Путешествие в Тарс

По закону он был ее раб. По взаимному согласию они были сожители. Сомнительно, конечно, говорить о «согласии» раба, но здесь, похоже, было именно оно, ибо так дела обстояли достаточно давно и, стало быть, обоим это нравилось. Никто их отношениям не удивлялся, да и кому удивляться-то? Другими обитателями их дома были только рабы, а раба сложно удивить. Что до остальных горожан, то нравы Рима в конце третьего столетия после Рождества Христова (а именно об этих временах идет речь) были таковы, что патриций, богатый и знатный человек, мог у себя дома делать все, что ему заблагорассудится.
А она была молодой и красивой, рано осиротевшей дочерью римских патрициев. По характеру добрая, мягкая и женственная, иногда даже слишком мягкая и податливая, иногда же весьма своевольная, - в общем, такая, какой и положено быть знатной, богатой, молодой, красивой одинокой женщине. Удовольствия не были смыслом ее жизни, но так уж получилось, что они были легко для нее доступны. Как женщина умная, она не могла не думать на два – три шага вперед. А то и больше. Что будет дальше? Эти «мысли вперед» ничего хорошего ей не обещали: болезни, старость, смерть.
Физические же удовольствия – вкусная еда, вино, мужчина, ароматические ванны, - позволяли ей отдаться  текущему моменту и не думать о мрачном будущем. И все ее хозяйство было нацелено на то, чтобы завтра, или послезавтра, или до конца месяца она не могла бы себе отказать ни в чем, что ей только захочется.
Выйти замуж за такого же богатого патриция было в принципе можно, но это означало бы для нее признать такой образ жизни единственно правильным и отказаться навсегда от своих сомнений, от способности думать вперед. А сомнения были такие, что не отвертишься.
Думать о том, как ты будешь наслаждаться, и готовиться к этому, чтобы не думать о том, что будет через пять, или десять, или пятьдесят лет? Чтобы не помнить о смерти? Получать удовольствия, чтобы жить ради удовольствий? А если так, то она, стало быть, есть вещь в себе, точнее – вещь только для себя? Ведь ее наслаждения, которые - получается так – есть смысл ее жизни, нужны только ей. А если так у всех людей – тогда как она вообще на свет появилась? Рожать-то больно. Или она силой жажды своего наслаждения сама вытащила себя на свет белый? Но если есть такая сила, то можно было бы притянуть к себе в небытие все удовольствия этого мира, не рождаясь в муках только для того, чтобы потом также в муках умереть. Эта идея – жить для себя, жить для удовольствия, - вызывала больше вопросов и противоречий, чем давала ответов. Тогда для чего жить?
Когда она так думала, в дальних уголках ее души, связанных еще с детством и родителями, появлялось что-то теплое и радостное, чувство чего-то важного и ускользающего. И она вспоминала, что родители ее были христиане, что они рассказывали ей об Иисусе Христе, Боге и Сыне Человеческом, Который был распят, пострадал за грехи всех людей, а потом воскрес и вознесся на небо. Родители говорили,  что каждый человек может говорить с Ним, просить Его о помощи или что-то спрашивать. И если это действительно то, что человеку нужно, - на самом деле нужно, то Он обязательно поможет. Она иногда и спрашивала Его в своих мыслях: в чем смысл жизни? Как надо жить? Пока ответа не было. Или плохо спрашивала, или ответ ей был пока что не полезен.
Звали ее Аглаида. Казалось ей, что как-то не так течет ее жизнь.
***
У него же никаких сомнений не было. Сколько он себя помнил, он всегда был чьим-то рабом, и всегда без родителей. Воспитывали его по – разному. Кто-то баловал, и он был доволен. Кто-то был к нему жесток, но он не озлобился. По натуре добрый и отзывчивый, он привязывался к тем, кто относился к нему хорошо, и быстро забывал тех, кто был с ним груб. Несмотря на природную смекалку и живой ум, своего мнения и своих устремлений у него, как у раба, никогда не было. Единственное, в чем сходились все его воспитатели, - и добрые, и грубые, - это то, что он должен сделать очень хорошо все, что прикажет господин. Или госпожа.
