Наташа и Наполеон

Пролог: Зарисовки из жизни одинокого историка.

                "Вымысел не есть обман..."
               
                Б. Окуджава.


* * *


…Глядя на мирно спящую после любовных баталий Наташу, Кадышев вдруг вспомнил, что никак не мог расписаться, как мучился пустыми днями да бессонными ночами и никак не мог выродить ничего существенного. Так продолжалось до тех пор, пока ночью к нему не повадилась приходить его Муза, очень похожая на лежащую рядом с ним сейчас в кровати женщину…

Глава 1: Элементарное обустройство жизни.
   Новые знакомства. Федотыч.


...Домик был хоть и не велик, но очень уютен. Историк оставил его за собой после развода со своей  женой .
Домик этот Кадышев сумел по дешевке купить в перестроечные времена. Хозяева-старички померли, а наследникам-алкоголикам было уже не до домика. Кадышев купил его, еще живя с Ларисой. Отношения между супругами скоро не заладились, и историк все чаще искал отдохновения здесь на природе. Тут тебе и лес близко, где в грибное лето можно было запастись грибами на целый год вперед. В первом же году своего проживания в домике, историк летом в здешнем лесу обнаружил несколько полян с лесной клубникой, очень сладкой. Пройдя же от этих полянок чуть дальше в лес, можно было найти тихую лесную речку.

• * * *

Кадышеву легко удалось выговорить этот домик у своей бывшей жены, поскольку Ларисе, привыкшей в городских условиях жить на широкую ногу, домик этот был абсолютно не нужен. А вот историк здесь отдыхал душой. Тем более было удобно, что деревушка, где находился этот домик располагалась от города относительно недалеко – на электричке минут 30-40, а потом пешком по лесной тропинке еще минут семь и ты на месте.
Кадышев, особенно когда с Ларисой наступил окончательный разрыв, довольно быстро обосновал в самом доме и вокруг него свое хозяйство. Точнее ему помогли это сделать местные жители. Естественно, не за просто так, а в обмен на профессиональные услуги. А случилось это так…

• * * *

Местный народ в поселке как-то сразу зауважал Кадышева. Произошло это потому, что историк с самого начала не ставил себя гордецом, не заискивал, не пытался вести себя с местными жителями за панибрата , со всеми обходился ровно и приветливо, никого особым вниманием не выделяя. В общем, он старался оставаться самим собой. И местные это оценили.
Как бы то ни было, работая в городе, историк вынужден был быть одетым всегда или почти всегда при параде – то есть в костюме с галстуком, или если было сильно жарко – в рубашке с галстуком. Понятно, что деревенские сразу поняли, что к ним залетела "городская птица", и вполне могло бы так случиться, что Кадышев оказался бы среди них "белой вороной", если бы не его специальность и не тихая доброжелательность, помноженная на почти постоянную потребность в одиночестве.

• * * *

Одним из замечательных событий, случившихся с Кадышевым буквально на втором месяце его проживания в своем загородном домике, стало знакомство с Федотычем – местным кузнечных дел мастером.
Познакомились они во время очередной прогулки историка по поселку, когда он Кадышев, услышав характерные звон и постукивание, отдаленно напоминающие перезвон колокольчиков на пороге его домика, обнаружил самую настоящую кузницу, а в ней уже пожилого, но крепкого мужчину. Мужчина был, как и положено настоящему кузнецу, одет в фартук из твердой кожи, седые волосы его были перетянуты на лбу лентой, чтобы не падали на глаза. Рядом с пожилым мужчиной стоял юноша-подросток, который длинными щипцами держал раскаленную добела длинную, узкую полоску металла, в то время как мужчина очень быстро и ритмично постукивал по этой полоске своим молотком.
- Переворачивай! Да быстрей же шевелись!
Юноша не очень проворно, но все же перевернул щипцами зажатую в них полоску раскаленного металла, и мужчина снова продолжил свое постукивание.
Кадышев остановился на пороге, будучи не в силах отвести взгляд от слаженого движения рук кузнеца и его молоточка. Спустя какое-то время после работы молоточка, кузнец выпрямился:
- В воду! Быстрее!
Подмастерье, покрепче ухватив щипцами пышущую жаром болванку, подхватил ее с горна и тут же окунул в стоявший рядом чан с водой. Раскаленное железо зашипело, быстро меняя белый цвет на красный, а потом на черный, а от воды поплыли вверх к закопченному потолку кузни белые густые клубы пара.
Кузнец отложил свое орудие труда в сторону, снял рукавицы и только тогда посмотрел на замеревшего в восторге на пороге кузни Кадышева.
- Интересуемся кузнечным ремеслом или так – от любопытства смотрим?
- Да скорее любопытство. Я никогда не видел настоящей кузни, а вы тут так красиво работали вашим молоточком, что я невольно залюбовался.
Мужчине, похоже, слова историка пришлись по душе,  в уголках его глаз появилась морщинистая добродушная улыбка.
- Тимофеев Александр Федотович, можно просто – Федотыч. Местный кузнец, а еще разных дел мастер. – Мужчина протянул Кадышеву широкую мозолистую ладонь, которую Кадышев с уважением пожал.
- Кадышев Владимир Викторович, историк.
- Историк?! Это который в старых бумажках что ли копается?
- Ну да, наверное, можно и так сказать...
- Хм, а как еще можно сказать? – улыбка кузнеца стала шире.
- Ну, историк может не только со старыми документами в архивах и библиотеках работать, но и с вещественными, материальными источниками тоже. Тогда он археологом называется, раскопки каждый год ведет и из под земли вытаскивает, если повезет, конечно, различные свидетельства прошлого...
- Погоди, мудрено что-то ты говоришь? Ты уж прости, что я сразу на «ты» перешел с тобой – уж больно ты молодой еще, в аккурат как мой сынок, если бы не... – Тут голос Федотыча заметно дрогнул. – Царство ему небесное. – Закончил кузнец и по-православному обычаю перекрестился.
- Да, конечно, это вы меня простите, что я маленько заумничался. Просто археологи ищут под землей различные предметы прошлого – посуду, украшения, оружие, даже людские останки... Только это каторжный труд – обычно редко попадается что-то уникальное...
- Оружие?!
- Ну да, конечно. Старое холодное оружие является для историка важнейшим свидетельством той эпохи, которую он изучает. Помню, когда я сам был на практике еще в 80-х так там студентам помогали школьники. И вот после сотен керамических черепков один школьник нашел железный кинжал 3-го века н.э. Это была настоящая сенсация.
- Иди ты?!
- Ну да. Мальчик получил за свою находку банку сгущенного молока – по тем временам – дефицит, дело-то на Урале происходило. Ну а сама находка помогла руководителю экспедиции защитить докторскую диссертацию.
- Слушай, ты с таким интересом про этот кинжал рассказал... Сам-то оружием, случайно, не интересуешься?
- Ну как же, я же военный историк – мне, так сказать, по долгу службы положено интересоваться оружием.- Легкая ирония в словах историка если и прозвучала, то осталась незаметной для его слушателя.
Федотыч некоторое время молча смотрел на историка, как будто что-то про себя обдумывал и решал. Наконец, он решительно поднялся с места:
- Пошли!
- А куда?
- Покажу кое-что...
Они направились к кузне, которую, однако, обогнули и оставили позади себя и вышли к небольшому, продолговатому сарайчику добротной кирпичной кладки. Сарайчик был закрыт на замок, который кузнец быстро отпер своим ключом. Зайдя вовнутрь, Федотыч пошарил рукой по стене, ища выключатель, и вскоре пмоещение осветилось хоть и тускловатым, но все же вполне приемлемым светом
- Проходи вперед.
Историк последовал приглашению Федотыча, но очень скоро замер на месте, застыл как вкопанный. Здесь везде было оружие, в основном холодное, оно было развешано на  гвоздях, покоилось в специальных ящиках без крышек, но с плотными стенками. Чего здесь только не было: различной формы ножи, финки и кинжалы, казачья шашка и даже кривой турецкий ятаган...
- Откуда у вас это ...богатство?
- А-а, - кузнецу явно польстили внимание и интерес историка к его коллекции. – Я сам, ты понимаешь, в прошлом был оружейником, работал в знаменитых Тульских мастерских. Многое из того, что ты тут видишь, я изготовил сам вот этими руками. Да ты не бойся – у меня и разрешение особое имеется от властей на хранение... Вот все мечтаю музей сделать, да денег надо, чтобы все как следует оборудовать. Это еще не все... Погоди-ка... Иди сюда. – Федотыч завел историка в специальную нишу, где хранилось ...стрелковое оружие времен второй мировой войны. Кадышев застыл на месте.
- Да ты не бойся – они все без байков, так что использовать по назначению никому не удастся. Музейные экспонаты, так сказать. Ну, смотри сюда – знакомы тебе эти стволы:
- Ну, этот слева немецкий «Вальтер», рядом с ним «Парабеллум», а потом наши, российские – «Марголин», «Наган» и «ТТ»...
Тут пришла очередь кузнеца удивляться. Некоторое время он молча разглядывал своего спутника и жевал губами:
- Ишь ты – разбирается.
Попав в мастерскую, Кадышев, как военный историк не мог скрыть своего интереса и не проявить любопытства, а заодно – и эрудиции. А когда Федотыч понял, что историк действительно вполне сносно отличает Маузер от Берданки, а винтовку Мосина от немецкого Шмайсера, то его уважение к своему молодому приятелю существенно возросло.

* * *

Федотыч после первой же встречи с Кадышевым историка зауважал, видимо, потому, что тот выказал искренний интерес к оружию.
Мастер стал наведываться к историку в гости, они часто степенно беседовали и про оружие и просто так – за жизнь. Посиделки эти сопровождались возлияниями, правда, как правило, лишь со стороны Федотыча. Кадышев почти не пил, лишь так может быть, рюмку-другую, чтобы поддержать компанию. Но поскольку Федотыч без спиртного чувствовать себя хорошо не мог (а поэтому практически никогда не просыхал) историку приходилось держать дома выпивку, чтобы не обидеть гостя.
В первый же свой визит к историку Федотыч оглядел его квартиру:
- Я вижу, у тебя книжек много… Ты, что ж, никак писатель?
- Да историк я, дед. Я же тебе уже говорил. – Кадышев от чего-то смутился. – Ну и пишу понемногу…
- Историк?! Слушай, ну не важно, все равно грамотный! У меня внучок постоянно двойки таскает по литературе. Тут им задали про какого-то Раскол… Закол…
- Федор Раскольников?
- Во-во, про него родимого! А как завернули тему, этого ихнего сочинения: "метания заблудшей души", ну, каково, а?
- Скажи внучку пусть придет – я с ним позанимаюсь…

* * *

С этого все и началось. Кадышев позанимался с внуком Федотыча по Достоевскому, и тот за следующее сочинение получил «четверку». Кузнец пришел в гости, принес деньги за репетиторство, однако, Кадышеву стало очень неудобно брать со старика деньги.
- Ты меня обижаешь, историк! С внуком занимался, почитай, целый месяц. Это же работа какая нелегкая, а деньги брать отказываешься. Ладно, давай хотя бы обмоем «четверку» то. Внучок сроду таких оценок не получал. Один он у нас сиротиночка, как Паша погиб, так мы со старухой его и воспитываем. – Дед достал из внутреннего кармана шкалик самогона. – А где тут у тебя руки можно помыть?
- Да на улице, умывальник там...
- Ты что ж это без канализации что ли живешь? А по нужде куда ходишь?
- Да на улицу... – Историк почему-то засмущался...
Федотыч в который раз оглядел непритязательное жилье историка.
- Как же ты живешь без бани и канализации?
- Да уж не знаю как… живу, таскаю воду с общего колодца.
Федотыч вдруг неожиданно крепко хлопнул своего интеллигентного собутыльника по плечу – ладно, сделаем! Завтра у нас что? Суббота? Пришлю к тебе своего старшего с дружками. Объяснишь ему, что и где хочешь…
- Федотыч, это ж деньги стоит и немалые! Неудобно…
- Неудобно спать на потолке! Ты мне это дело прекрати! Ты, вон, мальца моего по литературе поднатаскал, а денег не взял, так я у тебя теперь в долгу, получается. Да и так, я знаю, ты уже многих детишек наших из двоек вытянул.

* * *


Дед свое слово сдержал. В ближайшую субботу прислал старшего своего сына с приятелями и те за месяц провели Кадышеву канализацию и срубили небольшую баньку, как положено, с парной . Топилась банька дровами, а можно было по-современному нагреть воду в трубах, включив газовую колонку.

• * * *

Историк действительно в свободное время занимался в своем поселке репетиторством. Кого по литературе, как внука Федотыча, поднатаскает, с кем по истории и географии позанимается, а другому и английский текст поможет перевести.
За это его местные жители, собственно и уважали. А поселковые женщины – еще и за то, что спиртным не увлекается и ставили историка своим мужьям в пример.
Деньги за репетиторство историк старался не брать – он не воспринимал эту работу как постоянную, а считал просто помощью, оказываемой от случая к случаю, как оно, в сущности, и было на самом деле.
Местные жители, однако, так не считали, и к внеклассным занятиям историка с их чадами относились очень серьезно. Но поскольку деньги за работу историк в большинстве случаев брать упорно отказывался, то родители детей стали ему платить за труды «натурой». Они либо приносили в Кадышеву самые разные вкусные вещи, которые только может подарить лесная природа. Тут было и варенье из смородины, земляники, облепихи, малины, сушеные, соленые и маринованные грибы, соленые и малосольные огурчики и помидорчики, были тут и разные овощи с личных грядок. Огурчики и грибочки потом классно шли под холодную водку с тем же Федотычем, хотя сам Кадышев практически ее не пил, а просто сидел рядом для компании. Рассказы старика о жизни историк слушал с удовольствием.
Другая часть населения вместо продуктов считало своим долгом в качестве своеобразной платы за труды по репетиторству обустроить хозяйство историка. Как мы уже говорили выше, старший сын Федотыча со товарищами соорудил историку баньку с канализацией. Другие в свое время вызвались покрыть заново шифером и просмолить крышу домика, чтобы не протекала в дожди.


Глава 2: Приобретение кота.


…Котяра оказался невероятно наглым. Выросший на деревенской улице, непонятно чей, гуляющий сам по себе, он прибился к дому Кадышева, прикормился да и остался жить с новым хозяином.
Впервые войдя в дом, котяра, задрав хвост трубой, двинулся обследовать новую территорию. Потом, оставшись, видимо, доволен осмотром, Тиша подошел к Кадышеву и, потершись о его ноги, требовательно мурлыкнул и посмотрел своими желтыми глазами в глаза историку.
Кадышев понял, что кота надо кормить, и вот тут-то историк сделал почти фатальную ошибку! Если бы он налил Тише просто молоко в мисочку, или даже дал немного сметанки, то наверное, котик дальше так бы не наглел. Но историк решил шикануть и стал жарить рыбу!
Тихон тут же показал свой независимый нрав. Кадышев достал из холодильника несколько кусков филе замороженного хека и положил их размораживаться на разделочный столик, а сам пошел вымыть руки, намереваясь в скором времени пожарить своему новому другу вынутую рыбу. Каково же было удивление Кадышева, когда он, вернувшись из туалетной комнаты, обнаружил Тихона сидящим на том самом столике, куда была положена рыба и преспокойно уплетающим эту самую рыбу в сыром виде.
Кадышев от такой кошачьей наглости сначала опешил, но потом решил начать воспитательный процесс:
- Ну, ты, братец, наглый, однако, - сказал Кадышев, обращаясь к коту. Тихон абсолютно никак не отреагировал на замечание нового своего хозяина. – Я же хотел тебе ее поджарить, она же жареная – вкуснее! – Но кот – ноль внимания, только, знай себе, рыбу уплетает, ну прям тебе, как в известной басне Крылова!

• * * *

Через несколько дней Кадышев отнес кота к ветеринару, чтобы тот сделал коту прививки от всяких разных кошачьих напастей. Ветеринар предложил также стерилизовать зверюгу, но Кадышев отказался – пожалел Тихона, как никак, все-таки – мужик.
Зажили они вместе с Тихоном, однако, не сказать, чтобы душа в душу.
Прежде всего, кот был очень хитрым. Быстро учуяв мягкий и добрый нрав Кадышева, он стал даваться в руки, главным образом, лишь в те часы, когда хотел есть, причем, делал это с таким видом, словно оказывал ему, Кадышеву, снисходительное одолжение.
В качестве своего дневного лежбища Тиша облюбовал не что иное, как рабочий стол историка, причем, выбрал самое уютное место – с того краю стола, который одной стороной примыкал к стене, а с другой был близко расположен к окну. Так что солнышко ласково пригревало то левый бочок Тихона, то – правый. Кадышев несколько раз пытался согнать нахального кота с этого места по той причине, что ему надо было положить туда стопку книг, однако, Тиша неизменно снова возвращался, сдвигал или даже ронял книги на пол и невозмутимо занимал прежнюю позицию. И Кадышев махнул на кота рукой – пусть лежит, где хочет! Мало того, поняв, что ему не переупрямить пушистого наглеца, историк перестал на это место класть свои книги, зная, что оно облюбовано Тихоном.

* * *

Кот очень быстро понял, как можно легко обезоружить своего добродушного хозяина. Во время особо занудных и долгих проповедей историка, направленных на воспитание хороших манер у его четвероногого соседа, Тихон ложился на спину, поднимал лапы кверху, прикрывал свои хитрые глаза и  замирал.
Кадышев в таких случаях умилялся, глядя на вытянувшееся на его столе пушистое тельце с задранными кверху лапами и, не находя больше слов, замолкал. А Тихон пользовался впечатлением, произведенным на хозяина и... наглел еще больше.

* * *

И все же, хотя Кадышев по мягкости и слабости своего характера противостоять кошачьей наглости не особо мог, существовали, однако, границы, за которые Тихону переступать не следовало.
Так, например, отвоевав себе угол на рабочем столе историка, кот стал там проводить почти все свободное от ночных гуляний и дневного спанья время. Причем, с первых же минут пребывания на столе Кадышева Тихона очень заинтересовал то, как по клавишам компьютера прыгают пальцы историка.
Тихон сначала сидел и внимательно наблюдал за этими пальцами, внимательно отслеживая желтыми глазами их малейшее движение. А потом началось нечто невообразимое – Тихон начал своими лапами ловить пальцы историка в тот самый момент, когда эти самые пальцы пытались отстучать какой-то текст на экране! В итоге Кадышев несколько раз, по милости, своего кота отображал на экране своего же компьютера совершеннейшую абракадабру!
Кадышев сначала решил действовать увещеваниями: очень долго он проводил с котом разъяснительные беседы, объяснял Тихону, что пишет книгу, и что он, Тихон, ему мешает правильно набивать текст и сбивает с мысли. Тиша смотрел на историка желтыми глазами, выгибал спинку, демонстративно зевал, показывая остренькие зубки и маленький розовый язычок и, как ни в чем не бывало, продолжал заниматься тем же самым, то есть ловить скачущие по клавишам пальцы Кадышева.
Историк попытался печатать одной рукой, другою при этом удерживая Тишу от хватания лапами себя за пальцы. Никакого эффекта! И даже совсем наоборот: Тише очень понравилось перепрыгивать через руку историка, что он с успехом и делал, а потом снова начинал играть с пальцами историка.
Кадышев пытался также, когда котяра доставал уже совсем, скидывать его на пол, но Тихон почти мгновенно запрыгивал обратно и снова принимался за старое.
Наконец, после того, как историк вместе с котом напечатали чуть ли не пол листа совершеннейшей галиматьи, Кадышев не выдержал и нашлепал Тишу по пушистому бочку, потом как можно более строго погрозил коту пальцем и со всей решимостью заявил ему:
- Нельзя! Лапами хватать меня за пальцы, когда я пишу! Нельзя! Тиша обиженно мяукнул и ретировался на свое место на рабочем столе. Там кот улегся в обычной кошачьей позе, подогнув под себя передние лапы, с полным презрением посмотрел на своего горе-хозяина, а потом свернулся в клубок и благополучно уснул. Правда, с этого момента Тиша перестал хватать Кадышева за пальцы во время трепетного процесса отображения мыслей и чувств историка на компьютерный экран.
В общем, так или иначе, но очень скоро историк понял, что это не кот живет у него в гостях, а совсем даже наоборот!


* * *

После своих ночных похождений кот сворачивался клубком на старом диванчике в комнате и , как убитый ,спал, просыпаясь лишь для обследования своей миски. Ночью же, если только Тиша не ходил по кошечкам, он легкой тенью скользил по дому , шебуршал в подполе ,а утром гордо приносил хозяину ночную добычу – задушенную мышь.
Так и текли дни их незатейливого холостяцкого соседства…





Глава 3: Домик у озера.


Историк вот уже несколько часов сидел за столом. За окном колыхалась кружевная листва старого клена, а в просвете между ним и раскидистым дубом искрилась серебром тонкая ленточка лесной речки.
Ему явно не писалось, и он сидел и в ожидании очередного творческого озарения смотрел, как по запыленному за зиму окну ползет муха.
...Муха была сонная и жирная и ползла совсем неохотно. Рядом с историком на столе лежала свернутая в гармошку вчерашняя газета, и Кадышев, не сводя глаз с ползущего насекомого, потихоньку стал тянуть руку за газетой, чтобы одним резким ударом прихлопнуть назойливую букашку. Только бы не спугнуть ее при замахе. Наконец, муха в очередно раз остановилась, почти посредине оконного стекла, историк взмахнул рукой, ...хлоп! и на поверхности газеты отпечатались останки несчастного насекомого с размазанной зеленовато-красной лужицей.
...Историк снова посмотрел на окно, поднял глаза кверху, где виднелся край голубого неба, с проплывающими ватными кусками легких облаков и... начал писать...

* * *

После душного, знойного лета как-то незаметно пришла осень. Сентябрь отметил себя в лесу облетевшей листвой с дубов, кленов и ясеней, расшумелся камышами по берегам извилистой лесной речушки. Но весь месяц было по-летнему тепло и солнечно. В октябре постепенно становилось холоднее. А главное – начались дожди, и историк вздохнул намного свободнее. Во время дождей ему обычно творилось особенно легко.
С небес срывались целые каскады воды, настоящие водопады, стекающие обильными ручьями в лесную речку. Из окна домика теперь не было видно не то что речки, и так всегда скрытой за кронами деревьев, но и сами деревья едва проглядывали сквозь сплошную мутную пелену дождя. Поэтому он мог сидеть, подперев голову руками и часами смотреть, как водяные ленты стелятся к реке и там пропадают..
Но именно в такие дни мрачной непогоды слова, фразы и предложения, быстро ложившиеся на бумагу, почти не отставали от мыслей. В такие мгновения он сидел и писал, порой часами, забывая про время и вообще про все, что происходит вокруг.
* * *

В его дачном кабинете  не было ничего лишнего. Обстановка его рабочего стола была более, чем скромной – настольная лампа, прикрытая светло-зеленым абажуром, подставка для канцелярских принадлежностей, рядом с ней – бронзовый бюст Наполеона. Справа от стола на стене висел портрет Незнакомки Крамского, а неподалёку от него – фото Высоцкого.
...А остальное – книги, книги, книги...
Историк очень любил свой кабинет за тишину, за запах типографской краски, исходящий от книжных страниц, который он с удовольствием вдыхал всякий раз, когда приближался к шкафам, заполненным книгами. А еще он любил просто смотреть на свои книжные полки. Обегая взглядом стоящие на них тома книг, он с удовольствием отмечал прочитанные и с некоторой досадой – те, которые еще не успел прочитать, осмыслить, обдумать... Зачастую он смотрел на свои книги с одной главной целью – в надежде, что лицезрение чужих трудов даст стимул к его собственному писанию.
И действительно, бывало, порой случалось так, что когда в минуты творческого бессилья он обводил блуждающим взглядом книжные полки, то названия стоявших на них томов нередко пробуждали в нем некий творческий порыв. И тогда он снова долго и плодотворно писал... В такие моменты он меньше чем обычно стирал и выбрасывал написанное...
Входная дверь в его дом днем  никогда не закрывалась. И не только потому, что он не ждал гостей. Ходить к нему всем равно было некому, ибо все его друзья давно обзавелись семьями, или уехали заграницу, или просто умерли. Он остался в этом мире один-одинешенек, да, впрочем и не жалел об этом. Дни шли за днями, недели сменялись неделями и так проходила жизнь. А он все сидел у окна и смотрел, как по лазурному небу проплывают мохнатые облака. И писал, писал, писал в свободное от работы время свой роман про Наполеона.

* * *

Он все сидел и смотрел в окно. И никак не мог заставить себя писать. На столе перед ним лежали раскрытые и заложенные закладками книги. Книги были о разных людях, и написаны они были по-разному и разными людьми. А он пытался найти какую-то общую канву, кроме той, что они были изданы в одном издательстве. Он пытался найти какую-то общую нить, которая бы связала эти разные книги по сути и помогла бы ему написать свою собственную...


Глава 4: “Муки творчества – светлые муки...”


…Мысли появлялись спонтанно, вдруг. Как будто бы ниоткуда и мало кто из его окружения знал, что образам, которые порой так сумбурно заполняли его сознание, всегда предшествует напряженнейшая работа его души и ума. Каждый день, сидя в полном своем уединении, он сортировал, добавлял, правил, вычеркивал, опять вписывал и снова вычеркивал, уничтожал, выбрасывал написанное. Потом, досадливо хмурясь, читал и перечитывал по нескольку раз то, что осталось после всех вычеркиваний, выбрасываний и пр. Так он и работал по единому, раз и навсегда установленному режиму.
Утром, в выходные дни, он всегда старался вставать как можно раньше, чтобы сразу сесть за рабочий стол. Заранее, загодя, накануне вечером он старался приготовить для себя весь фронт работы на  утро. Тогда процесс писания обычно шел очень легко, а порой ну просто как по маслу.
Часто бывало, однако, что написание романа не шло. Тогда он оставлял попытки каким-либо образом выразить свои мысли на бумаге или на экране компьютера и принимался за чтение книг, в которых надеялся вычитать, высмотреть, подглядеть, подметить то, чего не хватало для подчеркивания какой-то детали, штриха, мелочи в его собственном сочинении.

* * *

Настроение было хуже некуда. Сквернее всего было то, что совершенно неясным представлялось, как связать почти несвязуемое, почти невесомое: мысли и образы, томящиеся в его душе и уме с их наглядным буквенно-словесным выражением?
В такие мгновенья, длившиеся, казалось, вечно, его постигала неуютная тягучая тоска, апатия, и безволие, порожденное творческим бессилием, незаметно подкрадывалось к нему и заключало в свои убаюкивающие объятия. Тогда он вообще ничего не хотел. Обрывки мыслей и образов, проносящиеся в его сознании вспыхивали и гасли, как салютные всполохи. А если мысли даже и не гасли, то их липучая навязчивость вызывала у него такую сильную дрожь отторжения, что он как можно быстрее старался эти, столь неуместные и ненужные в часы его вынужденной неги позывы творчества, подавить или запихать как можно глубже вовнутрь, чтобы они никак уж не смогли бы оттуда всплыть. По большей части он достигал на этом поприще значительных успехов. Но такая вот его расслабленность отнюдь не была порождением праздности.
Историк столько раз уже садился за стол и сидел так часами перед экраном своего компа или перед чистым листком бумаги в тщетной надежде выудить из своего сознания хоть какую-то стоящую мысль, относящуюся к канве его романа. Дело дошло до того, что он стал попросту бояться своего рабочего стола...

* * *

...Прошло уже порядка двух месяцев с тех пор, как он начал писать свой роман.
Роман не отпускал историка от себя порой даже и тихими бессонными ночами. В припадке творческого кризиса он сидел и смотрел на напечатанные уже строчки отдельных глав романа, прямо на то самое место, где только что его нервными пальцами были выбиты на клавиатуре так внезапно пришедшие в голову мысли...
А теперь он совершенно бессмысленно взирал на жидко-кристальный экран и не верил, не мог себе представить, впитать в себя чудовищную мыль о том, что озарение бесследно прошло...
Наконец, поняв, что Муза не вернется, он в досаде хлопал крышкой своего переносного компа, вскакивал из-за стола, отходил, скрывался в тень, замолкал на длинные, тягучие пустые часы, кем-то по недомыслию или скорее в насмешку названные творческим поиском.

* * *

Всякому пишущему должно быть знакомо это чувство щемящего душу волнения, когда мысли еще крайне сумбурны и хаотичны, они еще не сложились во что-то цельное. И образы еще очень туманны и расплывчаты. Но уже где-то очень близко, совсем рядом рождается то самое восторженное, почти экстатическое состояние, которое обычно и предшествует самому озарению. А это последнее как раз и является самой сутью божественного творения всего прекрасного. Жаль только, что достижения такого вот состояния порой приходится ждать годы и годы, если не добрую половину жизни.



* * *

«Ну все, - однажды решил он про себя – Сегодня непременно сяду и буду писать. Чтобы не случилось, какие бы заботы и тревоги не одолевали душу, как бы ни хотелось спать, или просто ничего не делать. Но время шло, монотонно тикали настенные часы, кот его Тихон, сидя на рабочем столе историка, лениво вылизывал свои лапки, а историк все смотрел за окно на тяжелые стены дождя и ждал появления самого сокровенного, - того, что в одночасье бы объяснило все его страдания, терзания и томления души. Озарения. А оно не приходило...
Его спрашивали сослуживцы и коллеги: “Почему Вы не пишите ничего нового?” или “А вы слыхали, г-н Б. издал новый роман и, говорят, не без успеха” и все в том же духе. Но он всё отмалчивался да отшучивался, либо вообще начинал нести какой-то бред про погоду или международную политику государства, так, что, наконец те, кто досаждал ему с вопросами, отступались и оставляли его в покое наедине со своими мыслями и со своей тоской.
Конечно, бывало его несло, причем, бешено-творческий полет мысли и фантазии настигал его зачастую в самых неожиданных местах и в самое неподходящее время. Мысли, еще не ставшие четко отточенными фразами, неслись и роились в его голове. Ему было нестерпимо жаль терять их, но одновременно он никак не мог превратить их в нечто законченное, пригодное для публичного чтения, а главное – свое, а не чужое, срисованное, слепленное, скопированное, снятое с чужих мыслей, переживаний, чувств или даже снов.
Он чувствовал каким-то шестым чувством, вторым нутром своим, что вот сейчас, в этот самый миг проносится тот самый образ, или мысль, или же словесный оборот, который он искал очень долго, может быть, часами и даже днями. И тогда он мог взлететь с уютного дивана, соскочить от сытного обеденного стола или отвлечься от просто интересной книги, чтобы дрожащей рукой записать, запечатлеть на бумаге пришедшую в голову острую мысль или запечатлеть удачный образ.
 Со временем, поняв, что за усиленной работой мысли, как правило, обычно следует хоть самое минимальное озарение и, не желая терять попусту вдруг явившиеся точно ниоткуда нужные мысли, он взял за правило иметь в своих карманах  записную книжку.



* * *

И вот когда он уже вконец измучился и отчаялся продвинуть свой роман сколько-нибудь вперед, в ночные его сны, больше напоминающие полубредовое забытье, так вот, в эти сны начала являться ОНА…


Глава 5: Сны историка. Ночная посетительница.


…Потом, когда они встретились в реальности, когда он нашел, наконец, свою Музу вживую, он ясно осознал, что все эти годы подспудно думал и мечтал только о ней, о той девушке, которая десять лет назад так внимательно слушала его лекцию в библиотеке им. Ленина, глядя на него широко раскрытыми зеленоватыми глазами с пушистыми ресницами.

* * *

Да он грезил о НЕЙ всегда, чего уж тут говорить, но в мечтах своих ему виделась не просто особа женского пола из плоти и крови, способная удовлетворить его физические потребности. О, отнюдь не только это! Хотя, в конце концов, он был вполне здоровый и еще совсем не старый мужчина. Но женщина, которую он искал, она должна была заполнить его душевную пустоту, она должна была воистину стать его Музой в работе над романом, который он начал потихоньку писать спустя несколько недель после развода с Ларисой, своей первой женой.

* * *

...Накануне той ночи, когда ОНА приснилась ему впервые, историку не писалось вообще. Но он старательно просидел весь день и вечер за столом, прокручивая уже написанное и в тщетной надежде родить что-нибудь новое. И весь тот день накануне ЕЕ первого визита измученную душу историка почему-то не покидало волнующее предчувствие какого-то выдающегося события, которое, несомненно, должно было изменить всю его дальнейшую жизнь.

* * *

В эту ночь он спал особенно беспокойно, тревожно, часто просыпался и вскрикивал со сна.
Часу в третьем ночи историк открыл глаза от странного предчувствия, что в своей собственной кровати он находится не один. То есть поначалу-то он почувствовал, как будто в ухо ему дует очень ласковый и нежный ветерок. Дуновение было таким трепетным, почти невесомым, что историк ощутил его как легкую и очень приятную щекотку. Спустя несколько мгновений ощущение ветерка, дующего в ухо, повторилось. Историк потер ухо, надеясь тем самым избавиться от щекотки, но не тут-то было!
Он с трудом разлепил сомкнутые тяжелым сном веки ...и от неожиданности подскочил на кровати – в ногах его сидела женщина... Дама эта, если она, конечно, являлась существом из плоти и крови, была высокой, плотного телосложения с большой грудью и полными бедрами, хотя это отнюдь не лишало её какой-то особой кошачьей грации. Роскошные ее волосы, ниспадающие на плечи, были вообще непонятно какого цвета – то ли каштанового с рыжеватым оттенком, то ли русого. Большие, чуть удлиненные глаза под опушкой длинных, густых ресниц, казалось, тоже неуловимо меняли цвет - становились то зеленоватыми, то карими, то золотистыми. А еще... еще историка в первую же ночную встречу свел с ума ее взгляд... Впрочем, она вся произвела на несчастного книжного затворника колоссальное, неизгладимое впечатление, казалось, будто к нему снизошла с небес сама богиня … снизошла и вот так, запросто, уселась к нему на кровать… И взгляд, которым она на него смотрела во сне, пробуждал в несчастном историке многие забытые с уходом от жены чувства. Но мы не хотим, чтобы уважаемый читатель подумал о нашем герое что-то плохое, ибо нельзя же, в конце концов, заводить любовную интрижку, пусть и самую легкую, с призраком!?
Вся фигура женщины в тусклом ночном свете была окутана таинственным зыбким полумраком…

* * *

Самым странным в этой сцене было то, что историк почему-то совершенно не испугался неожиданному появлению в своем доме и на своей постели призрачной красавицы. Он только очень удивился.
- Ты – кто? – Спросил историк, почти совсем просыпаясь.
Незнакомка тряхнула роскошной гривой волос и, чуть склонив голову на бок, лукаво посмотрела на полусонного мужчину:
- Вот уж совсем глупый вопрос! Глупее может быть только ответ: «Я – женщина». И тем не менее, это действительно так. Я – женщина.
«Но ведь ты же призрак, как же ты можешь быть женщиной?» - хотел уже, было, сказать историк, но почему-то поостерегся. Мало ли, что там у этих женщин вообще может быть на уме? А вдруг она и вправду живая?
- Но что ты тут делаешь, и как ты сюда вообще попала?
- Как это «что я тут делаю»? Вот, в гости к тебе пришла, а ты, видно, и не рад вовсе, моему приходу, да?
Эти слова незнакомки, сказанные тем более таким чарующим, чуть хрипловатым голосом, почему-то вконец смутили несчастного книжного затворника.
«Как я могу быть рад или не рад, если я даже не знаю твоего имени и вообще не знаю, кто ты такая? Может, ты все-таки призрак?» - Но вслух он опять-таки ничего этого не сказал – побоялся или постеснялся. Вдруг они обидчивые, эти привидения, тем более такие красивые?
И тут историка вдруг охватило страстное, неизбывное желание дотронуться рукой до сидящей на его постели призрачной женщины. Но он, опять же и это не осмелился сделать, а осмелился лишь спросить:
- Но кто ты? Я даже не знаю твоего имени?
В ответ таинственная пришелица только небрежно отмахнулась рукой:
- Да это совершенно неважно, а важно то, что я знаю, кто ты. – Тут ночная визитерша, прищурив глазки, внимательно посмотрела на сидящего в кровати мужчину и ткнула пальцем ему в грудь. – Ты – историк! И я даже знаю, что ты пишешь книгу. Вот только не знаю, про что. Но льщу себя надеждой, что со временем ты мне сам об этом расскажешь, правда? А теперь давай, рассказывай что-нибудь интересное, а то мне скучно! – С этими словами прекрасная незнакомка вдруг подняла подол своего невесомого, почти совсем прозрачного платья и закинула ногу на ногу, при этом историку почему-то показалось, что под подолом на бесстыжей красавице не было вообще ничего... Вот пусть читатель сам и догадается, чем там не было...


* * *

Мерцая и переливаясь призрачным светом, женщина, начала внимательно рассматривать немудреное жилище историка, точнее, спально-рабочую часть этого жилья. Поскольку последние дни историк был особенно занят своим романом, то вечером он не тратил время на переход в спальню, а когда глаза уже ничего на экране не видели и мозг отказывался что-либо соображать, он просто раздевался и валился спать прямо здесь,  на стареньком потертом диванчике, покрытом темно-зеленой замшей.
Оглядев рабочий уголок историка, призрачная дива, прищурив глазки, лукавым кокетством посмотрела на мужчину, продолжавшего пребывать в состоянии легкого обалдения:
- Сколько у тебя тут книг! – Явно с восхищением произнесла красавица. – А что, ты их уже все прочитал?
- Да нет, не все. – Тут историку, непонятно почему, вдруг стало стыдно за то, что он не все свои книги успел прочитать.
- А сколько прочитал?
- Да не знаю я, не считал.
- Как это не считал?! Хм, как-то даже странно такое слышать, - загадочно промурлыкала таинственная незнакомка. – Ну, половину-то хоть прочитал? А сколько проработал, а, историк?
«Нет, ну это вообще черт знает что такое?! – Тут историк невольно с уважением подумал о призраках, которым знакомо слово «проработал» по отношению к книгам. Да какое...» - Но вслух он опять же не осмелился всего этого сказать:
- Да не знаю я! А какая, собственно, тебе разница?
- А вот такая! Сама знаю – «какая разница» - зеленоглазая чертовка приняла вдруг горделиво-вызывающую позу и посмотрела на вконец обалдевшего историка свысока. – Такая, что я твоя муза! – С этими словами ночная визитерша показала историку язык и исчезла, как будто ее и не было только что в комнате...

* * *

Начиная с этой ночи, в домик у лесного озерка, в котором историк вот уже столько месяцев жил полнейшим затворником, с завидным постоянством принялась наведываться одна и та же женщина-призрак, одетая в летнее платье цвета сирени. Платье это при ближайшем рассмотрении почему-то оказалось совершенно прозрачным, а под платьем... М-да и почему эти призраки такие бесстыжие, наверное на погибель вот таким вот несчастным историкам?..

* * *

Сидя обычно на кровати историка, прекрасный призрак склонял голову на плечо и, глядя Кадышеву прямо в глаза, лукаво-кокетливо улыбался. Отнюдь нельзя было сказать, что являющаяся историку в его снах женщина была какой-то писаной красавицей, однако, она обладала таким чарующим шармом, что Кадышева тянуло к ней непреодолимой силой, а после ее ночных визитов он всегда просыпался в холодном поту и с неизбывной щемящей тоской в душе.
Ночная визитерша напоминала историку ту самую девушку, с которой он познакомился в Ленинке, когда делал обзор на тему новинок военно-исторической литературы. Те же зеленовато-карие глаза, та же немного кокетливая, немного зазывная улыбка и те же крупные женские формы…



* * *

Между тем, определенные обстоятельства все больше заставляли историка поверить, что ночами к нему в гости в виде загадочного и прекрасного призрака приходит именно его Муза.
Уже буквально во второй свой визит к историку таинственная незнакомка повела себя так, будто жила у него в доме добрых сто лет. Она уселась, по обыкновению, к нему на кровать и, подперев свою прекрасную головку согнутой в локте рукой с самым укоризненным видом уствилась на сонного историка:
- Так, значит, мы опять ничего сегодня днем не написали!
- Как?.. Что?.. Откуда ты знаешь?.. – Историк был поражен, изумлен до глубины души. Дело в том, что как раз перед этим ночным визитом призрачной королевы у него действительно был на редкость плохой день в его творчестве. Но откуда она узнала?
- Ха-ха-ха, - незнакомка ответила ему смехом, но смех это совсем не был злым. Он скорее был добродушно-ироничным. – Я все про тебя теперь знаю. Даже знаю, что ты пишешь роман про Наполеона, вот! А женщине, между прочим, интересно, мог бы и рассказать, однако. – Историку тут показалось, что призрачная красавица обиженно надула губки. Кадышев схватился за голову: «Нет, это черт знает что такое! Мало того, что посреди ночи является непонятно откуда и как, так еще и рассказывай ей про Наполеона!» В такие мгновения историк ощущал себя очень близко к тихому помешательству...

* * *

В другую ночь призрачная дива вдруг заявила, причем, сделала это совершенно безаппеляционно:
- Так, опять днем ничего не писал!
- Ну не писал, что ж делать-то, не всегда же пишется... – пробубнил историк в ответ, избегая смотреть в меняющие цвет глазки. Он уже почти не удивлялся ни полной осведомленности призрака в его творческих делах, ни тому факту, что ночная визитерша позволяет себе столь бесцеремонно вторгаться в столь интимный для всякого создателя творческий процесс.
- И не гулял вчера совсем, даже на улицу не выходил... Бедненький, - ночная дива протянула к нему серебристую дрожащую руку, и историк почти телесно ощутил ласковое и нежное, почти невесомое, поглаживание...
- Ну не гулял, все хотел расписаться...
- Все! Пошли гулять теперь со мной! Вставай!
- Да ты что, - историк чуть не задохнулся от ужаса, - я же не одет, в одних трусах, да и ночь на дворе , и , кажется , я вообще сплю… - Тут историк бросил опасливый взгляд на более чем скромный наряд своей ночной гостьи: - А ты... ты что ж в этом платье выйдешь на улицу?!
- Так! - Тут дива встала во весь рост и уперев руку в плотное бедро, заявила: - Ну-ка быстро скажи, чем тебе не нравится мое платье? Разве оно не красивое?
- Да, но оно ведь абсолютно прозрачное, а под  ним у тебя ничего...
- Ну и что, - прервала историка ночная дама, - подумаешь, какая ерунда! Зато представляешь, как мы будем с тобой смотреться – ты в семейных трусах, а я в прозрачном платье на голое тело! – И стервочка заливалась своим чарующим хрипловатым смехом, приводящим историка в полное замешательство и ...вызывающим у него нешуточное желание. – А может мне вообще это платье снять, как ты полагаешь? Вот как скажешь, так я и сделаю.
Историк опять хватался за голову: «боже ж ты мой, я, кажется, попаду в сумасшедший дом, но только теперь уж непременно вместе с ней...»

* * *

…Она приходила к нему почти каждую ночь и всегда ближе к рассвету.
Интересным было то, что каждый раз визиты таинственной посетительницы несли с собой что-то иное. Однако всегда поведение женщины оставалось непредсказуемым. То она заводила с ним какие-то запутанные философские или литературные споры, а когда он пытался припереть ее в угол логикой своих доказательств, она тут же показывала ему язык и исчезала. Нередко они просто болтали ни о чем и обо всем - об утренней росе на траве, о птицах, поющих среди листвы кленов, в изобилии растущих вокруг его избушки, о небе и о звездах, о религии и войнах.
Женщина много смеялась и шутила, причем, шутки ее далеко не всегда были приличными, а женский смех получался таким заразительным, что Кадышев невольно очень сильно возбуждался.
Не менее интересным было и другое обстоятельство. Женщина всегда являлась по ночам, точнее на исходе ночи, когда только-только начинал брезжить рассвет. Она не приходила к нему в те ночи, когда он забавлялся с другими женщинами, но зато таинственная незнакомка тут же являлась на следующую ночь после этого. И ему казалось, боже мой, ну чего не привидится человеку во сне? Да нет же, он видел это всегда совершенно явственно! Так вот, ему чудилось, что эта таинственная незнакомка будто бы укоризненно грозит ему своим длинным ухоженным пальчиком. А однажды... Это было совсем недавно, после ночи, которую он провел с другой женщиной, которая  перед прекрасным призраком выигрывала лишь тем, что была живой, реальной. Так вот его ночная посетительница явилась к нему, и между ними состоялся весьма примечательный разговор, который потом отпечатался в воспаленном мозгу историка совершенно явственно, как будто он беседовал с живой, реально существующей женщиной.
Явившись к нему ближе к утру, его призрачная красавица первым делом совершенно безаппеляционно заявила историку с укором:
- Ну как ты можешь спать с другой женщиной, если есть я?
- Но ведь ты... - Он очень стеснялся выговорить это слово, будто боялся обидеть свою странную собеседницу, - но ведь ты... неживая...
- Кто это тебе сказал такую глупость? - вполне натурально возмутилась женщина-призрак. - Очень даже живая! Можешь сам потрогать и убедиться. Ну, где ты хочешь меня потрогать? В каких местах? Может быть тут, - и она клала ладонь на свою полную грудь и принималась поглаживать ее тяжелый купол, - или тут, - и ладонь ее медленно перемещалась на теплое широкое бедро?
А когда историк протянул к ней жаждущие руки, коварная эта стервочка грозила ему холеным своим пальчиком и исчезала.

* * *

А однажды, как всегда заявившись к историку после ночи, которую он провел с то ли Ниной, то ли Ирой, подсунутой ему друзьями, его ночная призрачная посетительница уселась на него верхом и, склонившись над ним всем своим призрачно-прекрасным телом, заявила:
- Будешь трахаться с другими, я тебя съем! Ам! – И тут случилось вообще неописуемое. Его собственный кот Тихон, который вообще-то и до сих пор во время визитов зеленоглазой стервочки вел себя несколько возбужденно: выгибал спинку, шипел и тихо мурлыкал; так теперь, как только призрачная красавица произнесла эти слова, Тиша одним стремительным прыжком оказался у нее на спине и, протянув в сторону своего горемычного хозяина лапу, угрожающе зашипел, как будто тоже хотел его поцарапать. Теперь в глаза историку смотрели две пары зеленых глаз. Причем, Тиша проявлял абсолютно полную солидарность с пришелицей, как будто историик и не кормил на убой пушистого нахала рыбой и сметаной.
На следующее утро историк, чувствуя уже, что натурально сходит потихоньку с ума, решил поговорить с котом. Во до чего зеленоглазая довела его!
- Тиша, миленький, ну скажи мне, пожалуйста: тетя ночью приходила в таком платье, таком... в общем сиреневом... Очень красивая тетя... Ты к ней на спинку еще запрыгнул... А, Тиша, ты помнишь это? – И почему это коты не разговаривают, черт возьми?!
Котяра презрительно равнодушно посмотрел на хозяина, зевнул во всю пасть, вытягиваясь при этом всем телом, а потом принялся старательно вылизывать свою правую переднюю лапу. Историк с самым идиотским видом сидел и смотрел как мелькакет розовый кошачий язычок, приглаживая белую шерстку. Решив, что лапа уже достаточно вылизана, Тихон перенес водные процедуры на свою хитрую и наглую мордашку: теперь он облизывал левую переднюю лапу и тут же тер ею морду и так повторялось раз за разом. А историк сидел и раскрыв рот смотрел, как кот все это делает и даже поймал себя на нетерпеливой мысли: «Господи, ну сколько ж можно себя вылизывать?! Я же его спросил о чем-то, почему же он молчит?»
Да... вот оно как бывает, когда пообщаешься с ночными призраками, да еще с красивыми...

* * *

...Призрачная женщина называла его не иначе как «историком». И порой бедному историку казалось, что вот эта вот рыжеватая стерва, которая чуть ли не каждую ночь является к нему в гости и то вызывающе кокетничает, доводя его почти до безумия, то так заразительно смеется, что он тоже присоединяется к ней, так вот, ему казалось, что она то и есть его долгожданная Муза!..


* * *

Наяву эта женщина не приходила. И этот факт терзал и без того измученного жизнью Кадышева едва ли не больше, чем незаконченность романа о Наполеоне и невыход до сих пор в свет диссертации историка о русском офицерстве.
И установилась некая закономерность, очень даже прелюбопытный факт: в ночь, когда ночная визитероша посещала историка, на следующий день и даже последующие несколько дней подряд написание его романа шло как по маслу, а вот если она не приходила, историк тогда и строчки написать не мог. Чудеса да и только!
Ну как тут, скажите на милость, не задуматься всерьез о существовании где-то реальной женщины, похожей на эту, призрачную и прекрасную?!

• * * *

И он принялся за поиски. Он искал ее в московском метро и на столичных улицах, в театрах и библиотеках, в многочисленных городских кафе и даже в подворотнях старых московских улочек – все тщетно! Его ночи заполнялись таким дешевым суррогатом, что по утрам его только что не тошнило.

* * *

Где-то очень глубоко, в подсознании Кадышев уверен был, что рано или поздно он встретит ее живую, в реальной жизни, женщину из плоти и крови…



Часть I: Наташа и историк. Знакомство с героями.


«Она идет по жизни смеясь
Она легка как ветер
Нигде на свете она лицом
не ударит в грязь.

Испытанный способ решать вопросы,
  как будто их нет.
                Во всем видеть солнечный свет.
Встречаясь и прощаясь, не
                огорчаясь, что прощания легки, а
                встречи на раз

В гостях она как дома, где все
                знакомо.
Удача с ней, жизнь удалась
И все без исключения с
восхищением смотрят ей вслед.

И не замечают, как плачет ночами
Та, что идет по жизни смеясь».

Андрей Макаревич,
“Та, что идет по жизни смеясь”.


Историк некоторое время сидел молча, прислушиваясь к шуму пароходного мотора. Потом закрыл глаза и какое-то время еще посидел так, стараясь соврешенно успокоиться и настроить себя на рабочий лад. Наконец, он достал свой переносной комп, включил его, подождал, пока поднимутся винды, открыл новый лист в ворде и быстро-быстро застучал-защелкал клавишами...


«Глава 1: Париж, 20 июня 1792 года.


Казалось, людские реки текут отовсюду - один поток направлялся от Елисейских полей к площадям Вандомской и Молота и клубу Фельянов, а от него - уже рукой подать до королевского дворца. Другой людской поток, миновав Марсово поле, пройдя мимо Военной школы и Дома Инвалидов, наконец, пересек Сену и вышел к садам Тюильри слева.
С раннего утра в этот день Сент-Антуанское предместье Парижа бурлило, словно громадный перегревшийся котел. Ближе к полудню по широкому бульвару Сент-Антуан, этой большой артерии города, двинулась кричащая и вопящая людская масса. Вот она миновала Королевскую площадь, прошла мимо Ратуши, оставила позади Нотр-Дам и, наконец, обтекая оба берега Сены, устремилась все к той же одной цели - дворцу Тюильри.
Снося в неистовой, звериной злобе дома, хоть сколько-нибудь примечательные, хоть чем-то отличающиеся от грязных вонючих трущоб парижских предместий, убивая, грабя и насилуя всех, кто не носил дырявых штанов, да  красных фригийских колпаков, орущая, гомонящая толпа приближалась постепенно к Тюильри, словно гидра, охватывая его теперь почти со всех сторон. Люди в толпе были вооружены чем попало – там мелькал шипастый моргенштерн, здесь – зазубренная сабля и даже ржавый мушкет, но особенно много было широких выпрямленных лезвий крестьянских кос, а то и просто дубин.
Редкие кордоны швейцарских гвардейцев да отрядов национальной гвардии уже изготовились к защите дворца и его обитателей.
Невысокого роста розовощекий, полный человек среднего возраста смотрел из-за полуопущенных цветных штор на приближающуюся ко дворцу толпу.
К нему медленно подошла красивая рыжеволосая женщина, одетая в одну лишь ночную сорочку. Лицо женщины было бледно, глаза широко раскрыты от испуга.
- Луи, Луи, неужели ты им позволишь сюда войти?! О, это ужас, ужас!
- Туанетта, крошка моя, надо быть снисходительными, это же наш с тобой народ...
Но женщину эти  слова короля, похоже, просто еще сильнее разозлили:
- Какой народ, Луи?? Ты посмотри на них! Это - быдло, чернь, мразь, ублюдки! Я уж не говорю, что от всех от них воняет, смердит за десятки лье! И ты хочешь их впустить в наш дворец? Ну иди, веди их, заведи их в нашу спальню, положи их в нашу кровать!  Может ты им еще и меня отдашь? Иди, иди, лижи этому быдлу задницу!
- Туанетта, прекрати говорить глупости, ты несправедлива. Народ страдает, может быть, если мы будем немножко более терпимее, покладистее, беда нас минует... Не надо выпячивать, выставлять напоказ нашу роскошь...
- Ох, Луи, Луи, ох, смотри, доиграешься ты в это свое милосердие! Прикажи гвардейцам их разогнать, пока не поздно...
Людовик XVI горестно вздохнул и неспешной походкой пошел к выходу из королевских покоев, туда, где дежурила во внутреннем карауле рота бравых, рослых швейцарцев, на ходу застегивая полы роскошного парчового камзола темно-бордового цвета. Казалось, он уже готов был отдать гвардии тот самый приказ, о котором так страстно просила его жена. Подойдя к дверям, Луи, однако, вдруг нахмурил брови, постоял так с минуту, потом напялил себе на голову красную фригийскую шапку и, резко развернувшись, пошел к балкону, за которым бесновалось людское море.
В это самое время на галерее одного из расположенных вблизи от Тюильри дворцов стоял очень худой, тщедушный, болезненного вида юноша, почти мальчик, невысокого роста, с длинными прямыми волосами, спадающими на угловатые плечи. Юноша, по всей видимости, относился к военному сословию, однако, был очень беден. Его башмаки давно прохудились, в панталонах сквозили дыры, а мундир поручика артиллерии, в который он был облачен, настолько поизносился и потерся, что, казалось, сделай юноша только одно резкое движение и ткань треснет и поползет по всем швам. Тысячи таких офицеров, голодных, нищих и босых, толпами бродили по улицам больного революцией города. И этот ничем бы от них не отличался, если бы не горячечный блеск в больших глазах странного серо-стального цвета.  Эти глаза одновременно пугали и завораживали, отталкивали и притягивали, а блеск их поражал людей так сильно, что, один раз взглянув в глаза странного юноши, они уже не могли забыть его цепкий, завораживающий душу взгляд.
Вот и сейчас стоявший рядом с юношей Бурьенн, его друг, еще со школьной скамьи, поочередно переводил взгляд с площади, заполненной толпой на лицо своего приятеля. Лицо худощавого юноши было очень бледным, его губы пересохли и шевелились. А его страшные серые глаза горели лихорадочным блеском. Можно было подумать, что молодой человек страдает запущенным легочным заболеванием.
- Наполеоне, Наполеоне, что с тобой? - обеспокоенно вопрошал Бурьенн.
Тем временем, многочисленная толпа с женщинами и детьми подошла ко королевскому дворцу уже почти вплотную. Среди многоголосового шума все чаще слышались выкрики: “Эй, повар, покажи свою розовую лысину!”, “А где рыжая повариха?”, “Гони ее сюда!” “Мы ее …» - неслась площадная брань.
...Молодая рыжеволосая женщина была смертельно бледна.
- Луи, Луи, прикажи же ты разогнать толпу! Ты не можешь позволить им войти во дворец! Мы потом год не отмоемся от их вони и дерьма!
- Туанетта, прекрати истерику...
А толпа бесновалась все громче, скандируя многоголосой глоткой:
- Повара!!! Повара!!! Мы хотим видеть повара!!! - И странный крик этот летел на балюстрады Тюильри, отдавался эхом в роскошных его анфиладах и коридорах, поднимался ввысь над дворцом в голубое небо и там сам собой умирал, а потом возвращался снова, исторгаемой многосотенной парижской глоткой:
- Повара!!! Повара хотим!!!
Король, тяжело вздохнув в очередной раз, отодвинув рукой тяжелую портьеру, сделал еще шаг по направлению к балкону. Туанетта буквально повисла у него на шее:
- Луи, Луи, заклинаю тебя нашими детьми, не выходи, не выходи к ним! Прикажи гвардейцам их прогнать!
Людовик мягко, но решительно отстранив жену, наконец, вышел на балкон. Подняв вверх пухлую белую руку, он приветственно помахал ею в воздухе.
Толпа восторженно заревела.
- Эй, повар, а где твоя рыжая шлюха? А ну тащи ее сюда! Мы с ней позабавимся! Га-га-га!!!
А Луи, он же Людовик XVI, как ни в чем ни бывало, не говоря ни слова все улыбался и кланялся бурлившему внизу людскому морю. В глубине королевских покоев во весь голос рыдала рыжая Туанетта.
...“Чахоточный”, увидев, как Луи Бурбон подобострастно кланяется во все стороны толпе, наконец, разжал плотно сжатые бледные губы и процедил сквозь зубы, словно нехотя:
- Дурак он, дурак и трус! Зачем он им кланяется? Их бы из пушек, картечью, человек 500-600 уложить, остальные сами разбегутся.
- Что ты там бубнишь себе под нос, Наполеоне?
- Да так, ничего, тебе видно послышалось... – юноша что-то тщетно искал, роясь в карманах своих поношенных старых панталон, потом вздохнул: - ладно, пошли в казарму, даже на булочку с кофе денег нет. А нам еще пушки надо чистить сегодня...


Глава 2: Тулон, сентябрь-декабрь 1793 года.


"Чертов городишка, - думал про себя генерал Карто, в очередной раз склонившись над картой и пытаясь собрать воедино все оперативные сведения. – И сколько можно тут торчать! Ведь ясно же, что пока англичане не прекратят снабжать Тулон с моря, город будет неприступен! А вчера был ранен начальник артиллерии Даммартен. Как некстати! Так этот проклятый корсиканец, Саличетти привел с собой какого-то юношу с невообразимой фамилией, то ли – Буонарота, то ли – Буоналетти, во, кажется – Буонапарте. Саличетти заявил, что этот мальчик – капитан артиллерии и теперь будет командовать всей артиллерией здешней нашей армии. Нет, они там в Конвенте совсем с ума посходили! Неужели нельзя было прислать кого-то постарше и посолидней?!"

• * * *

Молодой человек, когда-то неистово обличавший Луи в трусости, но уже в чине капитана артиллерии, каждый божий день взбирался по лестнице на самый высокий бруствер. Он не случайно облюбовал себе этот импровизированный наблюдательный пункт. Ведь с него весь Тулон был как на ладони. Артиллерии у него, конечно, мало: всего лишь два 24-мм да два 16-мм орудия, да еще две мортиры в придачу. Не густо, совсем не густо. Но если обеспечить прицельный огонь… Капитан снова, уже в который раз за последние дни все смотрит и смотрит, вглядывается до боли в глазах в укрепления вражеского города.
Пока что над ним все смеются. Но ничего, его час обязательно придет. Он знал, почему все его считают здесь заносчивым выскочкой. На днях во время очередного бестолкового военного совета он осмелился прервать споры генералов Карто, Донне и Дюгомье. Ткнув пальцем в точку на карте города с названием Эгильет, он сказал всего лишь два слова: "Здесь – Тулон", а они стали смеяться. Бонапарт скрежетнул зубами. Ничего, придет и его час.

• * * *

Штурм в начале ноября прошел неудачно. А все потому, что командовавший в этот день бездарный Донне приказал отступать в самый решающий момент. Что ж зря что ли он, артиллерийский офицер, место которого исключительно у пушек, ввязался в пехотный бой и был ранен?! Ничего, его час еще придет.

• * * *

В начале декабря на очередном обсуждении дальнейшего плана действий Бонапарт уже в который раз отстаивал свой план нанесения главного удара по Эгильету. То ли лихорадочный блеск его глаз, то ли весь его вид энергичного, увлеченного своим порывом молодого офицера, неожиданно произвел впечатление на одну почтенную матрону. А та оказалась женой самого руководителя осады генерала Дюгомье. Своему супругу эта женщина однажды сказала, указав взглядом на тщедушного артиллериста:
- Слушайся этого мальчика, он умней тебя…

• * * *

И он возглавил этот решающий штурм, конечно, не без поддержки Саличетти и Робеспьера-младшего. Но эта женщина… Когда она на него смотрела, Бонапарту на миг почудилось, что она проникает во всю глубину его дерзской, мятежной души. Если бы не она, капитан был в этом почти убежден, - Дюгомье так бы и не согласился доверить ему, никому не известному доселе артиллеристу, руководство штурмом. Но теперь он сделает все, что нужно. Он покажет, на что он вообще способен.
Снова и снова он взбирается на самый высокий бастион, чтобы в очередной раз осмотреть вражеские укрепления. Он спит рядом с пушками, беспрестанно проверяет боеготовность всех вверенных ему орудий, нередко сам заряжает орудия, сам наводит их  и даже сам стреляет. Дюжие канониры почти с материнской жалостью смотрят на этого мальчика, такого худого, что, казалось, подуй ветер посильнее и его тут же унесет в море. И... во всем стремятся ему помогать. Ведь этот «мальчик» может случайно упасть, подвернуть ногу, пораниться, а что если они за этим не уследят?.. Это – грех, большой грех... А он... он просто заражает их своей нечеловеческой, невиданной энергией...
Наконец, Бонапарт устанавливает батареи так, как уже давно хотел, и они бьют, бьют, бьют прицельным огнем по укреплениям Тулона. Но ему этого мало. Неугомонный! Он напрашивается возглавить атаку запасной пехотной бригады. После долгих проволочек комиссары Конвента наконец-то дают ему на это «добро» и присваивают капитану Бонапарту чин майора. И вот когда общий штурм атакующей во фронт 7-тысячной колонны опять захлебнулся, приход именно его бригады решает исход дела.
17 декабря 1793 года от Рождества Христова Тулонское дело, наконец, завершилось успехом, на следующий день началось повальное бегство из города всех, кого англичане согласились взять с собой на корабли. Тулон сдался на милость победителя. А 24-летний майор Бонапарт получил чин бригадного генерала. Начало было положено. На европейском небосклоне взошла новая звезда…


Глава 3: 13 вандемьера 1795 года.


Мюрат никак не мог понять, почему он должен выполнять приказы этого коротышки. Он почему-то сразу понял, что главным из двух что-то взволнованно обсуждавших людей в этот вечер был именно этот худощавый офицер невысокого роста, с длинными прямыми волосами до плеч, хотя рядом с ним стоял надменно откинув назад голову с большими залысинами никто иной, а сам правитель Директории Поль Баррас. Но Мюрат смотрел только на худощавого офицера. Может быть потому, что тот тоже был одет в военный мундир, хотя и не был кавалеристом? Ведь и сам Мюрат вот уже несколько лет как отдал всего себя военно-кавалерийскому делу.
Наконец эти двое закончили совещаться, а перед этим худощавый что-то быстро и уверенно показал лобастому на карте города. Лобастый в ответ только бросил пытливый взгляд на собеседника и будто нехотя проронил:
- Назначаю вас, генерал, командующим войсками парижского гарнизона. В случае нужды разрешаю применять крайние меры на ваше усмотрение…
Потом лобастый ушел, а худощавый военный с волосами до плеч еще долго смотрел, как красиво пляшет под Мюратом конь:
- Здорово это у тебя получается, - наконец произнес с легким оттенком зависти худощавый офицер, которого Баррас назвал генералом. – Ты – кавалерист? В каком полку служишь? Кто командир? – Офицер бросал свои фразы резко, отрывисто, а Мюрат все никак не мог уразуметь, почему он должен слушать и отвечать на эти вопросы? Но он слушал и отвечал…
- Ты привезешь мне завтра сюда пушки. Я знаю, в артиллерийском парке в Саблоне есть около 40 полевых орудий. Мне надо, чтобы к завтрашнему утру часть из них стояла здесь, у главных ворот, а другая часть должна блокировать все главные подходы к этой площади. Если выполнишь все в точности, как я велю… Ты в каком чине? Капитан? Завтра будешь бригадиром, если вовремя привезешь пушки!..
Со своей задачей капитан Мюрат справился блестяще – пушки были доставлены в срок. А потом Мюрат стал свидетелем чудного действа. Неистовая, орущая толпа со всех сторон двинулась к зданию, где заседала управляющая городом Директория. Но на этот раз к толпе никто не вышел и никто ей не кланялся. Толпу встретили густые кордоны гренадер с заряженными ружьями, а в промежутках между стрелками в лучах восходящего осеннего солнца грозно сверкали жерла полевых орудий.
...Мюрат стоял рядом с худощавым генералом, который находился в самом центре позиции, в окружении пушек и орудийных расчетов, сжимавших в руках горящие фитили. Сам генерал был очень спокоен, хотя и бледен, в правой руке он сжимал обнаженную шпагу и все всматривался в противоположную сторону площади, откуда должны были появиться первые толпы жителей мятежных предместий.
И они появились. Одетые кое-как, вооруженные чем попало, люди надвигались плотной массой и что-то беспрестанно выкрикивали. А Мюрат все смотрел на худощавого военного и поражался его спокойному хладнокровию. Ведь огромная, дико орущая толпа, ежеминутно приближалась, вот до нее осталось 600, 500, 200 шагов... Лицо коротышки военного с обнаженной шпагой в руке будто было высечено из мрамора… 150, 100 шагов…
Наконец, он резко взмахнул своей шпагой и отрывисто крикнул: "Из всех  орудий картечью… Огонь!"
Мюрат на несколько минут оглох от грохота, а всю площадь заволокло дымом. Когда дым рассеялся, кавалерист увидел, что на мостовой то здесь то там уже видны горки неподвижно лежащих людей, вокруг которых растекались какие-то темные лужи.
Худощавый офицер продолжал невозмутимо смотреть вперед, где уже собиралась новая толпа, еще многочисленная, хотя и заметно поредевшая.
- Пушки заряжай! Гренадеры готовься к бою! – И снова последовал молниеносный взмах шпаги. – Огонь!
Площадь снова заволокло дымом, то здесь, то там падали люди сраженные оружейными выстрелами. Тем временем пушки были снова заряжены, а отстрелявшие гренадеры присели, дав возможность прицелиться из ружей заднему ряду.
Худощавый военный с бледным лицом некоторое время поджидал, пока толпа подойдет ближе, а потом вновь коротко взмахнул своей смертоносной шпагой:
- Из всех видов оружия… Огонь!
Больше они не осмелились двигаться вперед. Подвывая, словно раненный зверь толпа рассеялась, оставив на мостовой лежать многие десятки трупов.
Все было кончено. Худощавый военный с бледным лицом из бригадных стал дивизионным генералом. Вдобавок Бонапарт получил в подарок от директора Барраса в жены Жозефину Богарне, бывшую содержанку этого же Барраса, а в качестве свадебного подарка – должность командующего Итальянской армией.
Капитан Мюрат, правда не на следующий день, но в следующем году действительно стал бригадным генералом. А 20 января 1800 г. Йоахим Мюрат породнился с первым консулом Бонапартом, взяв в жены его сестру 18-летнюю Каролину. Отныне и вплоть до «битвы народов» под Лейпцигом биография первого кавалериста Европы будет тесно связана со стезей худощавого артиллерийского генерала, пробившего себе дорогу к власти и славе исключительно своей шпагой».



• * * *

Историк-архивист Владимир Викторович Кадышев настучал эти последние слова на клавишах своего переносного компа, поставил многоточие и закрыл кавычки. Теплоход надсадно загудел трубами, возвещая пассажирам о приближении к очередному захолустному порту русской глубинки.


Часть II: Наташа и историк. Продолжение знакомства с героями.


Глава 1: Зачем красавицам маркиз де Коленкур?


“А любовь, где же она, эта настоящая любовь, прекрасная как весна и неповторимая как наша молодость? Где оно, это светлое и чистое чувство, которое дается однажды и на всю жизнь?” - спросит нас уважаемый читатель и будет, несомненно, прав. «Спокойствие, - ответим мы любопытному путешественнику по страницам нашего романа. - Хотите любовь, будет вам и любовь.”

• * * *

…Он встретил ее очень жарким летом в пыльной и душной российской глубинке, встретил совершенно случайно, когда уже потерял, казалось бы, всякую надежду найти свою призрачную ночную пришелицу в реальной жизни.
Потом он долго пытался вспомнить, где, ну где же, в самом деле, он видел уже и эти разноцветные волосы, вольно разбросанные по полным покатым плечам, эти кошачьи глаза почти изумрудного цвета, а главное – эту ее улыбку – одновременно целомудренную и поощряющую, манящую и запрещающую, соблазняющую и застенчивую. Так может улыбаться только женщина, явно желающая понравиться своему избраннику.

• * * *

В тот день Кадышев возвращался теплоходом из очередной своей занудной научной командировки по музеям и историческим местам Поволжья. По техническим причинам его теплоход был вынужден остановиться в каком-то поволжском захолустье для срочного проведения ремонтных работ. Всех пассажиров на это время попросили покинуть борт теплохода. Возбужденно галдящая, досужая толпа вывалила на пристань. Вместе со всеми спустился и Кадышев и стал осматриваться в поисках какого-нибудь прохладительно-питейного заведения и закусочной. Причал был как причал, не лучше и не хуже всех прочих причалов в средней полосе России.
То лето выдалось вообще на редкость сухое и жаркое. Стояла середина июля. Вот уже недели две, как с неба не падало ни капли живительной влаги. Асфальт тротуаров к полудню раскалялся до такой степени, что становился мягким. Толстые тетки продавали подтаявшее мороженое. Бабки бойко продавали семечки, сушеную рыбу, да огурчики-помидорчики домашнего соления, мимо лениво прогуливались стражи порядка, и обе стороны – и бабки и милиция делали вид, будто не замечают друг друга. Нехотя перелаивались собаки, под лавкой возле закрытого пивного ларька лениво нежился на солнце толстый немытый рыжий котяра, где-то вдали слышалось куриное квохтание. Над городом клубилось удушающее марево, вобравшее в себя выхлопные газы запрудивших улицы машин, гарь шашлычных костров и просто душный воздух сухого лета. Цвели садовые цветы. Девушки надели мини юбки, и ходить по улицам стало просто невмоготу. В общем, все было как всегда, ничего особенного. Таких вокзалов в провинциальных российских городах за свою командировочную жизнь историк повидал десятки.
Странно, однако, что с самого того момента, когда ему пришлось выйти на берег в этом душном захолустье, историка не покидало ощущение ожидания чего-то очень важного.
А пока что Кадышев проклинал строителей теплохода, на котором ему довелось сюда приплыть, а также всю его команду во главе с капитаном, равно как и свою горемычную командировочную жизнь, при которой он должен был постоянно мотаться по российским городам и весям. С третьим гудком он выключил свой переносной комп, захлопнул его крышку и всунул орудие своего труда в сумку. Историк спустился по трапу и пошел вдоль причала, надеясь купить в ближайшем продуктовом себе в дорогу хотя бы плавленых сырков с лимонадом, но продуктовый, как назло, оказался закрыт.
Историк снял легкую летнюю куртку и, заметив стоящую в закутке палатку с прохладительными напитками, немедленно поспешил к ней, чтобы напиться. Позднее он часто прокручивал в своей памяти этот момент. Что было бы, если бы он не сошел тогда с теплохода на берег и не пошел бы искать себе выпить что-то холодное? А потом с купленной баночкой фанты не сел бы на эту самую, богом посланную тенистую скамейку?.. Ведь можно же было просто отсидеться во время этих идиотских ремонтных работ в своей каюте, не станут же матросы, в самом деле, обыскивать каждую каюту в поисках незадачливых пассажиров. Но и сойдя на причал, он ведь вполне мог не пойти к продуктовому магазину, а просто сесть на лавке в тени и спокойно читать книгу...
И потом он долго думал над тем, что его жизнь, жизнь историка-затворника, жизнь «книжного червя», намеренно отгородившего себя от всего внешнего мира, эта его жизнь так бы и продолжала обыденно идти своим чередом. Стоило только лишь не сесть на эту самую скамейку, или сесть на другую, под солнцем, или вообще никуда не садиться, а просто пройти мимо, стороной…

• * * *

Историк  расположился на скамейке очень уютно, даже роскошно, как будто он был здесь, в этой дыре, один. Ну, право же, неужели еще кто-то, как и он может тут застрять? Нет, такое просто немыслимо. Историк осторожно водрузил рядом с собой на лавку портфель с переносным компом, поставил банку с напитком рядом, достал из бокового отделения портфеля томик мемуаров Коленкура и принялся читать, надеясь таким образом скоротать время, пока будет длиться ремонт этого проклятого теплохода.

• * * *

"…Нет, ну надо же такому случиться, чтобы машина сломалась именно в этом захолустье!" Наталья посмотрела на часы – часовая стрелка показывала 11 часов, и солнце уже прилично припекало. "Не хватало еще обгореть в этой дыре". Женщина оглянулась в поисках магазина, палатки, ларька с прохладительными напитками. Найдя то, что искала, Наташа купила себе небольшую бутылку минеральной воды и осмотрелась по сторонам в поисках какой-нибудь тени. Метрах в тридцати она обнаружила уютную скамейку, примостившуюся под тенью большого раскидистого клена. На скамейке этой сидел очень странный тип – волосы взъерошены, одет в футболку и потертые джинсы. Женщина присмотрелась получше к странноватому – оказалось, что он держит на коленях какую-то книгу, в которой беспрестанно что-то черкает карандашом или пишет на бумажках. Наталья вздохнула и даже позавидовала "странному" – вот он книгу с собой взял, а она даже ни журнала, ни газеты прихватить не догадалась. Наталья опять осмотрелась по сторонам, на этот раз в поисках газетного киоска – надо же было хоть куда-то глаза уткнуть, пока Андрей, наконец, прикатит починенный Мерседес. Газетный киоск располагался чуть поодаль, Наташа купила там пару номеров журнала "Отдохни" и снова огляделась в поисках уютной тени. Странное дело, на несколько десятков метров вокруг не было ни одной скамейки, стоящей под тенью, кроме той, на которой сидел этот взъерошенный тип с книгой. И Наташа направилась к той скамейке, на которой сидел Кадышев.
Потом, многие месяцы спустя Наташа с ужасом думала, что ведь ее Мерседес мог и не сломаться, или сломаться в каком-нибудь другом городишке, она могла не захотеть пить, или вообще оказаться в каком-нибудь другом месте. При таких мыслях у женщины по телу пробегали мурашки – ведь в таком случае они могли бы не встретиться…


• * * *


Стараясь как можно скорее преодолеть особенно обжигаемую дневным светилом территорию, Наталья решительным шагом направилась к скамейке, на которой сидел этот странный тип с книгой. Женщина остановилась в нескольких шагах от скамейки и с любопытством посмотрела на сидящего мужчину. Зрелище ей предстало, действительно, своеобразное – взъерошенный тип занял почти всю лавку, положив на нее портфель, видимо, с переносным компом и какие-то бумаги. Довершала картину баночка с фантой, стоявшая на той же лавке в отдалении. Странный тип, сидящий на лавке, периодически прикладывался к баночке, не переставая при этом что-то вычитывать, выписывать и подчеркивать в своей книге. А еще он что-то непрерывно бубнил себе под нос. Некоторое время Наташа с молчаливой улыбкой наблюдала представшую перед ней картину. "Да, что он тут один что ли, …расселся, видите ли?!" И вдруг Наташе при взгляде на этого странного человека, сидящего на скамейке и склонившегося над своей книгой, вдруг ей стало на душе очень легко и свободно, захотелось громко смеяться, или, по крайней мере, сказать что-нибудь забавное. Наташа подошла ближе и…
- Сэээр, вы позволите мне присесть? – Чуть нараспев произнесла женщина.
То что произошло далее, стоило было запечатлеть замедленной съемкой…

• * * *

Историк читал уже довольно долго, и, надо признаться, чтение это особого удовольствия не доставляло. Стиль маркиза де Коленкура легкостью не отличался, но прочитать его надо было, хотя бы для того, чтобы понять настроения Наполеона в 1812 году. "Черт, куда затерялась эта цитата?... И надо бы подсчитать какое расстояние было от Сморгони до Валевиц…" – Тут мысленные рассуждения историка были прерваны самым бесцеремонным образом:
- Сэээр, вы позволите мне присесть?
Кадышев сначала решил было просто подвинуться со всеми своими вещами на самый краешек скамейки, чтобы отгородиться как-то от назойливой помехи, а лучше вообще куда-нибудь уйти в более спокойное место. Надобно здесь признать, любезный читатель, что главный наш герой действительно отличался некоторыми странностями. Одна из них заключалась в том, что историк буквально органически не терпел, когда кто-то находился за его спиной, и уж тем более не принимал, когда посторонние люди пытались заглянуть ему через плечо и прочитать, что же он там такое пишет или читает. Не любил он также, когда кто-то мешал ему работать. "Какого черта, я же никому не мешаю, сижу спокойно, никого не трогаю…" – То была первая мысль, посетившая Кадышева в то самое мгновение, когда он услышал обращенный к нему вопрос. Вопрос этот поначалу показался Кадышеву бесцеремонным, даже наглым, ибо нарушал с таким трудом обретенный покой. Но так историку казалось только первые доли секунды.
...Голос, которым этот вопрос был задан! Господи, голос то был женский, но не просто женский, он был чуть хрипловатый, но очень мягкий, нежный, зовущий… Ощущение совершенно очевидного, острого d;j; vu вдруг пронзило сознание историка. Да он этот голос слышит, чуть ли не каждую ночь! «А вдруг? Да нет, не может этого быть!!! Господи, сделай же, чтобы это было так?!»
Кадышев начал медленно, очень медленно поднимать голову от своей книги, чтобы посмотреть на обладательницу голоса. Поднял… и вскочил на ноги, боясь тут же на месте сойти с ума от счастья, мемуары Коленкура глухим хлопком упали на пыльный асфальт, а сердце бешеным галопом устремилось вскачь…
На него в упор смотрели два чуть удлиненных озера то ли зеленовато-карего, то ли золотистого, одним словом – кошачьего цвета с широко распахнутыми длиннющими ресницами. Кадышев еще успел заметить полные чувственные, зовущие губы, тяжелую, крупную грудь, обтянутые сиреневым ситцем полные, аппетитные женские бедра. Едва историк успел окинуть все это великолепие блуждающим взором, как тут же  утонул в золотистых озерах женских глаз с тем, чтобы никогда уже больше оттуда не выплыть.
Дело в том, что перед историком сейчас стояла, неизвестно откуда появившаяся, та самая “рыжеватая стерва, богиня, королева” - назовите, как хотите, та, что приходила к нему в его снах и так сладко мучила его.
"Это – ОНА! Она – живая, живая, живая! Господи, какое это счастье, она – живая!"
Первые мгновения историк вообще думал, что он спит. Ну, бывает ведь такое – стукнуло солнышко по голове, и человек на время отключился от реальности. Потому что как же иначе, как не чудесным сном можно было объяснить представшую вдруг перед ним средь бела дня его ночную диву.
Так прошло несколько долгих мгновений. Но, боже ж ты мой, ему же, кажется, был задан какой-то вопрос? Богиня задала ему вопрос… А он… А он молчал, все равно что пришибленный… Но тут божественный голос раздался снова.
• * * *

- Молодой человек, вы меня слышите? Мне бы хотелось присесть, здесь поблизости нет больше нигде тени, а вы, извините, заняли почти всю лавку! – Наташа с любопытством смотрела сейчас на ту оторопь, в которую вогнало этого странного взъерошенного типа ее появление. При ближайшем рассмотрении оказалось, что у него очень симпатичные серые глаза, смотрящие внимательно и немного грустно. Странно сказать, но почему-то взгляд этих серых глаз напомнил Наталье отца – у того тоже были грустные глаза серого оттенка. Это воспоминание об отце заставило Наталью немного смутиться.
«Господи, да что же это за счастье! Богиня снизошла к нему и обратилась с вопросом! А он?..»
Повторный вопрос, заданный тем же, чуть хрипловатым голосом, наконец, вывел Кадышева из ступора, но зато привел обалдевшего от счастья мужчину в состояние прямо противоположное. Он начал бестолково суетиться – чуть было не уронил на землю портфель с компом, когда стал его двигать, чтобы освободить богине место, дрожащими руками водрузил портфель обратно на лавку, опрокинул недопитую банку с фантой, листы с его записями тут же разлетелись по ветру. Сам историк зачем-то вскочил со скамейки, потом снова сел на нее и, не веря своим глазам, уставился на подошедшую женщину. Хорошо еще, что у него хватило сил тороплииво проговорить:
- Да-да, конечно, извините,… садитесь…
- Спасибо. – Наташа подошла к лавке и села. Сев, женщина грациозно запрокинула ногу на ногу, придержав при этом подол платья, чтобы не помялся, и снова с доброжелательной улыбкой и любопытным интересом посмотрела на мужчину, который вот уже несколько минут не сводил с нее восхищенных глаз…
Историк мельком бросил взгляд на полное женское бедро, обтянутое ситцем, на всю красивую ногу севшей рядом с ним дамы, но, поймав на себе любопытный взгляд собеседницы, сильно смутился и отвел глаза.


* * *

"Черт возьми, - думал, между тем, историк, - не может же призрак так дивно пахнуть!? Или – может?" Кадышев вдруг подумал, что все-таки сходит потихоньку с ума. Однако независимо от своего душевного состояния, он продолжал обонять чудный аромат духов, исходящий от сидящей рядом женщины. Потом у историка вдруг возникло шальное желание протянуть руку и потрогать сидящую рядом даму, просто погладить ее нежные породистые пальцы, кожу, волосы, вдохнуть запах ее тела с тем только лишь, чтобы убедиться, что эта женщина не призрак, что она – живая.
Она, эта его зеленоглазая дива, часто являлась к нему во сне, и сейчас же, как только подошедшая женщина заговорила, ощущение явного d;j; vu внезапно появившись, уже больше не покидало Кадышева.
Этот хрипловатый, завораживающий голосок, кошачьи глазки, полные и чрезвычайно аппетитные грудь и бедра, кокетливо-вызывающая улыбка и чуть склоненная к плечу головка, да в придачу еще и грива разноцветных волос, рассыпанная по покатым плечам,- все это он уже видел! Это не может быть сон! Ну, пожалуйста, пусть это не будет сном?! Ведь она так долго мучила его…
А Наталья для себя тут же осознала, что явно произвела на этого недотепу сильное впечатление. Женщины такое сразу чувствуют, быстро поняла и Наташа. Тут не нужно было никаких слов, достаточно было просто посмотреть, каким восторженным взглядом он на нее смотрел.
- Вы уронили книгу. – Наташа с любопытством продолжала наблюдать за поведением этого странного человека, сидящего рядом на скамейке. Его серые глаза почему-то начинали волновать ее все более и более.
- Да, конечно, извините. – Кадышев поднял мемуары Коленкура, стряхнул пыль и положил рядом, между собой и своей богиней. А дальше произошло нечто, что развеяло все оставшиеся сомнения историка в том, что перед ним наяву предстала ЖЕНЩИНА ЕГО МЕЧТЫ.
Зеленоглазая смешно прищурилась, глядя на заголовок книги:
- Маркиз де Коленкур, - прочитала красавица чуть нараспев. - Сонные коты и петухи, старухи с семечками и – мемуары Коленкура. Очень это забавно. – На этот раз улыбка женщины, адресованная оторопевшему мужчине, обнаружила симпатичные ямочки на щеках, что вместе с чуть-чуть вздернутым носиком придавало ее лицу совсем уж игриво-озорное выражение.
– Я только никак не могу вспомнить, - вдруг снова заговорила она, чуть наморщив лоб, - Коленкур, Коленкур… Их было вроде два брата, и все это связано как-то с событиями 1812 года… Ну да, конечно, мои экскурсоводы, которые работают при панораме Рубо, постоянно упоминают это имя… Один из них был военным, кажется генералом, а вы случайно не помните – который? – Чуть склонив голову на бок, женщина опять посмотрела на сидящего рядом на лавке мужчину с легкой иронично-кокетливой улыбкой. В глазах ее отражались тоненькие лучики солнца.
Сердце историка в очередной раз пустилось в галоп, а сам он продолжал обалдело таращиться на сидящую рядом женщину.

* * *

Надобно нам здесь ненадолго остановиться, любезный читатель. Наталья Завадская вовсе не была, что называется, писаной красавицей. Однако, повторимся, она была очень похожа на ту самую пришелицу, которая являлась нашему герою-историку в снах и так сладко мучила и волновала его. И вот сейчас, увидев эту женщину наяву, Кадышев тут же понял, что пропадает безвозвратно.
…Это была та самая любовь с первого взгляда, когда всего одного, даже мельком брошенного взгляда достаточно, чтобы понять однажды и на всю оставшуюся жизнь - “Это моё!” Только Наталья про все эти чувства, обуревающие сидящего рядом с ней мужчину, еще не знала.

• * * *

Но если чувства историка находились сейчас в полном смятении, то мозг его продолжал лихорадочно работать. "Красавицам, особенно таким вот, с сумасшедшими хитринками в  глазах, просто по определению, не положено и не нужно знать про Коленкура… Ну скажите, в самом деле, зачем красавице Коленкур?! Красавица может вполне обойтись без Коленкура, да еще будет счастлива, что ничего про него не знает. Если только… - Догадка пронзила мозг историка раскаленной иглой: Это – ОНА! Теперь сомнений быть не может! Уж о каких только глупостях и умностях они не говорили с ней теми ночами, когда она жаловала его своими призрачными визитами. А теперь…

• * * *

Между тем, надо вспомнить, что историку был задан вопрос, и задан он был красивой, эффектной женщиной и женщиной совсем не простой. Историк почел делом своей профессиональной чести на этот вопрос ответить, хотя сердце его, видимо, от близкого присутствия богини, продолжало бешено колотиться в груди.
- Я не помню, а знаю, - почему-то угрюмо ответил Кадышев, тщетно пытаясь унять сумасшедшие скачки сердца. – Их действительно было два брата и оба служили Наполеону – Огюст и Арман. Огюст был кавалерийским генералом, причем, одним из лучших. Возглавив атаку нескольких кирасирских полков на Курганную высоту (она же в нашей отечественной литературе именуется батареей Раевского), Огюст Коленкур решил исход битвы при Бородино в пользу Наполеона. Перед этой атакой он пообещал своему императору: «я буду там, сей же час – живой или мертвый!»
- И что, выполнил свое обещание? – Золотистые глазки игриво смотрели на историка, повергая его в сильное смущение и одновременно вызывая трепетную дрожь во всем теле.
- Выполнил: во главе одного из кирасирских полков Огюст Коленкур среди первых ворвался на Курганную высоту и был тут же сражен пистолетной пулей, но высоту французы взяли, прорвав тем самым центр русской позиции… А Арман Коленкур был дипломатом, в частности, в конце ноября 1812 года, под именем герцога Винченцского, он сопровождал Наполеона в его спешном возвращении из России через Польшу и Пруссию в Париж.
Глаза незнакомки продолжали светиться задорными искорками, на немного широкоскулых щечках играли ямочки:
 - А откуда вы все это знаете?
- Я – ученый, историк, занимаюсь социальными проблемами европейского офицерства 19 века, в том числе и наполеоновскими войнами.
- А, ну да, конечно! – Воскликнула вдруг зеленоглазая, хрипловато смеясь, и тут же сделала нарочито серьезное выражение лица, - я заметила, как вы читали этого вашего Коленкура: с карандашом в руках, с подчеркиваниями. Простые любители так не читают. Я сразу поняла, что вы ученый, - опять мелькнула кокетливая улыбка, а сердце историка снова, как по команде, сбилось со своего привычного ритма. – Но это тут так к месту: Коленкур, ученый-историк и сонные коты с семечками. – И женщина опять засмеялась своим чудным, возбуждающим смехом.
- А вы, собственно…
- Ах, простите! Я забыла представиться! Завадская Наталья Владимировна. – Она протянула ему руку для знакомства, а историк никак не мог для себя решить, что ему следует делать – поцеловать эти длинные породистые пальчики, или просто стиснуть протянутую ему ладонь в руках и ни за что и никогда больше от себя не отпускать?! Наконец, он схватил обеими руками прохладную женскую ладонь и уже готов был поднести ее к губам, чтобы страстно целовать, целовать и целовать, не переставая, но встретившись взглядом с лукавыми глазами, историк тут же сильно смутился и опустил женскую руку.

* * *

Наташа же, когда мужчина так страстно и, вместе с тем, так нежно схватил ее руку, вдруг, неожиданно для себя самой почувствовала, как сладкая, тревожащая дрожь прокатилась по ее телу. Наташе было неловко признаться  себе самой, но в тот момент, когда теплые мужские руки настойчиво сжали ее ладонь, она независимая и богатая женщина, ощутила сильное, хотя и мимолетное желание  принадлежать мужчине… Сладкая дрожь прокатилась… и прошла, а воспоминание о ласковом и настойчивом мужском пожатии осталось и тревожило потом женщину одинокими вечерами и ночами…
Между тем, выпустив женскую руку, историк сидел, тупо глядя на носки своих запыленных туфель. В это время у женщины зазвонил мобильник, звонил ее охранник, который был и водителем одновременно.
- Да, Андрей, я слушаю. Когда будет готова, ты говоришь? Через час? А поскорее нельзя? Хорошо я подожду, нет проблем… - Наталья закрыла телефон, посмотрела на часы, потом на сидящего рядом мужчину. Делать было еще целый час ровным счетом нечего, а тут хоть как-то можно время провести. К тому же чем-то этот странный сероглазый тип начинал ее интересовать, только женщина пока не могла еще понять – чем именно?
Между тем, вид у сидящего рядом мужчины был явно пришибленный. Наташа, конечно, обратила внимание на тот эффект, который произвела своей внешностью на мужчину, но в то же время вспомнила, что волей-неволей помешала его работе. Интеллектуальный труд, тем более труд писателя, автора для маленькой Наташи в детстве, благодаря усилиям отца, а потом, для деловой богатой леди Натальи Завадской – был делом почти святым и трепетным. В общем, так или иначе, но Наташа сама решила продолжить прерванный разговор:
- Вы уж меня извините за вторжение в вашу интеллектуальную нишу – Наталья сказала это почти совсем серьезно, – просто здесь очень скучно, а я, в отличие от вас, ничего почитать с собой не взяла, вот купила правда, тут в киоске, но это не интересно. Про Коленкура – интересней.
Кадышев, однако, при последних словах Наташи посмотрел на женщину подозрительно, даже как-то испуганно, чем, несомненно, развеселил ее еще больше. А Наталья вдруг опять ощутила, что в присутствии этого странного, даже несколько неуклюжего человека, она испытывает чувство небывалосй душевной легкости и свободы, чего не бывало с ней уже очень давно, разве только с отцом в далеком детстве…
Мужчина, между тем, продолжал пребывать в легком ступоре, в душе он все повторял да повторял про себя ее прекрасное имя: “Таша-Наташа, Таша-Татуша, Тата-Таточка, Ната-Наточка, Натуся-Татуся,  она - живая! Она существует,  она живет на свете! Счастье-то какое, господи!”
И тут, может быть от звуков произнесенного ею имени, которое ему всегда очень нравилось, или от самого ее голоса, прозвучащего с мягкой волнующей хрипотцой, а может быть просто от пьянящей близости женской красоты, ему тоже как-то сразу стало очень хорошо и легко на душе. Ощущение легкости было таким сильным, что, казалось, из-за спины вот-вот вырастут крылья и он сможет взлететь.  Историку казалось, что сейчас он просто общается со своей ночной посетительницей, как они это делали не раз, когда она приходила к нему в гости, бесплотная, невесомая, одним словом – прекрасный призрак. А тут вдруг этот призрак возьми да и сделайся явью. Было от чего потерять голову, и Кадышев не замедлил это сделать.
Будь историк человеком по жизни более внимательным, он бы заметил туфли и клатч из кожи страуса, неприметные розовые капельки жемчуга Абалони в ушах, и скромные с виду часики Rolex. Он и не знал, что это именно Rolex, и ему было все равно, что цена таких штучек превышала стоимость его дома, он просто наслаждался близостью к своей богине.

• * * *

Из состояния прострации его опять вывел чарующий голос женщины, задавшей, однако, очень простой вопрос:
- А как ваше имя?
- А?.. Что?..
Женщина улыбнулась на этот раз чисто материнской улыбкой. Она все никак не могла понять, почему, по какой такой непонятной причине, общение с этим странным человеком освобождает ее от всякого накопившегося за последнее время душевного напряжения...
- Я хотела спросить только, как вас зовут?
- Ах, да, конечно… Кадышев Владимир Викторович, историк-архивист.


Глава 2: Некоторые факты из жизни главной героини.


