В тени белой акации

Е. Комендант









В тени белой акации




















2009 г.;
Предисловие

«Белой акации гроздья душистые неповторимы как юность моя», - чудесные слова популярного романса навеяли на меня воспоминания о детстве и юности, и пришла мысль поделиться с возможными читателями.

Е. Комендант





 
В ТЕНИ БЕЛОЙ АКАЦИИ
Е.Л. Комендант (Рафельд), г. Копейск, Челябинская обл.
Почему я назвала свои воспоминания таким несколько вычурным названием? Потому что, как Одессу и Киев называют городами-каштанами, так и Мукден (теперь Шеньян) славится своей белой акацией. Это дерево большое, похожее на пирамидальный тополь, каждую весну на нём распускаются соцветия, размером с большую гроздь винограда и с прекрасным ароматом - «грозди душистые», как в песне. Почти на закате жизни благодарная память не даёт мне забыть об этом дивном природном чуде.
Детство. Я родилась в Китае на ст. Ханьдаохэцзы. Волею судьбы моих родителей занесло туда революционной волной в 1920 г. Отец мой, был студентом второго курса Владивостокского политехнического института, а моей матери, Евгении Сергеевне Зайцевой, было всего три года. Мой дед с материнской стороны Сергей Тимофеевич был краснодеревщиком, мастерил мебель, замечательный охотник, и вот этот «пролетарий» с дырой в кармане и четырьмя детьми тоже оказались в Китае на станции Ханьдаохэцзы.
Стыдно признаться, но мы с братьями почти ничего не знаем о своих предках, а теперь уже и не у кого спросить. Знаю только, что мой дед по отцовской линии женился в Польше в г. Лодзь на польской паненке Матильде Завадской, увёз её в Китай и имел троих детей: моего отца, ещё одного сына помладше и дочь Руту, которая утонула в реке 16 лет отроду.
Со строительством железной дороги в Китае открылись большие возможности для предпринимательской деятельности и хорошего заработка. Тысячи людей разных национальностей устремились в Китай. В том числе и мой дед, который был подрядчиком на строительстве железной дороги. Он с семьёй обосновался на станции Ханьдаохэцзы. Дед построил мельницу, и они жили зажиточно. Даже смогли послать моего отца учиться во Владивосток.
Бабушка Матильда смертельно тосковала на этой дивной в природном отношении станции, но по существу жутком захолустье после большого г. Лодзи. Смерть дочери окончательно сломила её, и как-то в один печальный вечер она приняла большую дозу снотворного и не проснулась... Хунхузы разграбили и подожгли мельницу, дед тяжело переживал и тоже вскоре умер.
Мои другие бабушка (Софья Савельевна) и дедушка со стороны мамы имели десять детей, очень бедствовали. Из всех детей только двое - мама и её старшин брат Андрей - окончили гимназию, остальные остановились на 5-ти классах.
Мой отец женился на моей матери вторичным браком, был старше на 19 лет. Через год на свет появилась я, а ещё через год и 4 месяца мой брат Виталий. Мы с ним погодки.
Себя я помню очень рано. Мы жили уже в г. Харбине, отец работал на КВЖД. Бывало, ездил зимой на охоту, это было его хобби. Однажды зимой он привёз замерзшую как кость косулю, и родители начали предлагать мне потрогать её. Это произвело такое впечатление, что стало началом осознанной жизни. Ещё я помню своё падение в погреб в это же время. Мама накинула на меня большой халат и собралась сбегать к соседке. Зачем-то отвернулась, а я сделала роковой шаг и… не поняла, халат закрывал мне глаза, и это спасло меня. Мама, конечно, страшно перепугалась, потому что из ямы не раздавалось ни звука, и лишь после трехминутного молчания послышалось жалобное: «Мама». Немедленно извлеченная из погреба, я была обследована со всех сторон на предмет перелома. Но все косточки оказались целы, и живую и невредимую «парашютистку» извлекли на свет Божий.
Когда КВЖД продали, всех служащих уволили с прекрасными выходными пособиями в золоте. Мой отец прошёл на КВЖД путь от смазчика до машиниста паровоза и получил, по-видимому, немалые деньги. К тому времени мама закончила швейный техникум, и её старшая сестра Катя, моя тётя, пригласила нас переехать в город Мукден к ней с тем, чтобы открыть там дамское ателье мод. И вот мы расстались с нашей няней Варварой Ивановной, седой, полной женщиной. Сохранилось фото, где мы с братом сидим у неё на коленях. Она мне запомнилась, главным образом, тем, что к ней часто вызывали врача по ночам, так как у неё была больная печень.
Переезд в Мукден (Шеньян). Мои родители были на редкость наивными и очень непрактичными людьми. Приглашение приняли, хотя, по-видимому, деньги уже порядочно потратили, и мы переехали в г. Мукден. Первое время тётя Катя, кстати, очень практичная и деловая женщина, поселила нас у себя, у неё была большая квартира с прислугой.
Она была замужем за японцем Нода-саном, который крестился, и они венчались в церкви (сохранилось фото). У них был сын Герман, который был старше меня на два года и учился в японской школе и в детстве был настроен агрессивно, а вырос на удивление спокойным, уравновешенным человеком.
Целыми днями слышался плач, рёв, жалобы и, конечно, это никого не устраивало, и тётя переселила нас в 2-х комнатную квартиру японского типа (сплошная фанера) над своей авторемонтной мастерской.
А пока мы ещё жили у неё, случился пренеприятный казус - обворовали тётину квартиру. Вообразите себе, каково это, жить у чужих людей и вдруг происходит этакое. Пригласили полицию, которая провела опрос всех живущих в квартире, в том числе и прислугу, служившую у тёти Кати. Вот лицо её я совсем не помню, но поразил меня в этой истории такой случай. К тёте пришла с визитом тёща её брата Андрея Евдокия Гавриловна Либерис (по мужу), она была замужем за литовцем. Толстая, круглая, как колобок, румяная бабка с толстыми щеками, славилась хорошим гаданием на картах. Тётя Катя попросила её раскинуть карты по поводу пропажи. Евдокия Гавриловна раскинула, внимательно посмотрела на прислугу и сказала: «Э, матушка, а вещи-то из дома не ушли». И, действительно, при обыске украденное нашлось в комнате горничной. Её арестовали. Мои родители вздохнули свободно, ведь всякое могли подумать. А я запомнила это гадание на всю жизнь, хотя сама никогда не гадаю, не люблю, несмотря ни на что отношусь к гаданию с недоверием и опаской.
По-видимому, к тому времени как мы переехали на другую квартиру, мои родители успели растратить, а ещё больше раздать те деньги, что выплатила железная дорога. Надо было идти работать, чтобы жить. Папа устроился на завод, где штамповали посуду: кастрюли, сковородки и т.д. А мама устроилась швеёй в дамское ателье «Лувр», которым владели Болтянские. Целыми днями родители были на работе, а мы с братом сидели под замком в квартире и глазели в окно. Единственным развлечением было у нас кормить уличных собак. Мы отщипывали кусочки от буханки и бросали их через форточку, внизу у окна собиралась целая свора. Однажды так увлеклись, что когда вернулись родители с работы, на ужин не осталось ни крошки хлеба.
Автомастерская под нами постоянно опробовала моторы. Вонючий едкий дым густыми клубами поднимался через щели к нам на второй этаж, и мы ежедневно вдыхали эту гремучую смесь отработанных газов, кашляли, глаза слезились. Квартирешка, как все японские постройки, совершено не защищала нас от напасти. В ней было холодно зимой, жарко летом, вся она продувалась на семи ветрах, дым, пыль с легкостью проникали в неё.
Но даже и такой квартиры мы вскоре лишились. По-видимому, появились выгодные съёмщики, и тётка решила нас выселить прямо в Святой праздник Рождества. А надо сказать, что в то время в городе был острый жилищный кризис и снять квартиру, да ещё в праздник, было делом нелёгким.
И вот мой бедолага-отец бегал двое суток по городу в поисках хоть какого-нибудь жилья. Наконец, нашёл каморку на окраине города. Мебели у нас не было, комнатушка была крохотной, мы еле вмещались вповалку на полу. Хозяйка была настоящим страшилищем, нас даже пугали ею при непослушании: «Вот позову сейчас хозяйку», - и мы немедленно притихали, т.к. боялись её, как чёрта.
Вдобавок каморка изобиловала несметным количеством кусачих квартирантов - клопов. Спать было невозможно. Особенно мы с отцом были очень чувствительны к их укусам, и часто просыпались по ночам, и отец начинал с ними сражаться.
В довершение всего то ли от смены климата, то ли от смены воды, то ли от худосочия, на нас с братом напал фурункулез. Эти болезненные нарывы выходили сериями и совершенно нас измучили. Один нарыв сел мне прямо на будущий сосочек, и я никак не давала выдавливать его. Так отец ночью у сонной, наконец, извлёк эту гадость из меня.
На этом наши беды не закончились, и нас посетила свинка. Единственным светлым пятном в том доме были наши соседи Фирсовы. У них было много детей - по-моему, пять или даже семь, помню плохо. Они страшно нуждались. Мы с ними подружились, как часто бывает - общая беда сближает людей, делились друг с другом, чем могли, угощали всем, что имели.
Мама познакомилась в своем ателье «Лувре» с одной женщиной, тоже швеей-мастерицей Ефросиньей Васильевной Орловой, которая стала нашей спутницей по жизни до самой её смерти в 1982 г. А тогда ей было лет около 40 . Она была вдовой белого полковника, умершего от туберкулёза, и у неё был взрослый сын Евгений, через много лет ставший вторым мужем моей мамы.
Ефросинья Васильевна снимала в большом 3-х этажном доме квартиру из трёх комнат в полуподвальном этаже, так что мы всегда в окно видели ноги проходящих. Одну комнату она занимала сама, а две другие сдавала. Узнав о нашем бедственном положении, она предложила маме снять у неё как раз одну из пустующих комнат.
Конечно, родители согласились, и мы переехали на улицу Санвейлу в этот большой дом. Рядом стоял точно такой же дом, и оба были обнесены высоким забором с большими воротами и привратницкой, в которой жил постоянно наш сторож китаец Та-дин.
Дома эти принадлежали китайской семье, которая жила в квартире напротив нас. Мы в детстве украдкой подглядывали в их окна, очень нам было интересно наблюдать за мадамой, когда она курила трубку с длинным чубуком и крошечной чашечкой на конце.
В каждом доме было по шесть  квартир, и имелись парадный и черный ходы. Мы по преимуществу пользовались чёрным ходом, так как для нас это было быстрее и удобнее.
Помню день нашего заселения. Я вошла в длинный коридор, где размещались ванная и туалет, и вошла в кухню, где как раз находилась хозяйка, и она стала расспрашивать меня, как меня зовут, сколько мне лет, похвалила мои косы и спросила, отчего я такая худая. Действительно, в 5 лет я была, что называется, кожа да кости, у меня полностью отсутствовал аппетит. Не могли заставить меня есть ни уговорами, ни угрозами. Как-то мама дала мне куриную ножку. А сама вышла на кухню. Я скоренько закинула ножку за шкаф. «А где ножка?» - спросила мама. «Я её съела», - был ответ. Прямо, как у Льва Толстова в рассказе «Косточка».
Меня часто спрашивали даже незнакомые люди: «Девочка, ты что, воздухом питаешься?» И удивительное дело, при такой худобе были роскошные, густые, длинные волосы, что давало повод людям шутить: «У тебя, наверное, всё в волосы идёт». И вся я была волосатая, с густыми бровями и ресницами... Ах, куда всё подевалось!
Правда, к сладкому я имела огромное пристрастие и уж от лакомств никогда не отказывалась и была готова питаться одними пирожными и конфетами.
Кухлинг. В наш полуподвал часто приходил папин знакомый австриец по фамилии Кухлинг. Высокий мужчина средних лет с лысиной, всегда тщательно одетый, он имел аристократические манеры, всегда вежливый, любезный, целовал дамам ручки. Хорошо говорил по-русски. Он был женат недолго т.к. имел своеобразное хобби – никогда и нигде не работал. Как только он приходил, мама немедленно терла картошку и жарила драники, которые гость обожал.
Наевшись дранников, они с отцом садились играть в шахматы и воцарялась благоговейная тишина. Они играли часами, иногда вдруг у них возникал спор очень жаркий, яростный. Затем они приходили  к согласию, и вновь наступала тишина. Кто из них выигрывал, не знаю, но папа был чемпионом игры города Харбина и имел приз – книгу о шахматах, на обложке которой была сделана дарственная из червонного золота. Родители эту надпись переплавили в обручальные кольца.
На что жил Кухлинг никто не знал. У него было много знакомых, которым он поочередно наносил визиты, и его везде охотно принимали. И вдруг Кухлинг исчез. Куда он делся никто не знал. Это было уже после 1945 года. Говорили, что его арестовал ДОБ (департамент  общественной безопасности), т.к. он якобы оказался шпионом. Для нас, детей, это выглядело как приключение. В нашем доме и вдруг шпион! Это было так таинственно. Так и сгинул без следа этот Кухлинг – гражданин мира, одиночка без семьи, без близких.
Наш двор. Но я отвлеклась. Возвращаюсь к домам, где мы поселились. Полы в нашей комнате и во всей квартире были каменные, комната оказалась не особенно большой, но мы, по крайней мере, стали жить более-менее по-человечески. У родителей появилась кровать, кое-какая мебель. Папа смастерил нам с братом из палок и брезента раскладушки, которые на день убирались, и в комнате становилось просторно.
Пожар. Не могу не рассказать о грандиозном происшествии, случившемся вскоре нашего переезда в эту квартиру.
Как-то вечером послышались за окном возбуждённые голоса соседей, кто-то пробежал мимо наших окошек в полуподвальном этаже. Нам с братом стало любопытно, что же такое происходит, и мы с ним выскочили во двор и буквально остолбенели. На фоне летнего, тёмного неба полыхало огромное зарево. Каким-то гигантским веером пламя заслонило весь небосклон и тысячи-тысячи искр падали на наш двор. «Пожар» - догадались мы. Горела редакция, расположенная недалеко от нашего дома. Это зрелище просто дух захватывало. И хотя мы понимали, что это большое несчастье, но красота стихии объяла всех, кто наблюдал за этим потрясающим зрелищем. От чего произошёл пожар никто не знал, высказывались различные  предположения.
А на утро мы пошли взглянуть на сгоревший дом. Чёрные провалы окон и дверей, закопченная кладка, грустно было это видеть. Дом был многоэтажный, большой и горел как гигантская свечка.
В наших домах жили разные семьи, у некоторых были дети, с которыми мы, конечно, подружились, и наше детство прошло в большом просторном дворе, где мы играли целыми днями в казаки-разбойники, в банку, в мяч, прыгали через резиночку и скакалку, в классики, в жмурки и прятки. Во дворе было много цветов, некоторые росли в человеческий рост, и в них хорошо было прятаться. В общем, играли в игры, которые существуют на свете сотни лет и знакомы всем детям. Играли вместе с китайчатами. Во дворе был флигель, в котором жил управляющий домами Ла-вей. У них каждый год появлялся ребенок, со старшими мы вместе играли, как-то объяснялись, понимали друг друга.
До сих пор помню отчетливо всех жильцов этих домов. В нашем доме №1 на втором этаже жили три сестры Кузнецовы, не то вдовы, не то старые девы, не помню. В другой квартире напротив них жила семья Дзыгарей. Александр Дзыгарь был известным скрипачом, ездил на гастроли. Они со своей женой Марой были красивой парой. У них было двое детей-малышей. Совсем недавно я прочитала в газете НСМ, что А. Дзыгарь умер. В 1945 г. его, как и многих русских мужчин, «СМЕРШ» вывез в СССР и посадил на 11 лет за несуществующие деяния. Дзыгарь же пробыл на севере 25 лет, потерял семью и ценную скрипку. После реабилитации пришлось начинать жизнь заново. Умер он в Москве, где жил в последние годы.
На третьем этаже жила бездетная семья. Он был коммерсантом. Жили они зажиточно, а мадам-«барыня», как её величали, не работала, естественно, и всё прогуливалась по двору в роскошном халате со своей болонкой.
Напротив них жила семья Перебойносовых. Он где-то служил, был женат на китаянке. Единственный, случай, когда русский женился на китаянке. Она была европеизированная, говорила по-русски, но с сильным акцентом. С их милой дочкой-полукровкой Светой мы были очень дружны, что называется, не разлей вода. Она была на год младше меня, и когда я пошла в школу и корпела над домашними заданиями, она мучилась в ожидании, через каждые 10 минут подходила к окну и спрашивала: «Ты скоро?» «Скоро, скоро», - отвечала я, но проклятые палочки и закорючки так медленно поддавались написанию, что я сама ёрзала от нетерпения. Но вот, наконец, последняя закорючка дописана, бегу во двор, мы с упоением начинаем играть в «дом», нянчим кукол, мастерим из листьев пельмени с песком, наводим уют в кукольной квартире, но вскоре уже нас зовут домой, так как времени уже много и пора ужинать и спать. Ведь завтра рано в школу. Светка первая просветила меня в тайны женского организма и как появляются дети. Я не поверила, не могла себе представить, что такой большой ребенок появляется таким образом.
Ещё в нашем дворе были наши сверстницы сестры Майдебура Лена и Зина. Отец их, бывший белогвардейский офицер, стройный, осанистый, женился на простой женщине. Как обычно бывает в таких браках, жена о себе очень мнила, запрещала играть дочкам с нами, так как мы были «бедные». Сама она работала на иностранной табачной фабрике, где обыскивала китаянок, чтобы не воровали сигареты, и хорошо зарабатывала. Вообще, все, кто работал в иностранных фирмах, жили материально очень хорошо. Но устроиться туда было очень нелегко, т.к. желающих было много, а учреждений и рабочих мест - мало.
С Леной и Зиной произошел забавный случай. Им пришла посылка, и мать отправилась на почту получать её. Когда она предъявила паспорт, раздался хохот. Девочки хорошо поработали, разрисовали весь паспорт домиками, корабликами. Подрисовали усы, рога, серьги и бороду по грудь. Матери, однако, было не до смеха, пришлось менять паспорт.
Лена и Зина всегда были ухоженными, чистенькими девочками, всегда в одинаковых платьях, их отправляли учиться в г. Харбин в Конвент Св. Урсулы - закрытое учебное заведение для девочек.
Интересно складывается судьба человека. Через много лет мой брат попал служить в армию в г. Оренбург и встретил Зину. У них завязался роман, и дело шло к свадьбе. Но мой братец почему-то уехал после окончания службы без неё. Конечно, дело было не в глупой мести, просто жених струсил.
Ещё в одной семье Емсенко была дочь Таня моего возраста, с которой мы тоже вместе играли. Её родители разошлись, и мать вышла замуж за молодого мужчину. К Тане она относилась как-то неровно, девочка была такой нервной, у неё постоянно тряслись губа и руки. На уроках она терялась, вся дрожала. Бедняжка, всеми брошенная, она погибла в 20 лет где-то в Сибири, куда её завез муж, да затем бросил.
Ещё в трёх семьях Седлячек (чехи), Колоколовых и Фрост были маленькие дети – Рома, Булька - прозвище приёмной дочери Седлячек и Света.
Мне было 7-8 лет, когда матери доверяли мне своих чад, если им нужно было отлучиться. Каждый день только и слышалось: «Леля (я), посиди с моей Светой», «Лёля, посиди с моим Гошкой» или Булькой. Я была девочкой очень серьёзной и ответственной с пелёнок. Наверное, поэтому матери прониклись ко мне таким доверием. Тем более, что я всегда была рада услужить и с детишками водилась с удовольствием. Самой судьбой, видимо, мне было суждено всю жизнь быть с детьми. Сначала нянчилась с соседними ребятишками, и в 12 лет мама подарила нам братика Евгения, забота о котором полностью легла на мои детские плечи. Вечно я возилась с детьми соседей, уже будучи замужем, потом родилась дочь, и всю жизнь проработала в детском саду. И трое внуков, которых пестую с пелёнок до сих пор. Так много сил, знаний и любви я им отдала, что сейчас у нас взаимная крепкая любовь и уважение. Теперь в конце пути я поняла, что в детях было мое призвание.
Сейчас вспоминаю, что ни один из родителей подопечных мне детей ни разу не угостил меня даже конфетой. Лишь один раз мадам Седлячек вынесла горшок с косточками от абрикосов, и мы их так наелись, что заболели животы.
Леденцы. Нельзя без улыбки вспоминать о нашей детской с братом шалости. Шёл 1940 год. Мы жили при японцах, которые собирались воевать 90 лет, забивали склады продукцией, а в целях экономии ввели карточную систему. Как-то к празднику выдали талоны на леденцы. Мама в это время гостила у родных в г. Харбине. Папа принёс красивую, круглую, жестяную коробку полную конфет, чтобы мы не трогали её до маминого приезда, он хотел сделать ей сюрприз и поставил банку в шкаф. Мы прониклись важностью папиного решения и вытерпели 2 дня. Словно 2 шкодливых мышонка мы только и думали об этих леденцах. Мама всё не возвращалась и, наконец, мы решили, что если мы съедим по одной конфетке, то никто не заметит, т.к. их там много. Сказано – сделано.
Удовольствие было восхитительным  и процедура повторялась ежедневно и не по разу.
