Отрада слаще всех, пьянящих кровь

Немного странно, когда сорокапятилетний дядька пишет о любви. Но внутри меня, под слоями лет, как под годовыми кольцами дерева, ближе к сердцевине, лежат мои девятнадцать. Эти девятнадцать точно живы, потому что, как только я прикасаюсь к ним, то сразу чувствую боль похожую на зубную, от которой не уклониться.

Я ходил по кругу. Хотя и стал другом. Такая вот рифма. Галина Ивановна привыкла, что я всегда рядом. Но – только друг. «Мы никогда не можем быть вместе. Я не хочу в старости ревновать и сходить с ума. А если мы будем вместе – так и будет. Я еще буду шить платье твоей невесте».
Не сбылось, то есть не шила Галина Ивановна платье моей невесте. А мне и не надо ничего, только быть рядом. Но в это Галина Ивановна тоже не верит: «Так не бывает, всегда что-то нужно взамен такой преданности». Да нет же! Сама такая преданность уже награда.

Но вот Данте любил же Беатриче бескорыстно. Или - не совсем удачный пример, Данте был женат на Джемме Донати. Хотя женился он через восемь лет после смерти Беатриче. Потом Данте воспел Беатриче в своей «Комедии», а свою жену не упомянул ни разу. Но это же неважно, главное он воспел свою любовь безо всякой выгоды, и без надежды на соединение. Тогда причем здесь ты и Данте, спросите вы? Подождите, всё по порядку.

Там, в раю, Беатриче парит в видениях поэта бесплотным духом в таких высоких сферах, в которые Данте после смерти попасть не светит. Хотя, если я правильно понимаю, рай в мире Данте пронизан всеобщей любовью, где душа каждого проникает в душу каждого, между ними существует невидимая связь, и все души связаны со всеми, они буквально могут перетекать друг в друга. И эта связь и это проникновение чище и в то же время прекраснее и приятнее любого телесного.

19 Я красоту увидел, вне предела
Не только смертных; лишь ее творец,
Я думаю, постиг ее всецело.

37 "Из наибольшей области телесной, -
Как бодрый вождь, она сказала вновь, -
Мы вознеслись в чистейший свет небесный…

40 Умопостижный свет, где все - любовь,
Любовь к добру, дарящая отраду,
Отраду слаще всех, пьянящих кровь...»

Через свою любовь я увидел и свою ничтожность и возможность спасения от всего, что мучило и тяготило. Стало понятно, что моего-то у меня и нет совсем, все мои мысли, желания, манеры - это готовые шаблоны, взятые у других людей, из книг, фильмов, разговоров, это тонкая сеть сосудов, которые я заполняю своей кровью, а думаю, что эти сосуды выдумал, создал сам. Всё, чем я дорожил - своей самостью и индивидуальностью, все это лишь временное, собранное воедино в моем мозге, но это временное - часть чего-то большого, общего для всех людей.

Через красоту, которую я увидел в Г.И. (а красота эта была внутренняя в первую очередь), я понял, что такое любовь – это абсолютное растворение в другом. В какой-то мере (можете смеяться) я сам был в то время Галиной Ивановной. То есть я понимал, или мне казалось, что понимал, человека как себя самого и даже ещё точнее, лучше, чем себя. А ещё я этого человека принимал, со всеми недостатками принимал, со всей его бесконечной душой, в которой я хотел остаться навсегда. Моя собственная жизнь была важна только в той мере, в какой она могла отразить жизнь любимого человека.

48 Как вспышкой молнии поражена
Способность зренья, так что и к предметам.
Чей блеск сильней, бесчувственна она, -

49 Так я был осиян ярчайшим светом,
И он столь плотно обволок меня,
Что все исчезло в озаренье этом.

52 "Любовь, от века эту твердь храня,
Вот так приветствует, в себя приемля,
И так свечу готовит для огня".

Какое нужно было еще обладание? Нужно ли оно в том бытовом смысле, какое мы вкладываем в слово «обладать»? Мной обладали ежесекундно, я обладал каждое мгновение, и это было высокое наслаждение, которому и плоть не нужна.

Я думаю, я, как ни стараюсь, все равно напишу непонятно. А, если кто поймет, то не поверит. Мне кажется, поймет и поверит тот, кто испытал подобное.

130 И в той средине, распластав крыла, -
Я видел, - сонмы ангелов сияли,
И слава их различною была.

133 Пока они так пели и играли,
Им улыбалась Красота, дая
Отраду всем, чьи очи к ней взирали.

136 Будь даже равномощна речь моя
Воображенью, - как она прекрасна,
И смутно молвить не дерзнул бы я.

«И смутно молвить не дерзнул бы я». Однако и сам Данте молвить дерзнул, я и дерзну. Поскольку в этом и наслаждение ремесла писателя: описать то, что описать невозможно. Попытка бывает не менее прекрасна, чем то, что ты не в силах передать словами. Потому что есть такая зона чувств, переживаний, где слова становятся грубы, растекаются смыслы, распадаются значения, двоятся, скрещиваются, путаются. Язык немеет, и остается только идти за красотой молча.

Это должно было произойти: я увидел Г.И. с другим человеком, старым другом, из другой жизни. Это было так страшно, я словно смотрел на себя со стороны, и погибал. Но я не погиб, потому что моё чувство расплавляло все остальные в себе, даже ревность, боль и обиды. Мне не с кем было делиться, так как я - её не любил никто. А если бы кто-то полюбил так, как я, то нам нечего было бы делить, потому что все мы были бы одним целым, как, наверное, становятся одним целым, растворенным в любви там в самых высоких кругах небесного рая Данте.

То, что происходило, невозможно назвать просто переворотом сознания, или преображением, это была глобальная внутренняя переделка, перетряхивались все уголки души, всё менялось, все проплавлялось. Я смотрел на людей и словно видел их насквозь, понимал, мне даже не надо было их прощать, я просто принимал их.

При этом, бывало, я и злился, и страдал, но это все были лишь круги на воде, внутри царило необыкновенное, глубокое спокойствие. Я чувствовал себя океаном, хотя это трудно передать, как это чувствовать себя океаном, ведь человек в реальности никогда не может иметь такой опыт.

Однажды я лежал на спине на деревянной скамейке во дворе Галины Ивановны, ждал, когда она придет, чтобы переброситься парой слов, и только. Лежал и смотрел в небо на холодные звезды. Я запомнил этот момент на всю жизнь. Я и эти звезды - мы одно, и я, и они - сделаны из одного вещества, и когда-то мы были единым целым, и не важно, что мое сознание когда-то разлетится на множество кусочков и исчезнет навсегда, я всегда есть и буду в этой звездной бесконечности.

Очаровательное заблуждение.

121 О, если б слово мысль мою вмещало, -
Хоть перед тем, что взор увидел мой,
Мысль такова, что мало молвить: "Мало"!

124 О Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой!

Сергей Решетнев ©