лохудра

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Невиданное и неслыханное по своей жестокости преступление считалось таковым не только по местным меркам, оно  взбудоражило весь город: двое молодых парней восемнадцати и двадцати лет, изнасиловали, убили, расчленили и сожгли пятнадцатилетнюю девочку. Труп обгорел до неузнаваемости. Благодаря паспорту, лежавшему в сумочке, которую почему-то пощадил огонь, предположительно удалось определить личность убитой. Родственники опознали девочку по клочку сохранившихся волос.


ВЕРОНИКА

Сегодня первое июня, День защиты детей, а значит у Ники ; День рождения.
Ровно десять лет назад, в три часа ночи, в здание городского роддома поступила со схватками семнадцатилетняя девушка  Инна Зотова. Молодой супруг приехал с ней на скорой помощи, обнял жену, поцеловал:
; «Родила царица в ночь, не то сына, ни то дочь!», ; процитировал будущий папаша, ;
давай, Инка, делай вещи!
;Да пошёл ты, ; загибаясь от боли, выдавила Инка.
В приёмном отделении стоял стойкий запах спиртного, исходящий от ночных посетителей. Дежурный врач потребовал амбулаторную карту роженицы:
;Нет у меня никакой карты, я не вставала на учёт. Ой-ой-ой! ; Заверещала Инка.
;Как не вставали? ; Удивлённо поинтересовался врач.
;Да вот так: не вставала да и всё.
;И анализов у Вас нет?
;Нет! Ой-ой-ой! Ма-моч-ки!
;Фамилия, имя, отчество, ; приготовившись записывать данные, строго спросил доктор.
;Дуденко, ой, Зотова Инна Владимировна.
;Вы что, фамилию свою не помните?
;Просто я неделю назад вышла замуж и сменила, путаюсь ещё. О-о-о-й!
;Да это моя жена, вот паспорта, ; Антон заглянул в дверь, он не уходил и ждал, когда Инку уведут вглубь помещения, протянул две красных книжечки. Врач что-то записал в карту:
;По какому адресу проживаете?
;По моему адресу, у меня она теперь живёт: Ленина, пятнадцать, квартира восемьдесят, пятый этаж, направо. ; Как «отче наш» выпалил Антон.
;Так, до свидания, молодой человек, на сегодня Ваша торжественная миссия закончена. Идите домой и ждите.
;А когда она родит?
;Звоните часов в двенадцать.
Антон вышел на крыльцо, закурил. Было четыре часа утра. Чёрный кобель пробежал мимо так быстро, как будто опаздывал по важному делу, потом вернулся, сел напротив Антона, стал с любопытством его разглядывать.
;Вот такие, брат, дела, ; говорил он псу. ; Хорошо вам, собакам, знай себе бегай да гавкай: ни забот, ни хлопот. Вот если бы ты был в человеческой шкуре, знал бы, как тяжело жить на белом свете людям. ; Собака внимательно слушала. Затем, кабель как будто что-то вспомнил, вскочил, справил нужду на стоящую возле крыльца урну, тем самым, показывая своё отношение к человеческим проблемам, рванул в сторону мусорных баков. Антон побрёл в сторону дома, у горизонта начинал брезжить рассвет. Узкая светло-розовая полоска навеяла на него слова: луч света в тёмном царстве, ; что к чему? «Наверно, это хороший знак. Вот я иду, а навстречу мне ; свет! Точно, это к чему-то хорошему!», ; подумал он. Откуда ни возьмись, прямо на его глазах, на свет наползла чёрная туча, придавила рассвет, розовая полоска попыталась проскользнуть под грузным атмосферным явлением ; безрезультатно! Небо заволокло серостью, заморосил дождь.

Врач попросил Инку лечь на кушетку и стал её осматривать. Затем вышел, вместо него нагрянула санитарка с клизмой, посмотрела пренебрежительно:
;Поворачивайся на бок, мамаша!
Инка не отреагировала, ей было больно, хотелось скорей избавиться от мучающих схваток, выплюнуть содержимое живота и пойти домой. Зашла ещё одна медичка, взяла кровь из пальца, померила давление:
;Венерическими заболеваниями болели? ВИЧ-инфекции? Туберкулёз?
;Нет, ; проскрипела Инка.
;В детстве, какие болезни перенесли?
;А я откуда знаю?
;Как протекала беременность?
;Беспрепятственно протекала, как по маслу. Я хочу оставить то, что там, в животе.
;Хотите ли, не хотите ли: всему свой срок. Ваш плод созрел и в положенное ему время появится на свет. Это не зависит от вашего желания.
;Пусть появляется, когда захочет: я хочу оставить этот плод в роддоме, он мне не нужен. 
Медичка посмотрела на неё, молча вышла, прошла в ординаторскую:
;По-моему, у нас будет «отказник», Юрий Иванович, ; доложила она врачу.
В десять тридцать Инка благополучно разрешилась от бремени. На свет народилась девочка, три шестьсот весом, пятьдесят два сантиметра длинной. Ни разу ни закричав, новорождённая молча  осматривала окружающие пространство, как бы соображая: куда это она попала? Девочку обмыли, запеленали, поднесли к Инке. Инка отвернулась, даже не посмотрев на ребёнка. Девочку унесли. Роженицу отвезли в палату, она полежала, подумала: наконец-то сдыхалась! На душе было легко, спокойно, как будто груз с плеч спал, осознание счастья пришло вместе с убедительным решением: теперь, когда она избавилась от живота, у неё всё будет по-другому! ; Она схватится со своей судьбой «не на жизнь, а на смерть!», она ещё покажет всем «где раки зимуют»! С тем и заснула.

Радостное для бабушки Люды событие было омрачено послеродовым шоком невестки. Удар был нанесён в самое сердце:
;У Инки послеродовая депрессия, она с ума сошла ; девочку не хочет забирать, ; плача, говорила она мужу.
;Эта Инка ; сто рублей убытку. Профура ещё та, обведёт вокруг пальца Антошку.
Чего это вдруг взбрендила? Пороть её надо, как сидорову козу! А наш балбес в рот ей заглядывает.
;Да Антон сказал ей, чтоб жить с ней не станет, если ребёнка не заберёт.
;И что, напугалась?
;Молчит, как воды в рот набрала. У-у-у мымра недоделанная.

В коридоре раздался плач младенцев:
;О! Везут голодных новорождённых граждан России!  ; Потянувшись, радостно сообщила соседка по палате. ; Инна, просыпайся. ;
Инка молчала. Она не спала. Из головы не выходил разговор с Антоном, в котором он проявил несвойственную ему решительность, принципиальность, не идя ни на какие компромиссы с Инкиным решением, его не убедило даже то, что Инка выпалила ему в лицо: «Чо глотку дерёшь, ребёнок всё равно не твой, нахрена она тебе нужна?». У Антона только желваки заходили. Если она поступит по-своему, придётся съехать с квартиры мужа. И что? ; Жить-то негде.
У Инки опять уходила почва из-под ног: «Ладно, заберу, а там посмотрим. Чего бежать впереди паровоза? ; Хочет быть отцом ; пусть будет! ; Она резко повернулась и сказала вслед уходящей медсестре, ; давайте девочку, кормить буду».
Инка смотрела на девочку, а девочка смотрела на Инку: глаза в глаза. Обе молчали.
Инка оголила грудь, сосок обозначился возле рта ребёнка, закапало молоко: «Чо вылупилась? ; Жри!», ; обречённо произнесла она, ткнув соском ей в рот. Девочка, как будто только и ждала этих слов от заботливой обладательницы ценнейшего для малышей питательного натурального продукта. Она вцепилась в сосок, усердно и сосредоточенно стала «жрать». У Инки было такое впечатление, что с неё высасывают последнюю кровь. Она закрыла глаза, терпеливо ожидая, когда «кровопийца» насытится. Медицинский персонал обрадовался: у непутёвой мамаши проснулся материнский инстинкт! На самом деле у Инки просыпалась ненависть, тихая злоба по отношению к этому кряхтящему, закутанному в пелёнки рюкзаку, который повис на Инкиных плечах и является для неё первопричиной всех несчастий.
 ;Поставь её столбиком, чтобы воздух вышел, ; учила Наташа, она родила второго сыночка и знала, как правильно обращаться с «сосунками», ; вот так, сейчас мой сладенький столбик сделает «кря», ; лепетала счастливая мать. Она приспустила с головы сына пелёнку, ; ой, какие мы лысенькие, ; зацеловывала Наташа своё лысое счастье. ;
 Инкин «столбик» не выдавил ни звука, она положила его на кровать:
;А моя ; лохудра! ; Безрадостно констатировала Инка, глядя на вьющиеся белобрысые завитки дочери.
;Да она у тебя ангелочек, чудная девочка, красавица вырастет, сразу видно, ; щебетала Наташа, ; а мы будем как папочка, умные, для мужчин это главное! ; Произнесла она, глядя на сына. ;
Дочь смотрела на Инку глазками ангела, а Инка ; уничтожающим взглядом дьявола, девочка зевнула, опять посмотрела на Инку и… улыбнулась:
;Ещё улыбается, издевается, сука. ; Отворачиваясь к окну, подумала Инка.


Через месяц Баба Люда принесла Свидетельство о рождении. Она зарегистрировала внучку: Зотова Вероника Антоновна, значилось в тоненьком удостоверении Вероникиной личности. Инка вообще не чесалась по этому вопросу, вела себя так, как будто это было не её дело. Она уходила к Светке Патузной пить пиво, а Антон сидел с девочкой. Когда он уходил искать «бродячую корову», так он звал Инку, на пост заступала баба Люда. При всём при этом, Инка стала вести такую политику: «Я и внучка вам не нужны, выгоните нас в любой момент, останусь с ней на улице», ; возмущалась она бабе Люде по поводу прописки. Баба Люда, разругавшись в пух и прах с супругом, который настоятельно рекомендовал «гнать эту тварь поганой метлой, пока не поздно», ради сохранения семьи и счастья сына, прописала Инку и Веронику: «Авось и правда наладится», ; успокаивала она поникшего головой Антона. Но и после этого Инка не изменила своего отношения к браку и дочери.

Вероника ; Ника, мужественно выносила неприятие матери, Инка отказалась кормить ребёнка грудью:
;Искусственное вскармливание полезнее,; объявила она, ; у меня молоко пропало на нервной почве, извели, замордовали вы меня все.
;И то верно, ; соглашалась баба Люда, ; потому что у тебя вместо молока теперь пиво в титьках. От такого молока отравиться можно. Инка вскакивала, реагируя на «издевательства старой карги» и опрометью выбегала на кухню рыдать. ; Поплачь, поплачь, может легче станет, ; тяжело вздыхая, рубила правду-матку бабушка. ;
Когда Инка подходила к кроватке Ники, девочка замирала, вытягивалась в струнку и даже переставала дышать. Ника почти не плакала, а если и случалось, то хлюпала обиженно носиком и почти беззвучно поскуливала. Другая бы мать сказала: «Не ребёнок, а чудо: ни забот, ни хлопот. Сунул бутылку с соской и занимайся, чем хочешь». Инку раздражало в Нике всё: само существование Лохудры, именно так называла она дочь, выводило её из себя.

Так Ника и росла, как травинка в поле. Мама пила от «невыносимой жизни», папа пил, глядя, как мама, борется за своё право на эту жизнь. Повозмущался Балбес перед Инкой, покрутился, что вша на гребешке да бросил. Чего упираться? Выход пришёл сам собой: зальют оба за воротник литруху, белый свет милым становится. В состоянии алкогольного опьянения в дом ненадолго приходил мир и покой. Инка добрела даже по отношению к дочери, эти минуты были настоящим счастьем, как для Ники, так и для Антона.  Нику воспитывал телевизор да три игрушки: крокодил Гена, крошка;енотик и кукла Маша, они были верными друзьями для девочки, она проводила с ними время, когда оставалась одна. Ещё у Ники был кот, рыжий и горластый, звали его Бродяга, он тоже был верный друг, они часто вместе хотели кушать, когда кушать было нечего. Прижавшись, друг к другу, Ника успокаивала кота: «Ничего, Бродяга, когда я вырасту, заберу тебя к себе на необитаемый остров. Там у нас будет квартира. Я буду твоей мамой, кормить тебя буду, на улице гулять, а кушать ты будешь столько, сколько влезет в животик. И ты, Гена, ; обращалась она к крокодилу, ; и ты, енотик, и ты, Маша, будете жить с нами». Одна Ника оставалась часто, когда родители уходили «по делам». Тогда её забирала к себе домой баба Люда, там Ника отъедалась, отмывалась, ложилась спать в чистую постель на новую кровать, вместе с бабушкой. Бабушка целовала её, желала внучке спокойной ночи, укрывала заботливо одеялом: «Спи, радость моя, пусть тебе что-нибудь хорошее приснится!». Нику охватывал неописуемый восторг, она обхватывала бабушку ручками, прижималась к ней: «Ты моя самая любимая бабуля. Я тебя очень люблю!». Бабушка выходила из комнаты со слезами на глазах, Нике всю ночь снились добрые феи, а крошка-енотик, заливаясь смехом, бежал с ней по берегу речки. Из воды выныривал крокодил Гена, они забирались к нему на спину, и Гена отвозил их в страну чудес, где все друг друга любят.

Вообще-то Ника была ещё маленькой, но жила взрослой жизнью. Так распорядилась судьба, как говорит бабушка, или ещё кто-нибудь, что все радости детства Ники прошли мимо неё походкой пеликана, махнули хвостом и исчезли за углом вместе с мечтами и экзотической птицей. Ника была «ошибкой молодости». Маму по пьяной лавочке кто-то обидел, когда Ника зашевелилась внутри утробы, мама думала, что это кишки переворачиваются, а когда поняла, что это что-то другое, аборт делать было поздно. Так у мамы на семнадцатом году жизни родилась дочка, без внешней патологии и, как ни странно, без внутренней. Поэтому, когда заходил разговор, как правильно ходить беременной, мама всегда говорила, что все предостережения врачей ; это фигня, вот она и пила, и курила всю беременность, и ничего не случилось: Ника здоровая, как слон. И действительно, Ника почти не болела. Она росла тихим, спокойным ребенком, своим присутствием никого особо не раздражала, а если бы и раздражала, то на это внимания бы никто не обращал. Ника была не избалована совершенно ни вниманием, ни лаской, ни заботой, ни теплом. Про любовь можно даже и не говорить. Она, по маминым словам испортила ей, маме, всю жизнь. Если бы не она, всё сложилось бы иначе. «И вообще, ; говорила пьяная мама, ; пусть эта Лахудра спасибо скажет, что я аборт не сделала, сволочь неблагодарная! Что ей не дай ; все мало! Слышь, сука? А то совсем страх потеряла, не нравится, иди на хрен отсюдова!», ; громко стукала по столу кулаком, выпучивая при этом глаза. Ника маму боялась: пьяная мама была страшнее атомной войны, пьяную маму боялся даже папа.
Если сказать честно ; детства у Ники не было, во всяком случае, она не могла вспомнить, что было с ней до одного года, потому что именно с этого возраста она кое-что припоминала. Насколько память позволяла ей развернуть события прошлого ; голод, страх и слезы были постоянными попутчиками всех прожитых Никой лет. Она плакала часто, но потихоньку, чтоб никто не видел. Если мама заставала её за этим мокрым делом, она очень сердилась: «Хватит сырость разводить! Гляди-ка ты, обидели её. Заткнулась быстро, а то по мурсалам получишь».

;Креста на тебе нет, Инка. Родную дочь со свету изводишь, сама в омут лезешь и Антона за собой тянешь. Вы же уже каждый день «гуляете», всё не нагуляетесь. Ника всё видит. Когда ты последний раз трезвой была? На работу когда устраиваться будете? Сколько я могу вам за квартиру, за свет платить? Телефон отключу к чертовой матери! Задолбали вы меня, мне еще Сашку поднимать надо, а вы сели на мою шею и погоняете, нашли корову дойную. Вам сколько не дай ; всё как в прорву. ; Отчитывала Инку баба Люда.
И бабушка Люда «заводилась». Так она говорила каждый раз, потом делала так: «Тьфу! Что без толку время тратить, что об стенку горох!», ; вставала со стула и уходила, громко хлопнув дверью, выражая своё негодование. Мама говорила ей вслед: «Да пошла ты, коза дранная, сына своего учи!», начинала ходить по квартире, нервно курить и, если Ника попадала под руку, выпучив глаза орала: «Что курица уши развесила, пшла посуду мыть, ворона гималайская!».