Наконец, вернулась мама. Папа был счастлив, обнял её, расцеловал и вытащил коробку из шкафа, чтобы сделать ей  сюрприз. Очевидно вес коробки его озадачил, он открыл крышку, заглянул внутрь и посмотрел на нас. Мы повесили носы. Мама тоже заглянула в банку и расхохоталась. На дне сиротливо лежали 2 леденца.
Когда мне было ещё года три, мама с подругой пошли в кино и взяли меня с собой на дневной сеанс. Пока они чирикали и щебетали, вдруг заиграла музыка. В один миг я забралась на сцену и начала танцевать. Успех был ошеломительный. Все начали хлопать и смеяться. Маме с трудом удалось оторвать меня от этого восхитительного занятия. Это ли не перст судьбы? Ведь я 30 лет проработала музыкальным работником, выступала в самодеятельности с сольным пением. На конкурсе «Лейся, песня» завоевала 1 место.
После этого лирического отступления вновь возвращаюсь к нам во двор, двор моего детства.
Летом мы учились кататься на велосипедах и очень скоро овладели этим нехитрым искусством, хотя велосипед был мужской, и нам приходилось заталкивать ногу под раму, чтобы сдвинуться с места, и ездили мы боком, прямо, как циркачи.
Зимой строили горку. Лепили снеговика, и это было так восхитительно интересно, что мы никак не могли оторваться от этого занятия. Ноги отчаянно мёрзли (я вообще была малокровной и вечно мёрзла, мама всё говорила: «Ты у меня прямо старушка, всё кутаешься, наверное, будешь старой девой».) Каждые 10 минут я бежала домой и натягивала ещё одну пару носков. Этого хватало ненадолго, и вновь я бежала домой за очередной парой вприпрыжку, с ножки на ножку. Но как бросить такое увлекательное занятие! Затем, когда горка была готова, мы лихо скатывались с неё. Однажды, скатываясь в очередной раз, я содрала колено гвоздем, что торчал на боку на санках. На морозе ничего не почувствовала, а дома коленка начала саднить. Когда я на неё глянула, то просто испугалась. Вместо коленки зияла огромная кровавая рана. Долго она заживала, и шрам остался на всю жизнь, как память о весёлых днях. А тогда было не до смеха. Я ужасно боюсь вида крови, и упала в обморок.
Самые лучшие праздники - Рождество и Пасха - праздновались всеми русскими с особой торжественностью и размахом. Как бы ни нуждались, в эти дни лезли в долги, но столы ломились от яств и вин. Китайцы-разносчики всегда знали о наших праздниках и приносили всё на дом, что нужно в долг «под запишу». Конечно, они нас и обвешивали, и обсчитывали, но ждали долги по году. И лишь под китайский Новый год нужно было обязательно погасить долг, хотя бы частично, такова была традиция, и все русские соблюдали её. Ведь в трудную минуту китайцы всегда приходили нам на помощь.
Подготовка к празднику начиналась задолго до него. Сначала генеральная уборка. Мы с хозяйской крестницей Таней Новокрещеновой (бедняжку нашли дома мёртвой в 16 лет - больное сердце) начинали с мытья окон, дверей, полов, перетирали посуду. Писали письмо Деду Морозу и вешали носки на ночь.
В одну из недель поста мы говели. Ходили на службу в церковь, соблюдали пост. Затем исповедовались у батюшки в своих детских грехах и принимали причастие. Однажды, помню, как после принятия святых таинств на меня снизошло какое-то неземное возвышенное состояние, которое я не в силах выразить словами. И тут же подбежали подружки, когда я сошла с паперти, и этот восхитительный миг благодати нарушился. Дважды в жизни я испытывала это блаженное чувство восторга и чистоты. Второй раз это было в г. Челябинске, когда привозили чудотворную икону Николая-Чудотворца. Мы с мужем выстояли огромную очередь в очень плохую погоду, было холодно, ветрено. В тот миг, когда я приложилась к иконе, то вновь на секунду ощутила то блаженное чувство. Что это было? Не знаю. Благодать Божия, очищение или нечто другое... Загадка, которую никак не разгадать, но благодарная память хранит это дивное ощущение всю мою жизнь.
Как-то перед Рождеством мы, как всегда, написали с братом письма Деду Морозу, о каких подарках мы мечтаем - о кукольной посуде, оловянных солдатиках и других вожделенных игрушках.
А надо сказать, что ёлку у нас ставили не на Новый год, а на Рождество. Обычно в эту ночь нам как нарочно не удавалось долго заснуть от волнения. Хотелось, чтобы ночь скорее прошла, и можно было бы утром встретиться с ёлкой, а под ней - с подарками.
Но всё не спалось, и вдруг кто-то постучал к нам в окно. Мы с братом притихли, ничего не понимая. Даже испугались. Отец надел шапку. «Посмотрю, кто к нам стучится», - сказал он и вышел на улицу. Мы сидели ни живы, ни мертвы от любопытства, атмосферы тайны.
Через 5-10 минут папа вернулся, весь обвешанный подарками. «Это был Дед Мороз, он проходил мимо и увидел вас в окно и просил передать вам это», - сказал папа и стал раскладывать подарки на стол перед нашими восхищёнными глазёнками. Радости не было конца. В эту ночь мы вообще с трудом заснули от переполнявшего нас счастья. Мы довольно долго верили в существование Деда Мороза, пока однажды ночью внезапно не проснулись и не увидели, как мама с папой наряжают ёлку в нашей единственной комнате. Это было большое огорчение и разочарование. Но ощущение ожидания, радости, волшебства так чудесно украшало наше детство, что даже сейчас это вспоминается с доброй улыбкой и теплом в сердце.
А куличи, а сырная пасха, столы, ломившиеся от яств, визиты - всё в памяти живо. Для хозяек наступал ответственный момент - выпечка куличей. Для этого заранее ставились хмельные жидкие дрожжи в бутылках, которые стреляли орудийными залпами на весь дом. В тесто клали по 100 яиц, куличей выпекали много, больших, средних, так что хватало аж до Троицы. Сдобы клали тоже обильно, опять начинались волнения - подойдут, не подойдут. У всех были разговоры только о куличах: «Ах, у меня что-то не поднимаются, не растут». Но, в конце концов, конечно, тесто поднималось, выпекались чудесные ароматные куличики, которые украшались сбитыми засахаренными белками и цветным маком и розами. Кто что придумает. Когда на стол ставили куличи, крашеные яйца, которые варили зашитыми в цветные линючие лоскутки или красили красками, творожную сырную пасху в виде пирамидки из специальной формочки, другие яства, то сразу чувствовался праздник - Пасха.
На праздниках было принято делать визиты, и с утра уже начинали заходить знакомые в гости, чтобы поздравить хозяев и отведать праздничного угощения. К вечеру обычно эти визитёры еле-еле добредали домой, изрядно нагрузившись за день. А на Пасху мальчики мечтали похристосоваться (троекратный поцелуй в честь праздника).
Дети, конечно, тоже не отставали. Мы заранее предвкушали, сколько вкусного съедим. Обычно мы ходили поздравлять своих тётушек и дядюшек и так быстро наедались, что часто дело заканчивалось рвотой. Родни было много, всех надо было уважить, а желудок мал и не приучен к изобилию.
Особенно я любила бывать у тёти Кати. Время было мирное, тётя Катя жила с мужем в богатой просторной квартире, полной всяких красивых вещей. В огромной спальне стояла большая двуспальная кровать под кружевным покрывалом, на которой сидела большая роскошная кукла с закрывающимися глазами, вся в шелках, лентах, бусах-жемчугах.
На стене и на полу располагались тигровые шкуры, натуральные, красиво выделанные, с мордами, подбитые зелёным сукном. На этом сукне они выглядели очень нарядно. Ни у кого и никогда больше я не видела такой роскоши. Когда тётя осталась одна, то продала эти шкуры за большие деньги, и на это жила какое-то время. Была у неё масса лакированных японских шкатулок, изумительных статуэток. Особенно одна запомнилась мне на всю жизнь. Размером 30-35 см, она изображала девчонку-негритянку, спешащую в школу. Под мышкой у неё была книга, и вся она была устремлена вперёд, против ветра, с развевающейся оранжевой юбкой.
Когда тётя приезжала к нам уже старушкой, я её спросила, жива ли статуэтка. Увы! Её по неосторожности разбили. Я по натуре очень близка к тётке. Так же люблю красоту, красиво одеваться, украшения, вот только жизненной хватки нет, как у неё, а может это потому исчезло, что не было в этом нужды.
Ещё я очень любила справлять свой день рождения. Дважды подводила маму, без предупреждения приглашала к себе на чай весь класс. Хорошо, что в ближайших лавчонках все было, и мама, схватившись за голову после моего объявления, что скоро будут гости, мчалась за покупками, быстро пекла пироги (на которые она была большой мастерицей), и ребятишки уходили сытые и довольные после весёлых игр в придачу. А я была счастлива, любовалась подарками, хотя получала взбучку за самоуправство.
Мы со Светочкой Перебейносовой были большими затейницами. Любили всё красивое: одежду, вещи, книги, людей. Я помню, как дважды приходила домой и потрясённая, рассказывала маме, какую красивую тётю я только что видела. Это были действительно очень красивые женщины, но факт остается фактом, что я на это обращала внимание.
С раннего детства я люблю украшения, совсем ещё маленькой девочкой просила у отца монетку, бежала в лавчонку и покупала хлопушку. Как стрельнешь - из неё вылетало пластмассовое колечко. Не снимала его до тех пор, пока оно не ломалось. Тогда снова клянчила у отца монетку. Потом папа купил мне медное кольцо с камушком, и я носила его очень долго. Ежедневно надраивала его песочком, и оно блестело, как золотое. Когда в городе была военная неразбериха, мальчишки подобрали с тротуара у ювелирного магазина шлифованные камушки. Не подозревая об их стоимости, мы играли с ними, обменивались, подкидывали. Один небольшой камушек я вставила в свое «золотое» кольцо, и оно, действительно, выглядело неплохо. Однажды родители заметили, чем мы играем, отобрали наши «цацки» и выменяли на мешок муки. А время было трудное.
Но однажды мы со Светой поплатились за свой эстетизм. За одной барышней из нашего двора Верой Можиной ухаживал очень красивый молодой человек. Он приезжал к ней обычно на велосипеде, на котором мы потом катались. Когда он ехал к нам спиной, мы со Светкой ему вослед посылали воздушные поцелуи и сдували их с ладошки, восхищаясь его красотой. Кто-то во дворе это заметил, доложил, конечно, Вере, и она при всем честном народе, а обычно по вечерам многие выходили во двор подышать свежим воздухом, благо он у нас был цветущий и красивый, отчитала нас резко и грубо, что это неприлично так маленьким девочкам поступать. Так мы поплатились за любовь к прекрасному, что однако совершенно не убило в нас тяги ко всему красивому, и украшения я любила и люблю до сих пор.
Незабываемыми остались посещения дней рождения. У Альпировичей был единственный сын Марк, в котором родители души не чаяли. Родители, оба были маленькие, круглые, какие-то уютные, очень добрые и гостеприимные. «Чтоб не измучилось дитя от скуки», они приглашали нас с соседского двора поиграть с ним. Смешно вспомнить, как мы играли в войну, а тогда уже было много разговоров о ней, и еврейский мальчик изображал у нас фашиста, а мы брали его в плен. Делалось это совершенно без задней мысли, это была игра и только. Только теперь я понимаю курьёзность этой игры. А ведь роль он выбирал сам. На день рождения Марка накрывался такой стол, «что ни в сказке сказать, ни пером описать». Даже попробовать всё было невозможно. Пили крюшон из роскошной крюшонницы с позолотой, наливали большой специальной разливательной ложкой из серебра. Вскоре Марк тяжело заболел корью, возможно, что он заразился от нас. Мальчик он был полный, рыхлый и болел, бедняга, так тяжело, что доктора опасались за его жизнь. Все любили эту семью за доброту и отзывчивость, и болезнь мальчика никого не оставила равнодушным. Буквально все при встрече задавали вопрос: «Ну, как там у Альпировичей?» Но, наконец, слава Богу, кризис миновал, и Марк поправился. Они уехали в Израиль, где Марк стал военнослужащим. Сейчас уже и он не очень молод.
Гостеприимным и радушным был дом Фазлихатов. Отец принимал больных в своей глазной клинике (он лечил травами), а дома хозяйничала его жена, простая русская женщина. У них было две дочери Гольсема и Ракия. Обе учились в нашей школе. У них был ещё брат, но умер в младенчестве, с чем родители никак не могли смириться. В доме его комнату сохраняли, как музей. Всё, как при его жизни: мебель, шторы, покрывало, игрушки. Мать всегда плакала, когда заходили в эту комнату, но разрешала нам заходить в неё, взглянуть. Они жили по мусульманскому обычаю, хотя мать не закрывала лица. Мы бывали у них в дни праздников и в дни рождения. Пироги пекли из курятины.
Обычаи китайцев. Большим нашим развлечением было наблюдать за жизнью нашего привратника-китайца. Рано утром он обходил все квартиры, разжигал у всех печи автономного отопления. На кухне стояла большая чугунная печь, на которой было написано «Arkola».
Он запирал на ночь ворота, следил за порядком, а его жена целыми днями мастерила тряпичные туфли, а затем роскошно вышивала их гладью.
Сторожка, которую они занимали, была крохотная, и большую её часть занимал кан - лежанка с подогревом. Мадама брала картон и наклеивала на него несколько слоев тряпок, затем просушивала их и прошивала дратвой, предварительно скроив подошвы. Сверху пришивался атласный или сафьяновый вышитый верх. Настоящее произведение искусства. Каждая китаянка обладала этим искусством-умением. Вся их жизнь проходила во дворе к нашему удовольствию. Особенно мы любили смотреть, как они готовили еду. Настоящее зрелище-шоу. Ну, а уже о качестве и вкусности китайской кухни можно писать трактаты. Обычно к вечеру на небольшую уличную печурку, которая топилась специальными угольными брикетами, в виде большой шайбы с дырками, ставилась сковорода - ташо в виде большой чаши-полусферы. Когда накал достигал своего апогея - в ташо наливалось растительное масло, и в разогретый жир бросались мясо, овощи и специи. Всё это быстро-быстро размешивалось, поливалось соевым соусом и мгновенно снималось с огня. Раскладывался отваренный на пару рис по пиалам и палочками подхватывали еду из ташо.
А как они делали лапшу! Настоящий цирковой номер. Голый по пояс китаец мнёт, бьёт, катает, раскатывает, наверное, смазывает и продолжает катать, тянуть, бить по потной спине и вновь раскатывать, тянуть, пока в один прекрасный момент тесто не принимало форму длинного полотенца. Затем «раз» и сильным ударом о стол эта длинная полоса распадается на тончайшую, великолепную лапшу. Эту лапшу можно было съесть с горячим бульоном на любой улице и в любое время суток в специальных будочках. Назывались они «удон».
Китайцы потешались, когда видели, как мы делаем пельмени, раскатываем сочень всей скалкой. Они же берут в левую руку сочень и, быстро вращая его правой рукой, уголком скалки раскатывают только края, затем большим и указательным пальцами ловко сжимают пару раз сочень с фаршем, и пельмень готов!
Семья привратника была доброй, щедрой. Наблюдая за нашим великим интересом к их кулинарным способностям, они всегда предлагали разделить с ними трапезу. Но мы отказывались, наше домашнее воспитание запрещало нам клянчить что-либо у кого-либо. Это было «неприлично». Нами руководило любопытство, а не голод. Мы дружно отказывались, что не мешало нам на следующий же день-вечер снова занимать свой пост у очага и с огромным удовольствием наблюдать снова и снова за этим захватывающим зрелищем-действом.
О китайской кухне я пишу с радостью, и эта тема не надоедает никогда. Опишу вкратце наши детские китайские лакомства. Во-первых, тахула - обычно разносчик таскал целый день связанный сноп соломы на треноге. В этот сноп и воткнута тахула -палочки с нанизанной на ней бояркой, в надрез которой вставлялась долька мандарина. Боярка в Китае такая крупная, как наше небольшое яблочко и очень вкусная, мясистая. Всё это облито сахарной глазурью и выглядит аппетитно и очень вкусно. Ещё совсем малышами мы бегали в соседние лавочки, где за гроши покупали конфеты «пупсик». Сделаны они были из арахиса и имели вид пупса. Вкусом напоминали «раковые шейки». А ещё мы обожали липучки. Небольшие палочки с целой серией пустот, сверху были обвалены кунжутным семенем. Когда их ешь, то во рту вкус нуги с кунжутом.
А как здорово китаец торговал сахарными зверюшками! Настоящий стеклодув, он выдувал из карамельной массы различные фигурки и насаживал их на палочку. Фигурки зверей, птиц и деток получались, как настоящее произведение искусства, даже жаль было их сосать.
А всевозможные изделия из теста, жаренного во фритюре. В школе мы постоянно чем-нибудь увлекались. То вдруг нападали на свежие финики, то на фруктовый плов, сделанный из пшена или риса с финиками. Каждую порцию продавец заворачивал в кукурузные листья. Как-то наша школа переехала на другую улицу, и мы тут же обнаружили в соседской лавчонке пампушки с красными сладкими бобами. Их стали раскупать в большую перемену. Китаец живо смекнул, что это ходкий товар, и стал изготовлять их так много, чтобы полностью удовлетворить наш спрос.
С малых лет и до сей поры по своей натуре я - лакомка, сластёна. Просто так пить чай не люблю, обязательно должно быть услаждение в виде печенья, торта, пирожного, зефира, халвы, конфет и т.д. и т.п. Сама я очень недурно стряпаю торты и всякую всячину для ублажения плоти, правда, сейчас приходится воздерживаться.
Но пишу я об этом, чтобы описать наши кондитерские в г. Мукдене. Их было много, но особенно славились две: Фатеева и Гольденберга. Какие они творили чудеса! Вернее, их кондитеры. У Фатеева был Ящук - просто кудесник. Таких пирожных я больше не ела нигде и никогда. Там ничего не уворовывалось, хозяин следил строго, клали какао-масло, очень дорогое, промачивали ромом или коньяком. Какие ещё секреты существовали, а они, конечно, существовали, но их пирожные, а особенно «Поцелуй негра», шоколадом облитый шар, и «Париж», сделанный из тёртых орехов, тоже в шоколаде, не могут сравниться ни с каким другим произведением кондитерского искусства. Была я туристом за границей и в Москве, и в Петербурге, не знаю, как сейчас, но неплохие, в общем, изделия и в подмётки не годились «Парижу» или «Поцелую». Пирожные стоили дорого, поэтому нам редко удавалось ими полакомиться.
Когда я стала работать, то мама мне с каждой получки давала немного денег на сласти. В то время я очень полюбила «заливные орехи». Половинка грецкого ореха с половинкой сладкой начинки. Все это облито прозрачной карамельной массой. Начинки в виде густой массы были восхитительны. Я так примелькалась в кондитерской ежемесячным посещением, что продавец, встретив маму, когда я уже уехала в СССР, обязательно об этом напоминал и предлагал купить эти орехи: «Ведь Ваша дочь их так любила». Мы, русские, в городе друг друга все знали, т.к. нас было мало, и посещали мы обычно одни и те же места.
Но пора остановиться с разговорами о еде. Вернусь к нашему привратнику Та-дину. У него умерла жена, как-то внезапно и он вскоре женился вновь, жену выбрал молодую, был явно счастлив, расцвел, помолодел. Но счастье длилось недолго. Не прожив и года, Та-дин умер от дизентерии. Все его жалели. Хотя на их свадьбе мы были тут как тут, но запомнили её плохо. Вот похороны помнятся отлично. Над дверью вешалось зеркальце, чтобы дракон, увидев себя, устрашился своего вида и убрался прочь, не нанося вреда. Из лёгких жердочек и цветной бумаги приобретались фигуры домашних животных в натуральную величину. Целыми днями играла своеобразная музыка, а длилось это долго, по нескольку дней, в особенности надрывалась дудка. Всех животных сжигали в жертвенном костре и ещё долго после у обочины дороги тлели остатки сожжённых муляжей. По-видимому, когда-то в жертву приносили настоящих животных, но время их прошло и перешли на имитацию. Гроб был деревянный, весь исписанный иероглифами и картинами страшного суда (если мне не изменяет память). Вся семья одевалась в траурные одежды белого цвета. На похороны приглашались платные плакальщики, которые очень правдоподобно, профессионально и рьяно изображали скорбь с причитаниями. Под музыку гроб выносили, проносили по улицам и устанавливали на китайском кладбище, не предавая земле. Нищие раскрывали незабитый гроб, стаскивали с покойника одежду, а бродячие собаки довершали дело. Часто от заразного умершего бродяги разносили болезнь. А вот детей, особенно девочек, конечно, не всех, сразу после родов заворачивали в тряпку и бросали прямо на помойку. Одна мать, мы были очевидцами, ещё подходила, слушала писк и возмущалась: «Хамэй-сыла», т.е. «всё ещё не умерла».
Когда в Китай вошли японцы, то прекратили это безобразие, требовали закапывать гробы и привлекали к ответственности за выброшенного ребенка.
