Туман

—  Папа! Папа, смотри! Нам сегодня на руке чёрточки врач нацарапала! Это называется, знаешь как? «Манту»! Правда, потешно?
— Правда. Смешно. — А… зато, папочка, нельзя намачивать эти чёрточки. Из них, видишь, пуговки получились. Эти пуговки, врач сказала, три дня нельзя мочить! Значит, мыться нельзя и в бассейн – тоже.
Выжидательный взгляд сына был полон радостной надежды, и Андрей понял, насколько не любит Ваня эти хождения в бассейн. Отцу всегда приходилось уговаривать мальчика: надо закаляться, вырасти настоящим мужчиной, обязательно уметь плавать… Сам он тоже не очень любил в холодные дни ранней весны лезть в прохладную, пахнущую хлоркой, воду, глаза потом краснели и слезились, такой он был нежный. Но ради сына приходилось терпеть. Ваня уже неплохо плавал и, преодолев нежелание первого погружения, быстро забывал свою неприязнь к зимнему купанию, начинал резвиться в воде с друзьями по секции плавания, в которую и водил его отец в детское отделение. Но в следующий раз его снова приходилось уговаривать, убеждать. Сегодня и Андрей вздохнул с облегчением – пятница, завтра не придется никуда  идти, хорошо! Он помогал сыну одеваться у школьного широкого окна и, поймав его искрящийся весельем взгляд, подумал: «Какой он ещё маленький! Всего восемь лет!  На двадцать два года младше меня. А жизнь его вся идёт по расписанию, и всё он что-то должен, должен, должен…  Должен учиться, делать уроки, ходить в бассейн, вовремя вставать по утрам…  Кончилась безмятежная пора детства. И вот что-то выпало из его обязанностей, и для него это праздник. А всё – «манту». Манту-манту-манту-манту… Ман- ту- ман – ту – ман… Туман – туман – туман. А ведь и вправду,  сегодня туман. Вон как окно занавесил – ничего не видно».
Они вышли на школьное крыльцо и оказались в белом, словно задымлённом мире, где утонули другие люди и дома, и недалёкая троллейбусная остановка, и сами троллейбусы, машины на дороге, и дорога… Ваня учился во вторую смену, был вечер, зажглись прямо в эту минуту фонари. Они повисли расплывающимися воздушными шарами с нежными световыми ореолами, отчего улица обрела                направление, и, сойдя с крыльца, можно было определить в какую сторону двигаться. Через несколько шагов обозначился в тумане светофор возле остановки, как раз перелил из красного в жёлтое и зелёное живую влагу света. Отец и сын пошли, не торопясь,  через дворы, буквально отыскивая путь, ориентируясь на скопища цветных квадратиков окон и тёмные промежутки между ними. Андрей про себя напевал привязавшийся простенький мотивчик, в который ладно укладывалось дурацкое словечко «манту». Он вдруг споткнулся, еле устоял на ногах и в сердцах воскликнул: «Манту разманту!» Ваня засмеялся.
— Папа, что ты сказал? Ты поругался?
— Почти. Словечко интересное. Я его даже пою.
— Ка-а-ак? – радостно и звонко спросил мальчик
— А так: ман-ту-ман-ту-ман… Слышишь, что получилось?
— Ой, папа! Как здорово!
Они шли в тумане и пели на знакомый обоим мотив, казалось, идти стало легче. Вот и пришли.
Наташа работала по вечерам: вела в Доме культуры кружок кройки и шитья. Это было удобно для семьи, она вовремя поднимала Ванечку с постели, проверяла его уроки, отправляла в школу. Успевала всё: убрать, постирать, приготовить обед. Теперь вот её мужчины раскутали маленькую Ванину шубку, достали из неё кастрюлю с тёплой тушёной картошкой, а на столе в селёдочнице приготовлена селёдка, на блюдце порезан солёный огурец. Ваня не любит селёдку, и папа сварил ему сосиску. Поужинали, гулять в туман не пойдёшь, так что сели к телевизору.
 — Папа, я, знаешь, волновался, когда сказали про манту. Я, честно, немного боялся. Это значит, я трус? – храбро признался мальчик.