Инка была выше Антона на целую голову и намного шире в плечах. После родов её вообще разбарабанило. «Бомбовозка», так звал маму папа. Когда мама вывешивала на балкон постиранное нижнее бельё, папа говорил ей: «Чехлы для танка хотя бы на обозрение не прищепывала», ; это он так про мамины трусы, в ответ мама почти всегда успевала шлёпнуть его этими чехлами. Так они подшучивали друг над другом. Порой, как папе «попадёт вожжа под хвост», опрокинет он рюмочку для поднятия настроения и давай клоунаду разводить. Встанет перед мамой, как бык на бойне, раздует ноздри, замотает головой, выпучит глаза, широко расставив ноги для стойкости, и начнёт с ней шутки шутить, прозвища ей разные придумывает. Мама сначала не обращает внимания, делает вид, что не замечает, потом как разойдётся, метнётся на папу раненым бегемотом да норовит «бычару кастрированного» в угол подмять. Мама всегда шла на него как танк на немцев, не сворачивая. Папа пытался маневрировать, чтоб не попасть под мамины «гусеницы», если ему удавалось увернуться от кулака, то мама наезжала на него всем корпусом. Побеждённый придавленный мамой папа мог только материться под Инкиным весом и стучать кулаками по её бокам, как по груше боксёрской. Для мамы эти удары ; что слону дробина. У папы постоянно оставались синяки, у мамы ; нет. Мама была противоударной, а папа мягкотелым: «тюха-матюха». Мама «сидела на папиной шее», так говорил он, а мама отвечала, что на его шее не сидит даже воротничок от рубашки, которую она уже порвала на тряпки, на ней сидит только дурная папина голова.   
Не понять, отчего мамы было столько много? Сколько Ника себя помнит, дома всегда не было в достатке еды. Самая популярная пища была в виде хлеба, который мама могла навернуть целую булку за один присест с молоком, или макая в сгущёнку, картошка и макароны. Съедалось всё очень быстро, при этом Ника питалась порционно. Ей накладывали пищу на тарелку, и она растягивала слипшиеся от недостатка или полного отсутствия масла «удовольствие», которое возлежало на  блюде в виде макарон, или спагетти. Мама «недоедала», как она сама говорила, а пухла как на дрожжах: «Как родила Лохудру, ; аргументировала Инна, ; так сразу и понесло: ем мало, а толстею, наверно на нервной почве». Нервная почва у мамы была нестабильная, особенно с утра. Как только мама открывала глаза, сразу же открывала рот и начинала орать, как потерпевшая. Если папа не реагировал на её крик, громоотводом становилась Ника, она брала на себя весь злобный энергетический заряд маминых эмоций. Вместе с Никой она костерила почём зря биологического папу Ники и говорила: «Если бы я встретила твоего отца-прохвоста, я бы ему яйца оторвала». Но, отец мог не волноваться за свои гениталии, потому что Инка не помнила не только те яйца, которые она грозилась оторвать, но и их владельца.

ЛИДИЯ ПАВЛОВНА

Хотя… Ника росла в семье Зотовых как роза в зарослях чертополоха. Ни внешность, ни манеры, ни мышление не были свойственны Инкиной породе. Она была как две капли воды похожа на … Велину Лидию Павловну, маму Макса, сына прокурора.
Чем больше взрослела Ника, тем сильнее проявлялось сходство, она была её уменьшенной копией: пушистый кудрявый волос, изящные длинные тонкие пальчики, голубые вдумчивые глаза, склонность к рассуждению, степенность и интеллигентность у Ники были врождёнными достоинствами. Учитывая то, что их никто не прививал и не развивал, вышеуказанные качества были явно переданы с генами биологического отца. Слухи давно дошли до ушей прокурора, но он не считал нужным удостовериться лично, а супругу в известность не ставил.
Лидия Павловна работала директором типографии, она была  в высшей степени почтенная дама, образованная, деликатная, знающая себе цену, при этом обладала редкими достоинствами: милосердием, состраданием, человечностью. Госпожа Велина славилась принципиальностью, справедливостью, бескомпромиссным отношением ко всему тому, что разлагало общество как изнутри, так и снаружи. Она отстаивала жизненные позиции, как русский народ родину от врагов. Директриса безоговорочно пропускала в печать все статьи, обличающие коррупционеров, взяточников, растлителей нравов различных уровней. Её никто не смог снять с должности, сломать или запугать, она стояла на своём, как швед под Полтавой. Безукоризненное кредо подкреплялось незыблемым авторитетом супруга, Велина Льва Станиславовича,   служащего прокуратуры. При всём, при этом, Лидия Павловна, свои заслуги перед Отечеством считала собственным достижением.
Она не задавалась вопросом, откуда у них берётся «нажитое непосильным трудом добро», считала, что мясо растёт в холодильнике, деньги сами печатаются на полке в шкафчике. Совершенно не имела представления о том, ; что, когда, кем и в каких количествах завозится в их квартиру в виде дефицитных продуктов, дорогостоящих вещей и откуда появляются предметы роскоши. Она была ; борец! Она была выше этого, считая нормой жизни всё то, что позволяло ей чувствовать себя добропорядочным человеком. Она верила в неподкупность и честность Льва Станиславовича, как рабочие и крестьяне  Владимиру Ильичу Ленину. Но, надо отдать должное в том, что она никогда не пользовалась своим положением «во вред»: будучи депутатом городской администрации, вносила суматоху в стройные ряды показной государственной деятельности, докучая бесконечными домогательствами собственных корреспондентов. Перечень вопросов для интервьюирования первых, но далеко не лучших  властвующих лиц она составляла сама. Рассматривала и по возможности удовлетворяла просьбы взывающих о помощи; ходатайствовала о создании Благотворительного детского фонда; принимала участие в организации и проведении различных выставок, конкурсов и прочее. Жена прокурора была для многих как чирей на заднице, который периодически переходил в стадию воспалительного процесса: дёргал, беспокоил, не давал спокойно спать. С ней приходилось считаться, «крыша» у неё была крепкая, ни одна буря местного масштаба не сорвала. С другой стороны, все очаги скандалов локализовывались соответствующими инстанциями того же уровня. Она шла по многострадальной российской земле, стуча каблучками туфелек за десять тысяч долларов. Призывая народ к лучшей жизни, убедительно поднимала вверх руку: на пальцах указующей руки торжественно сиял огнями надежды брильянт, стоимостью в два миллиона рублей. А на собственной вилле в Ницце, Лидия Павловна вместе со Львом Станиславовичем дважды в год набиралась сил для дальнейшей борьбы с издержками несовершенного мира.
  Её собственный мир рухнул, когда единственный наследник, любимый сын Максим умер от внезапной остановки сердца, так сказал Лев Станиславович. Результаты вскрытия, где указывалась истинная причина смерти: передозировка наркотика с содержанием опиума, Лидии Павловне супруг не показал. К сплетням и слухам она относилась ровно: чего только люди не придумают, одни  ; от зависти, другие ; от корысти. Поэтому, поставленный мужем диагноз засел в её мозгах, как заноза. Она колола, больно ранила, а вытащить? ; Разве такое забудешь? Да и вообще: какая разница, от чего умер сын, главное, что его больше нет, и этим всё сказано. Скандал со временем замяли, а вот Лидия Павловна никак не могла прийти в себя от потери любимого мальчика, гордости и надежды семьи.
Она сникла, жизненный оптимизм сдулся, как лопнувший воздушный шарик, уйти от горя с головой в работу не удавалось. Лидия Павловна стала болеть, чахнуть на глазах ; краше в гроб кладут. Опустошённая душа заперлась в темнице мрачных чувств, счастье отзвенело весенней капелью и затихло, солнце померкло. Стало лихорадить ознобом от пустоты, ничего не радовало, всё потеряло смысл.

Глядя на неё, Лев Станиславович места себе не находил. Она, только она, была его единственным настоящим достижением в жизни. Ради того, чтобы его Лидушка ни в чём не знала нужды и чувствовала себя королевой, он переступал через многие принципы, рисковал головой и служебным положением, возбуждал уголовные дела, прекращал расследование за отсутствием состава преступления, прикрывал нужных людей, плёл интриги против зажравшихся сотоварищей. Он был звеном в цепи, окутавшей город паутиной круговой поруки, которую Лидия Павловна называла ; коррупция. Поддерживая мнение супруги, он тихим сапом делал своё дело, оставляя её в счастливом неведении. Ради неё он был готов на всё. Лидушка, его Лидушка тихо сходила с ума, она выпала из обоймы жизни стреляной гильзой: глянцевое очертание осталось, а порох весь вышел. Всерьёз обеспокоившись состоянием здоровья супруги, он вывез её за границу, где она прошла лечение и курс реабилитации после стрессовых состояний у одного известного психиатра. Вроде пошла на поправку, свет в глазах появился, но, вернувшись, домой, опять впала в глубокую депрессию.

Материнская печаль так и осталась бы безутешным горем, если бы одна добрая знакомая адвокатша не сообщила Лидии Павловне о странном поразительном сходстве. Весть о девочке сначала не произвела на неё никакого впечатления. Среди ночи в мозгах произошла какая-то биохимическая реакция, подвигшая отчаявшуюся женщину вытащить из-под корки сознания одну мысль: вслух эту догадку она даже боялась озвучить. К потерянному покою прибавилась изматывающая бессонница, что-то неумолимо тянуло её к этой девочке, как непреодолимый зов крови. Всплыли воспоминания семилетней  давности, связанные с беременной школьницей, в которых был замешен Максим. Если в то время она слышать не хотела об этой пренеприятнейшей истории, не верила в то, что её сын мог опуститься до подобной пошлости, то теперь для неё это известие было спасительным кругом: возможно, у неё есть внучка! ; Дочка Максимушки, родная кровинушка, всё, что от него осталось. Страдающая мать стала одержима своим предположением. Оно её терзало, рвало на части душу, и она сдалась на милость нахлынувшим эмоциям, которые толкали её на безрассудный шаг: разочарование могло поставить на ней крест. После очередной изнуряющей ночи, узнав у знакомой адрес Ники, она приехала к указанному дому. Судьба не препятствовала встрече, она вела их друг к другу.
Ника играла в песочнице во дворе дома. Из белой красивой машины вышла очаровательная тётенька-фея и направилась в сторону Ники. Чем ближе Лидия Павловна подходила  к девочке, тем сильнее колотилось её сердце, каждый шаг отдавался эхом в ушах: она! Это Она!  ; Сомнений не было. Это была ; она!
;Привет! ; Произнесла она так, как будто они были сто лет знакомы.
;Здравствуйте! ; Ника зарделась, как зорька утренняя, ; а вы кто, фея? ; С интересом, рассматривая незнакомку, спросила она хорошо поставленным голосом.
;Я? Да! То есть, нет, я ; бабушка, твоя бабушка!
;Бабушка? ; Удивилась девочка, ; у меня уже есть бабушка Люда.
;Я твоя другая бабушка, вторая, папина мама, ; её хотелось рассказать всё сразу и забрать Нику к себе домой, покупать подарки и читать ей на ночь сказки, окружить заботой и теплом, целовать и миловать, жить ; ради неё! Ради этого ребёнка, одетого в застиранное старое платьице и стоптанные сандалии, она готова была отдать всё! ; Ты где живёшь?
;Ленина пятнадцать, квартира восемьдесят. Вон там, на пятом этаже, как зайдете ; направо. Мама сейчас дома, но она напьянилась.
;Девочка моя, ; у Лидии Павловны полились слёзы, ; девочка моя, я к тебе приду в гости, можно?
;Приходите. Только надо у мамы спросить. Вы что, теперь моя новая подружка? Отчего вы плачете?
;Конечно, радость моя, я ; твоя лучшая подружка. А плачу от радости. Что ты хочешь? Хочешь, я тебе что-нибудь куплю?
;А что?
;Да хоть что!
Ника задумалась. Опустила голову и тихо сказала:
;Я кушать хочу. Мама с папой спят, дверь не открывают.
;Кушать? Боже мой! Какой пустяк! Поехали со мной, я тебя накормлю.
;Нет! Мне нельзя со двора уходить, мама будет ругаться.
;Подожди меня здесь, я быстро приеду. Только не уходи никуда, ладно?
Лидия Павловна сидела на лавочке и смотрела, как Ника уплетает котлету с картошкой. Затем она съела два пирожка, пирожное, мороженое. Допивая сок, Ника сказала:
;Вкусно. Ты добрая тётя. ; Потом по-свойски прижалась к Лидии Павловне, ; а ты правда моя бабушка?
;Правда.
;А почему ты ко мне не приходила?
;Я не знала, что ты есть. Теперь я тебя нашла и никому не отдам.
Они сидели и болтали обо всём. Обычно Ника не разговаривала с незнакомыми людьми, но эта тётенька… Она была ей знакома, ей с ней было хорошо и спокойно. От неё исходило что-то такое родное, чего никогда не было у Ники, то, что ей было так необходимо: они понимали друг друга с полуслова. 
;Ника! Быстро домой, шельма гулящая. ; На балконе стояла Инка, она сразу узнала женщину, которая сидела рядом с Никой.
;Мне надо идти, ; Ника испуганно вскочила.
Лидия Павловна поцеловала девочку:
;Беги домой, детка, я завтра опять приеду. Теперь мы с тобой не потеряемся никогда!
Верь мне, у тебя всё будет хорошо.
;Ты меня не обманешь? ; Ника обхватила ручонками её шею. Лидия Павловна встала, быстро пошла к машине, оставляя за собой шлейф изумительного аромата французских духов.

;Чего от тебя хотела эта мымра? ; Спросила Инка у Ники.
;Ничего, ; ответила девочка.
;Слышь, Лохудра, ещё раз тебя рядом с ней увижу, башку оторву! Поняла?

ЛЕВ СТАНИСЛАВОВИЧ

Лев Станиславович читал прессу: его интересовал курс доллара к рублю. Он собирался заключить через подставное лицо одного надёжного бизнесмена сделку, которая сулила принести немалый доход. Лидия Павловна зашла в комнату, бросила сумку, подошла к мужу, опустилась перед ним на колени. Обливаясь слезами, изложила суть дела, потребовала у супруга навести справки о родственниках девочки, включая дальних и, принять все меры для того, чтобы новоявленное чудо соответствовало статусу биологического отца, со всеми вытекающими последствиями. Требования подкреплялись последним твёрдым, неоспариваемым решением: ребёнок сына должен жить вместе с ними, носить фамилию отца и стать законным владельцем всего движимого и недвижимого имущества, которое будет передано ей по наследству после их смерти .
Лев Станиславович был скрытым авантюристом, игроком: ставил по-крупному, редко проигрывал, потому что просчитывал каждый шаг. Он играл человеческими жизнями и судьбами, делал ходы, ставки, передвигая людей, как пешки на шахматной доске. Спорить Лев Станиславович не стал, возражать тем более: на кону стояла жизнь жены, все её карты перед ним были открыты. Кроплёная колода прокурора в данном случае не имела значения. Был его ход. Он решил полностью согласиться с капризом жены: в любом случае, Лидушка будет жить ради этого ребёнка. Главное ; что она будет жить!
На следующий день в семнадцать тридцать в кабинете прокурора зазвенел телефон, Лидия Павловна просила мужа отложить все текущие дела и подъехать на Ленина пятнадцать. Они сидели на лавочке: бабушка и внучка, в том, что Ника была его внучкой, не оставалось никаких сомнений ; два одинаковых лица разного возраста смотрели на него, одинаково прищурив от солнца глаза, одинаково наклонив голову набок. Это был тот случай, когда в проведении экспертизы ДНК не было никакой необходимости, разве что для соблюдения формальности. Глядя на них, сердце стало наполняться каким-то приятным, доселе неизвестным радостным чувством, Лев Станиславович, почему-то вспомнил о боге.
Эмоциональная сторона вопроса для него была не важна: его разум никогда не захлестывали чувства. Он вообще никогда сильно не впечатлялся. Строгую заповедь Дзержинского: «чистые руки, холодная голова, горячее сердце», прокурор интерпретировал по-своему: всегда вовремя «умывал» руки, излишними сантиментами разум не обременял, а сердце теплело только от Лидушки. При виде девочки, радость сменила легкая боль в душе. Душа открылась, впустила внучку и… закрылась. Теперь у Льва Станиславовича сердце теплело от Лидушки и, от внучки.