В те годы еще существовал такой обычай - делать девочкам «маленькие ножки»-ступни. Правда или нет, существовала легенда, что у любимой жены императора были маленькие ступни, и когда её не стало, в память о ней вошла эта безумная мода. Девочкам в раннем детстве туго бинтовали прижатые внутрь пальцы ног, в сплошной пучок. Это было болезненно и мучительно, но чего женщина не вытерпит ради «красоты»... Ступни получались в виде треугольника, и ходить фактически приходилось на пятках, поэтому старые китаянки ходили медленно, вперевалочку. Однажды произошёл уморительный случай. Двое русских девчат стали догонять друг друга. Играя и желая удержаться от стремительного бега, решили задержаться с ходу за китаянками с маленькими ножками. Надо ли удивляться, как они одна за другой, не удержав равновесия, падали на землю. Девчонки чуть не умерли от смеха. Ну, а китаянкам было не до веселья. Этот варварский обычай постепенно изжил себя, и лишь старушки щеголяли «изящными ножками».
В Китае были рикши-бегуны и пролётки с лошадью. Наши юноши, чтобы отвязаться от назойливых рикш, придумали шутку. Просили рикшу отвезти седока на 28 улицу. Такой улицы в городе не было. Рикша чесал затылок, спрашивал у других рикш, где такая улица. А пока они раздумывали, ребята с хохотом разбегались.
Школа. В этой квартире мы с братом переболели корью. Лежали в комнате с занавешенными окнами. Лечил нас чудо-врач Ткаченко. Врач с большой буквы, от Бога. Он был один на всю русскую колонию и лечил всех. Прекрасный диагност, он приходил на помощь к больному в любое время суток. Где бы он ни находился, в гостях, в ресторане или ещё где, всё немедленно бросал и мчался к заболевшему. Его любила вся диаспора.
Когда он внезапно скончался от сердечного приступа, людскому горю не было границ. Весь город шёл за его гробом. Вечная ему память!
Когда подошло время идти в школу, меня отдали в шесть лет в немецкую рядом с домом. Первый день в школе врезался в память накрепко. Представьте себе, в чужом доме, среди чужих незнакомых детей, не зная ни одного слова по-немецки, как я должна была себя чувствовать? Отец наш знал немецкий в совершенстве. Но никогда, ни разу в жизни не разговаривал с нами на нём, не знаю почему, может быть, чтобы не обидеть маму, которая языком не владела.
Школа представляла собой одноэтажное удлинённое здание во дворе немецкого клуба, окружённое парком, обсаженным белой акацией. Как мы всегда радовались, ожидая прихода весны! Ярко святящее солнце, журчание ручейков и, конечно, наступало долгожданное цветение белой акации. Уже издалека ощущался дивный аромат белых гроздьев. Чтобы продлить как можно дольше это благоухание, я сорвала несколько белых  чашечек и втолкала их во флакон с рижским одеколоном.
Карандаши. С раннего детства я была серьезной и ответственной. Слова учительницы были для меня законом. Однажды, придя домой со школы, я тут же выпалила: «Мама, учительница сказала, чтобы завтра принесли цветные карандаши, и у нас будет урок рисования. Заточи, пожалуйста, мои карандаши.»
«Заточу, заточу,» - ответила мама, а сама продолжала шить платье очередной заказчицы. В нашей семье просто был культ книги, все были страстными читателями. Бывало, мы с братом – погодкой Виталием начинали канючить: «Мама, кушать.» «Сейчас, сейчас,» - отвечала мама, а сама никак не могла оторваться от увлекательной книги, хотела узнать чем закончится интрига.  Через небольшой промежуток времени мы вновь затягивали свою песню: «Мама, кушать.» «Сейчас, сейчас,» - отвечала мама с трудом отрываясь от понравившейся книги.
Попросив заточить карандаши, я не увидела немедленной реакции, а мысль об этом меня съедала, ведь так велела учительница. Через некоторое время я вновь напомнила о них. «Заточу, конечно, что ты так волнуешься,» - сказала мама, продолжая заниматься своим делом. С работы пришёл папа, мама его покормила и стала мыть посуду.
Карандаши не давали мне покоя. Конечно, я успела рассказать о них отцу, тем самым напоминая маме о заточке. И, о ужас! Родители собрались куда-то уходить. Уже со слезами на глазах, я вновь затянула: «Заточи.» «Ну, что ты так беспокоишься, я же сказала тебе, что заточу,» - уже рассердилась мама. И они ушли, а я осталась со своей горькой думой, а вдруг мама забудет, что же я скажу учительнице? Взяла лист бумаги и вывела: «Заточи.» Кое-как мне удалось уснуть, благо в детстве сон приходит мгновенно, лишь голова коснётся подушки.
Когда утром проснулась, то рядом с постелью на стуле лежали цветные карандаши остриями нацеленные на меня.
Поблагодарив маму, счастливая и радостная я помчалась в школу.
Надо сказать, что в 1945 г. в больших городах Китая открылись генеральные консульства и торговые представительства (торгпредства) СССР. Большим успехом пользовались советские капроновые чулки, духи, часы и рижские одеколоны. Кстати, духи «Красная Москва» в красной коробочке с красной же кисточкой наверху были моими любимыми. Я и сейчас их люблю, но их, увы, не стало. А те, что появляются - уже не то. Были ещё примечательные духи «Кремль». Флакон в виде Спасской башни, и очень хорошие рижские одеколоны. Вот в один такой флакон я и затолкала нежные чашечки. Когда я открыла через какое-то время пробку, то распространился такой аромат... Пахло не одеколоном, а ни с чем не сравнимым фимиамом белой акации.
Но возвращаюсь к разговору о школе. Здание школы делилось на две половины. В одной занимались дети младшего возраста, в другой - старшего.
Немецкая колония была немногочисленной, и детей было мало. Директором был Клюге. Он занимался больше со старшими детьми, а его жена пестовала малышей. Она - маленькая, женственная, обаятельная шатенка. Он среднего роста, крепкого телосложения блондин в очках. У них было двое детей совсем маленьких, т.к. оба они были очень молоды.
О ней остались теплые воспоминания, как никак я провела в этой школе 4 года. К счастью, я быстро освоилась, через пару месяцев уже разговаривала на равных свободно по-немецки и вскоре стала лучшей ученицей класса. Когда на следующий год в школу пришел мой брат-погодок, я у него была за переводчика, чем он стал уже злоупотреблять. Он долго привыкал, очень был застенчив и всегда просил меня, чтобы я за него попросила выйти из класса в туалет. Обычно он дёргал меня за платье во время урока и канючил: «Лёля, попроси, мне надо выйти».
Долго я исполняла роль толмача, но, наконец, когда он уже научился разговаривать по-немецки, мне это надоело, и однажды на его очередную просьбу ответила: «Попроси сам». Он замолк, весь покраснел, и вдруг через класс пошёл ручеёк прямо под стол учительницы. Она ахнула «Майн Готт!» и закрыла лицо ладонями.
Ещё у нас был забавный случай. В классе была одна ученица Мария-Луиза Зонтаг, тихое, скромное создание. Мать их оставила, и она жила с отцом. Однажды зимой она робко вошла в класс и уселась за парту в пальто. «Мария-Луиза», - сказала учительница, - пойди и сними пальто, нельзя в классе так сидеть». Никакого эффекта. Девчушка, не говоря ни слова, продолжала сидеть. Наконец, она подчинилась после строгих слов учительницы: «Мария-Луиза, я кому говорю», - вышла из класса, и ее долго не было. Вдруг входит Мария-Луиза в класс в свитере и трусиках. Она забыла надеть брюки. Весь класс, конечно, грохнул, учительница её пожалела, разрешила пальто. И то интересно, что, конечно, все засмеялись, уже очень была комична фигурка, но никто и никогда в классе не дразнил, не напоминал ей об этом. Дети были из хороших семей, воспитаны, им и в голову не приходило кого-то мучить. А через год бедняжку искусала бродячая бешеная собака, и она умерла в страшных мучениях.
В отличие от жены, сам Клюге был настоящий садист. По-видимому, он учился в школе с палочной системой и муштрой и привнёс эти «перлы» в свою педагогическую деятельность. В классе не было хулиганов. На уроках всегда царила тишина, но он всё равно находил причину и жертву за что карать. За неправильный ответ по уроку он бил линейкой по руке. Долбил карандашом по темени, как будто пытаясь вдолбить знания таким путём, бил по лицу через промокашку. И нельзя было даже вида подать, что всё это доставляет боль, иначе эксперимент повторялся уже за слёзы. А уж если кто-то серьёзно провинится, гер Клюге приходил в хорошее настроение, просто наслаждался предстоящей экзекуцией. Ходил по классу с победоносным видом, наслаждался нашим страхом, призывал учеников из старшего класса, посылал их в парк с приказанием нарезать прутьев для розги. Эти прутья он нарочно медленно складывал, продлевая ребячью пытку. Затем вызывал провинившегося, приказывал наклониться, и начиналась порка. Правда, девочек он не бил, но атмосфера страха, царившая в классе, надо думать, не прибавляли никому жизнерадостности.
Однажды он наказал Мари Лейтлову из нашего класса, запер её в кладовку и совершенно о ней забыл. Прошел весь учебный день, пора было идти домой, и кто-то напомнил ему, что Мария всё ещё в заточении. Надо было видеть, в каком ужасном виде она предстала перед классом. Блондинка от природы, она была красной, как свекла, глаз не было видно, опухли, и слёзы всё ещё текли по её щекам. Класс был потрясён, острое чувство жалости буквально у всех было написано на лицах. А наш «милый» учитель гомерически хохотал, так ему всё это показалось забавным.
Метод обучения у него тоже был своеобразный. Он не терпел никакого промедления при ответах на вопрос. Помню, как мы изучали таблицу умножения. Он требовал изучить её за один день всю. Выстроив класс по росту, он стал задавать вопросы на манер пистолетного выстрела. «Дважды два», - и тыкал пальцем в того, кто должен был отвечать, и надо было таким же манером - выстрелом, не раздумывая ни секунды, отвечать: «Четыре». Промедление или неверный ответ немедленно карался оплеухой. Тогда и мне в первый и единственный раз досталось за неверный ответ – получила оплеуху до звона в ушах. Пришла домой вся в слезах, и отец весь выходной учил со мной эту таблицу, пока она не стала отскакивать от зубов. После этого я смело могла вступать в очередную перестрелку.
Когда у гер Клюге было хорошее настроение, что, к сожалению, случалось редко, он с нами шутил, играл, навещал больных, катался с нами на коньках. Но всё это не сглаживало его диктаторских замашек. И хотя дети не помнят зло долго, я вспоминаю его с большой неприязнью.
Была еще одна учительница фрау Кюнцель, премилая, славная женщина. И муж у неё был под стать, хотя и хромал. До сих пор я храню её подарки ко дню рождения, серебряную вазочку и брошь в виде китайского иероглифа «фу» - счастье.
Когда в 1945 г. всех немцев арестовали, наша хозяйка приютила её в нашей квартире, и через много лет, когда её муж вернулся домой, они в благодарность выхлопотали пенсию, приготовили квартиру для мужа нашей хозяйки, он был австриец, но она не захотела ехать в чужую страну.
Вокруг школы и клуба, как я уже писала, был разбит парк с теннисным кортом, который зимой превращался в каток. Немецкая диаспора очень увлекалась теннисом. Всегда одетые в спец костюмы, обязательно белого цвета вплоть до обуви и кепи, они многие часы досуга проводили на корте.
Летом мы играли в парке, катались на аттракционах, наблюдали за игрой теннисистов, подавали им мячи.
А зимой на уроках физкультуры и просто в свободное время катались на коньках. Моё первое появление на катке до сих пор не могу вспоминать без смеха. Это было то ещё зрелище. Всякая попытка встать на коньки заканчивалась падением. Все 45 минут урока я только и делала, что вытирала снег своими боками. В конце урока надо было всему классу встать в строй. Ребята построились и со смехом наблюдали, как я ползу к ним и еле-еле встала, держась за последнего. Но очень скоро, сперва со стулом, а потом уже и свободно научилась кататься, но первый опыт запечатлелся ярко, незабываемо.
На Рождество нас наряжали ангелочками. Белое длинное платье с крыльями на спине, волосы распущены, на голове венок, а в руках зажжённая свеча, и мы пели «Хай лиге нахт» - святая ночь. Учительница аккомпанировала нам на пианино, приглашались родители полюбоваться этим райским зрелищем. Было так торжественно, маленькое сердечко испытывало подъём, восторг.
На Пасху мы превращались в гномов и по всему парку искали запрятанные крашенные яйца, которые старшие дети заранее прятали их в немыслимых местах. Соревновались, кто соберёт больше. Победитель награждался шоколадным зайцем.
Класс у нас был небольшой, мы были все очень дружны друг с другом, кроме одного шалуна-мальчишки, имени которого уже не помню. Мы ходили друг к другу в гости. Особенно дружна я была с дочерью консула Эльзой Рамм. Мать у нее была из дворянской семьи, баронесса фон Дефицон. Очень красивая женщина, интеллигентная, простая в обращении. Моя мама шила ей наряды, она частенько приезжала на примерки в наш подвал. Их семья очень доброжелательно относилась ко мне и часто приглашала на воскресный обед, где за столом обслуживал лакей. Но вот ужас! Я ничего не могла есть, кроме сладостей. Мадам жаловалась маме, что я ничего не ела. Но таков был у меня аппетит, а вернее - полное его отсутствие. Мясо - фи! Лук - ни Боже мой, только конфеты, торты - это, да, с удовольствием. Поэтому и была худа, как спичка, вечно зелёная, малокровная.
Раммы жили в 2-х этажном особняке, в доме было полно китайской прислуги, но тогда для меня совершенно не играл роли их статус. Я просто об этом никогда не задумывалась. Эльза была чудесной подругой. А остальное нас не интересовало.
Я бывала у них часто по приглашению, и мы играли во всевозможные игры, лазили на заборы, деревья, в общем, веселились вовсю. Каждый день моего рождения они обязательно отмечали подарком. Уже рано утром приходил от них «бой» (слуга) с очередным отрезом на платье.
В 1945 г. отца Эльзы арестовали, как и всех мужчин-немцев, и увезли в плен. Школу, естественно, закрыли, и мы с ней только один раз случайно встретились на улице, причём я забылась и заговорила с ней по-русски. Она непонимающе на меня посмотрела, а я смутилась, растерялась. Мы поговорили немного, время было бурное. Они собирались уезжать в Германию. Прощальная наша встреча вышла какой-то холодной, мы быстро распрощались, и больше я её никогда не видела. Они вскоре уехали. А я всю жизнь сгораю от стыда, что так бестолково с ней обошлась. Проклятая политика вторглась в нашу детскую жизнь, дружбу и развела по разные стороны. Даже детям отравляли жизни.
Наша хозяйка. У моего отца был хороший знакомый австриец Рудольф Иосифович Лихтблау - первоклассный портной. Он обшивал посольских, шил даже последнему императору Пу-и. Его изделия были идеальной красоты. Словом, мастер своего дела. Его жена попала в поездную катастрофу, долго была прикована к постели. А затем он овдовел. Два его старших сына были уже женаты, и он жил с младшим, Аликом, мальчиком лет 9. Мой отец познакомил его с нашей хозяйкой, и они поженились, даже венчались. Алик поселился в нашей квартире. С больной неговорящей матерью он рос беспризорником. Много нахватался на улице, и нашей хозяйке пришлось много сил приложить, чтобы как-то его цивилизовать. Только и слышалось: «Алик, ты вымыл руки? Ты сменил носки? Вымой ноги, сиди смирно, не горбись» и т.д. Однажды она послала его за тестом. Схватив деньги и бидон, Алик побежал в лавку, купил тесто. Но на обратном пути увидел ребят, играющих в футбол. Искушение было велико. Тесто было моментально забыто, и Алик с энтузиазмом включился в игру. Тесто стало вылезать из бидона и расползаться по земле. Не долго думая, Алик подбегал, утаптывал тесто обратно в бидон вместе с землей и камушками, щепками. Процедура повторялась несколько раз, пока, наконец, не был забит последний гол. Пирожков в тот день не было, а Алик стоял в углу и думал «тяжкую думу».
У нашей хозяйки был очень тяжёлый характер, который нас, в конце концов, вынудил уехать с квартиры. Мы прожили у неё лет 5-6. Но у неё были просветления, когда она сама осуждала свой нрав. Мне, например, она каждый год ко дню рождения шила сама из нежного батиста подарок - комбинашку и трусики, всё отделанное кружевом. Ко мне она вообще относилась лучше, чем к другим, и часто звала в комнату, чтобы прочитала ей вслух. Я научилась бегло читать в 5 лет. В городе была хорошая библиотека, куда мама меня отвела в 8 лет, и с тех пор я все годы посещала её. Чтение - мое главное хобби. К 16 годам я уже «проглотила» всю основную классику. Теперь у меня своя неплохая библиотека, время от времени перечитываю старое.
Так вот, я с удовольствием выполняла просьбу хозяйки. Обычно она просила, чтобы я читала ей про «принцессу Марысю» или про Хобиасов, выдуманных персонажей в виде пузатых огурчиков, страшных обжор, или про Стёпу, который ковырял постоянно в носу, вследствие чего нос его увеличился так, что он возил его на тачке. Мои внуки хохотали до слёз, когда я потом рассказывала им эти сказки. Хозяйка часто говорила мне: «А помнишь, как ты читала про принцессу Марысю?»
Через 6 лет после смерти папы мама вышла замуж за реабилитированного сына хозяйки в 1956 г. Чего ей, бедной, стоило это родство! Но видно, такова судьба её!
Да, характер наша хозяйка имела тяжелый. Досаждала она всем ужасно своими придирками по поводу и без, заводила свары. Жильцы от неё терпели порядочно.
У неё была собака пекинской породы по имени Хомка, которую мы обожали, и которая отвечала нам полной взаимностью. Через много лет, уже совсем старый Хомка всегда узнавал нас, когда мы посещали свой бывший дом, хотя уже совсем ослеп, безумно радовался встрече, прыгал, визжал, пытался лизнуть в нос.
Этот Хомка однажды спас квартиру от воров. Всем было известно, что в этой квартире живут портные, и у них много отрезов, меха, и вот кто-то решил этим поживиться. Накануне ограбления вдруг в один день погибли все собаки нашего двора. Все решили, что они чем-то заболели. Ребятишки оплакали своих четвероногих друзей, а ночью воры проникли через окно на кухню и сразу же подошли к двери мастерской. Дверь оказалась на маленьком крючке, и громко залаял Хомка. Оказывается, воры разбросали отравленное мясо по двору. А Хомка не ел сырого мяса, и все собаки сдохли, а он уцелел. Услышав его лай, воришки тут же сбежали. Все повскакивали с постели, всех бил озноб от неприятного происшествия. А Хомка был героем. Совсем состарившись, Хомка ушёл из дома, чтобы умереть. Славная была собачка, лохматая маленькая с чёлкой, похожая на болонку.
Когда мы въезжали в эту квартиру, то третью комнату в ней занимала семья Владзинских, похоже, польских евреев. И муж, и жена были маленького роста. Он, Игорь Львович, носил бородку, где-то служил, а жена его сидела дома, вела хозяйство, почти не показывалась из комнаты. Их единственная дочь Валерия была очень хороша - высокая, стройная, с большими глазами, с косами ниже пояса и вдобавок ко всему обладала прекрасным голосом и занималась вокалом. Владзинские уехали в г. Шанхай, там их доченька вышла замуж и после свадьбы они вместе с маменькой и папенькой уехали в Америку. Комната их освободилась, и наша хозяйка заняла её. У неё теперь была семья, и она заняла две комнаты. Третью, среднюю, занимали мы.
Японцы. Приход советской армии. Японцы во время войны делали запасы всевозможных продуктов и вещей, забивали склады до отказа и собирались воевать 90 лет.
На продукты ввели карточки «Хай-кью». Всю русскую молодежь в приказном порядке посылали на военную подготовку в «Асано». За отказ ехать отбирались продуктовые карточки. За это «Асано» вся наша молодежь расплатилась 11 годами лагерей с 1945 по 1956 гг. Они были пленниками Гулага, после чего были отпущены и реабилитированы. Многие семьи нашли друг друга и воссоединились, а многие - нет. Кто-то умер, кто-то вышел замуж. Ведь люди просто исчезли, и никто ничего о них не знал.
Накануне входа советских войск японцы начали арестовывать русских мужчин, но плен длился недолго. Не успели японцы и глазом моргнуть, как Красная армия вошла в город. Чтобы останавливать танки, японцы вырыли поперёк шоссе узенькие рвы. Ну, и смеялись же все, когда русские танки не только не обратили внимания на эти рвы, а способны были перемахнуть дом.
Японцев сразу всех арестовали. По городу мчались «виллисы» с русскими и американскими солдатами. Янки швыряли в толпу шоколадки, пачки сигарет, жвачку, печенье, пачки с орехами и нугой. Все жители города выбегали на улицу и рукоплесканиями встречали каждую машину. Американцы почти сразу же ушли, а наша армия пробыла в городе где-то около года.
Армия распахнула двери складов для, угнетённых китайцев, бери что хочешь! Широка русская душа! Боже, что тут началось! Страшно вспомнить. Целый месяц по улицам города шла демонстрация - толпа, нагруженная товарами из складов. Чего только ни несли! Консервы, ткани целыми рулонами, посуду, мебель, утварь, одеяла, пледы, часы, ковры, обмундирование, обувь и много-много разных товаров. У складов началась давка, драки. Солдаты решили запретить это разграбление, но уже невозможно было остановить эту вакханалию. Тогда солдаты стали стрелять, чтобы отпугнуть озверевшую толпу, были раненые. Но все было бесполезно. Джинн выскочил из бутылки! Задние со страшной силой напирали на передних и буквально по головам лезли за вожделенной добычей. Часто мы видели, как по улице шли раненые, все в крови, но заветный тюк лежал на плечах, и никто ничего не потерял и не бросил. Еще через много лет можно было встретить на толкучке эти товары со следами крови.