Расскажем теперь о главной героине нашего романа несколько подробнее. Ибо грешен автор, любит он свою Наташу и очень бы хотел, чтобы и читатель разделил с ним вместе эту симпатию.
Скажем сразу, что наша главная героиня отнюдь не принадлежала к типу женщин-домохозяек, кто с очами, затуманенными тоской, терпеливо ждут мужа со службы, сидя у колыбельки с засыпающим дитятей.
Наталья Владимировна Завадская к своим тридцати годам была не только красивой, холеной дамой, но была она, как ни странно, на беду свою, бизнес-леди, причем, богатой. Буквально все в жизни ей давалось легко: и учеба в англизированной школе, а потом – в одном из престижных столичных вузов, и владение иностранными языками (Наталья свободно владела английским, французским и немецким, читала на украинском и итальянском), и даже успехи в спорте. Наконец, мадам Завадская стремительно продвигалась по карьерной лестнице, и могла в этом отношении заткнуть за пояс не одного мужика, занимающегося, как и она, бизнесом. Начав в 80-х гг. прошлого столетия работать простой библиотекаршей, она в 90-х сумела разглядеть конъюнктуру и рискнула поставить немалую денежную сумму, взятую у мужа, преуспевающего адвоката, на книжный и туристический бизнес. Поначалу ей было очень нелегко. Мужа эти дела не интересовали, и Наташе все приходилось делать самой – самой надо было искать экскурсоводов и заключать с ними трудовые договора, самой  намечать и разрабатывать маршруты, самой договариваться с гостиницами, где должны были жить туристы. Помогало знание иностранных языков. Потихоньку дело пошло, так что вскоре Наталья сумела вернуть все деньги, которые в свое время муж вложил в ее бизнес.
А потом ее дело покатило в гору настолько стремительно, что имя Натальи Завадской загремело в деловых кругах России. Конкуренты ломали голову не только над причинами столь стремительного взлета, но и над тем, почему бизнес мадам Завадской вот уже много лет остается на редкость устойчивым и стабильным? Причиной ли тому был особый подход Натальи, блестящее, по крайней мере, для женщины, образование, ее бульдожья деловая хватка, или же просто эффектная внешность, которой эта незаурядная женщина с успехом пользовалась.

• * * *

Мадам Завадская в свое время получила премию города Москвы и медаль лауреата в номинации туризм "за разработку и реализацию качественных туристических программ для москвичей и жителей Москвы". Уже несколько лет она стояла на одном из ведущих мест в рейтинге "100 самых успешных женщин России".
Залогом успеха бизнеса Натальи Завадской, в значительной мере, стало ее новаторство в этой области, фактически – революция. Например, она первая с сотрудниками своей фирмы начала продавать действительно одноместные путевки. Причем, фирма гарантировала, что если человек с одной путевкой живет в номере один, то к нему не будут никого подселять. Мало того, мадам Завадская начала первая в российском туристическом бизнесе селить пары нерасписанных туристов в один семейный номер. Согласитесь, что это были весьма серьезные новшества, особенно в ранний «постсоветский период» после долгой приснопамятной брежневско-хрущевской эпохи, когда парочкам, не являющимся официально супругами, вместе селиться в гостиницах категорически запрещалось. Наташина фирма одна из первых предложила избалованным иностранцам экстремальные туры, в лесничество в глухой тайге или деревушку без удобств на Алтае.
В довершение всего, Наталья Завадская обладала фотогеничной внешностью. И когда через несколько лет на бланках ее фирмы появилось изображение элегантной дамы с зеленовато-золотистыми глазами – дама очень была похожа на Наталью – доверие к фирме, особенно у мужской части населения, резко пошло вверх.

• * * *

Здесь, однако, надо сделать небольшую оговорку. Если надо было уговорить капризного партнера или клиента, госпожа Завадская конечно же охотно пускала в ход свои женские чары, кокетничая с ним, но не более того. Хотя именно в личной жизни у Натальи Владимировны было далеко не все в порядке.
...Внешне Николай Николаевич (так звали ее мужа) был весьма представительным и интересным мужчиной. Что там и говорить: косая сажень в плечах, глаза со стальным блеском, откинутые назад, гладко зачесанные волосы, всегда выбрит до синевы, манеры как у британского лорда, запонки на рубашках золотые. а то и бриллиантовые, отличный спортсмен, а уж как взглянет, так все женщины тут же штабелями и валятся к ногам. Все это поначалу восхищало и Наташу, особенно тот факт, что за Николаем Мигуновым, еще со студенческих лет увивалась стайка восторженных девиц. Отбить его у них Наташа считала когда-то делом своей женской чести. Теперь Наташа поняла, что ее выход замуж за молодого и очень преуспевающего адвоката Мигунова был обусловлен вовсе не чувствами, а самым настоящим женским тщеславием, мол, вот вы все за ним бегаете, дурочки, он на вас ноль внимания. А я возьму да и выйду за этого красавца замуж. Что и говорить, они были красивой, видной парой. Им даже в рекламных целях предлагали фотографироваться в нескольких брачных конторах. Оба, он и она, были высокие статные, яркие и красивые.
Совместная жизнь, однако, у них сразу не задалась. За вальяжностью и внешним лоском у Мигунова скрывалась полная пустота. Он пошел учиться на адвоката не потому, что любил юриспруденцию, а просто так было надо, это была престижная профессия. И библиотеку он собирал именно потому, что это считалось очень модным и престижным. Огромные книжные шкафы из мореного дуба в его кабинете были попросту уставлены дефицитными подписками русской и зарубежной классики, равно как и престижными изданиями с новыми роскошными переплетами. Стоявших там томов Николай Мигунов никогда не касался, точнее он брал их в руки всего один-единственный раз, когда покупал и ставил на полку. За все пять лет совместной жизни Наташа ни разу не видела своего мужа читающим.
В семье же у Наташи Завадской с детства существовал культ книги. Постоянно читал отец, насколько она его помнила. Воспитанная отцом в чувстве преклонении перед печатным словом и книгой, Наталья даже профессию себе выбрала книжную – библиотекарь. Для нее такое престижно-модное и бездушное отношение ее мужа к книгам было неприемлемым и сильно раздражало. В постели лощеный красавец тоже оказался не ахти какой герой. Кроме того, в первый же день после свадьбы он заявил своей молодой жене, что детей не хочет.

* * *

Первое время Наташа винила себя в холодности мужа, пыталась найти ему оправдания, но ночные отлучки повторялись, чужие запахи, ложь, равнодушно-нейтральное «Зайка» вместо имени – все это привело к быстрому и безболезненному разрыву. Они оставались супругами только формально, Наташа незаметно переехала от Мигунова, иногда перезванивались по делам, их вместе приглашали на приемы, где приходилось изображать счастливую пару, после разъезжались по разным домам. Наташа страдала от одиночества, ее злило состояние обманутой жены, до ночи она засиживалась в своем кабинете, боясь возвращаться в темную квартиру, где ее никто не ждал. Слушая в курилке жалующихся на свою семью женщин, она думала, какие же они дурочки, не ценят того, что есть с кем после работы сесть за стол, посмеяться, полежать, обнявшись, на диване перед телевизором, поругаться на ребенка за двойку и разбитую вазу. Наташа изматывала себя работой и частыми занятиями в спортзале и бассейне, чтобы дома сразу уснуть. Но сны тревожили, неясные образы и желания не давали отдыха, утро Наташа встречала головной болью, раздражением и тоской, здоровый сильный организм требовал близости, а еще очень хотелось, чтобы кто-то понимающий ждал ее, зажигая по вечерам свет в гостиной и слушал ее болтовню ни о чем.
Позволить себе роман на стороне? А репутация, своя и мужа? Хотя, кто сейчас на это смотрит? Но дело было еще и в том, что привлекательных партнеров Наташа, наученная своим невеселым брачным опытом, просто не видела. Относясь к ухажерам критически, она невольно замечала только отталкивающие черты. Покупать любовь? Тоже, как оказалось, не для нее…
…Это случилось, когда Наталья впервые узнала, что Мигунов ей изменяет. От злости, да и в отместку мужу Наталья тогда, не долго думая, ответила на призывные взгляды своего тренера по фитнесу. Она знала, что Костик, закончивший институт физкультуры где-то в Сибири, подрабатывает еще и в стриптизклубе, чтобы отправлять деньги родителям, а еще таким мальчикам требовалось много денег, чтобы держать себя в привлекательной форме, поэтому Наташа прекрасно понимала, чего будет стоить ей эта связь.
Наталья, не имевшая уже долгое время нормальных интимных отношений с мужчиной, решила поначалу, что это какой ни есть выход из положения. Встречались они тайно, Наташа купила для этих встреч маленькую квартиру в спальном районе, Костик также был хорошим спутником в театр, ведь муж не баловал развлечениями.
Надобно признать, что первые недели и даже месяцы Наташа действительно наслаждалась постельными забавами… Костик помог женщине узнать свое тело и желания этого тела, преодолеть стеснение и выпустить на волю страсть  Но! Увлечение первых дней прошло, и, хотя ласки альфонса по-прежнему доставляли удовольствие, желание не исчезло, а Наташа стала замечать, что ее тяготит бездушность их отношений, разговаривать с юным физкультурником было не о чем, и после секса она сразу убегала. …Расстались они легко, на прощание Наташа вручила Костику ключи от спортивного зала, с оплаченной за полгода арендой, посоветовав начать свое дело. Она ни о чем не жалела, даже была благодарна любовнику за то, что он дарил ей пусть покупную, но страсть, но вспоминать и повторять этот опыт не хотела.   
Необыкновенной женщине явно хотелось чего-то другого, хотя в момент расставания с Костиком она сама не могла понять – чего именно желает ее душа. Одно, во всяком случае, Наташа поняла и усвоила с этого времени твердо – если когда-нибудь ей серьезно и понравится мужчина, то произойдет это отнюдь не только из-за его постельных способностей и внешней привлекательности.
Пока же с момента расставания с Костиком и до встречи с историком Кадышевым в Поволжье прошло добрых три-четыре месяца. Так что одна из самых богатых деловых женщин России Наталья Владимировна Завадская была абсолютно свободной и независимой женщиной. Ее губы неизменно украшала легкая,  чуть ироничная улыбка, гордая осанка и внимательный, цепкий взгляд выдавали сильную, уверенную в себе женщину. И никто не знал и не ведал, что на душе у этой супер леди так тошно и муторно, что впору лезть в петлю…



Глава 3: Продолжение знакомства с героями.


Но вернемся в Поволжское захолустье. Здесь Наталья Завадская застряла совершенно случайно. Она  сопровождала немецкую делегацию по городам Поволжья, тур уже был завершен: Кострома, Ярославль, Углич, Кинешма и другие памятники русской старины. Немцы уехали, а у нее, как назло, сломалсь машина. В последнее время у ее фирмы «Ростурс» намечалось солидное расширение контактов с французами и итальянцами. Дело теперь стояло за тем, чтобы расширить туристические маршруты в России; интерес иностранцев к отечественной истории и культуре был очевиден, но русская глубинка была настолько запущена, что ни одно турагентство не осмеливалось брать на себя риск обустройства здесь какого-то бизнеса. Наталья хотя и подумывала об этом регионе, но никаких решительных действий пока не предпринимала, присматривалась, приглядывалась. Вот сегодня была, например, группа из Кёльна, ездили по «местам, связанным с историей династии Романовых, 16-17 вв.». Наталья, конечно, и из своих гидов и из себя самое постаралась выжать максимум информации плюс ее обворожительная улыбка и женственность, - вообщем гости остались довольны. Однако сам маршрут получился несколько куцым. А тут еще Бородинские торжества на носу… И тут Наталью осенило! Этот историк как будто с неба на нее свалился!
- Владимир, если я правильно вас поняла, вы сказали, что являетесь специалистом по истории 19 века?
Голова Кадышева уже давно шла кругом. Богиня спустилась к нему из снов, дозволила сидеть рядом и дышать ароматом ее духов. И заговорить соизволила и ручку свою чудесную дала подержать. Нет, призрак никогда так ясно, громко и отчетливо с ним не разговаривал! Пытаясь унять зарвавшееся сердце, Кадышев ответил:
- Да, точнее – по истории европейского военного сословия. В числе прочего, я занимаюсь новой историей Франции, а если конкретней - эпохой Первой империи, Наполеоновские войны. А сейчас вот пытаюсь писать об этом книгу.
- Новая история Франции... - На слова о написании книги, уже сами по себе весьма даже примечательные, Наталья пока что не обратила серьезного внимания - ей было не до того. - А русскую историю вы, наверное, тоже изучали на истфаке?
- Разумеется, все как положено, от Рюрика до Горбачева, курсовые, рефераты, даже на музейно-экскурсионной практике бывал, только не здесь, а на Псковщине, чудное время было...
Наталья вдруг посмотрела на собеседника очень заинтересованным деловым взглядом. В ее зеленых глазах появился азартный блеск.
- Владимир, вы мне просто посланы богом! Моя фирма сейчас вместе с Институтом военной истории готовится встретить очередную годовщину Бородинской битвы. Военно-исторической стороной дела занимается сам генерал Хареев со  своей командой. Хотя он же говорит, что у него не хватает свободных людей. Меня же интересует чисто туристическая сторона этого мероприятия. Будет много иностранцев, особенно – французов, что вполне естественно. Хотелось бы не ударить лицом в грязь. Вообщем, Владимир, не могли бы вы помочь нам разработать туристические маршруты, связанные с событиями 1812 года, ну и с военно-исторической частью генералу Харееву тоже помочь… Хотя бы несколько маршрутов. Я хорошо заплачу. Вы, насколько я понимаю, военный историк?
“Господи, да что же это за счастье сегодня на него упало?! Вдобавок ко всему богиня еще и личной просьбой осчастливила!” Все тело историка дрожало какой-то сладостной, неведомой ему доселе, дрожью. Муза осчастливила его личной просьбой, и он еще за это счастье ей угодить должен брать деньги? Ни за что! Кадышев испугался, что его сердце сей же миг разорвется от счастья. С трудом справившись с дрожью в голосе, историк сказал:
- Вы правильно понимаете, Наталья Владимировна, я действительно военный историк. И… - тут Кадышев помедлил, словно раздумывая над тем, что хотел сказать дальше своей собеседнице. - …И я сделаю, все, что будет в моих силах, чтобы вам помочь. Только одно условие, пожалуйста?
- Какое же?
- Генерал Хареев не должен знать, что я делал для вас какую-то работу.
- Нет проблем, Владимир, я сохраню факт вашей помощи в тайне. – Наталья снова улыбнулась своему собеседнику с легкой иронией. – А в чем собственно дело? К чему такая таинственность?
- Э-э, понимаете, я ведь работаю в архиве, который находится в подчинении этого самого генерала Хареева. Получается, он мой непосредственный начальник. Если он узнает, что я как-то на стороне ищу себе приработок, у меня могут быть неприятности, а их мне и так хватает.
- Не беспокойтесь, Владимир, - Наталья позволила себе даже поощрительно улыбнуться Кадышеву. – Хареев ничего не узнает, а деньги за работу я найду способ вам переслать, минуя ваше ведомство.
- Да нет, уважаемая Наталья Владимировна. Денег мне от вас не надо, я же не ваш сотрудник.
Наталья так удивилась сказанному, что уставилась на Кадышева во все глаза:
- То есть как не надо денег? Владимир, вы меня ставите в очень неловкое положение. Всякий труд должен быть оплачен... - Она не успела договорить, поскольку в ту же минуту прямо у ее ног, взвизгнув тормозами, остановился черный сверкающий Мерседес. Дверь его открылась, и из машины вышел мужчина с озабоченным лицом:
- Наталья Владимировна, извините... Задержка вышла. Немцев не смогли отправить сегодняшним рейсом, они теперь в гостинице в Шереметьево-2. Требуют неустойку!
- Сергей Николаевич, пожалуйста, разберитесь сами, чья тут вина и возьмите ситуацию с немцами под контроль. Мне сегодня еще надо успеть в несколько музеев… Владимир, вам куда надо ехать? Если в Москву, могу подбросить.
Кадышев сел в этот дворец на колесах и они поехали, вернее сказать поплыли, потому что ни ухабов, ни кочек, ни других “прелестей” дорог средней полосы России почему-то совсем не чувствовалось. День сегодня был положительно полон чудес, Кадышев  сидел рядом с Наташей и мог безнаказанно вдыхать аромат ее духов, любоваться ее гордым профилем и слушать ее хрипловатый голос. В течение всего времени, что они ехали до Москвы у Кадышева было только одно заветное, хотя и явно невыполнимое, желание: губами коснуться завитков рыжеватых волос, выбившихся из прически сидящей рядом женщины.
Ехали они несколько часов и на большой скорости, однако, никакого дискомфорта от езды Кадышев ни разу не почувствовал. Расстались они в центре Москвы. Глядя, как он, сутулясь и нелепо размахивая руками, быстрым шагом удаляется в сторону ближайшей станции метро, Наталья тут же почти полностью отвергла мысль о том, что этот странноватый человек, почти недотепа, способен сделать столь серьезную работу, да еще в строго определенный срок. Каким-то он ей показался суетливым что ли, уверенности в себе ему явно не хватало, вот что!
Правда, не могла женщина не заметить проницательного взгляда серых умных глаз и частые морщины на широком лбу, отражающие недюжинную работу мысли. Было и еще кое-что, явно не оставившее Наталью равнодушной - то, каким взглядом этот историк смотрел на нее саму. Однако к разработке новых туристических маршрутов это явно отношения не имело...

• * * *

Каково же было ее удивление, когда спустя всего лишь несколько дней (тогда как оговорены были две недели сроку!) на ее мобильник раздался звонок и приятный тихий, только немного дрожащий от волнения голос ее давешнего знакомого, историка сказал:
- Наталья Владимировна, это я, Кадышев. Я сделал все, что вы просили. Как и куда я могу доставить свою работу?
- Вы на компьютере работали? В Ворде, конечно? И к интернету вы тоже наверняка подключены?
- Да, разумеется.
- Скиньте ваш материал на мой электронный адрес. Запишите его. – И Наталья по буквам, с комментариями к каждой, чтобы было понятней, продиктовала свой адрес историку. – Вам не следует ни о чем беспокоиться, Владимир. Заранее благодарна вам за работу. Через неделю получите гонорар. Диктуйте адрес, я записываю.
Прошло время. Наталья о странной встрече в Поволжье и думать забыла. Между тем, годовщина Бородино состоялась, и материалы, разработанные Кадышевым, были вскоре введены в дело. Историк не только подробно расписал маршруты движения русских и французских войск до и после Бородина (поправив одновременно и те, что уже были составлены до него), но и обрисовал разные достопримечательности. Например, он сумел достаточно подробно изобразить покои Наполеона в Кремле (чего до него не делал никто!), нашел точное место, где император французов готовился принять яд в битве при Малоярославце, когда, отступая из Москвы, чуть было не попал в плен к казакам. Историк нашел и указал на карте более-менее точный район, где Наполеон повернул на разоренную уже войной Смоленскую дорогу, что, собственно, и решило исход всего французского нашествия. В целом, Кадышев нашел, поправил и дополнил еще много прочего материала, касающегося событий 1812 года.
Однако деньги Кадышев почему-то отказался взять наотрез. Присланный ему гонорар историк просто взял, да и отвез обратно, в главный офис Натальи. Вручил охраннику, который не смог скрыть своего недоумения – не те нынче времена, чтобы от денег отказываться, а тем более – от валюты!
Годовщина Бородино прошла успешно, туристов было очень много, и фирма Натальи на этом хорошо заработала. Но этого мало. Маршруты, разработанные Кадышевым, и во время празднования годовщины битвы и даже после оного события посетило много туристов-французов. Так вот именно у них эти самые маршруты имели просто колоссальный успех. Прибыли Натальиного «Ростурса» возросли именно благодаря многократным посещениям французов!
Бескорыстной помощью "Ростурсу" в деле разработки туристических маршрутов историк не ограничился! Каким-то образом он вызнал, где находится главный рабочий офис Натальи и стал периодически носить туда невероятно красивые букеты цветов. Их покупка обходилась Кадышеву в хорошую копеечку, но он все равно продолжал покупать цветы. Сначала его не хотели пускать охранники – слишком суетлив, заметно волнуется… Первый раз, принеся цветы, Кадышев вообще оробел, увидев у входа двух здоровенных охранников, размером со средний платяной шкаф. Заикаясь, историк проблеял, что “цветы для госпожи Завадской”. Принесший цветы выглядел очень уж безопасно и даже малость комично, так что охранник слегка улыбнулся историку и взял у него цветы, чтобы передать хозяйке. А потом его вообще стали впускать в офис, чтобы он мог сам поставить  свои цветы в красивую вазу с водой, минуя строгого секретаря.
Так повторялось несколько раз, а Наташа, получив цветы, сразу же сообразила от кого они. Да и соображать тут особо нечего было, ведь Андрей, начальник ее охраны, сразу же описал Кадышева. Первый раз, получив букет, женщина сильно растерялась, а потом стала вспоминать, кто и когда последний раз в ее жизни дарил ей цветы. Муж, Николай Мигунов, не дарил вообще, если не считать одного дежурного букета в загсе, когда они регистрировались. А до этого был первоклассник, который вручил ей выпускнице средней школы и отличнице Наташе Завадской цветы, а от нее получил огромный надувной кораблик. Вот и всё. Наталья Владимировна была в своем огромном кабинете в это утро одна, а потому она смотрела-смотрела на цветы, да и разревелась громко, по-бабьи в голос, благо, что стены в ее кабинете были звуконепроницаемые. Вскоре, однако, Наташа привыкла к тому факту, что каждый понедельник утром ее ждал в вазе букет свежих цветов.
В конце концов, Наталья решила позвонить Кадышеву, чтобы сообщить ему приятные новости о возрастании прибылей в своем бизнесе, ну и снова уговорить его взять причитающийся ему гонорар, теперь уже с процентами. А еще хотелось про цветы поговорить...
- Владимир, это – Наталья Завадская. У меня для вас радостная новость. Ваши маршрутные проекты по Бородинскому празднику прошли очень удачно: прибыль превысила наши самые смелые подсчеты. А еще... Кто-то мне каждую неделю носит очень красивые и дорогие букеты цветов. Вы не знаете, кто бы это мог дарить мне такую красоту?
На другом конце долго молчали, как будто что-то обдумывали. Наконец, тихий, задушевный, очень приятный мужской голос ей ответил:
- Я не знаю, Наталья Владимировна...
- Хм, не хорошо обманывать, молодой человек! А я знаю – это были вы! Охрана обрисовала мне ваши приметы – так что не отвертитесь. Насчет маршрутов у меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность. Теперь я ваш должник. Прошу, прежде всего, приехать и получить причитающуюся вам прибыль, теперь уже с процентами. Всего - 5,000 долларов. И за цветы большое спасибо! Они – замечательные! Вы меня слушаете, Владимир?
На другом конце снова долго молчали, как будто что-то обдумывали. Наконец, все тот же приятный мужской баритон ей ответил:
- Нет, Наталья Владимировна, я у вас денег не возьму.
От этих слов Наталья на миг лишилась дара речи.
- Как это - “не возьмете”?! Что это значит?
В трубке опять долго молчали, потом оттуда донеслось:
- Нет, Наталья Владимировна, не возьму я ваших денег.
- Владимир, но вы меня ставите в очень неловкое положение. Пожалуйста, не надо меня обижать. Вы проделали очень трудную, кропотливую работу. Мои эксперты до сих пор не могут понять, как один человек мог пропахать столько материала за такой короткий срок, ну и мы все поражаемся уровнем ваших знаний. Вы честно заработали ваши деньги и должны их взять. Пожалуйста, Владимир?
В трубке опять долго молчали. Взять деньги у нее, у богини, оскорбить святую красоту!?
- Работа самая обыкновенная, обычная работа историка по систематизации материала, а  материал был собран мною давно, несколько лет назад, осталось его только разложить по тематике, что я и сделал. Ничего особенного. Нет, Наталья Владимировна, я ваших денег не возьму.
- Но почему? Вы настолько богаты, что для вас эти деньги лишние?
- Нет... Просто… в общем, считайте мою работу добрым делом на благо вашей фирмы...
Теперь пришло время задуматься Наталье. “Доброе дело”, - подумаешь, альтруист нашелся. Сделал работу - получи деньги. Но что делать, если он не хочет эти деньги брать? Странный тип... И цветы приносит каждую неделю. Чудак какой-то... И тут Наталью осенило.
- Владимир, я придумала, как мы сможем с вами рассчитаться. У нас через две недели в гостинице “Метрополь ” будет  вечер, посвященный расширению деловых контактов с заграницей. Будет непринужденная обстановка, неплохая кухня. Будут интересные люди. Могу ли я надеяться, что вы нас посетите?
Молчанию в трубке, казалось, не будет конца. Услышав сказанное богиней, Кадышев вдруг подумал, что небо и земля поменялись местами, такое это было счастье! Как, он снова сможет увидеть ее, свою королеву, да притом не во сне, а наяву!? Разве может существовать на свете большее счастье? Наконец, внезапно сильно охрипший  мужской голос ответил:
- Спасибо, Наталья Владимировна, я обязательно приду.




Глава 4: Что иногда может случиться на званом вечере?


Кадышев не помнил, чтобы за последние 10 лет своей жизни он к чему-нибудь столь тщательно готовился. Единственный имевшийся у него вельветовый выходной костюм на целых три дня был отдан в химчистку, а его хозяин долго не мог подобрать удачно рубашку и галстук, - вот что значит холостая жизнь. И все равно, наш историк оказался совершеннейшей “белой вороной” среди разряженной и богатой публики в сверкающем великолепием зале одной из самых престижных гостиниц столицы. Мужчины здесь были одеты в костюмы из дорогущей английской шерсти, а уж про женские туалеты мы умолчим просто из-за элементарной скромности.
У входа Кадышева встретил швейцар в безупречном смокинге, он вошел и попросту утонул в  шуме, ярком свете, обилии закусок, вообщем жизнь здесь шла полным ходом.
Кадышев, однако, сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Кстати, гастрономия тоже поражала как обилием, так и качеством всевозможных закусок. Красная и черная икра была разложена в специальных вазочках, на отмытых до блеска листьях салата и с аккуратными желтеющими кубиками сливочного масла сверху, холодный говяжий язык, нарезанный тонкими ломтиками, соседствовал с налитыми жирной желтизной балыком и осетриной. На придвинутых к столам тележках в специальных ведерках со льдом нежились бутылки французского шампанского, стояли разнообразные бутылки с коньяком, ликерами и винами.
Кадышев, глядя на все это гастрономическое великолепие, еще больше помрачнел – из всего увиденного он за всю свою жизнь пробовал едва ли треть. Он постарался выбрать самый дальний, самый тихий столик возле кадки с каким-то огромным цветком, и сел там, надеясь, что его никто здесь не потревожит. Все что позволил себе и успел сделать Кадышев, сев за столик, это выпить немного коньяка в пузатом бокале и закусить чудными креветками, жаренными в чесночном соусе. Однако разнообразие явств и напитков было не самым худшим испытанием сегодня. Самое тяжелое его еще ждало впереди.
Неожиданно музыка, до сих пор игравшая вполсилы, заиграла какой-то бравурный марш, и публика, находившаяся в зале, заметно оживилась. А у Кадышева сердце вдруг пропустило сразу несколько ударов. На верхних ступеньках широкой лестницы, идущей откуда-то сверху, стояла ОНА, его богиня, сошедшая из его снов. Внезапно Кадышев почувствовал, как земля словно уплывает у него из под ног – рядом с его богиней, поддерживая ее под руку, стоял высокий, холеный красавец. "Наверное – муж!" – с горестным разочарованием подумал историк. – "Ну, конечно, как такая женщина может быть одна?.." Правда, приглядевшись, историк очень удивился тому отчуждению, которое явно и зримо демонстрировала эта красивая пара. Он еще подумал тогда: "Да как он может ее не обнимать всякий раз, как он может так спокойно идти и стоять рядом?.." Между тем, супруги, если только высокий красавец действительно был Наташиным мужем, находились рядом совсем недолго – только до конца лестничного пролета. Не успела Наташа, спустившись по лестнице, сделать и трех шагов по ковру, как ее лощеный спутник куда-то исчез, и Кадышев потерял его из виду.
Наталья Владимировна действительно выглядела просто потрясающе. На ней было надето шикарное платье иссиня-черного бархата, ее роскошные рыже-каштановые волосы были забраны в высокую прическу, на шее поблескивало изящное платиновое колье со сверкающим солитером, руку обвивал такой же тонкий браслет.
Однако всего этого богатства наш историк не видел, а видел только ее – озорную женщину, пришедшую из его снов. Подобно манекенщице на подиуме, изящно переставляя одну ногу за другой, грациозно покачивая бедрами, мадам Завадская начала спускаться по лестнице, одновременно щедро раздавая дежурные улыбки гостям. О, нет, она не просто спускалась, а шествовала подобно королеве. Темный бархат ее платья переливался под светом десятков ламп и прожекторов, нестянутая лифом грудь свободно колыхалась.  В это время как раз ударила мелодия «Дива» и популярный певец Кирилл Филкоров запел:

«Гордый взгляд, и умолкает зал
Легкий жест о многом рассказал
Пара фраз, и зал бросает в дрожь
Чьей судьбой сегодня ты живешь?»

Мелодия и слова песни пришлись, как нельзя, кстати, к случаю. Было очевидно, что эти слова явно касались хозяйки сегодняшнего вечера, каковой Наталья Владимировна Завадская себя здесь чувствовала и не без оснований. Только сейчас бедный Кадышев сумел разглядеть присутствующих. Многих находящихся здесь известных бизнесменов и журналистов-международников он часто видел в популярных телепередачах, других историк запомнил из трансляций заседаний Госдумы. И тут… Кадышев едва не ткнул себя вилкой. Перед его новой знакомой с самодовольной улыбкой раскланивался и целовал руку не кто иной, как сам генерал-полковник Махмут Хареев, главный начальник Кадышева.
Зал был очень большой, поэтому Кадышеву, как он ни старался все никак не удавалось как следует рассмотреть наряд своей новой, а на самом деле, если вспомнить его сны, то очень старой знакомой. Но вот женщина, доброжелательно улыбаясь, начала обходить ряды гостей, все больше приближаясь к тому месту, где сидел историк. И... Кадышев вдруг замер, подавившись салатом. Нет, лучше на это вообще не смотреть. Мало ли что может случиться! Да и то сказать, может ли простой смертный вот так вот запросто смотреть на богиню, тем более, если богиня позволила себе так одеться. Нет, в самом деле, на наряд Натальи Завадской никак нельзя было смотреть без учащенного сердцебиения, без дрожи в коленях, без сухости во рту, без судорожного возбуждения всей мужской плоти!
Длинное платье тесно облегало ее плотную, роскошную фигуру. Глубокое декольте притягивало взгляд к полной груди, открытым плечам и рукам.
Но это все еще можно было как-то пережить. А вот когда Кадышев в очередной раз открыл глаза, ему тотчас же захотелось закрыть их снова, и вообще появилось сильное желание куда-нибудь спрятаться, накрыть голову салфеткой, или, скажем, взять да залезть под стол. Прямо к столику, за которым сидел историк, плавно покачивая бедрами, приближалась его богиня…
Вот до нее пять метров, три, два... Наконец, Наташа остановилась прямо возле его столика. Вся она буквально светилась радостью, богатством, успехом. Но внимательный глаз подметил бы, как эта женщина несколько раз бросила свой взгляд на холеного высокого красавца, отошедшего поболтать со знакомыми. В женском взгляде этом не было ни любви, ни страсти, но ясно читались одни только усталость и презрение.
Кадышеву, однако, не было дела до ее богатств, и даже до мужа, какой он ни есть, если только это был он? Она нужна была ему сама, с богатствами, без богатств – неважно.
А Кадышев опять чуть не подавился и неловко поднялся. Он просто рискнул поднять глаза и посмотреть на богиню. Господи - Боже мой, под тонким иссиня-черным бархатом, уже совсем близко колыхались два нежных полушария, нестянутые никакими лифчиками! Историк почувствовал, что густо краснеет.

• * * *

- Владимир, добрый вам вечер. Знаете, вы меня ставите во все более неловкое положение. Сначала отказались взять честно заработанный вами гонорар, а теперь вот тут сидите, бука букой, ничего не пьете, почти не едите... Может быть, вам что-то не нравится? Я, как хозяйка, чувствую себя очень неловко. Вы позволите мне присесть за ваш столик?
Кадышев пробурчал в ответ что-то вполне невразумительное, хотя это тут же было принято за согласие. Сердце же мужчины немедленно помчалось куда-то вскачь с совершенно сумасшедшим темпом. Наталья грациозно села на стул, отодвинутый перед ней невесть откуда взявшимся метрдотелем. В тот самый момент, когда женщина слегка нагнулась, чтобы присесть, Кадышев снова осмелился на нее взглянуть... А зря. По крайней мере, надо было сначала бокал с шампанским поставить на стол, а он не поставил. Да так и застыл с открытым ртом и наклоненным бокалом, из которого пенящаяся жидкость растекалась по белоснежной скатерти стола.
Зато он снова увидел ее умопомрачительное, сногсшибательное декольте, в разрезе которого ее шикарный бюст открывался теперь более чем наполовину. Кадышев даже готов был поклясться, что увидел... Нет! Туда ему явно не следовало смотреть!
- Господи, Владимир, да вы же залили шампанским всю скатерть! - Она засмеялась вдруг таким неожиданно добрым и ласковым смехом. Госпожа Завадская повернула голову, к  столику подошли сразу два официанта.
- Будьте добры, уберите все это... И, пожалуйста, принесите бутылку Периньон …ну и свежей закуски.
- Сию минуту, мадам, будет сделано, мадам.
Не прошло и пяти минут, как на их столе появилось шампанское в ведерке со льдом. Официант мастерским движением рук, затянутых в белоснежные перчатки, открыл бутылку, разлил шипучую жидкость по бокалам и немедленно удалился. Но тут же подлетел второй и быстренько поставил вазочку с черной икрой, моллюски, оливки и острый овечий сыр, на придвинутую тележку – бисквиты и фрукты.
Наталья, весело глядя на Кадышева, подняла свой бокал с шампанским.
- Ну, Владимир, раз вы не принимаете моих денег, давайте хотя бы выпьем за знакомство? Ваше здоровье!
Делать нечего, стараясь унять дрожь в руках и не смотреть сидящей напротив богине ниже шеи, хотя в глаза ей он тоже не мог спокойно смотреть, Кадышев поднял свой бокал с шампанским и мигом осушил его. Оно моментально ударило ему в голову, и это вселило в бедного историка хоть какую-то толику смелости. Однако он по-прежнему оставался в сильном напряжении и боялся что-либо сказать или сделать. Между тем, в его несчастной голове бешеным роем кружились самые противоречивые мысли: «теперь или никогда», «надо сейчас же все сказать ей, во всем признаться и если не согласиться выйти замуж, так хотя бы попросить ее, чтобы перестала сниться ночью... Нет! Нет! Пусть уж снится, как же я без нее буду жить, сладкая моя, Наточка моя...», «Боже какие груди и почти совсем голые..., нет-нет туда лучше не надо смотреть…" А потом снова – "Но ведь она не одна… Кто этот красавец, что стоял наверху лестницы рядом с ней? Наверное – муж" – с грустной горечью вновь подумал Кадышев. – "А как теперь мне жить без нее?"
Возникла пауза, которую чем-то надо было заполнить. И тут Наташа, сама не зная почему, вдруг вспомнила, что он еще во время их первой встречи в Поволжье упоминал про какую-то свою книгу. Может хоть так удастся его разговорить? Наташа задала свой вопрос как бы невзначай, спросила и, сама того не ведая, подписала приговор своему спокойствию на очень долгое время:
- Владимир, помнится, вы говорили, что пишите книгу, что-то из эпохи наполеоновских войн? Или я ошибаюсь?
- Да, я пишу роман про Наполеона Бонапарта.
- Расскажите, мне интересно.
- Вам правда интересно?
Наташа ответила просто и искренне:
- Да, отец в детстве что-то мне про него тоже говорил, только я теперь помню очень смутно. Может от вашего рассказа что-то вспомнится, а может чего-нибудь захочется почитать на эту тему. Эх, - женщина безнадежно махнула рукой, - с этим бизнесом какое уж тут чтение. Хотя в детстве и в юности очень любила читать именно книги по истории. Отсюда, наверное, у меня и страсть к книжному бизнесу, жаль только, что идет он не так хорошо, как туристический. Но мне все равно интересно. Рассказывайте!
Историк судорожно вздохнул, с трудом подавив вздох, который должен был бы означать то ли высшее счастье и блаженство, то ли высшее напряжение. Но в любом случае его можно было понять. Ведь сейчас интерес к его работе проявляли не девочки-студентки в институте, где он прежде работал, которые строили ему глазки и старались показать свою, казалось бы, искреннюю заинтересованность Кромвелем или Вашингтоном - все это продолжалось, естественно, лишь до получения зачета или проходного балла на экзамене. Так вот сейчас интерес к его заветной теме проявляла женщина, которая ему казалась не просто очень красивой, она была для нашего героя настоящей богиней,  она была женщиной из его снов, женщиной его мечты, его Музой.
Как у всякого уважающего себя историка, язык у Кадышева был подвешен отлично, героя своего он любил, биографию его знал практически наизусть. А тут еще кружила голову, пьянила лучше любого крепкого вина, сидящая рядом  реальная женская красота, тем более сошедшая к нему из его снов. Да и какого мужчину красивая женщина не сподобит на подвиги, героические свершения или хотя бы на яркую, захватывающую воображение речь?! Что не сделает мужчина для завоевания понравившейся ему женщины! Да и собеседница его еще тоже ему как бы подыграла - она уперла локти в стол и, сцепив пальцы, положила на них свою красивую голову, чуть склонив ее набок и очень благожелательно улыбнулась своему собеседнику. Женская улыбка как будто говорила: “Ну, что же вы мне расскажете? Вы уж постарайтесь, чтобы мне не было с вами скучно”. Однако Кадышев вовсе не ставил себе в ту минуту, по крайней мере осознанно, цели “закадрить” сидящую рядом с ним красавицу, он просто хотел с кем-то поделиться, кому-то рассказать о своем “детище”. А кому же еще такое рассказывать, как не своей Музе!? Тем более если Муза эта является красивой молодой женщиной, проявляющей может быть даже искренний интерес к тому, что говорит мужчина. Так или иначе, все получилось само собой...
* * *

…Историк долгое время не осмеливался заговорить – или он не знал с чего лучше начать, чтобы произвести на свою собеседницу самое неотразимое впечатление, а, может быть, просто растерялся, смутился под воздействием женских чар. В конце концов, Наташа вынуждена была напомнить о своей просьбе.
- Так про что ваша книга? Если только про битвы, да законы, так, извините, это будет только очень узкому кругу интересно, военным историкам, например. Вон, есть у меня тут один с лампасами, генерал Хареев. Хотите, я его приглашу?
Кадышев чуть не подавился оливкой – вот уж кого он сейчас не желал видеть, так это своего главного начальника.
- Нет-нет, благодарю вас... Хм-хм. – Кадышев с заметным трудом справился с дыханием. – Видите ли, уважаемая Наталья... Владимировна, это мой непосредственный начальник, и отношения мои с ним более чем прохладные...
- А можно узнать почему?
- Ну, мы с ним не сходимся в некоторых принципиальных вопросах, касающихся русской истории начала XIX века...
- Так уж и принципиальных?
- Ну, это кому как покажется... Для меня – принципиальных. Он, например, как, впрочем, и большинство наших историков считает вслед за Львом Толстым, что Бородинская битва явилась «моральной победой русского воинства», а я считаю, вслед за французскими историками, что победу в «битве на Москве-реке» одержал Наполеон.
- И что никак нельзя прийти к какому-нибудь компромиссу? Начальство все-таки, с ним же ладить надо, а? – Наталья кокетливо улыбнулась историку, чем сильно его смутила.
- Да нет, какой же тут может быть компромисс, - ответил Кадышев, кое-как справившись с учащенным сердцебиением, - если одна армия (русские) оставила поле сражения и отступила, отдав при этом противнику не только поле боя, но и свою столицу на растерзание!? Между тем, противник (французы) пошел вперед и захватил означенную столицу. Потому я лично победу вижу исключительно на стороне французов, ибо это они, а не русские оставили за собой поле боя и захватили вражескую столицу... Кстати, Наталья Владимировна, я совсем не случайно попросил вас держать мое имя, как автора проектов для Бородинского праздника, в секрете... Скажите пожалуйста, из каких стран было больше всего посещений Бородинского мемориала и моих маршрутов? Наверное, французов?
- Да, именно их... А как вы догадались?
- Да ничего тут сложного нет. Я ведь в своих материалах, сделанных для вас, указал, причем, сделал это неоднократно, что Наполеон выиграл ту самую битву под Москвой, которую русские называют «Бородинской».
- Да-да, что-то припоминаю… - Наталья, может быть, вопреки своей воле начинала смотреть на своего собеседника все с большим интересом.
- Если господин Хареев узнает, кто автор этого проекта – меня тут же уволят с работы. – Заключил Кадышев свою речь, мрачновато глядя в лицо Наталье и старательно избегая опускать свой взор ниже.
- Чудной вы человек, однако, Владимир. Деньги за работу брать отказываетесь, с начальством ладить не хотите. Мысли какие-то крамольные высказываете и доказываете. И про книгу свою тоже не рассказываете. – Мадам Завадская смотрела теперь на своего собеседника вполне добродушно и лишь немного иронично улыбалась. Более внимательный собеседник, несомненно, угадал бы во взгляде женщины, который она обратила на сидящего рядом историка, уже очевидную симпатию, или, по крайней мере, женский интерес. Но Кадышев ничего подобного не заметил.
- Да уж какой есть... – историк набычился, словно готовился защищать свои научные принципы вопреки всем официальным канонам и установкам.
- А знаете что, Владимир, я могу вам помочь наладить отношения с вашим шефом, генералом Хареевым. Думаю, если я его о чем-то попрошу, он не посмеет мне отказать...
- Да нет... Ничего этого не надо, Наталья Владимировна... – Кадышев густо покраснел: принять подобную услугу от НЕЕ, от своей Музы? Ни за что!
После последних его слов их беседа вновь прервалась, и историк, словно боясь упустить случай произвести на свою Богиню положительное впечатление, решился снова заговорить с ней про свою книгу. Хотя, надобно отметить, что о своем этом труде который он вот уже несколько месяцев вынашивал в одиночестве, Кадышев ни с друзьями и ни с кем вообще до сих пор не делился. Его Дива из снов была первой!
- Вообще, Наталья Владимировна, я пишу про любовь, причем, про любовь очень нежную, преданную и верную… По крайней мере, со стороны женщины,- эти последние слова историк проговорил, глядя женщине прямо в глаза своими серыми глазами, и произнес он их таким загадочным и проникновенным голосом, что очень смутил Наташу.
- А разве такая бывает? – спросила женщина, смеясь и стараясь за этим смехом скрыть собственное смущение.
- А вы что ж, сами не верите в настоящую любовь, Наташа?
Наталью почему-то как током резанули эти его слова. Дело было совсем не в том, что сидящий напротив мужчина вдруг обратился к ней не по имени-отчеству, а запросто – по имени. Но он посмотрел на нее своими добрыми серыми глазами так ласково, как смотрел на нее в детстве только ее отец, которого Наталья очень любила. Ну и еще было что-то в этих серых глазах особенное, что заставляло женщину краснеть и первой отводить глаза в сторону...
- Не знаю, мне не приходилось... – сказала Наташа, покраснела и на полуслове оборвала это своё, столь неожиданное для нее самой, откровенное признание. Слово “любить” она так и не смогла выговорить вслух, а про себя подумала: «а любила ли она действительно кого-нибудь в этой жизни»?
Опять возникла пауза, но историк, будучи по жизни человеком ненаблюдательным, ничуть не заметил, как его, в общем-то очень банальный и ни к чему не обязывающий вопрос почему-то вогнал сидящую перед ним женщину в краску. Первой нарушила молчание Наталья, видимо, для того, чтобы отвлечься от невеселых мыслей о своей личной жизни.
- Ну, и что же там за любовь?
- А любовь там – это роман Бонапарта с польской красавицей Марысей Валевской – чистая, светлая, преданная любовь, по крайней мере, со стороны женщины. Дело в том, что графиня Валевская, поначалу просто весьма патриотически настроенная полька, со временем влюбилась в Наполеона, влюбилась как сумасшедшая.
- Прямо-таки, как сумасшедшая? - недоверчиво перебила его Наташа, глядя на историка с все той же своей манящей лукаво-кокетливой улыбкой.
- Вы зря иронизируете, Наташа. Если многие тысячи мужчин, как закаленные в боях, так и молодые новобранцы, готовы были отдать жизни только за то, чтобы увидеть улыбку на лице этого человека, то я не понимаю, почему бы многие красавицы того времени просто не желали ему принадлежать. Ведь женщины очень падки на власть, величие и прочие атрибуты Силы, не так ли? Тем более, что Бонапарт обладал колоссальной харизмой.
- Не знаю, не знаю... Возможно... – Наташа продолжала смотреть на сидящего напротив нее историка со своей очаровательной лукавой улыбкой. Может быть, поэтому сердце Кадышева снова сбилось с привычного ритма. Однако теперь Кадышев замолчал, задумавшись, казалось, о чем-то своем. Так продолжалось некоторое время. Историк молчал, а сидящая напротив него женщина просто изучала его, тоже молча. Скоро, однако, это молчаливо-смущенное сидение женщине начало надоедать. И поскольку историк находился в состоянии некой прострации, женщина решила его как-то расшевелить, тем более что она все еще чувствовала себя чем-то ему обязанной за сделанную работу.
– Ну и что дальше? Расскажите же уже, наконец, про эту вашу любовь Бонапарта и Марии Валевской – попросила Наташа историка.
Однако историк продолжал молчать, думая о чем-то своем.
- А вы меня все больше заинтриговываете, Владимир! – заговорила Наташа снова, все еще надеясь расшевелить своего собеседника. – Деньги за работу брать не стали, а теперь вот про свою книгу рассказывать не желаете... Неужели вам со мной так скучно, что вы даже на вопросы мои не отвечаете? – Наташа снова кокетливо улыбнулась сидящему напротив нее мужчине. Но в словах ее, кроме простого женского любопытства и интереса, сказался уже и чисто профессиональный интерес книжного бизнесмена.
Не знала Наташа и не ведала подлинную причину того, почему сидящий напротив нее историк сейчас молчал. А молчал он вовсе не потому, что ему было скучно сидеть рядом с этой женщиной. Да он такого и вообразить то себе не мог! Как ему с его богиней рядом может быть скучно!? А молчал он потому, что в голове его сейчас вертелся один и тот же вопрос: "читать или не читать?", "читать или не читать?". Дело в том, что историк Владимир Кадышев был по природе своей практически полным социофобом.  И про его роман о Наполеоне не знали ни коллеги, ни даже самые близкие друзья – ни одна живая душа. Вот поэтому историк и мучился, не зная на что решиться. Ему хотелось, безумно хотелось, произвести на сидящую рядом женщину самое что ни на есть положительное впечатление. И в то же время, будучи еще по натуре и очень суеверным человеком, Кадышев боялся, что своим рассказом про роман он может своему детищу как-то навредить, что-то "сглазить"... Но тут одна единственная мысль вдруг все решила. Она полоснула историка будто молния: "…Она?! Да как она, моя богиня, моя Муза может что-то у меня сглазить или испортить?
Кадышев мельком глянул на сидящую с ним за столом женщину и наконец решился.
- Знаете что, Наташа, я вам лучше почитаю некоторые отрывки из моей книги прямо из рукописи… Я тут случайно прихватил с собой несколько кусков в надежде, что, может быть удастся поработать…
- Ну вот! Чем уж я вам так не угодила, что вы заранее решили, будто вам здесь у меня будет скучно. Вы ведь поэтому взяли с собой куски своей рукописи – чтобы не скучать, не так ли, Владимир?..
- Наташа, я не хотел… Вы… Извините меня, пожалуйста. – Историк смутился вконец и густо покраснел…
Наташа, глядя на это его смущение, не выдержала и рассмеялась, но смех ее вышел совсем не злым, а скорее мягким, добродушным.
- Вам не за что извиняться передо мной, Владимир. Что вы, в самом деле, такое говорите?! Я же шучу...
- Да нет, понимаете, Наташа, просто я привык свою работу всегда иметь под рукой – вдруг какие-то мысли возникнут, или захочется что-то исправить, выбросить, добавить… Одним словом, обычная работа ученого… Извините, еще раз, я вовсе не хотел сказать этим, что мне у вас скучно…
- Владимир, я не обиделась, перестаньте извиняться. Но вы меня вконец заинтриговали, я уже почти мечтаю узнать, что там такое написано в вашей книге? Сколько ж можно ходить вокруг да около?.. Почитайте уже что-нибудь, пожалуйста. – Женщина поощрительно улыбнулась Кадышеву  Сердце историка от этой улыбки опять, уже в который раз за сегодняшний вечер, помчалось куда-то вскачь. А Наташа, продолжая ласково улыбаться, выжидательно смотрела на историка. Благожелательная улыбка женщины, казалось, уже сама по себе поощряла мужчину произвести самое благоприятное впечатление.
И историк наконец решился. Он достал из внутреннего кармана пиджака плотную пачку листов с компьютерной распечаткой текста, который во многих местах пестрел авторскими поправками, сделанными уже от руки. Кадышев начал читать отрывки своего романа исключительно для своей Музы…


«27 марта 1796 г. Ницца, штаб Итальянской армии Французской
республики.


За столом в грубо сколоченной избе сидят два французских офицера и пьют старое анжуйское вино. Один с лицом и внешностью старого то ли бандита, то ли контрабандиста (это – Андре Массена), а другой здоровенный детина, почти двухметрового роста. Это – Пьер Ожеро.
- Что делать, ума не приложу, - горестно вздохнул тот, что отличался бандитским видом. – Чем и как мы будем этой зимой воевать? У солдат нет сапог, одно ружье на двоих, да пушки без ядер. Но зато, посмотри, Пьер, за армией тянется целый табор шлюх. Их скоро будет больше, чем солдат в нашей армии. А комиссары Директории, мать их так, только и знают, что присылать нам сюда чуть не каждый месяц новых командующих и петь свои соловьиные песни про "защиту революции", про "Родину в опасности" и прочую дребедень. Ну, что ты на это скажешь?
- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, Андре, - тяжелым низким голосом сказал здоровяк. – Я все это знаю, но что делать то?
- А, кстати, сегодня как раз должен еще один командующий явиться. С какой-то странной фамилией, то ли итальянец, то ли корсиканец, то ли черт вообще знает кто…
- Ну, Андре, - пробасил Ожеро, - ты как знаешь, а я больше вообще никому из них подчиняться не намерен. Надоели они – один тупее другого. Один приказывает то, что другой вслед за ним тут же отменяет… Тьфу, глаза бы мои этих вояк сра***х не видели…
В этот самый миг дверь в избу отворилась, и на пороге появился очень худой молодой человек, почти мальчик, невысокого роста, с бледным лицом. Однако на его хрупких плечах золотистым отливом блестели генеральские эполеты.
- Ну вот, Андре, а это что еще… - небрежно развалившийся в своем кресле Ожеро не договорив начатой фразы, вдруг начал медленно, как будто даже против своей воли, подниматься на ноги, не отрывая своего взгляда от глаз вошедшего.
Массена вслед за Ожеро посмотрел в глаза новоприбывшему и тоже начал медленно вставать. И оба были не в силах отвести взгляда от загадочных глаз вошедшего. Глаза эти и впрямь были необыкновенны. Серо-стального цвета, они буквально пронизывали их обоих насквозь, подавляя даже малейший намек на сопротивление и подчиняя своей воле.
- Меня зовут генерал Бонапарт, - резким отрывистым голосом сказал вошедший. – Я – новый главнокомандующий Итальянской армией. Доложите обстановку в армии, господа.
Ожеро, верный своему обещанию ни в коем случае не подчиняться новому начальству, позволил себе тут расслабиться и даже рассмеяться. Презрительно глядя на вошедшего, которого был выше ровно на голову, Ожеро приготовился уже было выдать что-то скабрезное и тут же был срезан острым как бритва стальным взглядом. Гигант осекся на полуслове.
- Ваше имя?
- Пьер Франсуа Шарль Ожеро, - гигант, однако, еще не переставал скалиться.
- Так вот, Ожеро, вы выше меня ровно на голову, - коротышка, казавшийся рядом с гигантом Ожеро щуплым карликом, тем не менее, дерзко и самоуверенно смотрел тому прямо в глаза.- Но если вы не будете меня слушаться, я быстро устраню этот недостаток…
И Ожеро, этот бретер и драчун, силач, способный сгибать пальцами подковы, вдруг как-то разом сник, съежился, стушевался. Ему почему-то вдруг захотелось спрятаться, затаиться где-то в тихом, укромном месте, лишь бы не видеть этих страшных серо-стальных глаз вошедшего человека... Эти глаза, казалось, делали его ниже ростом, пригибали к самой земле…
- Итак, господа, я жду вашего отчета. – Мальчик с генеральскими эполетами сделал два шага вперед в глубину помещения и сел на стоявший у стола с картой стул. Свою треугольную шляпу он небрежно бросил рядом на стол. Находящиеся в комнате военные хотели было последовать его примеру и тоже сесть, но вошедший вновь посмотрел на обоих своими страшными глазами, и они сесть не посмели, они остались стоять, а он сидел перед ними!
После доклада обстановки, Бонапарт встал и принялся быстро мерить шагами помещение. Рублеными, короткими, резкими фразами он начал отдавать первые свои приказы:
- Всех шлюх вымазать смолой и выгнать из армии вон; офицеров, поднявших руку на своих солдат – расстреливать на месте; подтянуть обозы с артиллерией и амуницией, объявить беспощадную войну мародерству...
Так началась эпоха наполеоновских войн в Европе, которой суждено было длиться еще долгих двадцать лет.


Местечко Кернози под Ловичем, Польша, конец 1797 г.


За обеденным столом главного зала Ловичского замка холодным зимним вечером сидели знатные польские паны со своими супругами и детьми - пан Потоцкий, Красовский, Красинский. Во главе стола восседал сам хозяин Ловича - пан Матвей Лончиньский. Было тихо и уютно в провинциальном замке некогда богатого, состоятельного пана. Тихо и  романтично потресикавал огонь в большом камине с квадратным окном, слуги разносили разные явства и питье. Гости постепенно расслабились, стали слышны оживленные голоса.
И все было бы ничего в этом волшебном польском захолустье, если бы оно было действительно польским. Между тем, в 1795 г. соглашениями трех хищников России, Австрии и Пруссии территория многострадальной Польши, бывшей некогда могучей Речью Посполитой, была в третий и в последний раз поделена, а фактически растащена на куски этими тремя европейскими державами. После этого Польша, как государство, по сути, перестало существовать. Лишенные своей страны поляки могли ожидать теперь только чуда, и вот это чудо вдруг им явилось в образе худощавого, бледного французского генерала со странным именем и фамилией.
И когда весной 1796 года Наполеон Бонапарт во главе полураздетой, голодной армии начал победоносную кампанию в Северной Италии, и на всю Европу прогремели названия доселе мало кому известных деревушек - Монтенотте и Миллезимо, Арколе и Риволи, Лоди и Монтебелло и еще десятки прочих, в которых похожий на болезненного юношу, генерал безжалостно бил отборные дивизии австрийцев – поляки подняли головы, воспряли духом! Примерно в это же время в армию Бонапарта начали стекаться со всех концов бывшей Великопольши молодые люди, желающие воевать под его знаменами в составе так называемого “Польского легиона”.
Европейский пожар разгорался все сильнее. С одной стороны можно было ожидать, что честолюбивый и дерзкий “маленький капрал” Северной Италией свои аппетиты не ограничит, а с другой, было очевидно, что ведущие европейкие державы – Австрия, Пруссия, Россия и уж, конечно, Англия, не оставят без внимания победы этого выскочки.
Пан Лончиньский тяжело поднялся, встав у своего места во главе стола:
- Господа, я предлагаю поднять тост за славу и успех французского оружия. Я очень сожалею, что это оружие не польское, но коль скоро оно бьет наших исконных врагов... Пусть армия генерала... простите панове, имя этого французского генерала трудно выговорить, то ли Буонапарти, то ли Буонаротти, ах, Буонапарте, так вот, пусть его армия всегда побеждает наших общих врагов! За генерала Буонапарте и его доблестную армию! Аминь!
В это время в углу больших покоев дворца вместе с другими детьми играла девочка лет семи, голубоглазая со светлыми волосами и чистой белой кожей. Услыхав странное имя, она побежала к матери, которая вышла на кухню распорядиться насчет перемены блюд. По дороге, пробегая по темным, плохо освещенным коридорам дворца девочка испугалась. Услышанное страшное имя казалось ей теперь просто зловещим. К матери она подбежала уже вся в слезах.
- Мама, мама, послушай, какое страшное имя я услышала сейчас от папеньки!
- Ну и какое же?
- Буонопалте! - выпалила девочка, выпучив от ужаса свои большие голубые глазенки.
Ее мать, однако, вовсе не пожелала разделить с ней ее страхи. Она просто рассмеялась.
- Что ты, Марыська, оно совсем не страшное, это слово. Так зовут одного французского генерала, который воюет в Италии с нашими врагами, австрияками, врагами нашей дорогой Родины, нашей Польши.
- Он правда не страшный?
- Что ты доченька, он  ничуть не страшный. Он очень-очень хороший. потому что бьет врагов нашей любимой Польши...


Кернози, лето 1800 года.


- Ясновельможный пан! Ясновельможный пан! Новости из Варшавы срочно! Срочно!! - старый, кривобокий Томаш, многолетний слуга пана Лончиньского, задыхаясь и спотыкась на каждом шагу, бежал к своему хозяину, потрясая в воздухе кипой газет. - Новости, пан, новости! Пострясающие, невероятные новости из Варшавы! Генерал Буонапарте наголову разбил проклятых австрийцев в Северной Италии у деревни Марун, Маран, черт возьми, это и выговорить то доброму поляку невозможно!
- Маренго.
- Точно так, ваша милость. Полный разгром! Говорят, что этот самый Буонапарте пересек Альпы в самом высоком месте, что до него делал только Ганнибал и обрушился на австрийцев, как снег на голову. Австрия капитулировала!
- Давай сюда газеты, Томаш и перестань так кричать... - Пан Лончиньский взял у слуги из рук газеты и быстро стал просматривать заголовки. Все они в один голос действительно кричали об одном и том же - об удивительной победе французского генерала Бонапарта над австрийцами в Северной Италии. Новость эта не могла оставить равнодушным ни одного здравомыслящего поляка, хоть сколько-нибудь любящего свою обесчещенную и разворованную родину.
...В тенистом уютном парке Ловичского имения, где раскидистые липы соседствовали со стройными березками, тополями и кленами, возле беседки горячо спорили два молодых паненка Лончиньских - Павел и Теодор и молодая, совсем юная паненка - девочка 11-12 лет. Юноши лет 18-ти, одетые в яркокрасные камзолы и дорогие яловые сапожки, покраснев, разгоряченно спорили:
- Я буду воевать с саблей в армии генерала Бонапарта! Я поступлю в его Польский легион! Поступлю в уланы или в драгуны и стану героем! - Говорил, оживленно жестикулируя руками младший, Павел Лончиньский.
- Глупый ты, - отвечал ему старший брат Теодор, - надо идти служить в артиллерию. Сам Бонапарт начинал свою карьеру как артиллерийский офицер.
- Сам ты глупый, Теодор! Что ты будешь делать в артиллерии? Пушки из грязи вытаскивать? Иное дело кавалеристы! Какая форма у них!.. А как они на лошадях гарцуют! И дамы их больше всех прочих военных любят, потому что кавалеристы самые красивые!
- Тебе бы только про дамские улыбки думать...
Братья еще долго ругались, перепирались и спорили о том, кто куда пойдет служить, какой мундир оденет и как будет разить врагов Наполеона и их милой Польши.
Девочка была одета в изящное платьице цвета небесной лазури, как раз под цвет ее прекрасных глаз. В довершение к голубым глазам прелестное белое личико обрамляли локоны цвета спелой пшеницы. Она долго смотрела на братьев, поджав губки и все более хмурясь. Видно было, что их шумный спор не доставляет ей удовольствия, а может быть она была недовольна тем, что братья спорили исключительно между собой, как будто ее рядом и не было.
Девочка сердито топнула ножкой и, вконец потеряв терпение, закричала:
- Ну, хватит вам, петухи! Ишь раскричались. Никто вас никуда пока что не берет. Малы еще слишком, чтобы воевать.
- А ты-то что понимаешь вообще?! Девчонка! Мы будем мужчинами и будем служить у Наполеона в его Польском легионе и освободим нашу дорогую Польшу от всех врагов. А вот ты, ты-то сама патриотка? Над нами смеешься, а сама-то ты как сможешь нашей Польше послужить? Ты же девчонка, - презрительно проговорил Павел, - а девчонок в армию не берут! - На этих словах брат девочки презрительно засмеялся.
- А я, - сказала голубоглазая блондинка, ничуть, казалось, не смутившись ни презрительным тоном, ни смехом брата, - я буду женой генерала Бонапарта и нарожаю ему много детей! Сына ему рожу!
На миг воцарилось молчание. Оба мальчика, раскрыв рты, смотрели удивленно на свою сестру. Павел, не выдержав, едва слышно прошептал:
- Ничего себе хватила, малохольная она, что ли?
Реакция старшего брата, Теодора была несравненно более прагматичной:
- Глупая ты, Марылька! У генерала Бонапарта уже есть жена, вот так! Она в Париже живет. Как же ты станешь его женой, а? По нашей вере многоженство запрещено, и у человека может быть только одна жена.
Девчушка, поджав губки, сердито оглядела обоих братьев с ног до головы, ее прекрасные голубые глаза были полны слез. Потом, не торопясь, выделяя каждое слово, блондинка повторила:
- Я все равно буду, буду, буду женой генерала Бонапарта!…»

• * * *

- Ну вот, это несколько отрывков из начала, - произнес Кадышев, завершая чтение и слегка смутившись. Потом историк немножко робко взглянул на сидящую напротив него женщину. Если бы историк догадался посмотреть в том же направлении лишь двумя секундами раньше, или был хоть чуточку более наблюдательным, он бы наверняка заметил, что в тот самый момент, когда он перестал читать, Наташа, сильно покрасневшая, словно была чем-то очень взволнована, вдруг быстренько отвела взгляд от лица сидящего напротив чтеца и тут же сделала вид, будто внимательно рассматривает грани хрустального фужера. Но историк жизненной наблюдательностью не отличался…
А Наташа… Все то время, которое историк читал ей отрывки из своего романа, Наташа сидела, подперев руками свою чудную головку. Она сидела и, не отрываясь, смотрела на своего собеседника. И постепенно сама женщина вдруг почувствовала, как этот бархатистый, мягкий мужской голос пронизывает, обволакивает все ее женское существо. По мере чтения историком своего романа Наташа ощутила незнакомое ей прежде волнение. И это "что-то" заставляло женщину краснеть и первой отводить глаза. К концу чтения Наташа сидела будто завороженная. Она забыла ненавистного мужа, отношения с которым уже давно сводились к совместным посещениям вот таких вот вечеров. Она забыла проблемы своего нелегкого бизнеса, она забыла всю свою рабочую рутину…
Зато ей сразу вспомнился отец, который в детстве часто читал ей вот такие же рассказы, нередко исполняя в лицах монологи героев. И сейчас, когда Кадышев прекрасно поставленным лекторским голосом стал читать отрывки из своего романа, ее буквально потрясли эмоциональная сила и душевная энергия автора. От Натальи не укрылся и тот факт, что сам автор был глубоко и искренне увлечен своим романом, казалось, он сам лично переживает судьбы выведенных им героев. И очевидно было, что автор был явно неравнодушен к главным героям своего романа – к графине Валевской и самому Наполеону.
Все это явно добавляло очарования и даже какой-то пикантности всей создавшейся ситуации. В общем, к концу чтения Кадышева Наташа была явно заинтригована сюжетом его книги, а на самого автора смотрела с заметным интересом и даже, теперь уже можно сказать, – с явной женской симпатией. Мы даже осмелимся предположить, что сидящий с ней за одним столом мужчина начал Наташу чем-то мало-помалу волновать уже как женщину. Ведь известно же, что женщина любит ушами… А еще Наташа по-прежнему никак не могла забыть его порывистое и очень страстное пожатие ее руки…
Между тем, то ли из-за явного смущения Наташи, то ли по причине того, что историк закончил свое чтение, но их разговор вновь прервался. Наташа, отчасти уже и для того, чтобы как-то скрыть нарождающееся в глубине ее души чувство, сама решила прервать повисшее, было, над их столом молчание:
- Но ведь графиня Валевская так и не стала женой Наполеона, если я правильно помню события? Если мне не изменяет память, первую его жену звали Жозефина, а второй была какая-то принцесса, кажется, из дома Габсбургов. – Все это Наташа произнесла совершенно спокойно, без всякой рисовки своими познаниями.
Историка, однако, ее слова поразили и поразили весьма даже приятным образом. До сих пор историк видел в своей собеседнице просто красивую и очень желанную женщину. По своим снам он, конечно, помнил, как они с ней вели зачастую очень даже умные разговоры. Но теперь проявленная красивой женщиной эрудиция, тем более в области, которая так интересовала самого Кадышева, очень приятно его поразила. Посмотрев на свою собеседницу с какой-то задорной, даже озорной улыбкой, Кадышев сказал:
- Так-то оно так, да не совсем…
- Что значит – «не совсем»? – теперь вопрос женщины звучал вполне искренне.
- Дело в том, что графиня Валевская на какое-то время действительно стала женой Наполеона, хотя, конечно, невенчанной и неофициальной. Сам Наполеон так и называл ее – "моя польская супруга". И хотя их роман временами то затухал, то снова разгорался, но он никогда совсем не прекращался.
- Интересно. Прямо-таки и называл? А как же законная жена? – Наташа подперла свою очаровательную головку рукой и посмотрела историку прямо в глаза, заставив его сердце в очередной раз сбиться с ритма.
- Ну, Жозефина была далеко, за многие сотни километров…
- Да уж, все мужики одинаковы, им бы только новую юбку поскорее задрать, - ввернула тут Наташа и засмеялась своим чуть хрипловатым и очень возбуждающим его, Кадышева, смехом. Этим смехом, как и своей фривольной фразой, красивая женщина тут же вогнала несчастного историка в краску. Зная опять же по своим прошлым снам, что его Дива способна иногда завернуть такое эдакое, порой даже не вполне приличное, Кадышев все-таки несколько смутился, услышав теперь от нее нечто подобное наяву. Историк смущенно посмотрел на свою собеседницу, но она продолжала улыбаться совершенно невинной, хотя и немного кокетливой улыбкой:
- Что ж вы замолчали, Владимир, продолжайте.
- Ну, Наполеон, в принципе, в общении с женским полом позволял себе не так уж многое. Да в обозе его генералов и маршалов всегда было по десятку наложниц. А Бонапарт возил с собой лишь одну женщину.... По крайней мере, так было в кампаниях 1807 и 1809 гг. Да и то сказать, он устал, как и чудовищно устала вся его армия, воевавшая в Польше. Многие недели Наполеон гонялся за русскими по глубоким снегам, потом была эта битва при Пултуске, как раз на рождество 1806 года под завывающую метель, когда ни одна из сторон не выиграла, и русские, в конце концов, в порядке отошли на свои позиции. Он просто решил, быть может, дать себе и армии немного отдыха… Что ж, он его заслужил, в конце концов…
- Я вижу, вы очень любите главного героя своего романа...
- Да, Наталья Владимировна, - тут историк, может быть впервые за весь сегодняшний вечер, позволил себе улыбнуться, - Наполеон – мой любимый исторический персонаж. Только, к сожалению, деяния его до сих пор неправильно понимают. Вслед за Львом Толстым историки заняты, в основном, изучением военно-стратегического наследия Наполеона. Между тем, подлинное его значение отнюдь не в этом.
- Да? И в чем же его «подлинное значение»? - Последние слова Наташа процитировала нараспев, нарочно придав лицу возможно серьезное выражение, но потом, не выдержав, все же рассмеялась. – Весело с вами, Владимир! Вы, как я посмотрю, еще и на устоявшиеся в науке авторитеты покушаетесь.
А Кадышев на эти слова богини, а может, на тот слегка ироничный тон, которыми они были произнесены, немного даже и обиделся. С почти мрачным видом он произнес:
- Любой уважающий себя историк рано или поздно должен попытаться подвергнуть сомнениям устоявшиеся авторитеты...
А Наталья, увидев, как Кадышев в ответ на ее легкое подтрунивание чуть ли не всерьез обиделся, опять засмеялась. Ну что было поделать, если ей сейчас с этим странным человеком весело, как никогда?!
- Владимир, ради Бога, извините вы, кажется, обиделись? Поверьте, я совсем не хотела этого! Просто... – Наташа на мгновенье замялась, - просто мне очень весело с вами. – Тут женщина снова улыбнулась, и улыбка ее, как будто, говорила: «мол, вы уж постарайтесь, чтобы мне и дальше было с вами не скучно». Историк, однако, этого намека, кажется, не понял. – Ну, так что ж там с Наполеоном? Почему его неправильно понимают?
- Я говорю, что на виду у всех военно-стратегическое умение Наполеона, однако, на деле слава его – в другом. Да он сам об этом сказал лучше всех: «Моя слава не в сорока победоносных сражений. Их всех перечеркнуло Ватерлоо. Но не будет забыт гражданский кодекс». Иными словами, величайшая роль Наполеона для Франции, французов, да и для всей Европы, в том, что он сумел сыграть роль национального примирителя! Наполеон прекратил гражданскую войну во Франции – в этом его главная заслуга перед историей! В России в 1917 году сложилась ситуация, сходная той, что была во Франции 1795-99 годов, но тут свой Наполеон так и не появился на сцену! Вместо Наполеона в России появился Ленин! Что было дальше – хорошо известно всем.
- Интересно вы рассказываете, Владимир! Серьезно. А о такой роли Наполеона, я сама, честно говоря, и не подозревала. – Теперь в тоне женских слов не было и намека на иронию, хотя Наташа продолжала улыбаться сидящему напротив историку. – Но, кстати, мы отвлеклись с вами от темы вашей книги, вы не находите?
Историк в ответ только неопределенно пожал плечами и что-то промычал в ответ. Однако проявляемое богиней внимание к его трудам и мыслям, кажется, было искренним, и этот факт начинал волновать историка не меньше, чем красота сидящей рядом женщины…

* * *

- Так почему, все-таки, Наполеон называл Марысю «польской супругой»? – Наталья вновь решила взять инициативу в их беседе на себя. - Из-за ее происхождения, наверное?
- Бонапарт называл Марысю "моя польская супруга" и называл так отнюдь не случайно. Частично действительно из-за происхождения. Но с другой стороны, во-первых, весной 1807 года в Финкенштейне и потом в 1809 году в Шенбруне они жили фактически как муж и жена. Причем, Марыся, в отличие от Жозефины, не говоря уже о трусихе Марии-Луизе нередко сопровождала императора в его инспекциях по войскам, а в 1809 и позднее, в 1813 году, она находилась, чуть ли не прямо на самих полях сражений. Во-вторых, до похода Наполеона на Россию 1812 года Марыся присутствовала практически на всех официальных заседаниях полевого военного кабинета Наполеона, на всех приемах иностранных послов графиня Валевская сидела рядом с повелителем Европы. Наконец, в-третьих, хотя Наполеон всегда повторял, что женщины не могут оказать влияние на его деятельность и что, мол, "у политики нет сердца, а есть только голова", однако, в 1807 году на свет появилось герцогство Варшавское и произошло это явно не без участия и советов Марыси Валевской. И я очень сильно подозреваю, что свою злосчастную кампанию в России 1812 года Наполеон начал и вел не в последнюю очередь ради своей "польской жены" графини Валевской, которой пообещал вернуть "восточные польские земли". Кстати, очень забавная деталь – сам Наполеон русскую кампанию 1812 года называл  "2-ой польской войной". И вообще можно, если говорить современным языком, так вот, можно смело утверждать, что у Наполеона с Марысей были "общие интересы", а это, как известно, сближает людей, тем более мужчину и женщину. Из их связи могла бы получиться замечательная супружеская пара – ведь они понимали друг друга буквально с полуслова!
И знаете, Наташа, я, когда материалы про Валевскую читал, так прямо сам влюбился в нее. Спрашивается, что этому неугомонному корсиканцу было надо? Из Марыси могла бы получиться для Наполеона преданная, верная жена. Ему нужен был наследник, так она родила же ему долгожданного сына. Марыся была не только красивая, а еще и добрая, верная, самоотверженная женщина!
Здесь особо следует подчеркнуть слово «верная», ведь у Бонапарта к концу его карьеры осталось не так уж много преданных ему лично соратников. А Марыся как раз была одной из таких. Уже когда положение Бонапарта пошатнулось, госпожа Валевская показала себя преданной бонапартисткой: например, в апреле 1814 года Марыся вернула ему очень дорогое колье из крупных бриллиантов, которое Наполеон подарил ей в честь рождения их сына Александра-Флориана. Причем возвращая подарок, Марыся сказала удивленному Коленкуру, что «делает это не потому, что перестала любить императора, а для того, чтобы он смог продать это, чтобы на вырученные деньги сформировать новую армию»! Осенью 1814 года графиня Валевская была единственной из любивших Наполеона женщин, которая навестила его на острове Эльба. И даже после Ватерлоо Марыся предлагала поверженному императору сопровождать его в изгнание на остров Св. Елены.
- Даже так! – не удержалась от возгласа Наташа. – Интересно…
При этих словах Кадышев резко вскинул голову и посмотрел сидящей напротив него женщине прямо в ее кошачьи глаза:
- Вам правда нравится, Наташа?!
- Да, конечно. – Сказав это, женщина посмотрела на историка теперь с очень даже благожелательным интересом. – Но вы, мне кажется, что-то еще хотели сказать? – Наташа, улыбаясь, смотрела на сидящего напротив нее мужчину, чуть склонив голову на бок. И улыбка ее была такой нежной, такой ласково-поощряющей, даже почти без свойственной этой чудной даме иронии, что историк снова, уже в который раз за сегодняшний день захлебнулся от нахлынувших на него чувств.
Историк на какое-то время задумался. Лукавый взгляд, дерзкий вырез Наташиного платья определенно сводили его с ума, а умопомрачительная женская улыбка, склоненная на бок чудная головка, явно, поощряли мужчину совершить или сказать что-то безумно необычное, выдающееся. Но пока что историк просто продолжил свой рассказ.
– Что ж тут можно еще добавить? Ясно, что жениться на Валевской, чего эта женщина так хотела, Наполеон конечно же не мог. На графине Валевской мог бы вполне жениться артиллерийский генерал Бонапарт и почитал бы этот свой брак самым счастливым на всю жизнь. Но! Император Наполеон, под сапогом которого к 1807 году находилась почти вся Европа и который своими дерзкими завоеваниями встал вровень с авторитетнейшими монархами Европы, на какой-то там польской графине жениться уже не мог…
- И последнее. – продолжал историк. Страстно желая произвести на свою собеседницу благоприятное впечатление, он невольно начал спешить, стремясь, коль скоро уж начал, выговорить все мысли, касающиеся своего романа, до конца. – И последнее. Графиню Валевскую иногда называют "польской Жанной Д`Арк", и это в определенной степени – справедливо! Ведь Марыся с той достопамятной зимы 1807 года и вплоть до отъезда Наполеона в ссылку на о-в Св. Елены, все лучшие годы своей юности отдала этому человеку. Начавшись зимой 1807 года, связь между ними фактически не прекращалась вплоть до конца наполеоновской карьеры. А он… он, ну, мне кажется, Наполеон не оценил этой жертвы достаточным образом… Так что если они все-таки не стали официальными супругами, то в этом ничуть не было вины женщины...
Сказав это, Кадышев как-то очень странно посмотрел Наташе прямо в глаза, посмотрел таким пронизывающим, таким призывным и вместе с тем таким ласковым взглядом, что женщина не выдержала и первой отвела взгляд.

• * * *

И тут в душе у историка что-то всколыхнулось. Он вдруг вспомнил молоденькую студентку института культуры, которая очень давно, лет десять назад, тоже вот так сидела, подперев голову рукой и глядя на него огромными зелеными глазами, слушала его лекцию о новинках военно-исторической литературы. Кадышев вспомнил, как тогда он очень скоро вдруг ощутил, что читает лекцию исключительно для этой девушки. В конце лекции именно она подошла его благодарить и сказала тогда ему почти те же самые слова, что и здесь, сейчас в этом зале элитной московской гостиницы. А потом они познакомились и, оказалось, что девушку зовут Наташа. Дальше знакомства и одной посиделки в библиотечном кафе у них дело тогда не пошло… Все закончилось лишь тем, что Наташина ладошка оказалась при прощании на несколько мгновений в руках Кадышева. Ну почему, почему он тогда не узнал, где она живет?!... От грустно-сладких воспоминаний у Кадышева засосало под ложечкой… Внешний шум заполненного людьми ресторана вернул историка к реальности.

• * * *

- …А знаете, Наташа, ведь вы первый человек, перед кем я отважился прочитать части своего романа. До сих пор я не решался этого сделать… даже перед своими близкими друзьями. Не знаю сам почему, но мне вдруг очень захотелось прочитать это именно вам… – Тут Кадышев засмущался, покраснел и опустил глаза. Вскоре, однако, историк решился поднять их вновь и посмотреть на свою собеседницу. Взгляд его был столь откровенно страстным, зовущим ласку, любовь, так молящее ожидающим даже простого человеческого участия, что…
Наталья Владимировна Завадская, эта уверенная в себе деловая леди, вдруг неожиданно для самое себя от этого страстного, откровенного мужского взгляда вдруг засмущалась сама и чуть ли не первой отвела свой взгляд… Снова возникла пауза… И вдруг, сама не вполне отдавая отчет своим словам, а может просто для того, чтобы чем-то заполнить возникшую пустоту, Наталья обратилась к историку с вопросом, который в очередной раз за сегодняшний вечер выбил сердце мужчины из привычного рабочего ритма:
- А, может, дадите почитать свой роман, когда закончите, раз уж, как вы говорите, я первая слушательница?.. – Наташа сама этому была удивлена, но неожиданно она поняла, что этот свой вопрос задала сейчас отнюдь не только как опытный делец книжного бизнеса… Мало того, излагая свою столь смелую просьбу, женщина испытала отчасти даже приятное волнение…
Наташа в этом пока что не решалась признаться даже себе самой, но что-то неведомое влекло ее к сидящему напротив нее мужчине. Новые свои чувства женщина не могла пока ни понять, ни даже толком объяснить самой себе…
Ей было очевидно, однако, что к своему мужу, адвокату Мигунову, она такого не испытывала никогда. То ли ее смутили взгляды этого историка, проникающие вглубь всей ее женской души, взгляды, полные самого откровенного, самого безудержного желания. И, вместе с тем, серые его глаза были полны такой грусти, что Наташе в какое-то мгновенье захотелось просто обнять этого человека, прижать к себе, пожалеть, погладить по голове, словно то был ее, неродившийся пока еще на свет ребенок… А может, причиной смущения Наташи были сами звуки, тембр, интонация его красивого и сильного лекторского голоса. Или же, что не менее вероятно, на Наташу подействовали только что услышанные ею главы из романа историка, так живо напомнившие ей отца, детство… Тут самое время поведать уважаемому читателю, что героиня наша перед всеми прочими мужскими качествами ценила прежде всего ум. А впрочем, разве можно точно сказать, почему определенный мужчина начинает нравиться той или иной женщине, или наоборот?!..
Так или иначе, со всей очевидностью можно было утверждать, что сидящий напротив мужчина начинал Наташе определенно нравиться… Пока же, попросив мужчину дать ей почитать роман, когда тот будет закончен, Наташа поспешила прикрыться спасительной добродушно-иронической маской, ставшей для нее с некоторых пор традиционной. Теперь Наташа опять смотрела на Кадышева явно поощрительно.
Однако слова женщины, в свою очередь, повергли историка в немалое смятение. Что и говорить, Кадышев испытывал сейчас весьма противоречивые чувства. Будучи по жизни не особо избалованным женским вниманием, историк все ж таки понял, что сидящая рядом женщина – это и есть его настоящая половина, предназначенная ему самой судьбой. И сейчас он с одной стороны, боялся спугнуть ее излишней смелостью, а с другой – всем своим существом мужчина чувствовал, что должен сделать или сказать что-то необыкновенное решительное, что-то определяющее его дальнейшую судьбу. Долгие минуты он сидел молча, уставясь куда-то в сторону, борясь с нахлынувшими на него чувствами. Сразу, как только сидящая рядом женщина попросила его рассказывать о его книге, историку в голову ударила шальная мысль: «А что если?..» и «А почему бы нет?...»
Кадышев сам потом не мог понять, что на него нашло? Наверное, он был просто пьян присутствием красивой женщины, пьян ее улыбкой, тонким ароматом духов, ее вызывающим декольте... Мы не знаем, да и сам историк вряд ли смог бы вразумительно ответить на этот вопрос. Однако вместо того, чтобы продолжать дальше рассказывать про любовь Наполеона и графини Валевской, Кадышев вдруг, неожиданно для себя самого, выпалил:
- А вы приезжайте ко мне в гости? Там все сами и почитаете... – сказал мужчина и испугался, что сердце сейчас того и гляди разорвется или выпрыгнет из груди.
- К вам в гости? – Наталья была крайне удивлена таким, казалось бы, очень простым приглашением. Она даже внимательнее посмотрела на Кадышева, словно увидела его впервые. В самом деле, ну что же тут такого странного? Приглашает мужчина женщину к себе в гости?! Но в том то и дело, что Наталью Владимировну Завадскую уже очень давно никто просто так в гости не приглашал! Она практически забыла то время, когда ее мужчина приглашал в гости просто так, как женщину... Да что там, к мужчине в гости! С ее занятостью в бизнесе она забыла, когда вообще могла позволить себе расслабиться и просто посидеть, да поболтать-посплетничать с подругами. И то сказать, у всех ее подруг были нормальные полноценные семьи с детьми, своя жизнь, заботы...
- Я, право, не знаю, Владимир... Мы с вами еще очень мало знакомы...
А он чуть было не крикнул: «Ничего себе – «мало знакомы»! А во сне каждый день уже полгода ко мне кто приходит?!» Но он, конечно же, промолчал.
– К вам в гости, - между тем, смущенно и как-то отрешенно повторила Наталья, поскольку мужчина не спускал с нее напряженного, выжидающего взгляда, - а где вы живете?
- О, я живу далеко, почти что у черта на куличках!
Наталья удивленно подняла брови на своего собеседника.
- Ну, это долгая история... Я живу практически за городом, точнее в пригороде, в полудачном домике, небольшом, но смею вас заверить, очень уютном... Ну, так что, приедете? – Сказав это, Кадышев вдруг накрыл своей рукою Наташину ладонь и тихонько ее погладил, причем, сделал это настолько нежно и деликатно, что у Наташи в самом низу живота тотчас поднялась мягкая волна теплоты, а ноги сразу стали тяжелыми... Однако женщине удалось быстро справиться со своими чувствами. Она лишь метнула на мужчину встревоженный, обеспокоенный взгляд, который ненаблюдательный Кадышев расценил, как неудовольствие.
- Ах, простите, Нат... Ната... Наталья Владимировна, - историк от волнения вдруг начал заикаться, чего с ним прежде никогда не случалось. – Я вас чем-то, наверное, обидел? Простите...
- Да нет что вы? Мне не за что вас прощать. Просто ваше предложение приехать в гости прозвучало для меня сейчас несколько неожиданно... – Сказав это, Наташа вдруг о чем-то задумалась, а историк сидел молча, не смея прервать ее раздумий…

Глава 4: Что иногда может случиться на званом вечере.
(Продолжение).


Не смея и боясь снова настаивать на приезде сидящей рядом женщины к нему в гости, Кадышев решил перевести разговор на более безопасный, как ему тогда показалось, предмет. Но в этом историк ошибся – предмет, о котором он теперь заговорил, оказался не менее "взрывоопасным", чем вопрос о приезде любимой к нему в гости.
- ...А вот скажите, Наташа, часто ли вам приходилось встречаться с такой самоотверженной любовью, какой любила Марыся своего Наполеона?
- Прежде всего, мне пока что не встретился мужчина, ради которого я могла и хотела бы чем-то пожертвовать, - смеясь сказала Наташа и добавила: Да и сомневаюсь, что встретится...
- Простите, Наталья Владимировна, но ведь вы..., кажется, я слышал, что вы замужем за очень преуспевающим адвокатом? “- Э-э А этот мужчина рядом с вами, когда вы спускались по лестнице, он такой… интересный… Это, видимо, и есть ваш муж? – робко закончил историк. Сердце его бешено колотилось в груди. Ему показалось сейчас, что от ответа женщины зависит вся его дальнейшая жизнь.
- Замужем. – Голос Натальи при этих словах как-то сразу стал очень холодным, отчужденным, в прекрасных ее глазах вдруг мелькнула печаль. - Замужем, - повторила она и продолжила уже с обычной своей игривой иронией. – Ну, так что с того? "Муж, муж - объелся груш". – Тут Наташа засмеялась сама над этой глупой своей шуткой, только вот смех её оказался очень невеселым, и тут же очень серьезно добавила, сама удивляясь, почему вдруг откровенничает с этим, в сущности, почти незнакомым ей человеком. - Замужем я на сегодняшний день и уже достаточно давно чисто формально. Мы уже полгода как не живем вместе.
- Как, Ната… Наталья Владимировна, но ведь вы пришли сегодня с ним вместе сюда на вечер?!
- Пришли вместе и что с того? – тон женщины стал почти ледяным. – На этом, собственно, наше супружество и заканчивается, вот посещаем вместе деловые и прочие раунды, а живем – каждый своей жизнью… - при последних словах женщина как-то зло и одновременно очень горько усмехнулась.
- Правда?!! Значит вы свободны?!! - закричал Кадышев на весь зал, не помня себя от радости.
Такая реакция историка выдала несчастного влюбленного с головой. В то же время, для женщины столь бурное проявление чувств оказалось неожиданным и невольно вызвало на ее лице облачко тревоги. Ведь на них начали уже откровенно коситься за соседними столиками. Нельзя было сказать, однако, что столь расточительно проявленные мужчиной восторги касательно ее свободы были так уж неприятны Наташе. Так или иначе, следовало соблюдать приличия…
- Владимир, потише, пожалуйста, а то на нас уже почти весь зал смотрит. - Сказала его собеседница. И тут бедный влюбленный историк посмотрел на предмет своей страсти очень виноватым и одновременно таким глубоким и очень добрым, теплым взглядом и только вымолвил: 
- Простите. – То ли от пронизывающего взгляда его серых глаз, то ли от мягкого тембра его голоса, то ли от всей необычности ситуации, Наталья сильно смутилась. А тут еще сидящий напротив нее мужчина положил свою руку на ее ладонь, покоящуюся на столе. Пальцы у мужчины оказались теплые и ласковые, а само движение его руки было совсем ненавязчивое, а очень нежным, так что Наташино тело снова, как в Поволжье, пронзило острое желание близости. Но это было только начало.
В голове у Кадышева, между тем, как в бешеном калейдоскопе кувыркались мысли: “Так значит она свободна!!! Счастье-то какое, господи! Господи, но неужели я не осмелюсь...”, “А, была не была, да за один ее поцелуй уже можно сойти с ума”, “Эх, смелости явно не хватает...” И тут  неожиданно, но очень даже кстати, заиграла мелодия популярной песни “Ах какая женщина”... Проникновенные слова мягко струились из динамиков и как нельзя лучше подходили к его настроению. Да что там говорить! Вот она, та самая женщина, прежде недосягаемая, из снов, его богиня! Если сегодня ничего не получится, она опять ускользнет от него и снова будет мучить его, приходя во сне. Нет-нет, только не это! Он этого больше просто не вынесет. А томный голос молодого мужчины пел:

«Под собою ног не чуя
Между небом и землей
Как во сне с тобой танцую
Аромат духов так манит, опьяняет и дурманит
Ах как сладко в нем тону я...
Ах, какая женщина, какая женщина...»

Какое-то время Кадышев сидел, тупо глядя перед собой, а Наташа с интересом за ним наблюдала. Ей было пока что легко и весело с этим странным человеком, который оказал ей важную услугу, но деньги взять отказался. С чего бы это? Почему он вдруг отказался от денег? Ведь явно, не богач? Над этим вопросом Наталья ломала голову уже несколько недель. И тут произошло нечто еще более интересное, застигнувшее женщину врасплох.
Кадышев вдруг резко встал со стула, конечно, тут же уронив его, и порывисто бросился к ее стулу. Его слегка шатало, хотя кроме шампанского и бокала коньяка прежде он больше ничего не пил. Своими резкими неумелыми движениями он даже напугал официантов, которые уже хотели, было, бросаться спасать хозяйку вечера. Но Кадышев просто встал перед сидящей к нему боком богиней и, откуда что взялось: лихо щелкнув своими старыми туфлями с несуществующими шпорами, резко откинув назад голову, очень галантно произнес, с замиранием сердца боясь  услышать отказ:
- Мадам, разрешите вас пригласить на танец!
На них стали оглядываться. По залу тут же пронесся шепоток: “Кто это, кто, скажите, кто это? … А где же муж?”
- Пожалуйста, - как-то очень легко и просто сказала Наташа, потом встала, оперлась на руку Кадышева и они пошли на середину зала.
Танцуя с женщиной своей мечты, мужчина обрадовался тому, что теперь хоть какое-то время его не будет терзать соблазн посмотреть за умопомрачительный вырез на ее платье, а то ведь от открывющихся там видов недолго было и сознания лишиться. Но зато, танцуя с королевой, можно было вдыхать сумасшедший, одуряющий аромат духов, можно руками обнимать божественный стан и вообще, можно было тонуть, тонуть и тонуть в ее красоте, быть счастливым только потому, что она рядом. Бережно обнимая свою партнершу за талию, историк очень хотел прижать ее к себе, что есть силы, чтобы ощутить своим телом  близость женского тела, такого желанного и такого недосягаемого. Он хотел сжать, стиснуть, почти задушить в объятиях свою королеву. Но… конечно же не смел ничего подобного себе позволить…
…А если честно говорить, Кадышев вообще не вполне понимал, что с ним сейчас творится. Близость женщины-богини, словно сошедшей к нему из снов, ее пьянящий запах, ее тело, почти открытое в этом вызывающем платье, - в общем, все это вместе сводило бедного историка с ума. А тут еще песню такую пели:

«…Так близки наши тела
И безумные слова без стыда тебе шепчу я
Ах какая женщина, какая женщина...»