«Плёвое» с точки зрения Льва Станиславовича дело по удочерению девочки переросло в непрошибаемый тупиковый вариант. Будучи хорошим психологом и неплохим дипломатом: людей видел насквозь, пудрить себе мозги не позволял, всегда был предельно лаконичен, предусмотрительно корректен, технично пускал пыль в глаза, любую ситуацию брал, как быка за рога, не было такого рака, которого он не мог завести за камень. При желании прокурор мог, смеясь, перекусить хребет каждому, кто супротив его клыков, свои зубы скалил. В криминальном мире его уважали и побаивались: бочку не катили, с мнением считались, поперёк слова не шли, пальцы веером не загибали.  И тут ; на тебе! Какая-то шалава, без роду, без племени, в позу встала.
Впечатлённый своим подходом к любому делу, Лев Станиславович самолично привёз свою персону на крутом джипе к подъезду, в котором в одной из квартир должна была состояться самая важная сделка текущего года. Руководствуясь принципом: «покаянную голову меч не сечёт!», с порога выразил извинения по поводу случившегося инцидента прошлых лет пренеприятнейшей особе, которая именовала себя ; Инна Владимировна Зотова. Пытаясь загладить свою вину перед пострадавшей стороной, с особой деликатностью сообщил ей о том, что готов «разрулить» ситуацию с благополучным для всех фигурирующих в ней лиц, исходом. Предложив рассмотреть данное предложение, как человек дела, сразу же огласил условия и цену соответствующего договора. Как только Лев Станиславович изложил Инке свои соображения по поводу Ники, оскорблённая мать сделала протокольную морду, затем, заворотив её в сторону, пренебрежительно прогундела: «Я жизнь своей дочери не размениваю по мелочам, тем более, не продаю!». Обещания купить в качестве отступного квартиру с обстановкой, автомобиль иностранного производства, предоставить трудоустройство с хорошей зарплатой, а так же выплатить компенсацию за моральный вред в размере одного миллиона рублей, впечатления, на озверевшую, обиженную Инку не произвели. Пробовал к ней Лев Станиславовичи и по-хорошему, и по-плохому ; упёрлась рогами и ни с места! Не знавший ни в чём отказа господин прокурор столкнулся с такими тёмными силами в образе Инки, перед которыми его интеллект, авторитет, все связи, треща по швам, теряли силу. Под натиском примитивного мышления Инки, осложнённого отборным трёхэтажным матом, который напоминал громогласный рёв дикой слонихи в период гона, авантюристический склад ума Льва Станиславовича отказывался анализировать ситуацию. Инка, обещая показать прокурору «кузькину мать», бросалась на него с кулаками, как партизан на фашиста, целилась вцепиться своими ручищами в горло для нанесения тяжких телесных повреждений, несовместимых с жизнью прокурора. Эта была первая в жизни схватка Льва Станиславовича с одуревшей, не признававшей никаких авторитетов, субординаций и правил стоеросовой дубиной. Ему захотелось самолично надеть боксёрские перчатки из свинца, чтобы от всей души приложиться к этой нагло;самоуверенной, воняющей перегаром, опухнувшей харе. Он был вынужден признать поражение, сдать позиции и отступить. Господин прокурор констатировал:
1. Ещё никогда в жизни его величество не прогибалось до подобной степени;
2. Ещё никогда в жизни господину прокурору не плевали в душу приматы, типа Зотовой И.В.;
3. Порода этих приматов страшна тем, что человеческого языка не понимает; терять, ей нечего; сама не живёт и другим не даёт; ни флага, ни родины, ни чести, ни совести. Эта порода была, есть и будет: не вписывающаяся в нормы жизни по тем или иным причинам форма деградации в статусе социальных отбросов, генетическая свалка человечества, дно цивилизации. Его аналитический ум подвёл черту: по данным независимых экспертов, таких существ на планете около 60%! ; Как жить нормальным людям?
Утратив иллюзию по поводу собственной неотразимости, отрезюмировав Инкину породу банальной формулировкой, постановил: в природе не существует той козы, на которой можно подъехать к осатаневшей бабе в сложившейся обстановке.

Достижение поставленной цели любой ценой, не теряя имиджа перед общественностью ; основной принцип не только Льва Станиславовича. Зализывая душевные раны, прокурор не собирался отступать от задуманного. Придерживаясь вышеизложенного правила, он решил, что «нормальные герои всегда идут в обход!», «махать кулаками после драки» нужно тоже умеючи. «И не такую рыбу ловили!», ; сказал себе Лев и закинул удочки «на живца» сразу с четырёх сторон. «Пустяковая ситуация» развернулась в полномасштабную оперативную разработку.
Первой в срочном порядке была приглашена на приём к Велину адвокат Патузная Татьяна Васильевна, она хорошо знала Инку с детства и могла помочь найти слабые места для прорыва обороны противника. Немного помозговав, был создан план, согласно которому Патузной отводилась роль миротворца между противоборствующими сторонами. Она должна была на доступном уровне «разжевать» тупорылой Инке положительные моменты свалившегося ей на голову счастья, обозначить её собственные перспективы и, если «не мытьём, то катаньем», добиться положительного результата.
;Не мне тебя учить! ; Пожимая напоследок руку, сказал Татьяне Васильевне Велин. ;
За мной не заржавеет!».
Вторым для профилактической беседы по криминальной обстановке в городе был вызван положенец по прозвищу «Рыло», он же Рылов Сергей Борисович. Авторитет преступного мира местного масштаба, по совместительству ; бизнесмен, правда, некоторые пошушукивались, что титул он себе прикупил на сходке воров за большие деньги: демократия принесла свободу, каждый её использовал по уровню своего развития.
Незыблемые понятия братков претерпели изменения: «Сам чёрт ногу сломит!», ; возмущались они, разводя в стороны руки. Штатная бандюганская единица была озадачена следующим: обозначить группу лиц, которые должны внедриться под видом «лучших друзей семьи» в дружную ячейку общества Зотовых. Хозяев много кормить, обильно заливая еду водкой. Направляя ход мыслей в нужном направлении, ежедневно капая на мозги строго определённой информацией, без мордобоя подвести бесовское отродье ; Инку к желаемому результату.
Третьим шагом прокурора был визит к начальнику социального отдела городской администрации Лемешевой Ольге Сергеевне. Старая знакомая поручилась взять под «строгий» контроль органами опеки неблагополучную семью со всеми вытекающими последствиями.
Четвёртым крючком была Людмила Ивановна Зотова. Она была заинтересованным лицом: посулила помочь всем, чем сможет ради благополучия Ники. На всякий случай Лев Станиславович обещал гарантированное поступление младшего сына в институт на коммерческий факультет с проплаченным обучением. Лидия Павловна нашла общий язык с бабушкой девочки, ходила к ней в гости, где встречалась с Никой. Они созванивались по телефону, испытывая, друг к другу тёплые родственные отношения. Это общение придавало супруге Велина надежду на благополучный исход безнадёжного дела и силы для жизни.

Ситуация с нахрапа не поддалась, тем не менее, хоть медленно, но раскачивалась.
Всё бы хорошо, но случившиеся выборы мэра преподнесли сюрприз: к власти пришёл человек с большими связями в Москве, не разделявший взглядов многих руководителей города. Федеральные проверки выбивали из колеи. Прокурор стал делать холостые ходы, местами буксовать, не вовремя тормозить и прокололся, выразив негодование по поводу пошатнувшихся позиций. Учитывая заслуги перед Родиной, а так же преклонный возраст, ему предложили добровольно сдать пост с последующим уходом на пенсию. Поразмыслив, решил отступить: для человека, у которого есть что терять, лишний раз лезть на рожон не имело смысла. У Льва Станиславовича было всё, с чем можно достойно встретить старость. Чёрная полоса продолжилась тем, что под него стали копать. После очередного «разговора» с инспектором он пришёл домой, сел в кресло, схватился за сердце и скоропостижно скончался.

Похороны были пышными. В последний путь Лев Станиславович Велин отправился в сопровождении многочисленных венков, прощальных благодарственных речей знакомых и сотрудников. В газете вышел некролог о преждевременной кончине верного супруга, незаменимого друга, непримиримого борца с преступностью. Невосполнимость потери общества выражалась в процессе траурной церемонии скорбящими лицами, некоторые из этих лиц, партнёры прокурора по теневому бизнесу, уже приготовили медный таз, который должен был накрыть долю усопшего.
Лидия Павловна не получила с вложенного капитала супруга ни одного процента, ей перешло только движимое и недвижимое имущество, размеры которого её очень впечатлили, а так же солидный счёт в банке, открытый на её имя. К богатой вдове гуськом потянулись сочувствующие и соболезнующие претенденты на освободившееся место Льва Станиславовича. Ссылаясь на недомогание, она вежливо откладывала посещения визитёров до лучших времён.
Людмила Ивановна Зотова поддержала в трудную минуту Лидию Павловну, она втихаря приходила вместе с Никой к ней домой, оставляла внучку с бабулей Лидой, благо, что Инка не сильно интересовалась местонахождением дочери. Девочка стала единственным утешением Лидии Павловны.
«Лучшие друзья семьи» испарились с Инкиного горизонта так же внезапно, как и появились. Операция была прервана  в связи со смертью заказчика.
;Что, прокурорская внучка? ; Дышала ядом Инка, ; сучка ты прокурорская, а не внучка! Размечталась она! Накоси, выкуси! ; Суя фигу под нос Ники, брызгала слюной Инка, ; Лахудра ты! Понимаешь: Ло-худ-ра! Я тебя родила, я тебя и убью! Сука! ;

Села Инка и заревела: ну почему, почему всё кому-то достаётся? А ей всегда ; дырка от бублика! То, чего хочет ; нет, а то, что не надо ; пожалуйста! У неё шалила печень, требуя утренней стопки. Нахлынувшие воспоминания на фоне похмельного синдрома, заворошив поросшее быльем, вызвали в ней новый приступ ненависти. Вместе со слезами поплыла перед ней ржавой галошистой баржей вся её поганая жизнь.