В наш город Мукден, да и в другие города Китая, пришла армия после страшной продолжительной войны с фашистской Германией. Были среди солдат и те, кого выпустили из тюрьмы, чтобы они кровью смыли свою вину. Бывшие уголовники почувствовали свободу и всеобщее радушие. Решили расслабиться на полную катушку в стране, которую освободили от японского ига, где их встретили радостно и с распростёртыми объятиями. Начались попойки, пили до того, что был случай, когда не в меру жаждущий пил прямо из бочки, да так в ней и утонул. Затем на почве опьянения начинались споры, ссоры, драки, перестрелки. В каждом городе остались целые кладбища погибших не на поле брани, а в пьяных разборках.
Население стало бояться. При виде солдатской формы немедленно запирались на все замки, т.к. начались еще и грабежи, снимали часы с прохожих и носили их по 5-6 штук на запястье. Начались изнасилования, весь букет военного времени. В нашем дворе погиб наш земляк Гладченко, заступившийся за честь дочери.
Конечно, комендатура боролась с такими явлениями, отлавливала ухарей, арестовывала, карала.
Как-то к хозяйке на улице пристал один солдат: «Мамаша, можно к тебе в гости зайду?» «Заходи», - пригласила хозяйка. Он пришёл и поселился прочно. Целыми днями он спал на диване, не раздеваясь, в большой комнате. Никто его не тревожил, а вечером, проснувшись, он гнал хозяина под страхом пистолета в магазин за водкой. Мало того, что он не давал денег, но ему еще нужна была компания - собутыльник. Хозяин целыми днями и ночами вместе с моей мамой обшивали армию, шили гимнастерки и галифе, иногда по трое суток не спали, пили чёрный кофе и строчили, строчили... Естественно, хозяину было не до выпивки, соснуть бы часок, но не тут-то было. Гостю нужен собеседник. Так продолжалось две или даже три недели. Измученный хозяин не выдержал и пожаловался своему заказчику-майору на надоедливого гостя - любителя выпить, который мешает работе. Майор вошёл в комнату, где «блаженствовал» после возлияний «гость», взглянул на спящего и, по-видимому, узнал в нём скрывающегося штрафника, который, кстати сказать, накануне выкинул номер, переполнивший чашу терпения. В пьяном виде он влез к соседке через окно в ванную комнату, где она, старая дева, как раз принимала ванну. «Ах, вот ты где! Встать! Сдать оружие!» - скомандовал майор и повёл раба Божиего на расправу, и все вздохнули с облегчением.
После того, как армия расположилась в городе, все стали шить себе новую одежду, чтобы сбросить с себя ту, что напоминала о грозной войне и очень потрепалась. Наш хозяин и моя мама дни и ночи строчили на машинке.
Одна ППЖ (походно-полевая жена) оказалась очень большой модницей. Друг у неё был в большом чине, она шила себе наряды один за другим. Когда было сшито 12-е платье, «мадам» скрылась, не заплатив ни гроша, и это в то время, когда она могла бесплатно натащить нам хотя бы продуктов с открытых баз. Хотя мы жили в нужде, но не смели взять ничего, что не принадлежало нам. Дама стала шить у других мастериц, но они ей не угодили, и она буквально со слезами раскаяния на глазах вернулась к маме, умоляя простить её. Мама, конечно, простила, заказчица заплатила за всю проделанную работу и впредь была аккуратной в платежах. Вдобавок привезла нам с братом ящик сгущенного голландского молока с коровкой на картинке, которое я обожаю до сих пор. Так что был у нас праздник.
А у хозяина произошел аналогичный случай, правда, с плохим концом. Он тоже обшивал одного офицера, нашил ему целый гардероб и за всё тот расплатился с ним... свиной головой. Глядя на вооруженного заказчика, хозяин не посмел потребовать платы. Зато хозяйка его потом чуть не съела. Как она его только ни ругала - и «тряпкой», и «дураком» и т.д. Хозяин пошёл в магазин купил водки и хотя обычно никогда не пил, сел за стол и стал пить. На столе горела свеча, света не было, а он сидел, пил и плакал. Слёзы лились беспрерывно, горькие, обидные. Как же мы, дети, его жалели. Даже хозяйка притихла и перешла на брань в адрес заказчика.
Приблизительно в то же время хозяин сшил замечательное пальто соседу со второго этажа из ратина, подбитое енотом и с воротником из щипаной выдры. Это пальто заприметил один из военных заказчиков. Оно ему пришлось весьма по вкусу. И вот однажды, когда все взрослые ушли из дома, а мы, ребятишки, играли в комнате, зашли двое военных. Один из них встал в дверях комнаты и стал заговаривать нам зубы, о чём мы, конечно, и не догадывались, а второй схватил понравившееся пальто, накинул его на плечи и что есть духу помчался вдоль по улице с развевающимися полами. Его видели наши знакомые. Когда взрослые вернулись домой, мы по-прежнему играли, ни о чём не подозревая, а хозяин сразу хватился шубы, спросил, кто приходил, и мы рассказали всё, как было. И хотя было заявлено о пропаже в соответствующие органы, пальто так и не нашли, да и кто стал бы искать? Сосед знал обстановку и не винил портного, но всё равно это была большая неприятность, попало даже нам за не бдительность, так увлеклись игрой, что ничего не поняли и не заметили.
Как-то ярким летним днём мы играли во дворе с удовольствием, отдаваясь самозабвенно своим затеям, как вдруг ворота распахнулись, и въехала одноконная карета, с которой спрыгнули двое военных. Быстро закрыли ворота на засов, спросили нас, кто дома и пошли по квартирам, где были одни женщины, чтобы поживиться добром. Каким-то образом наша хозяйка выбежала через калитку на улицу, увидела офицера и закричала на всю Ивановскую: «Господин майор! Господин, майор, помогите!» Офицер её выслушал, сразу же пришёл во двор, и двух «великих комбинаторов» и «Энди Таккера с Джеффом Патерсом» призвал к порядку, посадил на «маче» (кучер-китаец) и увёз, видимо, на разборку. К счастью, они не успели нанести вред никому, так что весь инцидент остался у всех как анекдот. Все смеялись до слёз, как хозяйка советского офицера по старой привычке звала «господин». Я думаю, что мы были приманкой для нечестных людей, т.к. полон дом был отрезов, мехов заказчиков, поэтому так «везло» на происшествия.
При описании двора моего детства вдруг пришла в голову такая мысль. Вот ведь мы играли вместе с китайскими ребятишками, и с немецкими, и с японскими, у которых нет буквы «л», и они звали меня «Рёря-сан», и с детьми других национальностей. И ведь ни у кого не возникало даже мысли, что что-то в нас есть разное, другое. Нет. Одно ребячье братство. Как печально, что люди не живут всю жизнь с таким прекрасным чувством, а разделяются, злобятся, ненавидят. Конечно, я не имею в виду инфантильность, а именно это восприятие людей других национальностей, как самих себя. Естественно, мечтать об этом утопия, а жаль!
Русская - советская школа. Таковы издержки войны, к сожалению! С приходом армии наша жизнь изменилась. Многих мужчин увезли, остались женщины с детьми. Мы стали советскими гражданами. В Мукдене открылось консульство СССР, советская школа и советский клуб. Немецкая школа, естественно, закрылась, и я стала приставать к маме ежедневно, чтобы она меня отвела в советскую школу. Наконец, мои мольбы достигли цели, и мама отвела нас с братом в школу. Разницы в знаниях с другими детьми мы не почувствовали, так как я уже с 5 лет бегло читала, а с 8 лет посещала библиотеку и буквально глотала книги. Это занятие-хобби у меня на всю жизнь, хотя болезнь глаз теперь не дает возможности полностью этим наслаждаться. Обладая хорошим фонематическим слухом, мы с братом и писали грамотно. Ну, а арифметика на всех языках арифметика. Так что нас определили, соответственно, меня - в 5-й класс, а брата - в 4-й. Наша первая учительница, по-моему, Анна Ильюшина, уже пожилая дама, была добрым, человеком, и мы сразу же полюбили её.
Наша школа размещалась в двухэтажных коттеджах. В одном из них наверху жил наш директор Василий Павлович Сретенский, бывший офицер, со своей женой Мурочкой,  как он её звал. Детей у них не было, и всё свободное время они отдавали нам. Василий Павлович был контужен, у него плохо гнулась нога, и пальцы на одной руке были слегка сведены. Это, однако, не мешало ему заниматься с нами танцами. Он даже создал мини-ансамбль, и мы разучивали под его руководством и танцевали различные хороводные танцы. Помню, что однажды я даже танцевала соло. Танец назывался «Матлот» (матросский). В конце его я делала кувырок, и мои длинные волосы рассыпались по плечам. Ставил он и пьесы по сказкам. Мы играли в младших классах. Помню, что играла «Весну» и «Маркизу». Занимался он и вокалом, с учительницей музыки готовил номера пения - соло и хором. Ко всем праздникам у нас всегда была подготовлена программа художественной самодеятельности. А преподавал он у нас физику и химию. Был на уроках невероятно строг, и мы боялись его, как огня. Как только он вскидывал брови поверх очков и оглядывал грозно класс, у нас душа уходила в пятки. Кого на сей раз вызовут к доске? И хотя я училась отлично, и он явно благоволил ко мне, всё равно трепетала вместе со всеми.
Его жена была моложе и большая мастерица по части искусственных цветов. Как-то к очередному танцу, который мы приготовили (а назывался он «цветы»), она смастерила всем нам различные костюмы из ткани и гофрированной бумаги. Это был блеск. Тут были и анютины глазки, и роза, и саранка, колокольчик и мак, лилия, василёк и другие известные цветы, сделанные с большим вкусом и мастерством. Одним словом, целая клумба очень искусно сделанных цветов-платьев и шапочек, в которых мы с удовольствием танцевали.
Были у нас и другие учителя. Наш классный руководитель Николай Николаевич Тверцын, человек замечательной души, добрый, отзывчивый, он относился к нам, как к своим детям, помогал нам во всём, чинил наши игрушки. Мы бежали к нему со всеми нашими детскими обидами и радостями. К сожалению, он был у нас недолго, уехал с женой в Австралию и по слухам покончил там счеты с жизнью. Причины я не знаю, но очень жаль его.
Был у нас литератор Георгий Николаевич Покровский, тоже бывший офицер. Мы дали ему кличку «ерга» по созвучию с именем. Жена его, была бывшая балерина. Были они бездетные. Литератор он был слабый, но запомнился своими методами нас удивлять. «Ну, ребятишки, прочитали «Евгения Онегина»? - спрашивал он, когда мы «проходили» Пушкина. «Да», - хором звучал ответ, хотя не думаю, что все так уж внимательно читали роман, что тут же он и обнаруживал. «А какого цвета был берет у Татьяны на балу?», «А как звали отца Татьяны и в каком он был чине?» или «А что загадал Болконский на балу?» («Война и мир» Л.Н. Толстого) и т.д. И хотя роман был прочитан, но, конечно, на детали внимания не обращали, и учитель часто ставил нас в тупик своими вопросами.
Покровского сменила литераторша Тамара Адольфовна Голикова-Реутт. Мужа её увезли в 1945 г., а единственный сын нашёл гранату, тогда много снарядов бесхозно валялось, дети подбирали, играли. И её мальчик подорвался насмерть. Она была настоящей волшебницей слова, её слушали, разинув рот. Все классные часы она посвящала чтению классиков. Мы с нетерпением ожидали эти часы, с удовольствием слушали её чтение, сопереживая героям «Педагогической поэмы» А. Макаренко, затаив дыхание, знакомились с Шекспиром.
А в юбилейные даты великих писателей в клубе устраивались литературные чтения. Хорошо помню день, посвященный роману М. Горького «Мать», и было мне всего 16, когда Тамара Адольфовна привлекла нас, трёх девочек, к выступлению по темам. В тот день я разделила и познала успех нашей учительницы, хотя тема была у меня скромной «Образы революционеров по роману «Мать», но успех у слушателей до сих пор вспоминать приятно.
Тамара Адольфовна вышла замуж за молодого вдовца Бронислава Реутта. Его жена умерла вместе с моим отцом в эпидемию энцефалита.
На выпускном вечере мы очень смеялись, вспоминая один чрезвычайно курьёзный случай, что произошёл в нашей школе. Когда я училась в 8 классе, нам нужен был преподаватель химии и физики. В городе такого не нашлось, директор обратился в гороно г. Харбина, но лето подходило к концу, а преподавателя всё не было, да и кто бы поехал с насиженных мест из русского Харбина в китайский Мукден. Тогда Василий Павлович (наш директор) сам поехал искать учителя. Где-то через неделю он вернулся чрезвычайно довольный и объявил нам, что нашёл педагога, который может всё преподавать. Даже нас, учеников, такая разносторонность удивила. Не понимаю, как Василия Павловича это не насторожило, видимо, время поджимало.
И вот является новый педагог Лазарь Моисеевич, неопрятный, маленького роста, круглый, как шар, совершенно лысый, с лёгким седым пушком на голове. Один вид его вызывал у ребят смех. Но мы были воспитаны, виду не показали. Лазарь Моисеевич пришёл на первый урок физики, велел раскрыть учебник и предложил одному из учеников читать учебник вслух. Ученица начала тараторить, а наш педагог... уснул. Так и пошло. Все уроки мы тараторили. Наконец, старшеклассница Геля Рюмкина пошла к директору и рассказала ему о несоответствии педагога. Вызвали инспектора Матросова из г. Харбина, они с директором пришли на урок. Лазарь Моисеевич сразу начал нас спрашивать, хотя даже вопросы задать не мог по причине полного незнания предмета. Однажды на вопрос: «Что такое трехпольная система?», он ответил - «Это, когда три поколения трудятся на одном поле...» Комментарии, как говорится, излишни. Мы, конечно, прочитав почти весь учебник, но, не вникая в его смысл и без объяснения учителя, ничего ответить не смогли, и наш «всезнайка» вылетел вон, после чего прогуливался по городу и просил подаяние у советских специалистов. Ему подавали хорошо, и он ещё умудрялся находить и, что ещё более . невероятно, менять жён.
Вспоминая этот случай, мы очень смеялись над Василием Павловичем, подшучивали над ним. Ведь теперь мы стали взрослыми и могли беседовать на равных.
Масштаб. С 5 класса у нас ежегодно в конце учебного года проводились экзамены по всем предметам.
Ребята из нашего класса, особенно мальчишки готовились своеобразно, прочитывали материал по билетам в начале, середине и в конце несколько вопросов. И им как-то везло взять билет, который они относительно знали.
Я же всегда готовилась к экзаменам тщательно, просиживая все 3 дня и часть ночи, штудируя все билеты. И вот однажды, готовясь к очередному экзамену, дошла до вопроса «масштаб» и решила его пропустит. Один вопрос из 34 билетов, думала я, возможно мне не попадется.
Настало утро, все пришли в школу с лёгкой дрожью в ногах, ведь такие мероприятия не могут проходить без волнения. Обычно я немного волновалась только до того как возьму билет и всегда сдавала на «отлично».
Взяла билет и меня словно жаром обдало. Билет №17, вовек не забуду, где вторым вопросом был этот гадкий масштаб. Конечно, в своё время учитель рассказывал о нём, надо было собраться, подумать, вспомнить. Вопрос-то был пустяковый, но мне было так обидно, затратить столько времени и сил на подготовку, не обратив внимания на этот пресловутый масштаб, и он мне отомстил.
Первый вопрос я знала хорошо, но этот масштаб вывел меня из колеи, я села за парту и начала плакать горько от печали на несправедливость судьбы. Наш директор преподавал нам математику и был в составе комиссии. Он всегда заметно благоволил ко мне и очень огорчился, увидев меня плачущей. Конечно, он стал спрашивать в чём дело, пытаясь меня успокоить, но я была глуха к его ласковым словам. Проклятый масштаб мельтешил перед моим взором, наполняя меня отчаянием. Не  могла же я признаться, что не знаю ответа на этот вопрос. Но, наконец, делать нечего, я пошла к доске, отрапортовала материал по первому вопросу и поникла головой.
Конечно, надо было собраться, вспомнить этот в сущности такой лёгкий вопрос, но предательство судьбы, её несправедливость вывело меня из строя, ничего кроме обиды на неё в моей душе не было. В результате я получила «4», и это тоже было обидно, учитывая тот труд, потраченный на подготовку, ведь всегда было «отлично».
Но зато этот урок я запомнила крепко, и в последствие подготовляясь к экзаменам, не оставляла без внимания ни одного самого лёгкого вопроса.
Оригинальным типом был у нас преподаватель математики Александр Александрович Соколов. Тоже бывший офицер, сухощавый, голова «босиком» и в пенсне, он зимой и летом' был одним цветом - чёрным. Неизменная черная гимнастерка с наборным пояском, чёрные галифе и чёрные сапоги. И лишь в сильные морозы накидывал на плечи шинель. Математик он был блестящий, при объяснении всегда держал одну руку в кармане, другой чертил на доске какими-то интересными, стремительными движениями. Постепенно у него начались проблемы с психикой, он закрылся в комнате у себя дома, никогда и никуда не стал выходить, за ним ухаживала жена директора. Ребята-старшеклассники навещали его, говорили, что внешне он очень изменился, отпустил бороду, не стриг ногти, но любую трудную задачу решал вмиг и помогал ребятам безотказно.
Какая тайна скрывалась за его затворничеством? Все задавались этим вопросом. Но ответа не было.
Игорь Владимирович Малакен - учитель английского языка и физкультуры, чемпион по бегу с препятствиями и прыжкам в высоту. По-английски он говорил в совершенстве, так как закончил английский колледж в г. Тяньцзине. Высокий, стройный, на лицо не красавец, он был женат на очаровательной женщине, тоже бездетен. Всегда весёлый, смеющийся, с юмором, он нравился и ученикам.
Сохранилась карточка, где он снят с женой и моей соученицей и подругой Верой Могилёвой, с которой мы дружны с пяти лет. Её мать ходила убирать квартиры у состоятельных клиентов, хотя и имела гимназическое образование. Приходила в наш двор с Верой, где мы и познакомились. Отца Веры и ее старшего брата Михаила увезли в 1945 году, и они остались втроём - мать и две дочери. Мать зарабатывала уборкой. Жили они скудно. Мы были с Верой, как сестры, и до сих пор переписываемся. Сейчас она – врач-фтизиатр, преподает в ВУЗе в г. Новосибирске. У неё хороший муж, прекрасная дочь и внук Гриша, в котором она души не чает.
Надо сказать, что со всеми своими детскими подружками мы сохранили дружбу и любовь на всю жизнь, и хотя живём в разных городах, редко, особенно сейчас, встречаемся, но регулярно переписываемся, звоним и всегда в курсе жизни друг друга. Раньше навещали, хоть и нечасто, друг друга ну, а теперь постарели, да и финансы не позволяют разъезжать. встречаться.
Еще одна подруга Ангелина Кашина (Рюмкина) живёт в г. Уфе. Я её навещала трижды. Тамара Ковалёва (Казберук) - в Красноярске, часто звонит мне и навещает до сих пор. А недавно я получила неожиданное письмо из Бразилии от соученицы Ольги Мартьяновой-Рюгери. Она замужем за итальянцем, живет очень хорошо. Мы с ней оказались такими Плюшкиными или фетишистами (не знаю, что верней), но прислали друг другу поздравления и стихи, что писали друг другу ещё в 1947 году. У нас в школе было принято в обязательном порядке иметь альбом, который передавали друг другу и писали на память стихи вроде «Бом-бом-бом, пишу тебе в альбом» или «Кто любит Лёлю (меня) больше меня, пусть ниже подпишется» и т.д. Глупость кажется, однако, мы ими дорожили. У меня был очень красивый альбом в деревянной обложке, разрисованный под хохлому. Бывало, даешь написать стихотворение мальчику, который нравится, и ждешь с нетерпением, что же он напишет?
А написал он вот что:
Милая девочка с серыми глазками
Просит в альбом написать.
Жизни, сверкающей яркими красками,
Лучше всего пожелать.
Мы были сентиментальны и романтичны.
Не знаю, по какой причине, но наша школа ежегодно меняла здания. То ли не было денег, то ли детей становилось всё меньше, что, скорее всего, мы были предпоследним выпуском нашей школы, и нас было всего три девочки: Текуса Лушникова, Ганна Вансович и я. Но весь ритуал был соблюдён, как полагается. Утром было вручение аттестатов с букетами, с напутственной речью директора. А вечером был «белый бал», в клубе были накрыты столы с шампанским. Говорили речи, вспоминали с учителями забавные и запомнившиеся случаи из 10 лет, много танцевали и разошлись только в 4 утра. Шли домой, мечтали о будущем. Так хотелось учиться. Всю жизнь я любила учиться. А институт был только в г. Харбине. Ведь я закончила школу с медалью и могла поступить без экзаменов, но... вечная, как мир, актуальная причина - не было денег - не позволила мне тогда осуществить мечту, и я пошла работать, чтобы помочь маме. А осенью этого же года в наш город перевели из г. Харбина горный факультет ХПИ. Приехали 12 красавцев-студентов в форме, в фуражках. И девичьи сердца дрогнули. Поздней осенью меня на танцах пригласил Сергей Комендант, взял за руку, как будто ток пробежал по всему телу. Потом приглашал ещё и ещё. Вскоре последовало приглашение на встречу Нового года и к себе в институт, и после этого у нас началась любовь-дружба. Так я встретила свою судьбу. После окончания института в 1953 г. Сергей по распределению уехал сначала в г. Пекин, а потом еще на три месяца вместе с Толей Ковалёвым (ныне покойным) проехали весь юг Китая в поисках лучшего места, которого так и не нашли, а вернулись к нам, в г. Мукден. Лучшее оказалось здесь. Да, от судьбы и, правда, не уйдешь!