В конце концов, Кадышев осмелел настолько, что взял и крепче обнял свою партнершу двумя руками. Руки у мужчины оказались очень нежными, тем не менее, спину и талию Наташи, в тех местах, где их касались мужские руки, даже сквозь бархат платья буквально жгло огнем. А когда полуголые груди женщины будто бы невзначай коснулись мужской груди, обоих будто пронзил шок. Наташа не сопротивлялась, хотя партнер ее вел себя сейчас явно на грани приличия. Теперь он танцевал с ней, сцепив руки на ее талии в замок, а она положила ему руки просто на плечи. Тщетно стараясь умерить свое бешеное сердцебиение, Кадышев вдруг нагнулся и, все более пьянея от аромата ее духов, поцеловал Наташу в шею, над самой ключицей, там, куда невинно опустилась каштановая прядка, нечаянно выбившаяся из высокой прически женщины. Но мужчина не только поцеловал женщину, он еще и начал горячечным, торопливым шепотом, словно боялся не успеть за время танца сказать ей все, что хочет, он начал шептать своей партнерше на ушко всякие нежные глупости: “Наташа, Наточка, сладкая моя девочка, ты такая красивая” А потом, отчаянно запинаясь и заглатывая окончания слов (это он то, лектор, у которого язык так хорошо был всегда подвешен!), вдруг выдал такое, что сам себе в душе боялся сказать, но то, чего желал больше всего на свете: “Ната... Наталья Владим... вы уже несколько лет мне снитесь по ночам.” И добавил уже значительно более решительно: “Наташа, будьте моей женой...”
Сказал и буквально обмер, испугавшись, что невзначай обидел свою богиню. Забыв, что пригласил свою даму на танец, Кадышев буквально замер на месте, вынудив тем самым остановиться и Наташу. Они оба теперь фактически остановились, забыв, что вышли танцевать. Она – положив своему партнеру руки на плечи, а он – обняв ее за талию. Сердце историка бешено колотилось в груди, и он стоял, боясь услышать насмешливые уничижительные слова или злорадный смех по поводу своего неуклюжего, как он полагал, предложения. Но нет, ничего такого не случилось. Реакция женщины оказалась самой неожиданной для Кадышева. Она не оттолкнула историка и не стала над ним смеяться, а только едва заметно вздрогнула всем телом от его ласки и слов и резко вскинула на него, как ему показалось, испуганно-настороженный взгляд, а на самом деле, скорей затравленный, измученный взгляд изголодавшейся по мужской ласке женщины. А потом сказала историку тихим, охрипшим голосом:
- Владимир, что вы делаете? На нас смотрят...
Кадышев тогда совсем заробел и уже вообще перестал понимать, где он находится и что надо делать. Знал бы историк, что сейчас происходит в душе у женщины, с которой он танцует, он бы чувствовал себя значительно более уверенным!
Дело в том, что эта женщина сама была очень взволнована словами и прикосновениями мужчины. Наталью уже давно все ее окружение не воспринимало, а скорей всего боялось воспринимать просто как красивую молодую женщину. Все ее знакомые видели в Наталье исключительно делового партнера.
С мужем ее отношения давно были, по сути, прерваны, и вот уже добрых несколько месяцев Наташа не знала мужской ласки и любви. Что ж ей оставалось делать? Нанимать мальчиков по вызову? Но она уже изрядно обожглась с альфонсом Костиком и больше лезть в такие аферы не хотела. Однако, имея достаточно бурный темперамент, Наташа очень страдала от такого недостатка, хотя старалась не распускаться, не давать волю эмоциям, пыталась как-то забыться, погружаясь с головой в работу. Иногда получалось… Но в последние недели Наташу как-то особенно мучили сильные головные боли, бессонница, раздражительность. В то же время, хотела того Наталья или нет, ее деловая жизнь за последние годы наложила на нее свой отпечаток.
Был и еще один момент, из-за которого где-то в глубине своей души эта внешне такая уверенная в себе и видная женщина сильно комплексовала. Этим весьма смущающим Наташу моментом была ее полнота. Нет, Наталья Завадская вовсе не была, да простит нас читатель за невольную грубость, неповоротливой коровой. Нет, Наталья Завадская была, сказали бы мы, «женщина в теле». И как бы сильно занята она ни была своим книжно-туристическим бизнесом, Наташа всегда находила время для занятия спортом. Она посещала бассейн, играла также в бадминтон, причем, не просто, а в командных играх, ходила и в тренажерный зал. В общем, женщина старалась держать себя в форме. Однако превратиться в худышку эта дама никак не могла, даже если бы хотела. 5-й номер бюста и все прочее, очень аппетитное было уже никак не утаить. Дай бог, чтобы больше не поправляться! Вот из-за своего большого бюста наша Наташа как раз особенно переживала.
Ведь кому-то из представителей сильного пола такое великолепие может понравиться, а кому-то так совсем даже наоборот.  Как назло, этим вторым случаем оказался как раз ее муж, адвокат Николай Мигунов. Наташа уже прожила с адвокатом несколько лет, когда вдруг узнала, что он на стороне завел себе модельную цыпулю, худющую, с тощими длинными ногами, растущими, казалось, прямо от ушей. А потом Мигунов, с которым у них и так-то давно не все ладилось в интимной жизни, прямо заявил Наташе, что она, мол, вообще не в его вкусе, потому что, «слишком толстая» и что ему нравятся миниатюрные стройные дамочки. Как же тут было женщине не закомплексовать?!
Однако переживания мадам Завадской из-за своего бюста отнюдь не мешали ей порой откровенно выставлять его напоказ, именно так, как она сделала это сегодня, одев провокативное платье без нижнего белья, по крайней, мере, верхней его части. А может Наташа это делала именно вопреки своему комплексу, так сказать, использовала как средство борьбы с ним? Бог ее знает... Разве этих женщин можно понять?! Так или иначе, но Наташа, как всякая нормальная женщина, теперь, на этом вечере, с удовольствием ловила восхищенные взгляды особ мужеского полу, обращенные на ее роскошную грудь. Наташа сама себе боялась признаться в том, что ей нравятся такие взгляды. Одеваться подобным образом в повседневной свой жизни Наталья Владимировна позволить себе не могла. Упаси боже! Ведь она была деловой, даже супер деловой дамой, служебный долг которой настойчиво повелевал блюсти свой служебный и деловой статус. Но господи боже ж ты мой! Неужели ей вообще не позволено расслабиться, совсем ненадолго и хотя бы раз в году?!
Надобно сказать вам, уважаемый читатель, по очень большому секрету одну вещь, напрямую касающуюся нашей главной героини. Мысль о том, что с мужем не ладится из-за того, что она, Наташа с ее большой грудью, не в его вкусе, и что муж пренебрегает ею как женщиной именно из-за ее полноты, плотно засела в ее голове. Короче говоря, Наташе был позарез необходим мужчина, который бы не только на словах, но, главное, на деле выразил бы восхищение всеми ее роскошными прелестями. Мысль эта была так далеко упрятана в сознании этой женщины, что она и самой себе-то боялась признаться в ее существовании.
И вот такой мужчина объявился, причем произошло это совершенно неожиданно. Нежданно-негаданно он объявился в облике внешне почти ничем непримечательного историка Владимира Кадышева. Причем, жизненный  парадокс возникшей ситуации проявился в том, что когда этот мужчина наконец-то обратил на нее внимание не как на делового партнера или соперника в бизнесе, а просто как на женщину, Наталья просто растерялась. Своим женским чутьем Наташа сразу поняла, что она ему очень сильно нравится. Женщины такое всегда замечают. То, что Кадышев влюблен, было видно за версту: в присутствии Наташи он то бледнел, то краснел, то с восхищением во все глаза рассматривал ее дивное платье вместе с вызывающе смелым декольте, пытаясь даже при этом заглянуть за его края, то вдруг в крайнем смущении опускал глаза.
В целом же, у Натальи складывалось такое впечатление, что сидящий рядом мужчина ее попросту боится. Но он не говорил с ней о делах фирмы, Наташа поняла, что мужчине это все было неинтересно, так же как его абсолютно не волновали ее бриллианты. Ему нужна была она, не Наталья Владимировна Завадская – крупнейший в России бизнесмен, управляющая десятками отделами туристического бизнеса, а просто женщина с разноцветными волосами, зеленоватыми кошачьими глазками, с очень острым язычком (это он помнил еще по снам!) и чудным именем Наташа...
И Наташа должна была признаться самой себе в том, что такое отношение мужчины ей нравится. Однако Наталья уже настолько вжилась в образ недоступной, гордой женщины, что, смешно сказать, она попросту забыла, как это бывает, когда мужчина смотрит на тебя просто как на женщину, а главное – что при этом сама женщина должна чувствовать и говорить?
В итоге, сейчас в ответ на все мужские ласки, комплименты и прочее, она не нашлась ничего сказать, кроме как – “Что вы делаете? На нас смотрят!”. Да и произнесла эти слова Наталья Завадская именно как Генеральной директор своей фирмы, а вовсе не как женщина, у которой порой от желания кружится голова и сводит скулы, которая вполне могла завестись от ненароком брошенного мужчиной слова, взгляда, жеста, касания. В общем, слова ее прозвучали гораздо строже, чем, может быть, она сама того хотела. А тут еще мужчина попался какой-то робкий - не успела она сказать это, как он тут же почти оставил свои объятия, а ведь ей было так хорошо, так нежно и тепло было ее телу под его ладонями...
Уже в тот момент, когда ладони их рук соприкоснулись, женщина вдруг почувствовала, как по всему ее телу пробежали мурашки сладкой дрожи... Когда  же мужские руки, будто бы невзначай, коснулись ее спины, Наташа почувствовала, как ее ноги стали свинцовыми, а к низу живота начала приливать тяжелая сладкая волна желания. А нежный поцелуй в шею совсем доконал было бедную женщину…
«Вот дура, зачем так резко сказала, - подумала про себя Наталья, когда ее партнер, сильно оробев от ее строгого тона, почти опустил руки и перестал ее касаться. – И чего он такой робкий?» На предложение Кадышева выйти за него замуж женщина вообще никак не отреагировала, даже мысленно, восприняв это за полупьяный бред влюбленного мужика...
Со своей стороны, мужчина заметил только строгие интонации в ее голосе и все. А тут и танец кончился. “Что же он больше не дотронется до меня? Господи, какая же идиотка!” - таковы были потаенные мысли Наташи в тот самый миг, когда после окончания танца они отправились к своему столику. Правда тут мужчина, робко, боязливо, но очень-очень ласково и нежно, с явным восхищением во взгляде, взял ее за руку. У Наташи от этого прикосновения по всему телу тут же снова побежали мурашки, а соски под платьем немедленно предательски встали торчком, голова сладко и томно закружилась, ноги подогнулись. Женщина испугалась, что сейчас упадет. А мужчина вдруг сказал, нет, он просто очень даже  деликатно попросил ее:
- Наташа, пожалуйста, давайте сядем за столик вместе, то есть рядом, хорошо?
Наташа едва заметно кивнула мужчине в знак согласия, и от этого, в сущности, простого движения сердце Кадышева опять галопом устремилось вскачь. От радости, от переполнявших его чувств, что его Муза согласилась сесть рядом с ним за столик историк, казалось, готов был взлететь к самым небесам…
А еще женщина, посмотрев на мужчину чуть ли не с благодарностью, взяла его под руку, чтобы вместе с ним идти к их столику. Но как только Наташа положила свою руку на изгиб локтя Кадышева, мужчина случайно, ненароком локтем коснулся ее соска, так явственно выпиравшего под бархатом ее платья. От этого соприкосновения оба вздрогнули как от сильного удара током. Их глаза на мгновенье встретились. Наташа уже в который раз за этот вечер ощутила прилив мощного желания, сильно покраснела и первой опустила глаза.
Потом они сели за его столик друг рядом с другом. Теперь Наташа посматривала на сидящего рядом мужчину с очень противоречивыми чувствами. С одной стороны, она явно не на шутку завелась от его рассказов, слов и ласк, от недавнего, почти невесомого касания ее тела сквозь платье… Однако деловая женщина в ней по-прежнему слишком сильно давала знать о себе, и Наташа всеми силами старалась не показывать своему собеседнику обычной женской слабости. Поэтому сейчас, Наташа, сидя за столиком рядом с Кадышевым, за маской обычного лукавого кокетства старательно прятала дикую неизбывную тоску женского одиночества. Кадышев, однако, по жизни был человек совершенно ненаблюдательным, и потому никаких особенных перемен во взглядах  сидящей рядом женщины не замечал.
Однако мужчина знал одно. Он знал, что спокойно сидеть рядом со своей богиней он не может. Но и он тоже испытывал очень противоречивые чувства. С одной стороны, вроде бы как богиня, королева его снов сошла к нему, грешному, на землю и даже согласилась с ним танцевать, а теперь вот милостиво соизволила сесть рядом. И он сидел и вновь наслаждался близостью ее тела, вдыхал аромат ее духов, любовался всем ее телом, скрытым платьем, которое, в сущности, мало что оставляло воображению. Подобно садоводу, который, наконец-то вырастил давно желанный, дивный и редкий по красоте цветок и теперь дивится на плоды рук своих, так Кадышев смотрел на сидящую рядом женщину. Как же было ее не хотеть и не желать страстно, жгуче, всем мужским естеством!
Смешно сказать, но Кадышев вместе со своим восхищением от лицезрения сейчас сидящей рядом красавицы, испытывал и очень сильный страх. Он боялся, что женщина, наигравшись, вволю натешив свое женское тщеславие его восхищением, просто презрительно посмеется над его неловким ухаживанием...
Они сидели совсем рядом друг возле друга. Снедаемый столь противоречивыми чувствами, Кадышев, все-таки протянул к женщине дрожащую свою руку и еле заметным касанием, замерев от восторга, дотронулся до теплой кожи ее ноги выше колена… Наташа сидела, закинув ногу на ногу, так что в разрезе платья мужскому взору теперь были открыты… Да-с, но мы не будем уточнять, что именно открывалось мужскому взору в такой ситуации, пусть любезный читатель догадается сам…



• * * *

…Кадышев дотронулся легким, почти воздушным жестом до Наташиного бедра, видневшегося в разрезе ее платья, погладил мягкое и такое желанное женское тело. Наташа опять метнула на мужчину настороженный, ждущий, зовущий взгляд, их глаза встретились, но ненаблюдательный Кадышев, как назло, в брошенном на него мельком женском взгляде опять увидел одну только тревогу и предостережение, а жгучее, разрывающее и томящее тело женщины желание, как назло ускользнуло от его внимания.
Мужчина снова испугался и убрал руку. Кадышев, что и говорить, был в полном смятении. Мы не устанем повторять, любезный читатель, что наша главная героиня нравилась историку и нравилась безумно. Однако он не знал, как себя теперь вести! Кадышев уже давно проклинал себя за свой язык, за сорвавшиеся слова с предложением стать его женой, а теперь вообще от стыда готов был провалиться сквозь землю. И одновременно, не мог перестать гладить и ласкать свое сокровище, любимую свою, “сладкую Наточку”, как он уже мысленно называл сидящую рядом женщину.
Между тем, Наташу, когда мужчина коснулся и погладил ее ногу, от  этого касания опять как будто ударило током – тяжесть внизу живота, пока они шли после танца к столику, никуда не пропала, напротив, теперь она возросла еще больше, а голова кружилась не переставая. Наташа сдерживала себя уже с большим трудом. “Чего же он такой трус, господи?”, - напряженно думала женщина.
После очередного, относительно более смелого мужского касания женщина опять вздрогнула, на этот раз гораздо ощутимее, чем прежде и снова метнула на мужчину взгляд, в котором тяжелый вызов так тесно был переплетен с испугом и ожиданием, что Кадышев, не заметив первого, сам почему-то испугался второго и опять опасливо убрал руку.
“Господи, да сколько же будут продолжаться эти муки!” - мысленно взмолилась Наташа. Внизу живота налилась такая тяжесть, что казалось, она не сможет вообще даже встать со своего стула, голова кружилась все сильнее, сердце бешено стучало. - “Ну почему он такой бестолковый? Он, что не видит, что я  схожу с ума?!” Вслух женщина, естественно, ничего подобного не сказала, поскольку должна была соблюсти хотя бы видимость приличий.
- Перестаньте, Владимир, что вы делаете? – Но тут же, как будто спохватившись, что ее нерешительный ухажер опять испугается, продолжила уже гораздо менее строгим тоном:
- Володя, а давайте выпьем что-нибудь покрепче? Вы что предпочитаете - виски, водку, коньяк. – Не успел он и слова произнести, он ведь занят был сейчас только одним – как волевым усилием заставить себя не смотреть на черный бархат, там, где так маняще колышется все ее телесно-розовое великолепие... не смотреть и не трогать столь дерзко помещенные там сокровища. А Наташа между тем продолжала: - Давайте холодной водочки немного, а то для коньяка жарковато сейчас. - И не дожидаясь собственно его ответа, как человек, непременно привыкший командовать, Наташа подозвала официанта - Пожалуйста, принесите нам бутылку Absolut, - сказала Наташа официанту, - только проследите, чтобы была хорошо охлажденной. Ну и горячего чего-нибудь.
Весь этот разговор с заказом выпивки и горячего Наталья Владимировна затеяла с одной лишь целью – чтобы самой просто отвлечься от неумолимо подступающей волны дикого, необузданного желания.
Кадышев тем временем умудрился даже что-то съесть, изо всех сил себя удерживая, чтобы не косить взглядом вправо, где сидела Наташа. Некоторое время оба молчали, думая каждый о своем, но в принципе об одном и том же.
Тем временем, принесли бутылку Absolut со стенками, покрытыми снаружи инеем. Официант виртуозно разлил водку в небольшие, специально для этого предназначенные стопки и поспешил удалиться. Тут же стояли кальмары, устрицы, крабы и еще много всякой дивной заморской снеди .Наташа долго сидела и смотрела, как  едва колеблется в рюмке прозрачная жидкость. Потом вдруг на что-то, ведомое только ей одной, решилась. Взяв рюмку с водкой, Наташа одним махом, чисто мужским движением, выпила все до дна. Задумчиво глядя на богатое убранство стола, женщина закусила аппетитным маринованным грибочком. Кадышев тоже выпил, закусил и с удивлением взглянул на сидящую рядом женщину. “Ничего себе, - подумал он, - ест, пьет, как обычный человек, да еще и водку так лихо опрокинула...”
Вечер шел своим чередом, о служебных обязанностях Наталье Завадской никто не напоминал, видимо, гости решили отдохнуть сами и дать отдохнуть хозяйке вечера. И она, честно говоря, была им за это очень даже благодарна. Время неспешно шло. Между тем, выпитая водка сыграла с деловой леди злую шутку! Женщина надеялась, что выпитое отгонит, или хотя бы притупит упрямо подступающее желание, но случилось как раз обратное. Теплой волной алкоголь проник во все, даже самые тайные уголки ее тела, и женщина просто расслабилась. Желание же никуда и не думало пропадать...
...Сначала он осмелился положить свою ладонь на лежащую на столе руку богини, положил и тут же отнял и стал нежно гладить ее пальцы, саму кожу, потом стал подниматься тихонько пальцами вверх к локтевой ямке. Его ласка была такой легкой, почти невесомой, что у Наташи тотчас же снова предательски закружилась голова.
- Не здесь, прошу вас, Володя, - почти простонала измученная женщина, - здесь не надо, не здесь... - Куда делся весь лоск ухоженной, холеной, деловой хищницы? Сейчас на Кадышева очень жалостливо,  даже как-то просяще смотрела обыкновенная голодная, жаждущая мужской ласки женщина. Лицо Наташи раскраснелось, полная грудь тяжело вздымалась под платьем. “Ну нет, больше это терпеть невозможно!” - твердила она себе, в то время как мужчина продолжал восторженным взглядом скользить по ее роскощным рыжеватым волосам, тяжелому контуру груди, плавному изгибу бедра. И когда он снова начал гладить ее лежащую на столе руку, Наташа, с трудом  преодолевая дикую ломоту в висках, внезапно севшим голосом тихо произнесла:
- Хватит, Владимир, на нас смотрят люди, - сказала Наташа, с видимой неохотой освобождаясь от нежных мужских рук. Ее голос теперь прерывался, она тяжело дышала. Следующие слова дались ей вообще с заметным трудом. - Если вы хотите продолжить наше знакомство в более интимной обстановке, вам придется дождаться конца этого вечера. Потому что я не могу сейчас просто взять и уйти! – Сказав это, Наташа совершенно недвусмысленно посмотрела на Кадышева, давая тем самым понять, что она сама совсем даже не против такого развития дальнейших событий. – Поэтому ведите себя сейчас тихо, понимаете – тихо! Думаю, что дело тут уже идет к концу… - Наташа едва заметно огляделась по сторонам. – Ага, вот уже начинают расходиться. Извините, Владимир, как радушная хозяйка, я сейчас должна некоторое время уделить своим гостям. Посидите пока здесь один и не скучайте. Я надеюсь, что скоро вернусь. – Сказав так, Наталья, вдруг неожиданно для себя самой, опустила свою ладонь на руку Кадышева и крепко ее сжала. Историк вскинул удивленный взгляд на женщину, и в этом его взгляде кроме страха, кроме опасения быть неверно понятым, уже светилась все-таки надежда на взаимность. Кадышев как утопающий за соломинку, схватился за женскую ладонь и тоже крепко ее сжал, а потом медленно, очень медленно и явно нехотя отпустил… Наташа метнула на своего кавалера явно ободряющий взгляд, который одновременно молил и об осторожности… и ушла завершать свои обязанности хозяйки вечера. А мужчина остался покорно ее ждать, живя лишь надеждой на скорое возвращение своей любимой.
Его богиня ушла, а он смотрел, как она удаляется от его столика, грациозно покачивая полными бедрами. В эти минуты Кадышев был почти полностью убежден, что Наташа не вернется, что его столь долгожданная Муза опять от него ускользнула. Вечер действительно потихоньку шел на убыль, гости начали расходиться. Кадышев боялся выпить что-то еще дабы не утратить чувства реальности происходящего. Да и то сказать, само присутствие Наташи и ожидание от встречи с нею чего-то необыкновенного пьянило его душу лучше любого самого крепкого вина.
Гости уже почти все разошлись, а Наташа все не возвращалась. Кадышев уже стал нетерпеливо поглядывать на часы. Время для него как будто остановилось…


• * * *

Со своей стороны, оставив историка на время и отойдя к гостям, которые уже начали расходиться по домам, Наташа одной стороной своей измученной женской души стремилась погасить так внезапно и, как ей даже казалось, не очень кстати вспыхнувшее в своем теле пламя желания. Эта часть души назойливо успокаивающе бубнила ей: "Он уйдет и ничего не будет, он уйдет и ты быстро все забудешь. И все будет как прежде…" Но в том то и дело, что другая часть этой же души совсем не хотела, чтобы было как прежде. Этой частью своего женского существа Наташа очень хотела теперь страстной мужской ласки и любви: "Да что ж я хуже других что ли?! Почему у меня не может быть своего простого бабьего счастья?…"
Время струилось очень медленно, и гости все никак не могли разойтись. Зал был очень большим, гостей на вечер мадам Завадской собралось очень много, и должно было пройти немало времени, прежде чем зал полностью опустеет. К тому же, как гостеприимная хозяйка, Наталья Владимировна должна была каждому уходящему гостю сказать на прощание хотя бы пару приветливых слов. Так что до Кадышева издали долетали обрывки многих чужих голосов, а среди них – такой родной, такой любимый и желанный Наташин смех с легкой хрипотцой. Прошло полчаса, но Наташа не возвращалась. В голове у несчастного историка тугим молотом била мысль: "Она уйдет, она не вернется ко мне… Но как же мне теперь жить без нее? Как же я жить буду, не видя ее каждый день, как я буду жить без ее смеха, без ее рук, как жить мне теперь?!..." - Кадышеву показалось, что он начинает сходить с ума.
Время тянулось невообразимо медленно. Женщина не появлялась. Кадышев не был голоден, а пить еще он боялся, боялся утратить способность адекватно воспринимать реальность. Поэтому историк сидел, тупо уставясь в белую скатерть, которой был накрыт стол. В голове продолжала биться неотвязная мысль: "Она ушла, она больше не придет… Надо тоже уходить…" И тут же после этого, будто молнией, приходило отрезвление – "а жить то как, как жить дальше без нее?!"
Прошло еще полчаса, а Наташа все не появлялась. Наконец, сетуя на свою постоянную доверчивость к женской красоте, Кадышев поднялся из-за стола и медленно направился, было, к выходу. Тем временем, Наташа, управившись наконец со всеми гостями, вернулась, как и обещала, к столику, за которым должен был ждать ее новый знакомый. Пока женщина шла, она нарочно загадала про себя, мол, если он ушел, значит это не её, значит – несерьезно. Столик был пуст. Сердце женщины предательски екнуло. "Ого, кума, да он тебя зацепил не на шутку" – подумала про себя Наташа. Однако осмотревшись, она увидела медленно бредущую к выходу чуть сгорбленную фигуру мужчины и поспешила к нему наперерез. "Раз обещала, что вернусь – надо хотя бы подойти попрощаться…" – подумала женщина с каким-то даже разочарованием.
Буквально перед самым выходом путь историку преградила Наташа. Тот остановился как вкопанный. Женщина выглядела немного уставшей, но улыбнулась Кадышеву явно поощрительной улыбкой. Увидев, стоящую перед ним такую желанную, такую любимую женщину, Кадышев не удержался от громкого крика:
- Наташа, вы вернулись! Господи, Наташа!.. А я уже было подумал…
- Тише-тише, опять вы кричите, Владимир, – прервала его тихонько Наталья. – Людям верить надо, а тем более – деловым женщинам. Слово в нашем деле слишком дорого стоит, поэтому словами мы, деловые женщины, просто так не бросаемся. Раз я сказала, что вернусь – значит вернусь! – Все это Наташа сказала Кадышеву с легким упреком и тихо рассмеялась. А у историка от этого смеха снова бешено заколотилось сердце.
- Ну вот, теперь, когда вся эта толпа разбежалась, мы можем наше знакомство продолжить в более спокойной обстановке. Но вы, я вижу, хотите идти. Да-да, я понимаю – уже поздно. – Наташа помолчала, будто ожидая какого-то ответа от стоящего перед ней мужчины, а потом продолжала: – Спасибо еще раз за вашу работу и за то, что нас посетили. – На этом женщина легким элегантным движением протянула Кадышеву руку для прощания.
Историк некоторое время тупо смотрел на протянутую к нему женскую ладонь с холеными, породистыми длинными пальчиками. Потом историк поднял голову и посмотрел Наташе в глаза. В глазах у мужчины стояли слезы. Женщина спокойно ждала… И тут историк уже в который раз поразил Наташу. Покрывая ее руку поцелуями, он шептал:
- Наташа, я… Вы… Я думал, вы ушли насовсем… Я… Я… я бы этого уже не смог пережить. Не прогоняйте меня, Наташа, я… Вы… Я больше не могу без вас жить. – От захлестнувшего все его существо счастья Кадышеву опять показалось, что он сейчас запросто может сойти с ума. По крайней мере, дышать ровно уже явно был не в состоянии, также как и связно говорить тоже он внезапно разучился. "Она вернулась, она не ушла! Она вернулась!" – повторял он про себя, не зная верить ли своим глазам или нет. Вместе с тем, ему хотелось просто накинуться на женщину и всю ее растерзать, заласкать, зацеловать прямо тут, в этом зале… Видимо все эти его чувства были столь открыто написаны у него на лице, что Наташа только посмотрела на него, улыбнулась ласковой материнской улыбкой, а потом вздохнула и посмотрела по сторонам. Зал, лишь недавно заполненный народом, теперь опустел. Но теперь стали появляться уборщицы, пришедшие мыть помещение, и швейцары начали демонстративно греметь и звякать ключами, словно намекая задержавшимся Наташе и ее кавалеру, что пора бы и честь знать.
- Владимир, перестаньте, пожалуйста. На нас смотрят люди...
- А мне плевать… - сквозь слезы ответил пьяный от любовных мук историк. – Я больше не могу жить без вас, Наташа. – С этими словами мужчина поднял заплаканное лицо и посмотрел стоявшей над ним женщине прямо в глаза, а потом тихо добавил: - Не могу и не хочу больше жить без вас.
Наташа в ответ только вздохнула, почувствовав, что надрывные ласки мужчины и ее отнюдь не оставляют равнодушной.
- Перестаньте, Владимир,  прошу вас…
- Я не перестану, пока вы мне не ответите согласием… Вы… вы можете вызвать сейчас милицию, и меня посадят за решетку… Но я все равно не смогу больше жить без вас, Наташа.
- Перестаньте, Владимир, - Наташа опять судорожно вздохнула, с трудом сглатывая внезапно подступивший к горлу комок. – Какая уж тут милиция, не говорите глупости. Я сама… - Тут женщина не договорив, снова опустила взгляд на мужчину, который по-прежнему продолжал  сжимать в руках ее ладонь. Несколько секунд женщина хранила молчание, а потом очень тихо сказала: - Я согласна…
Кадышеву показалось, что мир вокруг него начинает кружиться как на карусели. Медленно, боясь поверить услышанному, мужчина поднял глаза на стоящую перед ним женщину. Слезы продолжали стекать по его щекам.
- Что? Что вы сказали?..
Наташа сама уже давно дышала с трудом.
- Я же сказала… достаточно ясно… я – согласна. Вы ведь этого  ответа от меня ждете… - голос самой Наташи прерывался. – Только, умоляю вас, перестаньте плакать, а то я тоже сейчас вслед за вами… - Наталья снова с трудом сглотнула подступивший к горлу комок.
Кадышев непонимающе, видимо еще не вполне вникнув в  смысл слов, сказанных только что женщиной, посмотрел на свою любимую. Женщина, однако, обладала явно большей выдержкой, чем ее кавалер.
- Владимир, если мы хотим с вами продолжить наше знакомство, то… Вы ведь не хотите это делать здесь, правда?
Кадышев судорожно кивнул головой в знак согласия, хотя, в сущности, не совсем понимал, где он находится и что с ним происходит.
- Идемте со мной, только тихо… - сказала Наташа Кадышеву едва ли не шепотом. Казалось, она уже вполне справилась с собой. Но это был обман. Просто эта сильная, уверенная в себе женщина, привыкшая держать свои, даже самые сокровенные чувства и желания, в жесткой узде, и сейчас постаралась взять себя в руки. – Идемте со мной, Владимир… - повторила женщина и пошла вперед к одному из выходов из зала.
Кадышев покорно двинулся за своей дамой…


Глава 5: О том, как полезно богатой, но одинокой женщине
всегда иметь в сумочке ключи от отдельных
апартаментов в элитной гостинице.


Выйдя из зала ресторана через черный ход, Наталья повернула в сторону ниши, в которой размещались гостиничные лифты, посредством которых можно было попасть в номера на самых верхних этажах гостиницы. Наташа вызвала лифт и в ожидании его прижалась к выступающему косяку, облитому глянцем металла. Ноги тоже с трудом держали ее, сердце бешено стучало. Кадышев стоял рядом, одновременно боясь посмотреть на свою королеву и в то же время желая этого больше всего на свете.
При входе в кабинку лифта у Наташи случайно подвернулся каблук туфли, и она, чтобы не упасть инстинктивно оперлась на руку своего кавалера. Когда женщина нагнулась, чтобы поправить каблук, легкая бретелька ее платья соскользнула с плеча и наружу выскользнуло тяжелое полушарие ее левой груди с ясно очерченным коричневатым кружком соска. Заметив случившееся, женщина покраснела и постаралась как можно скорее вернуть непослушную бретельку на место. Казалось ей это удалось. Наташа нажала кнопку с цифрой "5" и лифт тронулся. Но случившееся заметил и Кадышев. Не в силах больше себя сдерживать и будучи давно уже совершенно пьян от близости любимой, историк буквально накинулся на Наташу. Не успевшая как следует водрузиться на место бретелька ее платья, сползла опять вниз, а Наташа, чтобы не упасть, вынуждена была прислониться к стенке лифтовой кабинки. Лицо женщины раскраснелось, полные груди тяжело вздымались и опадали. Между тем, Кадышев, увидев перед глазами вожделенную мякоть тяжелой Наташиной груди, припал губами к коричневатому кружку ее соска, исторгнув тем самым низкий утробный стон из груди самой Наташи. Теперь Женщина, казалось, пыталась освободиться от страстных мужских ласк и, вместе с тем, сама непреодолимо жаждала их продолжения. Подставляя под мужские ласки и поцелуи свою грудь, Наташа опять застонала… Уже казалось, что и со второго ее плеча готова сползти лямка бретельки, чтобы теперь уже полностью обнажить перед глазами мужчины все женское великолепие.
Саму Наташу сейчас охватило почти непреодолимое желание отдаться мужчине прямо тут же в кабине лифта. Однако лифт тем временем остановился – они приехали на пятый этаж. Дверцы лифта открылись, и из коридора послышались голоса. Наташа немедленно оттолкнула от себя мужчину, одновременно стараясь поправить платье и задержать дверцы лифта. Надобно признать, что задержать дверь Наташе удалось значительно более успешно, чем сделать остальное. К их счастью голоса, услышанные было ими в коридоре, теперь удалялись. Наконец, Наташа и Кадышев вышли из лифта. Оказавшись в коридоре, сгоравший от страсти историк, опять принялся ласкать свою милую. Наташа, казалось, была уже готова уступить его ласкам, но все же усилием воли оттолкнула мужчину от себя.
- Не надо, милый, сладкий мой, не сейчас… Не надо, потерпи, любимый мой, нас могут здесь увидеть… Многие гости сняли здесь номера – я их сама только что проводила… Потерпи, уже совсем немного осталось. - Руки Наташи, между тем, сами собой обвили шею Кадышева и губы их слились в долгом страстном поцелуе. Тут где-то неподалеку хлопнула дверь, и Наташа вынуждена была снова оттолкнуть от себя своего поклонника. Глядя на номера, выбитые на табличках в верхней части обитой кожей дверей гостиничных номеров, Наташа достаточно скоро нашла нужный. Женщина быстро посмотрела по сторонам и, достав из своей маленькой сумочки ключ, отворила дверь.
Они вошли, и женщина немедленно захлопнула дверь за спиной у Кадышева, а потом включила кондиционер. Затем повернулась лицом к мужчине, сказала:
- Ну вот, а теперь иди сюда. - И едва уловимым для глаз движением то ли рук, то ли плеч опустила сразу обе бретельки своего очень легкомысленного платья прямо до пояса.
Кадышев обомлел от счастья, почти невыносимого, почти смертельного. То, что снилось ему долгими ночами, открылось теперь во всей своей божественной красе: перед его глазами, чуть кося в стороны возбужденными коричневатыми сосками, тяжело покачивались полные груди нерожавшей 30-летней женщины. Даже на глаз они казались такими мягкими, такими теплыми и такими желанными! Кадышев дернулся к ним и тут же почему-то застыл на месте.
Между тем, Наташа продолжала свой немудреный стриптиз. Она опустила сбоку на платье какой-то замочек, и оно тихим шелестом упало на пол. Потом, не сводя глаз со своего кавалера, Наташа спустила шелковые, кружевные трусы и отбросила их ногой в сторону.
Теперь перед мужчиной во всей своей нагой красе предстала ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЖЕНЩИНА! Картину полновесных грудей довершал вид полных крутых бедер, а между ними...
- Ну, что ж ты теперь-то застыл, как статуя? Теперь-то можно все... - сказала Наташа своим немного хрипловатым голосом, который теперь уже заметно дрожал. - Растревожил бедную женщину - теперь расплачивайся. И добавила уже очень тихо и совсем по-женски: - Ну, иди сюда, иди ко мне... - С этими словами Наташа подперла снизу ладонями свои роскошные груди и наставила их сосками прямо в глаза мужчине. Потом, поскольку мужчина продолжал пребывать в легком шоковом онемении, Наташа схватила его за руку и буквально затащила на себя. Никакой прелюдии быть не могло. Слишком женщина была голодной... Они упали на кровать, она быстро стащила, сбросила, сорвала с него всю одежду и...
Однако тут с мужчиной приключилась досадная оплошность сугубо по мужской части. Он желал именно эту и никакую иную женщину, он жаждал Наташу всем своим мужским естеством. Чересчур часто она являлась в одинокие его сны, и слишком часто он мечтал о ней... А теперь... теперь он просто не мог поверить, что близость с его богиней происходит, в самой что ни на есть настоящей реальности, а не в его больном воображении. Но женщина повела себя вполне адекватно ситуации. Уложив мужчину рядом с собой, Наташа сама стала ласкать его, шепча ему одновременно ласковые слова, другой рукой женщина ласкала себя... А он стал гладить и нежно мять,  тяжелые купола ее грудей, целовать соски... Она дрожала от нетерпения, от возбуждения... В конце концов, он вошел в нее мокрую и уже давно сочащуюся секретным женским соком…
Наташа в ответ на  это тут же застонала, запричитала, почти заплакала:
- Миленький, хороший мой, только не торопись, не спеши, не спеши, родной мой, а то я сойду с ума. - Кадышев, однако, торопиться и не собирался, ему вообще казалось, что он спит на очень мягкой подушке, плывя и качаясь по волшебной серебристой реке. Подушку эту то легко и плавно покачивало на волнах, то вдруг неожиданно подбрасывало вверх. И так ему хорошо покоилось на этом мягком ложе, что хотелось только одного – чтобы плавание это никогда не кончалось. Это слегка колеблющееся плавание очень скоро прервала сама подушка, вдруг неожиданно ставшая красивой и чувственной женщиной. Она вдруг изогнулась под Кадышевым, напряглась каким-то неимоверным усилием, вся нижняя часть ее желанного тела на миг словно окаменела. Потом, обняв мужчину ногами, лежащая под ним женщина, издала глухой и протяжный стон, очень похожий на звериный. Тяжелые купола ее грудей с чуть подрагивающими коричневатыми пятнами сосков взметнулись вверх и тут же устало опали.
Это было чудо и оно свершилось! Здесь  не было больше Натальи Владимировны Завадской, крутой деловой женщины, ловкой в борьбе с конкурентами, строгой с подчиненными, вежливой и обходительной с клиентами. Здесь в элитной гостинице на кровати, раскидав широко в стороны красивые полные ноги, лежала обыкновенная женщина, долго страдавшая от неутоленного желания принадлежать любимому мужчине. И вот, наконец, это желание сбылось. И она отдалась ему, отдалась в болезненных сладострастных муках...
- …Слезь с меня, мне тяжело. - Сказала женщина через несколько мгновений блаженного затишья после бури. Кадышев, однако, не кончил и выходить из женщины явно не собирался. Он просто поднырнул под Наташу сбоку, не вылезая при этом из сладкой женской норки, и спокойно продолжил свои движения. А Наташа вскоре снова завелась:
- Ох, господи, - простонала женщина через несколько томных мгновений, когда мужчина вошел в нее особенно сильно. - Ох, господи. - И сама стала потихоньку двигать низом живота навстречу мужчине. Тем временем, мужчина, подняв правую женскую ногу повыше, придвинулся как можно теснее к ее лону с тем, чтобы проникать в женщину по возможности глубже. Вскоре, вогнав в Наташу свой орган особенно сильно, кончил и ее партнер.
А вот дальше произошло обстоятельство, очень приятно удивившее женщину. По крайней мере, раньше с таким явлением в своей женской жизни Наташа не встречалась. Если, конечно, не считать постельных опытов с альфонсом Костиком... Нынешний же ее кавалер кончив, вовсе не собирался из нее выходить! Наоборот, хотя после извержения семени мужская плоть расслабилась, вместо того, чтобы оставить Наташу, выйти из нее, мужчина, наоборот, только ускорил, усилил свои движения и, тем самым, снова стал возбуждаться сам и невольно возбуждать свою женщину. Тем более что, Кадышев придвинулся теперь к Наташе поближе, и мог, не прерывая своих движений внутри ее тела, одной рукой ласкать полную мякоть женской груди.
Вскоре мужская плоть внутри Наташи снова затвердела, окрепла. А Наташа от таких упрямо настойчивых мужских ласк снова почувствовала возбуждение. Блаженное тепло ласковой волной снизу вверх растекалось по всему Наташиному телу,  от главного женского места оно поднималось все выше и выше, пока не достигло тяжело вздымающихся куполов грудей, заставив призывно и дерзко отвердеть соски... Почувствовав призыв мужчины к более тесному сближению, Наташа тут же на него ответила по-своему, по - женски: своей сочащейся соком и раскрытой до предела вагиной она тоже как можно теснее прижалась к мужчине, стараясь вобрать в себя мужской орган до самого основания.  Одновременно в позиции «мужчина сбоку» Таточка получила возможность ласкать пальчиками собственный возбужденный клитор.
Движения мужчины, между тем, становились все более интенсивнее, прибавила жару и Наташа. Пальчики ее, будто летняя, радующаяся жизни бабочка, все быстрее порхали над «святая святых» женского тела, мужчина внутри продолжал мерно двигаться, одновременно лаская рукой тяжелый купол ее правой груди. И вскоре Наташа почувствовала сладкое до болезненной судороги и неотвратимое приближение новой сладкой вершины счастья взаимного обладания...
Вскоре вслед за женщиной наступила и мужская разрядка...

• * * *

Женщину переполняли чувства. Она желанна! Она принадлежит мужчине, и мужчина этот любит и ласкает ее тело совсем не за деньги, а потому, что она сама, ее тело волнуют мужчину!

• * * *

Но, о чудо! Мужчина, кончив, опять не пожелал из нее выходить! Снова став мягким, он лишь покрепче ухватил Наташу за ее правое бедро и стал двигаться внутри нее сильными порывистыми толчками. Окрепнув внутри женщины, мужчина невольно опять стал заводить и свою партнершу. Мужчина, однако, очень хотел пропустить свою даму вперед, а потому на этот раз старался двигаться очень осторожно.
Между тем, мадам Завадской надоело лежать на спине. Стараясь не выпускать из себя мужчину, Наташа перевернулась на живот и встала на четвереньки, широко раздвинув ноги и, вздернув вверх свой роскошный зад, одновременно заправляя обратно в себя мужской член. В такой позиции мужчине было явно нелегко себя сдерживать, но ему очень хотелось уступить очередь своей богине. Он все же ускорил движения, рискуя закончить свой путь раньше необходимого, но и Наташа, желая, видимо, не отстать от любовника, стала двигаться быстрее и теребить сама руками свой клитор. Все же, мужчине и на этот раз удалось остаться джентельменом, и Наташа первой достигла пика наслаждения, вскоре ее примеру последовал и мужчина. Тогда Наташа, опустила, расслабила ноги и легла на живот. Кадышев упал сверху на Наташу, буквально завалился на гладкую женскую спину и попу. Но не тут-то было!
Вздернув кверху своим очень даже симпатичным задом, Наташа тут же сбросила с себя мужчину.
- Ну вот, еще чего не хватало! Нечего на женщине просто так лежать. Делом надо заниматься!
Кадышев нехотя скатился со своей богини, да так и остался лежать на спине, тихо и смирно, никого не трогая. Мужчина, видимо, был совершенно опустошен.
Однако Наташа явно не собиралась успокаиваться. Она, похоже, решила сегодня наверстать все то время, когда была лишена секса и хотела теперь назаниматься им вдосталь, что называется, впрок.
- Ну уж нет, дорогуша, разбудил в женщине зверюгу, теперь будь добр расплачивайся.
- Наташа, Наточка моя сладкая, я же не машина. Дай немного отдохнуть. Потом опять продолжим.
- Хм, - сказала Наташа, - еще какая машина! Как это тебе удается, кончая, не выходить из меня? Далеко не каждый так может... – А потом вдруг добавила: - До конца ночи еще далеко, кстати, и я, например, еще не наскакалась. А теперь смотри сюда!
Наташа была сейчас очень хороша. Измятая любовными ласками, вся нагая, она была такая мягкая, сладкая, желанная... Она повернулась к мужчине полубоком, закинула русо-рыжеватые свои волосы за спину, чтобы мужчина хорошо видел ее голые груди. Искоса поглядывая на мужчину, женщина улыбнулась извечной кокетливо-лукавой улыбкой соблазнительницы Евы. И вся она была настолько влекущая и манящая к себе, что у мужчины опять что-то начало ворочаться и оживать... Однако Кадышев и впрямь чувствовал себя уж очень уставшим, и боялся, что у него просто больше не получится. Ха! не тут то было!
- Что, неужели не нравится? - спросила Наташа, строя нарочито обиженную гримаску. Женщина, однако, твердо решила продолжить постельные баталии со своим кавалером. Одной рукой подхватив мякоть  левой груди и направляя ее соском прямо в мужчину, Наташа промурлыкала: - Ты думаешь, мне сильно интересно, можешь ты еще или нет?! Главное то, что я еще хочу, а раз я хочу, ты всегда сможешь. - Сказав это, Наташа, точно пантера, одним прыжком оседлала пребывающего в ленивой истоме мужчину. Мужчина, однако, был явно не в форме. Но к чести Наташи надобно заметить, что сей факт ее ничуть не смутил:
- Ой, какие мы маленькие и слабенькие, - засюсюкала вдруг Наташа, склонившись над мужской плотью. А дальше последовало вообще очень интересное: взяв своей  рукой поникший мужской ствол,  женщина начала его раскачивать из стороны в сторону, при этом приговаривая: “Ну-ка, давай, дружок, покажем, на что мы способны. Давай вставай, нечего тут валяться, когда женщина хочет.” - Видя, что ее раскачивания к особому результату не приводят - достоинство ее партнера, конечно, стало оживать, но что-то уж слишком медленно и вяло - не особо на таком и покатаешься, - Наташа, однако, совсем не расстроилась. Она все, знай себе, ласкала, да сюсюкала мужской орган, точно малого дитятю: “Ты мой маленький, ты мой сладенький, ну, давай становись большим и сильным”, - с этими словами женщина вдруг нагнулась над животом мужчины и...
- Ох, Наташа, что ж ты делаешь!? - вскрикнул Кадышев, застонав; он явно не ожидал столь кардинального поворота событий. Но ему было, конечно, очень приятно...
Наташа на секунду оторвалась от своего занятия и на этот раз состроила забавно-удивленную рожицу.
- Что я делаю? Готовлю себе лошадку для верховой езды. А ты что подумал? – Но мужчина ничего ей на это не ответил, и она продолжала свое увлекательное занятие. Поработав ротиком еще с минуту, женщина добилась-таки более-менее желанного результата, и как только это случилось, Наташа сразу же, не медля ни секунды, оседлала вздыбленную ее стараниями мужскую плоть. Теперь беспокоясь только об одном, чтобы мужчина из нее не выскользнул, Наташа начала свою сладкую скачку! Когда же такое все-таки случалось, и уставший от предыдущей изнурительной борьбы, мужской орган выскальзывал из скользкой “женской норки”, снизу наготове его уже ждала нежная женская ладошка, которая тут же заправляла мужское достоинство обратно, туда, где ему сейчас положено было находиться.
С каждым движением Наташа все сильнее насаживалась на мужское орудие, неизбежно возбуждая тем самым и себя и своего мужчину. Да и какой мужчина может остаться равнодушным при виде нагой женщины, скачущей на нем самом верхом, да еще и перед его же собственными глазами?! Нет такого мужчины, да и быть не  может. И Кадышев лежал и наслаждался видом Наташиных полных тяжелых грудей, подскакивающих в ритме движений женщины, так старательно скачущей верхом на его мужском органе. Только иногда историк позволял себе эти прекрасные, словно налитые тугим соком дыни, поддерживать руками, иногда теребя пальцами соски. А это еще больше возбуждало его любовницу.
Возбуждение женщины тем временем стремительно нарастало, чему помогали как ее собственные движения, так и ласки мужчины. Наконец,  Наташа тяжело задышала, задвигалась все быстрее и быстрее, и, наконец, с силой ухватив лежащего под ней мужчину за руки, женщина вдруг вся изогнулась и тихо застонав, кончила, а потом в изнеможении упала мужчине на грудь. Кадышеву пришлось завершать свой путь в обычной “миссионерской” позе...

• * * *

...Потом, они отдыхали от переполнявшего обоих счастья взаимного обладания. Наташа, лежа на боку, с умиротворенным видом поглядывала на своего партнера.
- Слушай, у меня ТАКОГО ни с кем и никогда не было! Мне было очень хорошо с тобой. – Нагая Наташа сладко потянулась, а ее тяжелые груди лениво колыхнулись. Сказанные ею сейчас слова были, конечно, нешуточным комплиментом в адрес мужских способностей партнера, который женщина вдобавок снабдила призывно-кокетливым и одновременно очень уважительным взглядом в сторону главного мужского достоинства. – Слушай, да тут Казанова просто отдыхает! – Наташа гордо и по-хозяйски положила ладошку на явно перетрудившееся и поникшее от усталости мужское достоинство. – ...Ну-ка, дай поцелую… - промурлыкала вдруг Таточка, сладко потягиваясь и нагибаясь к мужчине. - Да не тебя, что ты морду свою тянешь ко мне. Я ЕГО хочу поцеловать – он у нас герой сегодня… Постараемся, чтобы дальше так и было, а мужчинка? Ты не против?
Кадышев, обалдевший от такой неожиданной ласки и комплимента, который мог бы возродить силу у самого последнего импотента, что-то промычал в ответ.
- Так, значит – не против. – Решила для себя Наташа.
А потом заглянувший в окно лунный месяц высветил бледным серебристым светом блестящие от пота сплетенные тела любовников...


Глава 6: О том, что пробуждение рядом с женщиной, с которой
ночью занимался любовью, отнюдь не всегда бывает
для мужчины неприятным.


Между тем, ночь прошла, наступило утро, а с ним и пробуждение и неизбежное отрезвление от всех ночных страстей.
Кадышев, если честно сказать, вообще боялся просыпаться в это утро. “Пусть сон продолжается”, - решил он про себя, - “а вдруг я открою глаза, а ее нет?!” Все же он открыл глаза, и очень осторожно скосил глаза на ту сторону, где должна была быть его ночная партнерша. Самым странным обстоятельством оказалось то, что женщина лежала на месте, живая женщина из плоти и крови, очень красивая .Долгое время  мужчина лежал, боясь вообще пошевелиться, чтобы не разбудить спящую богиню, а только лежал и смотрел, как она спит. Вдруг он заметил, что небольшая прядка волос упала ей на лицо и, наверное, щекотала спящую. Кадышев нагнулся и тихонько подул на шаловливую прядку, которая теперь, повинуясь слабому ветерку, откинулась назад, а Наташа чему-то улыбнулась во сне и, как показалось Кадышеву, даже замурлыкала от удовольствия. Потом он еще долго лежал рядом и просто любовался своей спящей красавицей. Но вдруг, перевернувшись с бока на спину, Наташа сладко потянулась во сне, и, о, святые боги! Одеяло тут же соскользнуло с нее, обнажив тяжелые мягкие груди с коричневатыми сосками, такими ждущими, такими манящими и зовущими к ласке, что Кадышев благоговейно замер и просто молча любовался внезапно открывшемся ему чудом женского тела.
Вдруг в какой-то момент мужчина подумал, что похож на школьника, подглядывающего в раздевалке женской бани. Ему стало стыдно наблюдать за женской наготой исподтишка, таясь, и мужчина потянул одеяло, намереваясь укрыть женскую грудь, однако одеяло никуда двигаться не желало. Кадышев потянул еще раз, но тщетно – одеяло было будто приклеено к животу женщины, а вот груди ее почему-то укрывать никак не хотело. Историк очень удивился, стал проверять, не застряло ли где это злосчастное одеяло, потянул сильнее – ни в какую! И тут, желая выяснить причину возникшего затруднения, он поднял глаза вверх. На него смотрели кокетливые кошачьи глазки, а две прекрасные ручки крепко держали одеяло.
- Да вы никак на честь невинной женщины решили покуситься, сэр, - и сама же засмеялась своим словам.
Мужчина хотел сказать, что женщина, которая так заботится о сохранении своей невинности, должна стараться сама прикрыть наготу, а не вставлять ее напоказ, однако, он благоразумно решил промолчать.

• * * *

За окном, тем временем, уже рассвело. Наташа и историк, оба  так жаждущие ласки и любви, наслаждались друг другом весь вечер и всю ночь. И теперь сил снова заниматься любовью уже не было у обоих. Они просто долго лежали рядом, крепко взявшись за руки. Странные чувства обуревали обоими любовниками.
Наташа, наконец-то щедро получившая столь желанное ей мужское внимание, сейчас лежала и мысленно прокручивала всю свою прошлую женскую жизнь. И выходило так, что у нее, по сути, в постели никогда не было настоящего мужчины. Все ее прежние ухажеры, бывшие у нее до замужества, были героями только «до того». Когда же доходило до дела они, как правило, очень быстро разряжались и завершали свой путь в ее тело, зачастую даже не начав его. Хотя, - тут Наташа оборвала сама ход своих мыслей.- Как же не было настоящего мужчины?! А Костя, который мог двигаться в ней без устали, что твой маятник. Но воспоминания о любовнике-альфонсе кроме тихой тоски и скуки ничего не пробуждали в Наташиной душе. Хотя, себе самой женщина должна была признаться, что и от Кости, как оказалось, был свой прок. Ведь это он научил ее всей своей постельной премудрости, ведь это благодаря ему Наталья теперь знает, что, когда и как любит мужчина… Если бы Наташа не была такой опытной в постельных делах женщиной, то у них сейчас наверное вряд ли получилась бы такая яркая и незабываемая интимная встреча. "Стоп! – тут же сказала себе Наташа, - а почему это тебя так волнует успех или неуспех встречи с ним, с этим историком?.." Вопрос этот остался в душе женщины пока без ответа…
Между тем, страсть прошла, и... Наташа внезапно нахмурилась: она даже не спросила своего новоявленного, так внезапно свалившегося на нее кавалера о его семейном положении... “А вдруг он женат? Нет, ну все же как это ему удавалось не вылезать из меня, когда он кончал, однако?..” Наташу сейчас обуревали очень странные чувства. Мужчина, с которым она провела ночь, ей явно нравился. Ей нравились его ласковые серые глаза, которые могли смотреть на нее так ласково и одновременно по-мужски настойчиво. Ее явно не оставили равнодушной его нежные, как будто невесомые ласки, а также, и это было совсем немаловажным, его темперамент и выносливость как любовника в постели. Наконец, женщину явно заинтересовал рассказ историка о Наполеоне, и она поймала себя на мысли о том, что хочет, кроме прочего, услышать продолжение истории любви Бонапарта и Марыси Валевской...

• * * *

А Кадышев ни о чем таком не думал. На лице его блуждала блаженная улыбка, казалось, он обретается в какой-то райской нирване. Мужчина думал только об одном, что если только все случившееся с ним было сном, так пусть этот самый сон как можно дольше не кончается!
Потом, когда они наконец поднялись и прикрывшись одними простынями, сели завтракать за небольшой столик, уютно примостившийся у гостиничного окна, Кадышев смог наконец рассмотреть апартаменты, в которые его занесла судьба и ...чары мадам Завадской, его возлюбленной Наташи. Номер был бесспорно люксом и мог удовлетворить даже самым придирчивым требованиям. Для бедного историка, привыкшего во время своих длительных командировок ночевать в затрапезных провинциальных меблирашках, этот номер в элитной гостинице “Метрополь ” показался просто царским дворцом. Впрочем, надо признать, справедливости ради, что в этом номере было все, что мог пожелать самый претенциозный посетитель. Тут любовники вдруг ощутили себя дико голодными. На их счастье холодильник не был пуст...
Пока Наташа, завернутая в простыню, варила кофе и готовила для них бутерброды, Кадышев сосредоточенно мерил шагами комнату. За нехитрым завтраком у них состоялся обычный в таких случаях разговор, что может возникнуть между людьми, которых жизнь нежданно-негаданно свела вместе и бросила в страстные объятия друг другу, с тем, чтобы уже на следующее утро неизбежно снова раскидать по разным углам грешного нашего мироздания.
Они уже допивали кофе, когда Наташа, что-то вспомнив, вдруг нахмурилась и сказала мужчине вполне будничным, деловым тоном:
- Тебе надо возвращаться к жене...
- У меня нет никакой жены, - спокойно ответил Кадышев, прилагая все усилия, чтобы не смотреть на сидящую напротив него за столиком женщину. Несмотря на то, что произошло между ними этой ночью, несчастный историк все никак не мог свыкнуться с мыслью, что рядом с ним сидит та самая красавица, о которой он мечтал многие годы и которая приходила к нему во сне. А еще он очень боялся утреннего отрезвления, которое часто наступает в подобных ситуациях. «Вполне вероятно, – думал Кадышев про себя, - что эта женщина допустила то, что случилось между нами под влиянием минутного порыва, мало ли что женщине может взбрести в голову... Разве их поймешь? Может быть, я ей вообще сейчас просто противен, вполне возможно даже, что она жалеет о том, что случилось...»
Наташа посмотрела на своего новоиспеченного любовника с той добродушной-снисходительной и в то же время, игривой иронией, которая так была свойственна этой незаурядной женщине.
- Ну, значит, к подруге надо идти...
- Подруг у меня тоже нет...
- Вот как? Как же ты живешь, бедненький... Скучно ж тебе, наверное одному, а? – Ирония все больше просыпалась в ней. Ситуация наконец-то обещала превратиться в классическую и тогда Наташа могла надеяться обрести верх над этим странноватым человеком, увлекшим ее давеча до такой степени, что она совсем потеряла голову... «Ну, все, - подумала Наташа про себя, искоса поглядывая на Кадышева, - сейчас начнет врать про то, какой он несчастный и как ему не везет с бабами. И что я для него стала теперь единственная и неповторимая, вот так вот, ни с того ни с сего, за одну ночь, так вашу мать...» Тут Наташа поймала себя на мысли, что она сама была бы очень даже не против, чтобы какой-нибудь ее ухажер когда-нибудь после близости сказал бы ей именно такие слова. Да и какая женщина об этом не мечтает?

• * * *

Однако историк долго молчал. Говорят, что если женщина продолжает вам нравиться даже после того, как вы провели с ней ночь, значит это серьезное чувство. А Кадышев уже давно понял, он понял это еще в Поволжском захолустье, что сидящая рядом с ним женщина ему не просто нравится,  но что, похоже, он без нее не сможет жить дальше. И вовсе даже не обязательно было немедленно с ней ложиться в постель, какое-то время можно было даже обойтись и без этого. Но зато как приятно было просто сидеть рядом с ней и смотреть, смотреть, смотреть, как она причесывается и как в это время в бледных лучах утреннего солнца переливаются оттенками ее рыжевато-каштановые локоны и блестят глаза. А какое блаженство он испытывал, вслушиваясь в звуки ее чуть хрипловатого голоса, и что за наслаждение  было увидеть на ее лице ту самую лукавую улыбку, обращенную к нему... В общем, историк готов был и сейчас, на абсолютно трезвую голову, повторить сидящей рядом с ним женщине с прекрасным именем Наташа, то самое предложение, которое он уже сделал сгоряча вчера вечером в ресторане во время танца. Может быть, именно из-за обуревавших его чувств Кадышев был сейчас чрезвычайно растерян и не знал, что сказать...
Наташу, однако, его молчание просто начало забавлять. Одновременно, в ней начинал просыпаться своеобразный интерес, очень похожий на обычную бабью ревность. «Не может быть, чтобы у него никого не было... такой мужик да один, да быть такого не может. Наверняка какая-нибудь шалава уже запала на него. Но как же это выяснить? Ведь молчит же, как партизан, и все тут...» Делить мужчин с другими женщинами Наташа, как всякая нормальная женщина, не любила, а в данной ситуации, когда мужчина – и в этом она уже должна была себе признаться – явно не оставил ее равнодушной и не собиралась. Немного подумав, женщина решилась задать этот, больше всего сейчас волновавший ее вопрос:
- Что ж ты совсем один живешь, небось какая-нибудь красотка посещает тебя, как же без этого?
Но и после этого вопроса Кадышев долго молчал, упорно глядя куда-то в угол гостиничного номера, ставшего свидетелем их ночной страсти.
- Нет у меня никакой подруги. Один я... С женой разошелся вот уже больше трех лет тому назад. Живу за городом, на маленькой даче, работаю в военном архиве и пишу книгу...
«Ну все, сейчас точно примется свою благоверную ругать, а себя жалеть», - подумала Наташа, а вслух спросила, как можно более равнодушным тоном:
- А разошлись-то с женой отчего?
Кадышев опять долго молчал. О Ларисе, о своей несчастной любви к ней и явно неудачной жизни с ней, о ее измене он не говорил ни с кем, даже с ближайшими друзьями, старался не вспоминать и не думать.  Но с Наташей он вдруг почувствовал, как пружина, долгие годы сжимавшая все его существо , в одночасье распрямилась, лопнула, а память вернула его в прошлое…


Глава 7: Жизнь историка до Наташи


...Каждый год Кадышев традиционно читал в университете курс русской истории 19-го века. Это был десятый год его преподавания, и вел он этот курс обычно на истфаке. А тут, вот же странное стечение обстоятельств, деканаты истфака и филфака решили дать филологам несколько обзорных лекций по русской истории. Вести этот курс для студенток-филологинь 4-го курса, т.е. уже почти выпускниц, как раз и выпало Кадышеву.
Их группа уже сидела в аудитории, когда он вошел туда. Встал у кафедры, повесил на доску карту Российской империи конца 19 – начала 20 вв. – ему предстояло рассказывать о «трех поколениях» русского революционного движениия. Историк привычным жестом поправил очки, потом обежал взглядом аудиторию и ...наткнулся на нее.

* * *

Эту девушку нельзя было не заметить и не выделить из общей толпы студенток-историчек. Высокая пепельная блондинка с ангельским личиком, голубыми глазами, она потрясала практически все мужское население истфака, да и не только его. Ее прекрасные глаза смотрели на собеседника столь же нагло, сколь и невинно. Эта гремучая смесь провокативной вызывающей наглости похотливой самки с детской невинностью огромных голубых глаз с длинными ресницами разила особей мужеского пола наповал. В свои 20 лет Лариса Звягинцева уже имела несколько романов, причем, исключительно с женатыми мужчинами, почтенными отцами семейств. Поговаривали даже, что из-за нее распалось две семьи...
Кадышев пробежал глазами по аудитории, задержавшись на Ларисе, и перешел к чтению лекции. Кадышев, как уже было сказано, не просто отчитывал свой материал, на своих лекциях он в буквальном смысле слова жил. Одним из его излюбленных лекторских приемов было общение с аудиторией. Но сегодня этому нормальному общению мешала пара огромных голубых глаз, всякий раз встречающих его взгляд обворожительной кокетливой улыбкой и вздымающийся роскошный бюст, соблазнительно выступающий под тонким свитерком.
А на перемене эта новая студентка вдруг подошла к нему и , глядя в упор , спросила у него, то и дело взмахивая длинными ресницами, что он может ей порекомендовать почитать по декабристам. Кадышев назвал девушке несколько особенно интересных книг, Лариса поблагодарила лектора и, взмахнув на прощание своими длинными ресницами, одарила его многообещающим взглядом голубых глаз и ушла, соблазнительно покачивая округлым задом, туго обтянутым модными джинсами.
* * *

...Если бы “блондинка” (так про себя он прозвал Ларису, свою будущую злосчастную супругу) просто один раз и навсегда жестко отвергла бы его домогательства, может быть, ничего бы и не случилось. И не было бы потом этого, по сути, несчастного для историка брака.
Лариса, однако, была девушка видная и мужским вниманием явно не обиженная. Повышенное внимание историка к своей особе восприняла как должное, но всерьез его, особенно поначалу, не воспринимала. Да и то сказать, вокруг Ларисы увивались куда более интересные внешне парни. Однако повинуясь своему инстинкту природного женского кокетства, Лариса и не отвергала Кадышева окончательно, но и нельзя сказать, чтобы девушка позволяла ему слишком многое. Можно сказать, что совсем ничего не позволяла. Владимир был по уши влюблен в нее, и в излишней неуступчивости девушки видел ни что иное, как чистоту ее невинной души. Как же он ошибался...

* * *

Ухаживать за студентками преподавателю не позволяла профессиональная этика, но Лариса как раз уже заканчивала. Тот год, когда Кадышев читал в их группе лекции, для нее был 4-ым годом обучения и он вскоре закончился. Потом, осенью, была преддипломная практика, и Лариса на некоторое время исчезла из поля зрения Кадышева. Жаль только – не навсегда.

* * *

Как это всегда обычно бывает – все произошло случайно. Однажды Кадышев вытряхвал вещи из старого своего пиджака, чтобы, наконец, отнести его в химчистку, когда среди прочего хлама на пол вдруг, кружась, опустился клочок бумажки с телефоном... Телефон оказался Ларисин. Как назло...

• * * *

Лишь много позднее, когда они уже поженились, а случилось это через год после окончания Ларисой университета, Владимир случайно узнал, причем, не от самой Ларисы, а от ее “доброжелательных” подружек, что все то время (больше года), пока он обхаживал свою будущую жену, она была любовницей какого-то военного, который из-за Ларисы чуть было не развелся с женой. Но все-таки не развелся...
Жизнь с блондинкой Ларисой почему-то не сложилась у Владимира Кадышева с самого начала. Не что чтобы они ссорились, этого практически не было. Первые три года жизни до того момента, пока Кадышев не узнал, что является самым настоящим рогоносцем, они жили вполне таки сносно. Может быть лишь потому, что Кадышев свою супругу боготворил, часто приносил ей кофе в постель, дарил цветы не обязательно на 8 марта, а лишь бы увидеть улыбку на ее лице. Немного угнетало историка лишь то, что его «пепельная красавица» наотрез отказалась иметь детей.

• * * *

...Это случилось, когда Кадышев возвращался с вечерних часов. То были страшные 90-е – на одни лекции в универе прожить было очень трудно, а содержать такую требовательную и капризную женщину, как Лариса – почти невозможно. И Кадышев был вынужден еще искать заработок на стороне – кроме своих часов на истфаке, он еще преподавал в двух гуманитарных колледжах.
Открывая дверь своим ключом, историк вдруг услышал почти болезненные стоны, чуть не плач своей жены. «Господи, может ей плохо стало? Она же часто жаловалась в последнее время на мигрень!» Не помня себя от волнения, Кадышев направился в их спальню... А там... Хм... жене его было очень даже хорошо! Там его красавица жена скакала верхом на его же факультетском начальнике...
Кадышев дал своему начальнику по морде, в связи с чем пришлось уволиться из университета. И в тот же день историк собрал свои вещи, главным образом, книги и ушел...




Глава 8: Беседа двоих, или что иногда случается после
    любовных баталий.


Но Наташе об этом Кадышев не рассказал.
- Наверное, сам виноват, не смог дать жене то, чего требовала ее молодость… ...Сейчас живу один…
Он хотел было добавить что, как огня, боится сближаться и открывать душу красавицам, но искоса посмотрев на сидящую рядом Наташу, почему-то сдержался.
Но и мужчина, со своей стороны,  тоже хотел кое-что выспросить у своей возлюбленной, что-то, что не давало ему сейчас покоя и от разрешения этого “что-то”, может быть, даже зависело все его дальнейшее существование. Кадышев, замирая всем сердцем, все же решился задать свой вопрос, хотя очень боялся услышать роковой ответ, который для него сейчас был бы равносилен катастрофе.
Хотя в реальности историк провел с сидящей рядом женщиной только одну ночь, однако, он все уже для себя понял и ни за что не хотел с ней, своей Дивой, расставаться… Да и вообще, после всего того, что с ними случилось минувшими вечером и ночью, мысль о том, что эта женщина, возможно, принадлежит другому мужчине и, может быть, даже любит его, была для историка сейчас просто нестерпимой.
- Наташа, откровенность за откровенность... Я бы хотел знать... ну, в смысле... Вы понимаете?
- Не-а, не понимаю... – игриво протянула Наташа. Женщину все больше начинала забавлять ситуация, а тем более её - Наташу Завадскую, с присущим ей несколько фривольным чувством юмора. Однако тот факт, что мужчина, с которым она провела только что такую бурную ночь, продолжал обращаться к ней на “Вы”, опять-таки произвел на нее весьма благоприятное впечатление. “Смотри-ка ты, - подумала Наталья про себя, - совсем не нахал, как иные... а то оприходуют женщину и думают потом, что после этого им все дозволено... Этот, кажется, совсем не такой...”
Мужчина, однако, от ее слов несколько смутился.
- ...Ну, я хотел только спросить, есть ли у Вас кто-то?
- “Кто-то” - это кто? - подперев свою чудную головку руками и задорно улыбаясь, Наташа поглядывала на сидящего напротив нее мужчину. Казалось, ей просто нравится его дразнить...
Историк посмотрел ей в глаза, потом оглядел всю ее и тут же, заметно покраснев, быстро отвел взгляд в сторону. Потом Кадышев долго мучился, словно боролся сам с собой, не зная, или просто смущаясь выговорить то, что его так сильно беспокоило... Женщина смотрела на него, улыбаясь, и терпеливо ждала продолжения. Наконец, мужчина решился:
- Наташа, у вас есть мужчина? - сказал, как выдохнул и почувствовал огромное облегчение. Однако его пытка на этом отнюдь еще не закончилась.
- Ну наконец-то, разродился, ха-ха-ха, - чуть хрипловатый смех Наташи был таким заразительным, что историк и сам невольно улыбнулся... При этом смеясь, женщина, однако, не забывала всякий раз поправлять простынку, которая то и дело норовила сползти вниз. Однако надо сказать, что вопрос, заданный ей мужчиной, не столько удивил, сколько просто развеселил Наташу:
- А какое это теперь имеет значение?! Раньше надо было об этом спрашивать, молодой человек, когда совращал бедную слабую женщину на постельный грех... Что ж ты тогда-то не спросил, есть у меня мужчина или нет? А теперь уже поздно... - и она снова засмеялась. - Ну, умора с тобой, честное слово, просто умора, историк! Я тебя буду называть теперь - “историк”. Надеюсь, ты не возражаешь?
Кадышев покорно покачал головой, что означало, что он против такого прозвища не возражает.
- Ну и славно. Ты позволишь мне закурить?
Мужчина снова кивнул головой в знак согласия.
- Ага, теперь, значит, насчет мужчины, это в смысле постельного дружка, что ли? - женщина явно решила немного попаясничать, все более вгоняя в краску сидящего рядом мужчину. Кадышев в ответ на ее последний вопрос в смущении опустил глаза и стал разглядывать свои ногти на руках. Наконец, мадам Завадская решила смилостивиться над своим новоиспеченным любовником:
- Ладно, скажу, так уж и быть, - проговорила Наташа, затягиваясь  сигаретой и выпуская в потолок кольцо сизоватого дыма. - До прошедшей ночи долго, очень долго никого не было... - на этих словах голос Наташи слегка дрогнул, но историк, по своему обыкновению, этого, конечно же, не заметил. А потом, немного помолчав, Наташа добавила: - Ну, что, историк, ты доволен моим ответом?
Доволен ли он был? Да что она издевается над ним в самом-то деле? То хвалит, комплименты отвешивает, а потом высмеивает, вышучивает, черт их поймет, этих женщин... но боже, как же это приятно просто так сидеть рядом с ней, слушать ее голос, вдыхать всей грудью аромат ее духов, да что там, просто смотреть на нее, ну и не только смотреть, разумеется...
Кадышев опять смутился и несколько минут сидел, тупо уставившись в угол комнаты. А Наташу ситуация стала опять забавлять.
- Эй, сэр, что ж вы примолкли? Скажите что-нибудь еще, сделайте нам одолжение, - Наташа изящным движением руки стряхнула пепел в услужливо стоящую на столе пепельницу.
Историк поднял глаза на сидящую напротив него за столом женщину и тут же снова отвел их в сторону, тяжко вздохнув. Складывалось впечатление, что мужчина ведет какую-то тяжелую борьбу с самим с собой, будто он хочет на что-то решиться и не может, боится сделать первый шаг... Наташа с интересом наблюдала за этой его борьбой. Кадышев действительно вел борьбу с самим собой. Перед ним сидела его мечта, воплощенная в реальность. Предложение, сделанное им вчера ей во время танца, снова вертелось у него на языке. Однако от вчерашней смелости не осталось и следа. С другой стороны, при одной мысли о том, что он сейчас не выскажется, не скажет все, что у него наболело на душе за долгие месяцы, которые он провел в ее поисках, при одной этой мысли, историку делалось просто дурно. И он решился. Боясь поднять глаза на сидящую напротив женщину, сделав глубокий вдох, Кадышев наконец заговорил:
- Не оставляйте меня, Наташа... Я знаю, вы говорили, у вас есть муж. Я не смею требовать от вас... Но... Но я больше не смогу жить без вас, Наташа! Я больше не могу... Вы мне снитесь ночью, снитесь вот уже несколько месяцев. - Тут историк замолчал, а потом вдруг опять сказал Наташе то, что уже говорил прежде, будучи выпивши: - Наташа, будьте моей женой...

• * * *

Женщина мгновенно стала серьезной, ибо слова мужчины ее поразили, особенно последнее, сказанное им. “Значит, это был не бред подвыпившего мужика”, - вдруг подумала про себя Наташа, но подумала это как-то несколько отстраненно, как будто все происходившее в этом гостиничном номере, было вовсе не с ней. Женщина, однако, и сама находилась сейчас в большом смятении. Мужа своего она совсем не любила, и это ей теперь стало абсолютно ясно. Но Наташу пугали те чувства, которые у нее в душе начали просыпаться к человеку, с которым она была знакома, по сути, меньше суток, если, конечно, не считать их памятную беседу на лавочке в Поволжье. Наташа отнюдь не была институтской дурочкой, ей было тридцать, она уже достаточно узнала жизнь и мужчин в ней. «Нет, - думала она про себя, - всего одна ночь, такого быть не может!». Однако его серые глаза, неспешная речь, ласки, очень нежные, обволакивающие, завораживающие, пленяющие и тревожащие все ее женское естество, а тут еще и эта вежливость после всего, что уже было между ними и это обращение на “Вы”... Правда, последнее Наташа могла бы списать на их социальную разницу. Все же, женщина была поражена, но поражена приятно... Да и какую женщину не тронут  такие слова мужчины, а тем более того мужчины, который женщине симпатичен?! Все же мысли Наташи несколько путались. “Женой, стать его женой после суточного знакомства? Да и какая из меня жена с этим бизнесом?”
 За своей фривольной иронией эта женщина пыталась сейчас скрыть большое душевное смущение. А смущение это вызвано было тем, что сидящему напротив нее мужчине с серыми, ласковыми и такими грустными глазами она почему-то не могла врать. Чем-то он ее действительно зацепил всерьез… - думала про себя Наталья, вдавливая в пепельницу очередной окурок…
Перед глазами женщины вдруг промелькнула вся ее жизнь за последние десять лет – неудавшиеся годы, по сути, загубленная молодость с Мигуновым, мытарства с альфонсом Костей – и ей стало очень грустно и даже как-то по-бабьи жалко себя, свою молодость, а еще сильно хотелось любви, ласки и мужского внимания.
Наташа некоторое время молча курила. Пауза затягивалась.
Тут Кадышев встал из-за стола и опустился на колени перед сидящей за столом женщине. Обняв ее завернутую в простыню талию руками, Кадышев медленно положил голову к женщине на колени и повторил:
- Вы – моя Муза. Будьте моей женой, Наташа?..
Сказав это, историк замер… Однако руки его продолжали обнимать желанное тело, а голова покоилась на Наташиных коленях.
"Господи, да неужели это все всерьез? Да быть того не может за один вечер, да одну ночь?!" – судорожно металось в голове у Наташи. И тут вдруг женщина, не вполне отдавая отчет своим действиям, неожиданно для себя самой протянула руку и стала гладить сидящего рядом мужчину по еще темным, но кое-где уже прореженным сединой волосам. Он почему-то показался ей сейчас просто ее ребенком, которого у нее не было и о котором она втайне, может быть, всю жизнь мечтала и который просто нуждается в материнской жалости. По лицу женщины уже во всю катились слезы. Наташа начала гладить историка по голове, а он... он от этой несказанной ласки сначала весь напрягся, словно женщина застала его врасплох, а потом, спустя буквально мгновенье, порывисто прижался к ее руке своей щекой, потом губами и стал судорожно, страстно целовать ее ладонь...
К горлу ее неожиданно подступил предательский комок, который никак не желал отступать, и Наташа с удивлением и  как-то отстраненно от самой себя вдруг почувствовала, что сама вот-вот разревется. Женщина судорожно вздохнула и усилием воли постаралась отогнать от себя предательскую непрошеную слабость. За свой женский опыт Наталья Завадская четко усвоила одно правило – перед мужиками не плакать!
После всего сказанного здесь про нашу героиню, нет смысла говорить, что Наталья Завадская обладала сильным, волевым характером бойца. Однако если бы кто-то сейчас сказал этой незаурядной, во всех отношениях даме, что жесткость характера, вся ее недюжинная сила воли, наряду с яркой женственностью и красотой, очень понадобятся ей не в привычном ее бизнесе, нет, а в отношениях с невесть откуда свалившимся и так глубоко разбередившем ей душу историком, она бы этому человеку просто не поверила.
Пока же напряжением всех душевных сил Наташа, сглотнув подступивший к горлу комок, вернула себе свой обычный иронично-добродушный тон. Хлопнув Кадышева по плечу, она сказала, уже почти совсем справившись со своим голосом:
- Я тебя не оставлю, историк... Про женитьбу мы говорить не будем, ...пока. Считаю это глупым. - Тут женщина замолчала и немного подумав, продолжала дальше. - Мы будем просто жить с тобой вместе... ну, хотя бы иногда, в этой твоей лесной избушке на курьих ножках. Надеюсь, у тебя там хватит места на двоих?
- Хватит...
- Ну тогда давай телефон и говори адрес своего курятника.
На том они и расстались. Кадышеву надо было ехать на работу в архив, а ей, бизнес-леди Наталье Завадской - возвращаться к делам фирмы и к нелюбимому мужу, с которым она уже давно и вместе-то не жила и не имела никаких отношений, но формально разведена не была, а потому считалась замужней женщиной. Оснований надеяться, что эта женщина к нему, историку, приедет, в сущности,  не было никаких.

Часть III: Наташа и историк. Медовый месяц в домике.


“...Ваше Величество Женщина,
Как вы решились ко мне?
Тусклое здесь электричество
С крыши сочится вода
Женщина, Ваше Величество,
Как вы решились сюда?..”

Б. Окуджава.


Глава 1: О том, что вопреки утверждению поэта,
    любимые женщины все ж таки иногда
        возвращаются к своим мужчинам.


Самым удивительным событием, из случившихся за неделю, минувшую после ночи Кадышева с Наташей в гостинице «Метрополь», стал её приезд к нему. На этот раз их встреча произошла очень буднично. Он вышел посмотреть почту в своем почтовом ящике, как вдруг увидел уже знакомый черный Мерседес, лихо заворачивающий на дорогу, ведущую к его дому. Историк встал как вкопанный, у него вдруг сладко засосало под ложечкой, а сердце забилось, словно в предчувствии чего-то очень хорошего. Еще боясь поверить своим глазам, но все же втайне надеясь увидеть Наташу, мужчина стоял и смотрел на происходящее. Машина плавно затормозила буквально в десяти шагах от его домика. Кадышев подумал, что вот сейчас-то он точно перестанет дышать, потому что, с интересом осматриваясь по сторонам, у открытой дверцы стояла Наташа. Увидев замершего на крыльце столбом Кадышева, она  нисколько не удивилась и не смутилась. Подставив руку козырьком к глазам, чтобы не мешало солнце, женщина, чуть приподняв голову, внимательно и быстро оглядела стоявшего на крыльце домика мужчину.
- А ты хорошо смотришься на фоне своей избушки, историк. – Наконец сказала Наташа, видимо удовлетворенная своим осмотром. - Не хватает только окладистой старорусской бороды и двустволки, а то  вылитый был бы егерь-лесовик...
Одета она была в элегантный костюм из тонкой замши, который соблазнительно обтягивал ее крупную фигуру. Щурясь на солнце, женщина подошла ближе к домику. Поскольку мужчина на крыльце продолжал стоять, пень пнем и смотреть на нее, глупо разинув рот, Наташа тоже вынуждена была остановиться. Склонив по обыкновению голову на бок, женщина с интересом смотрела на мужчину. Прошло, наверное, с полминуты. Женщина заговорила первой.
- И долго мы будем так стоять и пялиться друг на друга? Может, ты позволишь мне хоть в дом зайти? Или ты не рад моему приезду?
Произнесенные женщиной слова вывели мужчину из некоторого ступора, в котором он до сих пор находился.
- Да-да, конечно, Наташа, проходите... проходи, пожалуйста... Просто так неожиданно... Сейчас я чайник поставлю... Проходи, располагайся. – Ошеломленный близостью со своей королевой, которая, как ему казалось, снизошла к нему буквально с небес, Кадышев до сих пор стеснялся обратиться к своей любимой на "ты". Сейчас, все еще не до конца поверив в случившееся, историк зашел в дом и там забегал, заметался и чем-то жутко суетливо загремел.  Наташа тем временем, прихватив из машины сумку со своими вещами, поднялась на крыльцо и вошла в переднюю. Глядя на бестолково суетящегося в кухне мужчину, она не смогла удержаться от смеха. Кадышев оглянулся на этот ее смех, оглянулся и замер, нет, он попросту остолбенел. Женщина вошла в коридор и встала сейчас как раз напротив окна, в которое ярко светило полуденное солнце. В его лучах вся фигура женщины высветилась каким-то особым божественно-золотистым сиянием, юбка не скрывала ее длинных ног, а выбившийся из-под ворота шарф трепетал на сквозняке, окрашивая Наташино лицо нежным розовым цветом.
- А что, хороша, да? - Как всякой нормальной женщине, Наташе, конечно же, было приятно нравиться, а тем более – своему мужчине. Но поскольку этот мужчина застыл на кухне в форме статуи и не мог отвести глаз от ее ног, то Наташа решила взять инициативу в свои руки. Тем более, что на ее вопрос “хороша ли она?” ответа женщине уже не требовалось - достаточно было просто посмотреть, какими восхищенными глазами смотрел на нее обалдевший мужчина.
- Ну что, историк, ты наверняка не ждал меня тут увидеть, признавайся честно? Ведь точно не думал, что приеду сюда к тебе?
- Вообще-то, если честно, то, конечно, не думал... - ответил Кадышев,  продолжая рассматривать Наташу. И он не лгал. После их первой сумасшедшей ночи в  гостинице историк всеми силами старался забыть хрипловатый голосок, нежный, добродушный смех, кокетливо-лукавый взгляд, а еще - распущенные по подушке каштановые волосы и вздрагивающие от каждого его толчка пышные купола грудей с мелкими бисеринками пота вокруг крупных коричневатых сосков... Однако сладостные видения не собирались покидать его сознание. А тут вдруг одно из видений возьми да и обернись явью... Историк, между тем, все также продолжал стоять и пялиться на Наташу.
- Чего ж ты теперь стоишь как вкопанный, принимай женщину. Женщина устала с дороги, отдохнуть хочет...
- Да-да, Наташа, извини, сейчас... я уже поставил чайник, он скоро закипит, а ты пока проходи, садись. - Историк смахнул тряпкой пыль со старинного стула с витиеватой резьбой на спинке и поставил его перед женщиной. А сам опять побежал на кухню и принялся там опять суетиться - доставать и выкладывать на стол кофе, сахар, сухое печенье, конфеты, а также бутылочку коньячной наливки. Наташа некоторое время с видимым удовольствием наблюдала всю эту неуклюжую мужскую суматоху. Наконец, она не выдержала и рассмеялась мягким и так его возбуждающим смехом.
- Ах, да оставь ты эту суету! Чайник – это хорошо, но …может, позже?  Кадышев, не понимая, застыл на месте, растерянно глядя на Наташу.
- Э-э, ты только тарелки на пол не роняй, они разбиться могут... - Не переставая лукаво смотреть на мужчину, Наташа начала медленно расстегивать пуговицы на блузке. Кадышев, не моргая, смотрел на это чудесное зрелище. Когда все пуговицы на блузке были расстегнуты, Наташа легким движением плеч сбросила блузку на пол, открыв тяжелые полные груди, соблазнительно прикрытые совершенно прозрачным кружевным лифчиком небесно-голубого цвета, не скрывавшим голубые прожилки на белой нежной коже и темные соски, с крупными ареолами вокруг них.
Пребывая под глубоким впечатлением от увиденного, мужчина судорожно пытался справиться с сильным сердцебиением и выровнять свое дыхание, явно нарушенное приходом женщины.
- Ну что вы замерли, как истукан, господин историк, тогда, в гостинице, вы были сообразительнее и смелее… - В следующее мгновенье на пол бесшумно опустилась юбка, а потом в сторону был отброшен лифчик... По обоюдному согласию сторон чаепитие было отложено на более позднее время...

* * *

Когда насытившиеся друг другом любовники напились чая, Наташа, будучи любопытной, как все женщины, встала из-за стола и принялась осматривать немудреное жилище своего любовника. Окинув профессиональным взглядом ряды подписных изданий русских и зарубежных классиков, Наташа некоторое время задержалась возле полок с исторической литературой. Причем, некоторые книги, например, мемуары Жомини, Коленкура, записки Де-Местра она сняла с полок и с видимым интересом просмотрела.
Постояла Наташа в задумчивости перед странной фотографией Высоцкого, а потом вдруг говорит:
- Вот угадай историк, какие песни, женские, конечно, там где про любовь, мне у него нравятся?
- Ну, «Беда», «Баллада о любви», «Дом хрустальный», не знаю даже...
- Не, не угадал. Мне больше всего нравится «Белый вальс». Думаю, она стоит как-то особняком в его лирическом творчестве. А ведь там есть такие чудные слова. Тут Наталья чуть нараспев процитировала несколько выборочных строк из этого действительно необычного в творчестве Высоцкого стихотворения:

«И вот, все ближе, все реальней становясь,
Она, к которой подойти намеревался,
Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс,-
И кровь в висках твоих стучится в ритме вальса

     ...Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь,-
     И ты был бел – белее стен, белее вальса.

     ...Потупя взоры, не смотря по сторонам,
     Через отчаянье, молчанье, тишину
     Спешили женщины прийти на помощь нам,-
     Их бальный зал - величиной во всю страну.

     Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез,-
     Припомни вальс - как был ты бел!- и улыбнешься.
     Век будут ждать тебя - и с моря и с небес -
     И пригласят на белый вальс, когда вернешься...»

Закончив читать эти отрывки, Наташа тряхнула своей пышной гривой волос:
- Смотри-ка ты, еще не все с этим чертовым своим бизнесом забыла! –Наташа, как будто против воли вздохнула:
- Но, увы, до сих мне пока не встречался мужчина, которого бы мне захотелось пригласить на жизнь. – Тут Наташа, однако, очень многозначительно посмотрела на историка. И взгляд ее почти открыто говорил: «Да вот же он, этот самый мужчина и есть!». Но историк со своей хронической житейской ненаблюдательностью, опять не понял, что означал этот взгляд в его сторону.
Наконец, взгляд женщины остановился на портрете Незнакомки Крамского. Напротив того самого портрета, который в домике историка соседствовал на стене рядом с загадочной фотографией Высоцкого, на которой тот глядя исподлобья, собирается закурить сигарету. Эта фотография, как в зеркале отразила всю трагичность судьбы легендарного русского барда, всю забубенность, надрывность одинокой, мятущейся души русского гения. Но в то же время, она придавала особый шарм висевшему рядом портрету неизвестной красавицы, писанного кистью Крамского. Гений рядом с красотой смотрелся очень даже кстати.
- Красивая… - сказала Наташа, рассматривая портрет Незнакомки. – Слушай, историк, а у тебя, оказывается, неплохой вкус на женскую красоту. Она действительно красивая. А вот мне нравится другая женщина, точнее  сказать, в моей семье был культ Гончаровой-Пушкиной. Меня даже назвали так в ее честь и в детстве называли дома не иначе как Натали – Тут Наташа весело засмеялась. – Только Наташа Гончарова была худенькой и стройной, а я – толстая. – Тут Наташа вздохнула. – Мне худеть надо…
- Ты не толстая, ты – очень сладкая, теплая и мягкая. И худеть тебе не надо! Не надо худеть, Ташенька, я не люблю худых женщин!
- Нет, ты у меня точно какой-то странный: все мужики любят худых и стройных, а ты…
- А я люблю тебя!
- Ну ладно, если честно, то мне это приятно слышать, но ты меня перебил!
- Извини, Наташа.
– Да, так вот, отец мой был большой чудак, чем-то очень похожий на тебя – мысли всякие необычайные высказывал, интересными рассказами меня в детстве развлекал. Например, было принято чуть ли не обвинять Наталью Николаевну в смерти Пушкина, хотя ни для кого не секрет,  что «солнце русской поэзии» тем еще фруктом был, что как мужчина и как человек он был очень даже непорядочный – картежник, бретер, гуляка. Даже женившись на Гончаровой, он воткрытую изменял своей красавице жене, пропадая, бывало, целыми ночами у женщин известного сорта, а наутро являлся домой и рассказывал жене, как он ЭТИМ занимался с другими женщинами! Представь, каково это было слышать бедной женщине?! Она ему даже однажды пощечину дала «своей хорошенькой ручкой». Вот Наталья и решила тоже слегка пококетничать, может быть, в отместку своему распутному мужу. Что из этого вышло – всем известно. Однако Пушкину она осталась верна – сам Дантес позднее признавался, что Натали Гончарова была «единственной из его знакомых женщин, которая ему не принадлежала». У отца в кабинете даже портрет ее висел, вот как у тебя – Незнакомка. Ты мне очень моего папу напоминаешь, историк. И глаза у него тоже были такие же грустные и добрые – как у тебя...
Историк восхищенно смотрел на свою любимую:
- Какая же ты у меня!
- Ну и – какая?
- Красивая и умная – редкое сочетание в женщине.
- Не такое уж редкое! Вот доброта – это действительно редко сочетается в женщине с теми двумя качествами, что ты назвал. Помнишь, как Евтушенко сказал: «Если в женщине есть доброта, значит, женщина состоялась»...
Некоторое время они молчали.
- Ну а ты? Неужели так всегда только наукой и занимался?
- Да, я прирожденный «книжный червь». С людьми схожусь трудно, даже чувством юмора явно обделен. И меня всегда тянуло к спокойному, размеренному кабинетному труду с книгами, бумагами. Для этого самой подходящей может считаться работа в архиве, только там платят мало. – В этот момент историк не посмел своей любимой поведать о том, что из архива его уже уволили. По доброте своей душевной и порядочности, да и просто из стыдливой скромности, не захотел Кадышев вешать на Наташу свои проблемы...
- В общем, я всегда, еще со студенческой скамьи, мечтал заниматься наукой и только ей. Вот, собственно и вся моя жизненная история.
- Да, не густо.
- Но вообще, я скажу тебе, Ташенька, и думаю, ты со мной согласишься, что сегодня легче быть пушкинистом, чем историком. Ибо Пушкин – он всегда Пушкин и стоит как бы вне политики, тогда как у историков всегда есть опасность пересмотра тех или иных концепций под давлением властей и текущей политической ситуации.
- Да, ты, наверное, прав – быть историком – непростая професия! Только ты уж раздели тогда – отдели ученых, таких как ты, - тут Наташа очень даже благосклонно посмотрела на мужчину, - от партийных бонз. Среди них ведь тоже было много выпускников именно с вашего факультета.
- Ну это – несомненно, об этом даже говорить нечего! Понятно, что речь идет о тех скромных труженниках, кто, сидя в архивах, библиотеках, музеях и за своим рабочим столом, пытаются непредвзято, «без гнева и пристрастия» искать историческую правду, которая не только часто бывает под запретом, но и, что самое печальное, зачастую никому и не нужна! Вот кто-то обронил очень обидную для нас фразу: что, мол, «за вранье историков надо вешать на фонарных столбах», но тогда давайте будем тем же историкам давать молоко за вредность их работы – ведь поиск истины, которая, к тому же никому не нужна, очень неблагодарная работа. Ты не находишь, Наташа?
- Да уж, тяжел ваш хлеб, - интересно, что Наташа сказала это вполне серьезно и даже без обычной своей легкой иронии. – Что ж тут сделаешь, помнишь, как у Высоцкого – «пророков нет в отечестве своем...»
- «...но и в других отечествах не густо...» - закончил Кадышев за Наташу строчку из известной песни русского барда. – Да, конечно, но почему еще надо все общественные грехи валить именно на историков?! Знаешь, я часто вспоминаю вторую половину 80-х годов: Сталина тогда уже смешали с грязью, но на Ленина еще покуситься не осмеливались. А потом когда осмелились, когда академик Афанасьев с высокой трибуны Съезда народных депутатов назвал Ленина "основателем государственной системы террора", когда в свет вышли "Доктор Живаго" Пастернака и "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, вся идеологическая основа советского строя начала стремительно рушиться. Понятно, что главный удар на себя при этом приняли историки. "Вы нам всю дорогу врали и теперь тоже пытаетесь оправдаться…" И все шишки полетели теперь на них, как будто, это историки установили тоталитарный режим в России
- Ну ладно, чего уж переживать так о том, что было. Сейчас-то вроде все успокоилось, можно говорить все, что хочешь о прошлом, разве не так, а, историк?
- Да оно, конечно, так, только правда все равно никому не нужна…

* * *

В первые дни пребывания Наташи в гостях у своего милого случилось еще одно событие, которое Кадышева удивило и даже слегка озадачило. Этим событием стало знакомство его любимой с котом Тихоном.
Поскольку Наталья приехала к Кадышеву утром, когда кот еще спал беспробудным сном после ночных гулянок, то их знакомство состоялось уже ближе к вечеру.
Тихон спрыгнул со своего лежбища на рабочем столе историка и двинулся в сторону кухни, где в это время находились историк и Наташа. И тут произошло совершеннейшее чудо, какое только Кадышеву доводилось видеть за последнее время.
Тихон сразу признал в Наташе главную хозяйку и, кажется, даже обнаружил в ней какую-то свою родственную кошачью душу!
Наташа сидела за столом, когда вдруг почувствовала, как об ее голые ноги что-то трется и чешется.
- Ух ты! А это что тут такое мягкое и пушистое бродит?! – Воскликнула Наташа, опуская взгляд себе под ноги и обнаруживая там кота.
- Это – Тихон, мой кот. – Пояснил историк
Наташа посмотрела на кота, а тот тоже поднял голову и посмотрел новой хозяйке в глаза. На миг историку даже показалось, что его Наташа вот-вот сама превратится в самую настоящую… Бред, да и только! Нет, конечно, в каждой женщине, несомненно, живет игривая кошечка, но все же… Кадышев досадливо тряхнул головой, отгоняя кошмарное видение. Но это было еще не все!
Дальше произошло нечто, заставившее историка почувствовать даже некое подобие зависти. Наташа подняла кота с пола (тот в ответ даже не мяукнул в знак протеста!), положила к себе на колени и стала нежно поглаживать ему спинку. Тихон тут же зажмурил глазки  и полностью отдался ласке. Историк от лицезрения этой картины на миг лишился дара речи. А удивился историк потому, что этот наглый котяра никогда, за те несколько месяцев жизни в его, Кадышева, доме, своему хозяину на руки не давался! А тут… За что, скажите на милость, сразу такое доверие?
Тем временем, Наташа поглаживала Тишину спинку, а кот при этом блаженно урчал и мурлыкал.
- Ты мой мягонький, ты мой пушистый, - приговаривала Тата, гладя кота, - хозяин-то небось, не кормит, а?
Нет, ну это уже сверх всякой меры!
- Да как так – "не кормит"!? – не выдержал Кадышев. – Да он у меня рыбу и сметану жрет чуть ли не каждый день и даже спасибо не говорит, как будто, так и надо! Слушай, и как это тебе удалось его сразу на руки взять?! Как это он тебе сразу дался? Он живет у меня уже почти полгода, но на руки ни разу не давался…
- Уметь надо с кисками обращаться, историк, - весело смеялась его подруга.


Глава 2: Наташа и книга историка.