— Нет. Ты же не побежал, не стал ныть или жаловаться? Нет?
— Нет, папа. Я даже Крылову уговаривал.
— Крылову? А у неё есть имя?               
— Лена. Она немножко заплакала, а я виду не подал, что мне страшно и говорю: не бойся, только полосочку проведут и всё. Тебя же Барсик (это у неё кот такой есть), ну, сколько раз он тебя царапал и ничего. Она и успокоилась, а я впереди неё пошёл, чтобы не боялась
— Молодец, сын. Это по-мужски.
Но, видимо, маленький мужчина, действительно, переволновался, потому что, пригревшись у отца подмышкой, скоро заснул за полчаса до обычного времени. Андрей разложил диван, постелил сыну, раздел его, так и не проснувшегося, и отнёс на место, прижимаясь губами к тёплому детскому плечику.   
Наташа заканчивала работу в полдевятого – у неё занимались взрослые женщины. Пока разойдутся, пока доедет до своей остановки, вот и полдесятого. А потом дворами идти до дома. Андрей, радуясь, что сын уснул, оделся и вышел навстречу жене. Он волновался за неё: как в тумане будет брести, не видя пути, да хоть бы хулиганы не привязались… Светофор мигнул красным и пожелтел. Мир казался сделанным из папиросной бумаги, окна реяли в воздухе разноцветьем мозаики. До остановки пара шагов. Но вдруг Андрей услыхал Наташин голос.
— Ну, я тебя прошу, не обижайся! Ты что, ревнуешь? Как можно ревновать к мужу, сыну? Это же семья! Конечно, я мало уделяю тебе времени, мы видимся редко, но я же люблю тебя! Я знаю, ты есть, и от этого мне легче жить. В конце концов, мы же многие годы не расстаёмся, мы навсегда близкие люди.
В ответ раздался глубокий горестный вздох
— Ну, что ты так вздыхаешь? Я понимаю, ты без семьи. Но тебе же нет и тридцати. Ещё всё может сложиться. Я обещаю, мы будем видеться чаще, я подумаю, как это организовать, не сердись!
Андрей, задрожав всем телом, шагнул на голос. В тумане два тёмных силуэта сливались в объятии, но даже в липком молоке он различил очертания жены, узнал их. Комок подкатил к горлу, сжались кулаки, он весь напрягся и чуть не рванулся к ним, сдержавшись от пьянящей ярости, ударившей в голову.  Но тут услышал другой голос и, словно проколотая шина с шумом выдохнул, распиравший грудь воздух.
— Ната, я тоже не права, не хочу к вам приходить. Я  гадкая, завидую тебе. Прости, сестричка!
Андрей узнал Татьяну, с которой Наташа пять лет воспитывалась в детдоме, после смерти бабушки.
Его шумный выдох не остался незамеченным, женщины обернулись, вгляделись в туман.
— Андрюш, ты? – радостно вскрикнула Наталья, – меня встречаешь? А Ваня спит?
На всё он отвечал согласным кивком головы, подошёл, поздоровался, обнял жену, прижался щекой к её щеке, сказал Татьяне, как мог дружественно.
— Таня, приходи к нам. Не пропадай. Ты дальше поедешь? Смотри, троллейбус идёт.
— Поеду. Вот, вышла, поговорить хотелось. Пока, ребята. Наташа, не бери в голову, я не пропаду!
Голос её прозвучал резко, немного зло. Двери закрылись, и троллейбус уплыл по молочной реке с кисельными берегами, а они побрели к дому. Андрей рассказал про манту, спел потешную песенку, которую подхватила Наталья. Они пели, смеялись и прошли мимо своего подъезда, вернулись к нему, хохоча.
Дома посмотрели на спящего сына, Наташа перекусила остывшей картошкой, повозилась в ванной. Когда вошла в спальню, постель была готова, Андрей смотрел в окно, залепленное расцвеченным рекламой туманом. Он обнял её и тихо нашептал в ухо, как заревновал до одури, как любит её, как ему хорошо с нею.
Этот вечер не забылся, хотя, конечно, не помнилось число месяца марта, не отсчитывались от него дни и недели… Но, когда в конце года Наташа родила девочку, они решили назвать её Люба. Любовь.