В 1954 г. начались отъезды из Китая, и вся молодёжь, кто с кем дружил, переженились и поехали строить свою семейную жизнь на Родину. Почти все браки оказались прочными. Может, трудности нас очень скрепили, но факт остается фактом - разводы были очень редки.
Свадьба. С небольшим запозданием хочу ещё рассказать о важном событии детства. Мне было 8 или 9 лет, когда я «гуляла» на свадьбе. У мамы была заказчица Тамара Некрасова и принесла отрез на подвенечное платье, которое затем вышивальщицы всё расшили «ришелье». Заодно она принесла ещё один отрез белого тюля с голубым атласным подкладом для меня, чтобы я несла шлейф её платья.
Платье у неё получилось роскошное из тяжёлого настоящего китайского шёлка. Всё расшитое китайскими умелицами. Шлейф был длинный и фата подстать, так что дел у меня был полон рот.
Моё платье тоже выглядело восхитительно, уж мамуля постаралась. Длинное в пол, на голубом чехле вся юбка была украшена крошечными голубыми бантиками. Распущенные и завитые на папильотках волосы, локоны тоже поддерживались сверху двумя небольшими бантиками. Когда я надела платье, душа моя вся замерла от восторга. С детства я люблю красиво одеваться, и так как мама сама шила, то у меня всегда были нарядные платья. Все дома шутили надо мной, что я сподобилась побывать на такой знаменитой свадьбе и советовали не улыбаться, так как к этому времени у меня выпали передние молочные зубы.
Как можно забыть это сказочное происшествие? Вот мы с невестой подъезжаем к церкви, где её с букетом цветов встречает жених. Она поднимается по ступеням паперти к жениху навстречу под песню «Гряди, гряди, голубица». Вдоль паперти с обеих сторон стоят шафера и шаферицы. Их много, все подруги и друзья. Девушки все в розовом, юноши в смокингах. Сердечко мое замирало, когда я торжественно несла шлейф прекрасного наряда невесты вдоль цветущего строя под пение хора. Сохранилось фото с дарственной надписью. Невеста стояла с букетом цветов в руках, шлейф раскинут по всему полу, по бокам его букеты шафериц, а в центре на коленях стою я и смотрю на невесту, а она на меня. Это фото - настоящая реликвия. После венчания все поехали в клуб, где меня вкусно угостили, наградили игрушками, и мой дядя Витя посадил меня к себе на плечо и так отнёс домой. И долго-долго ещё я была под впечатлением этой свадьбы.
А у меня такой свадьбы не было, мы не венчались, так как ССМ (Союз Советской Молодежи) это запрещал. Всё было сухо, официальная регистрация в консульстве без шикарного платья, без фаты.
Но я отвлеклась. Продолжаю свое жизнеописание.
После ухода армии из города мамина сестра тётя Катя вновь предложила нам переехать в ту самую квартиру, что над гаражом. Время было сумбурное, многие дома пустовали. По улицам вихрем носились никому ненужные оккупационные деньги. Многие, у кого были средства, покидали город. Мама ждала ребёнка, да и с нашей хозяйкой было тяжело из-за её характера, и вот мы снова на втором этаже над мастерской. Правда, к тому времени мужа у тёти Кати арестовали, увезли, она осталась с сыном. Моторы не работали. Мы жили в отдельной квартире, сами себе хозяева, жить было можно. Скоро родился мой брат Женя, он на 12 лет меня моложе. У мамы началась родовая горячка, и она чуть не умерла. В больницах царил хаос, не работало отопление, с водой была проблема, ведь в Китае в то время шла гражданская война.
Все тяготы домашней жизни легли на мои плечи: уборка, готовка еды и ребёнок. Фактически мое детство кончилось. Жаль было покидать наш двор, где прошли золотые денёчки среди цветов, благоухающих, особенно, вечерами, жаль расставаться с подругами, играми, забавами, но «ничто не вечно под луной».
Дома в городе пустовали почти два года, длилась осада города 8-й коммунистической армией («палудины»), а в городе хозяйничали гоминьдановцы. Инфляция была сумасшедшая. В магазинах было всё, но купить ничего не было возможности. Папа тогда работал на железной дороге главным бухгалтером службы пути, получал 5 млн., а мешок муки стоит 99 млн. Уж о каком хлебе можно было мечтать! Картошка стала роскошью. Где-то папа покупал какое-то бросовое зерно, сделал крупорушку, сам его молол, а мама пекла на противне что-то вроде лаваша. Вместо чая заваривали какую-то траву или сушёную морковь и, конечно, без сахара. Так мы «питались», выживали. Сидели без света, жгли каганцы, плохо было и с водой.
Мои родители. В такое тяжёлое время папа тяжело заболел, ему было плохо после каждого приёма пищи, думали, что у него рак, но оказалось воспаление нервов желудка. Он не мог переносить шума. Эту его несчастливую особенность я полностью получила в наследство, к великому моему сожалению.
Папа болел целый год, мама работала тоже на железной дороге и ещё шила на дому, но этого, конечно, не хватало. В это время нас очень поддержал и помог один китаец Ло-тан (см. РАН, с. 60). Ло-тан с отцом очень подружились, несмотря на солидную разницу в возрасте. Папа отменно говорил по-китайски, и они вместе мололи зерно, часто сидели на крылечке и беседовали, уж не знаю, о чём.
Когда 8-я народная армия прорвала блокаду, вошла в город и изгнала гоминьдановцев, то те, имея на вооружении самолеты, начали бомбить важные объекты, вокзал, заводы. Мы видели, как бомба вываливается из самолёта, и, казалось, она обязательно упадёт прямо на нас. Натерпелись мы тогда страху.
На этих самолётах во время блокады несколько семей сумели улететь от греха подальше в г. Тяньцзин. А мы, оставшиеся, перетерпели всю китайскую революцию и гражданскую войну. Воистину, «во чужом пиру - похмелье». Мы, конечно, остались. Я уже писала, что мои родители были на редкость непрактичными людьми. Вот мой отец, образованнейший, талантливый человек, знал пять языков, токарное дело, бухгалтерское дело, был лучшим настройщиком пианино, играл на всех инструмента. В молодости даже был первой скрипкой в симфоническом оркестре, хотя и небольшом. А в жизни был неудачником, всё время его преследовали беды, неудачи, болезни. И в этом он был во многом виноват сам в силу своего характера.
Например, из этой хорошей квартиры мы переехали в однокомнатную, перегороженную шкафами на две, с покосившимися окнами и полом, с туалетом на улице (очко), но он не смог отказать нашей бывшей хозяйке, у которой муж открыл на первом этаже магазин мехов и нужен был сторож бесплатный, как и следовало ожидать. И вот мы бедствовали в этой дыре, хотя и в центре города. Отец тяжело заболел, малейший шум действовал ему на нервы, а нужно было чистить и топить буржуйку, готовить обед. К счастью, с помощью Ло-тана, который к тому времени привёз свою семью, снял квартиру, устроился работать в вагон-ресторан, мы пережили тяжёлые времена.
Ло-тан после каждой поездки привозил нам мясо, фрукты, совал маме деньги, говорил, что когда сможешь - отдашь. Такой благодарный и благородный человек оказался. Как штрих к его портрету - в то время в Китае вышел закон, разрешавший расторгать браки, которые устраивались родителями насильно. У Ло-тана как раз был такой случай, жена его была старше намного. Но было трое детей, он их и не подумал бросать. Возможно, он ещё жив. Никогда до самого конца мы с братом его не забудем. Желаем ему долгих лет, здоровья и почёта, которого он заслуживает. Живи с миром, мы тебя помним, дорогой Тан-Вей-дин.
О любви. А теперь я перехожу к деликатной теме о любви, о первой детской симпатии. Уже в 5-м классе девчонки спрашивали меня, кто из мальчишек мне нравится, но я даже вопрос тогда не поняла. Класс у нас был небольшой, человек 10-12, кажется. Один мальчик Костя Рупич, полусерб по национальности, терроризировал весь класс. Постоянно кого-то щипал, кому-то давал тумака, дёргал за косы, отбирал книги. Как я сейчас понимаю, он не был злостным хулиганом, а просто озорник, у которого энергия била через край. И удивительно было то, что из всего класса он не трогал только меня. Сначала я этого даже не замечала и не придавала значения. А потом у нас в школе появилось повальное увлечение игрой «зелёное - ни с места, не брать, не поднимать». Сговорившиеся играть в эту игру должны были при встрече хвататься за что-нибудь зелёное. Неважно, будь это лист, забор или платье и произносить при этом эти заклинания. Проигравший должен был исполнять желание выигравшего. Костя уговорил меня играть с ним в «зелёное». А надо сказать, что он был очень красивый мальчик с вьющимися крупными волнами русыми волосами и зелёными глазами. Видимо, неосознанно, но я заметила его красоту, так как я уже говорила, что была большая эстетка.
Как-то мы собирались после уроков домой, стали одеваться, а мама только что сшила мне пальто из японского солдатского одеяла цвета хаки, которым я очень гордилась. Новое пальто при нашей бедности было праздником. Костя схватил перчатки, засунутые одна в другую и начал перебрасываться этим своеобразным «мячиком» через класс и угодил в чернильницу. Химические чернила залили мне весь перед моего пальто, и со мной случилась форменная истерика. Я так рыдала, что жена директора меня услыхала и спустилась со второго этажа в наш класс, чтобы узнать, в чём дело. Она стала меня успокаивать, забрала пальто и унесла наверх. А Костя бегал вокруг меня с несчастным лицом и умолял: «Рафельд, прости, я не нарочно, прости, пожалуйста». Почему-то у нас в школе было принято друг друга называть по фамилии. Я ни на что не реагировала и лила слёзы. Где-то через полчаса Мария (отчества не помню) принесла мне пальто совершенно чистым, без единого пятнышка. Как ей это удалось, для меня до сих пор загадка. Но факт остается фактом - пальто приобрело свой первозданный вид. Успокоившись, я пошла домой, а Костя (к сожалению, уже давно покойный) всё бежал за мной, моля о прощении.
Ещё меня тронул в нём тот факт, что он боялся, что я не буду с ним дружить, если узнаю, что его мать - прачка. Он умолял мать не ходить в квартиры нашего дома, чтобы я об этом не узнала. Мама рассказала об этом моей тёте, а та - моей маме, и я невольно подслушала и очень удивилась, что он считает меня такой. Впрочем, где ему было знать, что я была девочкой совершенно иного склада, мне бы в голову не пришло что-либо подобное чураться человека из-за его профессии. Одним словом, он уговорил меня играть с ним в «зелёное», и я проиграла. Пришлось исполнить его желание - написать на бумаге имя того, кто мне нравится. Робко и долго я отнекивалась, но потом всё же вывела «К.Р.», и он мне в обмен подал такую же записку, где стояли две буквы «Л» и «Р».
Так началась наша детская дружба. Мы очень стеснялись друг друга, и вся дружба проходила в переписке обязательно через посредника. Ею стала наша одноклассница Муся Кузнецова, которая буквально забрасывала меня письмами, где мой Ромео закидывал меня изъяснениями в любви с орфографическими ошибками, т.к. учился он плохо, а вернее сказать, совсем не учился, а только посещал школу.
Однажды во время, урока мне понадобилось выйти из класса. Спускаясь с лестницы на первый этаж, увидела, как из класса вышел мальчик на класс постарше меня. Раньше я его не встречала, по-видимому, новенький. Он подошёл ко мне, дёрнул за косу, в ответ на что я ему показала язык и убежала. Так состоялось знакомство, и с этой минуты этот мальчик Коля Кирпатовский на всех переменах оказывался у нас в классе. Мы с ним перешучивались, я просила поделиться своим румянцем, который был у него во все щёки и которым я, увы, не обладала никогда. На что он мне отвечал, что готов всё отдать мне. Это был красивый брюнет с карими газами, вьющимися волосами, румянцем во всю щёку и весь в конопушках, которые ему очень шли. Вскоре пришло предложение о дружбе через ту же Мусю от Коли. О, женщины, как вы коварны! Мне уже тогда нравился Коля, и я согласилась на дружбу, т.е. переписку с ним. Он поджидал меня из школы, нам было по пути, он нёс мой портфель, и мы шли. Наслаждаясь беседой, улыбками, общением. Сердце пело. А бедный Костя ревновал, забрасывал меня письмами без ответа. В 7 классе он бросил школу и пошел работать в автомастерскую помощником автомеханика, а вскоре они с матерью, как и еще несколько семей, улетели в Тяньцзин из блокадного Мукдена. Но и оттуда он мне писал, посылал фотографии вплоть до отъезда в СССР. Я отвечала на его письма, это была дружба со стажем. После отъезда мы потеряли след друг друга.
А Колю родители увезли после 7-го класса сначала в г. Шанхай, а затем переехали в г. Харбин. Мы с ним встретились на конференции ССМ, он уже был женат (очень рано), и они ожидали ребёнка. Через много лет я уже была бабушкой, ко мне в гости приехала одна землячка из г. Челябинска. Мы с ней стали вспоминать наше детство, юность, перебирали сохранившиеся фото, как вдруг она с удивлением спросила: «Откуда, у тебя это фото?» «Это моё первое детское увлечение», - ответила я. Это было фото Кости, юноши из г. Тяньцзина. «Да ведь это же муж моей младшей сестры», - сказала Тая, и он умер уже, не дожив и до 60 лет. Пришёл из бани, выпил, лёг и не проснулся. Так я узнала, что Костя всю жизнь прожил на Алтае, работал зав. гаражом, у них с Клавой 4 дочери. Стало грустно, вспомнила прошлое и написала памятное посмертное стихотворение, посвященное Косте.
А с Колей мы встречались в течение жизни трижды. Первый раз на конференции ССМ, потом уже в СССР. Его призвали в армию, и он, демобилизовавшись, проездом, заезжал к нам повидаться. После армии у них ещё родился сын Юра.
А когда мне было 50 лет, вдруг раздался звонок. Вся в бигудях, после бани, открываю дверь и глазам свои не верю... Коля. Уже седой, тоже дедушка, проездом в Москву заехал к нам с новой женой. Мы очень хорошо посидели. Они оба оказались отменными певцами. Потомственный казак, Коля отлично исполнял казацкие песни, жена вторила ему, мы их тоже поддержали. В общем, провели весёлый вечер. Это была наша последняя встреча. Недавно подруга написала мне, что Коли больше нет...
Почему я на склоне лет так много места уделила этим двум мальчикам? Наверное, это не надо объяснять. Какое светлое, чистое чувство соединяло нас - детское, наивное, неповторимое. О нём вспоминаешь без тени каких-то угрызений, не было ничего грязного, омрачающего. Так такая светлая нить прошла через детские годы и запала в душу навсегда.
Магазин «Культура». Был в городе магазин под названием «Культура», владели им две старушки-еврейки, настоящие божьи одуванчики. Одну звали Таубе, ей тогда было 74 года, а вторую как-то на «Ш» (сложное имя, не запомнилось), ей было где-то за 60. Магазин совершенно не соответствовал названию. Возможно, когда-то и соответствовал, но не тогда, когда я подросла. На полках пустых прилавков стояли пустые пузырьки от духов, искусственные букетики цветов, несколько картин сомнительной ценности. По-видимому, еврейская община содержала этих бабушек-старушек. А магазин был скорее для престижа. Это было настоящее «армянское радио». Почти каждый день Таубе рассказывала какой-нибудь случай или анекдот, рассказывала так умело и смешно, что веселила весь город.
Если к ним случайно забредал покупатель, они немедленно вытаскивали из-под прилавка портрет молодой дамы, вытирали с него пыль локтями, и тут же начинался цирк. «Вы только посмотрите на эти глаза, на эти алмазы, на эти бриллианты», - говорила одна. «Это Таубе в молодости», - вторила сестра. Однажды покупатель заинтересовался портретом военного и спросил, сколько он стоит. Бабули немедленно выдали баснословную сумму. «Ну, что Вы, почему так дорого?» - спросил покупатель. «Да, ведь это же сам Наполеон», - уверенно говорила Таубе. «Ну, что Вы, какой же это Наполеон?» возражал покупатель. «Ну, значит какой-нибудь другой писатель или художник», - приходила на помощь сестра.
В это время в городе жилось туго, и у них тоже была буржуйка, дыры в трубе они затыкали огромным чёрным меховым капюшоном. Как только Таубе собиралась в магазин, а ходила только она, она выдергивала капюшон и напяливала его на голову. Вообразите себе фигуру в длинном чёрном пальто с большой чёрной кошёлкой и огромным капюшоном. Все их любили за юмор и за добросердечие. Таубе не пропускала ни одной брошенной собаки, у неё их было не меньше 5-7 штук. И вот шествует она по улице с клюкой, а за ней всегда по ранжиру шествуют собаки, настоящие маленькие дворняжки. Все крошки и обязательно с увечьем. У одного нет глаза, у другого - уха или хвоста, третий скачет на трёх ножках, четвёртый весь в болячках.
Детишки очень любили беседовать с ней, как только завидят её, все сбегаются и слушают её, как она тараторит без передышки. И всегда заканчивала рассказ о том, что её сестра «Ш» у неё ещё молодая и ей надо выйти замуж. А сестра ежедневно, как на работу, набеливалась, румянилась, сурьмила бровь, ставила вечером стул около магазина и сидела там, как истукан до самых сумерек. Что это было? Своеобразный моцион или ожидание? Кто знает. Потом они выписали ещё одну сестру, такую же бабулю. Но Таубе, конечно, была вне конкуренции, наша достопримечательность.
Вскоре община вывезла их из осажденного города на самолете в г. Тяньцзин, а оттуда - куда, один Бог знает или в Америку, или в Австралию, или в Израиль. Этих милых, забавных старушек с большими чёрными глазами навыкате помню, как сейчас. Над ними подтрунивали, смеялись над их причудами, анекдотами. Но никто не мог себе представить город без «Культуры», с их отъездом все как будто осиротели, чего-то хорошего, веселого стало не хватать.
Миша Ильвес. К моему брату Виталию часто приходил играть Миша Ильвес, сын дантистов. У них был свой зубоврачебный кабинет. К великому сожалению, он недавно умер, а был известный корреспондент ряда газет, в том числе и столичных. Жил он в Магадане. Написал несколько прекрасных книг, был очень талантлив. Его «Фамильные драгоценности» не только рассказывают о его родословной, но и дают советы, как восстановить своё родословное древо. Свою родословную он восстановил до 1700 г. На это он затратил много лет и объездил полмира. Его мать дружила со школы с Лидией Делекторской, которая уехала с роднёй ещё девочкой во Францию и стала там впоследствии секретарем и музой Анри Матисса, который после смерти всё завещал ей. Будучи уже очень пожилой женщиной, Делекторская переехала на Родину, в Петербург и завещала всё это богатство Эрмитажу. В 1998 г. она умерла, и её похоронили так, что Миша еле-еле разыскал её разрушенную могилу в г. Павловске. И он поставил ей мраморный памятник с изречением из П. Пикассо                «А. Матисс сохранил её красоту в вечности».
А тогда в детстве Миша приходил к нам в нашу японскую квартиру, и мы носились в догонялки, играли в прятки. Однажды он, не зная, что пол в коридоре второго этажа не настелен, и мы перебегали по жердочке, с разбегу прыгнул в азарте погони вниз, прокатился кубарем по лестнице и выбил головой толстое рифленое стекло нижней двери. Тётя Катя прибежала на наши крики, перевязала его и проводила домой. У Миши на всю жизнь остался шрам в память о тех днях. Мы с ним переписывались до самой его смерти. И я шутила, что от этого удара он вырос таким умным. Храню его 7 книг, а 8-ю он прислать не успел. Жаль его очень.
В 1948 г. они всей семьёй уехали в СССР, и мы надолго потеряли друг друга из вида, пока не попала мне в руки его книга.
Кстати о шрамах. Как-то у китайцев был праздник - День образования КНР. Обычно в такие дни всё население города выходит на улицу и несут громадного дракона, который, извиваясь, движется по улице под бой барабанов. А все приплясывают два шага вперед и один - назад. Всё это очень красочно, и впервые я так загляделась, что совсем забыла про братишку, которого везла в сидячей коляске. На беду у тротуара один брусок бордюра оказался не в строю, и колясочка со всей силой ударилась об него. Малыш выпал, разбил себе лоб, потекла кровь. Я, конечно, испугалась и в панике помчалась домой, утешая братца, где получила нахлобучку за своё любопытство и ротозейство. Ранка над бровью была солидной, долго заживала, и остался шрам, который с ростом, к счастью, ушёл под волосы и совсем не заметен.
Лялечка. За 10 лет учёбы в школе у нас были два прискорбных случая, повергших учеников в печаль. Диаспора в городе была невелика, в школе учились где-то от силы человек 100, и всякое происшествие близко всех касалось.
Первый случай – умер наш преподаватель математики от чахотки, молодой человек, единственный сын у родителей. И горестный второй.