О, что значит, когда рядом с пишущим, творящим автором появляется любящая и любимая красивая женщина! Это вам не шутка! Да он просто горы может тогда свернуть! А если еще эта женщина со связями, да с такими влиятельными, то она, несомненно, поможет своему любимому, «пишущему самый грандиозный роман о любви», с денежными средствами для ее написания! Ведь кушать то нам хочется всегда, независимо от того, в творчестве мы завязли, или еще в чем-нибудь другом. Причем, добыть эти средства Наталье следовало так, чтобы не ущемлять мужского достоинства...
Для себя Наташа решила, что если книга, которую пишет историк, чего-нибудь да стоит, то она во что бы то ни стало, добьется для него аванса от какого-нибудь издательства, чтобы историк мог эту свою книгу спокойно писать и закончить, не думая при этом о хлебе насущном. Таковы были мысли Наташи, пока она ехала в гости к историку.
Стоп, уважаемый читатель, давайте здесь на минутку остановимся, дабы в очередной раз сказать несколько добрых слов о главной нашей героине.

* * *

Наталья Завадская, как всякая нормальная женщина, хотя и нуждалась в регулярной интимной жизни с мужчиной, нимфоманкой никогда не была. И еще. Казалось бы, к моменту своей первой поездки в гости к историку, она, собственно, уже составила мнение о своем новом знакомом, ставшем теперь еще и ее любовником. И мнение это было положительное. Сначала он поразил ее своим профессионализмом, когда быстро, четко и очень эффективно разработал для нее новые туристические маршруты.  Потом был вечер в ресторане с его умопомрачительными ласками, и эта ночь в гостинице, после которой сравнение мужских способностей ее любовника со способностями ее мужа оказалось отнюдь не в пользу последнего.
Но книга...
«Конечно, ласковый, обходительный любовник, который сначала думает о женщине, а потом уж о себе – это вещь сама по себе очень приятная и не так уж часто встречающаяся среди мужской братии», - рассуждала про себя Наташа. Однако в этом женщина уже успела убедиться и ей тот факт, что ее любовник не только сам хочет получить удовольствие, но и любит и умеет приласкать ее самое, был теперь Наташе, как бы точнее выразиться – не в новинку, она такую способность своего любовника теперь воспринимала, как саму собой разумеющуюся.
А вот то, что он пишет книгу, да не просто книгу, а о Наполеоне, да еще вдобавок и о любви (!) – этот факт очень даже будоражил теперь женское любопытство. И не только – женское. Не стоит забывать, что мадам Завадская была деловой леди, и чутье возможной прибыли было для нее одним из первостатейных факторов делового успеха. Короче, книга, которую сейчас писал в уединении историк, могла бы стать для мадам Завадской, кроме всего прочего, еще и источником прибыли.
Да и то сказать, историков в столице было хоть пруд пруди, специалистов, подлинных мастеров своего дела среди них было намного меньше, но все же тоже было приличное количество. Можно было, если только задаться такой целью, найти среди  всех служителей музы Клио и хороших любовников... Таких, наверное, будет еще меньше, чем настоящих специалистов-профессионалов. Хотя бы по причине преклонного возраста, да мало ли еще почему...
Но вот историков, пишущих роман о любви? Среди знакомых бизнес-леди Натальи Завадской историков была уйма, начиная от титулованных, типа генерала Хареева и заканчивая простыми, рядовыми труженниками музеев, или туристических отделов ее фирмы. Однако историка, пишущего книгу о Наполеоне, да еще и про любовь, к тому же, среди них не было! И надобно признаться, что этот факт немало интересовал Наташу и как женщину и как  предприимчивого дельца. Наконец, последнее. Как мы уже говорили, Наталья Завадская была не только деловой леди, но еще и интеллигентной женщиной, с детства любящей книги. А уж человек, сам пишущий эти книги, всегда внушал Наташе некий святой восторг.
Вот такие сложные чувства наполняли душу Наташи, пока она добиралась до своего любовника тихим октябрьским утром. Следует признать, что во время этой своей поездки Наташа изрядно волновалась, потому что очень боялась разочароваться в своем любовнике как в человеке.

* * *

К счастью, разочароваться в своем историке ей не пришлось. Он действительно писал книгу, и действительно про Наполеона и действительно, про любовь... И очень скоро Наташе выпадет эта честь – стать свидетельницей самого священного, самого интимного для всякого творца процесса – процесса творческого созидания. Но такая честь дается совсем немногим людям, тем более женщинам. Да чего уж там, скажем прямо, право быть свидетелем творческого священнодействия автора дается исключительно только «самым любимым и преданным женщинам».

* * *

И тут надобно сделать одну существенную оговорку. Тут надобно напомнить нашему любезному читателю, что историк Владимир Кадышев слыл совершенно законченным дичком. Он органически не выносил шумного общества, не терпел, когда кто-то находился за его спиной, и уж тем более не принимал, когда посторонние люди пытались заглянуть ему через плечо и прочитать, что же он там такое пишет или читает.
Если его любовница боялась разочарования в нем, как в личности, как в творце, то Кадышев, в свою очередь, опасался, как она, эта женщина, будет воспринята его творческим эго. Хотя в душе он уже был почти твердо уверен, что уж эта женщина будет воспринята его творящим началом совершенно естественно. Ведь она была его вторым «я», его самой лучшей половинкой. Историк не ошибся и не разочаровался в своей любимой, так же, как и она, его подруга не разочаровалась в нем.

* * *

Находясь в отпуске, Наташа позволила себе слегка расслабиться и проснулась в тот день от солнечного луча, ласково скользившего по её лицу. Открыв глаза, женщина посмотрела на часы – был уже почти полдень. Обведя взглядом комнату, женщина не нашла там ничего особенного. Раскладной двуспальный диван, на котором она сейчас нежилась, старая тумбочка с выдвижными ящичками возле этого дивана, еле слышно тикающие часы на стене, да платяной шкаф у противоположной стенки – вот, собственно, и все. Но тут до слуха Наташи донеслись знакомые звуки – как будто кто-то стучал по клавишам компьютера.
Одевшись, женщина тут же поспешила на звук компьютерного стрекотания. И действительно, в соседней комнате, которая была несколько обширней спальни и служила историку одновременно и кабинетом и библиотекой и салоном, в углу комнаты сидел Кадышев и что-то усиленно стучал на клавиатуре переносного компа. Пальцы историка так и порхали над клавиатурой. Он писал...
Затаив дыхание, женщина тихонько подошла поближе, встала сзади и, потянувшись на цыпочках, попыталась рассмотреть, что именно пишет мужчина. Слов на экране она даже с такого расстояния, конечно, не разобрала, однако, легко поняла, что сидящий за столом человек не конспектирует чужие труды и не пишет научный труд, поскольку рядом с ним не было ничего... Точнее, книги, конечно, лежали на столе, и их было немало, но все  они с пестрящими внутри между листами белыми закладками, большой и не очень ровной стопкой располагались на краю стола, у самой стены. По всему было видно, что сидящий за столом человек, пишет сам, точнее он именно творит, творит собственный роман, свою книгу.
И вот что было интересно! Кадышев, конечно, сразу же почувствовал присутствие сейчас позади себя своей любимой женщины. И... ничего! Никакого дискомфорта или отторжения, которые он обычно испытывал в таких случаях, сейчас не было и в помине! Он ощутил приближение любимой буквально шестым чувством, не оглядываясь назад, а только по еле уловимому аромату ее духов. И сердце его забилось в радостном упоении. Ибо он понял, что в главном он не ошибся!
Его любимая женщина стоит позади него, смотрит, как он пишет и ему это ничуть не досаждает, а совсем даже наоборот! Значит, эта божественная Наточка и есть его Муза! Чувство упоительного восторга и блаженства, овладевшего сейчас вдруг историком, было столь сильным, что ему захотелось немедленно вскочить со стула и что есть силы стиснуть эту женщину в своих объятиях.
А Наташа просто в восхищении замерла на месте…
 
                * * *

Надобно сказать про наших главных героев, что у них в жизни уже никогда больше не будет такого беззаботного времени! Наташа, находясь со своим любимым, как будто обреталась в раю. Ее любимым занятием было скучными осенними вечерами забраться с ногами на старый мягкий кожаный диван и читать уже написанное им. Да что там говорить! Женщине доставляло удовольствие просто сидеть и смотреть, как он пишет. Она могла также в ожидании, когда он напишет что-то новое, сидеть тихо на диване и просто  читать книги и статьи по европейской  истории вообще, и по истории Наполеона. Книг у историка было очень много. Причем, и это приятно поразило Наташу, книги эти, в большинстве своем, отнюдь не блестели новенькими нетронутыми корешками, как это было в кабинете ее мужа, Николая Мигунова, а наоборот, многие из книг Кадышева были сильно потрепанные, что свидетельствовало о частом их использовании. В ожидании, пока историк закончит писать какой-то очередной отрывок, кусок, главу, Ната сидела и читала эти книги.
Недаром же говорят, что “женщина знает столько, сколько знает ее муж”. Да Наталья как будто в детство погрузилась, как будто, на короткое, к  сожалению, на очень короткое время попала в кабинет-библиотеку своего отца, словно слушала его рассказ перед сном.
Наконец, историк что-то заканчивал писать, и тогда у Наташи сладко замирало сердце. “Сейчас он будет мне читать что-то свое”, - с радостью и волнением думала Наташа. Вообще, сексологи различают три типа женщин: женщина-любовница, женщина-друг и женщина-мать. У Натальи Завадской, по крайней мере, в эти первые недели их совместной жизни, полные нежной любовной эйфории,  в отношении к ее любовнику каким-то причудливым образом уживались все три эти ипостаси. Она могла часами слушать его чтение или рассказ и при этом смотрела на него таким взглядом, каким смотрит на своего ребенка любящая мать, словно желающая всему миру сказать: “Смотрите, вот он у меня какой - умный, сильный, хороший”...
Ох, видел бы историк эти ее взгляды, полные гордой любви и нежности, которые его любовница нет-нет, да бросала на него как раз в то время, когда он читал ей отрывки из своего романа?! О, тогда историк, несомненно, стал бы более уверенным не только в себе самом, но и симпатию женщины к себе ему было бы несравненно легче заметить и оценить по достоинству.
Впрочем, Кадышев, как любой уважающий себя историк, был прекрасный чтец, и потому Наташа с неподдельным интересом слушала его чтение. Тем более что сам роман его был про любовь, а какая же женщина не хочет послушать или прочитать про чужую любовь?!
Порой Наташа, расчувствовшись от его рассказа, даже украдкой смахивала  слезу с лица. Однако историк в такие минуты был занят исключительно чтением и на женщину не смотрел.

* * *

В эти дни, наполненные взаимной нежной любовью, с одной стороны, а с другой – активным знакомством Наташи с романом историка, Кадышев испытывал самые противоречивые чувства. С одной стороны, он все никак не мог свыкнуться с мыслью, что его богиня снизошла до него, что она живет с ним и дарит ему свои ласки. И, мало того, его любимая даже, кажется, внимательно слушает то, что он ей читает что-то, из написанного им самим. Но с другой стороны, она же была его Муза! В таком случае все сказанное здесь становилось как бы вполне естественным, обыденным явлением. И Кадышев, отождествляя свою любовницу со своей же Музой, думал в такие минуты только об одном: "только б задержалась подольше, только бы не случилось, как в известной песне Высоцкого «...так, посидела немножко и ушла...»". И Кадышев уже не мог мысленно различить, где заканчивается Муза, дарящая ему творческое вдохновение, и начинается обычная земная женщина с чудным именем Наташа – его любовь?
Как бы там ни было, слышать комплименты из женских уст, да тем более от той, с которой делишь любовное ложе, любому мужчине, конечно, всегда лестно. И Кадышев в этом смысле был отнюдь не исключением.
- Тебе правда нравится, Наточка?! - каждый раз спрашивал Кадышев свою любимую.
- Конечно, правда! Если бы не нравилось, я женщина в быту очень прямая, местами даже грубая – я  бы тебе об этом, уж ты мне поверь, не  постеснялась бы сказать. Так что читай смело, историк, и перестань задавать мне этот идиотский вопрос – «нравится – не нравится»...
Однако Кадышев не мог перестать всякий раз сходить с ума от счастья, когда любимая женщина его хвалила.

* * *

А у мадам Завадской к десятку филиалов ее  книжной фирмы добавился с этого времени еще один, свой, домашний, интимный. Руководство этим филиалом Наталья Владимировна, естественно, взяла на себя, а вот рабочий штат филиала был представлен одним единственным человеком – доктором исторических наук Владимиром Викторовичем Кадышевым. И с этим-то вот человеком, которого мадам Завадская почти всегда звала не иначе, как «историк» предприимчивую Наталью чем дальше – тем сильнее начали связывать очень даже непростые взаимоотношения. Имя им - ... Впрочем, не будем торопиться... Пусть читатель немного потерпит, всему свое время...


Часть IV: Наполеон и Марыся: начало романа.


«Красивая женщина ласкает взор,
а добрая – услада для сердца:
первая – безделушка, вторая –
сокровище».

Наполеон Бонапарт.

* * *

- Ну и что же было дальше? Как мне помнится – то ли из книг, то ли по одному польскому фильму, познакомилась эта полька с Наполеоном весьма своеобразно?
- Да, ты, видимо, права. Они впервые встретились на одной из почтовых станций близ Варшавы. Но тут надо сделать небольшое вступление. Этой встрече предшествовала молниеносная прусская кампания осени 1806 года, когда Наполеон в течение семи дней уничтожил прусскую армию. Решающими стали битвы под Йеной и Ауэрштедтом 14 октября 1806 г. После этого Наполеон торжественно въехал в Берлин, нашел там памятник Фридриху Великому и объехал вокруг него, почтительно салютуя шпагой великому пруссаку. Теперь, когда австрийцы после Ульма и Аустерлица, а пруссаки после Йены были поставлены на колени, оставались еще русские. Заметь, все три нации были врагами Польши, участниками трех ее разделов! И вот на исходе той же осени началась погоня Наполеона за русской армией. После Пултуска… - Тата, ты сама почитаешь, ладно? А я пока буду писать дальше…
Наташа в ответ кивнула головой, улыбаясь любимому.


«Глава 1: Дорожное происшествие на рождество 1806 г.
     близ Варшавы.


«…В битве при Пултуске храбрый рубака маршал Ланн, он же князь Монтебелло, особых успехов не добился. Русские в порядке отступили.
Бонапарт решил отправить армию на зимние квартиры, справедливо полагая дать людям отдыха перед решающими схватками с русскими. Сам император, сопровождаемый гвардейским эскортом, направился в Варшаву. Дороги так развезло, что продвигаться в коляске не представлялось возможным. Послав всех к чертовой матери, Бонапарт вскочил на коня и поскакал верхом, да так быстро, что чуть было уже не въехал в польскую столицу в одиночку, без всякого сопровождения и охраны. Гвардейский конвой потерял своего подопечного, за что получил от маршала Бессьера колоссальный нагоняй. Но что же можно было сделать, если этот Стригунок такой прыткий - неожиданно вскочил на коня и только его и видели.
Подъезжая уже к самой польской столице, Бонапарт ехал более тихим, умеренным шагом и, казалось, вообще что-то предчувствовал. Вскоре конвой, наконец, догнал его, и Наполеон  снова сел в свою коляску, в которой ждал его верный  Дюрок.
- Дюрок, говорят, в Варшаве много местных красавиц?
- О, да, сир, это правда!
- Если это так, то ты мне должен что-нибудь найти подходящее. Только чтобы Жозефина ничего не узнала, ты понял?
- Я понял, сир. Я постараюсь...
Тем временем коляска тронулась дальше, и Бонапарт с удовольствием вытянул ноги. Весь оставшийся путь до Варшавы ехали молча, и чем ближе к польской столице, тем многочисленней становились толпы народа, приветствующие его, Наполеона, на польской земле. Бонапарта, однако, весь этот ненужный шум уже давно начал порядком утомлять, хотя его коляска была полна букетов цветов, которыми его забрасывали восторженные жители Польши. Все же после метели и холода дороги он мечтал  только о хорошо натопленном камине и горячей ванне.
Как они не гнали, однако, на какой-то грязнющей захолустной станции, имя которой было то ли Яблоновская, то ли Блонь, то ли вообще – Брон, вышла досадная задержка. Коляска императора столкнулась и прочно запуталась в постромках другой коляски, в которой ехали...
- Дюрок, черт тебя побери, почему мы так долго стоим здесь?!
- Я сейчас узнаю, сир...
- Так узнавай уже поскорей!
Дюрок пулей вылетел из коляски и побежал выяснять, кто там посмел преградить им путь. Виновницей оказалась коляска некоего польского камергера. Внутри сидел какой-то старик и...
- Мне бы хотелось узнать, господин военный, почему я не могу проехать?! - раздался из глубины коляски мелодичный женский голосок, принадлежавший, как подумал гофмаршал императорского двора, некоему очаровательному созданию. И в этом  Дюрок не ошибся. Из коляски на маршала смотрели голубые глаза на прелестном личике с белоснежной кожей в обрамлении белокурых локонов. “Хм, - подумал Дюрок, - а ведь ему это должно понравиться...” А вслух сказал:
- Прошу прощения у мадемуазель, но ваша коляска загородила проезд самому императору Наполеону, который, кстати, рискуя жизнью своей и своих солдат, воюет за свободу вашей страны. Дюрок был уверен, что в коляске сидят внучка с дедом или, по крайней мере, дочка с отцом. Настолько велик был контраст между молодой красотой сидящей там дамы и скрюченной старостью сопровождавшего ее мужчины. Слова гофмаршала, между тем, произвели совершенно потрясающее впечатление на белокурую красавицу.
- Что?! Что вы сказали, господин военный? Здесь, у нас на станции сейчас находится сам император Наполеон?!
- Именно, так, милая барышня. И вы своей коляской не даете ему проехать...
- Что там случилось, Дюрок, с кем ты беседуешь? - вдруг раздался из коляски голос, привыкший к беспрекословному повиновению.
- Сир, это... - Но больше Дюрок не успел ничего сказать.
- Проведите меня к нему, я хочу видеть его, я хочу видеть Наполеона Великого! - Однако Дюрок не успел ничего ответить, покольку в ту же секунду из коляски выпорхнуло прелестное воздушное создание в белом салопе.
- Сир, здесь молодая дама, она хочет вас видеть. - Только и успел сообщить Дюрок своему повелителю. На этом представление закончилось.  Белокурая красавица сама бросилась к карете, где сидел властелин Европы. Подбежав к открытой двери, женщина упала на колени и, воздев руки кверху, почти закричала:
- Сир, - воскликнула дама, - спасите мою несчастную Родину! Верните мне мою Польшу! Только на Вас наша последняя надежда!
Из глубины кареты некоторое время на нее в упор смотрели ледяные серые глаза с тусклым стальным блеском, в мгновенье ока пронзившие всю душу женщины, лишая сил к сопротивлению и навеки подчиняя своей воле. Сердце Марыси бешено забилось в груди, а она, сама не понимая почему, вдруг испытала сильное волнение. Между тем, Наполеон, увидев, что столь прекрасная дама стоит на коленях, сам поспешил выйти из кареты и встал напротив женщины. Свою знаменитую треуголку он держал в руках. Повелитель Европы стоял перед молодой красивой женщиной с непокрытой головой!
- Что вы, встаньте, прошу вас! Негоже такой красавице стоять на коленях в снегу! – воскликнул император французов. – Дюрок, что ж ты стоишь столбом, помоги даме подняться. – Герцог Фриульский поспешил выполнить приказание, одновременно оценивая вблизи все прелести прекрасной незнакомки.
Наполеон тоже некоторое время с интересом рассматривал стоявшую перед ним красавицу. Он вспомнил про роскошный букет цветов, подаренный ему на одной из станций.
- Вот возьмите, это вам, - сказал повелитель Европы, передавая букет оробевшей женщине. - Этот прекрасный букет, увы, может быть только жалким подобием вашей красоты. Посмотри-ка, Дюрок, какие дивные цветы растут на польской земле!
- Спасибо, сир. – Покраснев, женщина попыталась сделать книксен.
- Как твое имя, прелестное дитя?
- Мария Валевская, Ваше величество, - под тяжелым взглядом серо-стальных глаз Марыся почувствовала какую-то странную слабость в ногах.
В это самое время Дюроку сообщили, что кареты распутали и можно ехать. Эту новость гофмаршал не замедлил передать императору.
- Я надеюсь, мы встретимся с тобой в ближайшие дни в Варшаве, - сказал Наполеон на прощание Марысе, и его карета двинулась прочь с шумной многолюдной станции, сопровождаемая беспорядочными криками “Да здравствует Наполеон!”. А Марыся еще долго стояла и смотрела вслед удаляющейся коляске…



Глава 2: Варшава, 1 января 1807 года.


Коляска Бонапарта, запряженная свежими лошадьми, въезжала, между тем, в саму Варшаву.
- Дюрок, эту польку ты должен будешь мне найти...
- Слушаю, сир...
В последний день 1806 года самый хитрый человек наполеоновской Франции, министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран во дворце, принадлежавшем князю Понятовскому, давал бал в честь прибытия в Варшаву французского императора. В ратуше собралась вся столичная знать многострадальной польской земли, зал блистал золотом эполет - здесь были в изобилии представлены не только офицеры собственно французские, но и героически сражающиеся в частях Наполеона офицеры-поляки, главным образом, кавалеристы. Но главным украшением бала было целое соцветие прекрасных дам, которыми всегда славилась польская земля. Здесь была Анетка Потоцкая, любовница князя Понятовского, Фрына Чосновская, Костуся Лубеньская и еще много других польских красавиц.
Бонапарт, однако, не умеющий толком танцевать, а потому не любивший балов, задерживался и теперь. Торжество продолжалось порядка часа, когда, наконец, появился властитель Европы. Талейран, сообщивший о приходе императора, встал слева от входа, почтительно склонив голову. Полковые трубы заиграли “Марсельезу” и на пороге появился Наполеон, одетый в свой традиционный мундир полковника конных гвардейских егерей. С его появлением, все мужчины, находившиеся в зале, в основном военные, встали на вытяжку, дамы же почтительно присели. Наполеон быстро оглядел зал и, увидев Дюрока, направился тут же к нему.
- Ну, где она? Ты ее нашел?
- Вон та в белом платье, без украшений, блондинка. Но сначала приветствия знати, сир. Нас могут неправильно понять...
- К черту и к дьяволу все приветствия! У меня нет времени! Ладно, пошли, только очень быстро...
Бонапарт двинулся по залу, а по обе стороны от него, замерев в немом почтении, выстроилась вся столичная знать. К Наполеону, завидев его шествие мимо варшавских придворных, тут же поспешил князь Понятовский,  один из старейших польских генералов на службе у Наполеона. Однако французского императора заботили мысли, совсем далекие от нынешнего бала... Его интересовала она, та  самая белокурая незнакомка, которая так страстно приветствовала его в пригородах Варшавы.
Графиня Валевская даже на фоне первых столичных красавиц блистала совершенно особой, невинной и вместе с тем, гордой красотой, которая, к тому же удачно сочеталась с отсутствием какой-либо заносчивости и спеси... Она стояла под руку с каким-то ветхим старцем.
Бонапарт пристально взглянул на старика, который тут же стал растекаться в неуклюжем, скрипучем поклоне. А стоявший позади Наполеона Понятовский и тут же шепнул ему в ухо: “граф Валевский с супругой”. Император, пристально взглянув на Марысю своими серо-стальными глазами, от чего та опять, как и тогда на станции, во время их первой встречи, испытала сильное волнение, тут же перевел взгляд на престарелого графа Валевского:
- Это ваша внучка, граф?
- Нет, это моя жена, Ваше величество.
- Сколько же вам лет, сударь? Семьдесят? Восемьдесят? - Бонапарт резко бросал свои вопросы, будто приказы на плацу.
- Шестьдесят пять, с позволения Вашего величества.
Ничего на это не сказав, но зато еще раз одарив Марысю пронзительным взглядом, от чего у той тут же подкосились ноги, Наполеон покинул залу. Выйдя из танцевальной залы, Бонапарт бросил стоявшему близ него вездесущему Дюроку:
- Человек, который в такие годы женится на молоденькой девушке, должен быть готов раскошелиться...
Дюрок в ответ только поклонился, а император, тем временем, продолжал:
- Мне нужно двадцать тысяч государственной ренты... Хочу сделать ей подарок... А вы, Дюрок, будьте готовы передать госпоже Валевской письмо.
- Как будет угодно вашему величеству!
Бал между тем продолжался. Наполеон облюбовал себе место подальше от танцующих, так чтобы видеть всех. Вскоре он заметил, что вокруг Марыси начинают виться кавалеры – в основном, молодые бравые офицеры его же армии! Нескольких из них пришлось "срочно" выслать из Варшавы в армейские штабы с различными, в основном, маловажными поручениями, пока, наконец, все в этой зале не поняли, для кого предназначена прекрасная блондинка.
Наполеон, со своей стороны, словно вел очередной свой бой. Удостоверившись, что все его соперники нейтрализованы, император жестом подозвал к себе князя Понятовского:
- Князь, пригласите мадам Валевскую танцевать.
- Как прикажет Ваше величество… Но… если мадам не танцует?
- Скажите ей, что это мой приказ!
В зале было достаточно натоплено, и от присутствия множества народа скоро стало немного душно. Марыся, учтиво улыбаясь своему супругу, графу Валевскому, обмахивалась веером. Внезапно перед ней вырос высокий статный красавец – князь Йозеф Понятовский. Лихо звякнув кавалерийскими шпорами, Понятовский громким голосом возвестил по-французски:
- Мадам, позвольте пригласить вас на танец?
Марыся с удивленным интересом посмотрела на князя. Всем здесь было известно, что Пепи (так звали князя в узком кругу) уже давний любовник Анетки Потоцкой, а ссориться с подругой Марыся не желала. Но дело тут было в дургом...
- Извините, князь, но я не танцую.
- Сожалею, мадам, но это – приказ!
- Что?! Приказ танцевать?! Но это что-то невиданное! Мы же тут не плацу, в конце концов!
Раздосадованный отказом упрямой дамы и в предвкушении объяснений, которые потребует от него император, Понятовский уже тише, на-польском, постарался объяснить ситуацию:
- Пани, я не советую вам отказываться от этого танца. Посмотрите, кто на нас смотрит! Приказ исходит от него…
Марыся невольно подняла голову и встретилась взглядом со стальными глазами полковника в зеленом мундире. Глаза эти как будто прожигали насквозь всю ее душу. Молодая женщина, однако, нашла в себе силы ответить гордо и независимо:
- Передайте вашему хозяину, что я не танцую!
Понятовский, скрывая досаду, откланялся, граф Валевский куда-то отлучился по делам. И Марыся на некоторое время осталась одна. Голос, который она услышала, заставил ее вздрогнуть, он был властным, не терпящим возражений. Человек, говоривший этим голосом, явно привык к беспрекословному подчинению.
- Не на такой прием я рассчитывал, мадам...
Марыся медленно подняла глаза: перед ней стоял сам Наполеон. Бедная полька не нашлась что сказать, чтобы не встречаться взглядом со страшными глазами женщина поспешила опустить глаза. Когда же она, наконец, осмелилась их поднять вновь, рядом с ней уже никого не было…


Глава 3: Имение Валевицы, первая половина января 1807 года.
             «Тайные подкопы» под крепость «Мадам Валевская».


Глава польского правительства и будущий командующий польским корпусом Великой Армии Наполеона рослый, статный красавец князь Иосиф Понятовский был попросту взбешен. «Нет, что эта гордячка себе позволяет?! Нашла время хранить супружескую верность!»
Понятовский уже дважды за последние две недели приезжал сюда, в Валевицы, с письмами от САМОГО и дважды получал от злополучной графини один и тот же ответ – «Ответа не будет». Терпение князя было на пределе, тем более, что император был явно не привычен к отказам со стороны дам. Недаром он сам любил повторять, что «Бонапарту женщины отказывали, а Наполеону – никогда!» И теперь император буквально требовал от него, Понятовского, чтобы графиня Валевская как можно быстрее оказалась в его спальне.
И вот сейчас Понятовский снова стоял в прихожей господского дома имения Валевицы и ждал, когда эта своевольная гордячка соизволит его принять. Ждать ему пришлось долго. Марыся оставалась непреклонной.
Однако князь Понятовский был отнюдь не единственный, кто требовал от Марыси согласиться на адюльтер. О том же твердила ей практически вся польская знать, многие представители которой годились растерянной женщине, чуть ли не в дедушки. Мотив был один: «Если бы она была мужчиной, то смогла бы послужить своей родине на поле битвы, но коль скоро природа создала ее женщиной, да, к тому же красивой, то она должна послужить дорогой, любимой Польше иным путем. И сделать она эта должна для человека, от которого всецело зависит будущее ее несчастной Родины». «Такова наша женская доля, - нарочито тяжело вздыхала старая сводница, госпожа Вобан, - служить мужчине. Тем более такому мужчине, который вершит судьбы твоей Родины – грех не послужить!»
...Марыся еще «держала оборону», но силы ее заметно слабели. Чувства Марыси находились в полном смятении уже с того самого бала, который давал Талейран в Варшавской ратуше в честь императора. Именно тогда Наполеон впервые увидел ее в обществе, и это была их вторая встреча. Хотя сама она на этом же балу едва сумела пролепетать несколько слов в ответ на комплименты императора, представители высшей польской знати тут же подметили факт оказания императором внимания одной из местных красавиц. Кругами, заинтересованными в возрождении Польши с помощью французских императорских орлов, тут же было единодушно решено любой ценой доставить Марысю в спальню к покорителю Европы. Ибо было очевидно, что голубые глазки и светлые локоны прелестной Марыси, как и все прочие ее женские достоинства послужат делу освобождения Польши гораздо более эффективно, нежели формирование кавалерийских дивизий, которые беспрестанно требовал Бонапарт! Даже ее собственный муж, не подозревая, впрочем, о чем именно идет речь, уговаривал Марысю быть более  активной в служении делу возрождения их родины.
Ну а что же Марыся?.. Воспитывавшаяся с детства как горячая польская патриотка и сторонница Наполеона, с того момента, когда его армии начали свое победоносное шествие по странам Европы, Мария Валевская, урожденная Лончиньская, была готова отдать этому человеку все, что у нее было: фамильные драгоценности, все свои имения и богатства и даже самую свою жизнь. Она готова была пожертвовать всем, всем – кроме одного, но именно этого «одного» Наполеон как раз и добивался! А Марыся, будучи ярой польской патриоткой, была к тому же ревностной католичкой и измену мужу считала верхом святотатства.
Так или иначе, графиня Валевская показала себя не только гордой, но и абсолютно бескорыстной особой. Присланный ей букет цветов, усыпанный бриллиантами, равно как и несколько сундуков, доверха наполненные драгоценностями, она тут же с гневом отослала обратно в Королевский дворец, где жил Наполеон. Гордая женщина заявила, что «для графини Валевской этого слишком много, а для польки – слишком мало».
Наполеон был удивлен упрямством молодой красавицы, но одновременно и восхищен ее бескорыстием и патриотизмом.


Глава 4: У входа в императорскую опочивальню.


…В тот вечер поручик императорских гвардейских драгун граф Антуан-Филипп де Орнано заступил со своими людьми во внутренний караул, имея задачу нести охрану аппартаментов самого императора. За этими стенами находился тот, ради которого Д’Орнано готов был, не раздумывая ни секунды, отдать свою кровь, капля за каплей, ради которого готов был пожертвовать даже и самой жизнью. Там находился тот, кто, если это было надо, мог есть с солдатами из одного котла, спать в палатках и сутками не слезать с коня, тот, кого прокопченные во многих боях жесткие, не знающие сантиментов гвардейцы, ласково называли “Стригунок”, “Маленький капрал”, “Наш малыш”. Наконец, за этими стенами находился тот, кто  вот уже 12 лет вел их вперед от победы к победе.
И граф был преисполнен гордостью за порученное ему дело – как же охранять самого императора! Не каждому гвардейскому батальону выпадала такая честь!
В то же время, граф пребывал в очень сильном душевном смятении. Минуло вот уже порядка 2-х недель, как он практически полностью потерял  покой. А все из-за этой белокурой польки, которую поручик, к сожалению, не мог назвать своей. Он увидел ее первый раз в конце декабря только что минувшего 1806 года. Поручик в тот день эскортировал коляску императора и должен был прокладывать дорогу в толпе восхищенных поляков чуть ли не своим палашом. Восторженная толпа во всю глотку орала “Да здравствует Наполеон – спаситель Польши!” и совершенно не желала расступаться. Граф Д’Орнано совсем измучился и хотел уже направить коня прямо на толпу, чтобы силой заставить людей разойтись, как вдруг услышал нежный голосок:
- Поручик, неужели вы будете давить слабых женщин?
Граф опустил глаза вниз и с высоты более двух метров увидел огромные глаза цвета небесной синевы, утонул в них и погиб! С тех пор образ блондинки с меланхоличным томным взглядом не выходил у графа из головы.
Спустя неделю после прибытия французов в Варшаву Талейран давал бал, на котором поручику удалось познакомиться с предметом своих ночных грез. Остановившись перед белокурой красавицей и лихо звякнув шпорами, граф звонким голосом представился:
- Граф Антуан-Филипп Д’Орнано, поручик гвардейского драгунского полка Его императорского величества!
Красавица мило улыбнулась графу и ответила:
- Графиня Мария Валевская.
Но не успел граф перемолвиться и парой фраз со своей прекрасной собеседницей, как вдруг получил срочный приказ императора ехать в Гамбург с каким-то донесением к маршалу Даву. Граф Д’Орнано до сих не мог понять, что это за срочность такая была – когда он, загнав несколько коней, примчался в штаб Даву и передал пакет адъютанту маршала, вдруг выяснилось, что дело было совсем несрочное и могло подождать, по меньшей мере, несколько дней. Тогда же граф узнал, что на эту самую блондинку обратил свой взор никто иной, а сам император!
Поручик Орнано влюбился с первого взгляда, и с этого времени жил только от улыбки чудесной блондинки до следубщей ее улыбки или благодарного мимолетного кивка головы в свою сторону. Но теперь ему оставалось только мечтать о своей любви.
Граф был закаленный в боях офицер и мог перенести очень многое. Он мог месяцами питаться одной солониной, сутками напролет скакать, загоняя коней, мог преследовать несколько десятков лье с тяжелым палашом в руках разбитых пруссаков, как это было после битвы под Йеной, мог спать на голой земле, подложив под голову сложенный в скатку плащ. Но он не мог эту женщину назвать своей, и эта мысль лишала его покоя, отдыха и сна. И самое страшное было то, что ему вряд ли суждено было в ближайшем обозримом будущем назвать ее своей, ибо ее любил сам император.
Так его соперником становился тот, ради которого он готов был не пожалеть всей своей жизни.
Но этого мало... В тот злосчастный вечер граф Орнано должен был испить чашу своего горя до самого дна.

* * *

Итак, граф Орнано был начальником внутреннего караула, охранявшего спальные покои императора. Часы пробили 10 вечера. Дежурить предстояло всю ночь, и Антуан-Филипп уже начал подумывать, чем бы себя занять, как вдруг дверь в императорскую приемную, где находился Орнано, отворилась и на пороге показалась она... Почему-то очень недоброе предчувствие закралось в душу графа, по его спине пробежал холодок.
Дама приближалась к нему, вот она в десяти шагах, ...в пяти, в трех...
- Господин поручик, я – графиня Валевская! У меня назначена аудиенция у императора. Соблаговолите, пожалуйста, доложить...
У бедного графа подкосились ноги, в горле пересохло. Офицер с трудом перевел дыхание.
- Мадам, отдаете ли вы себе отчет в том, куда ведет эта дверь? За нею позор, стыд, бесчестье, ибо она ведет в спальню императора!
- Поручик, я, кажется, не давала вам никакого повода себя поучать, не правда ли? - сказала Марыся, как могла более надменным голосом, почувствовав при этом, однако, что краснеет. Ее задело более всего то, что этот смазливый молодой офицер высказал вслух те самые мысли, которые ей самой не давали покоя вот уже несколько суток кряду.
Военный, казалось, был очень взволнован.
- Мадам! Опомнитесь, вы потом не будете себя уважать! Я готов вас сопровождать и защищать вашу честь даже ценой своей жизни, если вы уйдете отсюда сейчас же! - Выкрикнул поручик, забывая все и вся на свете, а главное, то, что он находится на службе императора. - Да если б вы знали! - вырвалось у отчаявшегося от горя Орнано. - Да ему никто и ничто не нужно, кроме власти! Он поиграется вами и бросит, а я... я вас...
- Поручик, спасибо, но я... - Договорить Марыся не успела, да и вряд ли бы смогла, если б даже успела. На пороге комнаты стоял Наполеон. У Марыси от страха, уже в который раз, подкосились ноги, сердце в груди ее бешено застучало, и женщина вынуждена была прислониться к стене.
- Поручик Орнано, что здесь за шум? Что тут происходит? - спросил император,  строго глядя графу Орнано в глаза.
Граф Орнано тут же замер, вытянувшись в струнку, пожирая глазами своего повелителя и не зная, что ему ответить.
Бонапарт некоторое время смотрел на поручика, казалось, он о чем-то размышлял. Потом, вернувшись в кабинет, взял со стола один из многочисленных пакетов и вернулся к входу в комнату, где находились граф и Марыся.
- Поручик, немедленно разыщите маршала Бертье и передайте ему эти бумаги.
Граф думал в этот миг, что натертый до блеска паркетный пол под ним расколется на части, и он провалится в преисподнюю.
- Ваше величество... Сир...
- Вам что-то непонятно, граф?
А бедный граф Д’Орнано думал, что лучше бы ему прямо сейчас взять да и умереть! Ведь ему приказывал тот, кто был ему дороже всего на свете! Но рядом то... рядом стояла она... та, кто тоже была дороже жизни... С кем его вынуждает соперничать жестокая судьба?! За что же боги посылают ему такое испытание?! Колебания графа длились, однако, какие-то доли секунды. Громко звякнув шпорами, граф взял из рук императора злосчастный пакет и устремился вон из комнаты, изо всех сил стараясь не смотреть на них обоих. Душа графа разрывалась на части».

* * *

На этих словах Наташа прервала чтение текста, написанного ее любовником. В глазах ее стояли слезы.
- Что ты, Наташенька, что с тобой?! Почему ты плачешь? - воскликнул Кадышев в испуге, увидев слезы в глазах любимой.
- Нет-нет, ничего, - ответила Наташа, с трудом сглатывая подкативший к горлу комок. - А потом?.. Они же смогли быть потом вместе?
- Кто они? Бонапарт и Марыся?
- Да нет. Марыся и граф Орнано?
- О, это отдельная  и не очень веселая история. Они смогли быть вместе только много лет спустя... Уже после того, как Наполеона сослали на Св. Елену. Но прожили как муж и жена не более 2-х лет, поскольку графиня Орнано скончалась. А граф Орнано так ее любил, что больше никогда не женился, хотя прожил достаточно долго. Я об этом еще не написал, а потому не хочу тебе сейчас раскрывать свои творческие планы. А то я расскажу, и ты не будешь потом читать написанное мною...
Наташа некоторое время молча смотрела на историка, глаза ее по-прежнему были влажными.
- Да нет, - наконец очень тихо сказала она, помолчав, - мне всегда будет интересно читать написанное тобой...
Кадышеву от такого лестного признания, тем более сделанного любимой женщиной, стало как-то даже немного не по себе. Ему сейчас показалось, что он по чистой случайности выиграл какой-то невероятно дорогой приз, совершенно им незаслуженный. Чтобы побороть возникшее смущение, историк поторопился вернуться на более устойчивую, чем собственные его переживания, почву – к своему роману.
- Таточка, ты пойми, - историк с видимым трудом избавился от смущения, вызванного словами любимой, - ты пойми, не могла Марыся никому принадлежать, пока рядом был Наполеон! Он обладал колоссальной харизмой, которая воздействовала не только на мужчин, но и на женщин! Поэтому, изведав на себе страсть Бонапарта, Марыся уже не могла никому принадлежать. Он  поглотил ее всю, он отнял всю ее душу, даже можно сказать, жизнь! А взамен дарил лишь редкие ласки...
Ответом ему был только тихий Наташин вздох.
- Ладно... давай дальше буду читать. А ты садись и пиши...


«Глава 5: Штурм крепости по имени “Мария Валевская”.


...Счастье еще, что Орнано не слышал последующих сразу за его уходом страшных слов императора:
- Входите, мадам! Я уже вас заждался! Вы опоздали на целый час! Входите и закройте за собой дверь.
Не чуя под собой ног, Марыся вошла в кабинет императора и чтобы преодолеть неизбежно охватившую ее робость, стала осторожно осматриваться по сторонам. Тем более что, и это ей показалось странным, если не сказать, оскорбительным – хозяин кабинета, казалось, тут же про нее забыл. Стремительно вбежав в кабинет, Бонапарт уселся за свой невероятных размеров рабочий стол и начал что-то быстро писать. Марыся стояла поодаль, не зная как себя вести и что делать. Прошло, наверное, с четверть часа, когда, наконец, Бонапарт поднял на нее глаза, оторвавшись от своих бумаг. Марыся, будучи не в силах выдержать его взгляд, опустила глаза. Однако мысли повелителя Европы были где-то очень далеко... Наконец, он снова посмотрел на стоящую перед ним в немом оцепенении женщину, посмотрел так, словно впервые видел.
- Ты кто такая? Откуда ты тут взялась? - спросил Наполеон быстрым отрывистым голосом, будто отдавал на плацу приказы, а не беседовал с красивой женщиной. - Ах да... вспомнил... Ладно, садись, коль пришла. Вон туда садись, на диван и не мешай мне работать! Я скоро освобожусь... может быть...
“Вот наглость, однако, - подумала про себя Марыся, - сам же вызвал, а теперь “не мешай ему!”
Не чувствуя под собой ног, она пошла к дивану и села. Так прошло еще не менее получаса, потом еще полчаса. Мария терпеливо ждала. Сначала она внимательно осмотрела кабинет императора, который показался ей более чем скромным. Только поражал воображение огромный стол, обтянутый зеленым сукном и весь заваленный бумагами, картами и книгами. В дальнем углу стояла грубая железная походная кровать. У противоположной стены пылал камин, возле которого стояли пара кресел. На одном из них Марыся узнала знаменитое уже на всю Европу серое пальто и простую черную треуголку. Тут же на кресле лежала, упрятанная в простые ножны, длинная шпага - личная шпага императора. Марысю начало уже клонить в сон, когда вдруг над головой она услышала все тот же резкий, отрывистый голос:
- Прости, я совсем сегодня заработался.
Марыся подняла голову и осмелилась взглянуть в глаза императору, однако, он на нее и не думал смотреть. Быстрыми шагами Бонапарт мерил свой кабинет. Потом, вдруг что-то вспомнив, подбежал к столу и, схватив перо, снова стал что-то быстро, судорожно писать. Впрочем, на этот раз процесс писания продолжался буквально пару минут. Быстро свернув только что написанное, Наполеон вложил бумагу в конверт, который тут же запечатал  личной печатью. Потом позвонил в стоящий на столе небольшой медный колокольчик. В ту же секунду дверь кабинета отворилась, и на пороге возник вытянувшийся в струнку бравый адъютант. Офицер боялся дышать, только едва колыхались шнурки аксельбантов на его груди.
- Этот пакет немедленно доставить герцогу Монтебелло!
- Слушаю, сир, - звякнул шпорами адъютант, почтительно принимая из рук своего властелина пакет и поспешно удаляясь из кабинета. Марыся, однако, готова была поклясться чем угодно, что выходя, офицер успел-таки метнуть на нее заинтересованный взгляд.
“Ну все, - подумала молодая женщина, - сплетня по всей Варшаве обеспечена. Ай, да что уж теперь терять мне...”
Бонапарт тем временем продолжал почти бегом пересекать свой кабинет из угла в угол. Наконец, он остановился перед диваном, на котором сидела Марыся. Некоторое время Наполеон смотрел на нее в упор, и опять графиня Валевская, не выдержав стального бурава, направленного, казалось, в самые глубины ее души и сердца, сама первая опустила глаза. Так продолжалалось всего несколько мгновений, потом повелитель Европы, наконец, соизволил с ней заговорить.
- Ну, давай рассказывай про себя. Впрочем, я все про тебя знаю и так. Сколько тебе лет? 19? 20?
- Мне восемнадцать лет, сир.
Наполеон улыбнулся чему-то своему.
- А почему ты не отвечаешь на мои письма? Я послал тебе три письма, и все они остались без ответа! Ты должна знать, что я не привык к такому обращению. – Однако женщина подавленно молчала.
- Говорят, ты замужем. Это правда?
- Да, сир. Мой муж - камергер, граф Анастазио Валевский. Он всецело предан Вашему...
- Не надо, я все это знаю. Скажи, дитя, ты счастлива в браке? Говорят, твой муж годится тебе по возрасту в дедушки, а? - Сказал Наполеон, и сам рассмеялся своей довольно-таки бестактной шутке. Марысю же то ли этот его немудреный, казалось бы, вопрос, то ли сам смех Бонапарта вдруг задел за живое. Женщина покраснела до корней волос и едва лишь смогла пролепетать:
- Сир, браки заключаются на небесах...
В ответ на эту фразу ревностной польской католички “безбожник” Бонапарт опять грубо рассмеялся.
- Так сколько твоему мужу лет? 70? 80? Отвечай, коли я тебя спрашиваю?
Марыся, однако, то ли от пережитого накануне вечером сильного нервного напряжения, то ли от своей действительно несчастной женской доли, - вообщем, она вдруг разрыдалась в полный голос. Бонапарт поморщился - он терпеть не мог женских слез.
- Ну, все хватит, хватит... Перестань немедленно, ты слышишь? Я тебе запрещаю здесь реветь!
Однако женщина плакала, не переставая, так она и проплакала все их первое свидание, которое продолжалось около четырех часов. Потом в комнату тихонько постучали, а вслед за тем туда робко заглянул камердинер императора Констан.
- Сир, я извиняюсь, но свидание закончено... Первый раз... вы понимаете... Женские переживания.
Сама себя не помня, Марыся поднялась с дивана и опрометью бросилась к двери. Но путь ей у самого выхода преградил Наполеон.
- Не пущу тебя никуда, пока не пообещаешь мне,  что придешь завтра ко мне на обед, а ночью снова сюда? Ну, обещаешь? Я жду!
Марыся долго молчала, больше всего на свете боясь взглянуть в глаза стоящего перед ней мужчины. Наконец женщина прошептала еле слышно:
- Я приду, сир...
- А ну вот и прекрасно! Проводи ее, Констан! Она обещала нам прийти завтра снова!
Комердинер поспешил открыть перед дамой дверь, пропуская ее наружу.

* * *

Обещанный Бонапартом обед действительно состоялся на следующий день. Проходил он в избранном кругу, поляков на нем почти не было, за исключением только князя Понятовского. Марыся сидела напротив Наполеона между Дюроком и Талейраном и поначалу опять боялась смотреть ему в глаза. Но странное дело, постепенно ее страх куда-то пропал. Обед проходил в живой, непринужденной обстановке, как будто не было вокруг опустощающей ее страну войны и не умирали от голода и холода солдаты и мирные жители. Бонапарт весело шутил, и его шутки были зачастую очень  остроумными, так что Марыся поймала себя на мысли, что она сама уже смеется шуткам грозного повелителя Европы и даже, что ей уже почти совсем не страшно смотреть этому человеку в глаза. Мало того, Марыся сама пугалась этой мысли, но ей показалось, что всем своим поведением на обеде, которое, кстати, отличалось большим изяществом и деликатностью по отношению лично к ней, так вот ей показалось, что своим поведением Наполеон пытался ухаживать за ней! Да и вообще ей было очень интересно слушать все, что он говорил. Хотя говорили, казалось, о самых разных пустяках, в основном обсуждали последние варшавские сплетни...
В конце обеда Бонапарт незаметно приблизившись к ней, пожал ей руку, прошептав при этом на ухо: “Я жду вас сегодня в 10 часов вечера в своем кабинете. Вы обещали мне свидание, помните?..”
Марыся не помнила, как она добралась домой. Там она легла отдохнуть, но долго не могла успокоиться и прийти в себя – руку, которую Наполеон пожал крепко и страстно, казалось, жгло огнем. Наконец пробило 9 часов вечера, и Марыся тягостно вздохнула. Надо было собираться на свидание...
На этот раз Наполеон встретил женщину грубо, чисто по-солдафонски.
- Не вздумай снова начать реветь, это тебе больше не поможет! - то была первая фраза, с которой ее встретил повелитель Европы, а потом верный своему правилу “всегда наступать”, тут же перешел в яростную атаку на бедную женщину, снова бегая из угла в угол:
- Послушай, что ты себе позволяешь? Кто ты такая, я хочу знать? Изощренная кокетка? Ты сама, ты помнишь ту встречу в Яблоновской, ты сама привлекла мое внимание! Так что ж ты теперь меня мучаешь? Я из-за тебя потерял сон, ты понимаешь это или нет?! Ты что думаешь, мое сердце из камня?! Не вздумай шутить со мной!
Марыся стояла ни жива, ни мертва. Наполеон, казалось, был разъярен. Вдруг, остановившись посреди комнаты, он достал из кармана жилета свои часы и бросил их на пол.
- Посмотри, вот, что будет с твоей страной, если ты мне откажешь! - С этими словами император французов топнул каблуком, и во все стороны полетели осколки часов.
Марыся не нашла ничего лучшего сделать, как грохнуться в обоморок. Находясь в полубреду, женщина вдруг почувствовала на себе что-то тяжелое, давящее, пригибающее к земле. Когда она, наконец, пришла в себя, то оказалось, что во время своего обморока находящийся вместе с ней в комнате мужчина воспользовался ее слабостью».

* * *

- Ну вот, - подала свой голос Наташа, дочитав до этого места. - Я всегда думала, что все мужики - просто похотливые козлы, ...ну за очень редким исключением... - Тут Наташа бросила на любовника весьма откровенный, но явно благожелательный взгляд, но поскольку тот был занят исключительно работой над своим романом, то никакого взгляда, адресованного его персоне, даже очень благосклонного, конечно, не заметил.
- Ты это о чем, Таточка?
- Да вот, герой твой, этот Бонапарт! Изнасиловал бедную женщину, да и забыл про нее или почти забыл...
- Да нет, Тата, там не все так просто. Ты читай дальше... Он же потом к ней извиняться полез, на коленях стоял... Читай дальше...
И Наташа снова углубилась в чтение.

* * *

«...Когда Марыся очнулась от обморока, она с ужасом поняла, что несколько минут назад себе не принадлежала. Посмотрев в сторону, молодая женщина увидела сидящего в кресле Наполеона. И ей даже показалось, что взгляд повелителя Европы, обращенный в ее сторону, был словно какой-то виноватый. А дальше произошло нечто, чего бедная дама никак не могла вообразить.
Увидев, что его гостья пришла в себя, Бонапарт в одно мгновенье оказался у ее ног.
- Мари, сладостная моя голубка, прости меня, прости, прости, я никак не мог удержаться!!! Ты такая красивая, голубка моя, солнышко мое, сладостная моя Мари, прости меня!!!.. Я сойду с ума, если ты мне откажешь... Прости меня, сладостная Мари...
Графиня Валевская не желала верить своим глазам и ушам! Перед ней стоял на коленях, судорожно обнимая ее ноги, покрывая нервными горячими поцелуями ее руки, сам Наполеон Бонапарт, гроза европейских монархов, легендарный победитель Аустерлица и Йены, тот, кто вот уже несколько лет по своему усмотрению и причудам кроил карту Европы. Это зрелище, наверное, могло бы расчувствовать кого угодно! Бонапарт стоял на коленях перед женщиной... и плакал...
А Марыся сидела, боясь шевельнуться, сидела и смотрела на огромную лобастую голову, покоящуюся у нее на коленях, на вздрагивающую бахрому серебристых эполет, она чувствовала, как его руки судорожно стискивают ее бедра, как его горячие губы ищут ее ладони...
Бонапарт стоял на коленях и, положив голову на колени Марыси, рыдал как ребенок, повторяя все одно и то же:
- Прости меня, прости, прости... Я не мог удержаться... Ты такая красивая...
И Марыся, сама не совсем понимая, что делает, вдруг подняла дрожащую свою руку и положила ее на голову Бонапарта, содрогающуюся от рыданий, и погладила его, будто своего ребенка. А потом прошептала очень тихо:
- Я вас прощаю, сир.
Наполеон поднял на женщину заплаканное лицо:
- Что? Что ты сказала!? Ты прощаешь меня, сладостная моя Мари!? Значит, ты меня не отвергаешь!? Ты будешь моей?!
Марыся томно-меланхолично подняла глаза к потолку, а потом посмотрела на Бонапарта:
- Чьей же я еще могу быть после того, что случилось?
- Мари, сладостная моя голубка, мы теперь с тобой будем встречаться очень часто! Ты будешь ко мне приходить по вечерам!
- Нет, сир, такого мне не надо. Как вы можете думать, что я возвращусь к моему мужу, смогу жить рядом с ним, а с вами встречаться по вечерам? Никогда! То, что произошло, соединило меня с вами и лишило меня возможности вернуться к графу Валевскому.
- Хорошо, Мари. Тогда ты будешь жить со мной во дворце.
- Ах, сир, - графиня Валевская тяжело вздохнула, - вряд ли и это возможно. Там ведь живет императрица...
- К черту императрицу! Она далеко, в Париже, а мы с тобой здесь! Ты будешь жить со мной здесь во дворце, ты поняла, голубка моя?
- Ах, ваше величество! Ты поиграешься со мной и бросишь, забудешь...
- Не говори так, Мари, - Бонапарт снова стал целовать руки Марыси, потом губы его стали подниматься выше. Потом Наполеон, схватив Марысю, посадил ее к себе на колени, продолжая целовать и гладить все ее тело, причем делал это все более настойчиво. Марыся, которая со своим престарелым мужем, страсти любви практически не изведала, почувствовала, что ее охватывает желание от страстных ласк Бонапарта. Сидя на коленях у повелителя Европы, молодая женщина на его поцелуи отвечала сначала очень робко. Но вот ее красивая головка откинулась на шитый золотом эполет, а нежная белая ручка томно обвила шею мужчины и вскоре Марыся испытала, может быть, впервые в своей жизни, все прелести любовного экстаза.
С этого дня, а точнее ночи Марыся стала бывать у Бонапарта каждый вечер вплоть до его отъезда на поле битвы под Прейсиш-Эйлау. И уже 29 января 1807 года Наполеон хвастался в письме своему брату Жозефу, что «преуспевает в любовных подвигах, как никогда». А Марыся в связи с этим должна была служить своему патриотическому долгу в постели императора по несколько раз в день...»

* * *

- Да, быстро же сдалась эта крепость по имени Мария Валевская. - Наташа, конечно, не могла удержаться от комментария прочитанного. Сама она забыла, что ее собственная крепость перед атаками историка продержалась и того меньше. Однако, сгорая от нетерпения поскорее узнать дальнейшее развитие романа “Бонапарт-Валевская”, Наташа принялась читать дальше.



Глава 6: "Жаркая зима в Остероде
                Январь – начало февраля 1807 года.


...Из уютного особняка вдруг выскочила молодая, свежая, как роза, блондинка, одетая в изящную белую шубку.
- А вот и не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь!... - закричала блондинка и побежала,  петляя между деревьями. Спустя миг за ней следом из того же особнячка выскочил невысокого роста военный, среднего возраста, одетый в скромный зеленый мундир полковника конных егерей гвардии его императорского величества, в высоких офицерских сапогах и с непокрытой головой.
- Не догонишь, не поймаешь! - кричала белокурая красавица, и ее звонкий голосок гулко разносился в тишине зимнего парка.
- А вот и поймаю, - закричал ей офицер, - а если поймаю - всю зацелую, согласна?
- Согласна, согласна, только ты поймай сначала! - раздался звонкий, хохочущий голосок. Женщина по-прежнему бежала между деревьями, но теперь свернула вбок, и вообще создавалось впечатление, что она совершенно не намерена очень быстро бежать, а, наоборот, хочет поскорее быть пойманной. Полковник егерей побежал женщине наперерез. Увидев, что дело принимает серьезный оборот, женщина вдруг остановилась и посмотрела на приближающегося к ней офицера. Когда до нее оставалось лишь несколько шагов, коварная беглянка вдруг резко бросилась в сторону и, нагнувшись, набрав пригоршню пушистого снега, бросила его в бегущего к ней военного. Снежок попал офицеру в плечо, сделав на время белым золотую бахрому полковничьего эполета. Женщина побежала снова, постоянно оглядываясь, при этом смеясь и показывая своему преследователю язык. Вот беглянка отбежала еще несколько метров, увеличивая дистанцию между собой и  своим кавалером, а потом снова потянулась за снегом. Но ее преследователь теперь уже был хитрее. Заметив, что дама, нагнулась за снегом и не видит его, офицер короткими перебежками забежал ей за спину, и в тот самый миг, когда женщина выпрямилась, тут же забросал ее лавиной снега.
Ослепнув на миг от снега, залепившего ей уши, рот и прекрасное белокожее личико, дама вертелась на месте, пытаясь повернуться к своему ухажеру лицом. Однако она не успела это сделать, потому что мужчина оказался проворнее - подскочив к женщине сзади, он повалил ее на снег и сам улегся сверху, прижимая руки женщины к земле и целуя ее в щеки, губы, в нос и крича при этом беспрестанно:
- Ура, я победил! Теперь ты должна мне сто поцелуев!
Но тут лежащая под офицером на снегу женщина как-то умудрилась извернуться и, вырвавшись из-под лежащего на ней военного, сама опрокинула его на спину и уселась сверху.
- А вот и нет, а вот и нет! Я победила! Я, я, я! Теперь будешь весь день со мной нитки разматывать, или песни петь! - Женщина сама нагнулась к лежащему под ней мужчине и очень нежно поцеловала его в губы. Поцелуй на минуту лишил обоих дара речи.
- С удовольствием, - ответил через минуту лежащий под белой шубкой военный, - только сначала ты мне дашь сто раз тебя поцеловать везде...
Блондинка, делая вид, что обиделась  и сердится, надула губки:
- Нет сначала - нитки будешь мотать, а потом целовать...
- Нет, сначала целовать...
- Нет, нитки...
Так, беспрестанно игриво препираясь, влюбленные - а то, что блондинка и офицер были влюбленными, сомнений никаких не вызывало, достаточно было один раз посмотреть, как они смотрели друг на друга, - так любовно препираясь, молодая дама в белой шубке и офицер в зеленом мундире снова покатились по снегу, смеясь, резвясь и целуясь. В конце концов, мужчина взял верх, он подмял под себя свою противницу, стал ее ласкать уже сильнее, так что та запросила пощады:
- Все, все, сдаюсь, сдаюсь, сир, пощади, сдаюсь!

* * *

В это самое время, пока Марыся и Наполеон резвились в снегу, в ворота особняка верхом на взмыленном коне въехал курьер, срочно прибывший из Парижа. Запыхавшийся ротмистр из польских улан, откозыряв дежурному офицеру, бывшему в чине майора, вручил ему толстый пакет, добавив зычным голосом - “Императору! Почта из Парижа! Срочно!” Откозыряв на прощание, улан выбежал из ворот и через минуту его конь, взрыхляя снежную пудру, уже мчался прочь.
И вот теперь дежурный офицер вертел в руках увесистый пакет, и на лице его отражалось явное сомнение. Он не знал, что делать. Офицер посмотрел на пакет, взглянул в окно, за которым любовники продолжали целоваться. Офицер тяжело вздохнул и вытер обильно выступивший на лбу пот. И вдруг, на его счастье, из соседней с его кабинетом двери показался сам начальник штаба армии его императорского величества князь Невшательский, маршал Александр-Луи Бертье, бывший, по сути, вторым человеком в армии после самого императора. Офицер бросился к нему, точно судно, терпящее бурю, к прибрежному маяку.
- Ваша светлость, только что пришла срочная почта из Парижа для императора. Велено передать лично в руки! А император… – тут офицер мотнул головой в сторону окна туда, где Марыся  опять вырвалась из цепких объятий и побежала по снежной тропке, беспрестанно смеясь и показывая своему кавалеру язык. Дежурный офицер смущенно посмотрел на  князя Невшательского, явно не зная, что сказать и что сделать.
- Все в порядке, майор, вы можете быть свободны. Я не замедлю передать пакет лично в руки его императорского величества.
Майор, звонко щелкнув шпорами, откозырял и поспешил удалиться на свое место, очень радуясь в душе, что ему удалось избавиться от столь щекотливого поручения. Между тем, как только дежурный офицер ушел, на лице у начальника штаба императорской армии отразилось точно такое же боязливое сомнение, стоило ему только метнуть взгляд за окно, а потом посмотреть на пакет в своих руках. Так продолжалось с минуту. Потом, будто на что-то решившись, Бертье зашагал вместе с пакетом прямиком к императорским апартаментам. У самых дверей путь ему преградил гвардейский караул. Из дверей, услышав приближающиеся шаги тотчас выглянул камердинер Констан.
- Вы что-то хотели, Бертье?
- Да, господин Констан. Тут почта лично для императора, а он...
- ...А он играет в снежки с госпожой Валевской, вы это хотели сказать, любезный Бертье, не так ли? – Улыбка Констана была полна едкого злорадства. Бертье понял, что камердинер императора просто ждет от него, Бертье, какого-нибудь подвоха, чтобы потом вволю посмеяться, а то еще и пожаловаться императору.
В душе своей князь Невшательский назвал сейчас стоявшего перед ним главного императорского лакея нехорошим словом. “Проходимцы всякие в близко доверенные лица пролезают, - думал про себя Бертье, - а ты работаешь как проклятый сутки напролет и ни слова благодарности.” Однако вслух Александр-Луи высказывать что-либо подобное поостерегся, ведь силы и влияния у Констана было больше, чем у министра.
Вслух Бертье как можно более учтиво произнес:
- Я хотел только сказать, господин Констан, что его величество заняты...
В этот самый миг входные двери отворились. Будучи штатским секретарем, Констан при виде вошедшего в обнимку с женщиной Наполеона склонил в почтительном поклоне голову. Бертье, облаченный в шикарный маршальский мундир с пурпурной лентой через плечо, вытянулся перед ним в струнку. Мундир егерского полковника был почти весь мокрый, но император счастливо улыбался, а на левую руку его опиралось божественное белокурое создание. Щечки красавицы раскраснелись, а лицо озаряла счастливая улыбка. Марыся искоса поглядывала на своего кавалера и поминутно улыбалась задорной улыбкой.
Бертье удивленно уставился на своего начальника, обычно мрачного и нелюдимого. Видимо он выглядел очень глупо, потому что Наполеон мгновенно стал серьезным, даже мрачным и процедил сквозь зубы, обращаясь к своему начальнику штаба и отчитывая его, словно учитель нашкодившего школьника:
- Бертье, что вы встали, как истукан с открытым ртом? Вы, что, женщин никогда не видели? Ну, выкладывайте, что у вас там, да побыстрее? - Тут Бертье вообще обомлел. Он готов был поклясться, что вот сейчас вот, пока император его отчитывал, непонятно опять за что, он, император, успел очень даже весело перемигнуться со своей спутницей, на что та ответила ему счастливой улыбкой влюбленной женщины. Бертье, однако, постарался сделать вид, что он ничего подобного не заметил и, откашлявшись, только чтобы выиграть время, доложил:
- Сир, срочная депеша из Парижа. Велено передать лично вам в руки, - отчеканил Бертье, вручая Наполеону пакет.
- Если срочно, так почему, черт побери, вы немедленно не доложили о ней.
- Сир, но... но вы были заняты. - Тут Бертье робко покосился на прильнувшую к императору белокурую красавицу, которая в это время что-то шептала императору на ухо, а  грозный властелин Европы смеялся и щурился ей в ответ. На долю начальника штаба, однако, опять достались одни только попреки.
- Бертье, вы сегодня крайне нерасторопны. Ладно, я буду у себя в кабинете ...работать. Всю почту доставляйте мне туда незамедлительно. Только  стучитесь перед тем, как зайти, понимаете, Бертье, стучитесь... Все, вы свободны.
- Слушаю, сир.
А дальше произошло уж вообще невообразимое. Бертье своими глазами видел, как император пошел в свой кабинет работать. А также начальник штаба своими ушами слышал, как его начальник сказал, что он будет в кабинете работать. Ладно, это хорошо, это нормально, это как раз замечательно! Не только ему одному ночами высиживать над картами, схемами и депешами, пусть и хозяин потрудится немного, не все же ему с девками миловаться! Но то, что князь Невшательский увидел дальше, весьма его озадачило. Вслед за хозяином по направлению к его кабинету прошествовала и белокурая прелестница, с которой он только что любезничал. Бертье уже почти  было крикнул: “Куда вы, мадам, это кабинет императора, туда нельзя, императору нельзя мешать, когда он работает!” И очень хорошо, что не крикнул, тут же понял Бертье, потому как, дойдя до дверей своего кабинета, Наполеон вместо того, чтобы туда сразу войти и плотно закрыть за собой дверь, как раз перед носом растерянной красотки, сделал почему-то совсем другое. Он остановился и, открыв двери, галантно отступил в сторону, пропуская свою даму вовнутрь. Входя, женщина опять одарила своего кавалера кокетливой улыбкой, тот вошел в кабинет вслед за ней и уж тогда  плотно закрыл за собой двери.
Бертье отер пот со лба и опасливо покосился по сторонам – а вдруг кто-нибудь из офицеров штаба или охраны видел этот спектакль? Но вокруг никого не было. Коридор был пуст.

* * *

...В ночь с 5 на 6 февраля 1807 года Марыся прощалась со своим царственным любовником. К его кабинету во дворце Остерода, где император временно поселился, примыкала их общая спальня, а за нею еще была небольшая комнатка, в которой теперь и жила Марыся.
Часов в 7 вечера 5-го числа, закончив свой туалет, молодая женщина вышла в кабинет к императору. Бонапарт, по обыкновению, работал за своим огромным столом, и, казалось, не замечал ее присутствия.
Марыся села на канапе и некоторое время смотрела на склоненную к столу огромную лобастую голову. Во взгляде женщины явно угадывалась большая симпатия. Так прошло не менее часа.
- Ты бы отдохнул, сир...
- Я не могу, сладостная моя Мари. Нет времени. Бертье тут написал уйму приказов по армии... Теперь я их все должен прочитать и подписать... Кроме меня этого никто не сделает... Все сам... Вечно все сам...
- Что ты там бормочешь себе под нос, сир?
- Ничего, голубка моя, ничего. Придется тебе немного поскучать...
Марыся тихо вздохнула и, взяв шитье, села в уголке дивана. Сидящий за столом мужчина продолжал что-то быстро писать, а женщина вышивала, изредко бросая на сидящего за столом мужчину томные взгляды, полные любви.
Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем император перестал работать. Наконец, он поднял голову от стола и посмотрел на сидящую на диванчике молодую красавицу.
Марыся смотрела на своего любимого озабоченно.
- Сир,  ты опять идешь воевать?
- С чего ты взяла, Мари?
- Ну как же, такая суета вокруг, курьеры так и летают, только и разговоров о новых движениях русских.
Наполеон вздохнул:
- Да, Мари, приходится опять воевать. Русские никак не угомонятся. Придется преподать им еще один урок.
- Сир...
- Слушаю тебя, моя голубка.
- Ты бы не ходил сам, у тебя же так много маршалов и генералов, пусть они и воюют. А ты будешь здесь со мной, а, ваше величество?  Не оставляй меня одну...
- Я не могу, сладостная моя. Мои маршалы без меня почти все ничего не стоят, разве только один Даву... Так что доверять им самим руководить делом никак нельзя. Да и то сказать, ты же постоянно просишь меня освободить ваши исконные земли, так ведь их никто просто так не отдаст. За них драться надо и драться жестоко...
- Сир, но ведь тебя могут убить, я боюсь...
- Не надо бояться... - Тут Бонапарт вдруг умолк, уставившись в одну точку, зрачки его расширились, глаза округлились.  Лицо его в один миг стало похоже на застывшую маску. Марыся взглянула на возлюбленного, и ей стало от чего-то не по себе. Пауза затянулась...
- Сир, ваше величество, что с тобою? - Марыся осмелилась тронуть императора за рукав мундира.
- Нет-нет, ничего, - Бонапарт как будто очнулся от сна, - Меня не убьют, Мари, можешь не бояться. Пуля, которая мне предназначена, еще не отлита.
- Господи, как ты можешь такое говорить?!
- Могу, Мари, могу, потому что я знаю свою судьбу, знаю, что мне не дадут уйти, пока я не выполню свое предназначение. Впрочем, твое беспокойство мне очень приятно.
- Сир...
- Все, Мари, хватит болтать... Ни слова больше! Идем спать - завтра меня ждет очень тяжелый день..."

* * *

…На этой фразе Наташа закончила чтение и закончила не потому, что ей надоело читать написанное ее любимым, а потому, что кончился текст в той распечатке, которую дал ей Кадышев.
- Историк?
- Да, Ташенька?
- А что это за "очень тяжелый день"? Наверное, очередная какая-нибудь битва?
- Ты угадала, Тата! Речь идет о битве при Прейсиш-Эйлау в начале февраля 1807 года. Только я о ней еще не написал…
- Ну и почему ты еще не написал?
- Но ведь мы с тобой часто отвлекаемся на… - историк замялся, пытаясь подобрать более-менее приличное слово…
- Даа, прааавда? – Нараспев проятнула Наташа. – И на что же это мы с тобой отвлекаемся? Расскажи мне, историк, я тоже хочу знать?
- Но ты же все сама знаешь, Тата! Зачем ты меня смущаешь?
- Подожди-ка, тебе, что ж, не нравится ЭТО САМОЕ, чем мы с тобой занимаемся в свободное от твоей писанины время?
- Что ты, Таша! Как же такое может не нравиться? Только писать роман в такие моменты немножко затруднительно, ты не находишь?
- Историк?
- Да?
- Хватит болтать! Я соскучилась! Иди ко мне, ну, быстро иди, - последние слова Наталья произнесла почти шепотом, только голос молодой женщины почему-то дрожал…


Часть V: Наташа и историк. Медовый месяц в домике
    (Продолжение).


Глава 1: Игры и развлечения молодых.


…Надобно согласиться с нашим историком. Действительно в эти чудные октябрьские дни сам он, историк Владимир Кадышев, не только продолжал писать свой роман о Наполеоне, а его подруга, в свою очередь, не ограничивалась внимательным прочтением того, что историк успевал написать.
Признаемся нашему читателю, что Наташа и историк, кроме чтения  и написания книги, еще и самым активным образом занимались любовью.

* * *

…Приехав первый раз к историку в гости, Наташа явно загостилась у своего любовника. Ей так понравилось жить в его лесном домике, что она  не хотела уезжать. После суматошной суеты, в которой эта необыкновенная женщина крутилась в буднях своего бизнеса, уединенная, почти первозданная тишина, царившая вокруг домика историка, тут же разморили Наташу. Что эта вечно занятая женщина могла себе позволить – так это взять отпуск на пару-тройку недель, оформив его как творческую командировку. Своя рука – владыка, Наталья Завадская была сама себе хозяйка и могла в своей сфере делать все что захочет, в разумных пределах, конечно... Собственно, Наташа не особенно грешила против истины, оформляя свое предстоящее пребывание в гостях у историка как творческую командировку. Ведь, кроме прочего, она ехала туда, чтобы познакомиться с новой книгой. А это – святое дело для деловой женщины, занимающейся книжным бизнесом. В общем, теперь Наталья  вполне могла совместить приятное с полезным.

* * *

- ...Так бы и лежала тут и лежала, - потягиваясь всем своим крупным, сильным и красивым телом, промурлыкала Наташа. - Знаешь, отец в детстве иногда возил меня на разные казенные дачи, в дома отдыха... Чем-то мне это напоминает твоей домик...
…Любовники забавлялись, как могли. Наташа, нашла для себя желанного мужчину, который, кроме прочих своих достоинств имел хотя бы одно, которое в глазах этой женщины было неоспоримым. Женщин с крупными формами Кадышев предпочитал всем прочим особам женского пола. К тому же историк восторгался ее телом в открытую, не стесняясь своих чувств и эмоций. Женскому самолюбию Наташи такое отношение очень льстило и она без устали придумывала  ситуации, в которых ее любовник ну прямо-таки обязан был замечать и восторгаться увиденным.

* * *

Например, Наташе нравилось выходить из маленькой баньки, пристроенной к дому историка, в одном только прозрачном пеньюаре, светло-розового цвета, накинутом на голое тело. Этот пеньюар практически ничего не скрывал, сквозь невесомую газовую ткань легко просматривались ее полные груди, а ниже затянутых под ними лент полы разлетались кружевным прозрачным облачком, открывая при каждом шаге обнаженное тело, чуть влажное и раскрасневшееся после парной.
Когда историк впервые увидел свою подругу в таком наряде, он накинулся на нее тут же. Надобно сказать, что этот самый пеньюар на протяжении всего медового месяца мучительно сладко будоражил Кадышева, и не раз становился поводом для бурного соития влюбленных.
В отпуске Наташ разнежилась, вставала не раньше 11 утра и, сварив кофе, заходила в кабинет к работавшему Кадышеву.
- Ну как дела на трудовом фронте, историк?
Кадышев поворачивался на любимый голос и на ее одурманивающий запах и упирался глазами прямо в оголенное бедро своей любимой, очень притягательное и аппетитное.
Понятно, что из-за лицезрения таких открывающихся видов написание романа историк вынужден был откладывать на более позднее время...

* * *

Но если Наташа, выходя из бани, не попадала тотчас же в руки своего любимого, то она шествовала к зеркалу и начинала всю себя внимательно разглядывать, любоваться собой – пышным бюстом, немного выдающимся, но крепким животом, стройными полными ногами. А чтобы лучше разглядеть себя в зеркале, Наташа принимала самые различные, очень соблазнительные позы.
Особое внимание Наташа неизменно уделяла своим полным грудям, коль скоро они так нравились любимому и любящему её мужчине. Женщина приподнимала свои  достоинства на ладонях, точно взвешивая их, поглаживала мякоти грудей, выделяла пальцами соски, так что те вскоре напрягались и вставали торчком. Потом, продолжая придерживать груди на ладонях, Наташа поворачивалась перед зеркалом полубоком, и, поставив одну ногу на стул, она долго могла любоваться плавным изгибом своего бедра и изящной узкой ступней с высоким подъемом.
Разглядывая себя в зеркале, нагая Наташа очень хорошо сознавала, что в это время за ней может наблюдать ее мужчина.

* * *

Редкие в октябре солнечные дни, однако, подходили к концу, и Наташа с историком старались как можно чаще гулять, бродили по зябкому, прозрачному лесу, сбивая ногами ворох ярких листьев. Отдыхали на поваленном дереве, прижавшись друг к другу, жгли костер, глядя, как дымок легко скользит сквозь поредевшие ветви.  В одну из таких прогулок историк и решил задать своей любимой так давно мучивший его вопрос.
- Наташа?..
- Да, мой сладкий. –
- Лет десять тому назад довелось мне как-то читать лекцию в Ленинке двум группам девушек из института культуры. И там была одна…
- Ого, историк попал в малинник. Кокетничающие красавицы смутили бедного лектора, и он, покрасневши как свекла, не дочитав лекции, сбежал… Ну, признавайся, так было дело? – Наточка засмеялась .
- Да нет, ты не угадала…
- А-а, я поняла. В тебя влюбилась одна из будущих светил библиотечного дела страны! Ха-ха-ха. Умора с тобой, историк! – А сама про себя женщина тут же подумала: "Господи, но ведь так оно и было! Ведь влюбилась же. Как только на кафедре его увидела, голос его услышала, такой мягкий, успокаивающий, а потом еще эта его теплая ладонь… Ведь спать потом не могла…"
- Наташа, ты хоть несколько минут можешь вести себя серьезно?
- Не-а, не могу. Не могу и не хочу! Я и так вся из себя серьезная чуть ли не круглый год. А сейчас я хочу расслабиться и отдыхать. Или ты против, а историк? - Наташа встала и обняла ствол березы, закинув голову, медленно выгнула спину, отчего ягодицы призывно поднялись.
- Здесь же деревенские ходят, увидеть могут… - растерялся Кадышев, но руки его уже скользнули по Наташиным бедрам, опуская к коленям джинсы. Разговор был отложен.

* * *

Наташа лукавила, она помнила все. И как увидела его впервые и впечатление свое от его лекции, и как сердце бешено зашлось, когда он первый раз на нее посмотрел, хотя внешне Наташа, прекрасно умеющая собой владеть, никак не обнаружила обуревающие ее чувства. "Что ж он тогда меня не дождался?! Не пошел, не стал узнавать, где учусь… Не могла же я сама за ним бегать начать? Или могла бы? И эта Верка Мыльникова, черт ее принес… А если бы… Если бы он тогда был смелее? У нее бы может уже и дети теперь были бы… От него… И не было бы никакого циника Мигунова, а был бы только ОН. Он один. Но ведь тогда бы не было бизнеса… Кто бы ей, при таком раскладе, ссудил в самом начале такие деньги? Ее друг, ее историк, при всей его нежности любовника и добром сердце, был человек абсолютно непрактичным… Да, вот она диалектика жизни…"
Ужинали они молча, каждый погруженный в свои мысли. А историк тем временем исподтишка любовался своей богиней.
- Наташа, а ведь это была ты… Только почему-то ты не хочешь мне в этом признаться.
- Вот же связалась с развратником! То с блондинками глупыми водится, то невинных дев соблазняет! – Наташа картинно всплеснула руками. От этого движения её полные груди тяжело колыхнулись. – Так мало того, что он развратник, он еще и зануда! Если бы это была действительно я, то ты бы от меня так просто не ушел. Я бы тебя не отпустила…
- Наташа, это была ты…
- Нет, ну этот мужик взялся меня сегодня доконать! Ну скажи, с чего ты взял, что это была я?
- Та же улыбка, немного кокетливая и загадочная, тот же хрипловатый голос, та же большая грудь…
- Ого! Ты и грудь ее видел?! Ты же сначала говорил, что вы даже не поцеловались? А может ты за ней, как школьник, в раздевалке подсматривал? Ага… Соблазнил небось бедную девушку, да и бросил. Признавайся, так было дело?
- Наташа, ну что ты такое говоришь? Мы с ней даже не поцеловались! ("Ну и дураки, что не целовались", - тут же подумала Наташа, с трудом подавив вздох). А вслух сказала совсем другое:
- Слушай, ну ты прямо Казанова какой-то новоявленный! Это ж сколько у тебя женщин-то было?
- Совсем немного. Господи, да какая разница, сколько их у меня было? Главное, что ты – последняя…

• * * *

Обсудив между делом свое прошлое, влюбленные продолжали жить в настоящем, продолждали жить в своем медовом месяце.
Это были воистину райские дни! Подумать только, здесь им никто не мог помешать! Ведь тут не было ненавистного мужа, вечно сплетничающих соседей, завистливых сослуживцев и загазованной сутолоки большого города. Только тишина осеннего леса. И они любили друг друга почти также страстно как в первую ночь...


Глава 2: Женщина, шахматы и любовь.


Иногда, заплутав по тропинкам, влюбленные забредали в поселок с другой стороны, и тогда их дорога домой затягивалась. Они проходили через весь поселок мимо школы, больницы и садика, заходили по пути в магазины. С Кадышевым постоянно здоровались, останавливая, окликали с лавочек. Зачастую около лавок стояли шаткие столики,  за которыми шла бойкая, веселая и азартная игра в карты, домино, нарды и – в шахматы. Первыми тремя видами досужих развлечений Кадышев интересовался мало, а вот шахматы любил и играл в них на любительском уровне довольно сносно – примерно на уровне хорошего перворазрядника.
В свободное время он иногда остановливался у этих лавочек, чтобы сыграть партейку-другую с местными такими же, как он любителями. Забегал он и в располагающийся здесь же неподалеку местный шахматный клуб.
В одни из вечеров, когда  они с Наташей проходили мимо играющих, Кадышев умоляюще посмотрел на свою подругу:
- Ташенька, всего одну партию, пожалуйста? А ты посидишь рядом и посмотришь, иногда игра бывает веселой…
- Но учти, Кадышев, одну партию – не больше, потому что я гулять хочу, а не сидеть тут на лавочке и слушать этот шум.
- Конечно, Наташа! Как ты скажешь…
Они подошли ближе. Историк еще издали присмотрел столик с правого края – там белыми играл интеллигентного типа мужчина средних лет, в очках. Играл очкастый быстро, толково, без грубых ошибок и зевков и, что самое главное, он выигрывал. Историк тут же подсуетился поближе, стал выяснять, кто на очереди. Оказалось, что желающих играть с таким шустрым нет. Партия вскоре закончилась, очкастый, естественно, победил, и Кадышев сел на место его противника. В новой партии ему досталось играть белыми. Историк был большой любитель острой игры и, как он понял из только что увиденного, его противник был из таких же. В подобных случаях игра обещала быть очень интересной.
Наталья села по левую руку от своего кавалера и втайне вздохнула, намереваясь запастись терпением. Играть в шахматы женщина умела – отец в детстве ее научил и этому, однако, тратить такой чудесный вечер на лицезрение шахматных партий она явно не намеревалась. Между тем, Наташа, заметив, каким азартом загорелись глаза Кадышева, как только они приблизились к столикам с игроками, не нашла в себе сил отказать своему любимому в этом развлечении. Для себя Наташа никакого развлечения не видела и просто приготовилась перетерпеть эти полчаса рядом со своим другом.
Однако далее женщина была приятно удивлена. Историк за доской любил разные шуточки-прибауточки, касаемые фигур, их ходов, положения на доске и потенциальтных возможностей противника. В такой ситуации, если попадался противник с адекватным восприятием подобных шуток, игра становилась очень веселой. А тут оказался как раз такой случай.
Кадышеву в первой партии повезло. Очкастый сдался. Не теряя времени, начали играть вторую. Игра сопровождалась шуточками с обеих сторон, идущих на грани приличия, и Наталья, сама любившая вольно пошутить, начала смеяться над шутками своего любимого и его шахматного противника. Причем, в адрес шуток историка хрипловатый смех Наташи звучал гораздо чаще.
Ну и понятно, что женский смех, как реакция на его шутки, звучал для Кадышева самой сладкой музыкой.
Вторую партию историк проиграл – их силы с противником были примерно равны. Незнакомец несколько смущенно поглядывал на подругу историка – вероятно, видная внешность Натальи явно произвела на него впечатление, и он несколько стеснялся ее присутствия.
Между тем, после второй партии пришло время знакомиться.
- Сергей, аспирант политехнической академии, - первым подал руку незнакомый игрок – К тетушке приехал …
- Владимир, историк-исследователь.
Развернули доску, начали играть третью партию. Тут уж решили поставить время – по 15 минут каждому. Кадышев выиграл еще две партии подряд, и Наташа смеялась его шуткам и даже хлопала в ладоши, когда историк выигрывал. И историк был на седьмом небе от счастья и гордости за себя – потому что так хорошо играет и за свою женщину – мол, вот смотрите, какая она у меня есть – не только красивая, но еще и радуется и переживает за меня!
Тем временем, историк выиграл еще две партии, а потом начал проигрывать. Настроение Кадышева несколько испортилось из-за этого, ведь он подряд проиграл сразу три партии!
Но тут в дело вмешалась Наташа – как нельзя кстати! Ведь любимый-то начал проигрывать. А может она это нарочно подстроила, чтобы вмешаться в их игру именно сейчас?:
- Мне с вами тут весело и интересно, только я очень замерзла. Я уж пойду домой, а ты посиди еще поиграй, если хочешь.
- Да, Наташа, конечно, я тебя сейчас провожу, вот только сдамся быстренько... Э-э, Сергей, тут дело – «труба», - сказал Кадышев, кладя своего короля на доску. Но больше не могу, извините, - Кадышев взглядом указал на Наташу, которая уже поднялась с лавочки
Сергей протянул руку для прощания:
- Все понимаю, не смею задерживать, но за мной еще две партии.
- Нет проблем, конечно! Вот мой телефон – звоните. Когда будет время, с удовльствием продолжим. До свидания!
- Всего доброго.
И Кадышев пошел вслед за уходящей Наташей.

* * *

Здесь мы обязаны на минутку прерваться, уважаемый читатель. Если страстный шахматист, а Кадышев, несомненно, таковым являлся, может отставить в сторону доску, имея в ближайшей перспективе интересную игру, так вот, если он может отказаться от такой игры, тем более с интересным соперником, единственно ради того, чтобы просто продолжить обыкновенную вечернюю прогулку с женщиной, так что же это тогда такое?!.. Ну, тут я уж и не знаю, что сказать?.. Может, читатель мне сам подскажет? Правильно! Это – ЛЮБОВЬ!

* * *

Историк тем временем быстро догнал свою подругу и пошел с ней рядом.
- Ты уж извини, Ташенька, я заигрался. Этот студент очень неплохо играет, а главное – быстро ходы делает!
- Да я уж поняла, что ты это сильно любишь. Ладно, чего уж там, у вашей мужской братии бывают гораздо более опасные увлечения, чем шахматы. Это – из самых невинных, даже весьма милое. – Наташа искоса глянула на Кадышева и улыбнулась. – А вы и вправду очень весело играли. Только давай пойдем скорей, а то я действительно замерзла. – Наташа взяла историка под руку, и они пошли в сторону дома.
- Наташа?
- Да, милый.
- А как ты так подгадала прервать нас именно тогда, когда я начал проигрывать?
- Да ничего я не подгадывала. Я тоже играть умею, но, конечно, не на таком высоком уровне. Никогда не видела, чтобы фигурки так быстро по доске двигались. Я под конец уже и следить за игрой перестала. Ничего я не подгадывала, я просто действительно замерзла, вот и все. Мы же просидели там добрых два часа...

* * *

...А пробовали ли вы играть с женщиной, тем более с той, которая очень нравится, в шахматы на раздевание? Удовольствие, доложу я вам, ниже среднего, то есть удовольствие ниже среднего именно от шахматной партии, которая в других условиях доставила бы шахматисту, несомненно, больше бы радости и уму и сердцу. И вот нашему историку довелось это удовольствие на себе испытать.
В общем, в тот самый вечер, когда историк увлекся на улице игрой в шахматы, а Наташа замерзла, они пришли домой уже поздновато, выпили чаю, чтобы женщина согрелась, но делать любовникам было решительно нечего. Историк все, что хотел за день уже написал и теперь сидел за своим столом, просто листая книги в надежде найти в них какой-то дополнительный импульс для продолжения своего романа. А Наташа сидела на диванчике и качала ножкой, между тем, как на устах у женщины блауждала игривая озорная улыбка. Женщина смотрела на мужчину, сидящего тут же за рабочим столом.
- Историк?
- Да, Таточка?
- А чем ты там занимаешься? Ты ведь сейчас ничего не пишешь?
- Нет, не пишу... Просто листаю, читаю кое-что.
- Историк, а хочешь со мной сыграть в шахматы?
Кадышев повернулся и с любопытным интересом посмотрел на любимую женщину:
- Ты предлагаешь мне партию в шахматы?
- Ага. – Наташа загадочно посмотрела на историка, чуть склонив на бок голову. – Только не просто так, а на желание.
- В шахматы – на желание? Это, в смысле, тот, кто проиграет, должен будет исполнить желание победителя? – глаза Кадышева загорелись «зловещим» сладострастным огнем. – Но учти, Тата, у меня когда-то был первый разряд. Что если я выиграю?
- Ну что ж, тогда я перед тобой разденусь... Стриптиз устрою ...если будешь вести себя примерно. Ты ведь этого хочешь, не так ли? – Сидевшему напротив нее мужчине ничего не оставалось больше, как только кивнуть. - Только, уговор – женщину во время игры руками не трогать, ни-ни! – Наташа игриво погрозила историку своим длинным пальчиком, а у Кадышева опять-таки хватило душевных сил только на то, чтобы молча кивнуть.
Эта замечательная особа только и делала, что постоянно вгоняла своего мужчину в краску. Наверное, ей это доставляло особое удовольствие. Надобно напомнить читателю, что мадам Завадская, кроме прочих своих достоинств, еще играла и в шахматы, тоже отец в детстве научил, а потом еще в кружок одно время ходила. И вообще, Наталья стремилась быть первой во всем, такой уж у нее был характер. Но тут смазалось, не получилось быть первой, причем, к вящему удовольствию обеих сторон. Но будем по порядку.
- ...А вот что мы будем делать, если проиграешь ты? – спросила историка Наташа, угрожающе наставив на него палец.
- Ну не знаю... По-моему, голый мужчина совсем не так привлекателен, как голая женщина.
- Тут ты, прав, историк, - задумчиво протянула Наташа. – Опа, я придумала. Если проиграешь ты, то будешь читать мне всю свою книгу! Ура! Я придумала! – Женщина засмеялась и захлопала в ладоши.
- Но я ее еще не написал, Наточка. – Попытался найти пути к отступлению историк, хотя столь явная заинтересованность женщины его работой Кадышеву явно польстила и заставила биться его сердце чуть чаще обычного.
- Значит, будешь читать все то, что уже написал. И не увиливай! Всё, я сказала! Только, чур, во время игры руками не трогать того, что трогать не положено... пока?
Делать было нечего. Пришлось было соглашаться на условия, поставленные женщиной.
Сели играть. Кадышев, как истинный джентельмен, тут же уступил своей даме белые, без всякого угадывания цвета пешек в кулаке, спрятанном за спиной. Но мадам Наточка в данном случае свои силы переоценила. Кадышев в шахматы играл несравненно лучше ее... На свою беду...

* * *

Наташа была одета в кардиган темно-вишневого цвета и в такого же цвета юбку, диной выше колен. А вот что было одето у женщины под этим нарядом, нам остается пока только гадать...
Они сели играть за обычный обеденный стол, потому что стол был достаточно высок, и за ним было удобно сидеть за доской. Учитывя достаточную высоту стола, Таточка быстро смекнула, что в случае, если ей придется раздеваться снизу, то она сможет прикрыться до поры до времени этим вот столом.
Начали уже, было, играть, когда Наталья вдруг заявила:
- Погоди, Кадышев! Давай установим правила.
- Какие тут могут быть правила?! – Историк в предвкушении выигрыша уже плотоядно оглядывал тело любимой женщины, мечтая поскорее увидеть то, что было скрыто пока что под покровом одежды. – Кто партию проиграет, тот исполняет желание победителя: ты с себя что-то снимаешь, а я откладываю главу, которую должен буду тебе потом читать...
Наташа в ответ только загадочно и кокетливо улыбнулась:
- Историк?
- Да, Ташенька?
- Так нам очень долго придется играть.- Женщина, улыбаясь, поглядывала на мужчину. В зеленоватых глазках поблескивали хитринки.
- Погоди, Тата, я что-то не понимаю... А-а, ты хочешь побыстрее...
- Какой ты догадливый у меня... Но тебе ничего и не надо понимать, - перебила своего любимого Наташа, потом снова улыбнулась и вдруг показала сидящему напротив мужчине язык. – Мы будем играть так: за каждую сбитую пешку я буду расстегивать одну пуговичку,  а ты откладывать один листик от своего писания для последующего чтения. А если кто-то из нас проиграет фигуру, то я, так и быть, что-нибудь с себя сниму, а ты добавишь одну главу для чтения. И так до полного раздевания или до всех глав, которые ты написал... Согласен?
- Согласен... – только и смог вымолвить Кадышев, судорожно сглатывая сухой комок в горле. Он уже вполне зримо представлял свою любимую раздетой, и желание обладать ею вполне ощутимо давало о себе знать. При всем том, мужчина не мог не поразиться догадливости и изобретательности своей подруги.