 
ТОНЯ

Кто кого больше ненавидел: бабушка Тоня, Инкина мама, или Инка бабу Тоню ; разобраться тяжело. Скорей всего, Антонина Михайловна Дуденко свою дочь просто не любила. Тоня была худая, щуплая, неуверенная в себе серая мышь, которая пугалась каждого шороха. Она сидела в своей двухкомнатной квартире, оставшейся ей после родителей, как в мышеловке. Выходила только на работу и в магазин. Она боялась всего: наступления ночи, яркого света, летать на самолетах, ездить на автобусах ; она боялась жить. «Ни богу свечка, ни чёрту кочерга!», ; говорили про неё знакомые. Состояние Тони усугубляло то, что она работала медсестрой в психиатрическом отделении, обстановка и пациенты накладывали на психику определённый отпечаток. Сразу после медицинского училища пришла она по распределению в это весёленькое заведеньице «молодым специалистом». Специалист из неё был никудышный. Все пациенты отделения жаловались, что она даже укол в задницу нормально поставить не может. Тоня боялась крови, была нерешительна, в экстремальных ситуациях терялась, бледнела и не могла принять ни то чтобы правильного решения, она не могла принять вообще никакого решения. У неё подкашивались ноги, тряслись руки, а, учитывая непредсказуемость обитателей заведения, она со временем тоже стала вести себя неадекватно. Однажды упала на ровном месте вместе с капельницей, халатик задрался, неуравновешенный больной увидел обнаженные женские ноги и возбудился. Он бросился на Тоню прямо в коридоре. Его не могли скрутить два здоровых санитара, пришлось позвать ещё двух с первого этажа. Возбужденного привязали к койке, поставили успокоительное лекарство, но он ещё долго выл и пытался вырваться из веревочных объятий, желая довести процесс возбуждения до конца. 
Прийти в себя помог спирт. Как-то ей его подсунули, чтобы снять стресс после одного припадашного больного, возле которого она сама чуть сознание не потеряла. Тоня почувствовала, что вместе с тёплой, нахлынувшей на душу волной у неё стала появляться решительность в своих действиях. Она раскрепостилась, язык развязался, движения стали уверенными, на этой почве появились общие интересы со старшей медсестрой и главврачом. Контакт был налажен при совместном употреблении «всебяприходящего» средства. «Нам, деточка, без этого средства нельзя, у нас работа вредная», ; было сказано «старшей» вместо тоста. И Тоня стала попивать, благо, что добра этого в отделении было предостаточно.
Однажды утром в отделение доставили мужчину с алкогольным отравлением. Он был ничего себе: высокий, нагло-самоуверенный, хорошо держался даже пьяный. Не хамил, руки не распускал, матом не выражался, смотрел на всех свысока. Ему очень не понравилось, что его упекли в психушку, а не в терапию, учил главврача, как правильно надо разговаривать с больными людьми, возмущался порядками и грозился написать жалобу в вышестоящие инстанции на плохое отношение персонала.
Владимир работал снабженцем на стройке, своё ; брал горлом, про него говорили: «лучше сразу дать что просит, чтобы отвязался», руководство это устраивало, он был пробивной. Жил в общаге, бабы за ним табуном ходили, а он искал не то чтоб самую лучшую, лучшую он и потом найдет, ему нужна была невеста с приданным. Сел он как-то вместе с работягами пропустить по-маленькой, и нахлебался какого-то денатурата, после чего и загремел в больницу. Отрава подкосила здоровье под самый корень, с горем пополам одыбался. Представился перед «дураками», так он назвал всех присутствующих наркологического отделения, включая медицинских работников, «интеллигентом по полной программе», сразу показав то, что он ; не их поля ягода, а попал в заведение случайно, по недоразумению.
Тоне Владимир сразу понравился: «За таким не пропаду! ; Подумала она, ; этот за словом в карман не полезет и своего не упустит. Надо брать, пока мужик бесхозный, такие на дороге не валяются. Да и видно по нему, что не лыком шит: одежда чистая, ухоженный, говорить умеет, буду как за каменной стеной ; настоящий мужик!».
Тоня ещё раз тщательно изучила амбулаторную карту больного: Дуденко Владимир Петрович, не женат, все анализы  ; отрицательные. Практически здоров. За исключением высокого билирубина в крови и перенесенной в детстве краснухи никаких отклонений. «Хорошо, что хохол, ; отметила Тоня, ; хохлы, они все обстоятельные». Удовлетворенная жизненными показателями жениха, Тоня поправила прическу,  накрасила губы и гордо понесла себя, делать больному вечерние процедуры.
Больной Дуденко лежал в четырехместной палате один. Радовало, что ему стало легче после капельниц, тяготило, что было скучно. Контингент был ещё тот: здесь ловить нечего. Он был готов выписаться на следующий день, ссылаясь на занятость, но врач сказал, что неделю придется отлежаться, для его же блага. Деятельный по своей природе, он изнемогал от безделья. Дело ему было до всего и всегда. Он засовывал нос в любую щель, был в курсе всех событий, всем недоволен и очень часто писал «трогательные» анонимки в различные учреждения. Когда дверь открылась: на пороге появилась медсестра со шприцом в руке, он даже обрадовался, что наконец-то можно кому-то что-то сказать. Сначала он забурчал по поводу пищи, потом высказал претензии по поводу кровати и окружающей публики. Тоня молча выслушала, согласившись с ним, стала поддерживать беседу. Между делом поставила укол, дабы немного скрасить тягостное пребывание в одиночестве, предложила больному испить чашку чая. Больной, не ожидая такого поворота событий, согласился. Тоня сказала, что после одиннадцати, когда все заснут, она зайдёт.
…Он пил чай с тортом и конфетами. Антонина сама разворачивала фантики, заботливо поднося оголенный десерт к губам Дуденко. Вова шевелил мозгами, обдумывая своё дальнейшее поведение по отношению к медсестре, затем поставил чашку на тумбочку, вытер рукавом губы, сгрёб Тоньку в охапку… и пружины больничной койки, монотонно проскрипев около двух минут, затихли. Так продолжалось всю неделю. Тоня носила больному возлюбленному домашнюю еду, с нетерпением ожидая ночных смен.
Дуденко выписали, он сказал, что позвонит, но пропал. Антонина решила не сдаваться. Пришла по указанному в амбулаторной карте адресу, где и застала Владимира Петровича в комнате с какой-то крашеной мымрой.
;Можно? ; Приоткрыв дверь, спросила Тоня.
;Заходи. ; Ответил изумлённый Дуденко. ; Что случилось?
;Ничего, просто проходила мимо и решила зайти. Как ты, печень не беспокоит?
;Нет.
;Ну, я тогда пойду.
;Ну, иди. ; Недоумённо пожал плечами, покрутив для убедительности пальцем у виска.
Тоня вышла, закачалась как берёзка на ветру и прямо в коридоре расплакалась: как он мог после всего того, что между ними было, что-то иметь с этой крашеной подстилкой? «Подстилка» пытала Дуденко по другую сторону двери:
;Это кто, Вова?
;Дочь кавалериста. ; Буркнул Дуденко.
;Какого ещё кавалериста?
;У которого «не все дома». Обыкновенного. Не видишь, у неё и ноги кривые, и морда лошадиная?
Дуденко с Подстилкой громко рассмеялись удачной шутке. А Тоня решила: все равно будет, по-моему, костьми лягу, а будет.
И кости услышали Тонино решение, но ложиться им никуда не пришлось, потому что Тоня через месяц поняла, что беременна: её стало тошнить. Гинеколог спросил: «Рожать будете, или на аборт?». Тоня ответила, что будет рожать, взяв направление на анализы, пулей вылетела из кабинета.
…Тоня неслась в общежитие быстрее ветра, на душе было светло от предвкушения грядущих перемен. Запыхавшись,  настежь распахнула дверь в комнату Дуденко и громко произнесла: «Ты скоро будешь отцом! ; Короткая, сногсшибательная фраза не дала Дуденко времени для раздумий, не успел он опомниться от шокирующей новости, как Тоня повисла у него на шее, выдавливая слёзы радости, добавила, ; собирай вещи, дорогой, хватит тебе, по общагам скитаться». Гордо посмотрев на Подстилку, она открыла шкаф, вытащила чемодан, стала укладывать в него вещи с полок. Дуденко стоял молча с отвисшей челюстью, это был тот редкий случай, когда он не знал, что ответить и что делать. Подстилка встала, закатила истерику, затем стала смеяться, глядя то на Тоню, то на Дуденко, потом дала любимому оплеуху, подняла гордо голову и вышла, коротко бросив: «Кобель! Так тебе и надо. Ха! Жених и невеста!». Она пошла по коридору, вместе с её шагами затихали слова оптимистической песни, которую она горланила во всю ивановскую: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло!».
Через два месяца Тоня и Дуденко расписались. Скромно, без излишних торжеств, поставили в паспорте регистрацию брака. Тоня накрыла дома праздничный стол. Дуденко сразу налил водку, выпил подряд три рюмки, не закусывая. Антонина безуспешно пыталась откупорить бутылку шампанского, только открыла рот, чтобы попросить мужа об одолжении, как Дуденко вырвал из её рук бутылку, молча открыл и налил в фужер.
;Ну, что, любимая, ; с сарказмом выдавил он, ; давай выпьем!
Тоня зарумянилась, как пирожок в духовке, встала ради торжественной речи, потянулась к мужу для поцелуя. Дуденко демонстративно встал и закурил. Отвернувшись к окну, поковырялся в зубе, вытаскивая застрявший кусок колбасы, затем спросил:
;Чья квартира?
;М-м-моя. ; Заикаясь, произнесла Тоня.
;Кто ещё прописан?
;Никто. ; Подскочила к Дуденко, обняла и добавила, ; здесь будем жить только ты и я! ; Затем, посмотрев на живот, добавила, ; и вот этот животик. ;
Дуденко погладил её по голове: «Так что, надо из общаги выписываться?», ; вопросительно посмотрел на жену. Она улыбнулась, прижалась к нему, как Бурёнка к изгороди: «Да», ; Дуденко опять погладил её по голове и налил себе водки.
После монотонных, но тихих до замужества будней Антонины, ветер перемен мгновенно превратился в бурю. Счастье, которое свалилось на голову Тоне в образе Дуденко, проявило себя очень быстро. Только она расправила крылья, чтоб воспарить над семейным гнездом ; пух и перья разбросала беда в разные стороны. Летала Тоня от этого счастья из угла в угол, вместе со своим животом. Дуденко стал тираном, не терпящим никаких возражений, ему не нравилось всё: то Тоня чай ему подала недостаточно горячий, то борщ вчерашний, то часто маячила перед глазами, то не так быстро приходила. Когда у Тони просыпалась страсть, и она пыталась привлечь мужа к исполнению супружеского долга, он пристально смотрел на неё, как бык на новые ворота, выпивал рюмку, мотая головой, думал: «Нет! Я столько водки не выпью!». Затем ложился на диван, самозабвенно перебирая струны гитары, пел страдальческую из блатного репертуара. С тоской в глазах, выдавливал из себя слова, которые в сочетании с музыкой, вопрошали: «За что ты, жизнь, меня так невзлюбила?». Куролесить Дуденко стал после того, как узнал, что квартира у Тони  ; дарственная, а значит, может ему достаться только в случае смерти супруги. Тут и взыграла в нём нечистая сила: «Холостой ход, только время зря убил», ; так сказал себе муж, и понесла его нелёгкая по пням да ухабам.
Роды у Тони прошли без осложнений. Девочку назвали Инна, она была копия своего отца. Инна кричала так, что папа раздраженно кричал Тоне: «Да заткни ты этой сирене рот!». Но как только мама не пыталась закрыть рот «Сирене», она его не закрывала. Сирена и Дуденко старались переорать друг друга. Сирена переорала, Дуденко стал пропадать из дома от постоянно орущей дочери и неудачной жены сначала на сутки, потом надвое, а потом пришёл, объявил, что уезжает на рыбалку с мужиками и больше ни Тоня, ни Сирена его не видели. Пьяного Дуденко утащило течение, после того, как он выпал из лодки, тела утопшего не нашли. Тоня не плакала, она столько горя в замужестве нахлебалась, что перекрестясь,  вздохнула с облегчением. Поставила за упокой души Дуденко свечку в церкви, пришла домой, посмотрела на Инку, вздохнула тяжело и сама себе сказала: «Ничё, как-нибудь выращу». Тоня сходила замуж быстро и ненадолго, понимая, что последствия брака в образе Инки уже обратно не засунешь.
Инна унаследовала не только внешнее сходство с отцом, она была ; он, его продолжение: жесты, мимика, характер засели в Инку напрочь, а мать, глядя на подрастающую дочь, втайне думала: «Если б не ты, жизнь бы по-другому сложилась. Глядишь, встретила бы ещё я своё счастье. Ребёнок, с которым сладу нет, радости душе не доставляет, слова доброго от него не услышишь ; как ярмо на всю жизнь. И тащить невмоготу, и не выбросишь». Дочь закатывала такие концерты, что Тоня думала: «Господи! Скорей бы закончила школу да с глаз долой ; замуж!». Инка стала пить водку с седьмого класса. Как Тоня не билась за моральный облик дочери ; что об стенку лбом. Инку поставили на учёт в детскую комнату милиции, но толку от этого не прибавилось. В одиннадцатом классе Инка стала поднимать на Тоню руку, если та не давала ей денег, крыла безбожно мать матом, уходила из дома, а недавно вытащила из кошелька все его скудное содержимое, чтобы купить Светке Патузной подарок на День рождения.
Тоня ходила сама не своя: высохла, осунулась, скукожилась. Трепала её жизнь по безрадостным будням, лишенным света и тепла, как осенний лист на ветру. Дочь постоянно требовала деньги, а зарплата у медсестры маленькая, кое-как сводила концы с концами. На работе Тоня хорохорилась, старалась выглядеть беззаботной. Она была консервативна и не могла приспособиться к непредвиденным событиям в своей жизни. Определённый минимум счастья, который она хотела получить, сделав финт ушами, показав ей язык, стал призрачной химерой. «Кому-то ; всё, а кому-то ; шиш с маслом», ; сокрушалась Тоня, мечтать о хорошем боялась: на душе висел камень, а осколки веры, надежды и любви больно ранили сердце. Она потеряла себя, хотя её, как личности вообще никогда не было. Тоня хотела быть кому-то нужной, искала опору, крепкое плечо, она готова была стать тенью того, кто рассмотрел бы за неброской внешностью красоту её стремлений. Годы шли, а судьба равнодушно созерцала, как бьются светлые мечты об  утёсы равнодушия, непонимания, невостребованности.

Спирт спасал ; опрокинет мензурку и проблемы уплывали вдаль синим облаком. Растрата обозначилась во время внезапной проверки. Тоня собиралась домой после ночной смены, тут проверяющие, и нагрянули, как гром среди ясного неба. Объяснить перерасход антисептика Антонина не смогла, она перепугалась до смерти, учащённо задышала перегаром прямо на того, кто искал непосредственно то, что находилось у неё в желудке, издавая предательский запах.
Вопрос встал ребром. Для психологической разгрузки в условиях «нервно-психического» производства многие сотрудники «дурдома», так они сокращённо обзывали место своей работы, потребляли казённый спирт, но козлом отпущения стала Тоня. На неё свалили все грехи, выявленные в отделении, отстранили от занимаемой должности. Главврач Тоню пожалел, предложив бывшей медсестре место санитарки.
Тогда у Тони случился первый срыв. Она не помнила, как дошла с работы до дома. Сначала в голове образовалась гудящая пустота, затем появилась свинцовая тяжесть: сердце то выпрыгивало из груди, то останавливалось, дыхание стало прерывистым, её охватил ужас. Ужас был неземной, затягивающий, всепоглощающий, он был настолько страшен, что Тоню затрясло. Она и так не сильно ориентировалась в жизни, а тут вообще потерялась. Негативные эмоции накрыли её лавиной, психика не давала никаких шансов на преодоление наступившего криза. Ошарашенная происшедшим она не могла вымолвить ни слова, слёзы душили так, что ей хотелось содрать шкуру с горла, воздуха не хватало, ноги подкосились, молча, хватая воздух, Тоня упала на колени. В сердце что-то забулькало, как будто закипала кровь, виски сдавило железным обручем, ей стало жарко, потом холодно, забило дрожью, и предсмертный крик раненной птицы вырвался из её груди.
Тоню прорвало изнутри, как созревший чирей. Всё, что накопилось в ней за все эти годы: боль, неудовлетворённость, одиночество, под воздействием спирта и обиды вылилось ручьём слёз, оставляя на щеках мокрые полоски. Слёзы лились и лились не переставая, перед Тоней проходила вся её жизнь ; безрадостная, никчёмная, никому не нужная. Она так мало хотела от неё, Тонино счастье было простым, бабьим: любить и быть любимой ; всё прошло стороной, как в воду кануло…. Да и не было ничего! Тоня встала, размазала слёзы по щекам, сходила в магазин, купила бутылку водки. Налив полный стакан, залпом выпила: «Да пошло оно всё! Замордовали, затыркали, как кобылу на пахоте в голодный год!», ; выпила ещё, качнула головой, как бы соглашаясь с принятым решением вторично, вполне довольная собой легла на диван и заснула. Почему-то она была счастлива.
Нерешительная и слабохарактерная Тоня, наконец, проявила силу воли: она поставила точку в своих взаимоотношениях с жизнью. Она больше ничего не хотела: ни бороться за существование, ни переживать за Инку ; всё перестало иметь значение. У неё наступил момент глубокого разочарования: перейдя границу безрезультатных ожиданий лучшего будущего, она впала в омут безразличия и, заливая память сорокоградусным зельем, стала жить в другом, только ей понятном мире собственных измерений. Будущее её пугало, она перестала о нём думать, настоящее уничтожало, а прошлое, сродни тоненькому льду: пошло трещинами, лопнуло да обрушилось под весом Тониных разочарований. Разум действительность принимал в штыки, однажды он взбунтовался, она встала в позу перед всем, что её окружало. Она решила отомстить, свести счёты, выразить протест всему существующему, как могла: Тоня, не барахтаясь, пошла на дно. 
Река Тониной жизни обмелела, стала грязным омутом, в который её засасывало всё глубже и глубже. Под воздействием алкоголя она освободилась от условностей. Ей больше не надо было блюсти приличия: «Для санитарки я и так очень умная», ; говорила она своей новой подруге-соседке Гальке. С Галькой они быстро нашли общий язык: сидя за бутылкой, жаловались друг другу на трудную жизнь и заливали горе. Горе заливалось обильно, его даже удавалось полностью ненадолго отключить. Забытье нравилось Тоне, оно освобождало её от переживаний.
Окончательно добила Тоню Инка, когда сказала матери, что она беременна на шестом месяце. Сначала Тоня хотела кричать, топая ногами, но что-то в душе переключилось с гнева на спокойствие, она на одной ноте произнесла: «Собирай вещи и катись отсюда вместе со своим брюхом. Видеть тебя не хочу. Чтоб твоей ноги больше в этом доме не было. Забудь меня, у тебя больше нет матери». И Инка ушла. На душе у Тони было легко и спокойно. Вместе с Инкой от неё ушло её прошлое. А в настоящем ни-че-го не осталось. Пустота заполнила её душу, она сидела на шатающейся табуретке, словно на руинах судьбы, что-то бормотала себе под нос и улыбалась.
Тоню привезли на работу через два месяца на скорой помощи в качестве пациентки. Худая, изнеможённая женщина, увидев бывших своих сотрудников, заплетающимся языком с иронией проговорила: «Ну, вот и встретились! Не надо ли вам полы помыть?». Тоню откачали, напичкали сонными таблетками. Когда больная пришла в себя, попытались поговорить по душам, но Тоня на контакт шла с большой неохотой. Она сидела молча у окна, смотрела и думала о чём-то, никого не посвящая в свои мысли. Старшая медсестра, качая головой, сказала: «Хорошая была баба, безвредная, ничего плохого никому не сделала, ишь как жизнь скрутила. ; Жалко», ; громко чихнула, не закрывая рта, и расслабленно потянулась. При выписке, заплакав, Тоня выдавила сквозь зубы врачу: «Раньше надо было жалеть, теперь поздно». С тем и ушла, ни с кем не попрощавшись. Её стали привозить на откачку регулярно через каждые два-три месяца. Однажды наступил момент, когда у Тони «улетели гуси», надолго, по всей видимости, безвозвратно. На какое-то время она приходила в себя, была адекватна, но как только выписывалась домой, под действием алкоголя у неё опять начинала «ехать крыша». Тоне дали группу и посадили на инвалидность.