В школе учились трое детей из семьи Галафре. Младшая первоклашка была неказистой маленькой с жидкими рыжими волосами, белыми ресницами и вся в конопушках. Несмотря на неказистую внешность Лялечка обладала удивительным даром от рождения. Она участвовала в детских постановках и играла так, что весь город только о ней и говорил и предрекал ей судьбу великой актрисы.  В третьей комнате их квартиры жила ещё молодая, но уже пересидевшая свою 1-ю молодость, одним словом, старая дева тётя Надя.
Лялечка очень любила заходить к ней в комнату, с удовольствием рассматривала предметы макияжа на туалетном столике  и, конечно, задавала десятки вопросов: « А это что такое? А это зачем?» Тётя Надя, не имевшая своих детей, привязалась к девочке и очень ей симпатизировала.
Как-то перед Новым годом Лялечка зашла к тёте Наде в комнату и буквально остолбенела от восторга. Тётя Надя надевала перед зеркалом нарядное, красивое платье с блестящей отделкой. Украшая  причёску цветами, тётя Надя увидела реакцию Лялечки.
«Я сейчас еду на бал, - пояснила она девочке, - нравится тебе моё платье?»
«Ой, тётя Надя, как красиво, очень нравится,» - пролепетала Лялечка.
«Вот когда умру, я тебе оставлю это платье, подарю,» - шутя сказала тётя Надя, закончив прихорашивать причёску, подхватила сумочку и поспешила  на бал. А Лялечка так и осталась на пороге комнаты с полуоткрытым – от восхищения ртом.
На следующее утро, чуть свет, тётя Надя, утомленная балом, спала сном невинного младенца. Вдруг раздался стук в дверь. Приподняв голову, размежив веки, она спросила недовольным голосом: «Кто там?»
Дверь медленно-медленно начала приоткрываться, в щель просунулась головка Лялечки:
«Тётя Надя, а Вы когда умрёте?»
«О, Боже!» - простонала тётя Надя, откидывая голову на подушку.
А бедная Лялечка, буквально через неделю почувствовала боль в животе. Мать решила, что она что-то съела не то и дала ей касторку, а у неё был приступ аппендицита и за ночь Лялечка умерла, так и не дождавшись вожделенного платья.
Приход армии. Никогда не забуду, как мы, дети, узнав о приходе армии, побежали смотреть первого советского солдата. За рулём «Виллиса» сидел голубоглазый крепыш с густыми пшеничными усами. Он сидел молча, а мы во все глаза смотрели на него, как на заморское чудо.
С приходом армии наша жизнь очень изменилась. Как я уже упоминала, все мы стали гражданами СССР, получили паспорта и право голосовать (родители, конечно).
Открылись Генеральное консульство СССР, советская школа и клуб с неизменным секретарем Н.П. Кирьяковым и председателем П.Г. Костенецким.
Русских в г. Мукдене было около 1500 человек. Жили своим мирком, обособленно от местного китайского населения, сохраняя в целости свой язык, обычаи и нравы.
К стыду своему почти все из нас, за редким исключением, так и не выучили китайский язык, дальше «твоя-моя» не пошли. А ведь в школе мы его в последние годы изучали. Помню, я решила пошутить и прочла текст так, как китайцы говорили на митингах, с такой же интонацией и выражением. Каково же было моё удивление, когда учительница пришла прямо в восторг и поставила мне «5».
Зато китайцы, все, кто с нами общался, говорили по-русски, хотя и плохо, но мы понимали друг друга. Вообще надо отдать должное китайскому народу. Они относились к нам дружелюбно, не притесняя.
Всей нашей жизнью управляло консульство. Через них мы получали все газеты, журналы, книги, издаваемые в СССР и, конечно, кинофильмы.
Не помню почему, но фильм «Весёлые ребята» не шёл у нас в клубе, а демонстрировался в китайском кинотеатре, который располагался напротив нас в улочке, перпендикулярной к центральной улице, где мы тогда жили.
И вот мы с подругой пошли, наслышавшись об этом фильме, в этот театр, хотя фильм шёл на китайском языке. Перед фильмом - мультик «Когда зажигаются ёлки» (дело было перед Новым годом), и вот по сюжету мультика заяц и снеговик обманывают волка, который, оставшись в дураках, матерится по-китайски им вслед. (Китайцы большие матершинники). Это была подготовка к веселью. Ну, и посмеялись же мы вволю над фильмом. Дважды в жизни я так смеялась в кино, это «Весёлые ребята» и «Мистер Питкин в тылу врага». Только в детстве можно так смеяться, без удержу, до изнеможения, до всхлипа. Через много лет я вновь видела эти фильмы, и хотя было смешно, но такого захватывающего восторга-восприятия уже не было. Может потому, что знала содержание, но, скорее, это молодость тогда била через край, так ярко всё воспринималось, трогало, смешило. Впрочем, комедии эти действительно вершина комедийного жанра. Смех был не без причины.
Где-то в 1947 г. начали создавать пионерскую организацию «Юнак» (юный активист), по точному подобию пионерской. Только значок отличался. Была нарядная форма с белой рубашкой, красный галстук, пилотка, горн с вымпелом и барабан. На призыв салютовали: «Всегда готов!» Принимали с 9 лет только тех, кто хорошо учился и имел примерное поведение. Не собирали они только металлолом, макулатуру и не ездили на картошку.
Я тогда уже была вожатой. В моем ведении был 5 класс. Раз в неделю мы собирались в школе, я им рассказывала о героях-краснодонцах, Лизе Чайкиной, Володе Дубинине, Алексее Маресьеве и просто сказки.
У нас в городе была еврейская хорошая библиотека, в которую я стала ходить с 8 лет. Какие чудесные книги были в этой библиотеке! Тогда я прочитала «Маленькие женщины» и «Маленькие мужчины», «Маленький лорд Фаунтлерой», «Принц и нищий» и все книги Лидии Чарской, очаровательные, лирические. Жаль, что в СССР о ней даже не знали. Позднее я прочитала много книг советских авторов. Этот кладезь знаний много дал мне и уму, и сердцу, расширяя кругозор, и предоставил возможность в детские годы пожить в мире прекрасной мечты. Когда я пошла в школу, то стала брать книги уже из школьной библиотеки и взахлёб прочитала классику, нашу и зарубежную, особо знаменитых, известных писателей. «Приключения Тома Сойера» - самая любимая книга детства. Чтение было и остаётся главным хобби моей жизни. Помню, как вставала рано утром, чтобы занять очередь на очередное подписное издание Л. Толстого, А. Макаренко, А. Чехова, О. Бальзака, Ч. Диккенса и других моих «учителей».
После чтения и рассказов мы с юнаками играли в различные игры и занимались спортом. Как-то раз мы активно изображали партизан, ползли по-пластунски, и я угодила в кучу навоза. Всем было смешно, только не мне.
Раз в году, летом, детей вывозили на станцию Имяньпо, где родился мой муж. Это красивейшее место на Восточной железнодорожной ветке. Кругом сопки, покрытые лесом, где много всяких фруктов, ягод, орехов и зверья. Станция Имяньпо стоит на речке, горной, холодной, стремительной, но полной рыбы.
День наш начинался с утренней зарядки на воздухе, затем купание и обильнейший завтрак. Ставили тазы, полные бутербродов, каши и ешь, сколько влезет.
Ходили в походы, вечером жгли костры, с упоением пели пионерские песни «Ах, картошка, объеденье, пионеров идеал! Тот не знает наслажденья, кто картошку не едал...» и лакомились печёнками (картошка в золе).
Местные охотники поставляли нам свои трофеи. Однажды на обед был жареный горный баран или косуля, уже не помню точно.
Комсомол в Китае. Наряду с пионерской стали создавать и молодежную организацию ССМ (Союз советской молодежи) с центром в г. Харбине, где находился наш ЦК.
Комитет планировал работу, конечно, под бдительным оком консульства. Для всех ячеек по всем городам выпускался журнал ССМ «Советская молодежь», на обложке одного из них было и моё фото, когда я была делегатом конференции, ездила в г. Харбин. К сожалению, ничего не сохранилось, ни одного журнала, все повыбрасывали при отъезде, как ненужный хлам, а жаль.
Раз в год созывалась отчетно-выборная конференция в г. Харбине, куда съезжались делегаты со всех мест, где существовал ССМ. На конференции заслушивали доклад о проделанной работе, выступала ревизионная комиссия, разбирали, критиковали работу. Затем намечали планы на будущее, переизбирали комитет.
Принимали в ССМ с 14 лет только лучших ребят. Приём вёл местный комитет, обставлялось это торжественно. Вступающий в ряды приводил двух рекомендующих. Задавали вопросы по уставу (точная копия комсомольского) и по общественному положению в мире, а также часто спрашивали: «Зачем ты вступаешь в ССМ?»
«Чтобы хорошо служить своей Родине», - был обычный ответ. Свыше полувека лет, прожитых в СССР-России, показали, что это были не просто слова. Они шли от сердца, искренне, мы можем гордиться своею жизнью на Родине.
Документы о вступлении утверждались в г. Харбине, и оттуда приходил билет и значок, номерные, личные, которыми мы гордились и безумно дорожили. Не дай Бог, потерять. Эта потеря сурово наказывалась вплоть до исключения из рядов ССМ, если была проявлена халатность, беспечность. Впрочем, не припоминаю ни одного такого случая.
В нашей небольшой диаспоре были всего две ячейки ССМ - школьная и городская с освобождённым секретарем. Школьная занималась юнаками, их учебой, патриотическим воспитанием и, естественно, подчинялась городскому комитету ССМ. Комитет располагался в клубе. Каждый вечер вся молодежь стремилась сюда. При комитете работали кружки по изучению истории партии с обязательным обзором международного положения, кружок стенографии, машинописи, черчения, кройки и шитья, рисования. Я занималась в двух кружках - по изучению истории партии и черчению и даже заработала немного денег на копировании.
Кроме занятий в кружках занимались выпуском стенгазеты, мастерили костюмы к пьесам и маскарадам, делали поделки для лотереи и всё это в атмосфере шутки, смеха, лёгкого флирта. Ведь мы были так молоды, энергия била через край, жизнь казалась бесконечной и прекрасной. Здесь я встретилась со своею первою настоящей любовью - Сережей, за которого впоследствии вышла замуж.
В городе при таком малом количестве русских, естественно, не было ни театра, ни оперы, ни балета, мюзикла, казино - ничего, что заполняет досуг культурного человека, был только один клуб, в котором мы проводили всё свободное время. И раз в неделю, в субботу, мы устраивали вечера отдыха для граждан города. Ставили одноактные пьесы, я помню, что играла в пьесе А. Чехова «Предложение». Устраивали вечера самодеятельности. В дни рождения великих писателей под руководством нашего литератора Т.А. Голиковой-Реут устраивали литературные чтения. Проводили беспроигрышные лотереи. Вещи для неё мы собирали по знакомым, что-то мастерили сами, что-то покупали. Интересный факт: мне никогда не везло в лотерее, даже беспроигрышной, когда девчата выигрывали красивые диванные подушки или куклу, я выигрывала или карандаш, или в лучшем случае - тетрадку.
Все наши вечера заканчивались танцами под пластинки «Первый снег», «Рио-Рита», под музыку Цфасмана, тогда была модно. Танцевали и польку-бабочку, и краковяк, и до сих пор, как услышу музыку тех лет, вспоминаю, как самозабвенно мы танцевали, сколько радости нам это доставляло. Тем более что школа отпускала на вечера и в кино только тех, кто хорошо провёл неделю в школе. На вечерах обязательно присутствовали дежурные учителя и старшие ССМ-вцы. Если кто-то из молодых людей несколько «перегружался» в буфете для храбрости, с ним, во-первых, ни одна девчонка не шла танцевать, и, во-вторых, его дежурные «под белые руки» выпроваживали домой. Поэтому ни разу, никогда у нас не было ни драк, ни конфликтов, царила дружеская, влюблённая, спокойная обстановка.
Веселились мы все вместе. И родители, и дети со своими симпатиями, никто никому не мешал. Довольные и весёлые мы покидали клуб, чтобы назавтра вновь вечером вернуться сюда, где в дверях всех встречал примечательный швейцар (к сожалению, забыла его фамилию) - бывший гвардейский офицер с военной выправкой, стройный, высокий старик с пышными холёными усами, седой, как лунь. Приветствовал он неизменной репликой: «Здравствуйте, красавица! А ведь Вам - письмо!» Иногда целых три, такую обширную переписку я вела со своими бывшими одноклассниками, покинувшими г. Мукден. А все письма обычно адресовались на общество советских граждан, т.е. клуб. Эта страсть к переписке я сохранила на всю жизнь и переписываюсь с милыми подругами по сей день, одна даже пишет мне из Бразилии.
Мукден, Мукден... Город моего детства, отрочества, юности. Мы любили его за царивший в нём нрав, гордились его красотой, благоустроенностью. Он живёт в нашей памяти, хотя уже давно не тот. Затаившись где-то в глубине души, тёплое чувство признательности нет-нет, да всколыхнётся, и чем старше становишься, тем ярче картины далёкого прошлого.
Живи и здравствуй, милый город, будь счастлив, мы помним тебя. Мы помним своё детство. Помним хорошее, радости и горе, выпавшие нам на долю.
Смерть отца. В 1950 г. у папы был ученик, китайский профессор-медик. Отец занимался с ним английским языком, подрабатывал, одним словом.
Как-то раз профессор предупредил отца, что уезжает на месяц в командировку по различным районам Китая, где вспыхнула эпидемия энцефалита. Тогда мы ещё плохо знали об этой болезни, пообсуждали этот неприятный факт, профессор уехал, а буквально через неделю болезнь постучалась в наш дом и поразила моего отца. Поднялась страшно высокая температура, отца увезли в больницу и до сих пор я испытываю чувство стыда, что не придала тогда серьёзного значения этому событию. А ведь это оказался последний раз, когда я его видела.
На следующий день мама навестила отца в больнице, он был ещё в сознании и, видимо, предчувствовал исход и сильно сокрушался: «Как же ты, Женечка, будешь жить без меня с тремя детьми?»
На другой день папа лежал уже, видимо, парализованный, как кость, вытянутый и только слабо пожал маме руку на прощание. Папы не стало в три дня. Ему было всего 52 года.
Мы похоронили папу на советском военном кладбище в правом углу от ворот. Похороны были очень скромные. Считалось, что это заразная болезнь и даже гроб не открывали (тогда ещё не знали, что переносчик болезни - насекомое).
Домой мы вернулись в тяжёлом состоянии, забылись тяжёлым сном и вдруг среди ночи мы все проснулись (тётя Катя ночевала у нас) от лая нашей собаки, что спала внизу в магазине. Мурзик почувствовал запах гари и шум за дверью, выходящей в коридор. Когда включили свет, то увидели, что весь дом наполнен дымом, а Мурзик, надрываясь, прыгает на дверь, ведущую в нижний коридор и кухню.
Мы спустились вниз, все разом зашумели и услыхали чьи-то убегающие шаги. По-видимому, какие-то доморощенные воры из магазина или соседи решили воспользоваться нашим горем. Сторож-то покинул пост, но они забыли про собаку, прожгли внизу дверь, которая наделала столько дыма, через дыру открыли засов и вошли, но тут им помешал пёс. Видать, воришка был недалёкого ума китаец. Так второй раз в жизни собака спасла нас от ограбления. Вещи-то были хозяйские, роскошные шубы. Целый магазин, но мы-то считались сторожами. Вот нам наша хозяйка подложила свинью, пользуясь маминой мягкостью. Наш главный сторож покинул нас, кто-то решил этим воспользоваться, а ведь маму бы затаскала полиция, если бы кража удалась.
Сейчас, на склоне лет, понимаю, чем на самом деле обернулась для нас, а для меня в частности, потеря отца. Теперь я сознаю, что жизнь пошла совсем не в ту сторону, что планировалось. У нас была договорённость с отцовской тёткой, которая имела в г. Харбине собственное фотоателье «Лимар» (ее фамилия) и его двоюродной сестрой тётей Люсей, что после окончания школы я поеду в г. Харбин, буду жить у них и учиться в ХПИ. Училась я отлично и мечтала стать химиком. Но как только отца не стало, они, по-видимому, перепугались, что несчастная вдова с тремя детьми «навешает» им на голову нахлебников, и мы сядем им на шею и перестали нам писать.
Мама. Мама билась в тисках нужды, но у неё была своя гордость и ни разу ни у кого она не попросила помощи. Днём работала сначала на железной дороге в ПЧгоре, потом машинисткой в Институте русского языка, а по ночам шила заказы модниц. Два-три часа ежедневного сна, постоянный недосып подорвали её некогда крепкое здоровье, у неё началась гипертония. Так, бедняжка, умерла рано в 70 лет во сне от инсульта. Бог послал ей лёгкую смерть за её тяжелую жизнь, только так рано.
Мне пришлось идти работать после школы. Сначала три месяца в библиотеке института русского языка, а затем после трехмесячной проверки мне доверили класс преподавать. Через год тётка Лимар написала письмо, что видела моего отца во сне, и он спрашивал ее: «Тётя, почем ты бросила Женю?» Тётка была религиозной, сон на неё подействовал, она просила простить её и клялась, что отныне и вечно будет нам помогать. Но... суждены нам благие порывы, ими, как известно, вымощена дорога в ад. После этого письма воцарилось молчание и даже проезжая мимо Мукдена в Австралию, они не сообщили нам, чтобы хотя бы попрощаться. Как говорится: «Бог им судья». Где-то сейчас живёт моя дальняя сестрёнка р. Брашке, но, наверное, даже и не подозревает о моём существовании. А наша милая мамочка, которую мы прозвали «кроликом» (и фамилия-то у неё была Зайцева) оказалась гордой натурой. Проработав целый день до 5 часов вечера на машинке, она вместе со мной шла пешком домой целых 1.5 часа ежедневно, кроме воскресенья, чтобы сэкономить на транспорте, трамвае. Приходили домой, варили рис и тушили овощи, наше неизменное меню, ужинали и ложились спать под стрекот маминой машинки, иногда целую ночь, если заказ был срочный, а утром - вновь на работу. Правда, утром нас увозил специальный служебный автобус.
Любимая, спи спокойно, ты натрудилась за свою жизнь. Я всегда думаю о тебе и буду помнить, пока не остановится моё сердце.
Ещё есть вещи, которые напоминают о маме и при взгляде на них уже 20 лет после смерти мамы сжимается сердце.
Сразу после смерти папы маме дали квартиру на два хозяина в довольно отдалённом железнодорожном городке, т.к. тогда мама ещё работала на железной дороге машинисткой в ПЧгоре.
Так мы покинули центр города и эту ужасную развалюху-квартиру над магазином, в которой так тяжело болел папа, а вскоре и умер. Нам было тяжело жить в этой дыре-норе, и покинули мы её с облегчением.
Соседи нам попались хорошие, молодожёны по фамилии Ли. Гоша был фельдшером, а Алла - парикмахером. Вскоре у них родился сын Никита, которого крестила мама. Мы жили дружно, в полном согласии.
Пришла к нам жить и тётя Катя с сыном Германом. Она посчитала, что жить вместе выгоднее. Тётя занялась вышиванием бисером, так зарабатывала себе на хлеб. Герман к тому времени превратился в скромного, застенчивого юношу (он старше меня), пошел работать в автомастерскую.
У нас было две комнаты в японском стиле, с большой застеклённой лоджией, где тётя Катя оборудовала себе маленькую жилплощадь. Раздвижные двери убрали, поставили тахту и шкаф.
Мой брат Виталий и Герман спали в нишах, а мы с мамой - на американской трофейной двуспальной кровати, которую неизвестно кто нам отдал, и которая занимала полкомнаты.
В большой комнате стоят стол, где мама постоянно кроила, тут же шила и мерила. У нас никогда двери не закрывались. Приходили заказчицы, родственники, друзья. Мама немедленно нас посылала в лавчонку за печеньем, и без чая от неё никто не уходил. Атмосфера всегда царила дружелюбная, приветливая. Это привлекало людей к нам постоянно. Некоторые посетители были регулярными. Так мы жили и при папе, и без него особенно.
Уже в раннем детстве у меня было развито повышенное воображение. К нам почти ежедневно с работы (ещё в старой квартире) приходила мимоходом Елена Апполоновна Панцирная, женщина чрезвычайно тучная, она еле взбиралась к нам на второй этаж. Медсестра по образованию, она работала в больнице.
Муж у неё умер, а единственного сына Володю арестовали и увезли в СССР за пребывание в Асано. Одинокая женщина приобрела в нашем лице как бы вторую семью, приходила ежедневно, рассказывала о том, как прошёл день, что «нового на свете». У неё был маленький ротик, и она взахлёб рассказывала, рассказывала, не умолкая ни на минуту. Как-то она рассказала, что в одной квартире нашли мертвеца (сгорел от белой горячки единственный сын богатых родителей) и стала описывать, как увеличилась у него печень, все органы от постоянного пьянства.