* * *

Наконец, любовники сели играть. Обыкновенная партия, каких много, если бы не последствия, которыми сопровождалось взятие фигур. К 10-му ходу Наташа, играя белыми, потеряла только две пешки и расстегнула две верхние пуговицы своего жакета. Но вот спустя еще несколько ходов историк поставил Наташе «вилку», совершив нападение одновременно на ее короля и ладью. Сняв с доски белую ладью, историк удовлетворенно посмотрел на свою подругу, а та прикинулась, будто очень расстроилась потерей ладьи и даже скорчила умильную гримасу грусти:
- Обидели бедную Таточку...
- Да уж, Ташенька, придется тебе теперь снять с себя что-нибудь существенное. Ладья – фигура серьезная, не пешка какая-нибудь, - глаза историка горели жадным огнем предвкушения скорого обладания желанным телом.
Наташа, однако, на самом деле ничуть не была смущена:
- Ну и где будем снимать, а историк? Сверху или снизу? Выбирай – как скажешь, так я и сделаю, только сначала подумай хорошенько...
- Не знаю даже, - историк явно растерялся от такого вызывающего поведения своей подруги, продолжая, тем не менее, жадно рассматривать ее роскошное тело, обнажение которого, по крайней мере, Кадышев надеялся на это всей душой, ему вот-вот удастся увидеть.
- Ну, так может быть снизу, - и Наташа потянула вверх края юбки, поднимая ее все выше и выше, чуть ли не к основаниям бедер, однако, не настолько высоко, чтобы мужчина увидел, что у Наташи... Но мы не будем открывать заветные женские тайны прежде времени...
Тем временем женщина вдруг передумала и, быстро расстегнув оставшиеся пуговицы на своем кардигане, сбросила его на диван. Под жакетом открылись полные тяжелые груди, туго обтянутые тонкой изящной кофточкой.
Между тем игра подходила к середине, и Наташа проиграла еще пару пешек и слона.
- Ну вот, опять обидели бедную женщину! – Наташа кокетливо посмотрела на сидящего напротив мужчину. – Ну, мужчинка, где открывать дальше будем – сверху или снизу?
- Сверху... – Историк в очередной раз тяжело сглотнул.
- Точно? А может снизу?
- Сверху.
- Что ж, воля мужчины – закон для женщины. – Наташа картинно возвела глазки вверх и, изгибаясь в талии, стащила через голову свою тонкую кофточку. Открывшееся мужчине зрелище было не для слабонервных людей: тяжелые полные груди были тесно обтянуты чашечками изящного кружевного лифчика, к тому же, совершенно прозрачного.
Историк с жадностью уставился на практически голый бюст своей любимой. Юбка ее и так была достаточно короткой, а пока Наташа стаскивала кофточку, она задралась вверх еще больше, так что теперь ноги женщины были открыты более чем наполовину.
- Слушай, историк, ты тааак на меня смотришь! Ну, просто в краску вгоняешь, - промурлыкала Наташа, картинно прикрывая ладошками соски, которые нагло и откровенно светились сквозь ткань лифчика. – Давай дальше играть. – Тут женщина вздохнула с явно наигранной печалью, словно горюя о проигранной одежде.
И они продолжили игру. Лифчик держал прекрасно, но все равно, от каждого, даже самого малого движения, совершаемого женщиной руками и телом, ее роскошные груди слегка покачивались.
А теперь представьте, уважамемый читатель, несчастного мужчину! Вместо того чтобы спокойно сидеть и обдумывать свои ходы, он не мог удержаться от того, чтобы нет-нет, да не взглянуть на сидящую напротив него женщину. Надобно сказать прямо, что делал это Кадышев совершенно зря, ибо от того, что он видел, бедный мужчина смущался еще больше, и играть ему становилось все труднее.
Как Кадышев старался не смотреть на сидящую напротив него полуголую  Наташу, ему это очень плохо удавалось.
Наконец, Наташа проиграла последнюю свою фигуру – коня, и у нее теперь осталось несколько пешек вместе с королем. Играть дальше женщине не имело никакого смысла.
- Проиграла бедная Таточка, - с нарочито жалобной гримасой промурлыкала Наташа. Однако улыбка ее, адресованная мужчине, была явно вызвающей. – Ну, историк, что дальше женщина снимать будет?
- Лифчик...
- Точно? А может юбку?
- Лифчик...
И тут Наташа сделала такое, от чего вздыбленная мужская плоть чуть было не взорвалась на месте!
- А может вот это! - Наташа вдруг встала со своего стула и, запустив руки под юбку, медленно спустила к коленям шелковые трусики. В следующий миг они спустились до щиколок, и почти в ту же минуту женщина, подхватив их, швырнула их прямо в лицо мужчине. Вызов, брошенный женщиной, был дерзок и бесстыден.
Этого Кадышев уже стерпеть не мог. Он вскочил и с яростным криком накинулся на свою любимую. Благо, диванчик был рядом... На него любовники и повалились. Наташа едва успела задрать юбку и раскрыть себя навстречу мужчине, как тот, совершенно обезумевший от всех ее провокаций, ворвался в женщину бешеным напором.
- Сумасшедший! Ненормальный! Ты проткнешь меня насквозь! – кричала женщина, смеясь и задыхаясь. Однако в интонациях этого смеха явно чувствовались удовольствие и радость женщины, которая является очень желанной для своего мужчины и хорошо это знает.

Часть VI: Марыся и Наполеон: безмятежное счастье (весна – лето 1807 г.)


Глава 1: Прейсиш-Эйлау, 7-8 февраля 1807 года.


«Нет, что этот коротышка себе возомнил! Проклятый Стригунок!» - маршал Пьер-Франсуа Шарль Ожеро, герцог Кастильоне еле держался на ногах. Вот уже несколько дней кряду Ожеро с трудом таскал свое большое тело. Дико болела голова, маршала лихорадило, бросая то в жар, то в холод. Сил едва хватало на то, чтобы просто прямо стоять перед императором, не говоря уже о том, чтобы сидеть в седле или командовать корпусом. Сейчас герцог хотел только одного – чтобы его оставили в покое. А сомнительную славу победителя русских в предстоящей страшной битве в снегах по пояс, среди воя обжигающей метели, которая заглушала даже артиллерийскую стрельбу, он с удовольствием уступил бы кому-нибудь из своих генералов.
Но поздно вечером, накануне битвы под Эйлау, Ожеро вызвал к себе император. Маршалу казалось, что этот маленький южный человек вообще не ведает ни холода, ни усталости. По пути в палатку императора Ожеро вдруг вспомнил, как десять лет назад к ним с Массеной в штаб командования бедной Итальянской армии, в которой одна пара сапог была на трех солдат, вдруг прибыл новый главнокомандующий. Щуплый, невысокого роста, такой худой и бледный, что казалось, дунь и душа из него вырвется на волю, он вошел и очень сухо, ледяным голосом представился:
- Генерал Бонапарт, новый командующий Итальянской армии.
Ожеро вспомнил, как они с Массеной, к тому времени уже закаленные во многих сражениях вояки, смотрели тогда на этого коротышку, будучи не в силах сдержать иронической ухмылки. А дальше произошло нечто, от чего у гиганта-маршала до сих пробирал мороз по коже.
Они оба естественно встали, когда он вошел. Все-таки, как-никак новый главнокомандующий. Бонапарт вошел и сел, генералы Массена и Ожеро тоже хотели было сесть, но новоиспеченный командующий армией посмотрел на них своими серо-стальными глазами таким страшным взглядом, что у обоих поседевших в боях генералов желание садиться в его присутствии почему-то мигом пропало. Так на протяжении всей первой встречи они перед ним и простояли, чуть ли не на вытяжку. А потом... потом были Лоди, Риволи и Аркольский мост. Потом было начало бессмертия! И имя Бонапарта узнала вся Европа.
Вот и теперь едва державшегося на ногах маршала Бонапарт встретил застывшим ледяным взглядом своих серо-стальных глаз, в которых буквально сквозило презрение к его слабости.
«Негодяй, - в сердцах подумал Ожеро, - хоть бы ради приличия спросил, как я себя чувствую..., наверняка ведь заметил, что я на ногах еле стою...» Да, нечего сказать, безжалостен и строг был Бонапарт к своим маршалам, резонно, впрочем, полагая, что забрасываая их титулами и наградами, он вполне может требовать от них безупречной службы в любое время дня и ночи.
Вот и сейчас Бонапарт не сказал больному маршалу ни слова сочувствия, а только, смерив всю его огомную фигуру своими серыми глазами, отрывисто бросил:
- Ожеро, ваш корпус завтра рано утром должен атаковать русский центр.
- Сир, я очень болен... Я хотел у вас просить на время освободить меня от командования корпусом. У меня есть много способных генералов, они могли бы меня на время заменить, а заодно для них это был бы хороший шанс отличиться. Они все грезят о мрашальском жезле из ваших рук, сир...
- Неужели, Ожеро, вы ослабели настолько, что способны отдать свою славу другим? Я в это не верю! Где ваша военная гордость?
- Сир... – Однако тут Бонапарт одарил несчастного маршала тем самым взглядом, с которым маршалу пришлось впервые познакомиться десять лет назад... Ожеро запнулся на полуслове.
Герцога Кастильоне шатало, он опирался на собственную саблю. «Не хватало еще только упасть в обморок перед этим Коротышкой! Ишь, возомнил о себе!.. Он, что из железа сделан? Никогда не болеет, никогда ни на что не жалуется...»
Бонапарт продолжал внимательно смотреть на своего маршала. Молчание затянулось, и Ожеро вдруг почувствовал себя не грозным маршалом империи, а провинившимся школьником перед строгим учителем. Больной маршал, слегка сгорбленный, даже и в этом своем незавидном положении все равно возвышался над императором как гора, будучи выше его почти на полторы головы. Однако впечатление от их беседы говорило как раз об обратном. Казалось, что не он, Ожеро, был выше Бонапарта ростом, а совсем наоборот. Молчание становилось невыносимым. Наконец, Ожеро нашел в себе силы произнести:
- Слушаю, сир...
И вот сейчас его корпус, заблудившийся в этих чертовых непролазных снегах, погибал, расстреливаемый почти в упор русской артиллерией. То ли виной тому было недомогание самого Ожеро, то ли воющая беспрестанно метель, да валом валящий снег, но только корпус Ожеро заблудился... и теперь совершенно бессмысленно пропадал...
* * *

В это время и в основном лагере французов было не все в порядке. Сам император со своей гвардией и частью сил уже  стоял возле кладбища Эйлау, но корпуса Даву и Нея все еще не подошли, а без них, ведущих с собой основную массу пехоты и конницы, Бонапарт рисковать не собирался. Правда появился его шурин, король Неаполитанский, гроза женских сердец и самый лучший кавалерист в Европе. Бонапарт мельком глянул в ту сторону, откуда доносился шум - это выезжали на боевые позиции драгуны и кирасиры Мюрата. Бонапарт заскрежетал зубами и выругался - во главе эскадронов, как всегда, разряженный в какие-то черно-красные штаны и меховую шапку с пером, выезжал его шурин. По всем признакам Бонапарт понял, что одержимый боевой горячкой Мюрат собирается немедленно начать кавалерийскую атаку.
Бонапарт слегка повернул голову влево, где чуть поодаль стояла группа его личных адъютантов:
- Рапп?
- Да, сир! - стараясь не пригибаться на глазах у императора под свистящими пулями и картечью, генерал Рапп подбежал к своему господину.
Все тем же  не терпящим возражения тоном Наполеон произнес:
- Немедленно передайте вон тому разряженному петуху, который из-за женской слабости моей сестры Каролины, является к тому же моим шурином, передайте ему, что если он сейчас попрется в атаку, я ему голову потом оторву!  Время для конной атаки еще не пришло! Немедленно, Рапп, скачите сами или отправьте кого-нибудь. Я вижу, король Неаполитанский ни одной минуты на месте спокойно постоять не может. - И действительно, в этот самый момент, пока император беседовал со своим адъютантом, Мюрат, весь из себя разодетый и разукрашенный, будто собирался танцевать и любезничать с дамами, а не драться и проливать кровь, нетерпеливо гарцевал туда и обратно перед строем своих эскадронов, помахивая кавалерийским стеком.
- Слушаю, сир. - ответил генерал Рапп и сам лично помчался выполнять приказ императора.
Бонапарт снова, уже в который раз принялся рассматривать расположение неприятеля в подзорную трубу. Русская артиллерия губительной картечью разметала корпус Ожеро – из всего корпуса спаслась лишь жалкая кучка полуобмороженных людей. А сейчас, вот уже несколько часов русские пушки поливали смертельным дождем порядки французской пехоты, выкашивая из ее рядов один батальон за другим.
Уже огонь добрался почти до ставки самого Наполеона. Император, казалось, совершенно невозмутимый, вот уже несколько часов кряду стоял посреди этого ада. Спокойный и неподвижный как скала. Будто это не рядом с ним гибли от русской картечи батальоны его пехоты. На смену выбитым частям приводили новые, чтобы и эти могли умереть на глазах своего кумира ради того только, чтобы увидеть улыбку на его устах. А Наполеон по-прежнему стоял и следил в подзорную трубу за передвижением неприятеля, словно русские ядра вовсе и не сеяли вокруг него смерть.
А когда один из адъютантов его свиты пригнулся под слишком низко и опасно пролетающим ядром, Наполеон посмотрел на молодого офицера почти презрительно и сквозь зубы, словно нехотя, бросил ему:
- Вы напрасно им кланяетесь, молодой человек. То, которое предназначено вам, найдет вас, даже если вы зароетесь в землю!
В этот день французская армия не побежала с поля битвы только потому, что сам император весь день и вечер вместе со своей гвардией стоял под неприятельскими ядрами и картечью...
...Уже начало смеркаться, когда русский огонь стал слабеть, вместе с тем, Наполеону доложили о скором прибытии корпуса маршала Нея. Король Неаполитанский, шурин императора, уже давно не сводил глаз с одинокой фигурки в сером пальто и простой черной треуголке. Наконец, Наполеон еле заметно кивнул, кавалерийские трубачи прогудели сигнал «В атаку», и все восемьдесят эскадронов тяжелой кавалерии Мюрата с криками «Да здравствует император!» двинулись на ослабевший русский фланг. Впереди драгунских и кирасирских эскадронов, небрежно помахивая маршальским стеком, как будто собирался выезжать на парад а не под губительный огонь русских единорогов, спокойно гарцевал сам король Неаполитанский.
Вскоре все было кончено. Под напором кавалерии Мюрата и пехотных полков подоспевшего, как нельзя кстати, маршала Нея, русские, оставив французам поле боя, отступили, хотя при этом сохранили свой боевой порядок. Эйлау не было полной победой Наполеона, как это было при Аустерлице, Йене и как это будет позднее при Фридланде»...


• * * *


Наташа, прервав на этом отрывке свое чтение, задумчиво посмотрела на историка. Как всякую порядочную женщину, особенности кавалерийской атаки Мюрата под Эйлау ее интересовали в самую последнюю очередь.
- Слушай, историк, ты своей войной всю голову бедной женщине запудрил. Ты вот лучше скажи: этот твой Бонапарт с Марысей, они еще, кажется, в каком-то замке вместе жили, да? Я только забыла, как он назывался, какое-то немецкое название – то ли Франкенштайн, то ли... А, вспомнила – Финкенштейн! Я права?
- Ты совершенно права, Таточка! Примерно с середины апреля и вплоть до битвы при Фридланде (14 июня 1807 г.) Наполеон с Марысей действительно жили в замке Финкенштейн, в Западной Пруссии. Это было самое беззаботное, самое счастливое время для них обоих. Очень красиво об этом времени написал советский историк А. З. Манфред.
Историк поднялся из-за стола, быстро подошел к одному из книжных шакфов и достал монографию Манфреда «Наполеон Бонапарт».
- Вот послушай: «...В эту недолгую варшавскую зиму в его судьбу вошла Мария Валевская, и среди приказов, забот, планов, мыслей он на короткое время почувствовал, что ему ведь тридцать восемь лет и выигранное или проигранное сражение – это еще не все на свете и что его могут любить не потому, что он император, а ради него самого. Или ему это только так казалось?..» Вот такой отрывок. Издательство «Мысль», 1987 г. С.463. Ты, уж прости, но я – историк и просто так цитировать, без ссылки на выходные данные, не умею. Привычка – вторая натура... Увы, все хорошее часто быстро кончается. Да и замок этот сегодня ты уже не найдешь – союзники разбомбили в 1944 году. А место это теперь называется Каменец-Сусский.
Тут историк осмелился взглянуть на сидящую рядом женщину...
Наташа все это время внимательно слушала своего кавалера и смотрела на него с явным выражением симпатии в глазах. Она в очередной раз была очарована эрудицией историка. Но сейчас, после рассказа, поймав на себе его взгляд, женщина заметно покраснела и чтобы как-то отвлечь мужчину от внезапно проступившей краски смущения на ее лице, постаралась вернуться к роману, который писал ее любимый.
- А ты уже написал про их жизнь в Финкенштейне, а, историк?
- Написал, Ташенька...
- Так давай его сюда скорей! Я просто сгораю от нетерпения узнать, что там было у них дальше...



«Глава 2:  Апрель – середина июня 1807 года:
идиллия в Финкенштейне.


После Эйлау, битвы тяжелой и кровавой, французская армия наконец-то расположилась на “зимние квартиры”. Отдохнуть решил и ее главнокомандующий. С 1 апреля 1807 года Наполеон со своим штабом расположился в прелестном прусском замке Финкенштейн, куда не замедлил вызвать свою “польскую супругу”. Так что уже к концу того же апреля Марыся смогла броситься в объятия к своему царственному возлюбленному.
В войне наступила неизбежная передышка, противники набирались сил для новой схватки, Жозефина была далеко. Почему бы ему не отдохнуть от ратных трудов? Разве он это не заслужил?
В апартаментах, которые еще полгода назад занимали прусские короли, для Бонапарта быстренько создали привычную для него обстановку. У большого окна поместился огромный стол, затянутый зеленым сукном и постоянно заваленный разного рода планами, отчетами, сводками, сообщениями и пр. и пр. На стене напротив стола была развешана подробная карта Европы. Чуть поодаль от того же стола слуги поставили железную походную кровать Бонапарта, однако, к ней была придвинута другая – двуспальная, из мореного дуба, красивая и роскошная – настоящее супружеское ложе.
К этой большой комнате, которая служила императору одновременно и спальней и кабинетом, примыкала другая, вся обстановка которой говорила о том, что здесь жила женщина... И очень часто император почему-то просыпался именно в той комнате, которая была предназначена для женщины. Но и женщина тоже не раз оказывалась на ложе рядом с походной солдатской кроватью...

* * *

- Мари, перестань, ты меня задушишь, - сидящий за столом мужчина средних лет, одетый в мундир полковника гвардейских егерей, вот уже несколько раз пытался  поверх обнимавших его ручек и прекрасного вздымающегося бюста прочитать сводку донесений, подробно сообщавших о маршрутах движения русских. На коленях у мужчины примостилась белокожая молодая женщина со светлыми густыми локонами волос, распущенными по плечам.  Женщина сидела вполне удобно, положив одну руку на левый эполет, а свою прелестную головку положив на правый. В принципе, Марыся не могла пожаловаться на судьбу: почти всю ночь напролет они прозанимались любовью, так что теперь есть надежда, что она, наконец-то забеременеет...
Потом он на все утро уперся к себе в кабинет диктовать сотни писем, подписывать приказы, перекалывать сотни булавок на картах... Прошло часа три, Марыся читала какой-то старый роман, но потом ей стало скучно...  Подкравшись к двери его кабинета, женщина вся обратилась в слух. Конечно, она не могла ворваться к нему, когда он был действительно занят работой, но что если удастся улучить момент, когда он решит встать, чтобы немного размяться, отдохнуть. Сейчас Бонапарт что-то раздраженно выговаривал одному из своих адъютантов. Марыся продолжала внимательно слушать, хотя толстые дубовые двери очень хорошо скрывали от постороннего уха все, что происходило за стенами императорских покоев. Наконец послышалось звяканье шпор, а потом звук резко отодвигаемого стула... Марыська решилась и тихонько отворила дверь... Бонапарт, однако, продолжал сидеть за столом. Метнув на нее пронзительный взгляд, он, казалось, хотел было сказать что-то резкое, но потом... улыбнулся.
- Мари, я занят...
- А я соскучилась...
Их любовное препирательство закончилось тем, что женщина забралась к императору на колени, пообещав при этом, что ни в коем случае не будет ему мешать работать. Несколько раз она вполне успешно поймала губы своего любовника, и теперь, смеясь, пыталась это сделать в очередной раз, в то время как Наполеон вот уже полчаса тщился прочитать какую-то особенно нудную депешу. Это тем более было странным, поскольку, как правило, на чтение каждого документа у него уходило от 2-х до 5-ти секунд не более.
Наконец Наполеон отвлекся от чтения и посмотрел на сидящую у него на коленях даму, изо всех сил стараясь казаться строгим:
- Мари, ты мне мешаешь читать документы...
- А я соскучилась... - склонив на бок белокурую головку, женщина кокетливо посмотрела на Наполеона и снова попыталась его поцеловать.
- Ну все, хватит! Мне это надоело! - казалось бы с досады закричал мужчина, но потом бережно поднял на руки сидящую у него на коленях красавицу и понес ее к дверям:
- Куда пойдем - к тебе или ко мне?
- Куда хочешь, мне все равно лишь бы быть с тобой...
Бонапарт потащил свою добычу к походной кровати, рядом с которой располагалась роскошное ложе под балдахином...
Примерно через два часа в дверь кабинета тихонько постучал Констан и сообщил о прибытии делегации турецких послов.
- Пускай ждут, - ответил Наполеон, продолжая целовать лежавшую рядом блондинку...

* * *


Любовники, поначалу во всяком случае, старались хоть как-то хранить тайну своих отношений. Марыся официально “жила” в своей комнатке рядом с кабинетом Наполеона, но на деле эта комната нужна была ей, чтобы вовремя туда улизнуть при появлении постороннего лица. До поры до времени эта своеобразная игра в конспирацию им удавалась и даже забавляла обоих.


Глава 3: Идиллия в замке Финкенштейн (Продолжение)


Как счастливые любовники  ни старались сохранить тайну своих отношений, но шила в мешке не утаишь. Однажды Бертье, получивший ценные сведения о дислокации русских в Пруссии, немедленно помчался докладывать о них Бонапарту. Было это ближе к середине мая. В спешке, окрыленный осознанием важности добытых им сведений, начальник штаба императорской армии влетел в кабинет к своему шефу даже без стука!
- Сир, русские двинулись на восток, их дивизии сейчас занимают территорию возле деревни Фридланд! - сообщив, эти, бесспорно важные сведения, Бертье не смог удержаться от улыбки. На большой кровати, той самой, что была придвинута к походной кровати императора, Наполеон находился не один (он как раз в это время завтракал) - рядом с его лобастой головой на приподнятых подушках покоилась очаровательная белокурая женская головка. Бертье едва успел рассмотреть голубые глаза, ослепительно белую кожу плеча, с которого соскользнула бретелька ночной сорочки, как женщина, тихо ойкнув, скользнула в соседнюю комнату, примыкавшую к императорской.
В ответ на это несомненно важное донесение начальника штаба раздался раздраженный вопль императора:
- Бертье, черт бы вас побрал!!! Почему без доклада?
Александр-Луи застыл на месте как вкопанный, от страха будучи не в силах произнести ни слова, боясь даже лишний раз вздохнуть. С тех пор, что бы ни случилось, Бертье зарекся входить к своему начальнику без вызова или предварительного доклада через императорского секретаря.
Однако Бертье был Марысе чужим человеком. Гораздо больше женщину беспокоил разрыв с самым дорогим после сына существом - родным братом Павлом-Теодором Лончиньским, ротмистром польской кавалерии, служившем, как многие тысячи других поляков, Наполеоновским орлам.
«Польскую супругу» императора, графиню Валевскую, знали в армии Наполеона многие офицеры гвардии, а также генералы и маршалы. И уж конечно ее должны были знать практически все старшие чины польского кавалерийского корпуса, расквартированного здесь же в лагере французской армии и храбро сражавшегося под знаменами Бонапарта вот уже больше десяти лет. Сам командующий польскими силами в армии Наполеона генерал Й. Понятовский, был не только добрым знакомым графини, но и одним из главных поверенных их романа с императором. В целом, Марыся могла заметить, что польские генералы и полковники смотрят на нее с нескрываемым восторгом и уважением, а некоторые даже отдают ей воинскую честь. Как же! Своя родная, соотечественница и так запала в душу повелителя Европы! Было чем гордиться. И только один поляк, ее родной брат  Павел-Теодор, ротмистр Лончиньский, искренне переживал из-за самого факта превращения любимой сестры Марыси в любовницу французского императора. Графиня Валевская с удовольствием променяла бы все преклонение, которым она пользовалась среди высшего польского офицерства и дворянства на уважение и понимание со стороны этого ротмистра.
Павел-Теодор не сразу узнал о “проступке” Марыси. Сначала его обыкновенного ротмистра, каких в польском легионе были тысячи, огорошили совершенно неожиданным, им никак незаслуженным, но очень почетным назначением. Он получил должность адъютанта в штабе самого Бертье и полковничьи эполеты! Ротмистр Лончиньский никак не мог уразуметь, каким образом  ему удалось взлететь на такие воистину заоблачные высоты!? Ведь для этого надо было преодолеть сразу несколько ступеней в военно-служебной иерархии! Пока один из его сослуживцев, известный бретер и ловелас, поручик Точинский, не раскрыл ему глаза на ситуацию, бросив ротмистру в запале какого-то спора, что он, мол, “брат императорской подстилки”. Лончиньский влепил обидчику звонкую пощечину, тут же на месте состоялась жестокая дуэль на саблях, и ротмистр насмерть зарубил своего оскорбителя.
И... совершенно не был наказан за свой поступок, несмотря на строгий приказ запрещающий дуэли. Когда его пришел арестовывать конвой во главе с офицером, дежурившим на гауптвахте, Теодор-Павел был уверен, что если он не будет немедленно повешан, то уж разжалован в солдаты непременно.
Офицер строго осмотрел помещение офицерского собрания.
- Господа, кто здесь будет ротмистр Лончиньский?
- Я...
- Вы арестованы. Будьте любезны сдать вашу саблю и следовать за мной.
Но не успел караульный офицер произнести эти последние слова, как к нему буквально подлетел, случайно оказавшийся здесь их полковой командир и громко зашептал офицеру на ухо, так, что дуэлянт смог расслышать:
- Это же Лончиньский, родной брат самой... - Тут последовал весьма многозначительный кивок полковника головой к потолку, знак, который объяснял все гораздо лучше слов. И офицер все сразу понял.
- Караул! Кругом! Шагом марш из комнаты вон!
Недоумения новоиспеченного полковника после этого случая только прибавилось. Но скоро всему пришло разъяснение. Став полковником Генерального Штаба Бертье, Лончиньский имел в своих обязанностях периодически доставлять почту из Парижа в руки самому императору. И вот однажды, курсируя с несколькими пакетами такой почты, Павел-Теодор явился в штаб-квартиру императора и, доложив о себе камердинеру Констану, приготовился уже было терпеливо ждать, как вдруг услышал заливистый смех молодой женщины, который смутно напомнил ему детство, Ловичи-Кернози и любимую сестру. Полковник подумал, что у него галлюцинации, что было, в сущности, не удивительно, ведь он последние сутки почти полностью провел в дороге, лишь изредка меняя на станциях лошадей. И надо же было такому почудиться!? Смех Марыси! И где?! В покоях самого императора! Бред, да и только. Однако, когда тот же смех повторился снова, а потом еще раз, полковник Лончиньский вдруг вспомнил свою дуэль с Точинским и внутри у него что-то оборвалось. От дурного предчувствия, которому так не хотелось верить несчастного поляка бросало то в жар, то в холод, пока его тягостные переживания не были прерваны объявлением Констана о том, что император ждет курьерскую почту из Парижа и он может войти.
Теодор-Павел шагнул в императорские покои и в глазах его  потемнело, он едва устоял на ногах. На диване, обтянутом зеленым бархатом сидел сам император в своем традиционном мундире полковника гвардейских егерей, а вот на коленях у него сидела... да-да, сомнений быть не могло! На коленях у повелителя Европы сидела его родная сестра Марыся, да не просто сидела, а ее нежная белая ручка, обвив шею Наполеона, покоилась на его плече и перебирала бахрому эполета. Наполеон что-то шептал женщине на ушко, а та каждый раз звонко смеялась.
Крепясь из последних сил, полковник Лончиньский доложил императору о своем приходе. Тотчас женщина, сидевшая на коленях у императора, вскочила и упорхнула в соседнюю комнату, император же посмотрел на вошедшего с явным неудовольствием.
- Ну, кого еще там черти носят!?
- Сир, разрешите доложить, - с трудом от волнения выговаривая необходимые слова, вымолвил Теодор-Павел, - срочная почта из Парижа!
- А, ну так сразу бы и сказал. Давай сюда. Ты кто такой?
- Полковник Генштаба Вашего императорского величества полковник Теодор-Павел Лончиньский, Ваше величество! - отчеканил поляк и тут же замер, прижав руки к бокам.
- Лончиньский? Ты не родственник случайно графини Валевской, урожденной Лончиньской?
Полковник помедлил с ответом чуть больше положенного. Чувствуя, как краска неимоверного, жгучего стыда заливает все его лицо, он ответил:
- Это моя родная сестра, сир...
- Родная сестра, говоришь... Так-так. - Бонапарт улыбнулся чему-то своему, а Теодору-Павлу от этой царственной улыбки, хотя та вовсе не была сколько-нибудь скабрезной, захотелось вообще провалиться под землю... Однако Наполеон, казалось, вовсе забыл о присутствии в кабинете постороннего. Он стоял возле огромного стола, заваленного различного рода картами, донесениями, сводками, пакетами и думал о чем-то своем, барабаня пальцами по столешнице. Так продолжалось добрых несколько минут.
Лончиньский даже позволил себе тихонько кашлянуть, дабы напомнить императору о своем присутствии.
- А... Ты еще здесь. Можешь идти.
Спустя неделю после той злосчастной встречи в императорских апартаментах, Теодор-Павел, случайно встретив свою любимую Марысю в огромном французском лагере, вместо приветствия дал ей пощечину, заявив, что у него больше нет сестры.

* * *

На какое-то, путь очень краткое время, властелин Европы забыл о разбитых пруссаках и “кайзерликах”, забыл о недобитых русских, забыл о необходимости решать судьбы освобожденных немецких земель, забыл о своих сумасбродных планах похода в Индию. Они с Марысей гуляли в тенистых аллеях парка, разбитого близ замка, катались верхом, а если погода не позволяла - то играли в карты, а то и просто болтали. Бонапарт, например, очень любил слушать различные сплетни из жизни высшего Варшавского света.
Марыся, несмотря на очень быстро возникшую между ними интимную связь, поначалу побаивалась своего венценосного любовника. Однако со временем ее страх совсем прошел. Ибо Наполеон открылся ей с другой, человеческой стороны. Он оказался очень галантным, предупредительным кавалером. Например когда они обедали Наполеон подкладывал ей самые изысканные блюда и самые лучшие куски и неизменно следил за тем, чтобы в ее бокале всегда было вино.


Глава 4: Птичка желает вырваться на волю.


Семейная жизнь в Финкенштейне тем временем текла своим чередом. В одно прекрасное утро Марысе надоело жить затворницей. Она решила нет, не сбежать, ведь заточение ее было добровольным, а просто на время выбраться из этой своей «золотой клетки». Ее приуготовления заметила вездесущая служанка.
- Мадам, но ведь император не велел вам покидать замок во избежание лишних слухов, разговоров...
Марыся некоторое время молча смотрела на служанку. «Интересно, кто подослал ее за мной шипионить? Талейран? Жозефина? А может быть ОН сам...? С него станется...»
- А я все равно поеду. Велите запрягать Касатика. Поеду верхом, здесь недалеко.
- Как госпоже будет угодно.
Через полчаса, одетая в мужской костюм для верховой езды и похожая в нем на стройного красивого мальчика-пажа, Марыся верхом на Касатике выехала из замка Финкенштейн и направила коня в сторону лагеря французской армии, который располагался в живописной речной долине. Скакать надо было еще примерно с полмили, и Марыся отпустила поводья, позволив коню бежать свободной рысью. Стояла середина мая, и все вокруг цвело.
Вскоре Марыся разглядела дымы походных кухонь, а подъехав ближе, смогла увидеть нескончаемое море растянутых на многие мили вдаль палаток и орлы императорских штандартов, возвышающихся над палатками.
Марыся принялась вглядываться в появлявшиеся в различных местах лагерные костры, как и в штандарты и орлы воинских частей. Вот-вот должны были появиться первые гвардейские караулы, а значит предстоят занудные объяснения. Ну что ж, молодая женщина была готова уже на все, лишь бы избавиться от томящего душу одиночества в четырех стенах и лишь бы быть с Ним. Она только надеялась, что знание пароля в конце концов облегчит ей путешествие по лагерю Финкенштейна.
В прогнозах Марыся не ошиблась. Не успела она проехать и двести метров, как ее остановил конный патруль из гвардейских драгун – каски с конскими хвостами, у седла короткие карабины, в руках обнаженные палаши.
- Пароль? - строго спросил один из конных, заступая своим мощным конем дорогу Марысе. Ее Касатик казался щупленьким жеребенком рядом с гигантским конем драгуна.
- Диана! - задорно и смело выкрикнула Марыся, тряхнув головой и разметав при этом свои светлые кудри. Она сразу решила ни перед чем не пасовать и ничего не бояться, тем более, что лагерные дороги ей были, в принципе, уже хорошо знакомы. Она не раз уже ездила тут и с Ним вдвоем и с подругами вместе с ним. Однако она впервые ехала сюда одна.
Конный, услыхав верный пароль, который вообще-то могли знать только люди, часто посещающие лагерь, стал внимательней рассматривать Марысю. В мужском костюме для верховой езды, который она на себя надела, чтобы легче было передвигаться верхом, конечно, мог выдать ее за стройного светловолосого и очень миленького юношу, но только для тех, кто не знал “польскую супругу” в лицо. Гвардеец еще некоторое время всматривался в лицо Марыси, словно что-то вспоминая. Неизвестно, сколько бы еще времени эта проверка продлилась, но тут к гвардейцу подъехал офицер, видимо, начальник караула.
- Что здесь происходит, Жан, - спросил офицер не совсем довольным тоном.
- Да, вот, господин капитан, пароль назвали верный, но я что-то никак в толк не возьму, то ли это парень, то ли...
Офицер внимательно посмотрел на Марысю, вдруг глаза его округлились от удивления, а уже в следующий миг, бравый лейнтенант стремительно отдал Марысе честь и лихо гаркнул:
- Милости просим, госпожа! Извините за доставленное неудобство!
Графиня шагом проследовала дальше вглубь лагеря. За спиной она явственно слышала, как офицер распекает своего гвардейца:
- Болван! Башка твоя неотесанная! Ты, что “польскую жену” не узнал?
Марыся не спеша ехала шагом, обозревая огромный лагерь частей Великой Армии. Еще через триста метров ее снова остановил очередной гвардейский патруль. Однако на этот раз офицер, едва взглянув на нее, тут же велел своим людям ее пропустить, а потом вытянулся в седле и лихо отсалютовал Марысе своей шпагой. И опять за своей спиной графиня услышала взволнованный шепоток: «Это же польская жена, польская супруга!»
А лагерь жил своей жизнью. Французская речь перемежалась с польской и немецкой, солдаты приводили в порядок амуницию, кавалеристы чистили коней, артиллеристы – орудия. Ароматные запахи полевых кухонь перебивались запахом конского навоза и вонью от сточных канав.  Кругом стоял шум и гвалт, поднимаемый многими сотнями военных, занятых своим привычным делом – подготовкой к войне.
Марыся двигалась дальше, всякий раз озираясь по сторонам. Главное - найти Его. А здесь, в этом лагере Его армии очень нехитро было и заблудиться. Кого тут только не было! Вот располагался на постой линейный пехотный полк, слышны были добродушная ругань солдат, да зычные распоряжения офицеров. Спустя несколько минут молодая всадница вынуждена была уступить дорогу эскадрону конной артиллерии. Тягловые лошади, запряженные в три пары цугом, тащили полевые пушки, подгоняемые кнутами верховых. Не успела Марыся проехать еще пару сотен метров, как услышала свою родную речь - это строился на поверку полк польских улан. Его командир, полковник Ян Козетульский, завидев проезжающую всадницу и сразу, конечно, узнав ее, громко закричал, вздевая саблю кверху:
- Приветствуем, госпожу графиню!
Ответом ему был громкий хор бравых улан:
- Приветствуем!!!
Марыся весело и беззаботно помахала им рукой и поехала дальше, мимо многих прочих полков, батарей и эскадронов.
Но вот уже впереди виднеется “дворец” - то есть огромная палатка, охраняемая гвардейским караулом со всех сторон. Здесь стоят двойным кордоном пешие и конные гренадеры. Обращенные спиной к палатке, они следят за всем подозрительным  вокруг и призваны бдительно охранять ЕГО сон и покой! Сердце женщины начинает тревожно биться: господи, ведь где-то тут, очень близко уже должен быть ОН!
Обстановка здесь явно отличалась от всего, что молодая дама видела в этом лагере до сих пор. Прежде всего, здесь было гораздо тише, и располагались исключительно гвардейские части. И тут Марыся слышала повсеместно направленные на свою персону почтительные, хотя и не всегда очень приличные реплики: «Смотри-ка ты, польская супруга собственной персоной», «глянь-ка, сама к Папе пожаловала, ишь краля какая», «нишкни! Что ж он не мужик что ли?» и все в том же духе... Некоторые реплики заставили Марысю сильно покраснеть. Но она продолжала свой путь. Раз показался дворец” с усиленной гвардейской охраной - значит уже недалеко. Скоро она увидит Его. Сердце Марыси снова забилось сильнее.
Наконец, то тут то там начинают мелькать синие, расшитые золотом мундиры генералов и маршалов. Значит, она приближается к святая святых! Женщине с трудом удается унять дрожь в руках.
Вот она въехала на просторную, светлую лужайку, где стоит уже почти мертвая тишина. Марыся подъехала ближе, до стола оставалось каких-то полтора десятка метров. Картина, открывшаяся перед ней вызывала уважение, по крайней мере, своей экзотичностью. Возле палатки императора раскинулся большой стол, застланный картой, словно скатертью. А вокруг стола столпились почти все звезды наполеоновского генералитета. Вот разодетый в пух и прах король Неаполитанский, шурин императора. Сейчас Мюрат стоял опираясь на эфес богато украшенной сабли, небрежно отставив одну ногу  в сторону. Рядом с неаполитанским королем командующий всей гвардией Бессьер в роскошной высокой меховой шапке гвардейца. Тут же “Рыжий” - маршал Мишель Ней, спасший своей атакой практически всю армию Бонапарта  в последней битве при Эйлау. Здесь и Александр-Луи Бертье, он же князь Невшательский, незаменимый начальник императорского штаба. Их настолько часто видят вместе, что солдаты прозвали Бертье “супругой императора”. В этом немного стыдно признаться, но и сама Марыся порой начинает уже ревновать ЕГО к этому неказистому человеку, настолько часто их видят вместе, особенно во время планирования больших операций. Здесь же и знаменитый рубака Ланн, чья дерзкая фраза: “Тот гусар, кто жив в 30 лет – не гусар!” Не хватало, наверное, только умнейшего из маршалов – Даву, но ведь он был занят обороной Гамбурга.
Марыся спешилась и снова осторожно обвела глазами стол. Женщина  заметила, что маршалы столпились только вокруг одной его половины, тогда как другая пустует. Женщина приглядывается внимательнее, ее сердце готово выпрыгнуть из груди. Неужели его нет?! Тогда перед кем же Бертье бубнит свой монотонный доклад. Женщина потихоньку пробралась вперед и тут же замерла, как вкопанная: прямо напротив нее, за противоположным концом стола сидит ОН, а вокруг на несколько метров – ни души. Почтительное мертвое пространство. Но Бонапарт ее не видит, он сидит, сжав голову руками. На нем обычный мундир полковника егерей, так отличающийся своей простотой от блистающих золотом и пурпуром маршальских мундиров. Марыся, дрожа от волнения всем телом – ведь он не разрешал ей здесь появляться одной – еще чуть-чуть подвинулась вперед, в самый уже «ближний круг» и встала между Ланном и Неем. Графиня тут же смиренно сделала вид, что слушает занудную речь Бертье. Однако было уже поздно. Ее заметили! Мюрат, первым увидев Марысю, конечно, мгновенно ее узнал и плутовски ей подмигнул. Вот он уже толкнул в бок, стоящего рядом с ним Ланна, тот хмыкнул в кулак, однако, то ли по неосторожности, то ли умышленно, сделал это достаточно громко, чтобы прервать речь Бертье. Начальник штаба оторвался от своих бумаг и внимательно посмотрел  на маршалов, сначала на Ланна, потом на Мюрата, в то время, как последний, улыбаясь, молча кивнул головой на Марысю. У Бертье при виде Марыси глаза медленно лезут на лоб, он медленно, очень медленно переводит взгляд с лица молодой дамы на склоненного над столом хозяина. И только теперь Бонапарт, услышав, что Бертье прервал свой доклад, удивленно поднял голову:
- В чем дело, Бертье? Почему вы вдруг замолчали? Неужели забыли что-то?
Такого в принципе не могло быть, и Наполеон это знал, лучше, чем кто-либо другой в его армии. Его начальник штаба не забывал ничего и никогда! Он наизусть помнил приказы, отданные им, Наполеоном, две, а то и три недели назад. Между тем, маршалы почтительно-подобострастно хмыкнули шутке императора, а Бертье промолчал, опустив голову и медленно наливаясь краской.
- Продолжайте, Бертье, я вас внимательно слушаю!
Бертье тяжело вздохнул и, кажется, на что-то, наконец, решился:
- Сир, прошу прощения, но здесь посторонние...
- Что?! Кто смел впустить? Какие посторонние?! - Бонапарт мгновенно вскочил на ноги. - Что вы такое несете, Бертье, какие... – Наполеон был явно рассержен, его серо-стальные глаза буравили лица маршалов, но те, хотя по традиции и избегали его пронизывающего взгляда, однако, сейчас при этом несколько смущенно улыбались. Открыто ухмыляться и при этом не опускать глаз долу осмеливался только его шурин, Мюрат. Властелин Европы поначалу удивился явной несвоевременности этой улыбки, но тут его взгляд наткнулся на стоящую между маршалами Марысю.
Взгляд императора заметно просветлел, а Марыся, собрав все свое мужество, посмотрела на него и улыбнулась, изящно склонив на бок свою прелестную головку.
- Мари?! Что ты тут делаешь? Какого... - готовящееся вырваться ругательство застряло в его устах. - Ладно, подожди меня в моей палатке. Я скоро освобожусь... Может быть...
Теперь уже делать нечего... Марыся гордо и молча проплыла в палатку императора, стоящий у входа гвардеец услужливо открыл перед “польской супругой” её полог.
- Продолжайте, Бертье, я вас внимательно слушаю, - услышала Марыся за спиной ЕГО голос. - Господа, я, кажется, не давал разрешения на разговоры!... Мгновенье спустя над столом снова воцаряется тишина, слышен только монотонно бубнящий голос начальника императорского штаба.
ОН освободился только через добрых полтора часа. Марыся думала, что уже уснет. Зато в палатку Наполеон влетел, как метеор:
- Мари, черт возьми, я же просил тебя одной сюда не приезжать! И еще я просил поменьше мозолить людям глаза... Императрица...
- Плевать я хотела на твою императрицу! - решительно перебила Марыся Бонапарта, хотя у самой при этом сердце так и зашлось от страха. - А ты вот попробуй сам посиди один в четырех стенах? Попробуй посиди один в то время, когда твой... - тут женщина запнулась, будто подыскивая подходящее слово, и почему-то покраснела. Наполеон испытующе и в то же время как-то снисходительно ласково смотрел на свою любовницу.
- Ну в общем, я соскучилась и решила тебя навестить. - И тут, что-то вспомнив, Марыся продолжала уже более уверенней: - А кроме того, не ты ли обещал показать мне “парад конной гвардии в полевых условиях”!?
Бонапарт, казалось, был смущен последними словами молодой женщины:
- Что, ты действительно хочешь видеть парад моей конной гвардии? - Глаза Наполеона загорелись радостным блеском, ведь Жозефина никогда сама не выражала ему подобного желания! Она всегда только уступала его просьбам. А тут женщина сама просит показать ей парад гвардии! Бонапарт явно был польщен и тронут. А следующие слова “польской супруги” вообще его “добили” и практически поставили “на колени” перед ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВОМ ЖЕНЩИНОЙ.
- Конечно хочу увидеть, особенно если этим парадом будешь командовать лично ты, - загадочно промолвила Марыся, опять склонив чудную головку набок и кокетливо улыбаясь своему царственному возлюбленному.
Подойдя к Марысе, Наполеон взял ее руки в свои, а серо-стальные глаза как будто пронизали всю душу женщины насквозь. Трепеща, та потянулась к нему губами. Влюбленные на миг замерли. Бонапарт первым убрал свои губы.
- Ладно, только имей в виду до места проведения парада надо будет изрядно проскакать верхом. Ты сможешь?
В глазах влюбленной женщины снова появляется задорный блеск:
- Еще посмотрим, кто кого обгонит! В каком направлении ехать, сир? - Марыся снова кокетливо улыбнулась своему ухажеру и сделала шутливый реверанс...
- Все время прямо, госпожа, - Бонапарт, казалось, принял ее игру.
- А раз так - догоняйте, сир!
Обойдя своего любимого стороной, Марыся стремительно выскочила из палатки императора и побежала к своему Касатику. Бонапарт вышел вслед за ней и небрежно махнул рукой дежурному адъютанту:
- Мою лошадь... – И тут же обратился к начальнику гвардии:
- Бессьер, через два часа парад конной гвардии на улице Маренго. Будьте добры распорядиться обо всем необходимом. Я сам буду командовать гвардией.
- Слушаю, сир. Как вам будет угодно.
Тем временем, к императору подвели его белую кобылу и он, взобравшись в седло, медленно поехал за удаляющейся неспешной рысью амазонкой.
- Эй, догоняйте!
Бонапарту удалось довольно быстро догнать свою прекрасную спутницу.
- Полегче, Мари, не надо так быстро. Дорога неровная, лошадь может споткнуться или понести...
Между тем, женщина у которой от близости любимого в груди опять творилось черт знает что, пустила своего коня вперед быстрой рысью. Властелин Европы явно начал отставать.
- Осторожнее, Мари, прошу тебя!
Но душа влюбленной женщины буквально пела от счастья. Не переводя своего коня в галопа, графиня Валевская легко перемахнула с ним через попавшийся на пути плетеный забор. Однако вскоре конь Марыси захромал, а потом вдруг пал на обе передние ноги. Женщина не смогла удержаться в седле и со стоном упала в траву, благо что та была достаточно высокой, чтобы смягчить удар от падения.
Марыся лежала на спине, закрыв глаза, голова слегка кружилась, попробовала пошевелить ногами, руками - все было цело, хотя правая нога отозвалась неприятными болезненными ощущениями. Марыся медленно открыла глаза. Первое, что она увидела, было бледное лицо с упавшей на огромный лоб челкой и позолоченную бахрому эполет, свисающую с зеленого мундира.
- Мари, Мари, что с тобой? Ты сильно ушиблась? Что с тобой, моя сладостная голубка? - вне себя от волнения шептал Наполеон, осторожно обнимая лежащую на траве женщину.
Женщина, однако, едва приоткрыв глаза, снова их закрыла.
- Мари, Мари, ты меня слышишь? - Заметив, что упавшая женщина дышит ровно, Бонапарт стал шевелить ее более активно.
Марыся вновь приоткрыла глаза.  Столь явно выраженное обеспокоенное внимание того, кому она еще в ранней юности поклялась стать женой и родить детей, было ей весьма приятно.
- Мари, я же просил тебя быть осторожней. Почему ты меня не послушала?
- Помогите мне встать, сир, я, кажется, немного ушибла ногу.
Бонапарт протянул руку, чтобы помочь своей даме подняться, но та вместо того, чтобы это сделать, наоборот, резко потянула его на себя, а потом сама нашла его губы...
Уже давно царствовал в природе май, и земля была достаточно теплой и даже по-летнему ласковой...

* * *

На огромном лугу в ожидании специального сигнала для начала церемониального марша выстроились несколько батальонов гвардейских гренадер, эскадрон гвардейской конной артиллерии и два эскадрона конных егерей Старой гвардии.
Вдруг на луг тихо въехала белая кобыла бережно неся на себе двух всадников: странного человека с большой лобастой головой, одетого в серое пальто. Пальто это было расстегнуто и открывало мундир полковника гвардейских егерей Его Императорского Величества. Перед мужчиной, доверчиво прижавшись к нему всем телом и старательно обнимая его сидела, одетая почему-то в мужской костюм для верховой езды очаровательная голубоглазая блондинка. Дама старательно обнимала военного и тихо шептала ему на ухо: “никому, никому не отдам! Мой, только мой!” Также тихо Бонапарт отвечал своей любимой:
- Мари, ты меня щекочешь, на нас смотрят люди, и мы сейчас оба с тобой упадем. Это то, чего мне не хватало - упасть с лошади на глазах у своей гвардии. И хватит меня обнимать, на нас все смотрят...
- Ну и пусть смотрят... Хочу тебя обнимать и буду! Ты мой, мой, мой!...
- Мари...
Тут они въехали в видимое пространство луга, и слова Наполеона потонули в мощных приветственных криках: “Да здравствует император! Да здравствует “польская супруга”!
Бонапарт, действуя ласково и предупредительно, помог Марысе сойти с коня, хотя к ним тут же подбежали несколько гвардейцев, надеясь чем-то помочь.
А потом состоялся этот самый обещанный Бонапартом парад конной гвардии, который постепенно обратился в парад всех гвардейских частей, расквартированных в лагере. На импровизированной трибуне собралось много публики, были здесь и многие польские красавицы, присмотревшие себе любовников среди высшего и старшего офицерства Великой Армии. Особенно Марысю беспокоила Анетка Потоцкая, которая тоже пыталась строить глазки ЕМУ. Впрочем, у Анетки, кажется, уже намечался серьезный роман с князем Понятовским...
Парад был действительно прекрасен. Впереди всех частей выступала рота гвардейских музыкантов во главе с тамбурмажором. Рота играла один за другим самые любимые в Великой армии марши: “Обожаемые мною егеря”, “Марш старой гвардии” и др. За ротой музыкантов, одной рукой отмахивая ритм, другой придерживая приклады ружей с примкнутыми штыками, прошел целый полк пеших гвардейских гренадер в высоких медвежьих шапках. А вот за ними... - Марыся смотрела  во все глаза на парад, но тут смущенно отвела взор, ибо тотчас вслед за полком гвардейской пехоты на белом коне ехал ОН сам. Сейчас Наполеон медленным шагом ехал впереди эскадрона конных гренадер, которыми командовали маршалы Мюрат и Бессьер. Марыся отвернулась, снедаемая противоречивыми чувствами. Ей очень хотелось, чтобы ОН ее увидел, увидел, какими она влюбленными глазами на НЕГО смотрит. И, вместе с тем, молодая женщина стеснялась прилюдно обнаружить свои чувства. А тут еще сам Бонапарт, проезжая перед трибуной, вдруг бросил в ее сторону букет прекрасных алых и белых роз. А потом, заметив, что женщина смущенная смотрит на него из окна, отдал ей честь! Марыся едва успела поймать букет, а потом заметила, как властелин Европы отдал ей, в сущности, обыкновенной женщине честь! Тут уж графиня Валевская совсем зарделась, и сама стала красная, как роза.
Через три дня после “парада гвардии в полевых условиях”, у Марыси начались обильные кровотечения, и она выкинула. Должен был быть мальчик. Женщина очень тяжело восприняла свою потерю, но Наполеону о случившемся решила не говорить. Однако от его личного врача, доктора Корвисара, временно пользовавшего Марысю, скрыть что-либо было невозможно. После осмотра Корвисар еще долго смотрел на молодую красивую блондинку поверх дужек своих смешных очков. Марысе в этом взгляде явно виделось осуждение. Молчание грозило затянуться, и тогда мадам Валевская решила задать самый главный для нее вопрос.
- Скажите, доктор, я смогу еще иметь детей? – с замиранием сердца спросила она.
- Полагаю, что сможете, мадам. Только при условии, что вы перестанете столь активно заниматься верховой ездой, а тем более падать с лошадей!..»


Глава 5: Тильзит. Июль 1807 года.


Тем же летом 1807 года случилось событие, напрямую имеющее отношение как к связи Марыси и Наполеона, так и к последующей истории многострадальной Польши.
Надобно отметить, что одним из условий Тильзитского мира стало формирование так называемого герцогства Варшавского из польских территорий, отошедших во время разделов Речи Посполитой к Пруссии. Герцогство являлось протекторатом наполеоновской Франции под эгидой саксонского короля и просуществовало до 1813 г., когда оно было завоёвано войсками Шестой антинаполеоновской коалиции.

* * *

…Наполеон ворвался в свой императорский шатер и бросил треуголку на пол, устланный дорогим персидским ковром. Туда же полетели перчатки. Марыся, улыбнувшись, подняла треуголку и перчатки и заботливо положила на стоявший неподалеку стул.
Властелин Европы находился в явном возбуждении; быстрыми, нервными шагами, заложив одну руку в отворот жилета, он начал мерять широкое пространство под полевым шатром. Марыся с любопытством следила за своим венценосным возлюбленным, терпеливо ожидая, когда он начнет говорить, и, наконец, дождалась.
- Ты не представляешь, какая это победа! Никогда еще Франция со времен Людовика XIV (надобно отметить, что Бонапарт всегда сравнивал себя именно с этим королем) не стояла так высоко в Европе! Я добился этого! Я!
- Наполеоне, - осмелилась прервать поток нарцисского славословия женщина, - скажи теперь, пожалуйста, чего ты добился?
- Ну как же! Как ты не понимаешь?! – Бонапарт снова быстрыми шагами забегал по шатру. Марыся улыбаясь, следила за ним. Причем, в женской улыбке очень зримо проглядывало что-то материнское. – Пруссия повержена в прах! Она потеряла половину своей территории! Это месть за Росбах! На месте этих земель я создаю сразу два конгломерата – Вестфальское королевство и ...и, кстати, Мари, я создаю герцогство Варшавское! В него войдут все ваши земли, отнятые Пруссией во время разделов Польши. – Наполеон посмотрел на свою возлюбленную с видом некоего снисходительного благородства, явно ожидая со стороны женщины восторженного восхищения. Каково же было его удивление, когда вместо радостных восторгов он услышал слова, произнесенные почти ледяным тоном оскорбленной гордости.
Марыся резко встала со своего стула, отложила в сторону французский роман, который читала в ожидании возвращения императора:
- Сир! Осмелюсь заметить Вашему Величеству, - тут белокурая красавица сделала полуиздевательский книксен, что в Польше всегда был король! Польша всегда была королевством! Почему нас все так унижают? – Тут Марыся выпрямилась и бесстрашно посмотрела прямо в глаза грозного повелителя.
Наполеон поначалу даже потерял дар речи. С полминуты он стоял и смотрел на Марысю своим пронзительными серыми глазами, а женщина смотрела ему в глаза, изо всех сил стараясь выдержать тяжелый стальной взгляд императора.
- Черт возьми, женщина! Хватит с вас герцогства! Поляки должны мне сказать спасибо и за это! Все! Я сказал!
Марыся горестно вздохнула, опустила голову. А Наполеон, видимо, сожалея о резко сказанных словах, подошел к ней и уже мягче произнес, обнимая свою «польскую супругу» за плечи:
- Мари, сладкая моя, ну пойми же ты, ваше герцогство будет находиться под моим протекторатом! Ты просила меня «спасти Польшу», ты помнишь, не так ли? – Марыся только грустно кивнула в ответ. – Так я сделал это! Вашей страны до меня вообще не существовало на карте Европы. Я вернул вам политическую жизнь!
- Сир, но у нас всегда был король...
- Мари, я тоже восхищаюсь вашей героической историей, а Яна Собесского считаю одним из крупнейших полководцев Европы, но все ж таки, он, при всех его заслугах, ты уж прости, но Собесский, как военачальник, в подметки не годится Фридриху Прусскому!..
Марыся, поняв, что ее царственный возлюбленный оседлал своего любимого конька – начал разглагольствовать о достоинствах полководцев прошлого, сочла за благо с ним больше не спорить:
- Тебе виднее, сир, - только и промолвила графиня Валевская, грустно вздохнув.
- …А армию Фридриха и его наследников я расколотил год назад под Йеной. Да! Я отомстил им за Росбах! Но и Фридрих Прусский в подметки не годится Цезарю и Александру!
- Сир, сегодня все говорят, что ты своим гением затмил и Александра…
- Самый выдающийся полководец в мире был Юлий Цезарь! А я… я просто его способный ученик… - Наполеон сделал еще одну пробежку по диагонали своего походного жилища:
- Мари, помни, я это сделал ради тебя...
- Ты о чем, Наполеоне?
- Это герцогство мой тебе подарок, - галантно поклонившись, император поднес к губам хорошенькую белую ручку и нежно поцеловал ее.
- Сир...
- Что еще, Мари?
- А Краков? Как Польша может существовать без Галиции? Что будет с нашими восточными землями, Наполеоне?
Опять последовала быстрая стремительная пробежка  по просторам походного шатра. Потом Наполеон остановился, посмотрел на свою «польскую супругу»; серо-стальные глаза его расширились и застыли. Мари почти с благоговейным ужасаом смотрела на эту страшную маску.
- Имей терпение, Мари. Всему свое время. Будут вам и восточные земли... Имей терпение. – Властелин Европы немного помолчал, потом продолжил: Как ты не понимаешь, Мари, времена Речи Посполитой давно миновали! Поляки должны смириться с этим и принимать с благодарностью то, что им дает в руки судьба! Черт возьми, не могу же я всю Европу повесить себе на шею! – Наполеон отошел от Марыси, снова начал было мерить простор шатра быстрыми, нервными шагами, потом остановился, снова посмотрел на возлюбленную. – Марыся продолжала стоять с опущенной головой. Наполеон вернулся, взял женщину за руку. А та, наконец, сочла за благо сменить тему разговора.
- Я слышала, что на переговорах ты вовсю кокетничал с прусской королевой Луизой. – Марыся капризно надула губки. – Она – красивая?
- Откуда ты все это знаешь? – Наполеон удивленно уставился на свою преданную боевую подругу.
На этот раз Марыся не стала встречаться взглядом со своим любимым, а только повторила свой вопрос:
- Она красивая?
- Мари, ты красивее всех женщин на свете! Ну, перестань, еще тебе не хватало ревновать меня! С королевой Луизой у меня был чисто политический диалог, хотя не скрою, женщина она... – Наполеон опасливо покосился на Марысю... – ну, она симпатичная женщина, ее супруг, видимо, надеялся, что ее красота сможет склонить меня на сторону пруссаков. Глупец! Он явно меня недооценил! Ты знаешь, что я ей сказал?
- Нет, сир, откуда же я могу это знать?
- Я сказал ей уже под конец беседы: «Женщина, возвращайся к своей прялке!» Ха-ха-ха! Терпеть не могу, когда женщины лезут в политику!»

* * *

Историк немного посидел, глядя как Тихон ластится к Наташе, которая гладя кошачью спинку, одновременно читала кусок романа, где говорилось про жизнь Наполеона и Марыси в Финкенштейне. Котяра же ластился к ней явно неспроста: наверняка хотел пушистый нахалюга выманить у хозяйки что-нибудь вкусненькое... Вздохнув, историк продолжил свою работу.

* * *

«Со всеми возможными основаниями историки могли бы назвать Наполеона отцом-основателем новой польской государственности. И уж явно не последнюю роль в образовании герцогства Варшавского сыграла его любовь к красавице графине Марии Валевской.
Но уже в октябре 1813 года Наполеоновская Франция потерпела сокрушительное поражение в «битве народов» при Лейпциге, в результате чего территория герцогства Варшавского оказалась под властью русского царя. История Наполеоновской Польши подходила к концу...»

* * *

Писанину историка прервала его муза.
- Да, интересно ты написал про Финкенштейн. – Промурлыкала Наташа. Аспекты возникновения герцогства Варшавского на политической карте Европы начала 19-го столетия почему-то совсем не привлекли ее внимания. Чужая любовь женщине была явно  интересней. – Это сколько ж они там были? Всего-то несколько недель – маловато для счастья... А, ты как считаешь, историк?
- Маловато...
- И не повезло женщине – не смогла забеременеть, - с этими словами Наташа, видимо, в знак женской солидарности с графиней Валевской, тихонько вздохнула. А потом чуть искоса посмотрела на своего возлюбленного. – Ну а ты... ты помнишь вообще, что ты женщине обещал, не далее как 2-3 месяца тому назад? Или, точнее будет сказать, чего ты просил у меня?
Историк чуть ли не испуганно посмотрел на свою Музу. Какой еще подвох готовит ему эта коварная, лукавая и вся такая желанная красавица?
- А!... Он уже и не помнит! Коротка же у вас, мужчин, память! Ну да ладно, я тебе напомню. – Наташа подошла и бесцеремонно уселась сидящему за своим рабочим столом Кадышеву на колени – работать историку в таких условиях стало практически невозможно. А Наташа, как ни в чем не бывало, наклонилась к своему любимому и прошептала ему на ушко: – Помнится, кто-то говорил, что он хочет ляльку, а?
- Таша, но я ведь и не отказываюсь от своих слов. Я и сейчас тебе могу повторить – «хочу, чтобы ты родила мне ляльку»...
Наташа с лукавой хитринкой посмотрела на мужчину:
- А что ты сделал, историк, для того, чтобы я родила тебе эту самую ляльку? Ну, что молчишь? Будь добр, скажи что-нибудь, когда женщина тебя спрашивает? Что ты сделал для этого?
Кадышев, казалось, растерялся вконец:
- Ташенька, сладкая моя, помилуй, но ведь мы с тобой, бывает, из кровати часами напролет не вылезаем… Так что же я еще могу сделать? Я стараюсь, как могу, но…
- Да уж, стараешься ты на славу! Совсем уже бедную женщину заездил! Ходить скоро из-за твоих стараний не смогу! – Наташа, все также лукаво глядя на мужчину, постаралась придать этим своим словам как можно более строгий тон, который, однако, никак не совпадал ни с задорным огоньком в ее кошачьих глазах, ни с явно поощрительной улыбкой, блуждавшей на ее прелестных губках…
- Ташенька, милая моя, - историк от слов женщины и от ее улыбки совсем смутился. – Так ты меня извини, если я что-то не так сделал…
Наташа наконец не выдержала и рассмеялась своим чуть хрипловатым смехом, который всегда так возбуждал Кадышева.
- Ха-ха-ха, он еще извиняться будет! Ты не извиняться должен, историк, а стараться, чтобы лялька получилась у нас с тобой, понятно?
- Таша, но как же я еще могу стараться?
- Слушай, Кадышев, ты действительно такой бестолковый по жизни или только прикидываешься? Ты что совсем не понимаешь, куда женщина тебя сейчас зовет. Ты понимаешь, что у твоей женщины сейчас как раз то самое время, когда ей легче всего забеременеть? Хотеть ляльку мало – делать надо ляльку, стараться и делать вовремя. Ты понимаешь это или нет?! – Одновременно с этими словами, сидящая на коленях у мужчины Наташа, опустив руку вниз, нашла нечто, вызвавшее ее неподдельный интерес...
- Таточка, я всегда тебя хочу, сладкая моя, но ведь ты сама не раз говорила, что я должен писать, чтобы закончить роман как можно быстрее? - Таточка, эм-м-м, что ж ты делаешь...
- Как что? Воспитываю подрастающее поколение...
- Таша, но ведь я в таком положении не смогу писать...
- Да ты что? Надо же! Он не сможет писать! Писать будешь потом! Эта неделя благоприятна для зачатия, неужели непонятно... Или ты уже не хочешь ляльку?
- Хочу...
- Тогда пошли делать…

• * * *

После усиленных стараний по производству желанного наследника (или наследницы?) Наташа и историк, малость отдохнув, снова вернулись к прерванному занятию – написанию и обсуждению его романа.
- Нет, я не поняла, что-то, Кадышев. Почему ты бездельничаешь?
- Ташенька, но ведь ты сама хотела...
- Что я хотела – то уже получила. А теперь – работать, историк! Работать, работать, писать!
Несколько часов прошли в полном молчании – историк писал очередные главы своего романа, а Наташа или читала уже написанное Кадышевым раньше, или гладила мурлыкающего Тишу.

* * *


- ...Ну, так что, историк, что ты там дальше успел накатать? Я читать хочу! Или рассказывай давай сию же минуту! И вообще, почему я должна постоянно у тебя все клещами выпытывать? Почему сам ничего не рассказываешь, - с напускной строгостью на лице сказала Наташа, укрываясь простынкой...
- Таша, сладкая моя, но как же я могу говорить, если ты мне...
- Ого, не поняла я что-то... Тебе что не нравится, что я тебе сейчас сделала?
- Что ты, Татуся, как может такое не понравиться?
- Вот и помалкивай значит... А что ты там написать еще успел?
- Да так, написал кое-что...
- Ну а если написал, так что ж ты бедной женщине голову всякой ерундой морочишь, пристаешь, на грех склоняешь?
- Наташа, но ведь ты сама...
- Все, мужчинка, ни слова больше! Давай сюда, читать буду твои писания новые... А вообще, что там у них дальше было? Ну, порезвились они в Финкенштейне, потом Наполеон ушел на очередную войну... Потом... Она же ему все-таки родила ребенка... Как я помню, вроде уже перед войной 1812 года, а, историк? Что ж ты молчишь? Скажи что-нибудь?
Вместо ответа Кадышев подал своей любимой Таточке пачку очередной компьютерной распечатки:
- А ты почитай... Здесь все написано. Ты же сама мне сказала, чтобы я писал – вот я и пишу.
Тут уж даже деловой леди Наталье Завадской нечего было возразить. Да и то сказать: зачем женщина в избушку к историку приехала? Правильно! Чтобы книгу его прочитать!


«Часть VII: Марыся и Наполеон: 1808-1811 гг.


Глава 1: Шенбрун, лето-осень 1809 года.


- Дюрок, черт вас побери, почему до сих пор дом для нее не снят?
Гофмаршал императорского двора стоял перед своим хозяином в роскошных покоях Шербуннского дворца, где когда-то жили австрийские императоры. Дюрок стоял, покорно опустив голову и молчал, хотя точно знал, что хозяин сейчас не прав. Ну как, как, скажите на милость, он мог снять дом для этой его “польской жены”, если сами они только что вселились в этот дворец “кайзерликов”?
- Потрудитесь немедленно распорядиться... Я желаю, чтобы она была здесь, со мной и как можно скорее.
- Слушаю, сир. - Звякнув шпорами, Дюрок поклонился своему хозяину и поспешил выполнять порученное задание.
Как Марыся не старалась, в тот срок, который был отпущен ей с Наполеоном в замке Финкенщтейн, забеременеть она вторично так и не смогла. Хотя встречалась с императором чуть ли не ежедневно, да при этом еще и сама напрашивалась на императорскую любовь.
Между тем, 14 июня 1807 года, в годовщину битвы при Маренго, состоялась битва при Фридланде, в которой русская армия потерпела сокрушительное поражение. После этого Бонапарт вернулся в Париж, а спустя полгода, в январе 1808 года в столицу Европы впервые в жизни приехала и графиня Валевская. Бонапарт поселил любовницу на ул. Виктуар, в доме № 48 и поначалу навещал ее там практически ежедневно. Потом визиты императора сократились до 1-2 раз в неделю.
Наконец, летом 1809 года Австрия снова объявила войну Франции, и Бонапарт, покинув Париж, выехал к армии. Жозефина некоторую часть пути сопровождала своего супруга. По дороге все семейство Бонапартов остановилось в близлежащей таверне.
Наутро Бонапарт должен был посетить местную церковь, где кюре служил мессу. Внезапно в толпе он увидел знакомый белокурый профиль, а потом и голубые глазки, смотрящие на него с открытым призывом. Белокурая красавица была одета в изящный меховой польский кунтуш малинового цвета с изящной шапочкой с пером на голове. Пользуясь только им одним известным языком тайных жестов, Бонапарт, сидящий рядом с Жозефиной, уже собрался было назначить Марыське свидание. Но тут в зале появился Мюрат, который сообщил своему венценосному шурину, что австрийцы перешли границу. Делать было нечего – следовало немедля ни дня ехать в войска.
Не дослушав до конца мессы, Бонапарт вышел во двор и направился к коляске. Почти у самой коляски Марыся преградила путь своему любовнику. Бонапарт поднял глаза на прекрасную преграду.
- Сожалею, но у нас война, мадам.
Однако женщина уходить явно не спешила.
- Сир, мы можем сейчас поехать ко мне и быть там, пока я вам не надоем, - женщина слегка покраснела, но тут же справилась с собой и посмотрела властителю Европы прямо в глаза. В ее гордых красивых глазах каким-то непостижимым образом совмещались вызов, скромность и соблазн одновременно.
Наполеон некоторое время смотрел на красавицу, видимо что-то прикидывая в уме.
- Мадам, завтра, крайний срок к полудню, я должен быть уже в армии. Австрийцы перешли границу. Мы начинаем войну.
- Но у нас впереди еще весь вечер и вся ночь… - Марыся загадочно улыбнулась, по-прежнему глядя своему царственному любовнику прямо в глаза, и добавила очень тихо, так чтобы слышал он один.- Поедемте, сир, вы не пожалеете…"


* * *

- И что ж уж такого особенного она могла ему показать? Чего уж такого, что неизвестно нам сегодня? А, ты как думаешь, историк? - спросила Наташа, прерывая на этом месте свое чтение.
- Я не знаю Таточка, вам женшинам лучше знать. Известно только, что Марыся очень хотела иметь от Наполеона ребенка.
- Ну и что ж было дальше?
- Дальше Бонапарт поехал с ней в ее же карете в ее дом, выстроенный, кстати, по его приказу, недалеко от его собственной резиденции в Шенбрунне. И той ночью Марыся снова понесла. Это имело место быть. – тут историк на минуту задумался, словно что-то подсчитывал, - да! Конечно, Марыся зачала сына от Наполеона, скорей всего, в начале августа 1809 года – после Ваграмской битвы (5-6 июля 1809 года) и до подписания Шенбрунского мира (14 октября того же года)
- Ну ты даешь, историк! Откуда такая точная информация? Разве женщина может знать, в какую именно ночь ее… Да, интересно, однако… - про себя, в душе, однако, Наташа была в очередной раз приятно поражена эрудицией своего возлюбленного.
- Да нет здесь все проще, Наташенька. Известна дата их встречи возле этой приграничной церкви – в церковно-приходской книге сохранилась запись о посещении ее Наполеоном – дата приходится как раз на начало августа 1809 года. А также известна дата рождения Александра-Флориана, сына Марыси и Наполеона – 4 мая 1810 года. Ровно девять месяцев разницы…
- А, ну тогда все ясно, господин историк. Вопросов пока больше у женщины к вам нет.


"Глава 2: Трагикомедия в Шенбрунне, конец лета – осень 1809 года.


Роскошные покои, где прежде жили австрийские Габсбурги, теперь стали походным штабом Наполеона.
Молодая красивая и слегка располневшая блондинка сидела за обеденным столом напротив коренастого военного в мундире полковника гвардейских егерей. Подперев голову руками, женщина с улыбкой смотрела, как мужчина ест. И с трудом сдерживала себя, чтобы не рассмеяться. Дело в том, что сидевший напротив нее мужчина, не отрывая глаз от толстой кипы документов, принесенных ему прямо сюда, на их обеденный стол незаменимым Бертье, уже в который раз во время обеда макал кусок своей любимой курицы вместо соусницы в бокал с вином. За каких-нибудь полчаса мужчина умудрился посадить целых три жирных пятна на свой мундир и сейчас, кажется, готовился посадить четвертое пятно. Наконец, женщина не выдержала:
- Сир, осторожнее, ты сейчас опять посадишь себе пятно…
Мужчина поднял голову с коротко остриженными волосами и огромным лбом:
- Ты что-то сказала, Мари?
Женщине становилось все более весело:
- Да, я сказала, что ты сейчас опять посадишь себе пятно. А еще ты опять макнул курицу в вино вместо соуса! Ну, нельзя же так! Надо же быть хоть чуточку внимательнее за столом!..
- Это потому, что у меня нет времени на всякую ерунду. Я ем очень быстро, ты же знаешь…
- Да, знаю: обед – 10 минут, завтрак – 8 минут, ужин - …
- Ужин – 7 минут, - добавил за женщину Наполеон.
Обед их тем временем подходил к концу, и Наполеон, быстро вытерев руки и губы салфеткой, собрался было встать из-за стола, чтобы, по обыкновению, пойти в кабинет работать. Но женщина осмелилась его остановить:
- Сир, я хотела тебе кое-что сказать…
- Что? Мари, если опять про Польшу, то извини, я сделал для вас все, что мог! – Наполеон вскочил из-за стола и быстро забегал по обеденной зале. Женщина молча за ним наблюдала, а на ее губах блуждала такая добродушная и благожелательная улыбка, какой смотрят только женщины на своих любимых мужчин. – Да-да, ты и твои соотечественники не могут на меня обижаться! Все ваши западные земли, освобожденные, кстати, мною, я объединил в Герцогство Варшавское. Пойми, Мари, я – французский император и должен думать прежде всего о французах… Кстати, твои поляки… Я не могу сказать, что они плохо воюют… Польская кавалерия по праву считается одной из лучшей в Европе… Но! Последнее время поляки мало дают мне солдат. – Тут Наполеон повернулся к своей возлюбленной и метнул на нее острый, пронизывающий взгляд своих серо-стальных глаз. Взгляд, от которого вот уже десять лет трепетала вся Европа. Однако, графиня Валевская смело встретила этот грозный взгляд. Когда дело касалось ее любимой Польши, в ней немедленно просыпался гордый патриотизм.
- Сир, но ты не можешь так говорить! Поляки верны тебе, вот уже больше десяти лет они отдают за тебя жизни на полях сражений. В наших городах и селах уже не осталось взрослых мужчин – все ушли к тебе в армию… – Голос красавицы-блондинки неожиданно дрогнул, а на прелестных ее глазах появились слезы. - …Ты не можешь так говорить, сир, это – несправедливо… Поляки умирают за тебя. – Женщина, казалось, готова была заплакать от обиды.
Наполеон, больше всего на свете не терпевший женских слез, заметив, в каком состоянии находится сейчас его возлюбленная, принялся ее утешать:
- Ну перестань, Мари, я не хотел тебя обидеть…
Женщина сквозь еще блестевшие на прекрасных глазах слезы с улыбкой посмотрела на своего венценосного возлюбленного:
- Сто поцелуев немедленно! А то не прощу!
Наполеон схватив на руки свою добычу, потащил ее в спальню…


* * *

…Наполеон дернул маленький звоночек – на его переливчатую трель тут же явился личный камердинер императора Констан.
- Разыщите и пришлите сюда ко мне Талейрана. Скажите – "по срочному делу"!
- Слушаю, сир.
Менее чем через полчаса Констан объявил, что князь Беневентский ожидает в прихожей.
- Пускай войдет! – нетерпеливо крикнул император.
В комнату стелясь ужом от елейного подобострастия, вполз лучший министр иностранных дел Европы князь Шарль Морис де Талейран.
- Вы звали меня, Ваше величество? – хитрая бестия растеклась в низком церемониальном поклоне.
- Талейран, мне нужна ваша помощь. Я намерен развестись с Жозефиной, вы знаете, она – бесплодна, а нации нужен наследник. Любая шальная пуля на поле брани может прервать мою жизнь… Что будет тогда с моей империей?!..
- Очень мудрое решение, сир, - снова поклон и прятание змеиной улыбки на устах. – Ваше величество, я уже подобрал для вас возможные кандидатуры в невесты.
- Что!? – Прыткость министра показалась императору очень подозрительной.
- Сир, обязанность министра иностранных дел предугадывать желания  своего повелителя, особенно если таковые служат на пользу державе. – Ответил Талейран с новым нижайшим поклоном.
- Что за кандидатуры?
- О, сир, их всего две. Одна – сестра русского царя Александра, цесаревна Анна Павловна, другая – дочь австрийского императора – Мария-Луиза. Вот, не изволите ли взглянуть на портреты. – Талейран буквально на цыпочках подкрался к Наполеону, уже держа наготове шкатулку с двумя отлично выполненными портретами двух прелестных девичьих мордашек. Некоторое время властелин Европы всматривался в оба портрета, сравнивал, думал. – Габсбурги по всей Европе известны особой плодовитостью, сир. Поговаривают, что бабка этой девушки имела шестнадцать детей.
- Шестнадцать детей!? – не удержался от возгласа удивления Наполеон. – Да, они обе недурны, пожалуй. – Наполеон еще некоторое время молча всматривался в портреты.
- Да, Ваше Величество!
- Сегодня же отправьте депешу с запросами в Петербург и в Вену!
- Слушаюсь, сир.
- Об ответах обоих дворов извещать меня незамедлительно!
- Как будет угодно Вашему Величеству…
- Вы свободны, Талейран.

* * *

Шенбрунский дворец. Те же покои
несколько недель спустя (осень 1809 года)


В огромном зале дворца Габсбургов в тот поздний час находились всего два человека – невысокого роста военный и молодая красивая блондинка. Женщина сидела на диване, а военный нетерпеливыми шагами мерил огромное пространство зала. Женщина смотрела на нервно шагающего военного широко раскрытыми глазами. В душу ее уже давно закралось предчувствие печальной развязки. Наконец, перестав ходить из угла в угол мужчина в военном мундире склонился над сидящей женщиной.
- Вот смотри – это возможные невесты! Одна дочь австрийского Габсбурга, другая – сестра русского царя. Не знаю – кого выбрать? Может, ты мне поможешь с выбором, Мари?
Марысе на миг почудилось, что она обретается в каком-то ужасном, фантастическом сне. Некоторые мгновения она переводила одурманенный горем взгляд с портретов на лицо императора. Силы оставили ее, казалось, еще немного и женщина упадет в обморок. Однако графиня справилась с собой, только сглотнула подступивший к горлу комок, вот только не смогла удержать непрошеных слез.
- Сир, но это подло... Что ж ты делаешь, Наполеоне? Я, конечно... я понимала, я всегда знала, что ты никогда не сможешь жениться на мне официально и не сделаешь меня императрицей... Но за что же ты так оскорбляешь меня? Я еще должна и невесту тебе выбирать?! Может, ты еще прикажешь мне свечку вам в спаленке держать?! – В словах прекрасной польки явно слышался сейчас горестный сарказм. Она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
Наполеон снова быстрыми шагами стал измерять пространство парадных покоев австрийских императоров:
- Да пойми же ты, Мари! – Горечь в словах и тоне несчастной возлюбленной, казалось, ничуть не трогают его. – Если бы это зависело только от моего желания, то императрицей вместо Жозефины стала бы только ты и никто больше!
- Это зависит от твоего желания, Наполеоне…
- Что?
- Ты вполне в состоянии это сделать, сир… Стоит тебе только захотеть! – Женщина подняла на Наполеона свои прекрасные голубые глаза – в них стояли слезы и ...любовь. – Ты – Наполеон Великий! Тебе все подвластно в этом мире!
Наполеон бросил взгляд на сидящую на диване женщину – на него с мольбой и укором смотрели два голубых озера, полные слез. – Император смущенно отвел свои глаза в сторону.
- Да пойми же ты, Мари, я должен породниться с одним из королевских домов Европы! Я не могу постоянно воевать! Чтобы закрепить свою власть и укорениться в породе европейских монархий я должен жениться на одной из их принцесс. – Наполеон повернулся в сторону не спускавшей с него глаз женщины. – Ну, перестань же ты, Мари, перестань плакать! В наших с тобой отношениях ничего не изменится!
- Сир?
- Да, моя голубка?
- Над тобой будут смеяться…
Наполеон от неожиданности даже приостановил свое быстрое прохаживание по зале:
- Что? Что ты сказала?
Женщина встала и, гордо откинув голову назад, продолжала уже теперь более твердым голосом:
- Над тобой будут смеяться, Наполеоне! Те самые европейские монархи, с которыми ты так мечтаешь породниться – они будут над тобой смеяться и презирать тебя. И никогда, ты слышишь, никогда они не примут тебя за своего! Ты всегда будешь для них только наглым, дерзким выскочкой! А еще… Они никогда не простят тебе твоих побед над ними! Да и с кем ты хочешь породниться? С Габсбургами!? Посмотри на их лица – это же лица мертвецов, выродков!
Наполеон, никак не ожидавший такого до дерзости смелого выпада со стороны, как ему казалось до сих пор, покорной любовницы, на миг потерял дар речи. Когда к властелину Европы вернулась способность говорить, он тут же набросился на бедную Марысю с попреками:
- Послушай, женщина! Тебе не кажется, что ты стала позволять себе слишком многое!? Я не терплю, ты слышишь? Я не терплю, когда женщина лезет в политику! В Эрфурте я самой королеве Пруссии заявил, чтобы она возвращалась к своей прялке! А ты знаешь, за что я выгнал из Парижа мадам де Сталь? За то, что она посмела вмешиваться в дела, которые совсем не касались ее слабого женского ума! Она стала вмешиваться в политику! Ты, что ж, хочешь последовать ее примеру?! – Наполеон метнул на белокурую красавицу свой знаменитый грозный взгляд. Однакао Марыся не дрогнула и не опустила глаз. Она встретила страшный взгляд с гордо поднятой головой, глядя мужчине прямо в глаза!
Удивленный величавым спокойствием графини Валевской, Наполеон попытался продолжить свой обвинительный монолог:
- Да кто ты такая, в конце концов, чтобы спорить со мной?!
И случилось неслыханное дело! Женщина осмелилась его прервать. Гордо вскинув голову и глядя императору прямо в глаза, Марыся ответила ему звонко и четко, как будто отвесила незримую пощечину:
- Я – ЖЕНЩИНА! И я тебя люблю! Я женщина, которая носит под сердцем твоего ребенка. Поэтому ты не запретишь мне говорить то, что я думаю!
Наполеон на миг остолбенел, потрясенно уставившись на Марысю.
- Что!? Повтори, что ты сказала?
- Я жду ребенка, сир! И это будет твой ребенок!
Забыв свой недавний гнев, Наполеон кинулся к любовнице:
- Но ты уверена, Мари? Ты не ошибаешься?
- Я уверена, сир.
- Надо быть уверенным наверняка! Я пришлю к тебе своего личного доктора… Я очень рад, Мари, что у тебя будет мой ребенок. Я не оставлю его без внимания, Мари, уж в этом ты можешь не сомневаться…
- Я и не сомневаюсь, сир… Только я знаю, что никогда не смогу тебе сказать: "мой муж"…
- Сладкая моя, Мари! Ты опять об этом… Мы же договаривались… Ну все, мне пора…
- Сир?
- Да, Мари?
- Ну почему, почему ты не можешь жить как все нормальные люди!? Почему ты не можешь жениться на женщине, которую любишь ты, и которая любит тебя, создать нормальную семью?! Почему, сир?!
Император некоторое время молчал, словно что-то обдумывая. Потом, горестно вздохнув, сказал:
- Увы, Мари, у политики нет сердца, а есть только голова. Ты будешь смотреть сегодня на мой кавалерийский парад?
Женщина вновь посмотрела на возлюбленного – в глазах ее еще не просохли слезы. Потом она улыбнулась и слегка покраснела:
- Я буду смотреть только на тебя, Наполеоне…


* * *

Те же покои несколько дней спустя.


По роскошной, богато обставленной зале медленно прохаживались два человека. Один, невысокого роста, одетый в мундир полковника императорских гвардейских егерей, а другой, по одежде явно штасткий, близоруко щурился на свет от сотен зажженных в зале свечей.
- Корвисар, я должен быть уверен. Вы действительно все хорошо проверили?
- Сир, сомнения исключены. Мадам Валевская сейчас находится на пятом месяце беременности.
Наполеон постоял некоторое время в задумчивости, глядя в окно, выходившее на великолепный сад, разбитый прямо под окнами дворца.
- Хорошо. Спасибо, Корвисар. Вы оказали мне большую услугу. Можете идти.


Глава 3: Париж, 1810-11 годы.


Наполеон узнал о беременности Марыси осенью 1809 года. К весне 1810 года Марыся затосковала по родной Польше, решив, к тому же, что рожать ребенка ей будет лучше в своем родовом имении – Кернозях. 4 мая 1810 года графиня Валевская разрешилась от бремени сыном, которого назвали Александр-Флориан Жозеф Колонна Валевский, по польски – Олесь.
Вскоре после производства на свет Наполеоновского сына прекрасная полька снова отправилась в столицу Европы, везя показать своему царственному возлюбленному его отпрыска.
Но никто не зафиксировал прибытия Марыси в Париж, равно как и никто не высказал своего мнения относительно отцовства ее ребенка. Столица Европы была занята другими заботами.

* * *

1 апреля 1810 года в замке Сен-Клу близ Парижа Наполеон официально сочетался браком с дочерью своего злейшего врага – с Марией-Луизой Габсбург Лотарингской. А 20 марта 1811 года законная супруга французского императора Мария-Луиза произвела на свет младенца мужеского полу, которого нарекли Наполеон Франсуа Жозеф Шарль Бонапарт, или Наполеон II, который, однако, никогда не правил.

* * *

20 марта 1811 года. Париж, площадь перед дворцом Тюильри.

Толпа орала и бесновалась в восторженном упоении. По всей площади от края до края вот уже добрые полчаса перекатывались крики: "Да здравствует император!", "Да здравствует императрица!" Перемежая вопли толпы, не переставая палила парадная пушка, установленная на Марсовом поле. 80-й выстрел, 91-й, 100-й.
Одетая в национальные польские цвета молодая дама с замиранием сердца считала количество произведенных выстрелов.
101-й пушечный выстрел означал, что в императорской семье случилось прибавление – родился долгожданный наследник престола.
Вопли толпы стали еще более неистовей. Через несколько минут на верхней анфиладе дворца, совсем недалеко от того места, с которого девятнадцать лет назад кланялся такой же толпе несчастный король Луи, появился Наполеон, торжественно держа перед собой на расшитом золотом покрывале своего долгожданного наследника.
Толпа взревела так, что казалось, от этого вопля на землю обрушатся небеса.




* * *

Одетая во все польское молодая, красивая блондинка выделялась посреди беснующейся толпы не только своим броским нарядом, но и весьма даже грустным, вопреки всеобщему веселью, выражением лица. То была любовница императора графиня Мария Валевская, его так называемая "польская супруга", "походно-полевая жена". До этого злосчастного дня она так надеялась порадовать своего венценосного возлюбленного рождением сына! Но теперь все это потеряло всякий смысл – у императора родился законный сын от законной жены, от императрицы.
Несчастная полька с трудом выбралась из густой толпы, покрывавшей собой почти все пространство вместительной дворцовой площади, и направилась в сторону своего особняка на улице Победы.
Этот дом был подарен ей еще весной 1808 года тем же самым человеком, который всего лишь несколько минут назад вынес на радость бесноватой толпе своего первенца, своего наследника, увы, рожденного от чужой женщины, от ненавистной губастой австриячки…
Зайдя в дом, Марыся собрала вещи и отправилась в родовое имение своего супруга – Валевицы".

* * *

На этих словах историк на время прервал свою работу. Оглянувшись, он увидел, что его возлюбленная, его Муза, его сладкая Таточка, дочитав до конца очередной кусок его, Кадышева, романа, задремала на старом диванчике под мерное стрекотание компа.
Историк тихонько, стараясь не греметь стулом, поднялся от своего рабочего стола и на цыпочках подкрался к дремавшей Наташе. Взяв лежавший рядом плед, Кадышев заботливо накрыл любимую женщину и пошел на кухню, чтобы сделать себе стакан чаю, с тем, чтобы потом продолжить работу.
Отвлечемся же и мы, любезный читатель, от романа историка и посмотрим со стороны на жизнь наших влюбленных, ибо медовый месяц их, увы, близился к концу…


Часть VIII: Историк и Наташа: Жизнь в лесной
  избушке (Продолжение)


Глава 1: Любовь и страдания Наташи.

"
"Мама, ради бога, я ни капли не пьяна и не одинока и не просто влюблена. Пропадаю я!
Смеюсь и пропадаю я!
На него, на него я смотрю и
понимаю: пропадаю я…
Ничего о нем не зная, пропадаю я
За него, за него все отдам и потеряю я… ...ночами пропадаю я…
Без него, судьба другая – не моя"

Успенская Любовь
«Пропадаю я».


…Историка уволили из архива тотчас после того, как он вернулся из Метрополя, где провел со своей богиней первую упоительную ночь. Однако Наташа узнала об этом далеко не сразу, а лишь в конце их медового месяца.
Около трех месяцев минуло с той сумасшедшей ночи, которая свалилась на них в апартаментах элитной московской гостиницы. Разлетелись, развеялись по ветру времени те чудные три недели, которые Наталья сама себе определила, как отпуск, а у них с Кадышевым в это время был медовый месяц.
Но и после этих упоительных трех недель Наташа поначалу старалась бывать у Кадышева, по меньшей мере, 2-3 раза в неделю, однако, потом эти визиты сократились до 1-го раза в неделю, потом женщина стала появляться один раз в полторы, а то и две недели. Когда Кадышев спросил, почему она стала так редко наведываться, женщина сослалась на дела и как бы невзначай перевела разговор на другую тему. А потом Наташа пропала совсем...


• * * *

Перед этой пропажей Наташи между ними состоялся весьма примечательный разговор. Медовый месяц их уже с неделю как кончился, и Наталья стала замечать, что историк то ее никуда из домика не уезжает. Так, иногда выходит лекции почитать в находящийся в полчаса ходьбы местный колледж, но в основном все пишет свой роман. Женщина решила проверить ситуацию.
- Историк?
- Да, Таша?
- А ты что ж в архив то свой перестал ездить?
- Уволили меня из архива…
У Наташи от недоброго предчувствия подкосились ноги:
- Как? Почему уволили?
- Ты помнишь, наверное, что я готовил тебе материалы по маршрутам?
- Ну да, как не помнить?
- Так, понимаешь, я в это время брал отпуск за свой счет, и, фактически, брал его самовольно, без официального разрешения вышестоящего руководства. Да и, кроме того, кто-то узнал, что автором этих маршрутов был я, и мне тут же впечатали выговор еще и за поиск дополнительного заработка за счет основной работы. Вот так. – Историк смотрел на Наташу своими грустными серыми глазами, а у той внутри, словно все сжалось от жалости и любви к этому странному человеку, без которого, она уже это чувствовала, ей будет очень скверно жить.– Историк горестно вздохнул.
- Но кто мог узнать о том, что ты это делал?! - Наталья сейчас почти кричала. – Ведь я никому ничего не сказала, как мы и договаривались!
- Я не знаю, Таточка. Просто я несколько раз посетил твою Бородинскую Панораму, надо было добрать кое-какие сведения, вот может там меня кто-то и видел. Мир не без "добрых" людей.
"Господи, какой позор. Он сделал эти свои маршруты для ее фирмы, и она, Наталья Завадская благодаря его маршрутам увеличила свою прибыль за один только квартал чуть ли не втрое! А он… а он… он не только не взял у нее денег, но и заплатил за ее благополучие тем, что остался без работы. Да еще цветы ей дарил каждую неделю такие дорогие! Тут ей не совсем к месту вспомнился Костик. Наталья невольно сравнила физические комплекции двух своих любовников. Неуклюжий, почти субтильный Кадышев по сравнению с Костиком явно проигрывал в этом отношении. Но красавчик и здоровяк Костя жил на ее деньги почти год и при этом никогда не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что женщина его содержит! А этот… этот… Да он просто святой, святой! Господи, как же смыть с себя этот позор перед ним?!" - У Наташи подкосились ноги. Чтобы не упасть, она тоже прислонилась к стене. Сама не слыша свой голос, который внезапно стал более хриплым, чем всегда, она спросила Кадышева:
- Как же ты теперь будешь жить?
- Да я и сам хотел уйти из архива, там, чем дальше – тем меньше работы. Да ты не беспокойся, Наташа, я с голоду не умру. – В глазах историка светилась такая добрая, такая светлая, но только очень грустная улыбка. У Наташи от этой его улыбки тут же подкатил к горлу тугой, вязкий комок и неприятно засосало под ложечкой. – У меня тут ученики есть, я их к экзаменам готовлю, лекции понемногу в колледже читаю. Конечно, невелик заработок, но нам с Тишей хватит…
- Вам с Тишей… - Машинально повторила Наталья. Она уже хотела было крикнуть во все горло: "Вам с Тишей! А я?! А про  меня ты забыл?!" Но жгучее чувство стыда за совершенное по отношению к нему предательство, пусть и случившееся совсем не по ее вине, но все равно при ее косвенном попустительстве и недосмотру, заставили Наталью промолчать.
Как же так могло случиться!? Она, богатая и независимая женщина, гордившаяся тем, что всегда платила свои долги, оказалась в долгу не просто перед человеком! Она, крутая бизнес-леди Наталья Завадская оказалась в долгу перед единственным своим любимым человеком, того самого, которого, это она понимала теперь наверняка, искала всю жизнь. Проблема усугублялась и тем, что чувствуя себя виноватой перед Кадышевым, Наталья не представляла себе, как она сможет эту вину загладить?.. «Он же из-за меня фактически потерял работу… Господи, как стыдно!»
У Наташи пересохло в горле и потемнело в глазах. Казалось, еще немного и женщина упадет в обморок.
- Кадышев… Ты меня слышишь?
- Да, конечно, Ташенька, - ответил спокойно и опять очень грустно ее любимый.
- Это не я… Ты слышишь меня?! Это не я! Я тебя не предавала!.. – Наташа сама не заметила, как перешла на крик. Дальше женщина действовала как в бреду. Она подошла к Кадышеву, стоявшему, прислонившись к стене, и тут вдруг ноги ее подкосились и она буквально упала перед мужчиной на колени. Историк от такого поступка любимой остолбенел: Муза перед ним на коленях?! Как он мог допустить такое? Да лучше он всю кровь свою отдаст по капле, но этому – не бывать!
- Что ты, Таша, сладкая моя, вставай, что ты, не надо… не следует  тебе так…
Но Наташа не поднималась с колен. Нервы женщины больше выдержать не могли. Обхватив мужчину за ноги, Наташа зарыдала во весь голос, повторяя как заклинание все одно и то же:
- Милый мой, дорогой, любимый, единственный! Ты – святой, святой, просто – святой! А я… я – бессовестная и бессердечная. Это все из-за меня… Но я никому ничего не говорила!!! Ты веришь мне в этом, Володенька? Ну, скажи только одно это – ты веришь мне в этом?!
- Верю, конечно, верю. Ты только встань, Таточка и не надо плакать. Все будет хорошо, только ты не плачь. – Историк поднял свою Диву с колен и отвел ее на диванчик.
Мучительней всего для Наташи было смотреть в его глаза – серые, добрые и очень печальные. Наташа отводила взгляд и страдала: "лучше бы он попрекал, что недосмотрела, что не приняла необходимых мер, да хоть бы и кричал, в конце концов…", но этот взгляд… его выдержать она была не силах.
После этого разговора Наталья старательно избегала смотреть Кадышеву в глаза. Интимные ласки своего возлюбленного она, конечно, принимала, но со своей стороны отвечала как-то вяло, заторможено, что ли. Ей почему-то стало казаться, что она недостойна его... А спустя несколько дней женщина собрала свои вещи и исчезла из жизни историка так же внезапно, как и появилась в ней…


Глава 2: Историк без Музы.
   Беседа с Федотычем.