ИННА

Инна как завелась кричать с пелёнок, так и не останавливалась. Она кричала не потому, что ей было больно или обидно ; она кричала просто так, для самовыражения. Таким образом, Инна частично привлекала к себе внимание, а в основном – пёр характер. Это было то единственное, что у неё осталось от папы в наследство. Генетика ; такая штука, что хочешь ты этого, или не хочешь, сидит в человеке, никуда от неё не денешься: берёт своё, как бы не упирался. Инка папу не помнила, остались от него кое-какие вещи, с точки зрения мамы Тони ни для чего не годные, сложила их мама в ящик и засунула на антресоль.
В школе Инка училась плохо, интереса к знаниям не проявляла, просто ходила вместе со своей подружкой Светкой Патузной за компанию на уроки, вот и всё. Инку переводили из класса в класс, жалея Инкину маму, которая с дочерью, как ни билась, ничего поделать не могла.
Мама Светы, Татьяна Васильевна Патузная, была адвокатом, по роду деятельности часто моталась по командировкам, а дочка оставалась без присмотра. Её «муж объелся груш», его не устраивали бесконечные разъезды супруги: не закатывая скандала, по-интеллегентному, он съехал на ПМЖ к одной училке, тихой, домашней женщине. Татьяна Васильевна женщина эмансипированная, самостоятельная, не стала «бегать за штанами» мужа, наконец-то ей «перестали капать на мозги». Свобода, «в семье, угнетаемой отцом», была по нраву всем: Светка и её мама стали независимыми женщинами. Мама Светке с детства говорила: «Ты ; женщина, только ещё маленькая». Она всегда разговаривала с ней как со взрослой, разрешала дочке красить ногти в школу, хорошо одевала и вкусно кормила.
Света с Инкой дружили с детского сада и сидели в школе за одной партой. Инка и Света были полной противоположностью. Света была «ни рыба, ни мясо», это очень расстраивала Татьяну Васильевну ; «дочь пошла в отца, уж сильно романтичная», Инка ; бесшабашная сорвиголова: ей ; слово, она ; сто в ответ. Она для Светки была вроде ангела-хранителя, её даже некоторые мальчишки побаивались и старались лишний раз под руку не попадать: рука у Инки была тяжёлая. «Тюха-матюха растёт: ни украсть, ни покараулить! ; Сокрушалась по поводу дочери мать, ;  обведут вокруг пальца мою красавицу, а она будет глазами моргать. В облаках витает, если упадёт ; больно будет».
Инке нравилось бывать у Светы. Её мама была постоянно занята своими делами, а Светка хоть и росла в достатке, вниманием матери была обделена. Татьяне Васильевне Инка нравилась: «Хорошая девочка, хваткая, приземлённая, жизнестойкая. Сейчас такой и надо быть, иначе ; пропадешь! ; Говорила она Светке, ; учись, романтика для нынешней жизни ; непозволительная блажь!». Но Светка оставалась сама собой:
папина порода не поддавалась корректировке извне. Жили они в трёхкомнатной, хорошо обставленной квартире с шикарным ремонтом, а холодильник всегда ломился от еды. Мама была умная, всезнающая, ухоженная, но хозяйкой была плохой. Наводила порядок в квартире и готовила кушать, а также присматривала за девочками в период отъезда Татьяны Васильевны домработница Тётя Валя. Ночевать она всегда уходила домой.
Татьяна Васильевна по местным меркам считалась неплохим адвокатом: у неё были связи, грамотный подход к делу и «хорошо подвешенный язык». Она никогда не сидела без работы, получала большие гонорары и была нежадная. Девчонок баловала, а тётя Валя говорила: «Повезло тебе, Светочка, с мамой, под счастливой звездой ты родилась».
Татьяна Васильевна часто приходила домой с компанией, они сидели до поздней ночи на кухне: пили, ели, спорили, обвиняли, оправдывали, обсуждали какой-нибудь процесс, а так же оговаривали «цену свободы» ; кому и сколько дать, кто и что будет говорить, а кто молчать, «даже если станут пытать». «Чтобы концы с концами срослись, надо всё оговорить предварительно», ; объясняла она клиентам. В криминальных кругах её уважали: если Патузная бралась за дело, считай оно «было в шляпе». На Светкиной кухне, ночью, под хорошее вино и закуски, решались важные государственные дела местного масштаба, ломались и обретали надежду человеческие судьбы. Светка и Инка были в курсе всех событий.
После застолья оставалось недопитое спиртное и девчонки сначала стали пробовать, потом допивать остатки, а затем стали покупать сами и потягивать винцо и пиво, сидя у Светки в комнате на софе, под современную музыку. Инка часто оставалась ночевать у подруги, а когда Светкина мама уезжала, она перед отъездом сама звонила Инкиной маме и отпрашивала её на недельку «приглядеть за Светкой». Маму Тоню это устраивало ; девочка из хорошей семьи, глядишь, и Инка будет соответствовать. Мама-адвокат была рада, что у неприспособленной к жизни дочери есть подруга, которой «палец в рот не клади» ; в случае чего, и сама откусается, и Светку в обиду не даст.
В один из таких отъездов у Светки был День рождения. Мама Таня  разрешила немного посидеть с подругами, наказав тетё Вале накрыть стол и проследить за ходом праздника. Пришли три одноклассницы, они выпили шампанского, покушали и собрались на дискотеку. Тётя Валя помыла посуду, наказав девочкам: «Только недолго гульваньте. Завтра приду в девять часов». ; И собралась домой. «Ага! ; Сказали девчонки, закрыли за ней дверь и с радостными воплями, ; СВОБОДА! ; «сели» на телефон».
Через полчаса в квартире Патузных «пыль стояла до потолка». Подошли четверо парней: один из них был беспутным сыном начальника ОРСа Ковылякин Игорь, второй ; Макс Велин, его папа работал в прокуратуре, третий ; учился в строительном институте на первом курсе, Пашка Зобенко, просто прикольный пацан, а четвёртый ; мамин несовершеннолетний клиент, Вовка  Разуваев, привлекался за кражу и был осужден условно. Прикольного пацана Пашку Зобенко отправили за водкой, и праздник был продолжен.

У тёти Вали были свои ключи от квартиры Патузных. Она пришла в девять часов утра, открыла дверь и встала, как ошпаренная ; она была в шоке. В нос ей ударил стойкий запах перегара и табачного дыма, на полу в зале валялись пустые водочные бутылки, на столе  ; окурки, некоторые из них были затушены в салате, а на люстре висели трусы. На диване, согнувшись калачиком, лежала голая Инка. Тётя Валя с ужасом заглянула в комнату Светки и обнаружила хозяйскую дочь на кровати, закрытой с головой одеялом. Она подошла к ней, наклонилась, убедившись, что Светка дышит, вышла из комнаты, закрыла дверь, прошла на кухню, села на стул и обхватила голову руками: «Только бы всё обошлось,  ; обречённо произнесла она, ; вот ведь шалавы, что я теперь Тане скажу?». Налила себе кофе и стала думать, как она будет оправдываться перед Светкиной мамой.

Представитель криминального мира, Вовка Разуваев, вытащил из кармана «Беломор», выпотрошил весь табак, перемешал его с какой-то мелко измельчённой ножом хренью и забивал полученную смесь в пустую папиросную гильзу. У него было лицо человека, который познал что-то такое, что дано познать не всем, а только избранным. Он был настолько важен и по-деловому степенен, что пока таинственный процесс не закончился, все молча наблюдали за его движениями, ожидая: что же будет дальше? Вовка обслюнявил ту сторону папиросы, где находилась «волшебная» смесь, стал прикуривать. После первой затяжки, откинулся в кресло, закрыл глаза, растягивая слова, вместе с дымом выдавил: «Кому вдуть паровозик?», ; вынул изо рта папиросу, перевернул её, засунул дымящуюся часть в рот… и дым повалил с обратной стороны.  Светка с Инкой понятия не имели про паровозные дела, но чтобы не выглядеть в глазах присутствующих круглыми дурами, поочерёдно раззявили свои рты, а Вовка всем «вдул» довольно приличное количество ядреной смеси. «Держите как можно дольше, чтоб лучше торкнуло», ; проскрипел им сын прокурора, расслабленно;умиротворённо улыбнулся, выпуская длинную струю отработанного наркотического топлива.
Первая закашлялась Светка. Казалось, что дым у неё валил не только изо рта, но и из ушей, и из носа. Глаза слезились, она не могла перевести дух. Потом кашель прошёл, тело стало тяжёлым, комната закачалась, поплыли стол и кресла, стали раздвигаться стены, потолок вместе с люстрой растягивался в различные геометрические фигуры: у Светки менялось сознание, оно ; расширялось.
Расширенное сознание заполнялось то невиданными картинами неземного происхождения, то мультипликационные герои образовывались невесть откуда, приветствовали её, строя различные приятные рожицы, то лилась музыка, звуки которой завораживали. Откуда-то вынырнула золотая и рыбка и поинтересовалась: не надо ли ей чего принести или построить? Кощей Бессмертный был смешной и добрый, он почему-то поклонился перед Светкой, всем своим видом показывая радость оттого, что она наконец-то попала в другой мир. Потом она оказалась на спине слона посреди тропических лиан, он брал хоботом диковинные цветы, покачивая головой, протягивал их своей наезднице. Только Светка потянулась, чтобы сорвать связку бананов с пальмы, как чья-то рука легла ей на плечо, изнеможённый от удовольствия голос спросил: «Светка, ты как, приторчала что ли?». Она подняла веки и увидела перед собой разъезжающиеся во все стороны глаза Вовки Разуваева. Вовка действительно не мог собрать их в кучу, нервная система отказывалась контролировать тело даже на подсознательном уровне, она отключилась и ей было наплевать, в каком состоянии находятся у Вовки органы зрения.
Инку понесло в другом направлении: она была Богиня. Инка держала дым так долго, что когда стала его выдыхать, дыма почти не было. Лёгкие впитали всё без остатка, под влиянием одурманивающего вещества налились свинцом, впрочем, как и все остальные части тела. Инку сначала как будто придавило накатившей волной, потом голова стала ватной, она зависла в невесомости. Умопомрачительная  красота обозначилась в её сознании вместе с хрустальным подиумом. Она шла по нему, едва касаясь длинными, изящными ногами блестящей поверхности, тело плавно извивалось в такт летящей походке, белые волосы спадали с плеч до осиной талии, упругую грудь третьего размера сдерживали силиконовые чашечки, обшитые золотым бисером, обтягивающие шорты прикрывали крутые бедра и держались на них на одном честном слове. Лаковые ботфорты выгодно подчёркивали тонкую лодыжку, а каблук был такой тонкий и высокий, что Богиня сама не понимала, как она на нём шла. Она была счастлива: весь мир был возле её ног, она возвышалась над ним монументально, ослепляя своей красотой и могуществом серую массу, которая копошилась внизу. Восхищённая масса что-то кричала ей, пытаясь дотянуться до сапог, чтобы потрогать хотя бы их, лишь только потому, что они были надеты на Богиню. А Богиня снисходительно взирала на массу, бросала деньги, презирая её за ничтожность, убогость, несовершенство. Она была такой, какой она мечтала быть: сильной, богатой, красивой, уверенной, все смотрели на неё и ждали, когда она снизойдет с высоты своего положения, чтобы упасть перед ней на колени, испытывая счастье оттого, что находятся рядом с ней.
Вдруг Богиня увидела в массе знакомое лицо ; это была как будто она, и как будто бы не она: лицо жевало жвачку, всем своим видом показывая, что Богиня ей абсолютно безразлична. Обесцвеченный паклеобразный волос закрывал его по самые глаза сверху и, слегка подкрученный на плойку, заканчивался возле плеч, образовывая форму, напоминающую отросшее «карэ». Мощная шея перерастала в неменее мощное тело, на которое была одета серая вязаная кофточка и джинсовая юбка Татьяны Васильевны. Богиня не сводила с неё глаз и думала: «Как можно жить такой страшной, толстой, одетой в чужие вещи необразованной дурой?». Богиня презирала это лицо, а «лицо» презирало Богиню.
В реальность Инку ненадолго вернул голос сына прокурора: «Ну, что девчонки, пропустим по последней?». Она выпила, разум перекрыло основательно: заиграла музыка, подиум засветился разноцветными огнями, перед Инкой нарисовался шест, она, под бурные аплодисменты и восторженные крики: «Давай, Инка, давай!» стала исполнять перед серой массой стриптиз. Утончённая Богиня извивалась змеёй и парила птицей, движения были настолько завораживающие, что она сама любовалась совершенством своего тела. Потом кто-то крикнул: «Во даёт!», и силиконовые золочёные чашечки слетели с прекрасной груди Богини, повергнув в экстаз окружающую публику, помочь снять шорты пытался откуда-то появившийся на подиуме сын прокурора. Как он посмел прикоснуться к Богине? ; Она оттолкнула его, сама сняла шорты, подкинула их вверх. Шорты улетели в космическое пространство, потому что на серую массу они не упали. Богиня закрыла от удовольствия глаза, кто-то начал целовать её, она стала улетать всё дальше и дальше от Земли, и от серой массы.
Во время полёта ей встречались прекрасные рыцари на конях, каждый из них непременно хотел дотронуться до Богини и увезти её с собой. Один из рыцарей протянул ей папиросу и сказал голосом Вовки Разуваева: «На, затянись». Богиня затянулась, её засосало в чёрную дыру. Она не сопротивлялась: ей кто-то, что-то нашёптывал и прерывисто дышал в ухо. Богиня наслаждалась ; она была великолепна во всех своих проявлениях.
Все её несбыточные мечты воплощались одна за другой, стоило только о них подумать, она изнемогала от ощущения самодостаточности, утопая в тёплом океане своих грёз. Богиня расставила в стороны руки, они сразу стали крыльями, она сделала «мёртвую петлю», а когда выходила из «пике», увидела, что прямо на неё мчится паровоз, коптя просторы Вселенной густым дымом, она подлетела к нему и стала жадно вдыхать изрыгаемые пары. Паровоз бесшумно промчался мимо, исчез так же внезапно, как и появился. Перед ней вдруг разлилась река, она подлетела к воде и, став белой лебедью, поплыла, грациозно выгибая длинную шею. Появилась лодка, а сидящий в ней мужчина, смеясь, крикнул: «Ну, ты и дура, ещё дурнее, чем я!». Богиня стала ощущать холод, она почему-то поняла, что этот мужчина ; её отец. Очутившись на берегу, нагнулась поднять камень, чтобы швырнуть в него, как кто-то тронул её за плечо.

Инка открыла глаза. Перед ней стояла тётя Валя: «Вставай и снимай свои трусы с люстры». Лицо домработницы было злым, она развернулась, стала убирать со стола посуду. Инка огляделась, пытаясь понять, что происходит ; веки, закрывались, а мозги отключались. Инка натянула на себя одеяло. В комнату вошла Светка с чашкой кофе в руке, присела на кресло, молча стала швыркать бодрящий напиток. Тетя Валя моталась туда-сюда, вынося остатки вчерашнего веселья. Они её не боялись: поворчит, мораль почитает и угомонится. Но лишних неприятностей с мамой хотелось избежать.
;Тёть Валь, ну с кем не бывает? ; Дело молодое. ; Наконец начала Света, ; больше не будем.
;Почему трусы на люстре? Почему Инка голая? Что вы здесь ночью творили? ; Сквозь зубы выдавила Тётя Валя. ; Пять бутылок водки выпили…  Вы что, лошади что ли? А если бы вас убили по пьяной лавочке?
;Да вы что, тётечка Валечка! Нас? ; Рука ни у кого не поднимется, мы ведь девчонки хорошие, ну, погуляли немножко.
;Ох, девки, плохо вы кончите, сердцем чую. Матери всё расскажу. Не дело это.
;Тёть Валь, не надо маме рассказывать, только расстроиться, мы же сказали: больше не будем.
;Вы уже пьёте каждый день, а вам ещё по семнадцати нет. Что дальше будет? Вам ещё детей рожать, замуж выходить, а кто вас, пьющих да курящих, возьмёт?
;Ой, щас все пьют и курят, никого не удивишь.
;Ладно, промолчу, только в последний раз. ; Немного помолчав, сказала тётя Валя, пошла на кухню, готовить завтрак. Ей и самой не хотелось выносить мусор из избы, Таня скажет, что недосмотрела, доверять перестанет, а Валентине нравилось служить у адвоката: она неплохо платила, можно было втихаря продукты домой таскать, да и работа была непыльная.