Он вырос, стал красивым, сильным, неглупым человеком. От природы был добрым, от рабской жизни не озлобился. И все делал действительно хорошо. Его так и звали – Вонифатий (Вонифатий (лат.) – «хорошо делаю»). И он всегда помнил, что один из череды его наставников был христианин, который много рассказывал ему об Иисусе Христе.
В его жизни так же, как и у Аглаиды, чего-то не хватало. Но он был рабом и не думал об этом.
***
И вот: Аглаида, госпожа, и Вонифатий, раб, живут под одной крышей. Он был назначен управляющим ее имения за определенную способность к этому делу, а со временем они стали любовниками. Жили неплохо. Днем Аглаида отдавала приказы, выходила «в свет», а Вонифатий занимался хозяйством: распределял задания другим рабам, да и сам не гнушался работой. Ходил на рынок, и если на обратном пути оставались деньги, а они почти всегда оставались, то он раздавал их нищим. К другим рабам он относился по-доброму, как к равным: работу распределял справедливо, и сам работал, спать и есть давал достаточно, и не возносился, не пользовался своим особым положением. Они платили ему тем же: могли над ним и пошутить, но если надо, всегда приходили на помощь. Они относились к нему с уважением, как к своему.
По вечерам, переходящим в ночь, Аглаида и Вонифатий были вдвоем. Ели, разговаривали, пили вино. Аглаида, как и положено, пила вино, разбавленное водой. Вонифатий не разбавлял. Ему нравился эффект, производимый вином, а от неразбавленного вина эффект сильнее. Этикет же был не для него – для патрициев; для него существовал только один закон – воля госпожи. Где-то он даже наслаждался этой видимостью свободы. Аглаида, конечно, возражала, но не сильно, чувствуя, что неразбавленное вино было для Вонифатия те же самым, чем был для нее он, Вонифатий, - возможностью не задумываться, не думать о важном, и при этом не отказываться от этих дум окончательно.
Такое раздвоенное положение их устраивало. Как правило, они в своих разговорах не касались серьезных тем. Обсуждали городские новости и сплетни, говорили о том, как и чем живут сограждане, какие планы на завтра. Шутили, смеялись. Вино делало их веселыми и заново привлекательными друг для друга, и их разговоры почти всегда заканчивались в постели. Почти, но не всегда.
Было и такое, что разговор, начинаясь с пустяков, вдруг проявлял строптивость и самовольно изменял направление. Тщательно скрываемое важное давало о себе знать.
- Вонифатий, ты что завтра делаешь?
- У нас заканчивается запас благовоний, я иду его пополнять. И еще надо подкрасить восточную стену дома.
- А послезавтра?
- Тоже надо будет что-нибудь починить, или собрать, или купить, или для тебя, или для рабов, или для животных. А что?
- А через пять лет ты что будешь делать?
- Откуда мне знать? Что прикажешь.
- Ну, а ты сам как думаешь?
- Не знаю. Буду работать. Вино пить. И тебя любить.
- Тебе надоест, Вонифатий. Да и я постарею. А может, и болеть начну.
- Как это – вино надоест? Я этого не понимаю.
- А как я могу надоесть, тебе хорошо понятно?
- Если есть вино, то почему я должен его разлюбить и полюбить воду? И если есть ты, то почему я должен разлюбить тебя и полюбить другую? Я этого не понимаю.
- А ты не думаешь о том, что я постарею и стану некрасивой?
- Зачем мне об этом думать? Я – раб. Для меня завтрашний день начнется только завтра. И то – если прикажешь. Эти разговоры не для меня. Ты хочешь от меня больше, чем от раба. Давай лучше выпьем за твое здоровье.
- Нет, подожди. Ты и есть больше, чем раб.