«...Меня сегодня Муза посетила,
Посетила, так, немного посидела и ушла.
У ней имелись веские причины,
Я не имею права на нытье.
Представьте, Муза ночью у мужчины!
Бог весть, что люди скажут про нее…

... Я бросился к столу – весь нетерпенье,
Но.. господи, помилуй и спаси!
Она ушла, исчезло вдохновенье
И три рубля, должно быть, на такси.

Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому.
Но бог с ней, с Музой, я ее простил.
Она ушла к кому-нибудь другому,
Я, видно, ее плохо угостил…

Огромный торт, утыканный свечами,
засох от горя, да и я иссяк,
с соседями я допил, сволочами,
для Музы предназначенный коньяк…»

Высоцкий В. С. Песенка плагиатора.


С момента разговора Кадышева с Наташей и внезапного ее отъезда в Москву прошло почти два месяца. Наташа не звонила и никак не давала о себе знать. Историк постарался воспринять ее исчезновение из своей жизни, как явление совершенно обыденное. Значительно большее удивление у Кадышева вызывал тот факт, почему вдруг эта красавица вообще, по какой такой непонятной причине снизошла до него той памятной ночью и потом продолжала некоторое время являть свою благосклонность бедному историку. Надо было сказать и на том спасибо! Так что Кадышев на судьбу не роптал. Ему было к такому повороту событий не привыкать. Правда, Наташа забыла в его избушке некоторые свои вещи, в том числе и нижнее белье, надушенное какими-то особыми очень ароматными духами, а также – тот самый свой "бесстыжий" пеньюар, в котором Наташа так любила покрасоваться перед своим любовником. Кадышев часто вдыхал аромат, исходивший от Наташиного белья, но решительно не представлял себе, что со всеми этим вещами делать. Не везти же их, в самом деле, в Наташин офис для сдачи охранникам под роспись. "Вот, мол, мы тут с вашей хозяйкой малость порезвились, так она свои трусы у меня забыла…"

* * *

Чтобы отвлечься от непрошеных мыслей, историк решил загрузить себя работой "по полной программе".  Кадышев погрузился в работу над своим романом и всеми силами старался выкинуть из головы разноцветные волосы, свободно спадающие ниже плеч, лукавые глаза с хитринкой и кокетливую улыбку, да и все остальное, очень женское, теплое, мягкое и податливое. Что и говорить, красивые женщины отнюдь не баловали Кадышева своим вниманием, нечего ему было ждать от судьбы и сейчас. «Что ж она себе другого не найдет что ли? – спрашивал он себя в минуты, когда отогнать образ Наташи было особенно трудно. – У нее же муж есть, этот красавец, что был тогда в ресторане, видный, преуспевающий адвокат. Да и то сказать, что ж, она себе мужика что ли не найдет?! Еще как найдет! Побогаче, покрасивее и поинтереснее меня. Зачем я ей нужен вообще, неудачник?» Под конец подобных рассуждений у Кадышева уже не оставалось никаких сомнений в том, что эта женщина, богиня, сошедшая к нему прямо из его снов, его мечта, его Муза, что она про него забыла и больше никогда не придет. Но надо же было как-то вернуть чужие вещи?
Однако как бы несчастный историк не убеждал себя, будто эта женщина была не более чем чудесным мимолетным видением, выбросить из головы ее образ он никак не мог. Смеем заверить уважаемого читателя, что Кадышев ни раньше, ни позже совершенно не думал о бизнесе Наташи, о тех больших деньгах, которыми она ворочала и с которых немалая доля могла бы перепасть и ему, как ее возлюбленному. Совсем даже нет! Несчастный историк просто никак не мог забыть свою зеленоглазую Наташу, милую Наточку, Наташу-сладняшу, с ее кокетливо-лукавой улыбкой, с ее хрипловатым и ужасно возбуждающим смехом, с ее грубоватым, даже фривольным, порой, юмором, не мог забыть ее полные груди, которые ему так нравилось ласкать. Не мог он, как не силился, как не тщился, как не старался, но не мог историк забыть свою Наташу...

* * *

И странное дело! Историк, конечно, постарался погрузиться в работу над своим романом. Но! с исчезновением Наташи сам этот роман, как будто, перестал подпускать к себе Кадышева. Роман про Наполеона в упор не желал больше двигаться вперед с того самого момента, как Наташа оставила дом историка. Похоже, происходило, как в известном фильме Гайдая, когда осел Шурика шел только следом за Ниной. Или как в известной сатирической песенке Высоцкого про плагиатора: «Она ушла, исчезло вдохновенье...», с одной только разницей, что «три рубля на такси» Наташа не взяла, конечно, поскольку у нее был свой новенький Мерседес.
Это ж надо! Три недели эта женщина была с ним, и очень часто Наташа сама дерзко и вызывающе провоцировала историка на интимные ласки, самым непосредственным образом отвлекая его от написания романа. И при всем этом отвлечении историк в присутствии Наташи работал как сумасшедший! Только за эти три недели их медового месяца историк написал, чуть ли не с десяток глав своего романа. Теперь, после внезапного исчезновения этой необыкновенной женщины прошел уже месяц, а историк, ни в какую не мог сосредоточиться и написать что-то новое. Так, сидел и просто мрачно ковырялся в старом, уже давно написанном.
Единственное, чем он надеялся забыться от так сладко мучавших его видений с участием полунагой зеленоглазой красавицы с распущенными волосами, была вот эта его работа над романом. Но она-то как раз теперь упорно не желала продвигаться вперед!
Кто теперь осмелится утверждать, что мадам Таточка не была настоящей творческой музой нашего несчастного историка?!

* * *

Сидя за столом в полном творческом бессилии, историк уже, грешным делом, начинал думать, что, может быть, он чем-то невзначай обидел свою богиню, а может недостаточно галантно и деликатно за ней ухаживал в своем домике? А может он ее плохо ласкал? В общем, сатирическая песенка барда повторялась почти дословно, хотя Кадышев совсем не был плагиатором, и он бы с удовольствием посмеялся, как всегда это делал, слушая юмористические песни Высоцкого, но сейчас историку было вовсе не до смеха.

* * *

Он несколько раз звонил Наташе и в ее офис и на мобильник. Однако в офисе его быстро отшил холодный как лед голос секретарши, сообщивший, что "Наталья Владимировна проводит совещание", и Кадышев, будучи и так по натуре человеком отнюдь не смелым, больше в Наташин офис звонить не осмеливался. С ее мобильником дела обстояли еще интересней. Спустя две недели после Наташиного исчезновения историк несколько раз пробовал позвонить на личный Наташин мобильник, но либо нарывался на автоответчик, металлическим голосом сообщавший, что "абонент временно не подключен к сети", либо ответом на его звонок были долгие, бесконечно долгие гудки и молчание. У Кадышева вообще сложилось впечатление, что Наташа намеренно не отвечает на его звонки. "Обиделась, точно на что-то обиделась, - решил тогда Кадышев про себя, - вот только знать бы на что? Эх, черт, да кто же разберет этих женщин?.."

* * *

Друзья последнее время навещали его очень редко, женщины и подавно практически здесь не бывали. Да-да, уважаемый читатель, после того, как его богиня сначала так неожиданно снизошла до него, а потом вдруг столь же неожиданно пропала, историк перестал вообще общаться с женским полом. Он упорно стал ссылаться на свое самочувствие, и те редкие встречи с дамами сомнительного поведения, которые для него нет-нет да устраивали друзья, с исчезновением Наташи прекратились вовсе. Друзья его попросту махнули на такого чудака рукой. “Мол, живи, как знаешь!” А историк просто не мог себе представить даже, как он сможет осквернить даже саму память о “Таточке” прикосновением к чужому женскому телу...


* * *

Как обычно заходил к историку в гости Федотыч: когда просто поболтать за жизнь, а когда и показать какое-то новое, сделанное им изделие.
После знакомства с Натальей и того комплимента, который она ему сделала, Федотыч стал меньше пить, в присутствии Натальи держался необычайно осанисто, вежливо и степенно. Однако, узнав, что Наталья является крупной бизнес-леди, старый мастер стал смущаться заходить к историку в гости. Но однажды, когда Наташа со своим историком возвращались с лесной прогулки, они увидели Федотыча. Дед кивнул, как обычно историку и, боязливо глянув на Наташу, хотел было уже пойти по своим делам, когда Наталья сама его окликнула и очень так запросто подала руку для приветствия:
- Александр Федотович, ну вы что-то совсем про нас забыли. Зашли бы как-нибудь что ли на чаек?
Дед зыркнул глазами на историка ("мол, подскажи, что сказать-то"), потом улыбнулся Наталье, ответил ей на приветствие, да и дело на том кончилось.
Приходя к историку в гости, дед неизменно оказывал Наталье особые знаки внимания. То носки принесет теплые – мол, "моя старуха сама вязала", то молока свежего, парного…
А однажды, когда Натальи дома не было (это было уже после их медового месяца) по пьяной лавочке, дед признался Кадышеву:
- Ну ты, Викторыч бабу себе отхватил, у меня прямо слов нет – и умная и красивая, да еще вдобавок и деловая… Ну прямо – королева, чистая королева. С тех пор в беседах с историком Федотыч называл Наташу не иначе, как "королева".
И вот как-то раз дед пришел к историку уже в тот момент, когда Наталья неожиданно исчезла из его жизни.
- А где королева? Что-то я давненько ее не видел?
- Уехала в Москву к своему королю, наверное.
- Что? – Федотыч чуть не подавился очередной рюмкой водки. – К какому королю?
- Ну ты же видел ее. Сам говоришь – "королева"! А у королевы должен быть свой король, вот она к нему и уехала. Муж ее – красавец писаный... Серьезно! Я его один раз видел: высокий, статный, сложен как Аполлон, - в общем, не чета мне...
Федотыч некоторое время молча смотрел на Кадышева пьяными глазами, но с явным сомнением.
- Что ж она от такого красавца к тебе бегает?
- Да откуда же я знаю, Федотыч!? Разве можно вообще понять, что у этих женщин в душе делается?
- Хм, - опять с сомнением протянул дед. – Эта мадам не такая, чтобы просто так хвостом вертеть. Если такая женщина изменяет мужу, то имеет для этого ооочень веские основания. Думаю, что этот муж ее, хоть ты и назвал его красавцем, на деле ничего не стоит. Федотыч некоторое время молча смотрел на Кадышева, а потом сказал:
- Дурак ты, однако, историк, по жизни – полный дурак. Нет, ну так-то ты мужик, конечно, грамотный и в марках оружия разбираешься, но по жизни – полный дурак.
- Почему, Федотыч? - устало спросил Кадышев.
- Да потому что ты и есть ее король, вот почему!
Пришла очередь историка в недоумении уставиться на выпившего старика.
- Брось, дед, что ты такое говоришь… Какой я ей король?! Кто – она и кто – я?! Понимать надо. Не пара я ей. – Кадышев с горя сам не заметил, как выпил вместе с дедом пару рюмок, и теперь ему очень было тошно.
- Эх, дурья ты башка, Викторыч. Слушай, что я тебе скажу. У меня в жизни баб было больше, чем у тебя волос на голове, только, ты, это самое, старухе моей не говори. Так вот, уж я-то знаю, как женщина смотрит на любимого мужчину.
- Ну и как же она на него смотрит?
- С гордостью, как будто всему свету желает рассказать, вот, мол, он у меня какой – самый умный и самый хороший на свете.
- Хорошо, но я-то тут причем?
- А притом, что твоя королева точно так на тебя и смотрела, я это несколько раз подмечал. Когда мы с тобой про оружие, или про войну говорили – вот точно так она на тебя и смотрела. Гордилась. Наверное, что ты такой умный у нее...
- Да ну тебя, дед, что ты там подмечал. Уехала она, уехала королева и вряд ли теперь уже вернется.
Дед пьяно икнул.
- Вернется, историк, она к тебе обязательно вернется.
Федотыч, как ни странно, оказался прав...


Глава 3: Любовь и страдания Наташи. Продолжение:


Эх, если бы Кадышев знал, какие мысли обуревали в это самое время Наташу, он был бы в себе значительно более уверен. Хотя кто знает? Уверенности в себе, в своих способностях, силах историку, отнюдь не избалованному жизнью, явно не хватало. Если бы он знал... Если бы он знал, что Наташа перестала к нему ходить вовсе не потому что он ей разонравился, а как раз наоборот – Наталья чувствовала, что влюбляется в Кадышева все крепче и сильнее.
Находясь со своим историком, Наташа переставала вообще чувствовать время, она забывала начисто про формально существующего мужа, работу, забывала про все на свете. Почти каждый раз, уже после медового месяца, когда надо было расставаться, Наташа плакала навзрыд, а он сидел понурый, не зная чем ее утешить и успокоить.
Перестав ходить к историку Наташа, переживала мучительные сомнения. После встречи и общения с Кадышевым, равно как и после первого интимного свидания с ним в номере гостиницы она совершенно твердо и однозначно поняла, что своего мужа, видного адвоката и очень привлекательного внешне, она абсолютно не любит, более того, теперь он ей стал просто противен, омерзителен. Тем более что сравнение мужских способностей ее мужа и нового Наташиного любовника было явно не в пользу мужа.
Итак, своего мужа Наташа не любила, и теперь, после встречи с Кадышевым, это для нее стало абсолютно непреложным фактом. Но оставались еще всякие светские условности. К сожалению, официально Наталья Владимировна Завадская была замужем за адвокатом Николаем Николаевичем Мигуновым, а вовсе не за историком Владимиром Кадышевым. В таких условиях то, что случилось с ней в апартаментах гостиницы “Москва” имело свое очень четкое определение - “адюльтер”, “супружеская измена”, “посторонняя связь”. В семье же, где Наталья воспитывалась, культивировалась святость и незыблемость семейных уз, по крайней мере, мать, полногрудая статная красавица Марина (это от нее Наташа унаследовала щедрые женские формы) всю жизнь была верна отцу – это Наташа знала достоверно.
И, несмотря на внешнюю относительно свободную манеру поведения, несмотря на всю свою женскую кокетливо-лукавую иронию и острый язычок, Наталья Завадская, по большому счету, придерживалась очень строгих моральных норм. Одно дело случайно поддаться женской слабости, и совсем другое завести себе любовника и жить двойной жизнью сколько-нибудь продолжительное время.
К сказанному следует добавить и то немаловажное обстоятельство, что героиня наша была женщиной, как читатель уже, наверное, и сам понял, совсем не простой. Она была деловой женщиной, которой была отнюдь небезразлична ее общественная репутация. Все это вместе и не давало женщине спокойно продолжать любить своего историка.

* * *

В конце концов, все было бы ничего, ну согрешила на стороне, что может быть проще, было и прошло, забыла и живи себе дальше, загнав совесть куда-то очень далеко. Тем более что и муж ее, адвокат Мигунов, кажется, начал погуливать на сторону.
Но в том то и дело, что свою минутную слабость Наташа могла бы легко забыть, если бы... Если бы она могла забыть встретившегося ей на жизненном пути историка, с его деликатными, нежными, но от этого не менее возбуждающими ласками в тот вечер в ресторане?! Но именно этого-то Наташа сделать была не в силах. Она никак не могла выбросить из головы его страстный шепот и предложение стать его женой во время их танца в гостинице "Метрополь", его умные и немного жалостливые глаза, наконец, чтение им самим отдельных глав своего романа о Наполеоне, о любовном романе императора с мадам Валевской. Все это, а также его тихие, очень неназойливые, но может именно из-за этого так сводящие ее с ума, его ласки, - все это Наташа не могла забыть. Не могла женщина забывать и их первую ночь в гостинице, когда, чего уж тут скрывать, Наталья впервые оказалась в интимной близости с мужчиной, который ее любил, да нет, он просто боготворил ее! Женщины такое всегда чувствуют безошибочно, поняла это сразу и наша героиня. Не могла Наташа забыть и их медовый месяц, эти чудесные три недели, которые она провела с историком в его домике.
Так вот, этого своего, несколько странного мужчину, который во вторую их встречу фактически признался ей в любви и сделал предложение, вот его-то Наташа как раз и не могла забыть, хотя очень старалась и честно пыталась это сделать. В её ушах постоянно звучал его негромкий баритон, с прекрасно поставленным голосом и дикцией профессионального лектора, в сознании теснились навеянные его рассказом про Наполеона образы. Она не могла забыть его нежные ласки, его грустные серые глаза, смотрящие на нее очень жалостно, внимательно и спокойно, совсем, как глаза отца в детстве.

* * *

Однако Наташа одновременно и боялась снова увидеть Кадышева – она боялась, с одной стороны своего разочарования в нем, но гораздо более страха разочарования, молодая женщина ощущала свою неспособность противостоять некоему магнетизму, исходящего от этого человека.
Постепенно уходила все дальше в прошлое их первая совместная ночь в гостинице и последующие за ней три недели медового месяца. Но странное дело – теперь, чем дольше длилось их раздельное существование, тем чаще Наташа вспоминала своего историка, тем неотступней и навязчивей становилось желание его увидеть, услышать его мягкий, обволакивающий голос, почувствовать на своем теле его нежные руки.
Такого с Натальей Завадской не было никогда. Никогда, вспоминая о мужчине, с которым она провела время, все ее существо не пронизывала такая сладкая, щемящая всё её женское естество боль и тоска по тому, что было... И это “было” очень хотелось повторить, вернуть, сделать так, чтобы оно долго не прекращалось...
В общем, Наташа сбежала от своего историка вовсе не потому, что разлюбила его. Ее бегство было своеобразной попыткой разобраться в самой себе, в своих чувствах к Кадышеву. На протяжении  тех почти двух месяцев, что минули с момента их расставания, Наташа думала о нем непрестанно. И постоянно при этих мыслях ей хотелось только одного – все бросить и бежать к нему, к своему любимому, к своему историку.

• * * *

К сказанному мы должны добавить еще один очень важный момент, заставивший Наташу внезапно оставить на время своего любимого на исходе того октября и после трех незабываемых недель их совместного счастья.
Узнав об увольнении историка из архива, Наталья чувствовала себя виноватой перед этим человеком, который ценой потери своего основного заработка обеспечил серьезную прибыль ее фирме. Не сказав историку ни слова, Наташа твердо решила добыть для своего любимого деньги, чтобы он мог достойно существовать, а главное – чтобы он мог быстрее дописать свой роман про Наполеона. Тут была только одна проблема – историк брать из рук Наташи деньги наотрез отказался, решительно заявив ей, что он "не смазливый альфонс, чтобы жить за счет женщины" и тем самым вогнав женщину в легкую краску. Значит надо, решила Наталья, достать для него денег каким-то иным путем, представить эту подачу как будто деньги эти пришли не от нее. Да и то сказать, ему давно уже положен был гонорар за работу, что он для нее сделал и который взять отказался. Необходимость достать деньги для любимого Наташа полагала сейчас чуть ли не делом своей профессиональной чести.

* * *

Кроме того, Наташа никак не могла выбросить из головы перешептывания смазливых дурочек на той самой лекции Кадышева, которую Наталья посетила с неделю назад. Кадышев 2-3 раза в неделю читал лекции в гуманитарном колледже, расположенном в получасе езды от поселка, где они жили.
Студенты за обучение платили деньги, потому попасть к Кадышеву на лекцию оказалось непросто. Наталье пришлось договариваться с администрацией колледжа, да еще и заплатить деньги за вход. Но все того стоило. Ибо Наталья увидела на этой лекции, кроме уже знакомого ей лекторского мастерства ее любимого, нечто заставившее ее всерьез призадуматься.
Тогда сидя в зале, вместе с прочей публикой, Наташа заметила и к своему неудовольствию должна была признать за истину, что кроме нее там находилось немало симпатичных и молодых женщин и девиц, которые во время лекции перешептывались, перемигивались и, вот наглые, игриво поглядывали на ее возлюбленного. Мало того, от некоторых она услышала шепоток, типа того: "смотри, какие глазки, а смотрит-то как, словно огнем прожигает, и говорит красиво, вот бы с ним… а ты не знаешь, он – женатый?"
Наташа, конечно, понимала, что эти деревенские девки не могут составить ей серьезной конкуренции и имела основания надеяться, что место в сердце ее любимого мужчины уже занято и занято только для нее. Ей казалось смешным, нелепым даже предположить, что ее любимый променяет ее столичную и умную, красивую и гордую на какую-нибудь деревенскую клушу. И все же, женская ревность давала себя знать.
Так или иначе, вопрос насчет женатости Кадышева, услышанный ею ненароком, также подтолкнул Наташу действовать более энергично и ускорить развод с Мигуновым с тем, чтобы связать свою судьбу со своим любимым. А ведь могли и увести! "Не отдам его никому! Он – мой, только мой!" – твердо решила для себя Наталья.


* * *

Когда историк звонил ей на мобильник, ей Богу, ей проще было переносить его звонки, когда у нее шло совещание, или она беседовала с заведующими книжными филиалами, или общалась гостиничными управляющими. Да уж, мадам Завадская была женщиной очень занятой, тут спорить никто даже не осмелится! В таких случаях Наталья просто со спокойной совестью отключала мобильник и все. Намного трудней было переносить его звонки по одиноким вечерам, когда Наташа уставшая возвращалась в свой дом. С мужем своим, Мигуновым, она давно жила в разных комнатах, но дом пока у них был общим. В такие вот вечера, когда звонил Кадышев, Наталья сидела и смотрела на заливающийся звонкой мелодией мобильник, сидела и плакала…
Что… что она ему могла сказать?! Что сбежала от него, потому что решила проверить свои и его чувства?! Что больше была не в состоянии спокойно смотреть в его глаза?! Что не верит в серьезность его чувств к ней и хочет проверить их временем и разлукой!? Что теперь, когда она от него сбежала, он ей снится, чуть ли не каждую ночь?! Наконец, что чувствует себя виноватой перед ним из-за его увольнения и потому сбежала от него, своего любимого, единственного мужчины?! Правда, сбежала она еще и потому, чтобы любыми средствами добыть для него денег, необходимых историку для спокойного окончания его романа о Наполеоне.
Что, что она могла ему сказать?.. Так проходили минуты – телефон заливался трелью, а Наташа смотрела на трубу и нервно курила, а слезы все текли и текли по ее щекам.

* * *

Тот факт, что крупная бизнес-леди Наталья Завадская привыкла держать в узде свои эмоции, ровным счетом ничего не менял. Наталья влюбилась и влюбилась не на шутку. Наталья в свои тридцать лет наконец-то встретила ЕДИНСТВЕННОГО, САМОГО ГЛАВНОГО МУЖЧИНУ В СВОЕЙ ЖИЗНИ.
И ничего не помогало, ничего не спасало женщину от этой любви.

• * * *

Глава 4: Возвращение Наташи и ближайшие
    последствия этого.


Это был день на самое Рождество, 24 декабря. Тонкий ковер пушистого снега устилал темную землю возле его уютного домика
Работа историка продолжала топтаться на одном месте – он никак не мог совершить рывок от момента, когда Марыся, узнав о рождении ребенка Наполеона от "губастой австриячки", бросила все свои жизненные блага в Париже и вернулась в Польшу до 2-ой польской кампании, до 1812 года.

* * *

Устало потирая виски, Кадышев собрался было встать и немного пройтись возле дома, чтобы размять уставшие ноги.
Не успел Кадышев, однако, даже подняться со своего стула, как колокольчики у его дверей начали позвякивать и в дверь кто-то тихо и загадочно постучал.
Кадышев снова опустился на стул. Его сердце вдруг, от внезапного предчувствия чего-то очень хорошего забилось часто-часто. Голова закружилась, а где-то под ложечкой вдруг очень сладко и томительно заныло. Тем временем, легкий, вкрадчивый стук в дверь повторился...
- Входите, не заперто, - крикнул он неизвестному посетителю и на негнущихся ногах с сердцем, готовым выскочить из груди, пошел в прихожую.

* * *

На пороге стояла ОНА, стояла его Наташа.
Кадышев вынужден был опуститься на стул, потому что чувствовал, что ноги его не держат, еще немного, и он просто упадет, сердце бухало молотом возле самого горла, голова кружилась.
Сгорбившись, уперев взгляд в какую-то только ему известную точку в углу комнаты, историк и боялся поднять глаза на представшее перед ним великолепие, и, в то же время, очень хотел смотреть только на Наташу, только на нее одну. Действительно, стоявшая на пороге женщина была очень хороша собой: ее «кошачьи» зеленовато-золотистые и чуть удлиненные глаза светились молодым лукавым задором, на губах играла кокетливая улыбка, по плечам рассыпалась густая волна рыжевато-каштановых волос, короткая меховая дубленка из мягкой кожи, расстегнутая спереди, открывала обзор полного, тяжелого бюста под дорогим джемпером темно-синего цвета. Ноги женщины плотно обтягивали модные джинсы, подчеркивая нежную, очень аппетитную полноту бедер, а икры украшали изящные замшевые сапожки. На улице стоял легкий морозец, и от молодой женщины исходила чудная аура запахов: дорогие французские духи перемешивались с морозным холодком и свежим ароматом молодого женского тела.
Кадышев, мельком глянув, на все это великолепие, расстроился еще больше. Совсем как в ресторане гостиницы “Метрополь”, когда впервые увидел свою Ташу в сильно декольтированном платье.
- Ты забыла у меня свои вещи, - только и нашелся сказать он, по-прежнему избегая смотреть прямо в глаза стоявшей перед ним женщине.
Наташа продолжала стоять в той же позе, лукаво улыбаясь мужчине. В душе своей, однако, эта женщина была сейчас несколько разочарована: ей казалось, что мужчина, который совсем недавно был к ней явно неравнодушен, и с которым она была близка, казалось, должен был бы после столь долгой разлуки, броситься на нее, как голодный хищник и тут же растерзать... в кровати. Но она уже, кажется, начинала постигать натуру своего любовника-историка – в самые решительные моменты, когда, может быть, надо было бы проявить какую-то мужскую инициативу, он, наоборот, уходил в себя, замыкался... «Ну что ж, - решила про себя женщина, когда стало ясно, что мужчина активных действий предпринимать не намерен, - придется брать инициативу на себя». «А может у него появилась другая женщина, пока меня не было?! У него же тут этих учениц-поклонниц пруд пруди!» - эта мысль больно резанула сознание и всю женскую душу Натальи, отозвавшись в ее сердце болезненным уколом ревности.
- Может быть, ты позволишь мне хотя бы войти в дом?
Тут Кадышев засуетился, вскочил со своего стула, начал зачем-то протирать его тряпкой.
- Да-да, конечно, проходи, садись.
Наталья, однако, даже не взглянув на предложенный ей стул, прошла прямо к дивану, на котором она, бывало, так любила сидеть дождливыми осенними вечерами, когда он писал свой роман. Прошла, небрежно бросила свою дубленку на спинку дивана, а сама села на диван, по привычке закинув ногу на ногу.
- Ну, рассказывай, как живешь, историк? Дописал уже свой роман?
- Нет... Наташа, ты знаешь, я...
- ...полюбил другую женщину!?
- Нет, то есть я хотел сказать...
Нерешительный лепет мужчины только подстегнул ее женскую ревность и любопытство. Наташа после последних слов историка взвилась с дивана вверх, будто раненая тигрица. И тут же принялась, как кошка, осматривать, оглядывать и чуть ли не обнюхивать жилище своего любовника в надежде обнаружить хоть какие-то следы пребывания здесь другой женщины - заколки для волос, косметику, предметы интимной гигиены, наконец, учуять аромат чужих духов.
Собственно, обходить было особенно нечего - вся его избушка вмещала в себя две комнаты - салон и спальню, маленькую кухоньку, ванную и санузел, да еще была небольшая кладовка, да на улице возле крыльца располагался крохотный садик. Осмотрев каждую мелочь и убедившись в полном отсутствии какой-либо соперницы, Наташа несколько успокоилась. Подозрения ее, однако, до  конца не улетучились. Теперь, немного успокоившись, Наташа смотрела на своего, казавшегося слишком скромным, любовника с обычной своей женской кокетливой лукавостью.
Кадышев же продолжал сидеть, тупо уставившись в какой-то угол. И Наташа опять решила взять всю инициативу в свои «слабые женские руки».
- Ты, видно, не рад моему приходу? Завел себе, видно, тут без меня подружку и забавляешься с ней, а? Ну, что скажешь, служитель музы Клио?
- Да нет, никого я не завел, даже и не думал...
- Чего ты не думал, историк?
- Заводить кого-то...
- Надо же! Он даже не думал!.. Так я тебе и поверила! Меня не было тут почти два месяца? Убей меня, я не поверю, что нормальный, здоровый мужик может два месяца прожить без женщины! Ну, что ты на это скажешь, а, историк? Признавайся, куда новую любовь свою спрятал! Ого, он уже побледнел... Да ты не бойся, я ее не обижу... Я шучу... Ну, признавайся, где твоя подруга тайная?
Кадышев продолжал сидеть на стуле, а Наташа сейчас стояла напротив него и была чудо как хороша. От испытанного волнения и безуспешных пока поисков соперницы, её лицо раскраснелось, тяжелая полная грудь, плотно обтянутая тонкой тканью импортного джемпера волновалась, аппетитные полные бедра были туго обтянуты джинсами. И все это великолепие сейчас стояло перед историком, уперев руки в полные твердые бока.

* * *

Историк осмелился взглянуть на стоявшую перед ним женщину, и вдруг все его тело пронзило совершенно дикое желание, какое ему не доводилось испытывать уже много лет. Ему внезапно захотелось наброситься на стоявшую перед ним Наташу и овладеть ею прямо здесь, на этом стареньком диване. Однако взглянув на решительно настроенную женщину, историк подумал, что такое его движение может вызвать сейчас совершенно неадекватную реакцию. А что если вся эта такая желанная, полненькая и аппетитная кошечка вдруг возьмет да и превратится в тигрицу или в пантеру?! У них, у женщин, такое ведь запросто бывает. Думая так, историк усилием воли сдержал свой неуместный, как ему казалось, порыв. Иди, знай! А может женщина как раз и ждала от него именно такой вот реакции?..
Продолжая разглядывать какую-то, только одному ему известную точку в углу комнаты, историк насчет "своей тайной подруги" ответил стоящей перед ним женщине следующее:
- Вот она, тут стоит передо мной, другой нет и не надо мне... - последние слова историк, все также избегая смотреть на Наташу, произнес очень тихо, их едва можно было расслышать.
- Что?.. – вскрикнула Наташа; от неожиданности женщина даже присела на край дивана. Признаться, она ожидала всего, но не этого тихого ответа. Думала, сейчас мужик (все они - кобели) начнет врать, изворачиваться. А тут вдруг такое... - Повтори... повтори, что ты сказал? - Женщина тоже почему-то вдруг заговорила шепотом.
А Кадышев вместо прямого ответа на вопрос медленно опустился перед сидящей на диване женщиной на колени, обнял ее ноги, а потом, наконец, поднял на Наташу глаза, в них стояли слезы:
- ...Никто мне не нужен, кроме моей сладкой Наточки, моей Татуси. Да и как бы я мог осквернить прикосновением... Раз богиня была со мной... Как бы я осмелился быть после этого с кем-то чужим... - Историк на миг умолк, но только чтобы не задохнуться от собственных чувств. Переведя дыхание, он продолжал: - Наточка моя, сладкая, милая, нежная, ласковая Тата!.. Ты... ты... ты делай так, как тебе лучше, как тебе удобней... Если не хочешь жить со мной постоянно, то приходи хоть иногда... Только не уходи совсем... Я больше не смогу без тебя жить...  Мне... до того, как мы встретились с тобой в Поволжье, ты мне очень долго приходила во сне, мы беседовали с тобой обо всем, даже о философии... Мне... Я хочу, чтоб ты это знала... Мне тебя хочется всегда, всегда, понимаешь? Но каждую твою ласку, каждое наше сближение я воспринимаю, просто как дар небес. Но если ты не хочешь со мной быть... ну что ж... я... я постараюсь это пережить... Только у меня больше не будет женщин... вообще не будет... я не могу больше ни с кем после тебя... Наверное, я вообще не смогу больше жить, если ты совсем уйдешь от меня... Вот книгу только допишу и уйду... совсем уйду. Потому как... Как же я буду жить без моей Таточки?... А еще... еще я хочу, чтобы ты ляльку мне родила...
Наташа сидела ни жива, ни мертва. Женщина была словами историка повержена, ошарашена, она точно онемела, лишилась дара  речи... Может быть впервые в своей жизни Наталья Завадская, которая за словом в карман никогда не лезла, сейчас не находила нужных слов, не знала, что ответить...  У нее прежде в жизни было немало ухажеров, любовников, воздыхателей, но никто и никогда ей такого не говорил. Слова историка, прозвучавшие, по сути, как самое настоящее признание в любви, очень смутили женщину. А тут еще он  выдал ее собственную тайную мечту, какая есть у каждой женщины – иметь детей... После всего услышанного Наташа сама вдруг почувствовала, как в горле застрял непрошеный комок... Голова женщины кружилась, душа ее была полна какой-то невыносимо сладкой болью, она долго не могла ничего сказать, поскольку в горле плотно застряло что-то тягучее и мешало говорить. Только по щекам женщины все текли и текли слезы... А историк... историк все также стоял перед ней на коленях, положив свою голову к ней на колени и тоже плакал... Наконец, к Наташе вернулся дар речи...
- Ты... это самое... Ты, что влюбиться в меня вздумал?! Ты эту глупость, историк, брось... Да и какая из меня жена... Я же бизнес-леди, - в словах ее звучала теперь какая-то непрошеная горечь, злая ирония по отношению к самой себе, к своей неудавшейся личной жизни. - Зачем тебе такая жена? – А в душе сама Наташа в это время думала: «Вот – дура! Зачем же я его отговариваю? Ведь сама же его  люблю!». Но вслух все равно продолжала в том же духе. – Я даже готовить дома уже давно сама перестала, убираться..., все горничные делают, да кухарки. Да и много ли нам надо?... Мы же с мужем, будь он неладен, да и какой он мне муж теперь?... мы же с ним вдвоем уже пять лет живем, детей он иметь не захотел...  А какая без них жизнь?... А у меня, понимаешь ли ты, один бизнес в голове и днем и ночью. Иначе нельзя, Володенька, иначе сожрут, затопчут... (Наташа называла своего любовника по имени только в самых исключительных случаях). А командировки, поездки, раунды эти деловые, будь они прокляты... Я, случается, неделями дома не бываю... Ну, скажи, зачем тебе такая жена? - Но историк продолжал молча плакать и, обнимая ноги любимой женщины, еще и целовать ее руки.
- А может, - вдруг страшная, коварная догадка озарила ее сознание, - может ты на богатство мое метишь, а мужчинка? У меня уже был один такой хахаль, мать его так… Ну, так знай, я баснословно богата, без ложной скромности признаюсь,  что вхожу в десятку самых богатых женщин в стране. Вот, будешь меня хорошо ласкать, глядишь и перепадет чего-нибудь, наследство оставлю... - Тут историк снова поднял на Наташу глаза: в них стоял такой жалобный, такой болезненный, молящий укор... В них было столько боли, тоскливого одиночества и печали, а еще и какого-то молящего укора, что Наташа осеклась на полуслове... - Ох, ну прости, прости ты меня, дуру... Глупость я сейчас ляпнула... Давно уже вижу, что ты не из таких, вижу, что не богатство тебе мое нужно, еще в ресторане это заметила, как ты смотрел на меня, как коснуться руками боялся... И то что ты денег моих не взял, меня тоже поразило, удивило, озадачило... Теперь понимаю, почему ты так сделал. Мне все это очень понравилось, историк, и мне очень хорошо с тобой, но женой твоей я быть вряд ли смогу...
Историк на эти слова только тяжело и горестно вздохнул, а потом снова сказал такое, от чего Наташе показалось, что она от неожиданности и счастья сойдет с ума:
- А я хочу, чтобы ты ляльку мне родила...
- Чего?! Чего ты хочешь!?
- Хочу, чтобы ты родила мне ляльку - сына, а лучше дочку, только чтоб на тебя была похожа... Мы ее тоже Наташей назовем, будет Наташа Большая и Наташа Маленькая...
Наташа опять на мгновение потеряла дар речи...
- Нет, историк, ты точно мозгой поехал! Спятил! Тронулся! Ребенка он видите ли хочет!? А уж как я-то его хочу, если бы ты знал! Но ты пойми одно! Бизнес, деньги - это все  хорошо, это замечательно... Но ребенка-то воспитывать надо!!! А титькой кормить ты его будешь, да? Как же! У мамочки-то дитятиной времени на это не будет! Мамочка бизнесом занимается, занята мамочка всегда, пожизненно занята... Кто воспитывать его будет? Ребенку, тем более девочке, материнская ласка нужна... Ты об этом подумал, историк?
- Наточка, ты делай, как тебе лучше... Я все понимаю... Конечно, тебе и жить-то со мной в этой лачуге не престижно... Но я все равно хочу, чтобы ты родила мне ляльку,- Тут Наташа его бесцеремонно оборвала:
- Дурак ты, однако, историк, по жизни полный дурак! Кто здесь говорит о престиже!? Плевать я хотела на престиж! Пойми ты!!! Я сама влюбилась в тебя, как кошка, в глаза твои серые спокойно смотреть не могу, снишься ты мне по ночам со своими рассказами про Наполеона! Ну, видал ты такое: баба сама мужику в любви признается!?
Теперь пришла очередь мужчине потерять дар речи...
- Наташа, ты в меня влюбилась?
- У тебя что еще и со слухом проблемы, кроме головы? Я же все, кажется, ясно сказала?! В общем, не знаю... - Наташа, сама смутившись своей внезапной откровенности, на миг замолчала. - Если правду сказать, я честно старалась выбросить тебя из головы, но не получилось ничего... Чем сильнее я старалась тебя забыть, тем больше меня тянуло к тебе... Уж очень хотелось дочитать или дослушать до конца твой роман про Наполеона. Ну и не только это... - Наташа, сама себе удивляясь, вдруг слегка покраснела. Однако историк по жизни был абсолютно не наблюдательным человеком и этого легкого смущения женщины он, конечно, не заметил.
- Наташа, подожди, но, кроме всего прочего, ведь ты замужем...
- А что тебе  до этого за дело? Замужем я или нет, тебе-то что?- спросила Наташа своим обычным  добродушно-насмешливым тоном и добавила смеясь, - Я же замужем, а не ты!
- Ну, если говорить откровенно, то, знаешь, я тебе, кажется, уже рассказывал, что мне изменила жена... я застал ее в постели с моим же начальником. Помня свою ситуацию, очень неприятно кому-то “ставить рога”...
- Надо же, какой он правильный у нас, наш историк! Прям противно становится и стыдно за себя, развратную такую. Если ты хотел прочитать мне лекцию по семейной нравственности, то зря стараешься. Я из такого возраста уже вышла, знаешь ли. Я уже взрослая девочка.
- Наташа, ты зря иронизируешь...
- Ты, историк, я вижу, реальной жизни действительно совсем не просекаешь. Ты очи свои наукой зашоренные раскрой и посмотри, что вон там, около стены стоит.
Кадышев посмотрел туда, куда указывала Наташа: у стены стоял большой кожаный чемодан.
- Там чемодан стоит...
- Надо же, а я думала – крокодил!
- А чей чемодан-то? Наташа... это... ты что ж... это твой?
- Нет, дяди Пети. Но тогда тебя, уважаемый служитель музы Клио, придется обвинить в мужеложстве, что надо признать, совсем на тебя не похоже. Да, ладно, чего уж там. Это все мои вещи, которые я решила взять с собой. Пока. Самое необходимое. Всего моего женского тряпья так много, что и десяти таких чемоданов не хватит, но я постаралась выбрать самое главное... Два вечера возилась... Я ушла от него... Жизни у нас с ним все равно давно уже нет, да и не было, наверное, никогда... Во всяком случае, такого как с тобой никогда не было, - при последних словах женщина опять слегка покраснела, но очень даже благосклонно посмотрела на мужчину. Я рассказала ему все про нас с тобой, рассказала и ушла...
- Ты хорошо все обдумала? Ведь я не могу тебе ничего дать... Я сам нищий, несчастный, измученный жизнью человек. Даже в архиве сейчас стало меньше работы. Я не смогу обеспечить нас двоих...
Историк сказал это так серьезно, что Наташа не смогла удержаться от смеха
- Историк, ты надо мной не иначе, как потешаешься, а? Я каждый год заключаю сделки на сотни тысяч баксов, а ты мне лопочешь про то, как ты не сможешь нас двоих содержать...
- Тем более, - сказал историк, внезапно помрачнев и нахмурившись, - не хочу быть альфонсом. Я вполне могу сам себя кормить, пойду в школу или техникум уроки вести... Мне твоих денег не надо, Наташа...
- Техникум, уроки... А книгу про Валевскую кто писать будет, а, историк?
Кадышев удивленно поднял глаза на свою любимую, единственную женщину. Наташа была настроена решительно и смотрела сейчас на мужчину очень даже серьезно, даже без обычной своей иронии. Мужчина замялся:
- Ну я же пишу потихоньку...
- Не ври мне, Кадышев! Меня не было здесь почти два месяца! Так ты за это время не только бабу на стороне не смог себе завести (что весьма, кстати, похвально), но и роман твой тоже особо никуда не сдвинулся. Уж  я-то знаю, поскольку всегда читала все, что ты успевал написать! Когда я здесь была, ты порой за сутки главу заканчивал! А теперь? Какие-то две несчастные главы за два месяца?! Не смеши меня, историк!
- Это потому что ты – моя Муза и была рядом, потому я и писал так быстро. А потом ты пропала, мне стало очень плохо, и я писать стал мало... без тебя... – Добрые серые глаза грустно смотрели на Наташу
Наташе явно очень польстило сравнение с Музой в глазах любимого, но просто так сдавать позиции она не собиралась.
- Я сумела обустроить тебе аванс за эту книгу про Наполеона, которую ты все никак закончить не можешь.
- Что значит - аванс, Наташа, откуда?
- Хм, от верблюда. Да это вообще не твоя забота, откуда, понял историк? Да, нет, ты не переживай, это не мои деньги, это... В общем, одно очень авторитетное издательство выдаст тебе энную сумму денег, да не просто так, не за красивые твои глаза, а в надежде на будущую продажу твоей книги. Так что ты уж старайся – пиши ее хорошо, чтобы было потом читать ее интересно. Ну, сколько тебе надо, чтобы сидеть, нормально писать и не бегать в этот твой военный архив? 100,000 долларов хватит тебе?
Историк молчал, попросту ошеломленный этим предложением.
- Да ты не стесняйся... Повторяю, это не мои деньги, так что, не бойся, альфонсом себя чувствовать не будешь...
Но Кадышев угрюмо смотрел в пол:
- Наташа, я, наверное, совсем не похож на сильного мужчину, но у меня есть один принцип – я не беру денег у женщин...
Наталья, казалось, уже начинала терять терпение. Мы полагаем, что наш читатель давно понял, что госпожа Завадская была женщиной авторитарной и не очень любила, когда кто-то вступал с ней в спор. Но тут ситуация была слишком уж деликатная – с одной стороны спорил с ней сейчас не какой-то ее работник, а ТОТ САМЫЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ И НЕПОВТОРИМЫЙ МУЖЧИНА, ЕЕ ЛЮБИМЫЙ, КОТОРОГО ОНА ИСКАЛА, МОЖЕТ БЫТЬ, ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ!
Да вдобавок ко всему, она же, Наталья, чувствовала себя перед этим своим единственным виноватой, поскольку полагала, и полагала справедливо, что это из-за нее он потерял работу.
Короче говоря, как почти два месяца назад делом ее профессиональной чести было добыть эти несчастные 100,000 баксов, так теперь в этот момент беседы с Кадышевым, для бизнес-леди Натальи Завадской делом принципа стало добиться согласия любимого взять эти деньги из ее рук.
- Кадышев, не зли меня! Что ты ведешь себя как маленький? Я же сказала – это не мои деньги, это – аванс от одного очень солидного издательства, и ты их должен, просто обязан взять для того, чтобы закончить книгу.
- Ну если это не твои деньги… что ж, я в общем-то не против, Наташа. Это мне будет, конечно, хорошее подспорье. Но, подожди, что если деньги сейчас заплатят, а книга потом не “пойдет”, ну не будет продаваться и все тут. Я, конечно, в области книжной торговли не специалист, тебе виднее, но ведь, насколько, я понимаю, читательский спрос - дело очень хрупкое. Сегодня он есть на что-то одно, а завтра, глядишь, уже и на другое...
Наташа помолчала, казалось, она была малость озадачена словами своего любовника.
- Продажа той или иной книги - это всегда в большей или меньшей степени проблема. Ладно, там видно будет. Ты, знай себе пиши и ни на что другое не отвлекайся. А когда напишешь, будем думать, как твою книгу продать...


Глава 5: Первые Рождество и Новый Год
у историка и Наташи.
                Новогодние подарки и сюрпризы.


Это было 29 декабря… Когда прошла первая эйфория от возвращения Таточки, и пара отметила это событие очередной любовной схваткой, Наташа начала подозрительно оглядывать жилище своего любимого.
- Нет, Кадышев, я что-то никак не могу понять – ты женщину свою любимую и единственную, как ты твердишь мне уже почти полгода, ты готовился ее встречать или нет?!
- Ташенька, но ведь я даже не знал, когда ты приедешь. Ты же так неожиданно исчезла. - Историк сейчас очень испугался, чувствуя, что вступает на очень узкую кромку льда, которая грозила вот-вот обломиться и опрокинуть незадачливого историка в ледяную бездну.
- Ха, - Наташа встала в угрожающую позу, подперев ручками свои полные крепкие бедра.- Ты должен был почувствовать, что я к тебе еду!
- Но ты ведь даже на звонки мои не отвечала…
- Занята была – вот и не отвечала. – Эти слова Наташа постаралась произнести как можно более уверенным и независимым тоном, но с серыми добрыми и грустными глазами мужчины все-таки встретиться не пожелала, чтобы не обнаружить смущения, не выдать сокровенных чувств. – Ну, все, хватит об этом! Нет, я никак не могу понять, историк, ты Новый Год встречать собираешься или нет?!
- Ну, - Кадышев замялся, явно не зная, что сейчас ответить на вопрос женщины. – Мне одному это собственно было…
- Хватит! – Наталья решительно прервала этот жалкий лепет своего любимого. – Женщина к тебе приехала, Кадышев, ты понимаешь это или нет?!
- Понимаю… - историк тяжело вздохнул.
- Хм, а я вот не понимаю – ты, что не рад моему приезду?
- Да ты что, Тата, я очень рад…
- А если рад, то почему я не вижу на столе изысканной закуски, шампанского, икры черной-красной, а, историк?!
Кадышев, сделавшийся мгновенно красный, как рак, подавлено молчал. "Ну как, как, скажите на милость, можно понять этих женщин?! Сначала она исчезает чуть ли не на три месяца, а потом неожиданно падает, как снег на голову, да еще и претензии предъявляет, почему как следует не встречаешь ее?! Господи, да как я смею?! Если богиня решила так поступить, разве я смею ее осуждать?! Лишь бы только была всегда рядом! И правда, как это я не подумал, что она может приехать?.."
- Да, тяжелый случай. Господи, Кадышев, да на тебе лица нет! Ты что такой бледный? Ох, уже и пошутить с ним нельзя! Ладно, поехали в Москву, там все купим, самое свежее и лучшее.

• * * *

И они действительно поехали на Натальином Мерседесе в столицу, и купили шампанского и бутылку испанского полусухого вина, красной и черной икры, маринованных грибочков и огурчиков, помидорчиков с бочкового засола, купили пару упаковок крабовых палочек.
А поскольку Наталья вздумала в новогодний вечер понаделать уйму экзотических салатов, то они купили еще гранаты и грейпфруты, сухофрукты, грецкие и кедровые орехи, а еще купили торт "Прагу".
Важно шествуя сейчас с продуктовой коляской по изысканному, дорогому супермаркету на Манежной, в роскошной норковой шубе и элегантных замшевых сапожках, с распущенной по плечам гривой рыжеватых волос, Наталья была как королева. Вдруг она повернулась к идущему рядом Кадышеву.
- Ба! Да у нас же ничего горячего нет, а, Кадышев? Что ж мы с тобой в ночь на Новый Год кушать будем, а? Что ж ты застыл, как статуя, скажи что-нибудь?
- Ну, я могу курицу испечь с сухофруктами в медовом соусе. Можно еще креветки в чесночном соусе сделать. Кстати, я это делаю не хуже, чем в твоем Метрополе…
- Дааа? Ну ты у меня просто чудо какое-то, а не мужик! Ну, у какой еще женщины есть такой спутник по жизни – и роман про любовь пишет и курей с креветками сам запекает?! Нет таких мужиков больше на свете!
- Ната, ну ты опять, все шутишь, да смеешься…
- Да нет, Кадышев, ты не обижайся, просто у меня такая манера разговаривать. Пора бы уже свою женщину узнать получше! Но… - Тут Наташа посмотрела на мужчину, и сама почему-то засмущалась и даже слегка покраснела. – Мне действительно очень хорошо с тобой, Володя, очень легко и просто, хочется даже петь от счастья… Только ты смотри, не загордись?!..
Кадышев обалдело смотрел на женщину, будучи не в силах что-либо сказать.
- Ну и что ты опять замер? Идем курицу покупать…


* * *

31-го под вечер, как водится, состоялся обмен подарками. То есть подарки вручала только одна сторона по той же самой причине, что женщина свалилась нежданно-негаданно. Историк, конечно, был очень смущен тем фактом, что не смог купить своей любимой ничего к празднику.
- Ничего, историк, ты не страдай сильно. Все у нас впереди, еще представится случай – купишь!
- Ну, я тогда хотел бы тебе купить что-то из нижнего белья, что-нибудь сексуальное…
- Дааа?! Ну ты и развратник у меня! Ладно, там видно будет. А вот я купила тебе подарок. Я знаю, что никакими шмотками тебя не проймешь, но думаю это тебе понравится. – С этими словами Наташа достала из большого магазинного пакета еще один пакет с рекламой книжного магазина на нем:
- Книги! Наташа! – Историк бросился к пакету, развернул. – Господи, Татка, "О войне" Клаузевица! Ой, Н. Троицкий – монография о Кутузове – очень серьезный это ученый, с ума можно сойти! Господи! Наполеон Мережковского!!! – Тут историк кинулся целовать свою женщину. – Я очень давно гоняюсь за этим Наполеоном – это же раритет! Спасибо, Ташенька! А почему ты выбрала Клаузевица и Николая Троицкого? Как ты узнала, что у меня этого нет и что мне это надо?
- Историк, ты меня обижаешь и на этот раз – очень сильно! Я книжным бизнесом занимаюсь больше десяти лет, и мне достаточно бросить один взгляд на полки, чтобы запомнить, что есть и чего – нет! А мы с тобой целых три недели тут прожили – за такой срок можно было все, что у тебя есть уже и наизусть запомнить. Тем более, что я кое-что успела прочитать. – Тут Наташа бросила на Кадышева так возбуждавший его лукаво-кокетливый взгляд. – А что тебе это надо, так прости, я же читала куски твоего романа! Ну, ты даешь, однако, Кадышев. Я, конечно, не "специалист по наполеоновским войнам" –Наташа, сделав уморительную серьезную мину, очень смешно и похоже передразнила Кадышева – но читательский спрос научилась схватывать очень быстро! Троицкого пролистала, посмотрела, вспомнила твои рассказы и решила, что тебе будет интересно. Да и он мне тоже серьезным показался. Ну, я угадала?
- Что ты, Таточка! Конечно, угадала, еще как угадала! – Историк развернул внутри книжного пакета еще один, а там… - Наташа, господи, это же карта походов 1812 и 1813-14 гг.! Как ты догадалась? Да это просто – шикарно! Спасибо тебе, кисонька моя! Но как ты узнала, что мне это надо?
- Слушай, Кадышев, ты меня никак за клушку какую-то держишь, что ли!? – Наталья, конечно, очень довольна была тем эффектом, который произвели на ее любимого привезенные ею книги. Сейчас она сидела за столом и с удовольствием наблюдала за восторгами историка. – Мы же с тобой в нынешнем году до чего дочитались? Правильно! Как эта твоя Марыся застала в Париже рождение сына Наполеона от австриячки. А это уже, кажется, 1811 год. А там уже и 1812-й, который, по словам Дениса Давыдова "стоял в крови по дуло" уже со времен Тильзита. Вот не помню только – в каком году Тильзитский мир был заключен, а историк? Наполеон твой там с Александром I на какой-то реке на плоту встречались. Так или нет?
Историк восхищенно смотрел на женщину.
- Ну и что ты на меня уставился, будто первый раз увидел?
- Да нет, Наташа, я просто в очередной раз приятно поражен, что ты столько знаешь! Понимаешь, это все-таки не совсем привычно, когда такая красивая и такая вся из себя, ну в общем, одним словом – королева, как ты, еще и что-то знает, может разговор поддержать…
- Невысокого же ты мнения о женщинах, прямо шовинист какой-то… Но ты на вопрос мой так и не ответил, про Тильзит?
- А, да, этот мир был заключен летом 1807 года сразу после битвы под Фридландом, где русская армия была наголову разбита Наполеоном. А река, на которой они встречались, это – Неман.
- Ну вот, так бы сразу и сказал, а то заладил песню про то, что красивая женщина, мол, по определению, не может быть умной. Да и потом, я же все-таки боевая подруга историка – положение обязывает!
- Мне это очень приятно слышать, Таша!
- Ага и мне приятно, что тебе приятно. Ладно, Кадышев, хватит сопли розовые тут пускать! Ты вот лучше расскажи,  чем ты тут без меня занимался? Что женщину себе другую не завел – это, мне, конечно, очень лестно. Но вот скажи мне лучше, что нового ты успел написать?

• * * *

- Ты понимаешь, Тата, - историк явно замялся в нерешительности. – После твоего отъезда мне было так плохо, что я ничего не мог писать, так ничего нового и не смог написать…
- Погоди, ты что ж, почти за два месяца не написал ни одной новой главы?!
- Ни одной.- Историк сокрушенно вздохнул. – Ты больше не бросай меня надолго, а то, как только ты уехала – роман мой встал, как вкопанный! Помнишь, как у Шурика в "Кавказской пленнице" осёл встал и ни с места, пока эта девушка, Нина не пошла вперед? Вот так и у меня…
Ответом ему был заразительный Таточкин смех:
- Умора с тобой, историк! Это что ж получается – по-твоему выходит, что я виновата в твоем творческом бессилии?! – Но тут Наташа на миг задумалась.- А знаешь, может ты и прав? Помнишь, у Высоцкого – "она ушла, исчезло вдохновенье…"? Слушай, Кадышев, может я и есть твоя муза, а? Ты как мыслишь на этот счет?
Историк от счастья потерял на мгновенье дар речи: он, конечно, уже давно чувствовал и видел в Наташе свою вторую половинку, причем – самую лучшую! Но такого единения мыслей и переживаний он не ожидал!
- Так, историк, я на правах Музы немедленно берусь за твое воспитание! Бездельничать больше у меня не будешь! Это ж надо – за два месяца и ни одной главы! Так, сегодня последняя ночь Старого Года, так и быть – разрешаю тебе со мной вместе повеселиться, тем более что я… соскучилась очень по тебе… - Наташа тут смущенно замолчала, но очень скоро вернула себе обычный свой имидж чуть грубоватого юмора. – Но с завтрашнего дня, Кадышев, работать, работать и еще раз работать! Я хочу, чтобы к лету ты своего Наполеона уже закончил. Ты понял меня, историк?
- Как скажешь, Таточка.
- Ну вот – так бы и давно! Ладно, давай к празднику готовиться. У меня, кстати, еще один подарок есть для тебя.
- А какой, Ташенька?
- Сейчас ничего не скажу. Узнаешь в новогоднюю ночь, то есть сегодня ночью! Потерпи, немного осталось. Погоди, кто-то, кажется, обещал курицу запечь? Ты не знаешь, кто бы это мог быть?
- Так я же не возражаю...
- Но чтобы запечь курицу, Ка-ды-шев, ее сначала надо вынуть из морозилки размораживаться! Время-то уже 5 вечера, в 11 я хочу за стол сесть! Давай, ты займись курицей, а я поищу какие-нибудь салатики в Сети. Хочу что-нибудь особенное в эту ночь… Сто лет сама не готовила! Слушай, а овощи у нас есть, ну, там помидорчики, огурчики, лук?.. Мы же их не купили!
- Что-то вроде было…

• * * *

К 10 вечера, 31-го все было готово. Курица, которую Кадышев нашпиговал черносливом, орехами, яблоками, грибами и всякой зеленью для вкуса, а также обмазал со всех сторон чесночно-медовой приправой, была, наконец, всунута в духовку.
Наташа тем временем делала очень вкусные салаты и даже давала их попробовать историку. Тут был не только традиционный оливье, но и такие оригинальные, изысканные вещи, как-то: салат из крабовых палочек двух видов – один был заправлен майонезом, а другой – оливковым маслом, помидорный салат с зеленью и кедровыми орешками, салат с зернами граната, трехслойный салат, состоящий из сыра, яблок и яйца, сельдь под шубой.
Стол сервировали оба с удовольствием – постелили свежую скатерть, поставили коньячные пузатые бокалы, салаты, нарезанные тонкими ломтиками балык, осетрину, говяжий язычок, а также маринованные маслята и малосольные огурчики. Из напитков влюбленные выбрали себе уже початую бутылку Курвазье и открыли бутылку французского вина Мерло. Поставили также две высокие свечи в изящных канделябрах. А потом…

* * *

…Потом, когда стол был сервирован – оставалась  только допекаться курица в духовке, да остывало шампанское в холодильнике, Наташа загадочно посмотрела на своего мужчину, потом встала и направилась к их спальне, которая одновременно служила и гардеробной. Историк двинулся, было, следом за своей любимой, но та его остановила:
- Так, за женщиной не ходить, не подглядывать и не мешать ей, а сидеть и терпеливо ждать! Вопросы есть, сладкий мой? – Наташа на прощание одарила любимого очаровательной улыбкой и скрылась в спальне.
Кадышев только пожал плечами – разве можно этих женщин понять? Но покорился, вернулся в большую комнату, куда они выдвинули украшенный кухонный стол, и принялся терпеливо ждать.
Через четверть часа в комнату, где сидел историк, выплыла Наташа. Женщина была одета в то самое платье иссиня-черного бархата, которое на ней было в вечер их встречи в гостинице! Только что драгоценностей женщина решила на себя на сей раз не одевать. В остальном – все было как тогда – тот же умопомрачительный вырез на груди и то же отсутствие каких бы то ни было намеков на бюстгальтер.
Историк потрясенно уставился на женщину. Наталья, сразу поняв, что нравится, еще и повернулась перед восхищенными глазами любимого, от чего ее груди не преминули тяжко колыхнуться под тонкой материей:
- Ну как? Не забыл еще?
- Тата, да ты что?! Разве такое можно забыть!

* * *

В 11 часов сели провожать старый год. Кадышев открыл Курвазье и налил Таточке и себе немного ароматной жидкости, при свете свечей немного отливающей янтарем.
- Ну, историк, давай говори тост?
- Да что тут говорить?! Я часто вспоминаю эту свою командировку в Поволжье – ведь мы могли бы с тобой вполне не встретиться, Наташа. Меня при такой мысли в дрожь кидает. Ведь малейшая случайность не в ту сторону – и все! Пароход мог бы не сломаться, или сломаться совсем на другой станции. Я мог бы пройти на сто метров дальше, в совсем другое место...
- Слушай, я тоже об этом часто думаю! У меня тоже и Мерседес мог бы не ломаться или сломаться в другом месте... Ужас... – Наталья поднесла пузатый бокал к глазам и поглядела на Кадышева сквозь стекло и янтарь коньяка:
- Историк, я предлагаю выпить за ту скамейку!? Помнишь, где ты Коленкура своего читал!
- Да уж, скамейка знаменательная…
Выпили за скамейку, закусили.
Они погасили свет, и теперь горели только свечи, да еще настенный светильник. Пламя свечей слегка колебалось в ночном полумраке, влюбленные сидели и тихо беседовали обо всем и ни о чем. Им было просто очень хорошо вдвоем. Они сидели, смотрели друг на друга, потихоньку поедая приготовленные закуски. Курица тоже потихоньку запекалась.
Налили еще коньячку по чуть-чуть. Теперь Наташа первая подняла свой бокал:
- Пусть прошлая жизнь остается в прошлом! А в новой жизни чтобы было только счастье! – Сказала Наталья. – Помнишь вот это?:

Оплавляются свечи
На старинный паркет,
И стекает на плечи
Серебро с эполет.
Как в агонии бродит
Золотое вино...
Все былое уходит,-
Что придет - все равно...

- По-моему, это сейчас соответствует моему настроению. Господи, хорошо-то как! Ну, а твое заветное желание историк, какое?
- Хочу, чтобы в Новом Году у нас с тобой получилась лялька!
- Дааа? Ничего себе – какие желания! Ляльку он, видите ли, хочет. Ну, допустим, что я тоже хочу и что дальше? – И тут же перевела почему-то разговор на другую тему. – Слушай, я тут диски привезла кое-какие. Давай послушаем, а? Что у тебя, кроме твоего мобильного компа ничего нет, чтобы MP-3 слушать?
- Нет, больше ничего.
- Ну, давай тогда на нем. – Наталья достала из своей наплечной сумки несколько дисков. Среди них было «Избранное» под названием «Ностальгия», его первым и поставили. И тут запел Хулио Иглесиас свою знаменитую «Натали». Наташа встала и подошла к мужчине:
- Историк, женщина хочет пригласить вас на танец, как на жизнь.
Кадышев почувствовал, что сердце его сейчас выпрыгнет из груди от счастья. Они вышли на середину комнаты, и Тата положила руки на плечи историку, прижалась к нему. А он обнял свою Таточку за талию и тоже прижал к себе. И снова, как тогда в гостинице, почувствовал прикосновение женских сосков… Потом рука его скользнула ниже Наташиной талии, к полному окаруглому заду и ничего, кроме голого тела, под тонким бархатом не обнаружила.
- Наташа, ты, что ж трусики не одела?
- Не-а…
- Ты моя бесстыжая…
Желание, хотя может и не такое мощное и импульсивное, как тогда, но все же достаточно требовательное и сильное, тут же накрыло обоих. Только на этот раз женщина заговорила первой, буквально на доли секунды опередив мужчину:
- Историк, - замурлыкала вдруг Таша мужчине на ухо, - пойдем сейчас в кроватку, а то потом наедимся – тяжело будет…

* * *

Надобно вам признаться, любезный читатель, что эта ночь, когда 2002 год сменялся на 2003-й, была у наших героев совершенно сумасшедшей.
...Закончив третий заход в Наташу, Кадышев уже собрался было оставить женщину в покое, как был остановлен и сжат сильными внутренними мышцами своей сладкой Таточки.
- Историк, угадай загадку: «Чего нет, не было и не дай бог, чтобы когда-нибудь было?» Пока не отгадаешь – не выпущу!
- М-м, не знаю даже…
- «М-м», п***да с зубами! – Наташа, находясь снизу, начала хохотать первой, увлекая за собой и историка. От хохота любовники быстро очутились на полу. Причем, хотя в кровати Кадышев находился сверху, на полу он оказался снизу, да к тому же сильно приложился задним местом и головой, правда, удар был смягчен одеялом, которое сползло с постели на пол во время их любовной баталии. И тут же сверху на него еще приземлилась Таточка.
Лежа на полу на своем историке, женщина вдруг подозрительно повела носом:
- Кадышев!!! Курица!!! Курица твоя горит!!!
Побежали оба спасать курицу, побежали в чем мать родила. К счастью, курица не сгорела, а лишь хорошенько подрумянилась, образовав аппетитную коричневую корку. Курицу благополучно вытащили и водрузили на широкое и плоское блюдо, которое, в свою очередь, поставили на стол. И тут только Кадышев обнаружил (видимо, до сих пор, он на Наташу не смотрел), что его подруга выскочила на кухню абсолютно голая.
Историк восхищенно и удивленно уставился на женщину. Наташа, заметив, куда мужчина смотрит, тут же постаралась прикрыться, однако, сделать ей это было весьма затруднительно, поскольку на ней самой не было надето ни единой нитки, а под рукой рядом не было даже простынки, чтобы прикрыться. Наташа, однако, не растерялась и приняла извечную стыдливую позу женщины, застигнутой врасплох дерзким наблюдателем – одну руку он положила поперек груди, прикрыв соски и часть самих полушарий, а другой рукой постаралась закрыть низ живота.
- Господи, Наташа, как ты прекрасна!
- Историк, не смотри на меня – я стесняюсь! Лучше пойди и принеси женщине простынку или сарафанчик мой, пожалуйста. – Дело в том, что общаясь со  своим любимым, Наташа твердо взяла за правило – наготой своей перед мужскими глазами не сверкать. Ибо Наталья хорошо усвоила себе мужскую психологию – мужчина по природе своей является охотником, и его особенно привлекают те части женского тела, которые обычно из скромности прикрыты. И наоборот, то, что всегда или часто открыто, мужчина попросту оставляет без внимания.
Кадышев, однако, идти никуда сейчас не собирался, а продолжал восхищенно рассматривать прелести своей подруги.
- Не надо, Таточка, не надо прикрываться, ты такая красивая голенькая! Я хочу тебя хорошенько рассмотреть…
- А я не хочу, чтобы ты смотрел на меня голую, а то насмотришься, привыкнешь и я перестану тебе нравиться. Кадышев, имей же ты совесть!? Ты же видишь – женщине стыдно… Принеси что-нибудь одеться, прошу же, пожалуйста?
- Никогда, никогда я не перестану тебя любить! Ты – мой ангел, моя богиня.
- Кадышев, ты мне зубы не заговаривай – ты же видишь женщине стыдно, она стесняется. Принеси одежду!
- Да-да, Таточка, конечно, сейчас принесу, идем только на диванчик пока ляжем… - С этими словами историк нежно обнял свою нагую подругу за талию и повлек к дивану…
- Ох ты и плут… На постельный грех опять женщину сманиваешь, а? – Однако возражала Наташа только для видимости.
На диванчике, по причине его узости, влюбленные устроились в классической "миссионерской" позе. Кадышев проник в Наташу на всю глубину, на какую только мог, а та обняла его крепко руками, да еще и закинула ноги на спину, поднимая тем самым выше свой зад и позволяя мужчине еще глубже проникнуть в нее.
- Историк, но ты смотри – осторожнее, там внизу одеяла уже нет, больно падать будет…

* * *

…Спустя мгновения после завершения диванного соития, Кадышев вздохнул с чувством сладкого сожаления:
- Не хочу из тебя выходить…
- Какое совпадение – а я не хочу тебя выпускать! Давай так будем теперь жить? Знаешь эту теорию о поиске своей половинки? А мы эти половинки с тобой как раз сейчас соединили, ты не находишь?
- Конечно, Тата, это просто здорово! Вот так бы всю жизнь и провести, а? Ты не возражаешь?
- Конечно, тебе-то здорово, раз ты сверху на мне лежишь! А вот давай-ка поменяемся местами – теперь ты будешь снизу, согласен? – С этими словами Наталья начала переворачиваться со спинки на животик, постепенно подминая под себя Кадышева.
- Тата, что ж ты делаешь – мы же сейчас с тобой опять на пол полетим!
Продолжать, однако, занятия любовью они на этот раз не стали, ибо уже достаточно насытились друг другом. Все закончилось смехом и веселой борьбой двух влюбленных.
А с рабочего стола историка на любящихся людей смотрел кот, сверкая желтыми глазищами. О чем при этом думал, и думал ли вообще кот Тихон – то мы знать не знаем и ведать не ведаем...


* * *

- …Кадышев, пойдем твою курицу есть с красным вином. – На этот раз Таточка таки смогла облачиться в изящный сарафанчик, который, правда, длиной был намного выше женских колен.
Часы подбирались уже к 2-м часам ночи.
- Слушай, историк, а хорошо мы с тобой сегодня ночью время проводим, правда?
- Да, Таточка, очень хорошо!
- И одно со всего этого можно сказать наверняка: пьяное зачатие нам уже не грозит!
- Погоди, Тата, что это значит: "пьяное зачатие уже не грозит"?
Некоторое время Наташа еще продолжала сидеть и, загадочно улыбаясь, поглядывала на историка… Наконец, женщина сама прервала свое загадочное молчание:
- Накачал-таки бедную женщину, - с притворным вздохом вымолвила Наташа.
- Это ты про что, Таша?
Собравшийся было встать из-за стола, Кадышев, теперь не мог двинуться с места.
- А то ты сам не понимаешь – про что? – в историка лукаво стрельнули хитрые золотистые глазки.
- Извини, Таточка, но я не понимаю...
- Ляльку кто-то просил, ляльку просил… – протянула Наташа, все также продолжая загадочно улыбаться.
- Тата, ты что ж, беременна??!!
- Наконец-то дошло! И с чего бы это, а?
- Тата, подожди, давай серьезно… А ты уверена? Ты была у врача? Я… В смысле, чтобы не было ошибки…
- Уверена и у врача я была. Уже два месяца… И ты представляешь, - Наташа округлила свои и без того большие глазки. – Я даже знаю, кто отец ребенка, что далеко не всегда бывает ясно. – Длинный, холеный пальчик уставился Кадышеву в грудь. – Вот!
- Что – "вот"?
- Вот сидит отец моего ребенка, или ты – против, историк? Ты только скажи – мы от этого дитяти мигом избавимся или найдем для него другого папашу.
Но женщину прервал дикий вопль восторга, который вырвался из груди мужчины:
- Да ты что!? Ты с ума сошла!? У тебя будет мой ребенок! – Кадышев упал на колени и стал обнимать ноги Наташи и всю ее целовать и тискать. – Сладкая моя, люба моя… У тебя будет мой ребенок?! Господи, это такое счастье!!! У тебя будет мой ребенок!..
- Ну да. У меня будет твой ребенок. Точнее – у нас будет наш общий ребенок. Вот это и есть мой еще один подарок тебе. Видишь, как быстро сбылось твое новогоднее желание.
- Тата, подожди, так ты уже давно об этом знаешь! Почему ж ты мне только сейчас говоришь?
- Успокойся, Кадышев, я до сих пор точно еще не была уверена, потому и не хотела раньше времени тебе говорить. А вчера была у врача, и он мне точно сказал. Вот и все. Так что примерно через семь месяцев будем мы с тобой мама и папа… А еще… Еще я подала на развод с Мигуновым. Так что мы скоро сможем официально оформить наши отношения. Ну что ты на меня уставился? Может быть, ты не рад?
Историк молчал, потому что просто не мог поверить своему счастью.
- Что ты, Ташенька, я очень рад. Просто это немного неожиданно.

* * *

Спать они легли уже под утро. А потом, часов около 12-ти пополудни Кадышева, он бы еще с удовольствием спал, разбудил наглый кот Тихон. Ему вдруг приспичило кушать.
Нет, ну это же просто натуральное хамство! Как ласкаться, да об ножки тереться – так это к мамочке Таточке, а как жрать просить так непременно надо разбудить его, Кадышева.
Но делать было нечего, пришлось вставать и идти кормить кота. Кадышев насыпал Тихону его кошачьей еды, налил в пластиковую миску молока, поставил все это на кухне в уголок, где его кот обычно ел. Потом историк вернулся и лег под теплый Наташин бочок, надеясь еще уснуть.

Часть IX: Житейские будни семьи Кадышевых-Завадских.


Глава 1: Кое-что о кулинарном искусстве в мужском исполнении.


Это было поздней осенью. Наши влюбленные герои по-прежнему жили в лесной избушке историка. Наталья позвонила, и Кадышев открыл ей дверь.
- Слушай, историк, я жутко устала и очень голодная, а приготовить с утра ничего не успела. Так что поехали в "Прагу", хоть поужинаем как люди. Давай собирайся…
- Э-э, если ты хочешь в ресторан, то, конечно, мы можем поехать… Но вообще-то я… - Кадышев замялся, явно смущенный. – Ташенька, я к твоему приходу запек лосося под сыром…
- Что?! Ты сам запек в духовке рыбу?! – Наташа удивленно распахнула глаза. 
 - Ну да, а что ж тут особенного? Я же долгое время жил один – вот и пришлось научиться готовить.
Кадышев и впрямь был смущен демонстрацией своего кулинарного искусства перед любимой. Но стоило бы ему посмотреть в это время на женщину, и он бы тогда увидел, как на лице Наташи промелькнула очень ласковая, нежная и любящая улыбка. Так мать с гордостью смотрит на своего ребенка-отличника, словно желая с гордостью заявить всему миру: "Вот он какой у меня!"
- Обалдеть с тобой можно! - Потрясенно выдохнула Наташа, справившись с первым удивлением. Но подозрения ее до конца все-таки не исчезли. – А рыба твоя наверняка подгорела, или недопеклась. – Наташа, хоть и привыкла к утреннему кофе и завтраку в исполнении Кадышева, но обычно это было что-нибудь простое и быстрое.
- Почему она должна была не допечься? – Историк даже немного обиделся. – Да, конечно, обидеть художника может каждый. Но ты попробуй сначала, а потом будешь говорить. Раздевайся, я сейчас все поставлю на стол, салатик порежу…
Наташа подходила к столу очень недоверчиво. Но лосось, фаршированный креветками и нежным кремом, под корочкой сыра, приготовленный ее мужем, оказался очень вкусным – нежным и приятным… Кадышев открыл бутылку "Шардоне", а Наташа все никак не могла понять, то ли она в раю пребывает, то ли в каком-то неведомом прежде сладком сне… Муж не переставал ее удивлять самым приятным образом.


Глава 2: Ножные ванны для любимой.


Московская зима выдалась сырая и холодная, Наташа после суетного дня домой добралась под вечер, не чуя под собой ног.
- Боже, как же я устала, - сказала Наташа, стягивая легкую куртку , подбитую изнутри норкой, пока Кадышев помогал снять ей сапожки.
- Садись, Ташенька, отдыхай, а я сейчас ужин подогрею.
После ужина Наташа совсем разомлела – сев на диван, она откинула голову на его мягкую спинку, того и гляди уснет.
- Может сразу спать, а Наташа?
- Ох, Кадышев, подожди, дай немного в себя прийти. Я свои ноги сегодня совсем не чувствую, бегать пришлось очень много…
Историк некоторое время влюбленными глазами смотрел на прикорнувшую на диване супругу.
- Наташа, давай я тебе ванночку для ног сделаю?
- Да-да… ванночка… Что?! Что ты сделаешь мне? – Наталья на миг забыла про свою дикую усталость, уставившись на мужа.
Кадышев смотрел на свою любимую совершенно ясным и спокойным взглядом. Серьезным тоном, спокойно глядя Наташе в глаза, историк повторил:
- Обыкновенную ванночку для ног с теплой водой. Посидишь полчаса – сразу легче станет. А потом я тебе ножки помою. – Наташа не знала, что на это сказать. Обычно глубокую и искреннюю симпатию к своему мужу она прятала за маской добродушной иронии. Но ванночка для ног – это уже слишком, к такому проявлению чувств Наташа просто не привыкла.
Историк тем временем принес небольшой  пластиковый таз с горячей водой, бросив в нее горсть морской соли, и поставил рядом с Наташей. А та уже успела снова задремать…
- Ташенька, вода готова, давай будем колготки снимать…
- Что? – Наташа, открыв глаза, некоторое время непонимающим взором смотрела на стоящего перед ней мужчину.
- Я говорю, что надо бы снять колготки, если мы хотим делать ванночку для ног…
- Снимай, Кадышев, я разрешаю.
Историк присев на корточки, просунул руки жене под юбку, намереваясь стащить с ее усталых ног колготки. Иных каких-то намерений у него не было.
Однако Наталья, как только руки Кадышева забрались ей под юбку и полезли вверх по ее бедрам, тут же всполошилась и схватила через материю платья мужа за руки:
- Слушай, Кадышев, если ты сегодня рассчитываешь что-то получить от меня, то напрасно стараешься… Если тебе, конечно, не хочется спать с бревном… Я очень устала… До кровати бы добраться… Мне сегодня как-то не до шалостей…
Кадышев даже обиделся за такие подозрения, да и спать с бревном он явно не желал.
- Таточка, я же ничего у тебя не прошу сейчас. Только если мы хотим делать тебе ванночку для ног, так колготки желательно бы снять.
Когда, наконец, сняли с Наташи колготки, Кадышев, как ему показалось тайком, быстро прижал их к лицу и поцеловал. Этот его жест, однако, отнюдь не укрылся от Наташи:
- Нет, ну ты у меня совсем чокнулся! А что вкусно пахнут?
- Вкусно,- совершенно серьезно ответил Кадышев и почему-то слегка покраснел.
- Ого, оказывается мой муж еще и фетишист, ко всему прочему, - Наташа, как всегда, иронизировала, но в душе ей было лестно и приятно такое отношение к ней со стороны любимого мужчины.
Дальше – больше. Сняв с жены колготки, придвинул к ней тазик поближе, чтобы она могла в него опустить свои ноги. Сделав это, Наташа и вправду спустя некоторое время почувствовала, как из ног ее уходит вся усталость, накопленная за день. Историк мыл своей жене ноги сам. Ласковыми, нежными движениями он намыливал мыло, потом смывал его. А когда мытье было закончено, он принес чистое полотенце и стал вытирать ноги своей любимой… вытирать и целовать… Он целовал каждый пальчик на каждой ее ножке. Наташа сначала вздрогнула от неожиданности, а потом буквально захлебнулась от этой невиданной ласки. …И все это время женщина то и дело повторяла про себя: "Господи, так это не сон… Господи, неужели это все наяву со мной происходит?!"


Глава 3: Что иногда может произойти во время примерки
   женского нижнего белья?


- Кадышев, ты вообще, в курсе, что твоя жена ходит практически без лифчиков? – Наташа задумчиво ковырялась в бельевом ящике комода.
- Что?! Таша, я не понял, ты что ж, на свою работу ходишь без лифчика? – Историк чуть не упал со стула от такой, как ему показалось, циничной откровенности любимой женщины.
Ответом ему был веселый и искренний женский смех. Наташа смеялась долго и сильно; от смеха у нее даже слезы на глазах выступили.
- Ну ты меня уморил, историк! Давненько я так не хохотала… Да, придется нам заняться твоим образованием по этой части. Значит так,  слушай и запоминай: когда женщина говорит, что ей нечего надеть – это означает, что у нее нет ничего нового.
- А-а, ну я же не знал. Разве во всех ваших женских повадках можно разобраться?..
- Историк, ты что-то по жизни ничего не понимаешь… Ладно, 2-ое правило мужского поведения: слушай и запоминай, пока я добрая. Если женщина говорит, что у нее нет нижнего белья, то что, спрашивается, должен немедленно сделать любящий мужчина?
- Эм-м, - недоуменно замычал историк. – Ну я даже не знаю… Наверное подарить ей такое белье!
- Ура! Ура! Ура! – женщина захлопала в ладоши. – Одна у нас с тобой проблема: сам ты вряд ли с этим справишься, а чтобы капризная женщина выбрала себе что-нибудь, она должна не один магазин обойти… Ты соображаешь, о чем я говорю, историк?
- Ну, вообще-то не очень…
- Ладно, скажу прямо: женщина приглашает вас сопровождать ее по магазинам. Ну, как предложение, историк?
Историк был искренне обрадован, хотя и немало удивлен:
- Вообще-то я с удовольствием, Таша…
- Вот так бы и давно. Тогда бросай свою писанину и поехали...
Посде утомительных походов по бутикам и осмотру бесконечных полок и стоек с бельем Кадышеву очень хотелось где-нибудь присесть. В очередном магазине, где супругу Кадышева знали, как постоянного, а главное – щедрого, клиента, он увидел в холле кресла с сидящими в них мужьями, которые в ожидании жен лениво перелистывали журналы, и хотел было кинуться к свободному креслу, но Наташа затащила его в зал, где они долго прохаживались мимо бесконечных стеллажей с бюстгальтерами всех размеров, цветов и фасонов, начиная от самых скромных, наглухо закрывающих всю красоту от постороннего взора и вплоть до моделей, которые практически ничего не оставляли воображению… Вот на эти последние Кадышев и обратил свое мужское внимание.
- Наташенька, посмотри, какая прелесть? Я хочу, чтобы ты это примерила…
Кадышев держал в руках легкий, почти невесомый предмет женского туалета, совершенно прозрачный, с причудливой вышивкой.
Наташа подошла к супругу поближе. В руках она держала еще несколько пар белья.
- Таша, - повторил историк, с любовью глядя на свою подругу жизни и протягивая ей найденную им модель, - посмотри, какое чудо!..
- Во-первых, не кричи так. Во-вторых…. Ого, Кадышев, я и не думала, что ты так угадаешь с размером…
Наташа взяла из рук мужа бюстгальтер, развернула и выправила на руках чашечки, всунула внутрь их обе свои руки, сжав их в кулак.
- Откуда тебе известно о моих вкусах, я и правда привыкла к такой модели…
- Наташа, ну перестань ты, в самом деле! Ты же каждое утро в таком лифчике перед зеркалом крутишься… - тут Кадышев слегка замялся и даже слегка покраснел. – Ну и мне нравится смотреть на тебя, когда ты их одеваешь…
- А когда снимаю – не нравится? – Наташа засмеялась.
- Таточка, ну что ты меня мучаешь?.. – и тут историк внезапно почувствовал позыв совершенно дикого желания обладать своей женой прямо здесь, в магазине и причем – немедленно.
- Тебя измучаешь, как же? –двусмысленно протянула Наташа. – Ладно, пошли на примерку…
- Что? Куда пошли?.. – историк не верил своим ушам и… своему счастью…
- Как – "куда"? Мерить. Или тебе неважно, как твоя жена будет выглядеть в новом лифчике? Впрочем, если ты не хочешь, то можешь подождать меня здесь… Мне, конечно, будет не совсем удобно, придется позвать кого-нибудь, чтобы помогли расстегнуть…
- Наташа! Ну что ты такое говоришь?
- Как что? Резвится женщина немного… Можно занятой и серьезной женщине слегка порезвиться?.. – Наташа уже с трудом сдерживала смех, но все-таки кое-как ей еще удавалось сохранять серьезное выражение лица.
- На-та-ша?.. Ты в своем уме?! Ты понимаешь, что ты вообще говоришь? – Кадышев чувствовал, что еще немного, и он набросится на свою жену и возьмет ее прямо здесь, посреди магазина.
- Не ори! – Наташа теперь уже откровенно улыбалась, - а то сейчас сюда соберется толпа любопытных и желающих…
Историк подошел ближе к своей жене. Он уже с трудом держал себя в руках. Эта женщина буквально сводила его с ума…
- Наташа…
- Да, мой сладкий…
- Я хочу тебя… - Кадышев порывисто обнял женщину за талию и привлек к себе. В грудь ему тут же уперлись две тяжелые и мягкие женские округлости. Но если б только это! Оказавшись тесно прижатой к своему мужчине, Наташа вовсе не собиралась пока вырываться из его объятий. Совсем напротив! Прямо в глаза историку смотрели два зеленых озера… смотрели без всякого стыда, призывно и откровенно… Но и этого мало… Бесстыжая Наталья слегка приподняла левое бедро, просунала его мужчине между ног и очень легко поднажала. У историка глаза полезли на лоб, а другому месту как-то сразу стало тесно…
- Наташа… – только и смог произнести потрясенный мужчина
- Ого, да ты уже совсем готов …– Послушай, допустим, я тоже хочу… Но не здесь же?!.. Камеры же кругом. – Между тем, в голове у женщины вдруг промелькнула шальная мысль: "а почему, собственно, не здесь?.."
- Ну все, расслабься и пойдем лифчики мерить… - И не интересуясь особо согласием своего супруга насчет дальнейших своих действий, Наташа направилась к примерочной. В примерочную она зашла одна, а Кадышев остался, было, ждать свою подругу снаружи. Наташа откинула шторку и с видимым интересом посмотрела на мужчину.
- Кадышев, ну и как ты себе представляешь в таком вот положении сам процесс примерки? Это же не платье… Или ты хочешь, чтобы я перед всем магазином светила своими голыми сиськами? Давай, заходи быстро…
Историк зашел в примерочную кабинку, и Наташа тут же очень плотно закрыла за ним шторку. А потом, оглянувшись через плечо, бросила на мужчину явно провокативный взгляд:
- Эй, мужчина, стриптиз заказывали?..
- Таша, ну что ты творишь со мной?..
- Ну, значит, тогда будет стриптиз незаказанный. Зрителям можно только смотреть. Руками женщину ни за какие места не трогать! – С этими словами Наташа вдруг одним резким рывком сорвала с себя джемпер, а потом, плавно покачивая бедрами, стала быстро расстегивать пуговицы на блузке… Расстегнула... Сняла блузку, небрежно бросив ее на стоявший тут же невысокий столик…
- Помоги мне расстегнуть крючки…
Кадышев подошел ближе и сделал то, о чем его попросила жена. Наташа спустила с плеч лямочки бюстгальтера, и едва заметным движением плеч спустила его чашечки вниз… Взору мужчины открылись тяжелые, полные округлости… Дело в том, что хотя Наташа по-прежнему стояла к Кадышеву спиной, прямо напротив нее, на то она и примерочная, было установлено большое зеркало, так что стоявший сзади мужчина мог видеть все, и он видел все... И Наташа быстро поняла, что он все видит и прикрыла свои сокровища ладошками – по причине их крупного размера ей удалось закрыть от мужского взгляда преимущественно только соски с коричневатыми кружками вокруг них…
Кадышев замер на месте. Переполнявшие его чувства были, однако, противоречивы, так что мужчина явно не знал, какому из них отдать предпочтение – то ли неописуемому восторгу, то ли столь же невиданному доселе вожделению?
- Подай мне вон тот, светло-фиолетовый, в цветочках! – последовал повелительный приказ его богини, который Кадышев не замедлил исполнить. Сердце мужчины тяжело стучало, желание опять резко напомнило о себе, став еще сильнее прежнего…
- Застегни ...
Кадышев принялся выполнять порученное ему сложное дело. Надобно признать, что проворства в этом процессе мужчина отнюдь не проявил, почему и заслужил от женщины нарицание:
- Радуешь ты меня, Кадышев, с каждым днем радуешь все больше и больше! Сегодня я поняла, например, что бабник и ловелас из тебя никакой! Это ж посмотри, сколько ты тратишь время, чтобы застегнуть на женщине один неcчастный лифчик?! Ай! Ты сделал мне больно!
- Ну прости, Таточка, я не хотел… Я как-то действительно не привык…
- Что ты не привык, историк? Женщинам лифчики расстегивать и застегивать? Точно! Не привык и я это заметила, и оценила… Ну вот все, а теперь смотри! – С этими словами Наташа повернулась к мужчине лицом. Прекрасно пошитый, бюстгальтер ласково обнимал своими чашечками роскошные Наташины округлости.
Наташа, глядя мужчине прямо в глаза совершенно невинным взглядом, задумчиво произнесла:
- Нет, ты знаешь немного тесновато, вот тут… Ты видишь, а историк? Давай другой… - Но договорить Наташа не успела, Кадышев уже явно не мог бороться с охватившим его желанием.
Прижав Наташу своим телом к стене, он, опустив голову, жадно впился губами в левый сосок своей жены, одновременно правой захватывая в плен всю тяжелую мякоть правой ее груди.
Надобно признать, что и Наташа тоже как-то вдруг сама завелась, то ли от необычной обстановки, то ли от столь явно проявляемого мужского желания и в тот самый миг, когда мужчина накинулся на ее оголенные груди, тоже уже хотела и была готова принять его в себя… Но Наташа не была бы сама собой, если бы даже в такой ситуации не позволила бы себе немного пошутить.
- Кадышев, тебя посадят за изнасилование. Я сейчас буду звать на помощь… Ты не боишься? Представляешь, муж изнасиловал собственную жену! Это очень забавно звучит… - Говоря все это, Наташа, однако, проворно опустила молнию на своих джинсах и позволила им свободно упасть к ногам. Потом легким движением пальчиков обеих рук опустила на бедра изящные трусики. - Нет, тебя точно посадят за изнасилование. И меня вместе с тобой – за участие в половом акте в неположенном месте, - голос красавицы Таточки, которая теперь была совсем голая, звучал сейчас глухо, а сама она тяжело дышала… Но умудрилась-таки еще и подмигнуть своему кавалеру, который не без ее помощи тоже был снизу до пояса голым. – Подожди… Мы так не сможем… Иди сюда… Здесь есть столик… -Присев на него, Наташа, откинувшись назад, уперлась спиной в стенку кабинки, и тут же  широко раскрыла себя, чтобы позволить любимому войти… Очень скоро, с началом мужских движений, Наташа, едва сдерживаясь, чтобы не закричать в полный голос от счастья, зашептала горячим дерзновенным шепотом своему мужчине:
- Давай, сладкий мой, давай сильнее, сильнее! Давай, проткни меня насквозь… Ах, хороший мой! Давай, давай, давай! Ах-ах-ах…
Потом, когда все было кончено, и они оба получили то, чего так жаждали, Наташа, посмотрев на пол, в притворном ужасе запричитала:
- Кадышев, ну как тебе не стыдно? Ты стоишь прямо на моих трусах! Теперь придется еще и их покупать… Так, этот лифчик иди отнеси обратно и попроси такой же, но размером побольше… И трусики попроси… Ох, их же мерить не разрешают… Ладно, я сама потом… Иди только лифчик поменяй. – Наташа сказала все это уже почти совсем спокойным голосом, и если бы не челка ее разноцветных волос, прилипших ко лбу, да слегка прерывающийся от пережитого волнения голос, кто бы мог подумать, что только что эта обольстительная гетера извивалась в пароксизме нахлынувшей страсти?..
…Кадышев вышел из примерочной красный как рак. Ему казалось, что весь обслуживающий персонал магазина смотрит только на него одного… смотрит и смеется… Но он ошибался… Девушки-продавщицы, правда, посмотрели на него с интересом, но и только…
Когда усталые и довольные они ехали домой, Кадышев с удивлением смотрел на сидящую рядом с ним женщину. Наташа сидела за рулем и вела машину спокойно и сосредоточенно.
- Что такое, Кадышев, чего ты так смотришь? Что-то не в порядке с прической? – Наташа машинально провела рукой по волосам…
- Просто любуюсь…
- А… это можно, это завсегда пожалуйста…
Историк действительно любовался своей любимой женщиной, но одновременно он никак не мог взять в толк, как это так происходит, что одна и та же женщина лишь какой-то час назад, будучи полностью нагой, самозабвенно занималась с ним сексом в примерочной магазина . И вот теперь эта же самая дама – сама строгость, серьезность и невозмутимость, как ни в чем не бывало, ведет машину и на него практически не смотрит.  Кадышев снова, уже в который раз за последний год, ощутил себя пребывающим в каком-то чудном сне…
А Наташа как будто угадала мысли своего благоверного:
- Ты наверняка сейчас думаешь, историк, какая у тебя развратная жена?
- Да нет, что ты, как же я могу такое думать… Я просто очень удивлен…
- И чему ж ты удивлен?
- Ну, как ты все это ловко устроила… В таких экзотических условиях… Я этот вечер никогда не забуду… Спасибо тебе, Таточка
- Ну да, конечно запомни.

• * * *

Не следует только думать, уважаемый читатель, что той зимой и весной, когда их жизнь с Наташей в лесном домике была налажена, историк Владимир Кадышев занимался со своей Наташей исключительно любовью, готовкой вкусных блюд и мытьем ног своей музы, ставшей теперь по совместительству еще и его женой. Нет! Историк еще и дописывал свой роман.


Часть X: Марыся и Наполеон: продолжение романа.
   (весна 1812 года – сентябрь 1814 года).


…Дайте дописать роман
до последнего листочка

Окуджава Булат.


Глава 1: Бал в Сен-Клу. Не позднее ранней весны 1812 года.