У Инки болело всё тело. Отравленный организм приходил в себя после ночного веселья: он ещё реагировал и протестовал против введения в него искусственного сератонина. Почему-то побаливал низ живота.
;У тебя прокладки есть? ; Спросила, не открывая глаз Инка.
;Есть. У тебя же после меня критические дни, а у меня ещё не было.
;Не знаю, что-то низ живота крутит, может, застудила? О-о-й! Вставать не хочется. ;
Инка потянулась и открыла глаза: посреди хрустальных висюлек люстры висели розовые Инкины трусы. ; А что мои трусы на люстре делают?
;Висят. ; Невозмутимо ответила Светка. Её вообще редко чем можно было удивить или вывести из себя.
;Я и сама вижу, что висят, а по какому случаю?
;По случаю моего Дня рождения. А-а-а. А кто повесил?
;Ты и повесила: твои трусы ; куда хочешь, туда и вешаешь! А может, ты сняла Пашку Зобенко? ; Он ведь тебе нравится. А может, парнуху  смотрели? Ха-ха-ха!
;Я? ; Инка сразу села. ; А кто ещё смотрел?
;Все наверно смотрели.
;И как, понравилось? ; Инка безуспешно старалась вспомнить события вчерашнего торжества. Она стала воспроизводить в памяти прошедшую ночь, но мысли путались, как будто извилины в мозгах завязались на узел и не могли развязаться: до узла она ещё что-то помнила, а там, где был сам узел, образовался провал во времени и пространстве, искомая информация была стёрта. Память была обрывочная, а сознание выдавало остаточные воспоминания. Всплывали версии, одна нелепей другой. Реальность с чем-то перепуталась, в итоге получался бред сивой кобылы. С Инкиной головой было что-то не в порядке: она старалась её поставить на место, трясла, но в голове все мысли были набекрень. Она стала смеяться. Светка, посмотрев на неё, тоже закатилась от хохота. Потом обе затихли. Инку настигла тихая печаль, она схватила её за горло и стала выдавливать слёзы. Перемена настроения заставила их думать каждую о своём, о девичьем: Инка подумала о том, что надо попросить Светку, чтоб позвонила Вовке Разуваеву, а Светка ; что надо позвонить Вовке Разуваеву, чтобы опять пришел в «паровозики» поиграть. У подруг частенько совпадали мысли, но Инка всегда была на шаг вперёд. Она преподносила свою идею так, что Светка, в конечном итоге думала, что это её затея. Инка могла крутить Светкой как хотела: она технично руководила её действиями в период отсутствия Татьяны Васильевны, а Светка этого даже не замечала. При Светкиной маме Инка была совсем другой и, как правило, за всё придуманное Инкой несла ответственность Света. Но Светку не надо было никогда долго упрашивать, она была ; ведомая, а Инка вела её туда, куда считала нужным.
Инка встала с дивана, обнаружила на нём пятно крови:
;Свет, неси прокладку, я же говорила ; месячные. ; Она залезла на стул, сняла с люстры трусы. ; Не может быть, чтобы я смотрела с ними парнуху. Я что ; идиотка? Светка придумала специально, чтобы позлить меня. Трусы я могла спьяну просто так кинуть, а они взяли и повисли. ; Так успокоила себя Инка, вполне довольная тем, что её «на мякине не проведешь», замурлыкала себе под нос «цыплёнок жареный».
Светка регулярно, каждый день названивала Вовке Разуваеву: «Вов, привет, это я!
Организуй нам успокоительного средства, а то мы очень сильно переживаем за мировую экономику. Когда будешь? ; Через час? Хорошо, ждём». Тщательная конспирация! ; Залог успешного продвижения бизнеса, в том числе и наркотического. В то время вся страна «выпала на шифры», запутывая тем самым следы неисповедимых дорог, которые вели к незаконному обогащению, распространению, употреблению, хранению, приобретению. Население России раздвигало границы своих возможностей: каждый выживал, как мог и делал что хотел, потому что пришла свобода!

Женские дела закончились так же быстро, как и начались. Инка решила, что она все-таки застудилась, махнула рукой на эти месячные: «Ну и хрен с ними! Хоть деньги на прокладки не тратить». Жизнь пошла привычным чередом, за исключением того, что она стала постоянно хотеть кушать, её периодически подташнивало: «От обжорства!», ; думала Инка. Дома у матери разносолов не было, доходило до того, что от внезапно наступившего среди ночи голода она жевала хлеб с солью. Грудь стала болеть: «Растут», ; объясняла себе Инка. Месячные не пошли на следующий месяц, и на следующий….

На Новый год собирались у Светки. Инка утюжила новогоднее платье Татьяне Васильевне, как вдруг почувствовала, что у неё зашевелились кишки. Раньше никогда такого не было, кишки зашевелились опять: «Ой! Меня кто-то в животе за кишки трогает», ; тут её затошнило, она побежала в ванную комнату. ; Б-е-э!  ; Инка выдавливала в унитаз содержимое желудка».
Татьяна Васильевна стояла возле двери и смотрела на Инку:
;Инна, а ты случаем, не беременна? У тебя все симптомы на лицо. Губы распухли, грудь болит, да и аппетит у тебя в последнее время за двоих и в животе что-то шевелится.
;Что Вы, Татьяна Васильевна, разве что ветром надуло?
;Слышишь что, ветром надутая, чтоб сразу после праздников пошла к врачу. Я позвоню, договорюсь, чтобы тебя приняли.
;Да не пойду я никуда, у меня просто три месяца месячных нет, но в подростковом возрасте такие перерывы бывают, просто застудилась.
;В подростковом возрасте случаются и беременности, дорогая моя. И от простуды подобные симптомы не появляются.

То, что Инка беременна, стало ясно сразу после того, как тест показал две полоски.
Татьяна Васильевна подтвердила: «Дорогая моя, чудес в жизни не бывает. Завтра пойдёшь к гинекологу. Ты ; беременна! ; Она перевела взгляд на дочь, ; что, красавицы, догулялись? Надеюсь, ты мне не устроишь подобного сюрприза. Кто отец?», ; поинтересовалась она у Инки.
;Не знаю. ; Инка грызла ногти и тупо смотрела на вазочку с конфетами.
;Как не знаю? Ты что, не помнишь, с кем ты спала? ; Она многозначительно посмотрела на будущую мать, ; и что ты собираешься делать, дорогуша? Вырастить ребёнка ; не поле перейти. Ни мужа, ни образования, ни работы! Ты ещё ; школь-ни-ца! У тебя экзамены на носу, ты как вообще себе представляешь свою дальнейшую жизнь?
;Оставлю в роддоме. ; Переплюнула через губу Инка, встала, пошла в Светкину комнату, поставив на этом  в разговоре точку.
Инка плюхнувшись на кровать лицом в подушку, зарыдала. Вошла Светка. Инка проревелась, хлюпая носом, сказала:
;Ой, Светка, что делать? Я с ума сойду, таблеток нажрусь! Жить не хо-о-очется-я-я! ; Мотая из стороны в сторону головой, с новой силой заголосила Инка.
В комнату заглянула Татьяна Васильевна и убедительно произнесла: «Отца искать надо!».

Светка, как дочка адвоката, взялась вести следственно;розыскные мероприятия по данному делу. Подруги воспроизводили события прошедшего Дня рождения: концы искать надо было там, где мозги были в отключке, больше негде. Они стали собирать свидетельства минувшего праздника, по крупицам  выуживая из провала в памяти то, за что можно было зацепиться для определения хода дальнейших действий: Светка, после последней выпитой рюмки  «выпала в осадок» и ушла спать, а Инка вообще ничего не помнила. Следствие зашло в тупик, Светка сказала: «Будем допрашивать свидетелей!».
Свидетели, вышеупомянутые участники торжества были опрошены и, все как один, дали одинаковые показания, примерно следующего толка: когда Света сказала гостям, что пора и честь знать, решили выпить по последней рюмке на ход ноги и  ; по домам! Света выпила и отключилась, Вовка Разуваев отнёс её в спальню, укрыл одеялом, вернулся в зал. В это время Инка, находящаяся всё время в прострации, вдруг вскочила с дивана, врубила на всю катушку музыку, стала «гарцевать, как цирковая лошадь» перед собравшимися уходить гостями. Она вела себя нагло и вызывающе, на всех свысока смотрела, обнажала ноги, задирая юбку, потом стала задирать ноги, прыгать к сыну прокурора на колени, снимая с него одежду. Затем Инка гордо вышла на середину комнаты, взяла стул и произнесла: «А сейчас, господа, ; стриптиз!». Все сначала удивились, потом обрадовались неожиданному предложению, а затем стали хлопать в ладоши, одобрительно крича: «Давай, Инка, давай!», и… Инка дала! ; Всем! Групповухи не было, половые контакты были, но по Инкиному требованию, по обоюдному согласию, без всякого насилия, в порядке живой очереди ; всё чин-чинарём! Подытоживая, резюмировали, что Инка ; ненасытная, безотказная и без всяких комплексов, даже сами не ожидали. А Вовка Разуваев добавил, что она далеко пойдёт, если милиция не остановит.
Инка, после того как услышала о своих скрытых способностях, предпочла отказаться от оперативного вмешательства Светки, во избежание дальнейшей огласки свернуть все разбирательства, прекратить поиски виноватого. Но популярность Инки уже была высока: в определённых кругах её стали звать коротко ; шлюха! Свой живот Инка повесить ни на кого не смогла. Дело обозвали «глухарём» и за неперспективностью тему закрыли. Теперь Инка поняла, почему в последнее время многие парни на неё стали загадочно посматривать, подмигивать, подшучивать, открытым текстом приглашая заняться сексом.
Поскольку живот уже нагло выпирал из одежды, а претенденты на отцовство обозначились в полном составе, история вышла в свет, где смаковалась со всеми подробностями. Инка, изображая на лице полное безразличие, отвечала на вопросы, которые ей задавались примерно так: «Да я ни за одного этого козла не пойду, пошли они, сама как-нибудь выгребу, не маленькая!». Вела она себя так, как будто все предполагаемые отцы уже сделали ей предложение, купили свадебное платье, но никак не могли упросить невесту пойти с одним из них в ЗАГС.
Инка стала осознавать, что сама собой беременность не рассосётся: она решила, во что бы то ни стало вытравить ублюдка из своего живота. Она выкуривала в сутки по три пачки сигарет, пила спиртное, лежала в горячей ванне, пытаясь вызвать кровотечение, заливала в горло отвары, рекомендованные ей старшими подругами по несчастью, поднимала тяжести, била кулаком свой живот ; но «ублюдок» мужественно терпел издевательства матери и до родов из живота  вытравливаться не собирался.
Скверная история получила огласку намного шире, чем того хотелось: имена фигурантов обсуждались на уровне кухонных разговоров, не оставляя Татьяне Васильевне повода для оптимизма. Слухи о беременной школьнице и замешанных в ней отпрысках известных в городе отцов, как снежный ком обрастали новыми подробностями. Дабы не была дурная весть  для родителя  неожиданным  подарком, о случившемся казусе поставил в известность своего отца сын прокурора. Папа;прокурор не упустил случая:
;Что за оргии происходят у вас дома, Татьяна Васильевна, ; поинтересовался он при встрече, ; я думаю, что всё обойдется без далеко идущих последствий, не так ли?
…Вечером Татьяна Васильевна пришла домой не в духе. Она зашла в комнату, обратилась к Инне:
;Инна, а твоя мама уже в курсе дела?
;Нет.
;Надо открыть ей правду. «Повинную голову ; меч не сечёт!», рано или поздно тебе придется это сделать.
;Она всегда невменяемая, как с ней разговаривать?
;Тем не менее, скоро рожать, надо что-то делать.
;Я же сказала, что оставлю в роддоме.
;Ну, смотри, твоя жизнь, тебе и решать!

По телевизору шла передача о падении в обществе морали и нравов. Независимый эксперт с голубого экрана констатировал убедительные факты, указывающие на низкий уровень самосознания личности, озвучивал предполагаемые меры по повышению обозначенных жизненных принципов. Инка со Светкой допили пиво, Инка пошла домой, вводить маму Тоню «в курс дела». Реакция мамы Тони на радостное известие дочери соответствовала состоянию психического здоровья. «Счастливая новость» произвела на пребывающую в прострации женщину неизгладимое впечатление: сначала она ввергла помутневший Тонин рассудок в шок, он попытался взбунтоваться, затем наступила апатия. Произнеся трогательную речь по поводу дочери и беременности, она напутствовала её родительским благословением, простившись с ней навсегда, выпила водки и впала в состояние, близкое к эйфории.


Инка вышла из квартиры, стукнув дверью так, что посыпалась извёстка с потолка.
Ребёнок зашевелился: он как будто успокаивая, гладил ласково Инку ручкой в животе. Инка стала бить живот кулаком: «Что ты, сука, шевелишься?»,  ; и ребёнок затих. Шатающейся походкой подошла к окну, посмотрела куда-то вдаль, затем села на подоконник, горько-горько заплакала. Мужество покинуло Инку, отступило перед безвыходной ситуацией, дав возможность событиям развиваться так, как получиться. Здравый смысл у Инки отсутствовал вовсе ; у неё не было жизненных ценностей, на базе которых можно было формировать личность и мировоззрение: рациональных зёрен в Инкином сознании мама не посадила, а Инка не пыталась их взрастить самостоятельно. Вернее, ценности у Инки были, но только те, которые соответствовали её жизненным критериям.
Инка хотела быть счастливой. Её счастье было земным, и оно было неосуществимым. Втайне она завидовала Светке, мечтая быть на её месте: жить в хорошей квартире, иметь маму-адвоката, носить дорогую одежду, не делая вид, что ей «всё по барабану», как она всегда это изображала. Не показывая вида, злобно радовалась, когда Светкина мама ругала дочь за её неприспособленность к жизни и ставила в пример Инкины врождённые способности. Инка понимала, что жить по-человечески можно, если есть деньги или влиятельные родители. Размышлениями по поводу отсутствия или присутствия интеллекта она себя не обременяла: вот Светка ; ума невеликого, «ни кожи, ни рожи», а мать её и в институт пристроит, и квартиру купит, и машину подгонит, и мужа состоятельного подыщет, и вообще, дело не в уме, главное ; удачно родиться. При хороших родителях можно сильно не чесаться: они сами решат, как будет жить их чадо, поставят перед собой задачи, будут целенаправленно воплощать их в жизнь, а ты только перемещайся соответственно воле «стариков» согласно заданному сценарию.  Инкино счастье находилось у Светки Патузной. Оно было такое близкое и такое далёкое. Она крутилась возле него целыми днями, трогала, но в руки Инке оно не давалось, потому что, чтобы его получить, надо было быть Светкой. Счастье издевалось над ней, манило, мелькало перед глазами, но всем,  всем чего так хотелось Инке, пользовалась Светка! У Инки не было ничего, за что можно было бы зацепиться для начала движения вверх. Инкина жизнь проходила параллельно с тем миром, который она сама себе придумала.

Она сидела как старуха возле разбитого корыта ; никому ненужная, озлобленная на весь белый свет, ненавидящая всех и всё, что её окружало. Дорога жизни вела её в чёрный тоннель, из которого она не видела выхода. Инка достала из кармана пошарканной дублёнки упаковку «реланиума», прихваченного с трюмо при выходе из квартиры, в которой осталось безрадостное детство вместе с «любящей» мамой и стала выдавливать на ладонь таблетки.


