Свет далёкой звезды, гл. 2

Описание своей жизни принято начинать с рождения. Ничего не могу о нём сказать. К со­жалению, история не сохранила легенд о моём появлении на свет, которые так любят расска­зывать знакомым. Поэтому я считаю, что вошёл в этот мир в самом заурядном месте — го­родском роддоме и появление моё не сопровождали тайные знаки, совпадения дат, стихийные и рукотворные катастрофы.

Моя старшая сестра Таня не проявила никакого интереса к своему новоиспечённому бра­ту. Только подошла, взглянула на сморщенное маленькое личико и, презрительно хмыкнув, отправилась на диван листать книжку с картинками. Впоследствии она мало обращала на меня внимания. Должно быть ждала пока крохотное ничего не умеющее существо крепко встанет на обе ноги, начнёт разговаривать и кое о чём размышлять. Тогда то она и вцепилась в меня мёртвой хваткой, взявшись обучать всему, что сама она давно знала и умела, в первую очередь чтению.

Книги всегда были таниной страстью. Не нуждаясь в ином обществе, она читала везде и всегда. На русском, армянском и немного на английском. Научившись читать в три года, она решила и меня приобщить к этому таинству в том же возрасте. Я терпеливо выслушивал её объяснения, называл изображённые на карточках буквы, но читать ленился. Единственное на что меня хватало это остановиться у шкафа и, наклонив голову, разбирать написанные на ко­решках названия — угловатые русские и изогнутые армянские. Таня ругалась, недовольно сопя, и подсовывала мне книги, которые я швырял на пол. Сестра злилась и называла меня варваром.
Когда Таня не читала, то всегда спала. Везде, в любой позе. Могла заснуть прямо посреди оживлённого разговора. Казалось только что она смеялась и говорила что-то, а через минуту уже сопит, уткнувшись лицом в спинку кресла. Папа часто говорил, что с именем для дочери они с мамой промахнулись. Её нужно было назвать Соней и никак иначе.

Родителей я не помню. Знаю только, что у мамы были длинные светлые волосы и огромный запас любви и заботы для каждого, кто в них нуждался. Одна из самых больших трагедий моей жизни состоит в том, что я не могу вспомнить их лиц. Фотографий почти не сохранилось, а те, что уцелели такого плохого качества, что по ним невозможно судить о внешности запечатлённых на них людей.
Память причудлива, она так легко изменяет прошлое, переосмысливает события, подме­няя собственные впечатления выдуманными, вычитанными в книгах или виденных в кино. Поэтому даже эти мои записи не могут считаться объективными. Отнеситесь к ним с изряд­ной долей скепсиса, а все фактические ошибки отнесите на счёт моего чересчур богатого во­ображения.

Как я уже написал, когда мне было лет шесть, мы поехали на море. До той поры я всегда рисовал море одним цветом — тёмно-синим, не подозревая о том, что на самом деле оно все­гда разное. То сине-зелёное, то ярко-голубое, а иногда такое прозрачное, что кажется будто у него вовсе нет никакой окраски. Оно едко пахло рыбой и йодом, словно кто-то вылил в него целую гору пузырьков этого вещества.
Отдохнуть нам не удалось. Уже на второй день зарядили дожди, и я бессмысленно болтал­ся по снятому нами домику, изнывая от скуки. Единственное, что меня хоть как-то развлекало — это поделки, заполнившие комнату.
- Хлам, - называла их хозяйка. - Давно пора выбросить. Только руки никак не дойдут.
А мне поделки нравились. Здесь был длинный змей из ветки, смешные человечки-ши­шечки, забавные газетные червячки, но самой чудесной оказалась кошка. Большая, сантиметров сорок в высоту, скрученная из толстой медной проволоки, она бесстрастно взирала на мир разноцветными глазами-камешками, красным и зелёным.
Когда мы уезжали, я долго махал ей рукой, обещая вернуться ровно через год.
- Пожалуйста, дождись меня, - шептал я еле слышно. - Не уходи!

В тот же день со мной произошло одно удивительное событие — я впервые поцеловал де­вочку. Она сидела на скамейке у вокзала и казалась такой миленькой в своей соломенной шляпке с развевающимися на ветру локонами, что я подбежал к ней, забрался на скамейку и звонко чмокнул её в губы. Кто-то захихикал, девочка удивлённо отпрянула, а я покраснев до пяток, убежал. Укрывшись за колонной, я тщетно пытался успокоить бешено стучащее серд­це. Казалось, все вокруг заметили мой неосторожный поступок и теперь смеются над моей глупостью. В общество меня возвратила Таня.
- Пойдём уже, Ромео, - улыбнулась она, отдирая меня от спасительной колонны. - На поезд опоздаем!
Я ещё больше смутился и, уткнувшись носом в её подмышку, позволил себя увести.

Продолжение - http://www.proza.ru/2017/10/26/35