И вот ночью я лежала вся в поту, и громадная печень и сердце чудились мне с такой яркостью, что от страха я среди ночи пошла в темноте в другую комнату, где спали мои родители и начала щупать маму за ноги. Мама закричала от неожиданности и испугалась. «Кто тут?» - спросила она. «Мама, я боюсь», - дрожащим голосом пролепетала я. «Ой, Господи, это ты, чего же ты боишься? Ведь мы здесь с тобой?» «Печени...» В общем, я не успокоилась, пока не улеглась рядом с мамой на полу. Всю жизнь до смерти мамы я безумно боялась покойников. Моя первая встреча с ним произошла в раннем детстве. Соседка взяла меня в церковь. Во время службы мне понадобилось выйти, я открыла дверь на паперть, да так и застыла. Прямо передо мной стоял гроб, покойник умер от туберкулёза, был очень страшен: жёлтый, иссохший, с оскаленным ртом. Я вскрикнула и, вся дрожа, вернулась в церковь. С тех пор этот страх поселился во мне на долгие годы, который мне никак не удавалось преодолеть. Этот образ преследовал меня. Я рисовала мысленно картины одна страшней другой. Даже помню его фамилию Овсянников. Конечно, способность фантазировать - прекрасное качество, но, конечно, не в такой области. Оно очень помогало мне в моей работе, когда я постоянно что-то изобретала, придумывала.
А в детстве помню, мы с братом изобрели мифическую страну и своеобразный язык её. Человечков мы изображали таким образом: ставили ладонь на два пальца -указательный и средний - это ноги, большой палец и мизинец - руки, и так мы расхаживали по столу и разговаривали на совсем тарабарском языке: «Шифа мида аугендзотя» - «Как поживаете», и пожимали друг друга большие пальцы, усаживаясь на кукольную мебель и т.п. Могли играть часами.
Ещё один штрих к портрету. Всю свою жизнь я много читала, посещала библиотеку и создала свою библиотеку, в основном классику. Всё это я прочитала. Обладая прекрасной памятью, я запоминала даже то, что, может быть, можно было не фиксировать. Например, я всегда помнила имена и фамилии авторов и героев их книг, порой иностранных, трудных. Конечно, багаж рос, кругозор расширялся, и это хорошо. Но память моя была крепкая во всём. Я терпеть не могла в людях неблагодарности, неверности и хотя могла простить со временем, но никогда не забывала зла, мне причинённого. Да простит мне, Боженька, этот тяжкий грех. Одно утешает меня. Сама я никогда осознанно не делала зла людям и в этом моя совесть чиста. Но что-то я разфилософствовалась и прервала нить повествования.
Возвращаюсь к своей жизни в железнодорожном городке. Когда я подросла, меня стал сильно огорчать постоянный беспорядок в нашем ателье. Повсюду лоскуты, отрезы кучами, развешанные повсюду на плечиках полуфабрикаты, приготовленные к примеркам. Но сколько я ни наводила порядок, всё тут же захламлялось, т.к. процесс был беспрерывный. И приходилось вновь убирать и смиряться. И хотя шитьё нас кормило, я его невзлюбила на всю оставшуюся жизнь.
Перед переездом на новую квартиру мы продали пианино - единственное наше достояние, с большим трудом приобретённое папой, японской фирмы «Ямахо». Отец очень хотел, чтобы я училась музыке, мама тоже поддерживала его в этом. У мамы тоже был хороший слух, и она хорошо пела, всегда за работой она что-нибудь напевала.
Целый год я посещала два раза в неделю учительницу музыки Валерию Васильевну Левицкую, даму средних лет и внушительных габаритов. Невысокая брюнетка, похожая на не то еврейку, не то цыганку, она носила стрижку «бубикопф». У неё были огромные чёрные глаза, как с картин Врубеля («Демон»), и она сильно злоупотребляла косметикой. Отец ходил по выходным к своим клиентам настраивать пианино, в том числе и к учительнице Левицкой. Это была подработка для пополнения бюджета семьи. С учительницы он, конечно, ничего не брал. Поэтому когда его не стало, Валерия Васильевна при каждой встрече вспоминала его с благодарностью и предлагала мне в память о нём заниматься со мной бесплатно. Но её несдержанный нрав, когда она била по пальцам за неверно сыгранную ноту и при этом ещё кричала, совершенно отвратил меня от занятий музыкой. Сейчас я понимаю, какие это были пустяки, надо было учить лучше, а не лениться, учителем она была толковым, и надо было воспользоваться таким щедрым даром. Но если бы молодость знала, а старость могла! В общем, упустила свой шанс по собственной глупости и амбиции. Пришлось навёрстывать уже взрослой в музыкальной школе на вечернем отделении, которую через пять лет закончила. В сочетании с законченным педагогическим техникумом это дало мне возможность работать музыкальным руководителем в детском саду. Частично папина мечта сбылась, но это было уже всё не то. Пальцы огрубели, жизненные проблемы постоянно отвлекали, и музыкальная память была уже не та. Ведь муза не терпит суеты, как известно.
Путь в неизвестность. Жизнь своей Родины мы узнавали, главным образом, из газет, журналов, книг и, конечно, кино - неотъемлемой частью нашей жизни.
С каким восторгом мы смотрели «Сердца четырёх», «Подвиг разведчика», «Сказание о земле Сибирской», «Каменный цветок» и все-все другие замечательные фильмы, которые тогда выходили на экран. Эмоциональное воздействие было колоссальным. Мы приходили домой, возбуждённые, восхищённые, рассказывали, пересказывали всё маме, которая никуда не ходила. И вот однажды, мы с большим трудом уговорили маму нарушить своё затворничество и сходить с нами в кино. А как раз в этот вечер шёл фильм «Они сражались за Родину» с В. Марецкой в главной роли. В фильме был мальчик, очень похожий на моего младшего братца Женю, и вот во время сцены, когда ребёнка фашисты бросают под танк, мама вскрикнула и потеряла сознание. Пришлось приводить её в чувство и вывести на воздух. И с тех пор мы больше не отваживались маму уговаривать, тем более на военные фильмы.
Посмотрели мы тогда множество трофейных фильмов «Леди Гамильтон», «Седьмое небо», «Тереза Ракен», «Большой вальс», «Девушка моей мечты» и много других музыкальных фильмов, которые я и через много лет с удовольствием смотрела вновь, будучи уже взрослой. У всех девчат были кумиры. После кинофильма «Без вины виноватые» большинство девчонок влюбились в В. Дружникова, а мне нравился П. Кадочников, которого потом сменил В. Тихонов. Просматривая фильмы, мы чувствовали сопричастность с жизнью своего народа, все сюжеты обычно горячо обсуждали, восхищались героями, негодовали, ненавидели отрицательных персонажей.
Мы были так патриотично настроены, воспитаны, всё впитывали в себя, как губка. Когда умер И. Сталин, многие плакали. Во дворе клуба был выставлен на сцене большой его портрет и все ССМ-овцы поочередно дежурили у этого портрета три дня.
Все задавались вопросом, что же будет? Чехи, поляки, немцы, австрийцы и другие народности вернулись на свою Родину. Стали разъезжаться и русские.
К тому времени уже запахло культурной революцией. Китайцев десятками расстреливали прилюдно прямо на площади, среди них участились самоубийства. Как-то вечером, возвращаясь домой, я увидела повешенного у дома на дереве. Бежала домой без оглядки и вся в поту от ужаса.
Сотрудник Добба (Департамент общественной безопасности, как КГБ) стал в любое время приходить в русские дома, что-то вынюхивал, высматривал. Приходил товарищ Джан, толстый (что большая редкость) китаец с тяжёлым взглядом раскосых щелочек-глаз. Чего ему было надо? Его присутствие нагоняло какую-то напряженность, хотя он и был приветлив.
Мы, как истинные патриоты, ждали, когда разрешат въезд в СССР. И вот в начале 1954г. это, наконец, свершилось, нас повезли на освоение целины в телячьих вагонах. Местное население в СССР не верило, что мы добровольно переехали и считали сначала, что мы ссыльные. А мы рвались на Родину, молодёжь встретила известие об отъезде на «ура». В срочном порядке все влюблённые пары переженились и буквально через неделю-две уезжали.
Мы поженились с Сергеем 5 июня. Свадьба была скромной. Весь прекрасный антураж, присущий свадьбам, у нас отсутствовал. Не было даже колец. Не было ни фаты, ни длинного платья, ни венчания. Как я теперь считаю - нас морально обокрали. ССМ всё это запрещал, ведь всё это - «опиум для народа». На мне был скромный белый костюм, правда, в парикмахерской мне сделали красивую прическу, выглядела неплохо, так что секретарь консульства меня запомнил и отвесил моей маме комплимент в мой адрес.
Мы вместе со свидетелями зарегистрировались в консульстве, потом все вернулись домой к нашему праздничному столу. На обратном пути закрапал дождик, мы с Серёжей зашли в магазин и купили бамбуково-бумажный зонтик из вощённой бумаги зелёного цвета. Говорят, что это примета - к слезам.
Стол был хорошо накрыт, было что поесть и выпить. Мама с тётей Катей постарались во всю, наготовили всяких вкусностей. Особенно хороша была копчёная дрофа, которую убил на охоте мой жених и преподнёс мне свой трофей. На колбасной фабрике её закоптили, и это был настоящий деликатес.
Влюблённый жених продал своё ружьё, чтобы купить мне свадебный подарок - швейцарские золотые часы. А тётя Катя подарила к ним браслет. Этот подарок и сейчас со мной.
Гостей было у нас на свадьбе немного, особого веселья не было, т.к. у всех преобладало чемоданное настроение. Ежедневно от перрона отходил поезд с нашими земляками. Все собирались в дорогу. Что-то ненужное продавали, что-то уничтожали, боясь, что могут навредить, рвали старинные фотографии, открытки, альбомы. Погибло немало ценного для истории.
Китайцы, что постоянно нас обслуживали (лавочники, обувщики, разносчики), были очень огорчены нашим отъездом. У нас был дружный крепкий тандем. С отъездом русских они лишались всей своей клиентуры.
Свадьба наша завершилась рано, все рвались на вокзал провожать очередную партию отъезжающих, где царило оживление, слышались напутствия, поцелую, плач. Были семьи, где родители уезжали в Австралию, а непокорная дочь или сын стремились за своей любовью. Люди не знали, встретятся ли когда-нибудь, слёзы лились рекой.
Когда я вижу сейчас современные свадьбы в автомобилях, с богатыми букетами, красавицей невестой (в этот день все красавицы), с фатой, в роскошном платье, до сих пор обидно, что лучший день в жизни прошёл так буднично.
Мы с Серёжей попали в третью партию отъезжающих и 14 июня собрались в путь, меньше чем через две недели после свадьбы. Мои студенты нафотографировали меня у института русского языка, где я работала, сделали альбом с общими и своими фотографиями и подарили на прощание (с термосом) на вокзале. Пришли все 40 человек, а я вместо того, чтобы достойно со всеми попрощаться (пришло много земляков, родня), начала судорожно рыдать и никак не могла успокоиться. Разлука с мамой, с которой я никогда не расставалась, отлёт из-под крыла с вообще-то пока чужим человеком, были так тягостны. Все смотрели на меня расстроенные, утешали, как могли, а я стояла на перроне, в руках у меня были подаренные альбом и термос, и заливалась слезами. Весь вагон утешал меня. До границы с СССР мы ехали в хороших плацкартных вагонах, бесплатно, условия были более чем хорошие, постепенно я успокоилась, посыпались шутки, разговоры. Отъезжающим СССР выделило 3000 рублей на главу семьи и по 600 руб. на иждивенца.
16 июня был день рождения моего новоиспечённого мужа, мы выпили вина, поздравили его всем вагоном. И в этот же день прибыли в г. Харбин, в котором к нам подцепили еще вагоны со сформированными группами «целинников». Среди харбинцев попали с нами сестра Сергея Лариса Лапина с мужем Иваном и маленькой дочкой Ирой, трёх лет. Родители Сергея пока оставались на станции Вейшихэ, куда Серёжа съездил сразу после свадьбы попрощаться.
Незаметно в разговорах пробежало ещё два дня и 18 июня мы пересекли границу СССР и остановились на станции Отпор. Все ликовали, обнимались, целовались, у некоторых от волнения поднялась температура. Наконец-то мы на своей земле и никакой Джан больше не придёт без приглашения в наш дом.
К нам в вагоны зашли таможенники, особой проверки не делали. Только велели заполнить декларацию и спросили, есть ли у кого американские и другие иностранные журналы и пластинки Петра Лещенко. За ним тогда гонялись в СССР, записывали даже на рентгеновских снимках-пленках. Кто сказал, что есть, у того изъяли, а кто промолчал, книги и пластинки остались у хозяина.
Мы совершенно не представляли себе цен и покупательную способность новых денег. Поэтому с нас «драли» три шкуры те, кто подносил снедь к вагонам на продажу. За пол-литровую банку молока взимали три рубля, при стоимости 10 копеек (за банку).
На пограничной станции Отпор из хороших вагонов нас переселили в «телятники», скотские вагоны, в которых были нары. Мы сложили все вещи в угол, расставили свою знаменитую американскую кровать с шишечками и четырехгранными ножками, но улечься на неё при всём честном народе постеснялись и уступили одной пожилой паре, а сами устроились на нарах вповалку со всеми.
В Китае железнодорожные пути находились в идеальном порядке, кругом чистота, жёлтый песочек, и нас поразило, что весь путь чёрный, в масле, а главное - обслуживают пути женщины в немыслимых робах. И первая встреча с ненормативной лексикой. Пьяного в стельку матроса тащили двое, а он изрыгал во всеуслышание фонтан нецензурщины, который мы ранее никогда не слышали.
Я далека от мысли, что наши мужчины были святыми, но даже в подпитии они не позволяли себе ругань в присутствии женщин и детей. Поэтому это было ново и стыдно.
Наконец, мы все устроились, разместились и под песню П. Лещенко, которой наслаждались таможенники, двинулись вперед.
Вскоре мы познакомились с ещё одной особенностью родной земли. Здесь нигде и никогда не предусматриваются туалеты. До сих пор на площадях торгуют пивом, квасом, соками, но туалет не положен, поэтому все близлежащие подъезды превращаются в общественные туалеты на горе жильцов. Но кого это когда-либо волновало? Вот японцы, например, прежде чем начать любое строительство, в первую очередь ставят туалет. А тут мы столкнулись прямо-таки с проблемой. В некоторых вагонах догадались поставить ведро и занавесить одеялом. Конечно, при тряске и общей слышимости это было не Бог весть что, но вот мы намучились! С нетерпением ждали очередной станции. Но не всегда в спешке получалось, т.к. боялись упустить поезд. Дошло до того, что при остановках на полустанках прыгали прямо в траву. А что было делать? У некоторых было потом воспаление кишок от сверх терпимости.
Очень удивили меня деревеньки, особенно избы. Почерневшие. Скособоченные, часто с соломенными крышами и таким количеством окон, как горох на грядке. На каждой стене по три окна. И поля удивили. У китайцев не пропадает ни пяди земли. Поля расположены как по ниточке, всё ровно, красиво. А наши поля разбросаны, как Бог на душу положит, не экономит наша широкая натура. Я не злобствую и не критиканствую, просто мне было всего 19 лет, я приезжала из большого комфортабельного города и, понятно, многое удивило, поразило. Впрочем, не только минусы я замечала. Всех поразил вокзал в г. Новосибирске, своей величавостью, размерами, настоящие царские покои. И встреча с Байкалом - память на всю жизнь, тем более что не обошлось без происшествия. С нами ехал мальчик лет 12-ти Ладыженский, ужасная егоза по натуре. Ему опротивело сидеть в вагоне, и как только поезд остановился у Байкала, он, не слушая окрики матери, ринулся к озеру. Берег был крутой, и он кубарем покатился вниз прямо в воду. Получил «боевое крещение». Мы тоже спустились к озеру, омыли руки и лицо в дивной воде и залюбовались красотой панорамы, тогда ещё не испакощенной заводом.
На остановках к нам в вагон прибегала Иришка Лапина, племянница, я с ней возилась, играла. И вновь около меня - дети. Когда ей надоедало у нас, на очередной остановке родители забирали её к себе, так и ехали.
На всех крупных станциях, городах высаживали очередную партию поселенцев и увозили их по совхозам. В некоторых из них встречали хорошо: истопили баньку, приготовили еду и жильё. Нашей группе в этом отношении не повезло. Сестра Серёжи с семьей выгрузилась в г. Омске, там их тоже увезли в совхоз. Но что делать людям с высшим техническим образованием в деревне? Конечно, очень скоро многие уехали в город. Вот и сестра Лариса переехала с семьёй в г. Омск, сняли домик, к ним на следующий год приехали их родители. Отец пошёл работать, а мать вела хозяйство, почти ежедневно ходила в магазин, где на неё очень пристально смотрела одна пожилая женщина. Однажды она подошла к Зинаиде Дмитриевне и спросила: «Зина, это ты?» Так через многие десятилетия встретились две сестры Коваленко. Мать Серёжи уехала в Китай на учебу, там и осталась, вышла замуж за В.И. Коменданта. А вся семья осталась в Омске, но когда начались притеснения, отец со старшим сыном сбежали в Китай уже где-то в 20-30-х годах. Там они обжились, завели скот, дед открыл лавку, обзавёлся семьёй. Женился и его сын, дядя Сергея. Это бегство семья посчитала предательством и не простила их. Не хотели даже слышать о них. К нашему приезду уже и дед, и дядя умерли. Сестры встретились радостно, было много слёз, воспоминаний. Они стали часто встречаться. Но бедная Зинаида Дмитриевна прожила у нас в Копейске 1.5 месяца, уехала и вскоре умерла от прободной язвы. Это случилось в выходной день, и ей не сразу сделали операцию. Врача не было, сердце её не выдержало. В возрасте 52-х лет её не стало. После этого грустного отступления продолжаю описывать наш путь на целину.
Целина. В г. Кургане опять выгрузились несколько семей и повезли туда, куда им было предписано. А нас повезли дальше и остановились в Кособродске, кажется, 30 июня. Был очень жаркий день, нас никто не ждал на станции. Мы выгрузились прямо на платформу и стали ждать на солнцепёке. Спрятаться было негде, да и вещи не бросишь.
Прождали мы долго, уже не знаю, по какой причине грузовик задержался. Нас было 10 человек и багаж. Семья Невельских - отец с матерью и сын с женой (молодожёны), Надя и Костя Дресвянниковы (тоже молодожёны), мы с Сергеем и две незамужние девушки Таня Есиновская и Галя Козленок. У каждого было по два чемодана, а у нас с Серёжей ещё и два ящика с книгами и наша уникальная американская кровать с золотыми шишечками. Все это погрузили в машину, посадили нас и повезли в колхоз Большой Камаган. Дорога туда вела такой красоты, что даже дух захватывало. Кругом лес и жёлтая песочная дорога. Обилие лесов нас восхищало. Да, богата Сибирь-матушка. Ведь мы жили в городе, и лес был от нас далеко.
Нам очень понравился г. Курган - небольшой уютный город, в которой была даже музыкальная школа. Но наша дорога вела в Камаган, где нас совсем не ждали. Председатель Пиджаков, правда, накормил нас окрошкой, хлебом, не помню, было ли второе. Но бани не было. За весь путь вскоре после пересечения границы на станции Карымская нам всем предоставили баню с вошебойней, прожарили всю одежду и помыли. Это был спец. санпропускник. Мы с наслаждением помылись в бане, а всю нашу одежду прожарили на предмет удалении «квартирантов», которых к счастью никто не завел.
Самое грустное в Камагане - это то, что не подумали о жилье. Наступил уже вечер, а нас всё ещё возили от дома к дому. Пиджаков стучал в окно и спрашивал: «Постояльцев не надо?» Население колхоза составляли староверы-кержаки, которые к чужакам относились недоверчиво. Кое-как нас расселили. Мы с Серёжей попали в семью (фамилию не помню), где жила семья фронтовика. Сам хозяин вскоре после возвращения с войны умер от ран, остались старуха-мать, ещё крепкая, статная, высокая женщина, сноха сына Синка (то ли Анисья, то ли Ксения, не знаю) и двое детей: сын и дочь-горбунья, лет 9-10. Синка работала свинаркой, рыжая, с белёсыми ресницами, полная дама, очень некрасивая, а главное - очень неряшливая, от неё постоянно воняло, хотя колхоз был расположен на берегу реки. Две жидкие косицы заплетались веревкой. Им сказали, что нас поселят на месяц, пока достраивается финский дом для нас и Дресвянниковых. Синка вела «весёлый» образ жизни, но кто бы осудил бы её, у неё не было никаких шансов выйти снова замуж. Когда мы после работы возвращались домой, она неизменно мыла сени, голая по пояс. Мой муж столбенел, а она говорила ему: «Ты что, голых баб не видел?», - и при этом колыхала отвислыми грудями.