“Казалось, еще мгновенье и весь большой зал императорского дворца в Сен-Клу взорвется от шума и топота сотен сапог и туфлей, от блеска разноцветных огней, а гигантские подвешенные к потолку люстры по несколько сот свечей вдруг сорвутся и упадут на головы танцующих. В глазах рябило от золота эполет, яркой синевы генеральских мундиров, пурпура орденских лент, белизны плюмажей и султанов на маршальских треуголках. В гигантской зале были в одночасье зажжены многие сотни свечей, и теперь в вечерние часы здесь было светлее, чем днем.
Бал был в самом разгаре, когда вдруг на верхних ступенях широкой мраморной лестницы появилась одинокая фигура коренастого военного в полевом мундире полковника гвардейских драгун, без всяких лент и крестов, с одной лишь огромной звездой Почетного Легиона на левой стороне груди. На ногах высокие сапоги чуть выше колен. Огромная голова «драгунского полковника» с огромным же лбом, казалось, росла из шеи, на лоб сбросилась прядка волос, губы надменно сжаты. Полковник со своим мрачным взглядом изподлобья смотрелся более чем странно в простом мундире и рейтузах, заляпанных чернилами, среди всего сверкающего вокруг него великолепия. Однако музыка при его появлении смолкла, как по команде, пары перестали кружиться в танце. Придворные застыли в поклоне. Серыми со стальным блеском пронизывающими глазами военный оглядывал переливающийся всеми цветами радуги нарядный зал, устало скользя от золота, пурпура и синевы маршальских мундиров к оголенным округлым плечам и полуобнаженным мраморным бюстам женщин.
Все своим видом драгунский полковник, казалось, выражал крайнее неудовольствие и досаду. «Зачем, зачем я вообще сюда пришел? Почему вы все вечно мешаете мне работать?» скользил по мраморной белизне дамских плеч и бюстов, по золотому шитью офицерских эполет и лебединой белизне султанов на треуголках. Во внешности «драгунского полковника» не было бы ничего особенного, если бы не надменная властная его осанка, осанка человека, привыкшего к беспрекословному повиновению.
И действительно, с появлением этого невысокого военного музыка смолкла как по команде, танцующие замерли на месте, не успев закончить фигуру танца. Во всем зале воцарилась мертвая тишина. Военный наверху лестницы долго стоял и смотрел в зал, словно кого-то искал глазами. Наконец увидел, черты его лица несколько разгладились и он неспеша начал спускаться по ступеням вниз. Стоявшие на его пути военные поспешно расступались, освобождая широкий ковровый проход, замирали в постойке «смирно», а прекрасные дамы приседали в книксенах и реверансах. Однако уже начав спускаться, «гвардейский драгун» коротко махнул пухлой короткой рукой и зал снова взорвался музыкой, весельем и танцами.
Глядя на все царящее кругом радостно-суетливое великолепие, “полковник” никак не мог понять, зачем он сам сюда вообще пришел, зачем его отвлекли от работы? Ему было очень скучно здесь. Он вообще всегда скучал на балах, считая их праздным времяпрепровождением. Однако не стоило было обижать императрицу.
Мария-Луиза давала сегодня бал в честь отбытия ее супруга в армию и начала новой русской кампании. Придворные танцы и балы лично ему уже давно порядочно обрыдли, но если бы он сейчас не вышел, императрица снова начала бы дуться и не пускать его в свою спальню, а она была так свежа, так молода...
Коротко махнув оркестру рукой, “мол продолжайте” и найдя наконец среди оголенных женских плеч фигуру императрицы, “полковник” медленно стал спускаться вниз и быстрым шагом поспешил навстречу своей жене, оставляя вокруг себя рой угодливо склоненных спин. Даже в окружении хорошеньких фрейлин императрица поражала свежестью и прелестью своей молодой красоты. Портила ее только несколько выпяченная вперед нижняя губа - фамильная черта всех Габсбургов.
- Почьему я так долго ждать моего Попо? Бал начался почти тфа часа назат? Где ви так дол’го были пропадать, мой милий друж’ок? - Мария-Луиза уже больше более 2-х лет жила при французском дворе, однако, говорила все еще с ужасным акцентом, порой очень смешно коверкая слова.
Наполеон подошел к супруге и поцеловал протянутую ему нежную белую руку императрицы. К этой женщине император питал особые  чувства - ведь она наконец подарила ему долгожданного законного наследника!
- Мадам, прошу меня простить, но я должен был срочно закончить несколько важных дел... Вы же знаете, я готовлюсь к очень серьезной кампании с Россией... Очень много работы...
- Я натеюсь, мой Попо не путет воевать в этой фойне с моим дорогим пап`а?
- Очень надеюсь, что мне этого не придется делать. Император Франц вроде не собирается вмешиваться в мои дела. Тем более, что я так люблю его дочь. - С этими словами Бонапарт нежно обнял свою супругу за талию. Мария-Луиза зарделась счастливым румянцем женщины, знающей, что ее любят.
- Кохда же, милый Попо хочет покинуть свою нежную женушку?
- Мадам, я точно еще не решил. Думаю, что кампания начнется в середине лета, даже ближе к его концу. Но войска уже прибывают в Саксонию. Надеюсь, вы меня проводите, мадам, хотя бы до Саксонии?
- Я хочу быфть со своим Попо здесь, в этом чутном большом творце... - Императрица надула свои прелестные губки и капризно топнула ножкой.
- Милая моя, но вы же понимаете, что это совершенно невозможно. Нам предстоит тяжелый, изнурительный поход, и я уже должен выехать к войскам. Я не могу больше медлить даже ради своей любимой и дорогой женушки...
Бонапарт уже собрался сказать что-то еще, но тут к нему, почтительно кланяясь императрице, подошел начальник штаба его армии князь Невшательский и император рад был прервать эту не совсем приятную беседу с женой.
- Сир, почти все корпуса собраны в Саксонии, многие даже уже подтянуты к границам Польши. Маршалы спрашивают, дозволено ли им будет переходить границу Польши?
- Черт побери, Бертье! Корпуса начнут переправу на территорию русских не раньше того момента, когда я появлюсь в войсках!
- Сир... - Бертье почтительно поклонившись хозяину и императрице отошел, а Бонапарт почтительно нежно взял свою супругу под руку и намеренно завел разговор про другое:
- Мадам, ваше платье сегодня просто восхитительно, пожалуй оно самое нарядное и дорогое на этом балу. Я счастлив, мадам, что моя супруга так изыскано одета. А как здоровье римского короля? Мне бы хотелось сегодня немного погулять с ним...


Глава 2: 2-я польская кампания – 1812 год.


В 6 часов утра 9 мая 1812 г. Наполеон в сопровождении императрицы Марии-Луизы выехал из дворца Сен-Клу (близ Парижа) и отправился к Великой Армии, которая к этому времени уже шла разными дорогами через германские земли, устремляясь к Польше и постепенно сосредотачиваясь на Висле и Немане. 16 / 17 мая император въехал в Дрезден в сопровождени саксонского короля, где должен был встретиться со своими маршалами.
Графиня Валевская, узнав о прибытии своего царственного любовника в столицу Саксонии, поспешила туда и сама, несмотря на запрет императора. Вот и сейчас императорские ищейки каким-то образом узнали о ее поездке и, не доехав до Дрездена каких-то 100 лье, графиня получила депешу лично от императора с категорическим требованием оставаться в Варшаве и ждать от него новых вестей.
Мадам Валевская негодовала. Что он себе возомнил? Что она капитан в его армии, которым он может помыкать как пожелает, или свободная и независимая женщина. Нет, она должна его видеть и она его увидит! Да и Олеся тоже надо показать отцу.
И вот, пробираясь кружными путями, чтобы как можно меньше натыкаться на потоки войск императорской армии, двигавшихся на восток, Марыся в начале мая 1812 года инкогнито прибыла в Дрезден, где поселилась в далеко не самой роскошной гостинице.
На 20 мая был назначен парад всех частей, находившися в это время в саксонской столице. А их было немало. Кроме императорской гвардии, сюда уже прибыли дивизии 3-го корпуса Даву и 7-го корпуса Ожеро, были также польские легионеры под командой генерала Зайончека.
Марыся очень любила смотреть на военные парады, особенно, когда ими руководил сам Бонапарт. Но сегодня, говорят, вместе с императором будет еще и эта австриячка, тогда, конечно, Марыся своего кумира во главе конных гренадер не увидит. Тогда император будет стоять на анфиладе дворца саксонских королей вместе со своей обожаемой супругой. Черт бы ее побрал, эту австриячку!
Но вот забили полковые барабаны, затрубили трубы, и на площадь перед дворцом торжественным маршем вышли, открывая парад, рота гвардейских музыкантов. За ними следом, с интервалом всего лишь в несколько метров, ехали конные гвардейцы, егеря, а также конная артиллерия. Марыся невольно залюбовалась их стройными рядами, высокими медвежьими шапками, блеском начищенных блях и мундиров. И тут, будто гром небесный, раздался вопль тысяч глоток: “Vive L’Emperor”
Как будто невзначай Марыся подняла глаза вверх, на лице женщины появилась улыбка гордости и счастья, с какой женщины всегда встречают появление своих любимых мужчин.
Да-да, в самом центре анфилады появилась знакомая коренастая фигура в мундире полковника гвардейских конных егерей. Глаза Марыси заблестели, однако, переведя взгляд чуть левее, Марыся сразу погасила в своей душе всю радость. Рядом с императором стояла ненавистная губастая австриячка.
Прикусив губы, Марыся кинулась вон из плотной толпы, окружавшей площадь. Найдя извозчика несчастная графиня стремглав кинулась в Варшаву. Отныне и до конца этого года ей предстоит коротать дни одной в терпеливом ожидании весточки от своего венценосного возлюбленного.

• * * *

...В просторных залах Петровского замка царил полумрак. В центре одной из комнат расположился большой стол, в несколько слоев заваленный картами, донесениями, приказами, сводками. В дальнем углу в немом почтении статуями застыла группа безмолвных адъютантов. Подальше от адъютантов и чуть поближе к столу стоят маршалы – эти тоже опасаются даже вполголоса переговариваться и шептаться. Тишина стоит такая, что хорошо слышен не только топот сапог сменяющегося караула в дальних комнатах, но и шуршание одинокой мышки в углу.

* * *

Здесь собрались воистину звезды европейского военного ремесла – лучший начальник штаба в Европе – Александр-Луи Бертье, лучший кавалерист Европы Иоахим Мюрат, «храбрейший из храбрых» маршал Франции Мишель Ней, командир лучшей в мире гвардии – Жан-Батист Бессьер и еще многие. Все взоры устремлены на невысокого плотного человека, который, заложив руки за спину, вот уже добрых полчаса стоит, повернувшись ко всем спиной и смотрит в окно. Сверкают золотом маршальские эполеты и адъютантские аксельбанты, багрянцем рдеют орденские ленты, от девственной белизны плюмажей на роскошных треуголках могли бы заболеть глаза.
По контрасту со всей этой роскошью и великолепием одежда человека, молча стоящего у окна, выглядит совсем бесхитростно – простое серое пальто без каких-либо  знаков различия, а на голове простая треугольная шляпа не украшенная ничем.
Картина для постороннего несведущего взгляда весьма странная. Толпа разряженных в пух и прах военных в чинах от полковника и до маршала Франции замерев, боясь даже дышать, смотрит на стоящего у окна невысокого человека, одетого в явно нелепую для военного человека одежду. Ничто не смеет нарушить звенящую тишину. Человек у окна все смотрит и смотрит в окно, не удосуживая присутствующих даже мимолетным взглядом. Вот уже несколько дней кряду он выглядит настолько мрачным, что к нему боится подходить даже персона, наиболее приближенная – маркиз де Коленкур. А это что-нибудь да значит!
Только осознание колоссальной всеобъемлющей власти, не ограниченной ничем и никем, власти которая сама по себе уже самодостаточна и не нуждается ни в каких дополнительных украшениях, указующих признаках, позволяла этому необыкновенному человеку одеваться столь просто...

* * *

Москва горела уже несколько дней, сгорели несколько церквей, десятки частных домов, но пожар успокаиваться не хотел. Маршал Даву, герой битвы под Иеной, был назначен императором комендантом Москвы, и сейчас Бонапарт с нетерпением ждал от него ответа на следующие вопросы: кто и зачем поджег Москву? И почему это было сделано без его, Наполеона, ведома?
Наконец, вошел дежурный адъютант и звякнув шпорами, доложил о прибытии посланца от маршала Даву, герцога Ауэрштадского. Бонапарт велел адъютанту войти.

- Сир, герцог Ауэрштэдский велел мне передать лично Вам в руки этот пакет, - сказал посыльный офицер, боязливо приближаясь к столу, заваленного бумагами, за которым стоял Наполеон. – Здесь сводки о положении в городе за последние двое суток.
Наполеон взял пакет из рук посланца маршала и небрежно бросил его на стол в кучу прочих таких же.
- Передайте Даву, чтобы продолжал вести разведку всех дорог, ведущих из Москвы.
Посланец, щелкнул каблуками сапог и немедленно удалился.
Наполеон продолжал смотреть в окно на московский пожар. Положение становилось все более непонятным, если не сказать пугающим. Он брал десятки городов Европы. Среди них и европейские столицы – Вена, Берлин, Рим, Мадрид, Варшава. Взятию столицы конечно предшествовала решающая битва, которая обычно завершалась полным разгромом неприятеля и капитуляцией его столицы, когда городские главы торжественно подносили ему «ключи от города» на бархатной подушечке. На этом война с данной страной практически заканчивалась.
Потом его армия входила в столицу, а поверженные короли подобострастно осведомлялись, удобно ли Его Величество расположился в их апартаментах. В этой же войне с русскими все с самого начала пошло не так, как было им задумано. Сама переправа через Неман и бескрайние степи без какого-либо намека на армию противника. Потом долгая погоня за этой армией с целью нанести ей поражение в одной решающей битве. Наконец, когда эта битва состоялась, все, казалось бы максимальные усилия Наполеона и его маршалов привели к несоразмерно этим усилиям скромным результатам. Русские оставили ему в конце концов поле боя и он вошел в их столицу, но не было ни повального бегства армии противника, как то было при Аустерлице или Иене, да и ключи от Москвы никто ему почему-то не принес.
И теперь армия вот уже две недели находилась в Москве. Император до сих пор ждал делегатов от русского царя Александра с предложением мира. Но чем дальше, тем эти его ожидания становились все более эфемерными.  Русские не подавали о себе никаких вестей и просить мира у него явно не собирались. Москва продолжала гореть, хотя Даву отрядил специальные и весьма многочисленные команды для борьбы с пожарами.
Теперь император должен был решить, что делать дальше в этом непонятном варварском городе, который, кажется, сам себя поджег...
...Не отрывая взгляда от пожара за окном, Наполеон наконец-то соизволил нарушить тяжелое молчание, повисшее в его покоях.
- Где Бертье?
От почтительно стоявшей в углу группы маршалов отделился его начальник штаба и подошел ближе. Вот уже много лет этого педантичного офицера называли “тенью” или “супругой императора”. Они и вправду очень часто, особенно в дни планирования больших кампаний, были неразлучны. В знаменитой зеленой коляске император вместе со своим начальником штаба исколесил многие сотни километров по дорогам Европы. Говорили, что у Бертье было только две страсти в жизни – штабная работа на службе у Наполеона и страсть к мадам Висконти. Если это была правда, то Наполеон поступил с ним очень жестоко, заставив в угоду своим интересам жениться на совершенно незнакомой Бертье женщине.
Обладая феноменальной памятью, Бертье был настоящей штабной энциклопедией, он помнил наизусть номера всех дивизий, знал какая часть куда и когда была послана императором, в любое время дня и ночи этот человек мог наизусть прочитать все приказы, данные императором за последние недели. Кроме всего прочего, Бертье отличала пунктуальная исполнительность.
Они были “блестящей парой” еще и потому, что Бертье при всех его несомненных талантах одного из лучших в Европе штабного офицера, был абсолютно, ну просто фатально нерешительным человеком. Однако этот его недостаток компенсировал сам император, который как раз и брал всю отвественность на себя.
Так или иначе, практически всеми своими победами в 1796-1814 гг. Наполеон был обязан этому невзрачному “сухарю” с вечно измазанными чернилами руками.
Наполеон продолжал смотреть в окно, казалось, он все еще не замечает подошедшего ближе начальника штаба. Бертье осторожно кашлянул, боясь, однако, каким-либо жестом или словом потревожить мрачную задумчивость своего хозяина. Бертье, однако, был твердо убежден, что армию из этого горящего города надо уводить как можно скорее, пока она окончатльно не разложилась. Кашель Начальника штаба, казалось, вывел Наполеона из его мрачной задумчивости.
- Прочтите, Бертье, - небрежно бросил император, имея в виду пакет, присланный маршалом Даву.
Александр-Луи, не мешкая ни секунды после этого приказа, сломал сургуч и вскрыл пакет от военного губернатора Москвы. Глаза Бертье быстро бежали по строчкам. Несколько минут в комнате стояла тишина. Наконец, начальник штаба оторвался от письма.
- Сир, больше ждать нельзя. Даву пишет, что продовольствия в городе хватает только для вашей гвардии, еще немного и армия начнет голодать. Надо уходить отсюда, сир...
- Кто поджег город?
- Даву пишет, что это сделали сами русские...
- Сами русские?!
- Так точно, сир.
- Какие меры принимаются Даву, чтобы огонь был потушен?
- Сир, маршал Даву разослал во все точки города, где замечен был пожар, специальные пожарные команды, но...
- Что “но”?
- Сир, Даву пишет, что пожар распространяется быстрее, чем его удается потушить. Сгорела уже треть жилых кварталов... надо уходить отсюда, сир. Еще неделю-другую промедления и мы рискуем сгореть здесь заживо...
- Вы - паникер, Бертье! Мне надоело ваше бабье нытье. И ваших советов я пока что не спрашиваю! Замолчите, будете говорить, когда я вам это позволю.
- Как вам будет угодно, сир...
Бертье тут же замолк, как-то обиженно подобострастно, словно побитый пес глядя на своего хозяина.
- Прикажите от моего имени Мюрату, пусть еще раз проверит все дороги из Москвы, а штабные фуражиры пусть перероют все закутки внутри этого проклятого города. Я не верю, что русские совсем не оставили здесь продовольствия. Надо искать, Бертье, искать! А вы стоите и скулите передо мной, словно беспомощный щенок, потерявший сиську.
- Но сир...
- Я все сказал, Бертье, вы свободны!
Начальнику штаба ничего более не оставалось, как звякнув шпорами, выйти из кабинета своего начальника вон.
Наполеон, казалось, не обратил никакого внимания на его уход. Заложив руки за спину, он снова стал смотреть в окно на горящий город. Наконец, небрежным жестом руки отпустил всех адъютантов и остался в этой широкой просторной зале один. Невеселые думы проносились в голове у покорителя Европы. Вот уже две недели прошли с момента его вступления в этот город. Русским давно бы пока уже капитулировать, ведь он занял их столицу! Вместо этого, они сами себя подожгли... Бертье прав, оставаться в этом горящем городе бессмысленно, а выйти из него - значит, по сути, признать свое поражение. Правда, можно было еще повернуть на Петербург и занять эту северную столицу русских. Бонапарт, однако, привык за долгие годы своей головокружительной военной карьеры смотреть на вещи здраво, без иллюзий. Его армии больше всего на свете сейчас нужен отдых, но припасы в городе стремительно подходили к концу. Значит надо уходить и искать провиант в других городах, например, в Смоленске... Ведь учитывал же он прежде, как один из возможных исходов дела – зазимовать в Смоленске. Но тогда надо туда дойти как можно быстрее, а главное незаметно для русских... Император еще какое-то время стоял у окна Петровского замка и смотрел, как горит Москва. Наконец он принял решение.
- Генерал Рапп! - позвал Бонапарт одного из своих блестящих адъютантов. Он знал, что несмотря на то, что сам же выставил их всех из комнаты дабы побыть одному, адъютанты не смели удалиться далеко, чтобы, если понадобится, всегда быстро прибыть на зов императора. Вот и сейчас, не успел он произнести фамилию одного из них, как дверь распахнулась, в комнату вошел стройный моложавый генерал и вытянулся в струнку перед своим начальником.
- Вы ужасно неповоротливы сегодня, Рапп. Где карты исходящих из Москвы дорог?
- Осмелюсь доложить, сир, что все карты забрал себе маршал Даву.
- Немедленно вызовите сюда Бертье!
За оставшейся полуприкрытой дверью послышались быстрые удаляющиеся шаги - это один из адъютантов Бонапарта бросился выполнять его очередное распоряжение. Через несколько минут в комнате уже стоял Бертье.
- Слушаю, сир.
- Почему карты московских дорог забрал себе Даву? Кто в моей армии начальник штаба, вы или маршал Даву?
- Сир, его разведчики изучают дороги, ведущие из Москвы, они ищут там фураж и продовольствие. Вы говорили...
- Я сам знаю, что я говорил. Немедленно передайте Даву, чтобы через два дня вот на этом столе лежал подробный отчет о состоянии всех московских дорог. Мы уходим из Москвы...
- Сир!...
- Это все, Бертье. Вы свободны.
19 октября 1812 г. вся французская армия, кроме корпуса маршала Мортье, оставшегося в Москве, двинулась по Старой Калужской дороге. Бонапарту и здесь удалось обмануть своего противника. Хотя казачьи и другие кавалерийские пикеты русских постоянно шныряли в окрестностях Москвы, Наполеон сумел выйти из нее незамеченным, так что Кутузов несколько дней искал его армию!


Глава 3: 1 декабря 1812 года. На дорожном тракте
   Сморгонь – Валевицы – Париж.


Герцог Виченцский выглянул из окна кареты, стужа стояла дикая. Ну почему, почему им так не повезло? Даже местные жители не помнят такой студеной зимы. Уже в ноябре градусники «зашкаливали» за - 20, а теперь, в декабре бывали дни, когда температура опускалась и до - 28!
- Что за станция, Коленкур? - раздался властный голос из глубины коляски.
- Валевицы, сир.
- Коленкур, я должен ее увидеть. Она просилась со мной в этот злосчастный русский поход, а я запретил ей приезжать в армию. Может быть если бы она была со мной... – Бонапарт не закончил фразы, задумавшись о чем-то своем, он уперся взглядом в какую-то только ему известную точку. Коляска продолжала тем временем стоять, и спасительное, с таким трудом добытое тепло грозилось ее покинуть сквозь полуоткрытую дверцу, хотя в коляске постоянно топилась походная печка. Коленкур беспокоился за здоровье теплолюбивого императора и беспрестанно укрывал ему ноги медвежьей полостью. Пауза, однако, затянулась. Бонапарт впал в обычную свою прострацию. Коленкур осмелился кашлянуть, надеясь тем самым вывести своего хозяина из такого состояния. И это ему удалось.
- Да, - откликнулся Наполеон, - я должен ее видеть.
- Но императрица может узнать об этом...
- К черту императрицу, я должен видеть мою стладостную Мари! Могу я хоть раз в жизни что-то себе позволить?!
- Как скажет Ваше величество. Осмелюсь лишь заметить, что в армии могут узнать об этом визите...
- Мы быстро, Коленкур. Завтра пополудни уже будем в дороге. Никто не узнает. Всего одна ночь, Коленкур…
- Как будет угодно Вашему величеству.
Не позднее, чем через полчаса тщательно утепленная изнутри берлина остановилась возле уютного небольшого двухэтажного особнячка, окруженного березняком. На голых ветках лежали белые шапки свежего снега. Дверца кареты открылась, и оттуда живо выпрыгнул человек, одетый в шубу и зимнюю шапку. Придерживая полы шубы, он поспешил открыть другую дверь коляски, откуда медленно вылез другой человек, одетый в такую же шубу и такую же шапку. Отличие между ними было лишь в том, что первый оказывал второму явно повышенные знаки внимания.
- Не надо никаких церемоний, герцог. Помните мы едем инкогнито.
- Как скажет Ваше величество.
- Звони.
Герцог Винченцский взялся за дверной звонок, и в морозном воздухе сухо забренчала громкая прерывистая трель. Через несколько минут дверь отворилась, показалось озабоченное лицо служанки.
- Герцог Арман Огюстен Луи де Коленкур к ее светлости, госпоже графине.
- Госпожа никого не принимает.
- Скажи, что срочно, с известиями от императора.
Служанка исчезла, но буквально через несколько секунд появилась снова, уже с гораздо более располагающим лицом. Она открыла дверь шире, позволяя им войти в прихожую, а оттуда в просторный светлый зал. Наполеон сбросил тяжелую шубу на руки своему обер-шталмейстеру и, оставшись в своем обычном сером пальто, сел в стоявшее у сильно натопленного камина кресло, вытянув поближе к огню озябшие в дороге ноги. Коленкур остался стоять, не смея сесть в присутствии своего хозяина.
Спустя несколько минут в сопровождении служанки вошла красивая белокурая женщина среднего роста, прекрасно сложенная и с очень белой кожей.
- Меня хотел видеть герцог Винченцский? - Увидев Коленкура, мадам Валевская улыбнулась было герцогу и вдруг замерла не сделав и два шага. – Ах! - Вскрикнула Марыся, сильно побледнев, ее голубые глаза, и так большие, теперь стали просто огромными. От радости и волнения, от переполнявших все ее существо, она не знала, что сказать и сделать и только закрывала свой милый круглый ротик  ладонями, чтобы не закричать от счастья. Хотя женщина всеми силами старалась скрыть свои чувства, однако глаза, в которых сразу отразился тот радостный восхищенный блеск, какими женщина встречает только любимого, дорогого ей мужчину, сразу ее выдали. Графиня Валевская наконец обрела дар речи:
- О, ты живой, живой, живой, - Марыся бросилась к Наполеону, упала перед ним на колени, стала покрывать страстными поцелуями его руки, колени, потом глаза, щеки, губы. Коленкур отвернулся и деликатно отошел в сторону, оставив влюбленных наедине. - Ты живой, живой, сладкий мой, любимый мой! До нас доходили всякие нелепые слухи, говорили даже, что ты сгорел в Москве.
- Ты знаешь, Мари, до этого было очень недалеко. Мой поход закончился полным крахом: из полумиллионной армии, с которой я пришел в Россию, едва ли спасутся 30,000 человек. Вот видишь, я подвел тебя, моя сладостная голубка. Обещал вернуть твоей стране восточные земли, а сам потерпел там полный разгром...
- Молчи, молчи! Главное, что ты живой, милый мой, единственный мой. – Она смотрела на своего императора глазами полными счастливых слез. Внезапно голос ее зазвенел, приобрел даже какие-то неведомые ему прежде стальные оттенки. – Ты соберешь новую армию, потому что ты Наполеон Великий и ты не можешь проиграть, ты – Орел и можешь только побеждать своих врагов.
- Спасибо тебе, Мари за добрые слова. Ты всегда была мне самой преданной и любящей из всех женщин, каких я знал. Но я...
- Ах, я так соскучилась по тебе, сир, я так хочу быть с тобой... – С этими словами молодая женщина сама нашла губы возлюбленного и обняла его, закинув свои прелестные ручки на плечи властелина Европы. Бонапарт ответил ей жаркими объятиями и поцелуями. Спустя некоторое время оба вынуждены были прервать свое занятие – пришла служанка, спросить госпожу, что подавать на обед. Потом Марыся повела своего царственного любовника показывать ему специальные французские обои, которые она купила ради него и уже обклеила ими одну из комнат своего особняка.
В ее спальне было хорошо натоплено, и Наполеон сбросил серое пальто, оставшись в традиционном зеленом мундире полковника гвардейских егерей с красными обшлагами на рукавах и крестиком ордена Почетного Легиона на левой стороне груди. Марыся тут же снова его обняла, ее нежные ручки легли на золотое шитье полковничьих эполет, и Марыся прижалась своими губами к губам императора. Руки Бонапарта уверенно потянулись к завязкам ее корсажа, и уже через несколько мгновений полностью нагая, прекрасная полька погрузилась в горячие объятия своего царственного любовника.
Прошли многие часы, они любили друг друга до поздних сумерек, и Марыся уже подумала было, что на свете нет женщины счастливее ее. Потом они ужинали вдвоем и долго говорили о всяких мелочах, оба задорно и весело смеялись над дворцовыми сплетнями. А ночью Марыся снова утопала в неистовых объятиях французского императора, в очередной раз испытывая на себе неистощимое орудие его любви... Видимо, кровать графини Валевской было единственное место, где Наполеон одержал победу на исходе 1812 года.
Утром они вместе позавтракали, а потом он, свежевыбритый, одетый все в тот же мундир полковника конных гвардейских егерей, сидел на канапе, а Марыся сидела рядом, положив свою хорошенькую головку на его плечо и перебирала бахрому его эполета. Несколько минут назад Наполеон попросил принести своего сына Олеся. Задумчиво смотрел император на прелестное личико 2-хлетнего малыша, которому ему никогда не суждено будет дать свое имя. Некоторое время колыбелька с их сыном стояла на столике, и они оба на него любовались, потом кормилица унесла ребенка.
- Оставайся со мной, сир! Здесь верная тебе Польша, мои соотечественники всегда хорошо воевали в твоих армиях, ты же знаешь. Ты соберешь здесь новую армию и разобьешь всех своих врагов!
- Мари, ты забываешь, что я император французов, а не поляков...
- Тогда возьми меня с собой, Наполеон? Мне очень плохо без тебя...
- Я не могу, сладостная моя Мари, меня в Париже ждет императрица и Римский король, мой законный наследник.
- Наплевать мне на твою императрицу! Как только возникнет опасность, она тебя предаст и бросит и даже глазом не моргнет, а я... я всегда с тобой буду, Наполеон. – Она опять стала его обнимать, сама нашла его губы, трепетно вся изогнулась, прижавшись своей мягкой грудью к его груди, но на этот раз Бонапарт мягко, но решительно отстранил свою сладострастную возлюбленную:
- Я не могу Мари. Я бы очень хотел тебя взять с собой в Париж, но я не могу это сделать.
- Тогда я сама к тебе приеду!
- Мари, ты с ума сошла!
- Думай что хочешь, а я все равно приеду!
- Но где ты будешь жить в Париже? Ведь женские покои Тюильри заняты...
- Не нужен мне твой Тюильри, я буду жить на улице Виктуар, в доме № 48, в том самом, который ты для меня нанял. Он еще цел?
- Цел и невредим и ждет тебя, но не сейчас, Мари! Дай мне самому вернуться, осмотреться. Мне сообщили, что в Париже был заговор, ходили слухи о моей смерти. Какой-то генерал Мале поднял мятеж... Подумай о том, как меня сейчас может затруднить твой приезд...
- Что тебя затруднит? Что женщина, которая тебя любит, хочет быть рядом с тобой. – Глаза прекрасной польки были полны слез, которые спустя мгновенье закапали на мундир императора. Бонапарт, в принципе не терпевший женских слез, как бы нехотя освободился от страстных объятий Марыси и встал.
- Все, Мари, мне пора ехать.
- Ну езжай, господь с тобой, - был ответ несчастной женщины. – Езжай к своей австриячке.
- Мари...
- Что, Мари? Чем она тебя приворожила? Только что кровь у нее королевская? Что у нее есть такого, чего нет у меня, а?- Прекрасная полька похоже хотела начать опять раздеваться, чтобы показать любимому все свои прелести, но не сделав этого до конца, вдруг кинулась на Наполеона и опрокинув его на канапе, уселась верхом на изрядно потрепанного в минувшем русском походе повелителя Европы. Бонапарт уже в который раз мягко высвободился из сладостных  объятий молодой женщины.
- Мари, ты забываешься, она императрица, моя жена и мать наследника, Римского короля. Ты должна это понять...
- А я что не мать наследника? Ты посмотри на Олеся, на кого он похож, а? Неужели, кто-то может усомниться, что он твой сын?!...
Через пару часов коляска, запряженная свежими лошадьми уже мчала Наполеона в сторону Парижа.
А 1 января 1813 года вслед за Наполеоном во французскую столицу отправилась «польская супруга» французского императора, прекрасная камергерша, графиня Мария Валевская.


Глава 4: Дворец Тюильри, весна 1813 года.


Бонапарт вел обычный для него беспокойный образ жизни. Не успев вернуться из России, он тут же окунулся в бурный водоворот военных смотров и формирования новых воинских частей. Как и прежде за день он надиктовывал сотни писем и приказов, так что секретари буквально валились с ног от усталости.
В же время, видимо желая показать, что жизнь при его дворе ничуть не изменилась, Наполеон поощрял роскошные, дорогостоящие балы в Тюильри. Причем, сам император, будучи законченным трудоголиком и к тому же не умевший хорошо танцевать, в этих балах практически не принимал участия. Как правило, он появлялся в начале или в середине бала, своим мрачным насупленным взором оглядывал собравшееся общество, которое при его появлении замирало благоговейно, стоял так несколько минут, разглядывая собравшихся, а затем снова удалялся в свой рабочий кабинет.
В марте 1813 года на одном из таких балов императора ждал сюрприз. Это был совершенно обычный бал, ничем не отличавшийся от прочих балов. И как всегда он вышел из своего кабинета, отчасти для того, чтобы размять затекшие от долгой сидячей работы члены своего тела, отчасти же для того, чтобы угодить молодой императрице, которая всегда его желала видеть рядом.
Едва только Бонапарт появился на верхних ступеньках широкой мраморной лестницы, как находившиеся в зале военные по традиции встали во фрунт, склонив головы в знак почтительного приветствия. Прекрасные же дамы же, все как одна, замерли в книксене. Все - да не все. Бонапарт по привычке рассеянно оглядывал собравшихся: среди мужских военных мундиров, как всегда, преобладали синие цвета с позолотой, женские же наряды были более разнообразными и ...очень откровенны.
Но что это! Среди белого моря он вдруг увидел изящную молодую даму в традиционном польском наряде! В то время как все дамы без исключения при его появлении замирали в почтительном приседании, эта тоже приседала, но при этом умудрялась бросать на него очень даже недвусмысленные взгляды... Черт возьми! Мало того, что она все ж таки потащилась за ним в Париж, так еще и осмелилась явиться на бал! Её же здесь вполне может заметить императрица! И не исключено, учитывая доброту людскую, что императрице кто-нибудь тут же доложит о ее присутствии и расскажет об их отношениях... Бонапарта даже передернуло от ужаса. Только семейного скандала ему как раз и недоставало. Он вспомнил, как три года назад, это было в 1810 году, он решил представить свою Мари с ребенком ее императрице. Та приняла ее вполне равнодушно, не подозревая, конечно, что имеет дело с давней любовницей своего мужа и ребенком, рожденным от него.
Так или иначе, мадам Валевская была здесь, и он срочно должен был ее повидать, пока не случилось чего-нибудь непредвиденного и нежелательного. Вернувшись в свой кабинет, император тут же вызвал к себе герцога Винченского, которому часто доводилось выполнять самые деликатные поручения императора
- Вот что, Коленкур... - Наполеон, казалось, был чем-то то ли раздасадован, то ли, странное дело, смущен. - Вы сейчас спуститесь в танцевальную залу и вызовете мне графиню Валевскую. - При этих словах верный слуга поднял на своего господина удивленный взор. - Да-да, герцог и не надо так удивленно на меня смотреть. Валевская здесь, и я должен с ней побеседовать, пока ее не увидела императрица. Постарайтесь, чтобы императрица вас не заметила. Я буду ждать ее в своем кабинете в ближайшие полчаса. Пусть зайдет через потайную дверь. Это все, Коленкур, можете идти.
Коленкур почтительно склонил голову и вышел из покоев своего господина. Поручение, данное ему было очень деликатным - ведь кроме императрицы, зала полна разного рода досужих сплетников обоего пола, которые, разумеется, будут не прочь посудачить насчет супружеской неверности императора.
Привычным взглядом придворного Коленкур быстро осмотрел танцующих. Мадам Валевская и здесь, в блестящем обществе парижских дам, поражала своей дивной красотой и белизной кожи, а также скромностью нарядов. Вот сейчас, например, она демонстративно вырядилась во все польское – сверху малиновая курточка, отороченная дорогим мехом, прелестную головку украшает изящная шапочка с пером, ножки обтягивают сафьяновые сапожки. Коленкур обратил также внимание, что вокруг молодой и очень красивой женщины практически не было кавалеров. “Да уж, - подумал Коленкур, - это не Варшава. Теперь все знают, кто хозяин этой чудной голубки... Кому ж охота променять столичные балы на крепости и полевые бивуаки!?” Надо было, однако, спешить с выполнением императорского поручения.
Спустившись к танцующим, Коленкур постарался незаметно приблизиться к мадам Валевской и пригласил ее на танец. Женщина подняла на него огромные голубые глаза, улыбнувшись своей кроткой и доброй улыбкой. И Коленкур, уже в который раз в своей жизни, сумел по достоинству оценить вкус своего хозяина, но в то же время не преминул в душе осудить его. “И чем не жена ему! Уж всяко лучше полька, чем австриячка!” Вслух, однако, он ничего такого, естественно, не сказал.
Когда они начали танцевать, Коленкур тихо, почти шепотом, заговорил, тщательно подбирая и взвешивая каждое слово:
- Мадам, э-э, император очень рад вас видеть здесь, но он обеспокоен - вас может увидеть императрица... Вы понимаете, могут распространиться ненужные слухи...
Марыся решительно прервала камергера:
- Господин Коленкур, о том, что я являюсь “польской супругой” императора уже давно знает вся армейская верхушка! Так неужели вы думаете, что сей факт господа военные не донесли до сих пор до ушей своих прекрасных жен?! - Голос графини был далек от шепота, и Коленкур был благодарен громкости музыке, которая удачно заглушала слова молодой красавицы.
- Мадам, но вы должны понять...
- Что, что я должна понять? - опять перебила герцога Винченского Марыся. - Почему я постоянно должна сидеть взаперти? Почему мы должны видеться с ним только украдкой и “когда позволят обстоятельства” - тут она наморщила свой белый лоб и очень удачно передразнила самого Наполеона.
- Мадам, я не смею настаивать, но император просил...
- Что? Что просил император?
Танец подходил к концу и с щекотливым поручением надо было уже наконец кончать:
- Мадам, император просил вас прийти к нему в кабинет сегодня вечером в течение ближайшего получаса. Он просил, чтобы вы воспользовались тайной дверью. Честь имею... - С этими словами Коленкур почтительно припав к руке женщины, исчез среди танцующих...
Марыся тяжело вздохнула... и быстро оглядевшись по сторонам, двинулась в обход большой лестницы по широким полутемным коридорам огромного дворца. Прежде ей не раз приходилось бывать здесь, потому графине не составило большого труда отыскать нужную лестницу. Везде стояли на часах гвардейцы, многие из них знали “польскую супругу” в лицо еще со времен Финкенштейна и Шёнбруна, и теперь почтительно салютовали ей ружьями, когда она проходила мимо. Эти не выдадут, и Марыся это знала. Вообщем-то молодая женщина могла гордиться своей ролью. Ни Жозефина прежде, ни нынешняя императрица Мария-Луиза ни разу не были в районе боевых действий. Хотя нет, Жозефина в 1797 году, уступив настойчивым просьбам Бонапарта, наконец-то навестила его в Милане, но сделала это крайне неохотно и, кажется. Упала в обморок при первой же опасности. А вот Марыся во время кампаний 1807 и 1809 гг. сопровождала Наполеона практически всюду, исключая, разве что только поля самих сражений.
Еще один бесконечный коридор, снова посты медвежьих шапок, стук прикладов о паркет, еще поворот, за ним - другой. Здесь посты стоят через каждые двадцать шагов. Вот и заветная дверь. Стоявший перед ней гвардейский офицер, не говоря ни слова при приближении Марыси почтительно отступил в сторону и слегка ей поклонился. Марыся подошла к тайной двери вплотную и тихонько постучала.
- Входите, не заперто! - сердце женщины против ее воли дрогнуло, когда она услышала знакомый голос. Она тихонько толкнула дверь, и та открылась. Графиня Валевская шагнула вовнутрь и осторожно прикрыла за собой дверь. Женщина сразу очутилась в кабинете - все здесь было ей привычно - тот же огромный стол, затянутый зеленым сукном и заваленный в несколько слоев картами, письмами, отчетами и докладами. За столом одетый в свой обычный зеленый мундир полковника гвардейских егерей сидел Наполеон и, по обыкновению своему, что-то быстро писал.
Марыся, прислонясь к стене, некоторое время с замиранием сердца наблюдала за любимым и одновременно справлялась с биением собственного сердца. Наконец не выдержала и перебарывая дрожь в голосе и во всех своих членах она почти крикнула:
- Сир, я пришла, как ты просил...
Наполеон, подняв голову, увидел вошедшую женщину и тут же вскочил из-за стола:
- Мари! Я же просил тебя быть осторожной! Зачем ты явилась так открыто во дворец? Ведь императрица... она может узнать о твоем присутствии... У этого дворца слишком много ушей...
Марыся стояла посреди комнаты, слегка склонив набок свою прекрасную головку. Казалось, она вообще не слушала слова говорившего с ней мужчины. Зато когда Наполеон подошел к ней ближе, графиня Валевская кокетливо улыбнулась ему и приложила изящный свой пальчик к губам:
- Тс-с, - нарочитым шепотом произнесла молодая красавица. - Ты знаешь зачем я пришла? - Опять последовала кокетливая женская улыбка, и не дав мужчине опомниться в ту же самую минуту прекрасные женские руки нежно опустились на покрытые золотом эполет плечи императора. Потом Марыся сама нашла губы своего царственного любовника и подписание приказов по формированию новой армии Наполеону пришлось отложить на неопределенное время...



Глава 5: Саксонская кампания, лето-осень 1813 года.
               Марыся и Наполеон - продолжение романа.


Все получилось у Бонапарта именно так, предсказывала ему Марыська. К весне 1813 года была собрана новая 300-тысячная армия, и начались новые победы Стригунка, теперь уже на саксонской земле. И что за дело было кому в том, что более половины этой новой армии составляли уже подростки 14-16 лет. Французы со злой иронией называли их «Марии-Луизочки», ибо юнцы эти встали в строй по декрету, подписанному императрицей Марией-Луизой по приказу императора во время его отсутствия в ледяной России.
Летом 1813 года Бонапарт снова одерживал победы: он разбил союзников при Лютцене и Бауцене и собирался нанести им поражение под Дрезденом. Накануне битвы Наполеон, как обычно, готовился вечером лично осмотреть позиции неприятеля, а сейчас хотел уже было немного отдохнуть, когда камердинер как-то очень загадочно вдруг сообщил ему:
- Посланник от герцога Ауэрштедского!
Бонапарт сокрушенно вздохнул, отдохнуть опять не удастся, но посланника от Даву, державшего в руках крупнейший порт северной Европы, не принять было никак нельзя.
- Пусть войдет...

* * *

В комнату тотчас почти вбежал стройный и совсем молоденький корнет в гусарском мундире. Юноша был невысокого роста, но очень строен и красив. Белые рейтузы плотно обтягивали аппетитные ножки, на плечо небрежно-кокетливо и даже как-то залихватски был накинут гусарский ментик, вокруг бедер закрутилась ташка, на очаровательной головке сверкал красным плюмажем по-ухарски сдвинутый чуть набок форменный гусарский кивер. Но при всем этом великолепии, сапоги на молоденьком офицере были в пыли, а вид был явно усталый – по всему было видно, что гусар провел в седле немало часов.
Гусары по праву считались одним из самых красивых видов европейской кавалерии. Недаром же Козьма Прутков сказал: «хочешь быть красивым – пойди в гусары!»
И все же Наполеон в жизни не видел таких красивых гусар! Бонапарт внимательно разглядывал юношу, которому на вид было не больше 18 лет. Даже усы еще и не думали пробиваться: очень белая кожа, глаза цвета небесной синевы, выбивающиеся из-под напудренного парика густые светлые локоны, свободно ниспадающие на синий ментик и очень похожие на женские... «Однако...» - подумал Бонапарт. Где-то он уже видел эти огромные голубые глаза. «Откуда, - продолжал уже в который раз спрашивать себя самого Бонапарт, нет-нет да поглядывая в сторону терпеливо ожидающего своей очереди красавчика корнета. – Откуда у героя Ауэрштедта такие красивые адъютанты?! Маршала Даву можно было обвинить в чем угодно: в чудовищном упрямстве, в нежелании выполнять ничьи приказы, кроме самого Наполеона, в грязной сваре с шурином императора, Мюратом. Но с половой ориентацией у Даву пока что было все в порядке...»
А красавчик-корент тем временем произнес очень знакомым, нежным голоском с несколько меланхолической интонацией:
- Сир, вам пакет от маршала Даву, срочный!
У Бонапарта уже не было сомнений - это она! Но как это открыть сейчас, когда кругом полно его собственных адъютантов и секретарей? Как вообще можно сейчас уделить этому корнету внимание, когда рядом ворчащий Бертье с кучей писем, директив, распоряжений, требующих, якобы, его срочной подписи. Пока же, попросив князя Невшательского только на минутку прервать свой доклад, Наполеон, принимая пакет от посланца Даву, не переставая его рассматривал, а тот, словно боясь не выдержать буравящий взгляд серо-стальных глаз, опустил свои глаза и опасался их поднять.
- Что просил передать герцог Ауэрштедский на словах?
- Ничего сир... То есть он просил передать... – Молодой гусар замялся, густо покраснел. – Но герцог сказал, что это может быть адресовано только вам лично. – И опять этот, такой знакомый голос, ее голос! Но как она могла бы здесь вдруг очутиться? Каким образом добраться? Как бы то ни было, сомнений быть не могло... Это – она!» Улучив момент, когда Бертье перешел к анализу положения дел как раз в 3-ем корпусе маршала Даву, Наполеон решил воспользоваться случаем и увериться в своей правоте:
- Пока достаточно. Спасибо, Бертье. Прежде чем мы выслушаем ваш доклад о положении дел у герцога Ауэрштедского, нам бы хотелось подробнее поговорить с его адъютантом и почитать присланное донесение. Я вызову вас позже, князь и мы продолжим... – И обращаясь уже к стайке ожидавших приказов адъютантов, Бонапарт небрежно бросил: - Все – свободны!
Бертье, не смея сказать ни слова против, звякнув шпорами, удалился. За ним поспешили к выходу адъютанты. Как только полы палатки за н ими опустились, Бонапарт бросился к пажу. Взяв за подбородок, такой нежный, и приподнял вверх - в глазах у несчастного юноши стояли слезы.
- Мари, ты с ума сошла! Как ты здесь очутилась? Кто тебя сюда впустил?
Марыся беззвучно плакала.
- Отвечай, пожалуйста, а то я тебя сейчас с первой же эстафетой отправлю в Варшаву, или нет, лучше в Париж, на улицу Виктуар, 48... Ну, отвечай, как ты здесь очутилась?
- Сир, не ругай меня. Я поехала к Даву, зная, что он самый авторитетный маршал в твоей армии и, представившись своим собственным братом, Теодором Валевским, поступила к нему на службу в качестве адъютанта, благо, что герцог моего брата никогда в глаза не видел. А тут как раз подвернулась оказия передать лично в твои руки какую-то депешу и я напросилась это сделать. Не ругай меня, сир, я просто очень хочу быть рядом с тобой...
- Мари, ты соображаешь, что ты вообще говоришь?! Здесь идет война, понимаешь ли ты? Война и женщинам на ней не место. Ты сегодня же или завтра поедешь под усиленным конвоем обратно. Ты слышала?
Бедная женщина, рыдая, опускается на колени у ног Наполеона и обнимает его сапоги.
- Мари, ты с ума сошла! Немедленно встань, слышишь?
Но женщина, казалось, его не слышала. Продолжая плакать и обнимать его ноги, она прошептала:
- Сир, я приехала потому, что узнала, что последнее время ты специально рискуешь жизнью и совсем не бережешь себя.
Бонапарт, чувствуя себя очень неловко при виде стоящей перед ним на коленях женщины, попытался ее поднять и успокоить, но Марыся не поддавалась. Она только подняла на императора свои прекрасные залитые слезами глаза:
- Сир, зачем ты ищешь смерти? Я... я не смогу дальше жить, если тебя убьют... – Будучи не в силах более сдерживать себя, Марыся громко разрыдалась.
Бонапарт был тронут до глубины души таким проявлением чувств. Никогда еще, ни одна женщина не проявляла о нем такого искреннего беспокойства...


Глава 6: Дворец Фонтенбло, апрель 1814 года


“Офицеры гвардейской охраны загородного дворца Фонтенбло удивленно переглянулись, когда к внешним воротам подошла стройная дама в строгом черном платье, ее лицо было закрыто густой вуалью.
- Кто вы и что вам угодно, мадам?
- Графиня Валевская, к гоподину Констану.
Офицер, видимо, слышавший это имя, а может впечатленный горделивой осанкой представшей перед ним знатной дамы, поклонился ей с явным уважением. Ее тут же пропустили, и Марыся по широкой аллее направилась к воротам во внутренние покои дворца. Камердинер экс-императора Констан встретил ее учтиво, даже с налетом почтительности.
- ...Констан, я должна его увидеть. Помогите мне, прошу вас.
- Сожалею, мадам, но боюсь, это вряд ли возможно...
- В чем дело?
- Видите ли, мадам, - камердинер замялся, казалось. он подыскивает и не находит нужного слова. - Я не знаю, известно ли вам, что 20-го апреля император вынужден был отречься от престола в пользу сына...
- Я это знаю, Констан. Я хочу его видеть.
Констан, однако, продолжал колебаться.
- Мадам, боюсь, что эта встреча не доставит большой радости ни вам, ни ему...
- Я должна его увидеть, Констан!
- Мадам, не хотелось вам говорить, но Его императорское величество вчера ночью пытался покончить с собой... К нашему счастью, яд выдохся, и его величество удалось спасти.
- Что?!!! - крик ужаса вырвался из груди женщины. Она оттолкнула камердинера, и прежде чем кто-либо успел ее удержать, Марыся кинулась к комнате, охраняемой двумя гренадерами старой гвардии. “Ворчуны” не посмели преградить ей дорогу, видно, ветераны Эйлау и Фридланда вновь моментально признали в ней “польскую супругу” императора. Открыв двери, Марыся вошла в личные покои Наполеона. Вошла и содрогнулась от ужаса. Таким она его никогда не видела. Господи, лучше бы она действительно не заходила!
На стуле около стола сидел человек, одетый в серое пальто без всяких знаков отличия и запыленные офицерские сапоги. Под распахнутым пальто виднелись лацканы мундира полковника гвардейских конных егерей. Тут же рядом на другом стуле лежала шпага в ножнах, белые перчатки и знаменитая черная треуголка без всяких украшений. Огромная голова была непокрыта, знаменитая челка спускалась на широкий лоб. Мрачной, замогильной безысходностью веяло от всей фигуры сидящего. Но самым страшным был взгляд. Человек сидел с застывшим, будто окаменевшим лицом, похожим на страшную, нелепую маску. Его глаза серо-стального цвета, прежде поражавшие своим властным, пронзительным, пронизывающим душу взглядом, сейчас были мертвы и неподвижно смотрели в одну точку. Тонкие губы были плотно сжаты. Цвет лица был пепельно-серый. Казалось, на стуле, одетый в мундир, сапоги и сюртук императора, сидит его манекен, или живой труп...
Повергнутая в ужас Марыся долго не могла оторвать взгляда от ужасной маски, одетой сейчас на лицо ее царственного возлюбленного. Наконец, вся дрожа, женщина осмелилась подойти к сидящему на стуле человеку. Опустившись рядом с Наполеоном на колени, она взяла в свои руки его безвольно свисающую с подлокотника руку, прижала ее к губам. Рука была холодна, как у покойника. Сидящий на стуле человек даже не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на страшной маске, надетой на его лицо.
- Сир, сир, посмотри на меня, посмотри, я прошу тебя! Это же я, твоя Мари, твоя сладостная голубка! Сир, ну что же ты молчишь? Может ты меня не узнаешь?
Сидящая на стуле статуя в сером пальто не подавала признаков жизни. Марыся уткнулась лицом в руку Наполеона и горестно зарыдала... Ее рыдания были достаточно громкими, и видимо, были хорошо слышны даже за дверью. Однако устало сидящая на стуле фигура с мертвенно-бледной маской вместо лица, даже не шелохнулась. Наконец, перестав плакать, госпожа Валевская снова подняла глаза на сидящего на стуле мужчину. Маска оставалась на месте. Тихонько поднявшись с колен и вообще стараясь делать как можно меньше шума, словно в комнате находился покойник, Марыся встала и пошла к двери. У самого выхода женщина остановилась и снова оглянулась на своего любимого. Наполеон продолжал смотреть в одну точку. Тяжко вздохнув, женщина покинула комнату.
В коридоре к ней сразу же подошел Констан.
- Что с императором, господин Констан? Он не проронил ни слова, похоже он меня вообще не видел или не узнал...
- Я же предупреждал вас, мадам, что не стоит вам туда ходить, но вы не послушались меня. Император так сидит с нынешнего утра, ничего не ест, не пьет, никого не желает видеть.
- Но в чем дело? Ради бога, Констан, объясните, что случилось?
- Случилось много всякого разного, мадам. Пока его величество громил союзников на севере страны, их войска, отказываясь с ним воевать, понимая, видно,  что самого Наполеона им победить не удастся, так вот, они пошли прямо на Париж, который, как выяснилось, никто не собирался всерьез защищать. Целая группа маршалов тут же выступила против императора и заставила его подписать отречение от престола. Вот и все, мадам… К сожалению, мне больше нечего добавить к сказанному…
Но женщина не торопилась уходить. Казалось, она хотела что-то сказать или сделать, но не решалась. Коленкур терпеливо ждал, глядя на нее своими светлыми открытыми глазами. Наконец, женщина открыла сумочку и порывшись в ней, достала обшитую голубым бархатом небольшую коробку. Потом она закрыла сумочку, а коробку подала Коленкуру.
- Господин Коленкур, - сказала твердым голосом мадам Валевская, - передайте, пожалуйста, это императору. Здесь бриллианты... его подарок, который он сделал мне в день рождения моего... нашего сына. Теперь я хотела бы ему его вернуть...
Марысе на миг показалось, что Коленкур сделал, или намеревался сделать какое-то движение, точно собирался что-то сказать. Марыся тут же схватила императорского слугу за руку.
- Господин Коленкур! Пусть его величество не подумает, что я возвращаю это потому что перестала его любить... Я никогда... – Женщина покраснела. – Вообщем... Просто, у нас с ним общие враги, и я подумала, что ему нужны будут деньги для формирования новой армии...
Коленкур осторожно принял из рук графини Валевской драгоценный дар. Он раскрыл коробочку – там лежало двенадцать очень крупных бриллиантов. Коленкур восхищенно посмотрел на женщину.
- Мадам... Император... Я обязательно передам ему...
Но Марыся прервала камергера.
- Не надо больше слов, господин Коленкур. Мы все служим императору, как умеем. Благодарю вас и прощайте. Сожалею, что не удалось даже поговорить с ним. – С этими словами графиня Валевская протянула камергеру императора руку, которую тот почтительно поцеловал.
Потом, глядя вслед удаляющейся даме, Коленкур невольно вздохнул и подумал, что уж эта женщина заслуживала явно лучшей доли, чем быть фавориткой, пусть даже главной, или «походной женой»...


Глава 7: Остров Эльба, 1-2 сентября 1814 года.


“...На закате своей феерической жизни Стригунок остался один. Под Эсслингом в 1809 году пал Ланн, а 22 мая 1813 года под Герлицем на глазах у Бонапарта пушечное ядро унесло жизнь его верного гофмаршала Дюрока, наперсника их романа с Марысей. Другие его маршалы рьяно добивались отречения Наполеона – так во главе депутации маршалов, направившихся в начале апреля 1814 года к Наполеону, чтобы добиться его отречения, стоял никто иной, а “Рыжий”, “храбрейший из храбрых”, один из его лучших маршалов, герой Московского и других походов - маршал Мишель Ней. С прекрасным полом тоже складывалось не самым лучшим образом. 29 мая 1814 года в Мальмезоне, простудившись после танцев с русским императором Александром, скончалась его первая жена Жозефина, а вторая, дочка заклятого врага австрийского императора Франца, сидела у своего папеньки под домашним арестом. Ни одна из всех женщин, с которыми у Бонапарта в то или иное время складывались близкие отношения, не пожелала видеть ссыльного императора. Ни одна?! Нет, уважаемый читатель, автор, в данном случае просто лжет...

* * *

...1 сентября 1814 года на берег острова Эльба сошла молодая, красивая и немного располневшая блондинка в черном платье. За руку она вела 4-х летнего мальчугана, который лицом был поразительно похож на человека, который 20 лет без устали и, казалось, даже с наслаждением потрясал устои европейского порядка.
Женщина покрепче сжала руку сына, а сама, казалось, выискивала глазами кого-то на берегу. Наконец, она увидела знакомую фигуру в сером пальто и простой черной треуголке.
- Олесь, смотри, вон там дядя военный в сером пальто, видишь, он сидит верхом на красивой белой лошади, это твой “папа-император”.
- Это мой папа?
- Да, Олесь, это твой отец, люби его, он очень хороший, - при этих словах женщина тяжко вздохнула.

• * * *

Этой ночью Бонапарт снова любил свою Марысю, любил так настойчиво, страстно и изворотливо, что бедная женщина запросила пощады...
Зато на следующий день, эта достойная всяческого уважения женщина, пусть на очень краткий миг, но почувствовала себя счастливой матерью полноценного семейства. Все утра, не помня себя от счастья, Марыся гуляла со своим любимым императором по острову, они целовались, собирали цветы и не только…, а заодно, вот неугомонный корсиканец, инспектировали небольшие гвардейские патрули, немедленно становившиеся во фрунт при их появлении.
А в обед, вот чудо, о котором Марыся мечтала в своих снах, они втроем сели за стол обедать - она, ОН и их сын, и она всячески старалась, чтобы Олесь произвел на НЕГО впечатление, хотя бы своим поразительным внешним сходством с императором. Они обедали втроем, без посторонних, и Наполеон шутил, что-то рассказывал Олесю из своего детства, а потом даже сказал ему, чтобы мальчик не расстраивал мать. Марыся млела от счастья. “Может все-таки хоть сейчас разрешит остаться с ним?” - думала женщина с замиранием сердца. Но, увы, этого опять не произошло. Стараясь не смотреть несчастной женщине в глаза, император почти сразу после обеда заявил ей, что она должна уехать уже сегодня вечером: “Ты же умная у меня, Мари, сладостная моя голубка, ты пойми, я не могу допустить, чтобы о твоем приезде узнала императрица”. “Опять эта проклятая австриячка! - устало думала Марыся, собирая свои вещи в обратный путь”. Да еще надавал ей всяких поручений, и она все взяла, обязалась все в точности исполнить, как же, ведь ОН сам ее о чем-то просил! Разве она могла ЕМУ пообещать и не сделать?!"

* * *

Историк дописал эти строки, поставил все необходимые знаки препинания и собрался сделать перерыв, тем более что в прихожей вдруг зазвонил телефон…


Часть X: Житейские будни семьи Кадышевых-
            Завадских (Продолжение)


Глава 1: Что иногда случается от долгого сидения за
   письменным столом.


…Телефон в прихожей надсадно и обиженно звенел вот уже с четверть минуты.
Историк совершенно добросовестно собрался было подойти и ответить на звонок, тем более, что звонила наверняка Наташа. И он уже был рад рассказать своей жене, что закончил писать очередную часть и что вообще уже подбирается к концу своего многострадального романа. Музу этот факт наверняка бы порадовал.
Но чтобы ответить на звонок надо было сначала встать из-за стола…
А вот этого-то как раз Кадышев сделать сейчас не мог. Как только раздались первые трели звонка, он, видимо, слишком резко дернулся на своем стуле, собираясь просто с него встать… И не смог. Поясницу вдруг прошила адская боль… Будучи не в силах выпрямиться, историк счел за благо вернуть свое тут же скривившееся тело обратно за стол…
Телефон еще немного позвенел и наконец перестал. Не в силах подняться из-за своего рабочего стола, Кадышев решил, чтобы не терять времени даром, продолжить свою работу, то есть – писать дальше. Но тут снова зазвенел звонок. На этот раз звонил его мобильник, который почему-то лежал на кухонном столе, вместо того, чтобы быть под рукой. Теперь сомнений не оставалось – это звонила его Таточка, а он, будь проклята эта адская боль в спине, не мог ей ответить, потому как, чтобы ответить надо было сначала суметь встать из-за стола, а потом еще дойти до кухни. И в этой попытке его вновь постигла неудача. Сведенные сильной болевой судорогой мышцы его поясницы не позволяли ему быстро подняться со стула… Мобильник немного еще позвенел, а потом перестал.
Историк снова опустился на свой стул. Посмотрел в раздумье на замолчавший теперь мобильник. Надо его все-таки перенести поближе – вдруг Таточка будет звонить снова, и он тогда сможет ей ответить…
Стараясь напрягать мышцы ног, а не спины, историк уже в который раз за последний час начал медленно подниматься со своего стула… Поднялся… Постоял отдыхая, держась руками за краешек стола. Когда Кадышев собрался, было, отпустить стол, чтобы добраться до ближайшего книжного шкафа, вдруг снова зазвонил его мобильник. Добраться до него быстро не было никакой возможности. Но историк все-таки сделал такую попытку, за что тут же поплатился таким резким и сильным приступом боли в нижней части спины, что пришлось опуститься на стоявший рядом со шкафом стул. "Черт возьми! Она же подумает, что что-то случилось!"


• * * *

На другом конце телефонной линии Наталья в беспокойстве раздумывала о сложившейся ситуации: "Он же не собирался утром никуда идти. Он намеревался сидеть и работать дома. Тогда почему не отвечает домашний телефон? Но если даже, допустим, он куда-то решил выйти, он же всегда берет с собой мобильник… Но ведь и тот не отвечает…"
- Наталья Владимировна, так мы будем проводить запланированное совещание по сметам или нет? – Управляющий центральным отделом сбыта готовой продукции смотрел на свою начальницу уже почти умоляюще.
Однако мысли мадам Завадской были сейчас не в ее бизнесе, а за километры, в уютном их домике, где за своим письменным столом работал ее любимый мужчина. Сердце женщины вдруг учащенно забилось, мысли заметались в голове тревожными птицами. Одна из них вдруг молнией прошила все Наташино сознание: "А вдруг ему плохо стало?! И он там один и нуждается в помощи!?.." Одновременно Наталью вдруг поразила странная мысль – за всю свою прошлую жизнь она ни разу так не беспокоилась из-за того, что мужчина, с которым она была близка, не отвечает на ее звонки…
- Наталья Владимировна, вы меня слышите? – слова управляющего доносились сейчас до Наташи словно сквозь какую-то густую ватную стену или пелену густого тумана, дождя… "Господи, а вдруг ему плохо?! А она тут со своими делами…"
- Дмитрий Федорович, будьте добры, проведите это совещание без меня. Мне срочно надо отлучиться…
- Как скажете, Наталья Владимировна…
Наташа не помнила, как закрыла кабинет, как выскочила во двор, открыла водительскую дверь своего Мерседеса, завела мотор и поехала. Немного очнулась она уже на дороге от воя сирены скорой помощи. Наталья снова набрала номер мобильника своего мужа, но ответа так и не дождалась...

• * * *

…Когда зазвонил этот последний звонок, историк сумел-таки добраться до косяка двери своего кабинета. И теперь Кадышев стоял, прислонясь больной спиной к стене… Через несколько секунд в передней зазвенели ключи, входная дверь открылась и в квартиру буквально влетела его Таточка. Лицо женщины было белого цвета.
- Господи, как же ты меня напугал! - увидев своего мужа живым и здоровым, Наташа сразу почувствовала облегчение. – Почему ты стоишь у стены? Я тебе звонила несколько раз… Почему ты не… - Тут только Наталья заметила, что ее любимый стоит прижавшись к стене спиной каким-то неестественным образом, а ноги у него вполне явственно дрожат…
- Что с тобой, сладкий мой? Тебе плохо? – Крикнула Наталья, заметив неестественную позу мужа у стены.
Историк немножко виновато смотрел на свою жену:
- Да вот, сидел работал… Тут ты позвонила… Я хотел встать и быстро ответить, как вдруг сильно схватило спину. Это – мышцы. У меня такое уже бывало… Пройдет… Не беспокойся…
- Но ты же ходить не можешь?! – С этими словами Наташа бросилась к мужу. – Давай обопрись на меня, я тебя отведу к кровати, а потом позвоню своему массажисту. Он тебе снимет острую боль. – Подойдя к мужу поближе, Наташа перекинула одну его руку себе через плечо: - Ну, давай, Володенька, пошли тихонько, постарайся напряжение передать на ноги, а не на спину… - Видно сильно испугалась Наташа за своего любимого, если в кои-то века забыла и про свою всегдашнюю иронию и даже назвала своего милого по имени, чего в обычной ситуации практически никогда не делала.
Опираясь на плечо жены, Кадышев кое-как добрался до постели и лег. Наталья тут же стала звонить в «скорую» и всем знакомым врачам.
Наталья весь оставшийся день не отходила от мужа ни на шаг. После ухода врача, поставившего Кадышеву укол и сеанса лечебного массажа она присела рядом с Кадышевым на кровати и взяла его за руку. Теплые руки любимой сразу успокоили Кадышева. К ночи историку стало немного легче, но ходил он с большим трудом и весь был при этом какой-то скособоченный.
- Таша, ты уж меня извини...
- Ты это про что?
- Ну, в смысле, любовник из меня сегодня никакой...
- Надо же? А я то, дура, надеялась, что мы сегодня с тобой устроим новую Камасутру? Ну, ты меня совсем разочаровываешь, мужчина...
- Наташа, но ты же сама видишь, в каком я состоянии... Впрочем, - тут историк тяжело застонал и с трудом повернулся боком к Наташе, лежащей с пачкой распечатки его же собственного романа – той самой части, которую историк как раз успел закончить перед тем, как ему схватило спину. – Впрочем, если ты настаиваешь, я постараюсь...
Наташа уже с трудом сдерживала смех:
- Что постараешься?
- Ну, сделать так, чтобы ты была довольна... Ты только скажи, я буду тебя ласкать руками... Лишь бы тебе хорошо было, Наташенька...
Теперь Наташа была в очередной раз приятно удивлена. Согласитесь, любезный читатель или читательница, что далеко не каждый современный мужчина готов в постели доставить удовольствие своей даме, ничего при этом не требуя взамен?
- Надо же, а я уже хотела искать кого-то на стороне...
Историк от этих слов только что не подпрыгнул – больная спина помешала. С чувством юмора у нашего героя было явно не все в порядке, а скрюченная поясница его явно не прибавляла...
- Ташенька, что ж ты такое говоришь?..
Наташа наконец-то решила сжалиться над своим супругом и заговорила в кои-то века совершенно серьезно.
- Кадышев, перестань геройствовать! И я смеюсь, ты, что не понимаешь? Хотела тебе немного настроение поднять, а ты все так воспринимаешь – сугубо всерьез... Я ничего сейчас не хочу, Володя. – Наташа вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает непрошеный комок – предложение мужа доставить ей, сугубо ей одной удовольствие явно растрогало женщину. – Ничего не надо делать... Лежи и отдыхай, а я просто рядом с тобой полежу и почитаю.
- Только, смотри друг мой, - продолжала Наташа спустя какое-то время, - ты бы хоть физкультурой какой-то самой простой занялся, что ли... А то сидишь целый день – к стулу своему прирос... Как же тут спину не схватит...


Глава 2: Накануне длительной командировки.


- …Еще! Я хочу еще! – нагая Наташа, прочно оседлавшая мужчину, прогнулась чуть назад и отбросила за спину пышную гриву волос. Сделала женщина это, главным образом, для того, чтобы предоставить лежащему под ней мужчине полный обзор своих верхних прелестей.
- Таша, да имей же ты снисхождение! – взмолился лежащий под Наташей Кадышев. – Мы же с утра из постели не вылезаем, а сейчас уже почти час дня. Ты же из меня уже все выжала, я не могу больше… - Тут историк сделал тщетную попытку освободиться из очень сладкого, но и весьма крепкого захвата Наташиных бедер.
- Даже думать не моги! – Наташа склонилась над мужчиной, сбрасывая снова волны волос на лицо и едва-едва касаясь мужской груди сосками своих тяжелых грудей. – Я уезжаю в командировку, причем, в длительную. Меня не будет здесь почти три недели, и я не хочу ломать себе голову, как ты там обходишься без женщины… Хочу выжать из тебя все соки, чтобы ты и думать забыл, что где-то есть другие женщины, пока меня тут не будет; чтобы ты вспоминал только меня и думал только об одном – как тебе было со мной хорошо!
Наташа задвигалась еще энергичнее, сильнее и глубже насаживаясь на мужчину: - Давай, давай, ты такой сильный, ах-а-а-а! – Наконец, Наташино тело напряженно замерло в последнем восторге страсти, и в следующий миг историк ощутил, как мягкие полушария теперь уже целиком опустились ему на грудь, приятно щекоча еще напряженными сосками.
Потом, лежа рядом с мужчиной и положив руку на его достоинство, Наташа с коварной улыбкой спросила Кадышева:
- Ну как, хватит нам сил на других женщин, или уже нет? А может еще продолжим, а? Ты как мыслишь, историк?
- Какие могут быть после тебя другие женщины?! Но пощади уже, давай хоть немного отдохнем…
- То-то же! Знай наших, - подвела итог своим подвигам Наташа.
...Когда, в конце концов, мадам Таточка оставила измученного Кадышева в покое, и они лежали рядом, сытые друг другом и умиротворенные, крепко взявшись за руки, между ними состоялась весьма примечательная беседа.

• * * *

...Наташа повернулась к историку и вдруг стала гладить его пальчиками по руке.
- Слушай, Кадышев, а ведь я первый раз уезжаю в командировку при тебе...
- А может... может можно не ехать, или сделать так, чтобы вместо тебя поехал кто-то другой?
- Нет, историк, этого сделать нельзя. – Наташа горестно вздохнула. – Этого сделать нельзя, потому что руковожу моим бизнесом я, а не кто-то другой. Но если бы ты знал, как я завтра не хочу уезжать?!
Кадышев некоторое время прислушивался к словам жены, а потом, когда она замолчала, с удивлением вдруг услышал всхлипы и приглушенные рыдания. Историк повернул голову и посмотрел на лежащую рядом любимую женщину: стиснув зубами кулак, Наташа почти беззвучно рыдала. Сильная, гордая, волевая дама, она, наконец, не выдержала выпавшего на ее долю в последнее время душевного напряжения.
Испуганный и совсем непривычный к столь бурному проявлению чувств со стороны своей сильной супруги, Кадышев буквально взвился на своем месте:
- Таточка, сладкая моя, что случилось?! Родная моя, кошечка моя, что случилось? Почему ты плачешь?
«Потому что влюбилась в тебя, влюбилась, как последняя дура, идиот ты, эдакий!!!» Наташа это только подумала, но вслух не сказала. Некоторое время женщина продолжала рыдать, не глядя на мужчину. Потом, немного успокоившись, Таточка повернула, наконец, к своему историку заплаканное лицо:
- У меня в жизни, историк, было очень много всякой гнусной грязи... Я уже чуть было не сорвалась в пропасть... Я уже почти напрочь перестала верить в добрые чувства... Если бы не ты... Ты... ты заставил меня вспомнить, что я – женщина... И я за это очень тебе благодарна... – Теперь Наташа смотрела своему мужу прямо в глаза:
- Сначала эти анонимные красивые, дорогие цветы... Ты знаешь, я, когда мне становилось совсем плохо, вдыхала аромат подаренных тобой цветов и... плакала. – Тут Кадышев попытался что-то сказать, но Наташа тут же пресекла его попытку: - Не перебивай меня! И не надо врать, что цветы дарил не ты! Мне охрана тебя очень точно описала… Потом, эти твои глаза, ласки и руки тогда, вечером в гостинице – я тогда думала, что сойду с ума... Потом эта наша первая ночь... Но дело даже не в этом! Твоя кулинария, да и это не то... Ванночки для ног... Ты меня этим совсем потряс, Кадышев! Ты понимаешь это или нет?! Ты... Ты... – Голос Наташи прерывался. – Ты заставил меня поверить, что любовь на самом деле существует на этом свете... – Некоторое время женщина молчала. Кадышев во все глаза смотрел на свою любимую и боялся поверить в то, что сейчас услышал. Даже он со своей житейской ненаблюдательностью понял, что только что услышал от  совей жены форменное признание в любви!
- Но не дай, историк, если я узнаю, что ты меня предаешь! – Снова заговорила Наташа после некоторого молчания. – Моя душа этого уже не переживет...
- Наташа, однако… …но как же я могу тебя предать?
- А то ты не понимаешь – как? Как обычно предает мужчина женщину, а? Изменяет ей! – Неужели непонятно?!
- Наташа?!..
- Дорогой мой, любимый и единственный, помолчи, пожалуйста! Я еще не все сказала! Я уезжаю завтра, чуть ли не на месяц... Я, конечно, понимаю, что здоровому мужчине столько время быть без женщины очень тяжело. Но, ты уж меня извини, историк, если я узнаю, что ты заведешь кого-то на стороне, то уж не взыщи – я этого простить не смогу...
- Ташенька, сладкая моя, мне никто не нужен, никто, кроме тебя...
- Хотелось бы верить... Ладно, у нас еще весь день и ночь впереди, - тут, хотя слезы еще продолжали катиться по ее щекам, Наташа подмигнула лежащему рядом мужчине. – Еще продолжим наши с тобой утехи, чтоб не забывал меня за эти три недели... Если будешь вести себя хорошо… Ну все, вставай, чего разлегся! Женщина голодная, совсем несчастную заездил!
Историк хотел было что-то возразить насчет того, что «мол, это большой вопрос – кто кого заездил», но благоразумно решил промолчать.


Глава 3: Изменение местожительства.
Приманка для историка.


Роман Кадышева постепенно подбирался к концу, и почти в той же прогрессии, лез потихоньку Наташе на нос ее живот.
Однако поскольку Наталья Владимировна была и так женщиной, что называется в теле, беременность долгое время была незаметной. Но даже и будучи уже сильно беременной, мадам Завадская оставалась все такой же деловой, энергичной супер-леди, продолжала, как ни в чем, ни бывало руководить российским туризмом и книжными магазинами сети «Новинки литературы». Однако на седьмом месяце скрывать что-либо стало уже невозможно.
А тут Наталья еще и задумала переезд. Но не будем забегать вперед.


* * *

...- Я понимаю, что ты к этой своей избушке прирос. Мне тоже здесь с тобой очень уютно и хорошо было. – Тут Наташа даже как бы непроизвольно выпятила свой уже хорошо заметный живот, словно именно он и должен был служить самым наглядным доказательством того, как ей было хорошо тут с историком.
- Но ты, пойми, пожалуйста, историк, и не обижайся... – продолжала Наташа. – Ребенку здесь будет не очень уютно, комнаты тесные, в них мало света, а ребенку он будет необходим. Да и цивилизация здесь далековато, я же не могу туда-сюда раскатывать, а ребенку свежее молоко нужно будет каждый день... В общем, думаю, надо нам отсюда съезжать с тобой. И вот хочу знать на этот счет твое мнение?
Однако Кадышев молчал, опустив голову. Что он мог сказать? Формально супруга его, конечно, была права, но он по натуре был человеком очень консервативным, старым привычки для него были почти святым. Смешно сказать, но он занашивал до дыр старую одежду и обувь, и только когда уже их никак нельзя было носить, выбрасывал и одевал новое. Со своим домиком он сжился, сросся, здесь была написана большая часть его книги, здесь же он мечтал о снившейся ему женщине и здесь же впервые познал любовь к ней реальной. Ну как, скажите, как он мог теперь от этого домика уйти, бросить его?
- Ну что ж ты молчишь, будто воды в рот набрал? Скажи уже что-нибудь, будь добр?
- Что же я должен сказать? - Историк замолчал, тупо уставясь в носок своего тапка. Они сидели на кухне и заканчивали ужин. – Ты же, наверное, уже все сама решила.
- Ну, причем тут, что я решила и не решила!? Знаешь ли, я без тебя не хочу вообще ничего решать в том, что касается нашей совместной жизни! Я хочу, чтобы ты сам понял, что переезд в город нам необходим. Я присмотрела просторную квартиру в центре. И места много, и до работы близко, и парк рядом есть. Да и про тебя я подумала тоже – у тебя там будет отдельный кабинет, сможешь спокойно свои книги писать, да и до “Ленинки” недалеко. В общем, все удобства... Ну, что еще не так, Кадышев? Почему ты сидишь такой грустный?
- Наташенька, я всем доволен, если довольна ты... - Историк помолчал немного, разглядывая бахрому на скатерти. - Я только хочу попросить тебя сделать одну вещь. Обещай, что не откажешь?
- Но я ж не знаю, что ты попросишь?
Историк поднял глаза на свою любимую... в глазах этих стояла такая жгучая тоска, что Наташа мигом стала серьезной.
- Наташа, обещай мне, что пока будем жить в городе, дом останется за мной, как сейчас, пусть за ним и за котом Федотыч присмотрит, только ему, наверное, заплатить надо будет…
Наташа выглядела очень удивленной:
- Не понимаю, ты, что хочешь рано или поздно сбежать от меня?
- Да нет, Ташенька, я жизни без тебя себе не мыслю, а ты говоришь сбежать... Да и куда я от тебя сбегу, это все равно, что от себя... Просто... Ну, в общем, мне этот домик очень дорог, я бы не хотел с ним расставаться. Да и в нем же можно будет летом отдыхать, как на даче. Он хоть и маленький, но уютный...
- Ладно, нет вопросов, будет нам здесь летняя дача… - Наталья, казалось, задумалась о чем-то еще. – Слушай, знаешь что? Поехали!
- Куда, Таша?
- Поехали в город – посмотришь, что я выбрала, - Наташа почему-то с лукавой женской хитринкой посмотрела сейчас на любимого. – Думаю, тебе понравится… Поехали!
И они поехали на смотрины приглянувшейся Наталье квартиры. И чего уж тут скрывать – историку квартира понравилась, и на это были свои весомые причины… Тут, однако, надо вернуться немного назад, чтобы в очередной раз сказать несколько добрых слов о нашей главной героине.

• * * *

Итак, энергичная мадам Завадская, будучи уже почти на сносях, затеяла переезд в квартиру на Арбате, в высотном доме. Соседей на двух этажах удалось еще раньше расселить достаточно быстро, и, в общем-то, все они остались довольны. Теперь в распоряжении историка и Наташи была огромная двухэтажная квартира – настоящий дворец, - естественно, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Например, в квартире этой было целых 10 комнат; некоторые из них пошли на оборудование мини-бассейна, джакузи и сауны.
Внизу, на первом этаже располагался большой и очень просторный салон, совмещенный с роскошно обставленной кухней. Салон был украшен изысканной кожаной мебелью, доставленной из Италии, чуть ли не прямым рейсом. Рядом с салоном помещалась их с Наташей спальня, очень просторная и со своим санузлом. В спальне была поставлена огромная кровать, Наташа сразу ее окрестила “траходром”.
Но! Всеми этими роскошествами Наташе вряд ли удалось бы выманить историка из его уютного домика в Подмосковье, если бы не два очень существенных обстоятельства.

* * *

Прежде всего, особенным было местоположение самого дома, где им предстояло жить. Ведь это – Арбат, и пешком до бывшей Ленинской библиотеки от силы четверть часа! Но и не только: сев на Арбатской станции метро, можно было доехать до Кропоткинской, а оттуда по Хользунову переулку уже рукой подать до Большой Пироговки, 17, где располагался Госархив Российской Федерации, на который историк уже давно поглядывал, как кот на крынку со сметаной. В общем, все было рядом, все под боком.

* * *

А еще дело было в том, что в новой квартире на Арбате историка поджидал совершенно шикарный кабинет! Наталья видимо уже хорошо изучила характер своего любимого и знала, чем Кадышева можно было зацепить наверняка.
Кабинет был действительно мечтой для всякого ученого. Это был не просто рабочий уголок, но отдельная комната. Обширная и просторная, она сразу вместила в себя высокие книжные шкафы из красного дерева с достаточно глубокими нишами, так что книги в этих шкафах можно было ставить в два ряда. И таких шкафов, огромных, глубоких и вместительных было целых четыре! Наталья, имевшая солидный опыт книжной торговли, быстро смекнула, что в таком случае надо купить, чтобы ее ученый супруг был доволен и счастлив!
О новом рабочем столе для историка тоже следует сказать несколько добрых слов. Прежде всего, стол был весьма широким, так что на нем вполне можно было разместить без всякого ущерба не только компьютерный экран с клавиатурой и печатающее устройство, но и факсимиле. Но и после всего этого на столе еще оставалось место для размещения двух-трех добрых стопок книг. Кроме книжных шкафов у стен над самим рабочим столом историка, в свою очередь, возвышался целый ряд многочисленных полочек и ящичков, которым тоже вскоре было найдено достойное применение.
Естественно, что непременным атрибутом кабинета историка стал супер мощный персональный компьютер. Рабочий инструмент, что уж тут не говори, а должен быть на высоком уровне! Тут уж Наталья особо расстаралась и купила для своего супруга самую последнюю модель с новейшим программным обеспечением.
Кроме всего этого в кабинете был предусмотрительно помещен очень уютный одноместный диванчик, обитый мягкой кожей, видимо, для того, чтобы уставший от праведных научных трудов историк, имел бы место, где можно было прилечь отдохнуть. И об этом тоже позаботилась его благоверная.
Большой плюс в расположении кабинета заключался и в том, что он находился на втором этаже – вдали от кухонной и салонной суеты. Так что если Наталье вздумалось бы руководить какое-то время своим бизнесом, не выходя из дома, она могла бы это делать без всякого ущерба для ученых трудов своего мужа, которому по специфике его работы необходимы были тишина, покой и уединение.
В кабинете должно было быть тихо, поскольку его окно выходило на нешумный и романтичный арбатский дворик, утопающий в тени раскидистых кленов и лип. Историк тут же подумал, что ему этот вид в какой-то степени напоминает его домик в пригороде. Как знать, может быть и об этом позаботилась его Наташа? Так или иначе, глядя на эти липы и клены, историк решил, что с такими природными видами ему будет легче сосредоточиться и писать.

* * *

Пока ящики стола не были до верха заполнены бумагами, а шкафы – книгами, Кадышев долго примеривался и соображал, как лучше все расположить, чтобы было удобней работать. Посоветовался с Наташей, но муза только ласково промурлыкала ему в ухо:
- Делай, как хочешь, любимый, лишь бы тебе удобно было работать,- и поцеловала Кадышева в щеку.
Наконец, измучившись перестановками кабинетной мебели, историк решил сделать так: окно с липами и кленами осталось по левую руку от рабочего стола, который теперь уперся в стену. Справа от стола он придвинул к стене два книжных шкафа, один возле другого. У противоположной стены, как раз за своей спиной, буде он сядет работать за стол, историк поставил еще два книжных шкафа, а у дальней стены примостился небольшой кожаный диванчик – для отдыха.
На столе историк расположил поудобнее для себя экран компьютера, подвинул кожаное кресло-вертушку на колесиках, сел в него и проехался для пробы от стола к шкафам, к одному и другому, по очереди – было удобно.
На стенах свои места заняли любимые картины и фотографии.

• * * *

Удовлетворившись мебельными перестановками, историк приступил к одному из самых приятных занятий в обживании нового рабочего места – к перенесению и расстановке книг в своих книжных шкафах.

• * * *

Когда все книги были расставлены, как раз с работы пришла Наташа.
- Ну что, историк, скажи мне, только честно: твоя душенька довольна? Тебе нравится твой новый кабинет?
- Нравится… очень нравится. Спасибо, Ташенька.
- Ну, я тогда рада… - Вот поэтому наша Ташенька и улыбалась, когда звала своего любимого посмотреть новую квартиру. Кабинетом, шикарным рабочим кабинетом зацепила муза в очередной раз своего любимого…


Часть XI: Марыся и Наполеон: завершение романа.


Глава 1: Неаполь, 21 марта 1815 года.


“Олесь, наигравшись уснул, и уставшая женщина тоже собралась было лечь отдохнуть, как служанка доложила о визите графа Орнано. Марыся тяжело вздохнула, но принять не отказалась. Через несколько минут в комнату вошел высокий, стройный драгунский генерал. Сняв треуголку, он опустился перед женщиной на одно колено и почтительно поцеловал ей руку.
- Мари, ну сколько же можно мучить себя и меня?! Он не вернется обратно, ты понимаешь это или нет? Я сам командовал конвоем, который доставил его на корабль. Все, Мари, с ним покончено! Забудь его! Я люблю тебя, Мари, зачем ты заставляешь меня так страдать? Он больше не вернется, ты слышишь? Я знаю, ты бегала к нему даже на Эльбу! Ну и что, как он тебя принял, а? Пожалел, приласкал мимолетом, как бездомную собаку, а потом выгнал! Мари...
Женщина устало смотрела сверху вниз на коленопреклоненного генерала. В глазах ее было явное холодное осуждение:
- Я бы попросила вас, генерал, об этом человеке в моем присутствии говорить или почтительно или никак...
- Мари, да пойми же ты, он уехал! Все! Его нет! С ним покончено! - На глазах молодого генерала стояли слезы. Схватив руки безучастно сидевшей женщины, он начала покрывать их страстными поцелуями.
Графиня Валевская отрешенно смотрела на распятие, висевшее на противоположной стене, но рук  своих у генерала не отнимала.
Вдруг из соседней комнаты донеслись возбужденные голоса, а затем зазвучали торопливые шаги служанки. Спустя миг в комнату, где сидела Марыся почти вбежала возбужденная старая Ванда, служанка, с расширенными от благоговейного ужаса глазами:
- Пани, пани, новости из Франции! Император в Париже!
- Что?! - Повтори, что ты сказала, старая ведьма. - Граф Орнано, не помня себя от ярости, начал трясти несчастную старую служанку за ворот платья.
- Граф, опомнитесь, что вы делаете?! - холодно проговорила Марыся. Сердце ее вдруг радостно забилось. - Ванда, что ты такое говоришь? Как император может быть в Париже?
- - Вот газеты, мадам, почитайте и убедитесь сами. – Дрожащими руками старая служанка подала хозяйке газеты, а там – Марысе сразу стало дурно - с газет... все газеты пестрели одним и тем же заголовком: «Вчера, 20 марта 1815 года император Наполеон, после триумфального похода с юга Франции во главе армейских частей, которые одна за другой не замедлили перейти на его сторону, с триумфом вошел в Париж! Бурбоны спешно бежали!»
Теперь никаких колебаний или сомнений быть не могло. Марыся решительно поднялась со своего кресла. Она была бледна, но очень спокойна.
- Ванда, вели запрягать лошадей и укладывать вещи. Я еду в Париж! Я должна быть с ним вместе!
Граф Орнано ошеломленно посмотрел на женщину. В эту минуту он подумал, видно, что пребывает в каком-то дурном сне.
- Ты что, Мари?! Какой Париж?!  Опомнись! Он - авантюрист! Он... - Граф Орнано посмотрел в глаз любимой женщины и замолчал на полуслове. Марыся смерила своего неудачливого поклонника высокомерным взглядом.
- Помните, граф, кому вы обязаны своими эполетами, - в ее голосе в эту минуту звенел металл. - И запомните, что если вы снова не отдадите вашу шпагу этому человеку, я перестану вас уважать. А сейчас я прошу вас оставить меня одну, мне надо собраться в дорогу... - А потом, слегка коснувшись ладонью руки графа, добавила уже более мягко, своим тихим, немного меланхоличным голосом: - Ничего с этим не поделаешь, Огюст. Я по-прежнему очень люблю его. Ему сейчас, наверное, очень трудно, я должна быть вместе с  ним. Извини... Прощай...


Глава 2: Париж, дворец Тюильри,
начало апреля 1815 года.


Маршал Сульт, герцог Истрийский, буквально на днях назначенный начальником штаба армии Наполеона, стоял перед своим хозяином, сидящим за большим столом, обтянутым зеленой бархатной скатертью. Здесь же вокруг стола столпились генералы и маршалы, из тех, кто уцелел в многочисленных кампаниях, которые “маленький капрал” вел на протяжении долгих 20 лет. Теперь им суждено было разделить с Бонапартом все тяготы и позор его последней кампании лета 1815 года. Здесь присутствовали: начальник артиллерии армии - генерал Друо, командующий 1-м корпусом “рыжий” Ней, а также командующий кавалерией маршал Груши
- Сульт, в ближайшие дни я хочу иметь самые подробные сведения о наличии в столице и ее окрестностях всех воинских частей. Меня интересует их боеготовность, состояние артиллерии, лошадей и пр.
- Слушаю, сир.
- Господа, не смею больше вас задерживать! Приступайте к своим обязанностям.
Когда все генералы и маршалы покинули кабинет императора, прошло еще добрых десять минут, прежде чем в императорские покои робко заглянул его секретарь.
- Сир, к вам женщина...
Бонапарт с трудом оторвал уставший взгляд от карты Бельгии
- Какая еще женщина? - недовольно спросил Наполеон.
- Она называет себя графиней Валевской, сир...
- Что?! Графиня Валевская?! Здесь?! Немедленно проси!
Буквально через несколько минут на пороге императорских покоев показалась красивая белокурая дама в черном платье, которое удивительно шло к ее светлым волосам.
Бонапарт стремглав выскочил из-за стола, подбежал навстречу вошедшей.
- Мари! Сладостная моя голубка! Но как ты узнала о моем возвращении?
- Сир, но ведь об этом уже почти месяц на всех углах кричат все парижские газеты...
Наполеон схватил руки Марыси и принялся покрывать их поцелуями:
- Сладкая моя, как же я рад тебя видеть...
Но Марыся осторожно освободила свои руки:
- Сир, я надеюсь, что теперь-то уж женские покои дворца Тюильри не заняты?
- Что? Не понимаю... Ты, что, хочешь здесь поселиться, жить?
- Да, сир, я хочу здесь поселиться и я хочу наконец-то назвать тебя своим мужем… И я хочу быть рядом с тобой, где бы ты ни был. - Вдруг женщина опустилась на колени и, схватив руку императора, поцеловала ее. Наполеон попытался остановить ее.
- Что ты, Мари, что ты делаешь?
- Сир, не прогоняй меня снова. Я не смогу без тебя больше жить...
- Что ты, сладкая моя Мари, голубка моя, - Бонапарт сам опустился с ней рядом на колени, прижимая руки женщины к своим губам:
- Ты, ты одна есть у меня - надежная, верная, преданная и любящая! Мари, меня столько людей предало, а других, верных, уж нет на свете - Ланн, Дюрок, Бессьер... Они все погибли, а другие предали меня... И императрица тоже... Прости, прости меня, Мари, я причинил тебе столько горя!
Услышав сообщение об измене императрицы, Марыська невольно улыбнулась, вспомнив их с Наполеоном встречу в Валевицах в декабре 1812 года. Она вспомнила, как предсказала ему, что в час опасности императрица его предаст. Сейчас, когда предсказание прекрасной польки сбылось, графиня не испытывала ничего, кроме жалости и любви к своему удивительному возлюбленному.
Женщина горестно вздохнула, осторожно гладя большую лобастую голову:
- Что ты, сир, я не обижаюсь, лишь бы у тебя все было в порядке. Только ты не оставляй меня впредь одну, я этого больше не выдержу...
- Я не оставлю тебя, Мари... Какое это счастье, что ты теперь со мной... С тобой мне будет легче...


Глава 3: 20 мая 1815 года.
   Кафе в Париже возле дворца Тюильри

Зал полон военных, кругом стоит шум и гам и достаточно душно. От военных не протолкнуться, но кормят здесь неплохо, да и вино не такое кислое, как в других тавернах.
За столиком, уютно спрятавшимся в углу, сидят два гвардейских офицера. Перед ними на столе щедрая закуска и несколько бутылок старого бургундского, в канделябрах мерцают свечи, создавая интимный полумрак. Один из них, более плотного сложения, с аппетитом уплетает свою порцию жареного ягненка, запивая его вином. Другой, более худощавый с чуть закругленными чертами лица, сидит, мрачно уставясь на скатерть, постеленную на столе.
- Орнано, что с тобой сегодня? На тебе лица нет? У тебя неприятности?
Худощавый, однако, продолжал молча смотреть на стол перед собой. Но плотный не унимался:
- Да что с тобой сегодня такое? Скажи же, наконец!?
Тот, кого назвали Орнано, поднял глаза полные неизбывной печали:
- Сходи сегодня вместо меня во внутренний караул, а, барон Мишель?
А ты что ж?
Граф Орнано опять надолго замолчал, снова уставясь в стол перед собой, так что барон Мишель вынужден был его даже толкнуть локтем:
- Эй, Орнано, объясни в чем дело?
Орнано еще долго молча разглядывал скатерть. Наконец, подняв на своего собеседника глаза, очень тихо произнес:
- Не могу смотреть, как они целуются... Так ты сходишь?
- Ничего не понимаю... Кто - они? - начал было барон и вдруг осекся, словно поняв о ком идет речь. Понял и чуть язык не прикусил, а потом добавил, как можно более деликатно:
- Ты что ж ее по-прежнему любишь?
- Люблю, Мишель, - Орнано тяжко вздохнул.
- А она?
- Что - она? Она любит ЕГО!  Неужели это и так непонятно?!
- Но ты ведь продолжаешь ему служить?
- А что мне еще остается делать? К тому же она мне заявила, что перестанет меня уважать, если я не вручу ему снова свою шпагу... Вот так...
- Гляди-ка ты, чего женщины вытворяют...
- Так ты сходишь за меня?
- Ну раз ты просишь...


Глава 4: Поля сражений при Катр-Бра, Линьи
   и Ватерлоо. Дворцы Тюильри и Мальмезон.
   (Конец марта – 28 июня 1815 года).


