнув ручку двери, он понял, что дом заперт. Но летняя кухня была открыта, и он вошел в небольшое помещение с деревянным столом и лавками. Возле плиты стоял газовый баллон, внутри пересохшего чайника виднелись круги, показывающие постепенное понижение уровня жидкости.
Порывшись в шкафчике, Гришка обнаружил пакетик с пшенкой и усмехнулся.

В огороде у Ильи был колодец, такой же ветхий, как дом, с высоким, старинным «журавлём».
Гришка принёс воды, налил чайник, поставил в кастрюльке кашу.
Потом растянулся на лавке и уставился в потолок.

Он должен подумать. Бог с ней, с радостной встречей – подождёт. Слишком многое изменилось за прошедшую ночь. Изменилась жизнь.
Теперь всё по-другому. По-другому ощущает он мир, другим будет его рассказ. Не слишком подробным. Они всё равно не поймут.
Нужно осмотреться, опомниться. Приладиться к новой жизни, к новому себе. Нужно время. Хотя бы до завтра.
Завтра придёт он домой, обнимет мать, завтра все узнают сногсшибательную новость, услышат невероятную, фантастическую историю.
А сейчас он должен подумать. Подумать, как ему жить. Жить дальше.