АНТОН

Закинув в рот смертоносное содержимое ладони, Инка хотела проглотить всё сразу, но поперхнулась и закашлялась. В это время дверь лифта разъехалась в противоположные стороны, из него вышли двое: сосед по площадке Серёга Белов и Незнакомец.
;О! Привет, Инка, ты чо, подавилась?  ; Инка, не переставая кашлять, мотнула головой. Серёга стал стучать её по спине, а Инка выхватила у него из рук бутылку с пивом, жадно начала пить: глоть-глоть, ; с шумом выливалось содержимое тары в горло. Немного отдышавшись, Инка произнесла: «Что за жизнь? Даже подохнуть, по-человечески не получается ; хотела просто заснуть и не проснуться, а вдобавок ещё и подавилась. Дай сигарету». Инка затянулась, её затошнило. Она не успела отойди ; пиво с нерастворёнными таблетками вылетели из её рта, плавая на полу оседали в пенную жижу. Инка стала стучать кулаком в стену: «Нет! Нет! Нет! Не хочу!», ; глухо рыдая, отвернулась к стене.
;Инка, ты чо, травануться, что ли надумала? ; Глядя то на неё, то на таблетки выдавил сосед, ; ты чо, в натуре, белены объелась, дура?
;Да пошёл ты, не твоего ума дело, чего я объелась. Чеши, куда шёл, какого черта тебе от меня надо? Вали домой, к жене, её и учи.
Сергей развернулся, отправился к двери своей квартиры. Незнакомец догнал его: «Слышь, братан, её нельзя сейчас одну оставлять, вдруг решит с крыши спрыгнуть, видишь ведь: не в себе баба». Сергей развернулся:
;Иди домой, Инна.
;Некуда мне идти, мать выгнала.
;Во, семейка, что ни день ; то новости!
;Ныряй ко мне, у нас посидишь, пивка попьём.
Незнакомец подошёл, взял Инку за руку и повёл к двери, она не сопротивлялась.
Незнакомец помог снять Инке дублёнку, протянул руку, представился: Антон Зотов. Инка развернулась, шаркая ногами, прочапала в кухню, плюхнулась на стул, уставилась в одну точку.
;Слышь, Балбес, чего встал как пень, ; гаркнул Серёга, ; вали за водкой.
;Чо ты меня так называешь при девушке? ; Возмутился Антон.
;А как тебя ещё звать, если ты и есть Балбес!
;У меня денег нет.
;А когда они у тебя были? ; Серёга достал из кармана купюру,; сдачу принесёшь. Стал вытаскивать из холодильника закуску.
Инка выпила две стопки, опять разревелась и выдала свою версию случившегося.
Исказив нелицеприятные события по поводу беременности, опустив некоторые подробности и факты из своей жизни, закончила тем, что идти ей некуда, потому она все равно что-нибудь с собой сделает. У Антона заходили желваки, он смотрел на Инку глазами полными сострадания и ненависти к подонку, который переспал с невинной девушкой Инной, бросив одну с ребёнком на произвол судьбы.
;Хочешь, я его убью? ; Более чем серьёзно проскрипел Антон.
;Нет. Пусть живет и мучится. Когда-нибудь поймёт да поздно будет. Да и кто это, я тебе не скажу, он для меня умер.
;Рожу вот и оставлю в роддоме.
;Чо, вот так возьмёшь и оставишь?
;А ты чо мне предлагаешь, взять его? А куда я с ним? Кому нужна? Где жить, чем кормить? Безотцовщину растить не хочу, сама без отца выросла ; ничё хорошего.
;Ну и чо? Я тоже без отца вырос. Меня же мать не бросила в роддоме. Ты чо, кукушка? Ты же ; мать! ; Еле проговаривая слова, разошёлся Антон. ; Да я тебя уважать перестану.
;Слышь, ты, Балбес, уймись. ; Влез в разговор Серый.
;А чо ты мне рот затыкаешь? А может, мне девчонка понравилась? А может, я на ней жениться хочу? Пойдёшь за меня, Инка? У меня своя хата, я один живу, ребёнка усыновлю, тебя на руках носить буду. Ты не думай ; я такой. За мной как за каменной стеной будешь. Где ты ещё себе такого мужика найдёшь?
;Фильтруй базар, дурень. ; Опять оборвал его Сергей. ; Не слушай эти басни, Инка, он завтра проснётся, ничего помнить не будет. Он ; Бал-бес! И этим всё сказано.
;Хорош пургу на меня гнать, ты чо, завидуешь?
Сергей рассмеялся: «Давай, жених, время позднее, расход по домам!».
Антон поднялся с табуретки, зашатался, плашмя упал на спину. Голова глухо стукнулась об пол, глаза были стеклянные и неподвижные. Серега, глядя на него, равнодушно произнёс: «Были бы мозги ; было бы сотрясение».  Балбес полежал немного, поднялся, подошёл к Инке, взял за руку, шатаясь, поплёлся вместе с ней одеваться. Инка помогла ему надеть куртку, кряхтя, напялила на себя дублёнку и открыла дверь.
Сергей стоял в проёме, смотря вслед удаляющейся парочке: «Дурдом «Солнышко» на прогулке», ; подумал он, заходя в квартиру.

Было два часа дня. Инка открыла глаза, стала вытаскивать руку, на которой мирно покоилась головы Антона. Антон зашевелился, тупо глядя на Инку пробубнил:
;Ты кто?
;Конь в пальто! ; Обиженно отреагировала Инка.
;Какое счастье, наконец-то у меня есть свой конь. Знаешь, с детства мечтал.
;Ты ещё забыл добавить, что это животное в твоей постели, а ты с ним ; переспал.
;Значит, я склонен к зоофилии. Что ж, в жизни всё надо принимать так, как есть.
А как тебя зовут, загадочная лошадь?
;Инна. ; Она поднялась с дивана, стала натягивать на себя одежду.
;Так ты ещё и беременная лошадь? ; Посмотрев на живот, удивился Антон. ; Или это какая-то новая порода?
;Знаешь что, шёл бы ты! На себя посмотри ; сивый мерин! Между прочим, ты вчера на этой кобыле жениться собирался.
;Я? ; Наверно я был не в себе.
;А ты, судя по всему, всегда не в себе. У тебя ; не все дома! Ку-Ку!
Антон сел, почесал голову, пошёл на кухню. Стукнула дверь холодильника, он вернулся, в комнату с двумя бутылками пива, одну протянул Инке:
;И что ещё я вчерась обещал? ; Потягивая бодрящий напиток, поинтересовался он.
;Да ну тебя! Тебе хихоньки да хахоньки, а мне надо жизнь устраивать. Мне, как сам видишь ; не до смеха.
;Ты знаешь, у меня много баб было, но с беременной  ; в первый раз. А ты ничё, мне понравилось.
;У тебя же память отшибло, чо, притворяешься?
;Кое-что помню. Не каждый день занимаешься сексом с беременными лошадями, остались яркие впечатления.
Инка допила пиво, поднялась, пошла одеваться.
;Ты куда? А жениться что, не будем?
;Отвяжись, худая жизнь! Мне и без тебя, дурака проблем хватает.
;Да ладно ты, не обижайся. Куда лыжи навострила? Тебе же идти некуда?
;К Светке пойду, жрать охота. Нашла тоже, кому жаловаться. Уши развесила. Вам, мужикам вообще никому верить нельзя. Вчера одно трепал, сегодня ; другое. Трепло ты. А как красиво говорил ; заслушаешься: уважать перестану, мать ты, или не мать? Про каменную стену не забыл, ребёнка усыновить собирался.  Кто меня на руках носить грозился, не помнишь? Да я и сама дура, предупреждал ведь Серёга: Балбес! А я сомневалась. Теперь вижу ; и, правда, Балбес!
;Не пори горячку, как Зинка с водокачки. Тебя никто не выгоняет. ; Включил магнитофон, из колонок ворвался в комнату жёсткий рок, скрипучий голос иностранного певца безуспешно пытался что-то сказать Инке на английском языке. ; Пельмени в холодильнике, поставь варить, я пока за пивом сгоняю. ; Накинул куртку и вышел.
Кроме пачки пельменей да бутылки подсолнечного масла в холодильнике больше ничего не было. Инка достала кастрюлю с отбитой эмалью, налила воды, насыпала соль подошла к телефону, набрала номер.
;Алло! ; Ответил Светкин голос.
;Привет, это я.
;Куда пропала?
;Я типа замуж выхожу.
;А-а-а, поздравляю. И кто счастливчик?
;Лох встретился, с квартирой. Балбес конченый, живёт один, не женат, детей нет. ;
Вода закипела, Инка, забрасывая в воду пельмени, продолжала, ; потом приду, всё подробно расскажу.
;Что делаете?
;Я пельмени варю, а лошарик в магазин за пивасиком попёр.
;Передавай привет и поздравления. Он хоть понимает, какое «счастье» ему на голову свалилось? С маман поговорила?
;Поговорила.
;И что?
;Свободна, как ветер в поле. Если Балбес поведётся ; моё счастье, нет ; хоть вешайся.
;Удачи, подруга.

Пиво хорошо снимало напряжение в отношениях, разряжало обстановку, способствуя улучшению контакта. После того, как Инкой был пережёван и проглочен последний пельмень, дружная компания переместилась в залу на диван. Там и прозвучала жизненная исповедь Антона, а Инка вторично пересказала наполовину придуманную печальную историю, которая чуть не довела бедную девушку до суицида.
Антон подкупал своей непосредственностью: называл вещи своими именами, не приукрашивал обстоятельства, свойственную ему дурость признавал, заканчивая монолог,
откровенно выдал: «За меня только дура пойдёт, если ты таковой являешься ; будешь в моих хоромах барыней жить и служить своему барину верой и правдой».
;Слышь, барин, а мы что жрать будем?
;Мать станет оброк платить. Она давно заставляет меня жениться. Вот возрадуется!
А как узнает, что скоро бабкой станет, с ума от восторга сойдёт. А чё, то ; ничего, а то ; всё сразу: и жена, и спиногрыз.
;Ты чё, спятил, ваше благородие?
;Шучу. На работу пойду. Честным трудом стану кровные зарабатывать, до седьмого пота.
Приду домой измученный, но довольный, потому что дома ; жена и дети.

Антону бы книги писать ; цены б ему не было. Он имел такое бурное воображение, что когда входил в какой-нибудь, придуманный им сценический образ, сам начинал искренне верить в то, что говорит: размахивал руками, прерывисто дышал, вскакивал и нервничал в зависимости от передаваемых впечатлений. Начинал он обычно с пустого места, заводился с пол-оборота, произносил: «Вот если б я был….», ; и несло его в данном направлении до того момента, пока разворачиваемые им события кем-нибудь не прерывались. Антон был добрый, очень добрый, много обещал, но редко выполнял обещаное. Неоднократно был бит за свою трепатню перед товарищами. Два качества, за которые его все прощали, так это его безвредность и беззлобность. Антона никто не воспринимал всерьез, но с ним было весело. Он так смешно изображал персонажей своих рассказов, что можно было обхохотаться. Наверно из него мог получиться неплохой комедийный актёр, но его все называли ; шут гороховый. «Фантазёр!», ; с сожалением говорила про него мать. «Балбес!», ;  утвердительно отзывались знакомые.


Баба Люда, мама Антона пришла в двенадцать часов. У неё были свои ключи. Она всегда потихонечку заходила, ставила в холодильник молоко, засовывала в морозилку пельмени или вареники, туда же на нижнюю полку положила хлеб в целлофановом пакете.
Собралась уходить но, увидев пару женских, изрядно поношенных сапог, вернулась.
Заглянув в комнату, увидела на диване рядом с сыном белобрысую голову, которая сладко посапывала. Антон проснулся:
;Мам, ты? ; Прошипел заспанный голос.
;Я, я, кто ещё. Покушать принесла. Спи, спи. Я пошла, потом зайду. Приходи вечером, я котлет нажарю.
Инна потянулась, хрюкнула спросонья, перевернулась на другой бок.
;Подожди, мам, иди на кухню, я сейчас встану, ; Антон откинул одеяло, поднялся, в это время Инка открыла глаза:
;Ой! ; Смущённо пролепетала она, ;  здрасьте.
;Доброе утро, ; ответила мама Люда, почему-то сама смутилась, развернулась, пошла на кухню.
;Мам, ; начал Антон, ; тут такое дело, в общем, я ; женюсь. Ты рада?
;А кто она, как фамилия, кто родители, где живёт? ; Затарахтела шёпотом мама, ; ой, пышной свадьбы не будет, сынок, сразу говорю, не обижайся.
;Мам, свадьбы вообще не будет, так что, успокойся.
;Не по-человечески это, не по-людски. Один раз женятся, надо отметить.
;Мам, она беременна, через два месяца рожать.
У мамы Люды был шок, она затихла, достала сигареты, закурила:
;Ещё какие-нибудь новости по поводу невесты есть? Ты давно с ней встречаешься? Что-то я никогда её у тебя не видела.
;Мам, я так решил.
;Да уж…. Решил, так решил… Тебе жить.
;Инна, иди сюда! ; Позвал Антон. Зашла Инна.
;Мам, познакомься, это моя Дульсинея. Можешь звать просто ; Дуся.
;Ну, ты, Антон, никак без своих шуточек. Людмила Ивановна, ; протянула руку мама Люда, ; очень приятно.
Инке на щёки прилип свекольный румянец, она сконфузилась, протянув руку, выдала хриплым голосом:
;Инна.
Знакомство состоялось. Инка повторила печальную историю своей жизни в третий раз, исключая тему беременности. Она преподнесла всё так, что у мамы Люды не хватило совести уточнить, а у Антона ; что-то добавить по поводу отцовства.
Так, за одни сутки Инкина жизнь трижды поменяла направление. Она виляла перед ней задом, заискивала, как бы спрашивая: «Ну, как тебе повороты судьбы?». Она давала Инке шанс, вариант не ахти какой, но всё лучше, чем в могиле лежать. ««Этого Кузьму ; голыми руками возьму!», ; думала она, слушая Антона, ; пока здесь осяду, окопаюсь, осмотрюсь, а там посмотрим, куда кривая вывезет. Ну, держи, олух царя небесного своё счастье!». Инка, в порыве нахлынувших ощущений образовавшихся в ней от благополучного исхода дела, обняла Балбеса и громко чмокнула его в щёку.

С марта месяца Инка в школу не пошла, а первого июня, в День защиты детей она родила девочку. Учитывая сложившиеся обстоятельства ей вручили аттестат зрелости без сдачи экзаменов, проставив зачётом «посредственно» по всем предметам, чтобы она смогла уже «зрелой» навсегда покинуть пределы школы. Но Инка созрела и без аттестата. Теперь у Инны на руках был документ о среднем образовании, Лохудра да муж ; Балбес. С этим богатством она и вышла в большую жизнь, туда, где перед всеми открыты все дороги. Стояла Инка на перепутье этих дорог и думала: куда бежать и что делать?

ЛЮДА

Мама Люда была готова на всё, что было в её силах ради того, чтоб пристроить наконец-таки непутёвого «первенца» в хорошие руки. «Ему нужна такая жена, чтоб в руках держала, ; рассуждала она, ; а эта девка ; не промах, издалека видать. Пусть женится, хоть болтаться не будет, может, остепенится да дурь с башки выйдет. Ой, господи, помоги! ;  Узнав о трудной доле и безвыходном положении невестки, она приняла все доступные ей меры для того, чтобы семейная жизнь молодых не отягощалась данными обстоятельствами. ; Расписаться надо до рождения ребёнка, чтоб дитя сразу записали на фамилию отца, а потом сразу и пропишу обоих. ; Решила она, поставив точку в этом вопросе. Почему-то ей так захотелось, чтоб ребёнок скорей появился на свет, прижать его к сердцу, маленький, тепленький комочек, ради которого, она надеялась, папа Антон пересмотрит свои взгляды на жизнь и, наконец, повзрослеет. ; Теперь у него будет семья, а значит, ответственность. Заодно и за ум возьмётся, работать пойдёт. Молодуха  ушлая, быстро его в кулак возьмёт. Жизнь у неё была не сахар, зато и небалованная. Ну, забеременела, так всё бывает. Выучится, например, на продавца, я помогу с дитём сидеть, ; пусть учится». ; Успокоила себя мама Люда, пришла домой и радостно сообщила мужу: «Сидишь тут, ничего не знаешь, а ты скоро дедом станешь. Вот так-то!».