В середине июня 1815 года Наполеон прямо из объятий своей "сладостной Мари" выехал к армии, чтобы начать свою последнюю, Бельгийскую кампанию. Эта кампания закончится полным поражением его армии на большом поле близ Брюсселя между двумя фермами и густым лесом. …О да, это было то самое прощальное и от того особенно сладостное мгновение в их романе… То был его грустный, печальный, но может быть именно от даже какой-то чарующий эпилог.
Это было время их прощальной любви. Совершив свой легендарный "полет орла", Наполеон снова вернул себе всю полноту власти. За три недели он прошел форсированным маршем от бухты Жуан, что на юге Франции, до самого Парижа и, не сделав ни единого выстрела, исключительно благодаря своей личной харизме, сумел привлечь на свою сторону практически все воинские части встречавшиеся ему на пути.
Оказавшись в Париже 20 марта 1815 года, Наполеон прекрасно понимал, что союзники не дадут ему спокойно жить и не успокоятся, пока совсем не уничтожат его. Тем не менее, Наполеон прилагал максимум усилий, дабы сохранить мир. Он диктовал и отправлял десятки писем, в том числе, русскому царю и австрийскому императору. Он согласен был ограничить свою власть территорией одной только Франции. Он просил только одного – МИРА!
Это могла бы быть настоящая семейная идиллия – он, правитель своей Франции, понявший, наконец, что пора уже умерить свои непомерные амбиции, рядом с безумно любящей его польской графиней и их сыном. Ах если бы это было так! История Европы пошла бы совершенно иным путем! И можно предположить, что в таком случае Наполеониды, разбавленные кровью благородных польских шляхтичей, правили бы Францией еще долгие и долгие десятилетия.
Увы, мой любознательный читатель, история не знает сослагательного наклонения. Этой чудесной пасторали не суждено было свершиться. В начале июня 1815 года объединенные англо-прусские войска Веллингтона и Блюхера перешли бельгийскую границу. Началась война.

• * * *

Дворец Тюильри. Первые числа июня 1815 года.


- Сир, ты опять хочешь меня покинуть! Не ходи никуда, сир, умоляю тебя! – Немного располневшая, но по-прежнему очень красивая белокурая женщина в синем бархатном платье сидела на диване рядом с полноватым офицером в мундире полковника гвардейских егерей Его Императорского Величества. Женщина тесно прижималась к военному, лицо которого было совершенно спокойно, хотя и заметно бледно.
- Мари, но пойми же ты, наконец! Не я начал эту войну, но я не могу сидеть здесь, сложа руки, когда враг вторгается в границы моей страны! Это – вызов, ты понимаешь? Мне бросили в лицо перчатку, и я не могу ее не поднять… Как офицер и как правитель своей страны… Не могу! Есть понятия о чести, черт побери…
- Ах сир, мы так мало были вместе… Олесь… ему нужна сестричка или братик… - Женщина кокетливо-заманчиво посмотрела на сидящего рядом военного и, растрепав бахрому эполета, приблизив свои чувственные, полные сладкой неги уста к его уху, зашептала ему горячим шепотом:
- Не уходи сир… Хоть сегодня не уходи… Сделай Олесю сестричку или братика, сделай сейчас… возьми меня… сделай это мне… ты такой сильный, ты мой, мой… мой… возьми меня, сладкий мой, желанный…
Голова Наполеона была занята предстоящей кампанией, он собирался сегодня работать всю ночь… Но эта женщина… она такая сладкая и влечет к себе так сильно. Он чувствовал, что сдерживается с большим трудом. Величайший в мире трудоголик сейчас боролся в этом человеке с обыкновенным мужчиной, желающим обладать своей женщиной…
- Ну что ж делать, Мари!? – Наполеон с видимым трудом слегка высвободился из сладких женских объятий. – Я должен работать. Впрочем, я надеюсь, мне быстро удастся разделаться с этим прусско-английским сбродом. Я снова вернусь к моей сладкой женушке, к моей Мари… Я обещаю, что сделаю своей сладкой Мари ей еще одного…
При этих словах сердце женщины сладостно затрепетало. Она дождалась! Она дождалась! Наконец-то он таки назвал ее своей женой, и не какой-то там "польской супругой", а просто – женой! Сколько в этом слове слышалось ей радости, простого семейного счастья с любимым. О, она родит ему много детей! У них уже есть сын, но она так любит его, она родит ему еще и мальчиков и девочек… Господи, ты, наконец, услышал молитвы бедной женщины!
Почти теряя сознание от счастья и любви, Марыся обвила руками шею своего возлюбленного и начала его страстно целовать.
- Не пущу, не пущу, не пущу, никуда ты от меня сейчас не уйдешь…
Будучи больше не в силах сдерживаться, Наполеон тут же ответил на ласки женщины и мягкая, но и пружинистая кожа дивана в очередной и, теперь уже в последний раз, стала свидетелем их взаимной страсти. На следующее утро Наполеон выехал в армию, чтобы начать свою последнюю Бельгийскую кампанию…

• * * *

Поле битвы при Линьи, 16 июня 1815 года.


Князь Московский, герцог Эльхингенский круто остановил взмыленного после долгой скачки жеребца прямо у самых ног невысокого полноватого человека в сером пальто и простой черной треуголке. Заложив руки за спину, человечек молча смотрел на уставшего запыленного маршала. Человечек смотрел снизу вверх, смотрел своими серо-стальными глазами, смотрел так, что выдержать этот взгляд простому смертному было никак невозможно. Казалось, что это не он, не "храбрейший из храбрых",  вынесший на своих плечах весь ад московского отступления зимой 1812 года, сидит на коне и смотрит вниз на "коротышку" в сером… Из-за пронизывающего взгляда серо-стальных глаз казалось, что происходит все наоборот, и "коротышка" в сером возвышается над ним, Неем, словно гора… И он "рыжий" Ней, не ведавший страху под австрийско-русско-прусской картечью под этим взглядом казался себе не более чем провинившимся
школьником.
Не в состоянии выдержать этот взгляд и чертыхаясь про себя, Ней швырнул к подножью "серого пальто" несколько знамен арьергардных дивизий армии Веллингтона. С трудом переводя дыхание и прочищая пересохшее горло, Мишель Ней крикнул, будто в оправдание:
- Веллингтон отступает… Я настиг его у Катр-Бра… Он отступает…
- Если Веллингтон отступает, то почему ты его не преследуешь? – тон человека в сером, казалось, мог заморозить мраморную статую…
"Нет, что этот Стригунок себе позволяет?! Да как он смеет, в конце концов!? Десять суток почти непрерывных боев… И где благодарность?" – Ней не выдержал, у него явно сдавали нервы…
- Я приехал доложить… А где обещанные вами подкрепления?
"Серая фигура" ответила взбешенным взглядом, от которого у Нея по спине поползли мурашки:
- Не сметь делать мне замечания! Не сметь! Если Веллингтон сам будет выбирать поля сражений, все что я выиграл в этой войне, ты проиграл! Все! Свободен!
Ней скрежетнул зубами, явно усилием воли сдерживая резкое слово. Дав шпоры жеребцу, князь Московский ускакал прочь, чтобы спустя чуть более суток возглавить одну из частей армии Наполеона в его последней битве, а потом, спустя месяц после второго отречения императора найти свою смерть под пулями расстрельной команды королевских французских гренадеров…








• * * *

Поле битвы при Ватерлоо, 18 июня 1815 года,
11 часов утра.


Наполеон сидит на своем складном стуле и рассматривает медальон, на котором изображен портрет Римского короля, его сына от царственного брака с Марией-Луизой… Где-то она теперь?.. Изменила ему, предала, нашла утешение в объятиях этого ублюдка Нейперга… А ведь Мари его предупреждала еще в Валевицах, в эту ужасную зиму 1812 года. И почему он ей тогда не поверил? - Наполеон устало закрыл глаза… Он устал… Господи, как же он устал… Эта битва уже не для него… Надо кончать со всем этим к чертовой матери… Но стоп! Он должен уйти достойно… Ведь он – офицер, в конце концов! Он должен сегодня уйти… Надо, надо, просто необходимо, найти момент подходящей атаки, лучше всего, пехотной, и броситься вперед со шпагой в руках… Может теперь она наконец его настигнет, достанет, найдет?... Он так ждет ее, сильнее чем женщину… Как это было при Арколе, Лоди… Наполеон до боли стиснул зубы… Но тогда он был молод, так чертовски молод… Худенький генерал со шпагой наголо… А сейчас?.. Разжирел, растолстел… Но ничего, его еще хватит на последний выход… Он дождется своего часа и уйдет, уйдет сегодня… уйдет достойно, как положено солдату… И то сказать, разве есть кому всплакнуть о нем? О, да, конечно, есть… Эта полька наверняка будет долго плакать, ведь она так хотела всегда стать его женой, нарожать ему детей, мальчиков, девочек. Такая сладкая… Она… Он, конечно, виноват перед ней… Измучил ее… Она… она одна еще могла бы вернуть его к жизни… Но нет, уже поздно… время ушло… Он должен сегодня уйти… А она… она найдет утешение с этим, как его, графом Орнано, что ли? Уж тот давненько смотрит на нее с такой жадностью…
Вблизи послышались чьи-то мягкие шаги, и уставший от жизни император поднял голову. Рядом с его походным стулом стоял, вытянувшись в струнку красавец генерал-майор Лабедуайер. Это он, будучи тогда, в начале марта полковником и командиром 7-го линейного полка, одним из первых встретил вернувшегося с Эльбы императора под Греноблем и отдал ему свою шпагу. У него было так мало действительно преданных ему людей. Наполеон произвел Лабедуайера в генералы, сделал своим адъютантом и в эту последнюю свою кампанию фактически не отпускал от себя.
- Сир?
- Лабедуайер, у вас есть дети?
- Так точно, сир. Сын, но еще очень маленький, не выше вашего сапога…
- Вы бы хотели, чтобы он был сегодня здесь?
- Да, сир.
- Да? Почему? – Наполеон, казалось, был искренне удивлен.
- Чтобы видеть вас, сир!
- Видеть меня… - уставший от всех и вся император скривил губы в ироничной улыбке. – Вы знаете, вероятно, у меня есть сын, Римский король… Но я бы очень не хотел, чтобы он стал свидетелем сегодняшней битвы… Только не сегодня… Распорядитесь подать мне карты всех диспозиций сегодняшней битвы, генерал…
- Слушаю, сир…
Поднявшись со своего походного стула, Наполеон достал подзорную трубу и положив ее на плечо стоявшего вблизи гвардейца в медвежьей шапке, стал всматриваться в позиции армии своего противника – его светлости герцога Веллингтона.


• * * *

То же поле при Ватерлоо, 18.00 вечера.


Она уже была так близка… вожделенная… И ничего… Ничего у него не вышло! Они ему не позволили… Это было примерно с час назад, а может и позже. Левый фланг Веллингтона под массированным огнем французской артиллерии и беспрестанных атак пехотных колонн, наконец, дрогнул, прогнулся и был прорван сразу в нескольких местах. И тогда он понял – вот он его шанс! Он должен его использовать… Он должен уйти… Это – последняя его битва… Хватит! Он должен уйти как солдат.
Наполеон коротко бросил стоявшему неподалеку командиру одного из гвардейских полков генералу Камброну:
- Гвардию – в огонь!
Тот не посмел ослушаться, хотя в глазах явно сквозило сомнение…
Отдав приказ, Наполеон, превозмогая боль в боку и какую-то непонятную общую слабость, сел на своего белого жеребца и спокойным, очень спокойным медленным шагом поехал впереди пехотных батальонов своей гвардии. Как только он появился, казалось, небо разорвется от вопля, вырвавшегося из сотен глоток:
- "Да здравствует Император!"
О, да, он забыл еще про своих "старых ворчунов"… Их уже мало осталось, из тех, кто помнит худого, будто "чахоточного" капитана на бастионах Тулона… Они, конечно, будут плакать по нему… Они тоже будут плакать по нему вместе с Мари… Но он уйдет сегодня как солдат, и они будут им гордиться… Батальоны медвежьих шапок продолжали двигаться вперед, играла музыка… Наполеон спокойно ехал впереди своей гвардии… Последний раз он вел своих "ворчунов" в атаку, в последнюю атаку в своей жизни… Он лично… сам вел… свою Старую гвардию в последний раз… в последнюю атаку… Эта картина могла бы исторгнуть слезы восторга и умиления из глаз его поклонников, а может быть – потомков, если ее, эту сцену, кто-нибудь, когда-нибудь запечатлеет для потомства... А хотелось бы…
Вот уже завыла над головой английская картечь, засвистели пули… Черт бы побрал этих англичан! Кто их научил так метко стрелять из ружей? Интересно бы это узнать… А впрочем… теперь уже все равно… Визг картечи все ближе… Уже начинают падать первые гренадеры, из тех батальонов, которые он лично вел сейчас в свою последнюю атаку. Наполеон улыбается… Вот оно! Он почти на виду у английских канониров… Они не должны упустить такой шанс! Ну же, краснопузые, вот он я, цельтесь лучше… Но что это? Императора вдруг окружили его же собственные маршалы, генералы, адъютанты и заныли, запричитали, чуть ли не застонали:
- Сир, здесь опасно, сир! Вас могут убить сир! Уйдите, сир, мы просим вас, уйдите отсюда, вас могут убить! Пожалуйста, сир?!
Кто-то из адъютантов схватил его жеребца под уздцы и почти силой завернул назад, а батальон медвежьих шапок тут же взял своего императора в каре, ощетинившееся штыками…
Идиоты! Что ж они сделали! Это же был его последний шанс уйти, как подобает солдату… Господи, какой позор… "Святая Елена… маленький остров…"

• * * *

И вот пришла расплата за их идиотизм! Они, видите ли, боятся,
что его убьют! А то, что он теперь должен своими глазами увидеть, как гибнет его Старая Гвардия! На это им наплевать… Этот ужас свершился… Они не дали ему умереть в последней в его жизни атаке… Но  подождите, еще не конец дня…

• * * *

То же поле при Ватерлоо, между 19.00-20.00


Наполеон в окружении свиты всматривался в кромку леса, в который упирался правый фланг английской армии. Веллингтон, сдавленный в центре и на левом фланге, еще продолжал отчаянно сопротивляться. Самое время для решающего кавалерийского удара. Только бы подошел Груши!... Но что это? В сизоватой дымке, курившейся над лесом после дождя вдруг обнаружилось какое-то движение, причем, крупных подразделений, величиной с корпус, не меньше… Сначала показалась пехота, за ней и кавалерия и пушки… Все как один, его маршалы, генералы вскинули подзорные трубы к глазам, чтобы подробнее рассмотреть цвет мундиров новоприбывающих соединений. Ведь они так ждали прихода Груши, тогда как Веллингтон столь же нетерпеливо ожидал прихода пруссака Блюхера.
Они пялились в свои трубы и взволнованно переговаривались о чем-то между собой. Только он один не напрягал свое зрение. Ему это было ни к чему. Он не смотрел туда, да и не желал этого! ОН ПРОСТО ПОНЯЛ, ОН СРАЗУ ПОНЯЛ, ЧТО ИДЕТ БЛЮХЕР, ИДЕТ ЕГО ПОЗОР… Почему, ну почему они не дали ему погибнуть в его последней атаке?!
Спустя какой-то час все было кончено. Ударившие с фланга пруссаки застали наступающие медвежьи шапки врасплох. Теперь с фронта их била, карежила, валила с ног приросшая задом к холму английская пехота и артиллерия, а с фланга наседали, грозя разорвать на части, черные гусары Блюхера. Нет, они не побежали, они не приучены были ИМ САМИМ бегать от стали и картечи. К тому же здесь же был их Стригунок! Разве они могли побежать, когда ОН стоял здесь, среди них?! Да ни за что! Не дождутся!
Наполеон стоял в центре огромного пехотного каре, сплошь сотканного из медвежьих шапок. Английские ядра уже начали рваться совсем близко, кося окружавшие императора гвардейские батальоны. Вот оно! На этот раз она от него не уйдет! Наполеон рванулся с места, бросаясь прямо в огонь, прямо туда, где только что от английской бомбы образовалась огромная воронка и к небу полетели окровавленные части тел его гвардейцев. Туда, туда, скорей! Ну же, вот он, опять на виду у всех… Черт побери этих англичан! Они же славятся  своей меткой стрельбой! Неужели для него не найдется у них ни одного ядра и ни одной пули?!
Но нет, видать не судьба… Его опять схватили, вцепились в него, точно клещами, не оторвать… И опять все то же нытье:
- Сир, вас могут ранить… Сир, не надо, уйдите, сир… Здесь опасно…
- Пустите меня, я хочу умереть здесь, со своими солдатами… Пустите, я хочу умереть здесь…
Все было тщетно… Ней, Лабедуайер и еще пара адъютантов держали его слишком крепко. И он остался жив, ему так и не удалось в последней своей битве уйти с честью, как подобает солдату – в бою…
"Маленький остров, Святая Елена…" – Одинокая запись на странице в его школьной тетрадке по географии… От судьбы не уйдешь… А он так хотел…


***

18 июня 1815 года, 21.00.
Дорога от Брюсселя на Париж.


Ну уж нет, чего-чего, а в плен он не дастся. В окружении гвардейского эскорта Наполеон, что было сил, гнал своего жеребца прочь от поля своего позора, от поля, где он не смог достойно уйти. Они гнали лошадей до тех пор, пока ноздри не перестали вдыхать зловещий аромат минувшего побоища… Тогда он приказал всем спешиться и спешился сам.
- Лабедуайер?
- Я здесь, сир!
- Прикажите разжечь большой костер… И прикажите собрать все сохранившиеся знамена гвардейских частей…
- Сир!?...
- Делайте, что вам велят, генерал, - рявкнул он на своего верного адъютанта. – Это мой последний долг перед армией, и я его хочу выполнить до конца.
А потом он сидел на своем походном стуле, а в десяти шагах от него в огромном костре горели его орлы… Оставшееся каре "старых ворчунов" почтительно окружило его… Они его ни за что не осуждали… Они и сейчас, после Ватерлоо, смотрели на него с абсолютным благоговеньем… Как они смеют!? Ибо ОН – ИХ БОГ! Они и Марыся – вот и все, что у него осталось… «Ворчуны» в медвежьих шапках стояли и смотрели, как в костре горят и плавятся золотые пчелы их орлов… То горела в прощальном огне слава Лоди и Арколе, Маренго, Аустерлица и Йены, Ваграма и Московы… Они стояли и прощались со своей славой. По задубелым щекам "старых ворчунов" медленно текли слезы…


Часть XII: Житейские будни семьи Кадышевых-
             Завадских (Продолжение).


Глава 1: Иногда связями жены ну просто необходимо
   воспользоваться.


Переезд на новое место жительства, а главное – в новый кабинет с огромными книжными шкафами, пахнущими свежим деревом, подействовал на рабочий ритм историка очень даже благотворно.
Но прежде всего, историк положил побывать в архивах и библиотеках. Он давно откладывал этот визит, ибо ехать из пригорода было все-таки неблизко, потому Кадышев копил вопросы, предназанеченные для разрешения через архивные материалы с тем, чтобы потом уже за один очень плотный рабочий визит сделать все разом. А тут и случай представился как нельзя более подходящий.

В один из августовских дней,  Кадышев сопровождал Наташу, которая поехала по делам в министерство обороны – приближалась очередная годовщина Бородинской битвы, и министерство обороны планировало провести мероприятие по живой истории, воссоздать Бородинскую битву. Завадская тут же поспешила использовать это событие в своих коммерческих интересах. Ведь наверняка съедутся иностранцы, обязательно будут французы, и Наталья хотела самым активным образом подключить к обслуживанию интуристов свою фирму «Ростурс».
Кадышев увязался за ней совсем не случайно: пиротехнические зрелища на Бородинском поле его совсем не волновали, но он надеялся попасть в историческую библиотеку, а главное – в военно-историческмй архив, твердо решив для себя разрешить все накопившиеся вопросы. Как ни странно, ему это удалось.

* * *

Надобно нам, любезный читатель, встать на защиту нашего героя и сказать, что Кадышев по большей части старательно обходил стороной всякую возможность использования положения своей жены. Но архивы... Это святое дело для всякого серьезного историка! И ради того, чтобы туда попасть, хороши были все средства, в том числе и связи жены.
Так что пока Наталья решала свои вопросы с Хареевым, Кадышев по выписанному загодя пропуску прошмыгнул в заветные фонды, он очень волновался, ноги стали ватными, сердце его стучало, ну может быть чуть-чуть не так сильно, как это было при первых встречах со своей любимой женой. Он углубился в фонды, и весь окружающий мир на какое-то время для историка перестал существовать. Добрых три часа Кадышев работал с нужными ему материалами, когда пунктуальная Наталья позвонила ему и попросила, чтобы через полчаса он ждал ее в фойе.
- Наташа, давай через час, а то я сейчас как раз на середине, я не могу прерваться!
- Что, нашел что-то интересное? Расскажешь потом… Ладно, давай через час… А за час-то успеешь?
- Я постараюсь…
- Ладно, договорились…
Глава 2: Застольные беседы с охраной.


Кадышев избегал лишний раз даже бросать случайный взгляд на Натальину охрану, потому что даже смотреть на эту живую гору мускулов было жутковато. Куда уж там разговаривать. Да и сами охранники были немногословны. Тем более странным Кадышеву показался взгляд Андрея, который был адресован сейчас именно ему – Кадышеву. Главный охранник ведомства госпожи Завадской смотрел на историка отнюдь не агрессивно и не угрожающе, а скорей просто внимательно и заинтересованно. Историку даже показалось, что Андрей что-то хочет у него спросить. Профессия, однако, как известно, на всех накладывает отпечаток, и весь облик почти двухметрового Андрея, даже при всей доброжелательности его взгляда, выглядел очень серьезно.
Через несколько минут Андрей оказался сидящим с другой стороны от столика, за которым сидел Кадышев. Как он умудрился подойти незамеченным, хотя историк почти не сводил с охранника глаз, оставалось большой загадкой. Кадышев засуетился, стал оглядываться...
- Ты не гоношись, историк, работа у нас такая, подходить незаметно, - Андрей негромко рассмеялся. – Да ты не боись, я тебя не обижу. Я поговорить с тобой хочу, пока Хозяйки нет, – чуть насмешливо, но вполне добродушно и очень негромко сказал Андрей, спокойно глядя на Кадышева небесно-голубыми глазами.
Несмотря на мощное телосложение, Андрей вблизи оказался на удивление приятной наружности – голубоглазый, со здоровым румянцем на до синевы выбритых щеках, да еще и с нежной ямочкой на подбородке. Ну, прямо Сильвестр Сталлоне, гроза женщин. Субтильный Кадышев всегда таким мужикам втайне завидовал...
- Раз ты у Хозяйки в фаворе... ты не перебивай меня, дай договорить, - сказал Андрей, видя желание Кадышева что-то сказать, - когда еще так доведется... Короче, раз ты у Самой пользуешься симпатией, будешь и под нашей охраной. Я вижу у вас серьезно... На каком она месяце?
- На седьмом...
- Ты вот что, историк... - Андрей замялся. Кадышев готов был поклясться, что эта гора мускулов и живого мяса сейчас смущается и не знает, что сказать, - ты вот что, ты не обижай ее... Она для нас, как мать родная... Я у нее уже пять лет, раньше в десанте служил, Афган прошел, взводом Спецназа командовал, ранен был, вернулся как раз, когда этот балаган 90-х творился, бродил по Москве как неприкаянный. Так вот, однажды иду по Тверской, вдруг слышу – в подворотне как будто звуки борьбы, как будто мочат кого-то. Я туда, смотрю, мать честная, там высокую полную рыжую девку пытаются изнасиловать пятеро подонков… Ну, я конечно вмешался, помог их успокоить, только дамочка очень гордая оказалась, даже кровь не дала с губ утереть, все – сама. Потом разговорились, оказалось, молодая бизнесменша, ходила по музеям и вот слегка заблудилась и нарвалась на приключения… Разговорились мы с ней… А потом она мне вдруг возьми и предложи – «пойдешь ко мне телохранителем работать?» Я еще тогда подумал – гордый был тоже, жизнью, хоть и с Афгана, но не сильно ломаный, - «еще не хватало мне бабу охранять, тоже мне работа!». Но она, ты понимаешь, она, в смысле Наталья, оказалась... очень хорошей, надежной, настоящим... даже не знаю, какое слово тут подобрать? Она как мужик, блин, да что это я говорю... В общем, она нам как друг, а не просто начальница. Иногда кажется, она как старшая сестра для всех нас, иногда как мать... Мы за ней, как за каменной стеной, хоть это и смешно звучит – мы, здоровые мужики, а она, хоть и отнюдь не хрупкая, но все же женщина... – Андрей опять на некоторое время замолчал.
Кадышев терпеливо ждал продолжения, он сидел завороженный рассказом телохранителя, боясь пошевелиться...
- Ты, понимаешь, историк, сестра у меня, младшая, Лариска, парализованная уже несколько лет. Так Наталья узнала откуда-то об этом и договорилась, чтобы мою Лариску какой-то заморский профессор посмотрел, потом в клинику ее поместили, операции делали. И сейчас лучшими лекарствами снабжают... Так Лариска, в это трудно поверить, но она вставать потихоньку начала, по комнате сама  понемногу ходит... И все это сама Наталья делала и делает за счет своей фирмы. Если бы не она, Лариска бы давно... – голос стального Андрея предательски дрогнул, - или Кадышеву это только показалось, впрочем, продолжалось это не больше нескольких секунд... Историк опять терпеливо ждал продолжения. И оно последовало.
- Ты должен знать это, историк... – Андрей снова выдержал паузу, почему-то внимательно разглядывая пальцы своих рук. – Я за Наталью любому башку проломлю, не задумываясь. Это не только моя работа, хотя платит она более чем достаточно, ну и премиальные там, праздничные всякие... Она – человек, ты понимаешь, мужик, она... Вообщем... – Андрей снова запнулся. – Вообщем, ты только не обижай ее, историк, ладно?
- Да я...
- Молчи! Я еще не все сказал! Я вижу, ты вроде бы нормальный мужик и любишь ее... Это хорошо... Должен же быть и у нее свой кусочек счастья, а то все бизнес, бизнес... Ты мне еще тогда в гостинице, помнишь, в прошлом году, ты мне еще тогда приглянулся. Не наглый, не развязный, на Наталью смотрел как на богиню... А то у нее этот адвокат... муж ее... скользкий он какой-то, не ухватишь, не люблю я таких. Вроде бы на вид лощеный, холеный, а внутри – гниль... Да и не ладится у них уже давно, я же вижу. Плохо ей с ним... Я бы его, гада такого, своими руками придушил... Такая баба ему судьбой досталась... А он... В общем, я надеюсь ты понял меня?
У Кадышева едва лишь хватило сил согласно кивнуть головой. Потрясенный услышанным, он был не в силах произнести ни слова.
- Что это у тебя бумажки падают, историк, набрал гору макулатуры, как это все везти теперь? Мерс, он, хоть и шестидверный, а не резиновый, да еще посла германского с собой наверное прихватить придется – Андрей нарочно повысил голос. Кадышев не мог понять, зачем телохранитель вдруг заговорил громче и зачем устроил эту показную суетню вокруг его бумаг. Словно отвечая его мыслям, Андрей, теперь уже намного тише произнес, почти не разжимая губ:
- Все, хватит болтать... Хозяйка идет. Про наш разговор – ни слова, историк. Я помогал тебе бумажки собрать и донести. Все, будь здоров, но про разговор наш помни... Если что – я тебя из под земли достану...
Кадышев нагнулся, чтобы поднять действительно разлетевшиеся по полу листы с его записями, а когда выпрямился, Андрея уже и след простыл. Как будто он вовсе и не подходил к его столику.
Зато через пять минут действительно подошла Наташа.
- О чем это вы тут с Андреем болтали?
- Да так о всякой ерунде... Он мне просто помог перенести из архива все мои бумаги, да поругал, что сильно много...
- Да, я смотрю, ты решил весь архив за один раз вынести... Нашел что-то интересное?
- Да, есть кое-что... - Как ни странно, Кадышев был рад, что Наташа не придала большого значения (или сделала только такой вид) его разговору с начальником своей личной охраны…

* * *

Тут надобно малость прокрутить описываемые события назад и сказать, что пока Кадышев беседовал с начальником Натальиной охраны, Наташу в приемной министерства обороны, как хорошую знакомую одного крупного военного и ученого администратора, уже ждал пропуск...
Теперь мы должны несколько отвлечься от основной лини нашего сюжета и вспомнить одного, в общем то, не очень важного героя, который, тем не менее, все же достоин некоторого упоминания.


Глава 2: В любовном треугольнике третий всегда лишний!


Генерал армии и доктор военных наук Махмут Халисович Хареев в  свои 72 года вполне мог бы быть доволен жизнью. Его карьерный взлет пришелся на приснопамятные советские времена. В личной жизни тоже все вышло как нельзя лучше – моложавый генерал Хареев после смерти первой жены, дочки секретаря местного обкома, женился второй раз и снова удачно.
С падением СССР хитрый Хареев тоже не остался в стороне от кормушки, ибо понял, что в условиях, когда рушатся устои, ничто не может так способствовать укреплению карьеры, как ставка на "военно-патриотическую работу". И он эту ставку сделал и опять не прогадал!
Появились бизнесмены, которые, в основном, ради саморекламы стали вкладывать солидные деньги в расширение музеев, создание "центров боевой славы русского оружия" и прочее. Вот тогда-то, а было это примерно в середине 90-х гг., в жизни генерала Хареева случилось событие, на долгое время лишившее его покоя и сна и поставившее большой вопрос в самооценке собственной жизни, событие заставившее усомниться бравого генерала-карьериста в вопросе о том, удачно ли вообще сложилась его жизнь? Увы, Хареев был очень недалек от той мысли, чтобы ответить на этот вопрос отрицательно…

• * * *

А случилось так, что генерал-полковник Махмут Хареев получил отказ там, где почти наверняка был уверен в победе.
Будучи не только одним из ведущих идеологов постперестроечной России, но и маститым организатором исторической науки, приближенным к руководству многих столичных вузов Махмут Халисович частенько пользовался своим служебным положением, преимущественно, по женской части. Той нужно было "спихнуть" просроченный зачет, а этой остаться по распределению в столице, а той, другой, блондинке с длиннющими ножками, надо было побыстрее получить диплом. Все эти резвушки и многие другие красавицы-студентки из вузов гуманитарного профиля так или иначе обращались за помощью к генералу Харееву и… никогда не получали отказа. Но, конечно же не за просто так…
За время своей весьма солидной научной военно-исторической карьеры Хареев перепробовал немало столичных молоденьких студенток-красоток. Но тут вдруг налаженный годами механизм дал сбой! Бравый генерал был уверен, что эта полногрудая шатенка уж кому-кому, а ему-то не откажет! И не таких уламывали. Ан нет же…

• * * *

Тот случай имел место на вечере распределения студентов института культуры примерно в середине 90-х гг. Среди своих подруг она не блистала какой-то особой красотой – там были девочки и красивее и стройнее. Но эта… эта неудержимо влекла к себе каким-то особенным прямым  и гордым взглядом, а еще – очень аппетитными, уже хорошо оформившимися женскими формами.
Хареев предложил похлопотать о распределении в Ленинку, очень недвусмысленно намекнув при этом, что бы он хотел получить от девушки взамен. И… получил отказ. Она посмотрела ему прямо в глаза и сказала "нет" таким тоном, что генерал, перепробовавший женщин и девиц всякого типа, буквально осекся не полуслове, чего с ним редко когда случалось. И странное дело, Махмуту Халисовичу даже показалось, что от этой вот двадцатилетней соплюшки исходит такая недюжинная сила, что он, генерал и доктор военных наук, вынужден был отступить и даже просить прощения за беспокойство.
Отказ зеленоглазой, однако, задел генерала за живое. И странное дело, их пути потом не раз пересекались. В следующий раз они встретились спустя несколько лет на каком-то банкете, и оказалось, что девушка всего желает добиваться сама, ну если не сама, то уж, во всяком случае, не через его, генерала Хареева, постель. Тогда Махмут Халисович с удивлением узнал, что его знакомая распределилась в историческую библиотеку, где вполне успешно проработала несколько лет. Теперь она вышла замуж за какого-то преуспевающего адвоката и готовится, ни больше, ни меньше, а открыть свой бизнес – то ли туристический, то ли книжный, то ли – все это вместе.
Услугами генерала Хареева зеленоглазая отказалась воспользоваться наотрез. Потом они еще не раз встречались на различного рода официальных церемониях и неофициальных банкетах, и женщина неизменно держала себя с ним на почтительном расстоянии.
Такой безоговорочный провал в том поле деятельности, где генерал Хареев провалов терпеть не привык, сильно тревожил мужское самолюбие генерала. Чего там греха таить! Многие молодицы считали за честь оказаться в его постели, с тем, чтобы потом выйти оттуда секретарями различных престижных отделов, а то и кандидатками наук. А эта – "нет" и все тут!
Потом их пути надолго разошлись – Наталья круто пошла в гору по части туристического бизнеса, а Махмут Халисович продолжал вполне успешно руководить военно-историческим ведомством постперестроечной страны.
Новая волна неудовлетворенной страсти нахлынула на бравого генерала в тот самый достопамятный вечер, когда у Наташи начался роман с Кадышевым. Мы искренне надеемся, что читатель, видимо, уже догадался, что именно нашу главную героиню так безуспешно обхаживал генерал Махмут Халисович…

* * *

Ударом ниже пояса для лампасного Хареева, на том незабываемом вечере, стало то, что рядом Натальей, расположения которой он столь отчаянно и столь же безуспешно добивался, вдруг оказался его собственный работник! Причем, какой? Надо же это понимать! Самый неуживчивый, самый упрямый, самый нерасторопный, особенно, когда дело касалось выполнения каких-то официальных заказов! Тьфу ты, черт бы его побрал!
Но вот в чем была вся штука, и в чем Махмуту Халисовичу было очень неприятно признаваться себе самому – этот его "неуживчивый", этот тип с серыми глазами-буравами явно добился успеха там, где сам Хареев уже несколько лет неизбежно терпел одно лишь фиаско, причем, добился успеха за один только вечер!
Сначала Хареев заметил, как зеленоглазая кошка подсела за столик к Кадышеву, потом он, Хареев, своими глазами видел, как этот обормот что-то долго то ли говорил, то ли даже читал ей с каких-то листков. И надо же было видеть при этом лицо этой кошки-стервы! Да она просто не сводила с него глаз! А как смотрела! Да, так может смотреть только женщина, которую сидящий рядом мужчина явно не оставил равнодушной. Харееву оставалось лишь скрежетать зубами от злости и ревности.
…А потом… они пошли танцевать, да еще под эту проклятую песню: "…не моя ты, не моя, так зачем же я ревную?.." а после танца уже сидели рядом, чуть ли не прижавшись друг к дружке.
Хареев не стал тогда дожидаться конца вечера – ведь с ним Наталья Владимировна лишь официально поздоровалась, все также держа незыблемую дистанцию. А с этим хлюпиком… Харееву даже подумать было больно. Что могло случиться у них потом?..

* * *

Ну ничего, если уж ему не суждено уломать эту кошку-гордячку, так он отыграется хотя бы на этом подлеце, который у него из-под носа увел такую кралю… Да кто он такой вообще?!

* * *

Ко времени визита Натальи к генералу Харееву прошло чуть больше года после знакомства и сближения историка и Наташи. Поскольку Наталья Владимировна была и так женщиной, что называется в теле, беременность долгое время была незаметной. И мадам Завадская оставалась все такой же деловой и энергичной, продолжала как ни в чем ни бывало руководить российским туризмом и книжными магазинами сети «Новинки литературы». Однако на седьмом месяце скрывать что-либо стало уже невозможно. Живот ее уже активно лез на нос.
* * *

Надобно сказать, что Наталья решилась на это посещенпие вполне сознательно! С одной стороны, она знала о глубокой симпатии к своей особе со стороны генерала, но знала она и то, что сумела поставить между собой и сладострастным генералом определенную дистанцию, перейти которую было нельзя, не нарушая при этом принятые общественные нормы поведения. Но также для Наташи было ясно, что она должна решить проблемы Кадышева, которого она любила и носила его ребенка, применив все свои знакомства и связи. Решение это она приняла после недавнего разговора.


* * *

Историк дописывал свой роман, а Наташа дочитывала последние написанные им главы.
- Слушай, Кадышев, а что ты будешь делать дальше? Наполеон-то твой к концу идет, как я вижу.
- Ну, пойду куда-нибудь преподавать, наверное. Хареев-то меня обратно уже не возьмет.
- Если я поговорю с ним – возьмет!
И тут историк метнул на свою жену подозрительный взгляд.
- Не надо… Я не хочу у него работать, лучше пойду учительствовать. Хотя… - И тут историка осенило: - Татка, а ты можешь выбить у него пропуск в секретные фонды? Это было бы здорово, особенно по материалам 20-30- х до "Дела Тухачевского"… Тут и рефорома 1925 г. и опала Троцкого, и дело "Весна"! Это совсем не изучено… Это – нива! Можно было бы целую книгу написать, я даже уже название придумал: "Повседневная жизнь российского офицерства в 1920-30-е гг." Материалов у меня – море, только архивов не хватает…
- Погоди, Кадышев, ты же только что закончил роман про Наполеона, да еще и о любви, какие же тут российские офицеры? Я что-то ничего не понимаю? Ты что ж это – специалист широкого профиля? – Наташа скривила немного даже презрительную гримаску.
- Да нет, Ташенька, я действительно специализируюсь по российской военной истории 19-20 вв. Диссертация моя была посвящена офицерам русского Генштаба в 1917-20 гг. А Наполеон… Это просто увлечение с детства. Я давно хотел о нем написать, но незнание французского не позволяло заниматься этим вопросом всерьез. Но вот теперь почти написал роман. Хоть что-то – да написал. Так что никакой путаницы нет.

• * * *

Генерал Хареев почтительно-предупредительно встал со своего кресла и
вышел из-за стола поприветствовать дорогую гостью. Надо же – сама пришла! Неужели осознала и поняла, с кем имеет дело?!
- Наталья Владимировна, какому счастливому знамению я должен адресовать ваш визит ко мне… - Хареев осекся на полуслове: вошедшая в его кабинет  женщина была беременна и уже явно на поздних сроках. Черт! Интересно бы знать, кто же тот счастливчик, которого она одарила своим расположением?
- Здравствуйте, Махмут Халисович! Извините за беспокойство, я к вам по делу, если позволите…
- Не только позволю, дражайшая Наташа, - при этой фамильярности кошачьи глаза взлетели вверх и пробуравили Хареева так резко, что он поспешил тут же сам себя поправить: - да, уважаемая Наталья Владимировна, я весь к вашим услугам. Чем могу быть полезен такой красивой даме?
- Махмут Халисович, мой супруг– военный историк и занимается очень интересной темой, что-то связанное с проблематикой российского офицерства при сталинском режиме. Так вот, ему очень нужен пропуск в секретные фонды военных архивов. Не могли бы вы помочь нам с этим?
У Хареева похолодело внутри от дурного предчувствия:
- А… Кто ваш муж, любезная Наталья Владимировна?
- Кадышев Владимир Викторович.
Хареев почувствовал, что ему не хватает воздуха. "Вот, сучонок! Так значит это он ее… Вот гадина! Да кто он такой!?.. Ну, погоди ж ты, будешь помнить Хареева" – А вслух сказал, снабдив свои слова медоточивой улыбкой:
- Вы понимаете, милая Наталья Владимировна, в свете нынешней архивной политики принято решение резко сократить количество выдаваемых пропусков посторонним лицам... Так что, извините, - Хареев в мнимой беспомощности и как бы виновато развел руками
Наталья встала в позу оскорбленной гордости:
- Да будет вам известно, господин Хареев, что мой супруг – это не
посторонний! Он – крупнейший специалист по военно-социальной российской истории… Так вы мне отказываете в пропуске?
- Сожалею… Наталья Владимировна…
- Сожалею, господин Хареев, но в таком случае мне придется резко сократить долю участия Вашего ведомства в моих проектах. Посмотрим, как это отразится на рост доходов Ваших сотрудников, господин генерал!
Шея генерала Халилова начала медленно багроветь…
-ээээ, Наталья Владимировна, Вы… я… мы… я постараюсь сделать все, что смогу. Но Вы понимаете, выписка пропусков в архивы ФСБ не вполне находится в полномочиях Министерства обороны…
- Махмуд Халисович! Меня эти подробности мало интересуют. Надеюсь только, что Вы хорошо себе уяснили, что в Ваших же интересах, чтобы мой муж получил указанный пропуск как можно быстрее и по возможности на максимально длительный срок. – Наталья встала и гордо выпрямилась, теперь ее живот был заметен очень четко, и женщина искренне гордилась своим положением. – До свиданья, господин генерал…
Через две недели Кадышев получил полугодовой пропуск в центральный филиал архива ФСБ, что обретается в Первопрестольной на Лубянской площади. Историк несколько минут разглядывал красные корочки из плотного картона:
- Наташа, как тебе удалось раздобыть это чудо для меня? Ведь я не офицер ФСБ…
- Ничего особенного, просто генерал Хареев мне был кое-что должен…


Глава 4: Наташа Большая и Наташа Маленькая.


В положенный  срок, а было это на следующую осень после их знакомства, Наталья Завадская родила девочку, которую по семейному решению назвали тоже Наташей. Теперь у Кадышева было две Наташи – Наташа Большая и Наташа Маленькая.
Кадышев, пока жена три дня находилась в роддоме, совсем сбился с ног, без конца переставляя в детской кроватку и столик , развешивая и раскладывая по всем углам игрушки , бегал по магазинам , на радость продавцам скупая все , что они советовали. Всю ночь перед выпиской наводил порядок , бегая с мокрой тряпкой и пылесосом по комнатам .
С утра за ним заехал Наташин водитель, по пути Кадышев накупил цветов, завалив ими все заднее сиденье. Недолгое ожидание в холле больницы, и вот, наконец, показалась медсестра с кружевным свертком в руках, а за ней, улыбаясь мужу, шла Наташа.
Наташа Большая была прекрасна. Не зря говорят, что женщина после родов расцветает. Наташа, казалось, помолодела и похорошела. У Кадышева при виде ее внутри что-то очень сладко заныло, такая Наташа сейчас была вся красивая, молодая и очень желанная... Кадышев растерялся, он хотел кинуться к жене, а медсестра пыталась вручить ему конверт с ребенком. Наташа, засмеявшись, поцеловала мужа, взяла у него цветы, сунула их медсестре и, взяв на руки дочь, протянула ее Кадышеву. Он увидел маленькое розовое личико и изумился - Наташа Малая была уменьшенной копией Наташи Большой. Тот же немного курносый носик, те же широко распахнутые глазки и такие же рыжеватые волосики на голове.


Глава 5: Счастливое материнство и отцовство.


Ситуация была почти комичной.  Наталья Владимировна Завадская на 31-м году жизни наконец стала матерью. Роль для деловой леди была, откровенно говоря, не совсем привычной. Да и чувства молодая мама испытывала весьма противоречивые. Будучи по сути своей типичным трудоголиком и сангвиником, Наталья усидеть на одном месте, а тем более ничего не делая, была попросту не в состоянии. Поэтому их квартира практически сразу же, как только Наташа Большая вместе с Наташей Маленькой выписались из роддома, превратилась в филиал офиса по управлению бизнесом, телефоны не замолкали практически круглые сутки, курьеры почти ежедневно доставляли бумаги и счета.
Но во всяком положении есть свои удобства. Все ж таки у Наташи Большой появилось теперь, хотя и ненадолго, но больше свободного времени, которое Наташа с жадностью посвящала чтению, прежде всего, рукописей своего историка, а также и прочих книг, которые не успевала, но очень хотела почитать в суетливых буднях своего бизнеса. И хотя больше  4-х месяцев Наталья Завадская не могла себе позволить сидеть с ребенком, тем не менее эти месяцы могли бы  стать их подлинной семейной идиллией.
Историк дописывал свою книгу о Наполеоне, а также работал над другими материалами, в частности, из жизни русского офицерства конца 19 - начала 20- го века, готовясь к написанию следующей книги. Наташа Большая, занималась дочкой и домашними делами, умудряясь одновременно смотреть телевизор, читать и давать указания своим сотрудникам.


Глава 6: Прелюдия измены.


Тот злосчастный день Кадышев хотел бы навсегда вычеркнуть из своей жизни...
Очень скоро стало ясно, что Наташа Большая справляться одновременно со своим разросшимся семейством и управлять бизнесом оказалась явно не в состоянии. Она не представляла себя без работы , уже скучала по ней и не хотела перекладывать на подчиненных свои обязанности и проблемы. Ну а что же семья? Историк оставался по уши влюбленным в свою Таточку (надо теперь добавлять всегда - Большую) и дочку, очень похожую на жену, он тоже любил. Причем, Кадышев любил свою жену вне зависимости от того, чем она  занималась в данный момент. А поскольку историк издавна привык к спартанскому образу жизни - в быту ему, по сути, не надо было никаких излишеств, были бы стол, книги, ну и еще хороший компьютер в качестве рабочего инструмента. Пообедать он мог и полуфабрикатами. Правда, по выходным Наташа Большая все же вырывалась к своей семье, и тогда она вволю ласкала и любила мужа, баловала его вкусными обедами и не спускала с рук дочку, тихонько напевая Наташе Малой давно забытые детские песенки. Но это было только по выходным, а как же всю неделю?  Из Кадышева, при всем его желании и любви к дочке, сиделка была тоже никудышная, явно не хватало ни опыта, ни времени. Правда, он взял на себя прогулки с малышкой, используя это время на чтение, жалея уставшую за день Наташу, вставал по ночам, услышав плач и убаюкивал дочку, бродя по темным комнатам.
В таких условиях семейство Кадышевых-Завадских не могло не нанять как домработницу для содержания дома, так и няню для присмотра за Татой Маленькой. Теперь малышка была под присмотром Татьяны, похожей на добрую тетушку, с тихой улыбкой и мягкими руками. Татьяна была готова взять на себя и ведение хозяйства, но Наташа, помня, как тяжело ей самой пришлось в первые месяцы материнства, решила взять ей в помощь энергичную девушку. Так попала в их дом Ольга Миронова, с хорошими рекомендациями от солидного агентства.
Нанимая ее, Наташа и предположить не могла, что эта миниатюрная девушка с неброской внешностью едва не перевернет только что сложившуюся семейную жизнь. Если бы Наташа Большая с ее чутьем и жизненным опытом, с ее знанием людей видела, какие перемены произошли с Ольгой, когда та поняла, что хозяйки в дни ее работы дома не бывает, она бы заметила и блудливые глазки на  хитрой лисьей мордашке, и похотливую улыбочку,  и откровенно цинично оценивающий взгляд. В общем, все складывалось так, что больше всех в доме с новой домработницей общался наш историк, Владимир Кадышев, счастливый отец семейства.
А вот тут надобно сделать некоторое очень деликатное отступление. Всем известно, что даже у самых счастливых семейных пар с годами чувства притупляются, а привычка заменяет порой страсть... А что происходит, когда один из супругов ну просто очень сильно занят, он так выматывается за день, что к концу дня ему уже не только секса, но вообще ничего не хочется, только бы ноги вытянуть и провалиться в сон. Как нам ни печально, но следует признать, что между Наташей и историком не то что бы прошла любовь их друг к другу. Нет, они любили друг друга по-прежнему, но... Но той страсти, которая их бросила в объятия друг друга в ту ночь в гостинице и которая поддерживала их связь потом, во время жизни в избушке историка, уже не было. Парадоксально, но факт, что чисто сексуальные отношения в семье Кадышевых-Завадских отошли постепенно на второе место. На неделе Наташа слишком сильно уставала, нередко она уходила рано утром, а возвращалась уже поздним вечером, какой уж тут секс - добраться бы до кровати. Правда, оставались выходные, и они оба очень откровенно и от души поначалу старались восполнить недополученные ими обоими за неделю ласки. Но и это продолжалось недолго. Проклятая бытовуха засасывала в себя любовь!
Приходящая через день работница, убирающая в их доме, а также няня, присматривающая за Наташей Малой, когда-то тоже должны были отдыхать. А это значит, что на выходные весь дом ложился на плечи Натальи, которой историк, конечно, всячески старался помочь, но... Уставшая, вымотавшаяся до предела Наталья, должна была за выходные что-то приготовить, мало-мальски убрать, а также ей хотелось позаниматься с дочкой, а еще надо было одарить щедрой лаской мужа. Вот на эту-то щедрую ласку у Натальи сил-то уже и не оставалось. Все, все превращалось в рутину!
А тут еще как назло и появилась стреляющая глазками по мужским штанам Олечка Миронова. Ольга отнюдь не была красавицей, однако, она принадлежала к тому типу женщин, которых мужчины, встретя на улице, неизбежно провожают заинтересованным взглядом. Надобно, однако, отдать Олечке должное, сложена она была как чертовка, на диво пропорционально: невысокого роста, с небольшой, но твердой, упругой грудью, стройными бедрами и пляшущей попкой. Стройная, почти миниатюрная, но отнюдь не худая; это было ударом по застарелому комплексу Наташи Большой. Прямо злой рок какой-то преследовал Наташу в образе худющих и стройных стерв.
А еще у Олечки Мироновой было хорошо отработанное и безошибочно развитое чутье, умение, способность  добиваться заинтересовших ее мужчин. Ветренная со школы, ни с кем из отобранных у подруг избранников она надолго не сходилась, и к 25 годам семьей себя не обременила, хотя постоянно жила с кем-нибудь из уведенных из семьи мужчин. 
Узнав в агентстве о семье, в которой ей предложили поработать, она, не раздумывая, согласилась. Семья Кадышевых-Завадских привлекла Олечку, главным образом, тем, что там явной главой была женщина, в которую ее муж, Олечка узнала это доподлинно, был совершенно искренне влюблен. Сам по себе муж Завадской Олечке был совсем не нужен: историк Владимир Кадышев был вообще, в принципе, не ее типом мужчины – субтильный, слишком мягкий, неуверенный в себе интеллигент, одним словом – ботаник. Но, одна только мысль о том, что она, никому не известная Олечка Миронова, может заставить кусать губы и реветь ночами в подушку саму Наталью Завадскую, очень тешило ее женское тщеславие.
Так Ольга Миронова появилась в доме Кадышевых-Завадских, и с ней вместе в дом вошла измена.

* * *

Свою игру опытная Ольга начала постепенно, незаметно для Кадышева меняя сначала свой внешний вид, а затем и поведение. Исчезли очки и конский хвостик, одежда становилась все откровеннее. За прошедшие дни Ольга виделась с Кадышевым только мельком. К счастью для историка работа с книгой про Наполеона потребовала на определенном этапе некоторых изысканий в библиотеке, и Кадышев, воспользовавшись своим давним пропуском в «Ленинку», пошел в Военный Отдел и на несколько дней с удовольствием погрузился в материалы, посвященные событиям 1812-1815 гг.
Собрав необходимые материалы, историк чуть ли не вприпрыжку побежал домой, предвкушая, что теперь все свободное время он сможет посвятить написанию своей книги. Не тут-то было!
В первый день своего наступления Ольга появилась в их доме  ликующая, сияющая радостью востребованной, всегда желанной женщины. Одета она была нарочито небрежно, чуть короче обычного юбка, чуть ниже расстегнута блузка. Да еще, переодеваясь в комбинезон, что служил ей рабочей одеждой, Олечка  сняла с себя белье, и теперь тело соблазнительно просвечивало сквозь тонкий трикотаж.
Улучив минуту, когда Кадышев заваривал на кухне чай, Ольга, якобы «не заметив» его, поднялась на стул и потянулась на верхнюю полку шкафа, а потом охнула, услышав смущенное покашливание.
- Доброе утро, Владимир Викторович, как вам спалось? –
Она стрельнула в мужчину глазами, показала все, что хотела показать, увидела в его глазах  крайнюю степень смущения и, решив, что на первый раз достаточно, удовлетворенная произведенным эффектом, принялась за работу. Олечка была собой явно довольна. Начало было положено – она очень хорошо заметила, как этот придурковатый историк, глядя снизу вверх на ее голые ноги и попу, забылся и налил себе, чуть ли не полный стакан чайной заварки! Как же она веселилась!
Вновь она зашла на кухню как раз когда  мужчина, чертыхаясь про  себя, елозил тряпкой по столу, вытирая разлитый чай. При виде появившейся Олечки, в глазах у несчастного Кадышева отразился вполне откровенный испуг. А та подплыла, обдавая мужчину ароматом дорогих духов и, наклонив к нему голову,  пропела Кадышеву в самое ухо:
- Владимир Викторович, давайте я все сама уберу, вы же заняты тяжелой творческой работой. Я все сделаю и сама принесу вам чай в кабинет. Скажите только, сколько мяты, сахару...
Кадышев был рад, что ему не надо возиться с чаем, что можно пойти и спокойно наконец-то начать писать. Буркнув “спасибо”, историк поплелся в свой кабинет, пытаясь на ходу собраться с мыслями и настроиться на рабочий лад. А зря... Лучше бы он этот злополучный чай сам себе приготовил!
Минут через 10, приготовив любимый историком чай с мятой, Олечка поставила стакан на поднос и пошла в кабинет к Кадышеву. Подойдя, тихо вкрадчиво постучалась, а когда мужчина ей открыл, проплыла перед ним, едва не задевая призывно качающимися бедрами. И опять Кадышев со смутным волнением увидел вздрагивающие соски. Но это было еще не все! Поставив чай на стол перед историком, Олечка, как будто нарочно, коснулась его предплечья своей зазывно торчащей грудью, так что несчастный историк вздрогнул всем телом.
В этот день больше ничего не происходило. Следующие недели , приходя на работу, Ольга продолжила свою провокативную, бесстыжую игру, внезапно возникая на пути историка в неожиданных ситуациях – то он натыкался на высоко вздернутые ягодицы, когда она поднимала что-то с пола, то начинала протирать перед ним плафоны, встав на стремянку и подняв руки, от чего еще больше выпирала грудь, втягивался живот, а талия становилась тоньше. 
Вскоре Наталья Владимировна, как назло, должна была срочно выехать в командировку в Питер, на несколько дней. Там должна была состояться важная деловая встреча, на которой непременно требовалось Наташино присутствие. Олечка поняла, что пришло время для решающей атаки на честь семьи Завадских-Кадышевых.
Этот день у Кадышева не задался с самого утра. Таточки Большой не было уже три дня, но послезавтра обещала уже приехать, шепотом по телефону сообщала, что очень соскучилась... А вот Тата Маленькая с шести утра начала вопить на весь дом, а няня приходила к ней не раньше восьми. И что только историк не делал, дочка успокаиваться не желала. Он поменял ей подгузник, дал попить воды, таскал на руках из угла в угол - ни в какую. Тата Малая начала успокаиваться только тогда, когда отец стал поглаживать ее по животику. Потом пришла Татьяна, и Кадышев смог, наконец, свободно вздохнуть.
* * *

К вечеру, когда няня уже хотела уходить, у Таточки Малой снова заболел животик и она опять начала громко капризничать. Кадышев попросил остаться Таню на ночь, поскольку ему нужно было уже заканчивать книгу.
Слышала ли Олечка этот разговор или нет, но сама она тоже осталась ночевать в эту злосчастную ночь в доме своих работодателей. К вечеру разразилась страшная пурга, метель со снежными заносами, а Олечка, бог знает, нарочно она это сделала или нет, но задержалась со стиркой допоздна и побоялась выходить в темноту, на холод. Кадышев махнул рукой - делайте, что хотите, только не мешайте работать.
Он сел все-таки за стол в 10 утра, хорошо работал до обеда, потом после полуденного отдыха и прогулки с Таточкой Малой сел снова... И вот тут-то все и началось.

* * *

Татьяна дремала в детской рядом с успокоившейся малышкой. Кадышев уже порядочно устал от своей писанины, но все же надеялся еще поработать. Вдруг в дверь его кабинета осторожно и даже как-то вкрадчиво постучались:
- Войдите, - ответил историк, втайне радуясь, что имеет уважительную причину отвлечься от работы.
На пороге стояла Олечка с подносом, на  котором стояла кружка с чем-то очень ароматным, вазочка с вареньем и конфетница. Заманчиво пахнуло  мятой и еще какими-то травами.
- Владимир Викторович, вы так много работаете, устаете. Вот я и подумала, что может быть вам стоит выпить сейчас вашего чайку. Он вас взбодрит... - Невинный взгляд хорошеньких глазок, загадочная улыбка. А ему бы надо было заорать на нее, завопить: “Чего ты намешала туда, стерва?” Но он не заорал и не завопил - из стакана исходил дивный аромат. Он и сам подумывал о том, чтобы сегодня вечером немного выпить чего-нибудь крепкого, чтобы расслабиться. Поблагодарив Ольгу кивком и, стараясь не смотреть на ее бесстыдно торчащие под блузкой голые груди, Кадышев стал прихлебывать принесенное ею питье.

* * *

Поначалу ничего особенного не происходило, но вот после пятого глотка висящая на стене Незнакомка Крамского почему-то вдруг показала ему кроваво-красный язык, а на голове у нее как-то сами собой начали расти оленьи рога. По стенам забегали абсолютно неуловимые чертики, которые поминутно не только гримасничали и кривлялись, но и занимались рукоблудием, содомией и прочими смертными грехами и делали это абсолютно безнаказанно прямо на глазах у бедного историка.
Кадышев попытался энергично потрясти головой, надеясь что от этого движения черти на стенах сгинут - не тут то было! Голова практически не ворочалась, от попыток ею потрясти историку очень быстро пришлось отказаться, поскольку от таких потряхиваний почему-то вместе с головой начинала вращаться и вся комната. Кадышев поднес руки к глазам и стал их судорожно растирать - когда он перестал это делать и открыл глаза, перед ним плыла какая-то муть, переливающаяся всеми цветами радуги, причем, где-то очень далеко заунывный голос пел арию Мефистофеля. Решив, что он сегодня заработался до чертиков в глазах в самом прямом смысле этого слова, Кадышев погасил экран монитора и пошел в спальню немного отдохнуть. Позднее он никак не мог вспомнить, почему решил пойти спать именно в спальню, тогда как у него в кабинете стояла старая кушетка, на которой он в перерывах между писанием романа любил отдыхать. Бывало так, что они вместе с Татой Большой на этой же кушетке занимались любовью... Эх, были времена!
Кадышев вошел в спальню, откинул покрывало, лег, и как только его голова коснулась подушки, историк провалился в глубокий, тяжелый сон.


Глава 7: Измена поневоле.


...Сначала сон был очень сладким, ласковым и многообещающим - ведь он увидел во сне свою Тату, Тату Большую.
- “Ты уже вернулась? Ты же говорила, что еще два дня...”
- “Меня опустили раньше - специально, к тебе” - ответила Наташа почему-то совсем не свойственным ей тоном. Вдруг образ ее начал становиться все более зыбким и расплывчатым, знакомые милые черты лица стали превращаться во что-то лисье и жеманно-приторное. Плотная знакомая фигура Наташи тоже стала сужаться и вытягиваться в высоту. Невероятные вещи происходили и такими знакомыми, такими желанными, такими мягкими куполами Наташиных грудей - они вдруг начали стремительно менять форму и резко уменьшаться в размерах. Сначала дыни превратились в большие апельсины, потом в яблоки, а затем вообще приняли грушевидную форму. Кончилось тем, что эти груди с 5-го номера уменьшились, чуть ли не до первого и встали торчком.
Кадышев хотел завопить, заорать во сне: “Наташа, что с тобой происходит?!” И он, как ему показалось, даже открыл рот, чтобы это крикнуть. Крикнул он или нет - узнать ему это так и не довелось, но так или иначе в ответ ему прозвучал какой-то дикий сатанинский хохот, а лисья физиономия прямо в глаза ему стала жеманничать и кривляться. Но тело, это стройное поджарое тело с крепкой круглой  попкой и призывно напряженными сосками снова и снова извивалось прямо над ним...
На беду еще сам Кадышев находился в дико возбужденном состоянии. Виной ли тому было воздержание в течение нескольких дней из-за Наташиной командировки, или сказалось выпитое им варево, только безотчетно повинуясь одному лишь инстинкту, Кадышев накинулся на эту похудевшую Наташу и овладел ею несколько раз под аккомпанемент ее жарких стонов и повизгиваний.

* * *

Утром ему было плохо, историка рвало какой-то зеленью, потом несколько часов он лежал ничком с холодным компрессом на голове. Правда, черти перестали прыгать по стенам, и за это уже следовало поблагодарить всех мыслимых богов. К полудню он, наконец, поднялся и тут на кухне увидел ее – та же хитрая лисья мордашка, те же дерзкие соски под прозрачной блузкой. И запах, запах духов! Он его вспомнил! Это не был запах его Наташи. Кадышеву опять сделалось дурно – нынешней ночью он, историк Владимир Викторович Кадышев, любящий муж и отец, впервые в жизни изменил своей любимой жене Наташе, Таточке Большой! О, ужас!
Кадышев смотрел на Олечку невидящим взглядом. Худые, субтильные дамочки были вообще, ну просто по жизни, совсем не в его вкусе. Как же, как такое могло случиться?
- Ольга, я прошу вас немедленно покинуть наш дом и больше сюда не приходить...
На лице у соблазнительницы не дрогнул ни один мускул:
- Хм, а как же договор, расчет, меня должна увольнять хозяйка, которая наняла.
Кадышев, не желая встречаться с ней глазами, чтобы не видеть ее самодовольную улыбочку, угрюмо смотрел в пол:
- Ничего, как-нибудь сам решу этот вопрос...
Закрывшись в кабинете, он уже не слышал, как Ольга вызывала такси, как хлопнула входная дверь, не видел самодовольной и ликующей ее улыбки…


Глава 8: Приезд Таточки Большой.
    Объяснение.


А случилось так, что находясь в состоянии жуткой прострации от содеянной измены, Кадышев не придумал ничего лучшего, как взять и напиться. Вообще-то историк был к алкоголю равнодушен, но тут, то ли у Кадышева сдали нервы, то ли он просто захотел уйти в алкогольную нирвану от мучивших его мыслей, но как раз в день приезда своей жены из командировки, он не выдержал …К моменту приезда своей супруги Кадышев был в стельку пьян.

* * *

Был уже вечер. На кухонном столе стояла бутылка "Курвазье", в которой заметно поубавилось бодрящей влаги. Пьяный и заплаканный Кадышев сидел за своим столом и пытался сосредоточиться, когда в дверь настойчиво, по-хозяйски постучали. Это была она, его Наташа…
Олечка Миронова, сделав свое подлое дело, канула в лету, зато на следующий день из Питера вернулась его единственная, его любимая женщина, вся такая желанная. Наташа, одетая в джинсы, в замшевые сапожки и яркую пушистую шубку, была так ослепительно хороша, что историк, открывая ей дверь, испытал почти то же самое чувство, какое он испытал в тот день, когда она первый раз приехала к нему в домик у озера. Почти то же самое, да не то...
Как только Наташа переступила порог своего дома, историк, с трудом стоящий на ногах после заморского коньяка сдавил было в объятиях пышное тело своей жены, но Наташа ласково, но настойчиво освободилась из его объятий.
- Пусти, историк. Потом будешь приставать со своими глупостями, дай сначала женщине в себя прийти. Погоди-ка, Кадышев, ты что пьян? Я тебя в таком виде еще никогда не видела!
- Ташенька, это я от счастья, от радости, что ты наконец-то приезжаешь... Я так соскучился, пойдем в кроватку, а? Я даже на нашей кровати спать не мог без тебя.
- Ух, ты, мой бедненький, и где ж ты спал?
- На диване в кабинете или у Таточки Малой в комнате. Пойдем, в кроватку, Таша?
- Нет, - твердо сказала супруга историка. – Сначала я приведу себя в порядок, а потом уже все остальное. Кстати, я очень голодная, у нас есть что-нибудь перекусить?
- Как же, я к твоему приезду испек курицу в чесночно-медовом соусе, твоем любимом.
- Ну, ты у меня просто не муж, а находка!
С этими словами Наташа упорхнула в спальню, а Кадышев, вздохнув, остался ждать ее в гостиной, ни о чем не подозревая.
Очень скоро Наташа вернулась, лицо ее было бледно. С брезгливым выражением лица двумя пальчиками она держала …лифчик Олечки Мироновой.
- Что это такое, историк? Я нашла ЭТО в нашей спальне, у себя под подушкой. Может ты объяснишь мне, что это такое?
У историка, когда он увидел эту вещь, на миг потемнело в глазах. Видимо, их бывшая служанка, стерва, случайно или скорей всего преднамеренно оставила эту свою деталь интимного туалета. Причем, Олечка не нашла для своего лифчика лучшего места, как именно их супружеское ложе и именно под Наташиной подушкой…
- Историк, ты, что онемел вдруг? Будь добр, ответь мне, что это такое?
Отступать было некуда, но Кадышев решил держать оборону до конца.
- Это – лифчик…
- Надо же! А я думала, что это броневик. Слушай, историк, пожалуйста, не надо отходить дурачком. Как сюда попал этот лифчик?
Кадышев, однако, тупо молчал, глядя куда-то мимо своей жены.
- Так, ладно, - Наташа тяжело вздохнула, словно запасаясь дополнительным терпением. – Пойдем другим путем. Известно ли вам, господин историк, какой размер бюстгальтера носит ваша жена?
- Я не знаю, Наточка, но, думаю, что немаленький. – С этими словами Кадышев жадно скользнул по выдающемуся бюсту своей супруги.
- Ты правильно думаешь, историк. У твоей жены достаточно крупная грудь, и носит она лифчики 5-го размера. Ты понимаешь, к чему я веду?
- Наташа, я… Но… Но может быть, это лифчик твоей молодости, и ты когда…
- Нет, этот мужик меня когда-нибудь своей дурью вгонит в гроб! Ты вообще соображаешь, что ты сейчас сказал, а, историк?
- Да, конечно, все сообра…
Но Наташа не дала ему договорить.
- Ты понимаешь, что это не мой лифчик?! Не мой! Этот лифчик не дотягивает даже на 2-ой номер!
- Ташенька, сладкая моя, я в этом мало чего понимаю…
- Ага, он, видите ли, не понимает! Все ты прекрасно понимаешь! Грудь мою ты видел, правда?
- Ну конечно, как же… - Кадышев сейчас был крепко навеселе, решив, что так ему будет легче держать оборону против жены.
- И руками неоднократно трогал, не так ли?
- Ну что ты, Таточка, конечно! Она у тебя такая большая, мягкая и очень-очень сладкая… - Пьяный историк, глядя помутневшими от коньяка глазами на любимую, потянулся было к мягкой жениной груди, но тут же получил резкий отпор.
- Брысь! - Крикнула Наташа, шлепнув своего супруга по руке. До женской груди историк так и не добрался, зато с большим трудом устоял на ногах. - Кадышев, не зли меня! Ты сам только что совершенно правильно сказал, что у твоей жены грудь БОЛЬШАЯ! – Наташа подошла к своему супругу почти вплотную. На историка повеяло таким знакомым ароматом ее  духов. Она ткнула в Кадышева чужим лифчиком чуть ли не в нос. – Вот это вот я не смогла бы натянуть даже на половину одной своей титьки! Ты понимаешь, Кадышев, что это значит?
- Наташа, это какое-то недоразумение, право…
Наташа некоторое время смотрела на своего горемычного мужа, а потом продолжала:
- Так, значит – недоразумение?!.. Так вот, послушай, что я тебе скажу. В моей постели, пока меня не было, побывала другая женщина, а ты, историк, занимался с ней любовью! Попробуй сказать, что этого не было?!
- Ташенька, кисонька моя, ну как ты могла такое подумать? Это… Это, наверное, наша бывшая служанка, как ее там звали, то ли Оля, то ли Вера… Это она, видимо… Забыла…
- Ну да, ага, как же! Служанка забыла лифчик у меня в кровати под подушкой! Давай ее и спросим! Где она? Не умеешь ты врать, Кадышев, совсем не умеешь… Ну, рассказывай, с ней, наверное, и спал, пока меня дома не было?
- Наташа, я всегда хочу спать только с тобой и больше ни с кем. А куда эта вертихвостка делась, я не знаю, она уже несколько дней не появляется, я и в агентство уже позвонил, и договор расторг… И я же тебе сразу сказал, что я к нашей с тобой постели даже подойти не мог, пока тебя не было, потому что если подходил так сразу тебя представлял... А знаешь какой я тебя представлял? Почти совсем голой и в позе... – Тут пьяные глазки у историка заблестели и он опять потянулся к столь желанному жениному телу, видимо, хотел шепнуть ей что-то на ушко.
- Я сказала – «брысь!», - Наташа брезгливо оттолкнула от  себя приблизившуюся, было, физиономию супруга, от которой безбожно несло коньяком.
В голове у пьяного историка все сейчас перемешалось – и неизбывная, пожизненная любовь к своей Наташе, к Музе своей и вина перед ней, которую никак нельзя было открыть и презрение к себе самому за то, что не смог устоять перед этой стервой Мироновой. Однако Кадышев как бы сам себя он не казнил и не бичевал за измену, крепко решил ни в чем жене не признаваться, справедливо опасаясь потерять любимую.
- Таточка, милая моя, сладкая Татуся, - крепко поддавший историк, которого ноги и так слабо держали, после легкого Наташиного толчка вообще упал на колени. Подняться после количества выпитого у историка уже не было сил, и он просто пополз к своей любимой. Поскольку Наташа уже успела сесть на стул, то Кадышеву удалось-таки приблизиться к своей жене на более близкое расстояние. И тихонько, дрожащими руками историк стал гладить женские ноги, обтянутые на икрах изящными замшевыми сапожками, а дальше – тугой джинсовой тканью. – Милая моя, сладкая Ташенька, мне никто кроме тебя не нужен. Ну, пойдем в кроватку, я так по тебе соскучился... Я так хочу тебя!..
Некоторое время женщина молча сидела, будто терпя неуклюжие ласки своего выпившего супруга. Руки Кадышева между тем уже добрались до полных жениных бедер и намеревались обнять Наташу за талию. Но Наташа была непреклонна. Резко встав, она оттолкнула от своих ног выпившего и рыдающего мужа.
- С пьяными мужиками я не сплю... Вот проспишься, а завтра – выходной, вот и поговорим.
В эту ночь супруги Кадышевы-Завадские впервые  с начала своей совместной жизни спали не в одной постели.

* * *

Надобно однако признать, уважаемый читатель, что эту ночь, когда не протрезвевший еще Кадышев спал отдельно от нее в кабинете , Наталья долго не могла уснуть. Что уж там греха таить, Наташе, за время командировки, соскучившейся по супружеским ласкам, очень хотелось наконец получить эти ласки от своего благоверного. Однако принципы и гордость не позволяли Наташе сделать первый шаг к примирению.
На следующее утро супруги остались одни. Благо было воскресенье, Дочку забрала гулять зашедшая в гости Наташина тетка. И Наталья решила до конца выяснить столь волнующий ее вопрос.
За завтраком историк всеми правдами и неправдами старался подольститься к  строгой супруге. Он бестолково суетился, беспрестанно предлагал ей то намазать масло на бутерброд, то подлить еще кофе, то бросился закрывать окно, «чтобы мою сладкую Таточку не продуло». В общем делал всяческие милые глупости, которые при других, более благоприятных обстоятельствах, могли бы произвести на его женщину  впечатление. Но не сейчас! Сейчас Наташа молча следила за неуклюжими ухаживаниями своего благоверного. Губы женщины были плотно сжаты, в ее глазах, смотрящих обычно на Кадышева с добродушной иронией, сейчас заметна была почти неприязнь.
- Ну, все, хватит! – крикнула Наташа, хлопнув ладонью по столу. – Хватит паясничать, Кадышев! Рассказывай, все как есть, начистоту...
Историк сидел на стуле и теперь немного опасливо поглядывал на свою жену. Проспавшись, он заметно протрезвел. Но и сейчас, как и давеча, когда был пьян, он понимал только одно – признаваться он ни в чем своей любимой не должен, если хочет сохранить семью... Тем более, зная непростой характер своей супруги – Наташа на пустяки не обижалась, но если уж обиделась, то это могло быть всерьез и надолго. И историк сейчас подумал, что, пожалуй, его женщине будет неприятно и даже очень больно узнать, что он, пусть случайно, пусть не по собственной воле, в полном бреду и отключке, но все же переспал с другой женщиной...
- Что я должен рассказывать, Наташа?
- Рассказывай, как тут изменял мне.
- Ташенька, сладкая моя, я же уже тебе все сказал: я к нашей кровати, пока тебя не было, даже подойти не мог... И думать ни о ком другом я не могу, а не то, что спать с другой женщиной...
- Откуда взялся этот мерзкий лифчик под моей подушкой?
- Но я действительно не знаю... Я в нашу спальню в твое отсутствие практически не заходил... Может домработница специально подложила?.. Я, честное слово, не знаю...
Наташа все еще с сильным недоверием смотрела на своего мужа.
- А почему ты все-таки напился пьяным? Это ведь не первая моя командировка, и раньше ты никогда меня в таком виде не встречал. У меня почему-то складывается впечатление, что ты таким образом хотел грехи свои передо мной замолить, а, историк?
- Ну что ты, Ташенька... Я просто очень по тебе соскучился, очень хотел тебя... Последние часы ждать тебя было просто уж совсем невмоготу. Вот и решил немного выпить, чтобы время быстрее скоротать, ну и на радостях тоже от того, что ты приезжаешь...
Наташа задумчиво смотрела на своего супруга.
- Да уж… Не знаю, что и сказать… Не верю я тебе все-таки…
День прошел как обычный воскресный день. Наташа, соскучившаяся по дочке, все утро и следующие полдня провела с ней. На Кадышева женщина старалась демонстративно не обращать внимания.

• * * *

Как всякой нормальной женщине, Наташе в этой щекотливой ситуации важно было получить от своего благоверного сколько-нибудь вразумительный ответ. Имея гордый и независимый характер, Наташа еще продолжала сохранять дистанцию, особенно – физическую, хотя психологически она на следующий день уже готова была помириться со своим благоверным и даже чувствовала себя в какой-то степени перед Кадышевым виноватой за то, что так резко с ним обошлась. ...Однако сначала ей хотелось все-таки услышать от своего мужа, в надежде что он уже протрезвел, что-то более вразумительное, чем тот пьяный бред, который он болтал накануне вечером.
Историк, же, видя, что его супруга все еще пребывает отнюдь не в самом лучшем расположении духа, лезть к ней с ласками пока поостерегся. Он сел за свой роман, который уже был близок к завершению, но работая, Кадышев, нет-нет да бросал жадный взгляд на свою любимую. Наконец, когда Таточка Малая угомонилась и нянька отвела ее спать, историк решил, что пришло время более активных действий. Было около 4-х часов дня, когда его благоверная подошла за какой-то книгой к книжному шкафу, стоявшему как раз рядом с его рабочим столом.
До Кадышева, сидящего совсем рядом, донесся знакомый аромат жениных духов. Одета Наташа была хотя и по-домашнему, но очень соблазнительно, к тому же нижнее белье женщина дома не носила. Не в силах больше себя сдерживать при виде и близости столь желанного тела, Кадышев в тот самый миг, когда Наташа оказалась от него на расстоянии вытянутой руки, вдруг протянул руку и, обняв Наташу за талию, усадил ее к себе на колени. И тут же начал очень энергично ласкать свою женщину, стараясь проникнуть в самые потаенные уголки женского тела.
Наташа, однако, была женщиной крепкой не только телом, но и духом. И сейчас она твердо положила себе – ни на какие мужские провокации не поддаваться, пока он ясно и толково не объяснит, откуда взялся этот паршивый лифчик под ее подушкой?! Поэтому сейчас, когда жадные руки историка начали шарить по ее голым ногам, Наташа решительно пресекла их дальнейшие движения, которые вполне могли бы ослабить ее оборону.
- Кадышев, ты мне так на вопрос мой ничего вразумительного не ответил. Откуда взялась эта гадость под моей подушкой?
Историк теперь был трезв, а главное, он понял, что его благоверной нужен сейчас действительно какой-то ясный ответ, иначе она от него не отстанет, а главное – на супружеские ласки в ближайшее время ему вряд ли придется расчитывать...
- Наташа, я думаю, эта Оля, чтоб ее черт побрал, специально подбросила под подушку эту вещь. Противная она такая вся была, глазами все зыркала, мордочка лисья, сама вся тощая, как палка, фу, мне она очень была неприятна, поверь.  Наверное, потому и удрала, что напакастила и испугалась, что узнают... Слишком уж она худая была – совсем не в моем вкусе, ты же знаешь, я не люблю худых женщин... Мне нравится только моя Таточка. – С этими словами Кадышев, продолжил медленное восхождение вверх по голым жениным ногам.
- Да, точно? – Похоже последние слова Кадышева все-таки убедили женщину, что он действительно ни в чем не виноват. Действительно, раз ему не нравятся субтильные дамочки, как же тогда он мог ей изменить с этой... худобой?.. Все же Наташа все еще смотрела на своего мужа с некоторым недоверием, однако, уже начала потихоньку успокаиваться . Тем более, что... она сама очень сильно соскучилась по своему историку, по его ласкам, по его нежным рукам, глядящим все ее тело. При всем том, как истинная женщина, Наташа решила немного пококетничать.
- Что ты делаешь, историк? Отпусти меня…
- Не отпущу. Хочу любить свою Таточку. – Теперь мужские руки добрались до верха Наташиных бедер и начали их постепенно разводить в стороны...
- Пусти меня, слышишь?.. Иди и люби эту вертихвостку… - Тут Наташа сделала вид, что она хочет вырваться из объятий мужчины. Всерьез, однако, женщина даже и не думала  делать ничего подобного.
А ласки мужчины становились все более настойчивыми. Женские бедра раздвигаться пока не желали, и тогда ладони историка полезли дальше вверх по вожделенному телу и, добравшись до полных Наташиных грудей, стали их ласкать, особо и очень нежно выделяя пальцами соски, Наташа довольно скоро почувствовала, как томная слабость желания охватывает все ее тело. Для приличия, однако, женщина решила еще пококетничать, может быть для того, чтобы испытать чувства и терпение своего любимого. Мужчина, однако, отступать вовсе не собирался.
Продолжая теперь шарить руками по всему Наташиному телу, историк начал теперь еще и шептать на ушко своей любимой горячие нежные слова:
- Никого не хочу, кроме моей Ташеньки,- не прерывая ласк, прошептал Кадышев на ухо Наташе, которая от ласк мужчины и сама уже начала заводиться. Когда же, ставшие до наглости настойчивыми, мужские пальцы начали движение к самому сокровенному, Наташа, будто все еще сердясь, на несколько мгновений сжала бедра, как будто бы не желая пускать мужчину дальше. Но мужчина был настойчив, продолжая ласкать Наташу, он теперь стал нежно гладить ее ноги, особенно такую нежную поверхность внутренней части бедер. Наташа даже не заметила, как ее ноги словно сами собой разошлись в стороны.
Каким-то невероятным образом любящаяся пара умудрилась упасть не на пол, а на стоявший рядом с рабочим столом диван… И их примирение состоялось…

Эпилог

Окончание трудов историка.


«Святая Елена. Маленький остров...»

Запись в тетради по географии,
сделанная рукой юного Наполеоне
Буонапарте.


Это было в конце июня следующего года. Не успели историк с Наташей переселиться в квартиру на Арбате, как его подруге как раз пришло время рожать. Вернулась из роддома Наталья уже не одна, а с дочкой – Наташей Малой.
- Ну что историк? Чем ты тут без нас занимался, пока мы дочку твою рожать ходили, а?
- Я его закончил!
- Чего ты закончил, Кадышев и по какому поводу твои восторги? Ой, подожди, дай я сяду... Неужели ты?.. Кадышев, не пугай меня…
- Да-да-да, Таша! Я закончил свой роман про Наполеона! Хочешь послушать, чем все кончилось?
- Что за вопрос, историк? Конечно, хочу! И ты должен чувствовать ответственность: теперь тебя будут слушать сразу две Наташи.


«Дворец Мальмезон, 28 июня 1815 года.
(Конец одного романа).


Красивая, хотя и слегка располневшая блондинка, ходит по большой зале из угла в угол. Женщина заметно нервничает, хотя старается не подавать виду, поскольку следом на ней, как хвост, ходит 5-летний малыш и беспрестанно повторяет одну и ту же фразу:
- Мама, когда приедет наш папа-император?...
- Приедет, он обязательно к нам приедет… Он приедет, сынок. Наш папа-император обязательно к нам вернется…
- Мама, а ты любишь нашего папу-императора?
Женщина на минуту остановилась, посмотрела вниз на 5-летнего мальчугана с такой же челкой на лбу и такой же лобастой головой, как у НЕГО…
- Люблю, Олесь, конечно люблю… Очень люблю. – Казалось, за последние дни она выплакала уже все слезы… Так нет… Они все текли и текли по ее щекам…
- Мама, а папа-император обещал мне дать подержать настоящую кавалерийскую саблю, если я буду хорошо себя вести и слушаться тебя… Мама… а ты скажешь ему, что я хорошо себя вел, а?
- Скажу, сынок, обязательно скажу…
Между тем за окном уже собралась приличная толпа. То и дело слышны были крики:
- Да здравствует Наполеон! Не надо отречения! Веди нас! Да здравствует "польская супруга"!

• * * *

…Он появился в тот же день уже ближе к ночи, когда Олеся отвели спать. Все в том же своем сером пальто, в запыленных сапогах. От него почему-то сильно пахло гарью.
Марыся бросилась к нему на шею, стала целовать… Наполеон очень мягко пытался освободиться из ее нежных объятий.
- Ничего не говори… Ничего не хочу слышать! Ты – мой, мой, мой! Я – твоя жена, ты – мой муж! И все! Я больше ничего не хочу слушать.
Наполеону все-таки удалось высвободиться из таких сладких женских ручек.
- Ты должна меня выслушать, Мари… Все очень плохо. Вся моя армия разбита… Я больше не император… Более года назад меня продал союзникам Талейран, а теперь это сделал Фуше… Меня заставили подписать акт отречения в пользу Римского короля… А гарью от меня пахнет потому, что сегодня ночью я сжег все знамена Старой Гвардии… все, что удалось спасти после Ватерлоо… Все кончено, Мари…
После сказанного женщина замерла на миг, видимо, лишившись дара речи. Но не так то просто было сломить эту гордую полячку.
- Нет-нет, что ты! Ты не можешь быть побежден, ты можешь только побеждать… Ты – Наполеон Великий! Ты просто устал, тебе надо только отдохнуть, собраться с силами, и ты снова будешь побеждать… Надо отдохнуть… Ты знаешь, наверное, я слышала, маршал Груши разбил пруссаков при Вавре! Правда же это здорово! И говорят у Груши много кавалерии…
- Лучше бы он вовремя пришел в Ватерлоо…
- Ты что-то сказал, сир?
- Да нет, ничего, тебе просто послышалось…
- Сир, сир, ты послушай, что кричат люди на улицах! Они не хотят, чтобы ты отрекался!
Женщина явно не собиралась сдаваться. Ему бы ее силы! А еще говорят женщины – слабый пол!?
- Мари, ты, видно, не все хорошенько поняла… Со мной все кончено… Уже после отречения я просил, чтобы мне позволили командовать хотя бы отдельным корпусом или даже дивизией, но мне отказали. Армия, особенно гвардия, может быть и пошла бы за мной, но тогда мне пришлось бы развязать гражданскую войну. А я не для того брал власть 18 брюмера, чтобы позволить французам убивать французов… Все кончено, Мари...
Теперь и у женщины тоже опустились руки. Марыся поникла и даже как-то сразу постарела на несколько лет…
- Так что же теперь будет?
- Я не знаю, но я намерен сдаться англичанам, а те скорей всего отправят меня куда-нибудь в изгнание…
Услышав только что сказанное, женщина медленно опустилась на колени и схватила за руку поверженного властителя Европы:
- Сир, возьми меня с собой… Куда бы они тебя не отправили, я хочу быть всегда с тобой… Мы будем просто жить с тобой, просто ты, я и наш Олесь… Помнишь, как тогда в Финкенштейне? Возьми меня c собой, сир, я буду тебе верной женой!
Наполеон смотрел на коленопреклоненную женщину и не верил своим ушам. От столь явной демонстрации Марысей своей верности ему и преданности, выраженной так откровенно и самозабвенно, Наполеону стало даже немного не по себе…
- Мари, но я даже не представляю, куда меня отправят и когда… И пойми... Я должен нести свой крест до конца… Если мне предстоит изгнание, то как я смогу взять туда с собой женщину, пусть даже и такую честную и верную, как ты? Что скажет обо мне потомство?
В душе Марыси что-то как будто оборвалось, как отрезало… Женщина поднялась с колен и тяжело вздохнула:
- Потомство… Что скажет… А обо мне ты подумал?! Я живу вот уже почти 10 лет только тобой… Ты всю молодость мою забрал… Ну почему, почему ты не можешь жить как обычные нормальные люди?! С женой и детьми… Просто жить?! Почему? – упав в стоящее рядом кресло, Марыся горько разрыдалась. Наполеон стоял перед ней с непокрытой головой, не смея смотреть на плачущую женщину. Он стоял и был не в силах сказать ни слова в свое оправдание, потому что сказать ему было нечего…
Хотя в Мальмезоне в конце июня 1815 года Наполеон, по сути,  ответил графине Валевской отказом, однако, женщина еще долго потом ждала от него вызова с о-ва Св. Елены. Однако вызова так и не последовало. Все действительно было кончено…»

• * * *

- Какая грустная история любви… - По щекам Наташи Большой текли слезы.
- Да уж, невеселая… - откликнулся историк. – Но это еще не конец.
- Да? А что же тут можно добавить?
- Ну, осталось рассказать о том, как закончилась их жизнь. Вот, послушай...


Последняя точка... Август 1815 г.


"Беллерофонт" медленно покачивало на волнах Плимутского порта. Капитан Мэйтланд устало прислонился к мачте и закрыл глаза. Последние недели капитан английских стрелков совсем не мог спать – стоило ему забыться коротким сном, как перед мысленным взором вставало залитое кровью и заваленное трупами поле возле Брюсселя. Расстреливаемые в упор шеренги "медвежьих шапок"…
А намедни капитан Мэйтланд получил приказ сопровождать по секретному назначению секретного узника, по отношению к которому ему строго-настрого запретили оказывать какие-либо особые воинские почести и называть указанную персону ни в коем случае не по императорскому титулу, но по воинскому званию – просто "генерал" и все. Капитан Мэйтланд только мог смутно догадываться, кого ему предстоит встретить и сопровождать… И он догадывался.

• * * *

Корабль продолжало мерно покачивать, и Мэйтланду, показалось, что он, наконец, обретет спасительный сон – хотя бы ненадолго. Но тут вдруг где-то у воды заскрипели канаты, послышалась французская речь и тяжелые шаги. Мэйтланд замер в напряженном ожидании. Через несколько долгих мгновений на палубу вступил полный человек в сером пальто без всяких знаков различия и простой черной треуголке. Пальто было распахнуто и на левой стороне груди поднявшегося на борт "Беллерофонта" человека, на мундире полковника гвардейских егерей красовалась огромная звезда ордена Почетного Легиона.

• * * *

Забыв все наставления, забыв про все на свете, капитан Мэйтланд при виде появившегося человека вдруг резко оттолкнулся от до сих пор поддерживавшей его усталое тело мачты вытянулся в струнку и заорал зычным командным голосом:
- Команда! На ка-р-р-р-а-у-л! – И сам тут же вскинул ладонь ко лбу в военном приветствии.

Наполеон едва удостоил Мэйтланда равнодушным взглядом серо-стальных глаз. Он прошел мимо оторопевшего капитана к ближайшему борту; там бывший повелитель Европы повернулся ко всем спиной и заложив руки за спину, уставился куда-то только ему ведомые дали.
Мэйтланд, ожидавший всего что угодно, но только не такого презрительного равнодушия, недоуменно посмотрел на сопровождавших поверженного императора генералов Гурго и Бертрана. Последний, встретив недоуменно-растерянный взгляд англичанина, только развел руками, словно бы говоря: «Что ж Вы хотите, сэр, он у нас вот такой вот…»


• * * *


Осознав наконец, что ее связи с Наполеоном положен бесповоротный конец, графиня Валевская, проживавшая тогда в Бельгии, 7 сентября 1816 г. вышла замуж за генерала Орнано, который так долго и безуспешно добивался ее руки. Счастью “молодоженов”, однако, долго длиться было не суждено. 9 июня 1817 года Марыся родила третьего сына в своей жизни, теперь от Филиппа Орнано, а 12 декабря 1817 года графиня Валевская скончалась от почечно-каменной болезни. Последним словом, слетевшим с ее губ, было – «Наполеон».
Когда бывший император узнал о браке графини Валевской с графом Орнано, он очень расстроился. В своем гениальном эгоизме этот человек очень не любил, когда кто-либо находил себе счастье помимо его, Наполеона, участия. Пусть даже сам он был не готов сделать этого человека счастливым.
Наполеон часто подтрунивал над своими маршалами, когда те, получив от него все мыслимые и немыслимые чины, титулы и земли, отказывались участвовать в его бесконечных войнах. Он посмеивался над ними, всякий раз говоря, что их поколение не рождено для того, чтобы закончить жизнь на мягких перинах и подушках. Они должны найти свой героический конец в бою!
Увы, с самим Наполеном судьба как раз сыграла эту злую шутку! Как он не старался в 1813-1815 годах принять смерть в бою, это ему не удалось. Жизнь бывшего императора завершилась 5 мая 1821 года на мрачном скалистом берегу, затерянного в Атлантике острова Св. Елены. Его последними словами были: «Франция... армия... авангард...»

* * *

Postscriptum

Опять наступило лето. Историк сидел в своем кабинете на Арбате и смотрел в окно, выходящее на уютный дворик, усаженный кленами и липами. Роман о Наполеоне, который историк писал целый год, был, наконец, закончен. И все же, Кадышева не покидало ощущение какой-то незавершенности сделанного, чего-то явно не хватало, последнего штриха... Историк еще раз посмотрел в окно.
То был выходной, внизу в салоне и на кухне дорвавшаяся до семьи Наташа Большая тетешкала Наташу Малую, готовила обед на всю семью, разговаривала сразу по двум телефонам и подсчитывала какие-то счета. Все это супруга историка умудрялась делать одновременно. «И как это ей удается?» – с завистью и уважением подумал Кадышев и застучал, наконец, по клавишам, выбивая на плоском мониторе последние, завершающие строки своего романа.


* **

«...История конечно же не знает сослагательного наклонения. А  жаль... Если бы Наполеон в 1809 году женился не на губастой австриячке, а на графине Валевской?... Если бы неугомонный корсиканец остановился в 1814 году, когда панически боявшиеся одного его имени союзники предлагали ему мир с сохранением границ его власти во Франции?.. Если бы... Если бы Наполеон взял с собой в изгнание на остров Св. Елены Марысю Валевскую, он бы, скорей всего, не умер спустя шесть лет, всеми забытый и брошенный. А произошло вот что...

* * *

Поверженный император безбожно скучал. Работа над мемуарами заняла всего два года, а потом началось медленное угасание. Время и безделье вполне успешно делали то, что не могли сделать русские, прусские, австрийские и английские войска, ядра и пули вместе взятые – убивали Наполеона.

* * *

Ни радости любви, ни счастья обладания не испытывал Наполеон от этой своей последней связи. Скука, безмерная скука убивала великого человека вернее картечи и ядер. Последней жертвой женского пола, попавшей в сети Наполеоновской харизмы стала Альбина де Васаль (по третьему браку – графиня де Монтолон). Она приехала со своим мужем графом Монтолоном, дабы скрасить томительное одиночество последних лет жизни великого человека.
Исключительно скуки ради Наполеон легко соблазнил эту сколь очаровательную, столь и ветреную брюнетку. В свои 35 лет эта здоровая, чувственная женщина уже была дважды разведена из-за прелюбодеяний. От связи с поверженным императором Альбина в 1818 году родила дочку – Жозефину Наполеоне де Монтолон; отцовство Наполеона ни у кого не вызывало сомнений. Девочка прожила на свете не больше года – в 1819 году она умерла, и в этом же году Альбина де Монтолон вынуждена была покинуть остров Святой Елены, дабы избежать скандала.
Ее рогатый муж, лишившийся по вине жены и своего патрона чести и семьи, затаил, однако, лютую злобу...»

* * *

«Существует по крайней мере две версии смерти Наполеона. Одна из них, самая старая, долгое время державшаяся в России на авторитете академика Е. Тарле, заключалась в том, что Наполеон якобы умер от раковой болезни. Однако сегодня эта версия не находит сколько-нибудь серьезного подтверждения. Другой, более живучей стала версия о том, что Наполеона отравили англичане, подсыпая ему ежедневно малые порции мышьяка в еду и питье.
У этой второй версии, как оказалось, есть больше шансов на достоверность. Так вот, если англичане и отравили Наполеона, то человеком, который стал непосредственным исполнителем отравления, был как раз тот самый граф Монтолон, которому бывший император от скуки наставил рога.»

* * *

«Почему ты не можешь жить нормально, Наполеоне, как все, как простые люди – со своей семьей, с детьми?..»

* * *

Все! Историк настучал последние эти слова, закрыл ковычки и отвернулся от компьютера. В дверях его кабинета появились сразу две Наташи – Таша Большая держала на руках Ташу Маленькую и улыбалась историку...