На следующий день после приезда нас всех собрали в правлении колхоза, всем написали «работы» и послали на стройку. Моего мужа, как человека с высшим горным образованием, назначили участковым механиком на трактор. Конечно, нас предупредили, что будет трудно, но что будет так трудно и физически, и морально, мы себе не представляли. Постепенно все рассосались, пристроились. Костя Д. уехал на уборочную, девчата пошли в учётчики, Таня Есиновская (в прошлом продавец) сошлась с прорабом, приехавшим из Москвы, и стала торговать хлебом. И осталась я одна на стройке, среди беспрерывного мата, разгружала машины с валунами, надорвалась, началось кровотечение. Серёжа тоже не смог пристроиться, заглядывая в поломавшийся трактор. Он тогда не разбирался в них и пользы приносить не мог и тоже слушал мат трактористов за свою некомпетентность. В безграмотном, Богом забытом, колхозе не нашлось работы образованным людям, и я думаю, что виной тому было недомыслие и неприязнь председателя и наша инфантильность, отсутствие жизненного опыта. Наконец, финский домик был достроен, и через день мы должны были в него въехать. И вдруг приехавший за неделю до того прораб говорит нам на работе, что завтра въезжает в обещанную квартиру (полдома). У него была жена и ребенок и, конечно, больше прав на квартиру, чем у нас, но с нами совершенно не считались. Оба еще «зелёные», наивные, мы просто были не нужны, как бельмо в глазу у Пиджакова, он не посчитал даже нужным предупредить нас. Узнав, что в домик въезжаем не мы, хозяйка наша, обнаружив обман, выбросила на улице все наши вещи. Мы вернулись с работы и увидели кучу вещей около избы. Сергей пошел в правление, где как раз находился только парторг. Он читал газету, которую даже не опустил, когда вошёл Сергей и никак не прореагировал на его жалобу, продолжая читать. Сергей вышел на крыльцо со слезами на глазах. Что делать? Мы пошли к молодым Невельским, они жили в отдельной комнате, хотя и не побеленной, с русской печкой на полкомнаты, но всё же у них была крыша над головой. Они нас пожалели и пустили ночевать. Мы перетаскали вещи. Прожили где-то с неделю. Но ведь две семьи молодожёнов в одной комнатке, половину которой занимала большая русская печь, конечно, были нонсенс. Сергей вновь стал искать пристанище. Нашёл одну древнюю старуху, у которой сын был на уборке, и она сдала нам на месяц комнатушку размером с нашу кровать, все стены которой были завешаны коллективным портретами всех родичей, наверное, со времён Адама.
Наша знаменитая двуспальная кровать едва втиснулась в комнату. В первую же ночь мы почувствовали страшный обжигающий зуд. Включили свет и ахнули, все стены были, как маком обсыпаны клопами. Они вылезали из-за портретов, из-за часов, из всех углов. Миллиарды их набросились на «свежатинку». Клопы шли на нас атакой, как орды Мамая. На стене не было просвета от них. Наверное, со времен постройки дома они активно размножались, и для них начался пир. Сергей взял бутылку и начал их раскатывать, но это был мартышкин труд. Тогда мы поставили ножки кровати в блюдца, насыпали туда дуста (хорошо, что я привезла его, как будто предчувствовала) и легли. И как только легли, началась бомбардировка с потолка. Они пикировали сверху на нашу кровать и продолжали свое кровавое дело. Мы всю ночь посвятили борьбе с клопами, а бабуля спала на полатях сном праведника и даже не проснулась. На утро перед нами встал извечный вопрос: «Что делать?» Мы привязали простыню за верхние шишечки, стало полегче, но это был не выход.
На краю деревни один пожилой мужчина жил со своей женой в своем доме. А рядом строил еще одни, кажется, сыну, который служил в армии. Дом был без окон, недостроен, но оштукатурен внутри и была крыша. Мы попросили их сдать нам этот домик. Хозяин колебался, не мог решиться, но потом пожалел нас и дал свое согласие, предварительно взяв в нас расписку, что мы снимаем на три месяца и при первом же требовании хозяев освободим этот дом. И вот наконец-то что-то вроде жилья у нас появилось. Мы поставили окна, закрепив их парой гвоздиков, поставили дверь. Я побелила стены и даже мешковиной с синькой сделала накат. Печь нам выложили с духовкой. Я купила пару половиков, из ящиков сделала трюмо, повесила шторки и стало уютно, тепло, хорошо. Хозяева были всё время рядом, мы с ними крепко подружились. Угощали друг друга. Я к тому времени научилась уже и торты стряпать. В первый раз влила в тесто пол-литровую бутылку топлёного масла, и тесто просто сочилось под пальцами, но торт вышел огромный и таял во рту. Молодой муж меня хвалил и хозяева тоже. Они нас так полюбили, что когда мы собрались уезжать, огорчились до слёз. Мы - тоже. Славные, милые люди, помогли, согрели, обласкали нас. И это на фоне полного равнодушия и даже неприязни многих. Нам долго не верили, что мы приехали по своему желанию и только когда увидели, что нас снабдили спец пайком (сахар, макароны, жир), - поверили. Но это вызвало зависть. Однажды приезжие из Москвы целинники напились и перестреляли из ружья всех домашних уток, плескавшихся в пруду. На вопрос, кто это сделал, ответ был один: «Китайцы». Было обидно, несправедливо, но что мы могли сделать.
Мы с Сергеем вообще ещё без жизненного опыта, самые неопытные, самые молодые, не умели ещё даже рассчитывать свой бюджет. К нам постоянно ходили гости-земляки, я покупала в сельпо залежалые шоколадные конфеты и ржавую селедку, варила картошку, • угощали, чем могли. Тратили деньги бестолково и когда засобирались уезжать, у нас не было ни гроша на билеты. И опять добрые наши земляки пришли нам на помощь. Дресвянниковы одолжили денег, которые мы с первой же зарплаты выслали им обратно. Кто-то в деревне сказал Сергею, что есть такой закон, по которому гражданин имеет право на труд по специальности, и что ближайший угольный бассейн находится в Челябинской области, а это недалеко. Надо взять три дня и съездить в Челябинск с тем, чтобы привезти бумагу о том, что его берут работать на шахту, и тогда Пиджаков отпустит нас.
Представляю, как он был рад избавиться от нас, ведь жилья не предвиделось, а зима была не за горами. Сергей уехал. А надо сказать, что домик наш стоял на окраине, а дальше - кладбище. И в этот день как раз хоронили одного парнишку, только что демобилизовавшегося из армии. Он недомогал и уехал в Курган в больницу, и пьяный в дым шофёр перевернул машину, и все ящики с водкой упали на парня. При моей впечатлительности я целых два дня переживала за этого юношу, так было жаль его, хоть и не были знакомы.
В этот день был страшный, прямо ураганный ветер, который к вечеру усилился, и когда я легла спать, за окнами выло и стонало, как будто оплакивая безвременную смерть юноши, деревья трещали, а мои окна на двух гвоздиках отбивали барабанную дробь. Сцена прямо из триллера. За окном - кладбище, воет ветер, стук за окном, я провела ночь без сна в холодном поту от ужаса и утром побежала к Наде Дресвянниковой умолять её прийти ночевать ко мне. Муж у неё был на уборке, и она согласилась.
Правда, на следующий день ветер стих, но всё равно живой человек рядом успокоил мои расшатавшиеся нервы. Мы с ней долго болтали, потом заснули. А на следующий день вернулся Сергей. Он зашёл в избушку, взял меня за руку и сказал, что ему всё не верится, что я стала его женой. Я встретила его с радостью, любовью. Это был незабываемый день таких чистых, нежных отношений, еще ничего не затуманивало их.
В кармане лежала заветная «бумажка» и на следующий день Сергей получил «вольную». Мы очень тепло попрощались с нашими хозяевами, с земляками, погрузились на грузовик и поехали в Кособродск, где взяли билеты до Челябинска. Вещи мы отправили малой скоростью, нам помогал Костя Дресвянников, и уехали. Из Челябинска, в который мы прибыли рано утром, мы сразу же поехали в Копейск, куда Сергей получил назначение на шахту №23.
В Копейске тогда автовокзал больше напоминал общественный туалет - маленькое, грязное, пропахшее мочой, неказистое здание, где сейчас сквер с цветами. Автобусы ходили редко, маленькие «лизики». Мы прождали очень долго, расписание не соблюдалось, народу накопилось море, и мы не смогли втиснуться в приехавший, наконец, автобус.
Решили идти пешком. И пошли. А комбинат «Челябуголь» тогда был на посёлке «Горняк», туда мы и пришли на своих двоих, прошагав около 5 км. Сергея назначили помощником начальника участка на шахте №23, а жить нас расселили по разным общежитиям. Сергея - в мужское, а меня, соответственно, в женское. Через месяц нам дали комнату в новом доме, построенном для молодых специалистов. На следующий же день после приезда Сергей отправился на работу, а я осталась в общежитии.
Так завершилась наша целинная эпопея и началась семейная, трудовая, обычная жизнь с радостями и печалями, удачами и бедами, как у всех на Земле живущих. Так закончилась моя юность и началась взрослая жизнь. Казалось, какой большой путь впереди, а теперь кажется, что всё промчалось так быстро. Но об этом в другой раз.
Вот я и подошла к завершению своего повествования о жизни в чужой стране, где было много хорошего и трудного, но детство и юность всегда хороши в силу возраста. И аромат белой акации навсегда врезался в память. Память сердца и души. Это было так прекрасно! Никогда больше в своей жизни я не видела этого замечательного цветущего дерева, не вдыхала его аромат, аромат моего детства, который остался со мной навсегда.
 «Брызги»

(дополнение к повести «В тени белой акации»)

№5 «Сон»

Я всегда очень любила учиться, обладала прекрасной памятью и все предметы давались мне легко. Интересный случай произошёл со мной в 8 или 9 классе.
Как-то учитель математики задал нам задачку на дом. Обычно я эти задачки решала как семечки щёлкала, а с этой провозилась весь вечер. Решала и так, и этак, но задача не поддавалась. Часы пробили 1 час ночи, надо было ложиться спать, ведь утром рано вставать. Смирившись, легла и сразу заснула. И, о чудо, во сне я её решила. Проснувшись утром я сразу же записала её в тетрадку.
У дверей школы меня ждал весь класс. Уже издали они прокричали: «Лёля, ты решила задачку?» «Да,» - ответила я. Вытащила из портфеля тетрадку и все гурьбой бросились в класс, переписывать решенную задачку. Никто в классе больше её решить не смог.
Когда начался урок, учитель первым долгом спросил нас, реши ли мы задачку, и весь класс ответил «Да». Он подчеркнул, что задачка трудная и он рад, что мы с ней справились. Как было тут не испытать внутреннее чувство гордости!

«Страх»

Мы с моей соседкой и одногодкой Таней Емсенко ежедневно водили своих маленьких братцев в детский сад, проходили через центр города мимо обелиска. По кругу располагались внушительные здания «Я мать – отель», Доб (общество безопасности) и коричневое  трёхэтажное здание. Всегда, когда  мы проходили мимо этого здания, в окнах нам улыбались и махали «ручками» молодые русские парни, а мы были 10-тиклассницами. Мы, естественно, тоже улыбались и махали в ответ.
Как вдруг, однажды, когда мы возвращались домой, перед нами неожиданно появились несколько юношей в военной форме.
«Здравствуйте, девушки!» - приветливо поздоровались они. А мы с Таней просто онемели от страха, но хорошее воспитание заставило нас поздороваться в ответ и что-то отвечали на их вопрос «как зовут?»
«Что же вы так приветливо махали, а теперь не хотите разговаривать,» - обиженно сказали ребята. Но мы онемели и скорей-скорей попрощались и побежали своей дорогой. Прошло не более 5 минут нашей «беседы», но нас увидела Тамара Крылова, девушка слон, про которую говорили и ещё ряд других девушек ходили слухи, что они тайно встречаются с советскими офицерами или солдатами, точно не знаю, слух есть слух. А это было запрещено.
Но Тамара проявляла «бдительность», а может быть и зависть к нашей девичей привлекательности, но факт остаётся фактом, она тут помчалась в советский клуб, что был рядом, и где базировался комитет ССМ (Союз Советской молодёжи) и с придыханием доложила, что вот две девицы (назвала нас) разговаривали с советскими солдатами в центре города, у всех на виду.
Что тут началось! Таня не была ССМ-овкой, а я была и очень активной. Меня вызвали в комитет, на «ковёр», как говорится, кажется присутствовал представитель от консульства (возможно, память подводит) и начали меня «прорабатывать».
«Ты что не знаешь, что это запрещено», - возмущался председатель комитета. Разумеется, я рассказала о нашей неожиданной встрече, ничего не утаивая, получила «втык»  потом так боялась ходить мимо этого здания, тем более, что один из парней успел в меня влюбиться и стал меня подкарауливать, а дорога была всего одна. Я стараюсь не попадаться на глаза, избирала обходные пути, пряталась за рекламные щиты, пока другой парень не успокоил меня, сказав, что моего «воздыхателя» в 24 часа отправили домой за его несдержанность.
Этот случай был не единственный. Как-то под вечер мы, группа девчат, прогуливались по улице недалеко от дома, как вдруг перед нами предстали «бравые молодцы». Не зная за собой никакой вины, мы перекинулись парой слов с парнями и ушли домой.
Когда пришла я домой, мать Тани Емсенко, наша соседка со скандальной репутацией уже вещала что, такой ужас, такой кошмар! Правда, обошлось лишь небольшой нотацией. «Ты что не знаешь, что с ними нельзя разговаривать», - спросила мама, и всё.
Сейчас анализируя эти эпизоды я думаю, что плохого ты совершила и почему чуть ли ни под страхом смерти был наложен запрет. Ведь молодость тянется к молодости, а нам внушали такой страх перед общением с ребятами, что мы их боялись как огня.
Теперь я понимаю, что эти ребята, солдаты воевали вместе с 8-ой армией против гоминьдановцев и наверное «сверху» внушалось, что мы можем оказаться провокаторами или шпионками что ли.
Не знаю, но ребята так же боялись нас, как мы их. Вот такой идиотизм – русские юноши не имели права даже здороваться с нами. И мы тоже знали, что это «табу»,но никогда не задавались вопросом, а почему? И ни разу не спросили компетентных людей, что происходит на самом деле, мы были ещё почти дети, в политике ничего не понимали и не могли анализировать ситуацию. Конечно, теперь я понимаю подоплёку этого явления, война есть война, но мы тогда этого не знали и даже не задавались этим вопросом.

Секреты моей кухни

В наше время, когда публикуются в прессе сотни различных блюд  на любой вкус, говорить о «секретах» забавно.
Да, было время моей молодости, когда я постоянно радовала родню и гостей новыми блюдами. Но это время прошло, а продукты стали подделкой.
Но всё-таки кое-чем поделиться могу.
Во-первых: чтобы была удача, всё, что делаешь, надо делать с охотой, любовью.
Во-вторых: Продукты должны быть качественными, а не суррогаты.
В-третьих: Приготовляя блюдо, надо несколько раз попробовать, чего не хватает. Будь то тесто, фарш, соус и т.д.
В-четвёртых: В солёные блюда надо добавить чуть-чуть сахару   и лимонки или уксуса, вина, а в свою очередь в сладкие блюда, даже в крем – на кончике ножа каплю соли.
В пятых: Употреблять в пищу все травы, специи, таких как укроп, сельдерей, петрушка, кинза, лавр, душистый перец, мяту, горчицу, базилик, кунжут, черемшу, чеснок, карри.
Для сладких блюд – ванилин, корица, имбирь, мускатный орех, кардамон.
Восточная кухня тем и хороша, что в ней много трав, специй.
Несколько блюд из моей кухни
Салаты:
1. С редькой. Натереть черную или зеленую редьки средней величины на тёрке, залить холодной водой для удаления горечи.
3 луковицы нашинковать и поджарить до розовости на сливочном масле.
3 яйца взбить и зажарить блинчик. Нарезать его соломкой.
200-300 гр. Отварного мяса (можно курицу) тоже нарезать соломкой.
Всё перемешать, посолить, заправить майонезом.
2. Салат: Лосось из консервы порубить, добавить 100-200гр орехов, заправить майонезом. Орехи обжарить слегка.
3 салат: Печень трески в масле порубить, добавить 3 крутых яйца, шинкованный лук.
Китайский суп
Отварить курицу с целой луковицей, лавром и чёрными древесными грибами.
Курицу вынуть, нарезать на кусочки, вернуть в бульон, посолить, забросить 100гр финтьёзы (варится мгновенно), взбить яйцо и при помешивании влить в кипящий бульон тонкой струйкой. Заправить соевым соусом и суп готов.
Китайский салат
Натереть морковь, нашинковать капусту, нарезать соломкой, огурцы и разложить чередуя по периметру блюда. В центре – курица кусочками или мясо, сверху – финтьёза, всё залить соевым соусом + готовая горчица – размешать и полить. Салат размешивать на столе.
Рыба по-польски
Любую рыбу почистить и укладывать в глубокую посуду, устеленную пергаментом. Слой рыбы – слой нашинкованного лука, слегка посолить, смазать майонезом и вновь слой рыбы – слой лука, сверху залить майонезом и запечь в духовке.
Блины дрожжевые
5 стаканов воды или молока, пакет дрожжей (15гр), замесить опару как густая сметана. Дать подойти и вбить 5 яиц тщательно размешивая, соль, сахар по вкусу, а ложек масла. Заварить кипящим молоком до нужной консистенции, вновь хорошо перемешать. Перед жаркой добавить 1ч.л. соды.
Салат из капусты с черносливом
Капусту нашинковать, слегка посолить и помять, добавить чернослив с запахом дыма+майонез.
Лепешки пресные
2 стакана воды, 1 яйцо, щепотку соли, сахару, попробовать, добавить ; ч.л. соды, замесить, раскатать тесто на кусочки и жарить. Кушать со сметаной, джемом.
Мазурка
Курага, изюм, чернослив, орехи, все по 200гр, взбить 5 яиц, чуть-чуть соли, размешать, выложить в форму и печь. Готовую смазать сливочным кремом. Дно выстелитьпергаментом.
Плов фруктовый
Отварить рис до готовности, поджарить тёртую морковь (лучше в сливочном масле), с изюмом, курагой, финиками, черносливом, всё перемешать с рисом, посолить, добавить 1ч.л. сахару и плов готов, ванилин.
Салат фруктовый
Нарезать кубиками любые фрукты (яблоки, груши, бананы, киви, ананас, мандарин). Залить клубничным или малиновым вареньем, хорошо перемешать, выложить в салатницу. Растереть сметану с сахаром и покрыть салат сверху. (Ванилин)
Котлеты картофельные
Отварить картофель, растолочь в пюре, немного охладить, вбить 1-2 яйца, добавить соль, немного муки, сформировать котлеты и поджарить. Сделать к ним сметанный соус с луком и грибами.
Замена сгущенки
1 стакан сахару, 0,5 стакана сливок, 1 яйцо, соль, сварить на слабом огне, помешивая. Остудить, взбить с пачкой сливочного масла – крем готов. Добавить ванилин, чуть соли.
Основа для приготовления – тесто моё
300гр сметаны, 300гр масла или маргарина (пачку), 3 яйца, 1ст.л. сахару, неполную ч.л. соды гашеной, соль чуть-чуть. Замесить тесто для любой начинки.
Основа для сладких пирогов
1 пачка сливочного масла или маргарина растопить, добавить 2ст.л. с горкой сметаны, 1 яйцо, 1 стакан сахару, неполную ч.л. соды загасить, замесить тесто.
Фарш из яблок
5-6 яблок натереть на крупной тёрке, добавить 1 стакан сахару, ванилин.
Присыпка сверху. Штрейзель.
Мука – 1 ст.л., масла 20гр., сахар 1 ст.л., яичный желток (порцию можно удвоить.
Маковый торт
5 яиц, 200гр. Маргарина или масла, 1 стакан сметаны, 1 стакан муки, 1 стакан манки. Можно 1 стакан орехов. Размешать и испечь 2-3 коржа. 1б. сгущенки с 1 пачкой сливочного масла, смазать торт.
Сырная пасха
1кг творога, 0,5кг сахару, 400гр. масла сливочного, 0,5л. молока, 100гр. изюма, ваниль. Чуть соли. Творог отжать, протереть через сито. Молоко сварить с сахаром до тягучести, останется половина массы. Слегка остудить, влить в творог, размешивая. Масло вмешать, положить изюм, ваниль, всё переложить в марлю, в форму и на холод.
Сметанный десерт
2ст.л. желатина развести в 1,5 стаканах холодной кипяченой воды, дать набухнуть, затем при помешивании довести до растворения не кипятить.
1 слой: 0,5 стакана сметаны, ; стаканы красного сиропа от варенья, 1/1 стакана раствора желатина, вылить в посуду и в морозильник.
2 слой: 0,5 стакана сметаны, ; стакана сахару + 2 желтка с ; ч.л. лимонки + ; стакана желатина, вылить на 1-ый застывший слой и вновь в холод.
3 слой: 1 стакан сметаны, 1 стакан сахару, 2ст.л. какао + ; стакана желатина. Всё вылить на 2-ой слой и в холод.
Белки (2) можно взбить с ; стакана сахара и украсить .
Яичный ликер
0,5л. молока, 3 желтка, 300гр. сахарной пудры, 100гр. спирта, ванилин.
Молоко вскипятить, немного остудить, сахар растереть с желтками, всё перемешать, влить спирт.
Пирог с апельсинами-ананасами
Замесить тесто по моему рецепту (см. выше), раскатать лепёшку с бортами. На охлажденный корж нанести слой заварного крема (см. выше), выложить кольцами ананасами из банки или дольками апельсина, можно и то и другое и залить сверху приготовленным из жидкости от ананаса раствором желатина.
Соус Пикант
1ст.л. сливочного масла распустить на сковородке, смешать с 1ч.л. готовой горчицы, прибавить 2ст.л. сметаны и 1ст.л. молока.
Безе
5 белков засыпать 1,5 стакана сахара, оставить пока сахар распустится, взбить, держа кастрюлю в горячей воде. Слабо смазанный противень слегка посыпать мукой и ложкой, выложить безежки, поставить в теплую духовку.
Китайские пельмени - фарш
600гр. мяса: 400гр говяжьего и 200гр свиного
Соя 5 капель
Масло кунжутное – 5 капель
Чуть-чуть имбиря (молотого)
1ст.л. душистого перца
Чеснок – головку
Соль, вода