Людочка Верещагина, заводная озорная хохотушка, была среди деревенских кавалеров нарасхват. Закончила десять классов в поселковой школе и умотала в город счастья искать. Поступила в кулинарное училище, тут и ухажёр подоспел.
Игорёк Зотов втюрился в Людочку без памяти, через полгода свадьбу справили. Зажили молодые душа в душу, пылинки друг с друга сдували. А ещё через полгода призвали Людину любовь долг Родине отдать, прямёхонько в Афганистан угодил, в самое пекло.
Ушёл ногами, вернулся через семь месяцев  в цинковом гробу с благодарственным письмом от командования: спасибо, мол, уважаемые родители, хорошего сына вырастили, получите назад. Осталась молодая вдова двадцати годов отроду с маленьким Антоном на руках. Выделили ей от военкомата однокомнатную квартирку и насчитали пенсию по потере кормильца.
Погоревала Людмила Ивановна Зотова, попечалилась, впряглась в хомут, как вьючная лошадь, стала сама надрываться на прокорм семьи. Потыкалась, помыкалась ; тяжело одной воз тащить. Тут и встретился ей мужичок из шоферов, хваткий, заботливый, непьющий, Антона принял как родного, Людочку на руках носил: живи да радуйся. Прикипела она к нему, Виктор ходил за ней, как приворожённый.
Приедет с рейса домой, подхватит жёнушку, закружит, заворкуют как голубки, Антошка рядом за ногу цепляется: «Пап, а чего привёз?». Откроет Виктор сумку, гостинцы раздаёт, шум, визг стоит, радости полный дом. Людочка таяла от счастья, как сливочное масло на блине. Антон ни в чём отказа не знал, всё самое лучшее, самое вкусное ; ему! Кружила над ним Людочка как орлица над орлёнком, пёрышки поправляла, в рот своему птенчику заглядывала. Избаловала, изнежила сиротинушку, а как подрос годкам к семи, так начались концерты: это не хочу, то не буду, упадёт на пол и в истерику. Поперёк лавки уже не положишь, загнёт его Виктор между ног, давай ремешком уму-разуму обучать. Только и Антон гнул свою линию в нужном ему направлении, хоть ты ему кол на голове теши.
 Стали они скандалить с Людочкой по поводу воспитания: «Бабу вырастила, а не мужика! Досюсюкалась, теперь хоть криком кричи. Что за дела? ; Чуть не так ; в слёзы. Надо второго ребёнка заводить, может хоть с того толк будет, а с этим уже всё понятно – шалопай! ; Бурчал Виктор на кухне, ; а то ишь как против шерсти выгибается, от горшка два вершка, а гонору уже как у принца наследного». Возмутитель спокойствия выслушает наставления отчима, мимо ушей пропустит да опять за своё примется. Ни интереса к существенному не проявлял, ни заботы к отцу с матерью, целыми днями дурака валял, в потолок поплёвывал. Включит тяжёлый рок, в наушники облачится, сидит как пень, семечки грызёт или книжки про фантастику читает. Чего не попроси сделать ; всё неохота, а если и сподобится пообещать, так на том и закончится. Одно знает: то Шварцнегера с себя изображает, то ещё под кого морду корчит. Обсмеять или поиронизировать ; большой мастак, хлебом не корми. У всех найдёт что-нибудь такое, за что можно языком зацепиться да комедию поломать. С одной стороны ; смешно, а с другой ; «чья б мычала, а его б молчала», за собой ничего не видел, считал, что «живёт, как может и неча к нему приставать!». В школу ходил как рабы на плантацию, из-под палки: «Трутень!», ; соглашалась сердобольная Людочка,  ; как в люди вывести непутёвого? Сгинет ведь. Одна надежда, что перерастёт лоботряс, остепенится». К тому времени  забеременела Люда, родила сыночка Сашеньку. Всё хорошо, только поведение Антона становилось совершенно неуправляемым, Людочка между Виктором и Антоном, как между двумя огнями была: то одного гасит, то другого тушит.

«Вот тебе, бабка и Юрьев день!» ; хотелось как лучше, получилось как всегда.
К восьмому классу совсем Антон взбрендил, стал отца попрекать, что он быдло рабочее, ничего в жизни не понимает, пусть лучше сидит, помалкивая. Испортились отношения, Виктор совсем охладел к приёмышу, рукой махнул. Хорошо, хоть до драки дело не доходило, поскандалят, отец пары спустит, а с Антона ; как с гуся вода. Тут событие радостное случилось: выделили Виктору двухкомнатную квартиру на работе, очередь подошла. Уж так подвезло, что дом, в котором жилье дали, в аккурат напротив старого стоит: окна в окна. Антон в старой квартире остался, а Люда, Виктор и Сашенька съехали. Виктор успокоился, ремонтом занялся, быт устраивал по-хозяйски, основательно. Мебель новую прикупили, бытовую технику приобрели, зайдешь в дом, душа радуется, сразу видно: хозяин с руками, а хозяйка с пирогами. Столоваться Антон к ним ходил, поест, с собой мать торбазок сгоношит, с тем и возвращался к себе в берлогу.
Закончил сын десять классов, выучился с горем пополам на сантехника, работать по специальности не стал: «Не барское это дело, гайки крутить, ; выдал он, ; посижу, дома немного, осмотрюсь, там видно будет». Но дальше тоже ничего не было видно, в армию его не забрали ; плоскостопие нашли. Харчевать он продолжал у родителей, а Люда за него все коммунальные услуги оплачивала, благо, что Виктор хорошо зарабатывал и денег не считал. Хорошо, хоть одёжку дорогую сынок справлять не клянчил, что мать купит, в том и одет. Отслюнявит она ему «кровных» на сигареты да пиво, на стол положит, порядок наведёт, мусор на выброс с собой прихватит, домой уходит. С друзьями он особо не ладил, нагрянут они к нему пивка попить, музыку послушать, посидят, поговорят, кто как за границей живёт, послушают философский бред сотоварища по поводу жизни да разойдутся. Благо, что не сильно пьющие ребята, а то Антону-то вообще пить нельзя: дурак дураком становился, всякую ахинею нёс, за что и бит был. Девки один раз пообщаются, на второй не хотят: ни рыба, ни мясо и в голове одни тараканы! Так и жил сын: ни гвоздя вбить, ни в Красную Армию сходить. Через что страдала Люда, огорчаясь: «Женить бы балбеса, да кто за него пойдет: квашня-квашней! Уж хоть бы, какую с дитём взял, постарше бабёнку, поопытней».

Когда девицу в постели женишка обнаружила, обрадовалась даже: «Какая-никакая клюнула и то ладно, ; подумала, ; может, стерпится, слюбится». Сходила она к Инкиной матери радостную новость сообщить, что замуж дочка выходит, скоро ребёночка родит, да только мама Тоня никакого участия не проявила: «Она никогда у меня разрешения не спрашивала, пусть как хочет, так живёт. Оставьте меня в покое», ; и дверь перед носом незваной гостьи захлопнула.
Люда кроватку детскую, коляску у знакомых по сходной цене прикупила, распашонок, ползунков, чепчиков с пелёнками. А невестка-то, вон какую историю в роддоме вычудила да как пошла хвостом крутить, не остановишь. Чем дальше, тем больше, как на пороховой бочке сидела Люда каждый день: то один на шее болтался, теперь сразу трое ноги свесили. Антон вроде как походил, поискал работу, потом и речи не вёл. Только разговор зайдёт, фыркнет, уйдёт в туалет, закроется, курит, пока мать дверью при выходе не хлопнет. Стал за воротник заливать на пару с Инкой по случаю и без случая, а то и вообще, уйдут в гости на часок с вечера, к утру вернутся, ребёнок без присмотра сам себя растит.
Уже и плюнуть порой хотелось, руки опускались, да внучку жалко было. Посмотрит ночью, напротив, в окне свет горит, наберёт номер, никто не отвечает. Оденется, придёт ; девочка одна: холодная, голодная, личико заплаканное. Возьмёт на руки, переоденет, к себе домой унесёт. Накормит, прижмёт к груди, так и заснут вместе. С утра никто из родителей не звонит, не пишет, как будто, так и надо. Придёт она к ним, дверь откроет ; вокруг мёртвое царство: спят мамаша с папашей без задних ног, перегаром дышат, не добудишься. Что только не делала Люда, как не взывала за ум взяться, ; не прошибло.
Степана Ильича, участкового милиционера, старого знакомого первого мужа, просила постыдить, попозорить. Придёт он к ним, пальчиком погрозит, стукнет разок по столу для острастки, попугает уголовным кодексом, видит: «что в лоб, что по лбу!». Развернёт оглобли и на выход. Главное, что от соседей жалоб нет, общественный покой не нарушают, а сами пусть как хотят, так с ума сходят. Каждый ; сам себе голова, что взбредёт, то и делает: свою не приставишь! «Сейчас все умные стали, ты им ; слово, они тебе  ; два! Свободные, видишь ли, без комплексов! Нигде порядка нет: ни в стране, ни в семье! Закон ; на стороне гражданина: сунешься, иной раз правду искать, сам можешь виноватым остаться. Уж, коль убьют кого, другое дело. Детвору жалко, жертвами домашней тирании становятся, что из них вырастет при таком воспитании? А-а-а, ничего никому не нужно, болтают «на верху» много, делают мало. Разруха, Люда, в России, беспредел! ; Расписывался в бессилии Степан Ильич, ; раньше хоть педали были: там нажмёшь, тут придавишь, глядишь, с места сдвинешь, а теперь: тут сунут, там на лапу дадут и всё шито-крыто. Пока власть народное добро делит, народ водку жрёт да героин по венам гоняет. Что хуже, сразу и не скажешь, одно название: горе! Надежда только на то, что Путин порядок наведёт, к ногтю гнид поприжимает, а то ведь и мать родную, и Родину продадут. Алкашей и наркоманов развелось, как дерьма за баней. Дали свободу в руки дуракам, а как пользовать правильно, не обучили, вот каждый и «свободничает» в меру своей распущенности. Свобода-то она не для каждого благо. Вот так-то, кума! Если что случится, звони!».
Такая вот беда на старости лет. Безнадёга. Антон и так был «без царя в голове», а с Инкой вообще в разнос пошёл. Просила его Люда развестись, пока не поздно: «Не могу, мать, сексом она меня держит, сексом!», ; отвечал сын. И мотала Люда «сопли на кулак», а отрезать по-живому, раз и навсегда, не могла. Говорил ей батюшка в церкви, чтоб отпустила она сына с миром: у каждого своя судьба! Бог даст ; образумится, а нет, так ничего не поделаешь. Не хотела Люда мириться, не понимала: «Как же так, не в кого ему ни забулдыгой, ни идиотом быть, всё это ; дурное Инкино влияние, ведь такой хороший мальчик был: что не так сделала, что случилось?», ; спрашивала она себя, не находя ответа. А как за девочку душа болела, так и слов нет.

Супруги Велины свалились, как снег на голову. Появление новоявленных дедушки и бабушки Ники показалось Люде божественным посланием. Угасшая надежда затеплилась в её сердце. Она схватилась за все предложения, поступившие от Лидии Павловны и Льва Станиславовича, как за соломинку. Это был тот единственный шанс, который сулил в случае благополучного исхода дела неоспоримую выгоду для всех, для неё в том числе. Но Инка, по непонятным причинам, а может в силу своей глупости, встала в позу. Какая мать откажется от лучшей доли для своей дочери, если сама дать не может, а случай представился? Ведь и перед ней открывались ворота в светлое будущее: всё могла повернуть, пересмотреть, исправить. Да разве такое упускать можно, раз в жизни повезло, а она от ворот ; поворот: не стучись ко мне ты, счастье, дома нет меня давно! Ой, дура несусветная! Как земля таких людей бестолковых носит? «Сама не «ам» и другому не дам!». Не пустила Инка в своё болото белых цапель гнёзда свить. Обросла кочками мшистыми, растележилась топью вонючей, всех окружающих в трясину засасывала. Пробился случайный луч света сквозь непроглядную тьму Инкиной жизни, дорогу указывает, освещает путь: на, Инка, разве не этого ты когда-то хотела? Получи и пользуйся, живи сама и другим жить дай! ; Нет! Источила Инкину душу злоба-ненависть, как червь, обида глаза застила. Тонула она в своём болоте и других за собой тянула, безжалостно, упорно, безвозвратно, не давая шанса на спасение, убивая надежду.

Посмотрела Люда, как Инка над судьбой издевается, рукой на неё махнула, остановилась на следующем: «Пусть она кочевряжится, сколько влезет, а Нике, костьми лягу ; всё, что в моих силах, дам!». Стала она всячески способствовать общению Лидии Павловны и девочки, сблизило их общее горе, сплотило. А после того, как Лев Станиславович с просьбой о помощи обратился, вовсе, как родные люди определились. Так, вперемешку с Инкиным самодурством началась у Ники другая, полная любви, ласки, добра жизнь. Собрали бабки внучку в школу, Лидия Павловна купила для своей куколки все самые лучшие, самые красивые школьные принадлежности, включая компьютер, мобильный телефон и прочее. Покупки расположились на территории квартиры бабы Люды, куда после школы должна была приходить делать уроки Никочка. Благо, что Инка туда не хаживала. Ника по научению бабушек «в рот воды набрала», помалкивала перед ней, мужественно сносила все проявления убийственной «материнской любви», а Инку устраивало, что дочь находится у бабки, «под ногами не путается». Про обновки велено было сказать, что баба Люда купила: «Гляди-ка ты, прибарахлилась, ходит тут, хорохорится, красавица недоделанная. Лохмы свои прибери, а то повыдираю к чёртовой матери! У-у, лохудра драная, ; обсасывая рыбу, прошамкала Инка, ; надо ей Уголовный Кодекс купить и погоны на кофточку пришить, будет вместе с дедом сидеть в прокуратуре, пальцы расшиперивать. Га-га-га! Внучка прокурорская! Видишь, у неё и заточка важная, велинская. Иди отседова, уроки учи, шко-о-льница! Чтоб в девять часов дома была, нечего шлындать», ; спроваживая Нику к бабе Люде, выговаривала Инка. Ночевать Ника приходила домой по настоятельному требованию матери, она же уносила с собой от бабушки пакет с продуктами для своих родителей. На Нике «висели» домашние обязанности: она должна была мыть полы, посуду, выносить мусор после гостей. Словом, то, что прежде делала Люда, теперь легло на Никины плечи: «Нечего тут этой старой перечнице делать, приходит, всюду свой нос суёт, забо-о-тится она, видили-те! Как-нибудь без её нравоучений проживём», ; возмущалась Инка.
Смерть Льва Станиславовича Лидия Павловна пережила только благодаря заботе и вниманию Люды и Ники. Они стали практически неразлучны: баба Лида давала деньги для внучки, а баба Люда выделяла с этих денег часть суммы на содержание «семьи Антона».

Был поздний вечер. Люда, лёжа в постели, смотрела телевизор: лучшие представители педагогов и психологов с научными степенями, озабоченные целями воспитательной работы в условиях демократии и рыночной экономики, обсуждали целостную систему научного знания, включающую обобщения разного уровня. Сообщество ответственных людей разрабатывало требования общества для эпохи, величина которой более или менее ограничена во времени. Рассуждали: как в условиях крайней бедности и нужды, без идейного фундамента, взрастить высоконравственное молодое поколение, а не просто множество обезличенных существ. Для борьбы с беспризорниками и малолетними преступниками, растущими по всей стране как обыкновенный полевой бурьян, рассматривались методы работы Антона Семёновича Макаренко, который призывал «развернуться к человеку»:
;Кто там будет к кому разворачиваться? ; Зевая, сказала сама себе Люда, ; не-е-е, вру, разворачиваются… только почему-то задницей. Господи! Дай мне здоровья, терпения и сил. И дай, господи, сил и здоровья Лидии Павловне, что бы я без неё делала? О-о-ой! Куда Путин смотрит? Ведь врут ему все его министры;артисты. А что он один может? ; Да ничего! Вокруг одно жульё, страна большая, попробуй за всеми уследи. Хоть бы указ, какой издал устрашающий, а то и правда, народ ни бога не боится, ни чёрта: нехристи! Не живётся людям по-человечески. Господи! Дай сил и здоровья Путину, на него одна надежда. Он вроде мужик умный, опять же, разведчик. Неужели не может выследить нечисть да порядок навести. Вот, в тюрьмах кто сидит? ; Одни бедолаги! А ворюги и бандюги тепереча где заседают? ; В Думе, мать иху за ногу! Вот как они туда попали? ; Да потому что каждая сволочь, которая к власти лезет покупается и продаётся. Куда жаловаться идти, кому: ни-ко-му ничего не надо! ; Каждый сам за себя, как хочешь, так выворачивайся. Мораль… Нравы.… Тьфу! Чтоб их всех диарея пробрала.
О-о-ой! Как всё надоело. Тре-по-ло-ги-я. ;
Терзаемая насущными вопросами и ответами государственного масштаба, ворочалась Люда в тягостных размышлениях. Кряхтела, сопела, чесала голову, тяжело вздыхала. Потом выключила свет, повернулась на другой бок и захрапела.
                ЧАСТЬ   ВТОРАЯ

Набить надо в комп… на бумаге ишшо.