- Почему это?
- Потому, например, что ты только что предложил мне выпить. А раб даже намерения такого иметь не может.
- Так это такие у нас отношения… Они возможны только потому, что ты так хочешь.
- Да. И раз уж ты в делах больше, чем раб, хоть и с моей подачи, я требую, чтобы и в мыслях ты был больше, чем раб.
- Ты требуешь опасные вещи. Но раз так, то я выпью и без твоего дозволения. Такая вот у меня мысль. Твое здоровье, о прекрасная Аглаида!
- Выпил все-таки… А дальше что?
- Еще выпью.
- Да я не про это! Что потом? Через пять лет, десять, сто? Отвечай!
- Мы умрем. Ты разве об этом не знала?
- Тогда для чего мы живем? Чтоб вино пить?
- Я живу для того, чтобы выполнять твои приказы. Ты – для того, чтобы отдавать мне эти приказы, выполнять приказы Цезаря и приносить жертву Юпитеру.
- Ого! Ты веришь в Юпитера?
- Юпитеру не нужна моя вера. Ему нужны жертвоприношения.
- Это так. А веришь ты во что?
- Не знаю. Я вижу статуи в храме, и мне говорят, что это боги. Мне говорят, что они разгневаются на меня, если я буду себя как-то неправильно вести. И мы приносим им жертву, для того, чтобы они были довольны и не гневались на наши дурные поступки. Но я не могу поверить, что, если я не принесу жертву, статуя вдруг разгневается и оторвет мне голову. Один из моих воспитателей был христианин, уже старик. Он говорил, что человек может очень многое, но не может одного – победить смерть. Это сделал только Бог, Которого зовут Христос. Он сошел на землю, стал Человеком, Его убили, а Он победил смерть и воскрес. Как говорил мне этот добрый христианин, Христос любит всех, и предлагает путь спасения всем – и римлянам, и иудеям, и рабам, и патрициям. В этом чувствуется сила, и в это я немножко верю. Если я вообще во что-то верю.
- А почему немножко?
- Так я Его никогда не видел. И даже не видел Его статую. Я слышал, что есть в Риме собрания христиан; может быть, Он там? Но нас ведь туда не пустят.
- Да, не пустят. Вернее, пустят, если мы перестанем пить вино и жить как муж и жена, но это выше моих сил. Так что твой учитель был не совсем прав. Человек может сделать очень мало. Ты, например, даже не можешь бросить пить неразбавленное вино.
- А зачем?
- Ты хочешь, чтобы я за тебя нашла причину? А сам ты не думаешь, что это плохо? Голова по утрам не болит?
- Бывает. Но я раб. Мне думать не положено. С утра, может, и плохо, но по вечерам – отлично. А раб вечером про утро не думает.
- А если тебе твой хозяин запретит пить вино?
- Ты собралась меня продать?
- Нет, но я могу умереть, например.
- В таком случае я просто перестану его пить. Но зачем не пить сейчас?
- Тебе разве не кажется, что мы вообще как-то не так живем? Неправильно. И я все думаю, как это исправить. Мои родители говорили, что, если не можешь сделать что-то сам, то надо попросить об этом помощи у Бога. Христос всех любит и всем помогает.
- И как Его увидеть?
- Этого я не знаю. Но знаю, что Он нас может видеть и слышать.
- То есть мы сейчас можем Его о чем – то попросить, даже если мы Его не видим, а Он нас увидит или услышит?
- Да, так говорят.
- И сделает, что мы попросим?
- Ну… говорят, глупые просьбы Он не слышит.
- А о чем мы будем Его просить?
- Я бы попросила Его изменить нашу жизнь. Чтобы мы стали лучше. Чтобы нам не нужно было вино. Попросить невозможного: чтобы мы могли быть с тобой вместе законно, чтобы мы могли вместе ходить на собрания христиан. Чтобы мы знали, зачем живем, и поступали бы соответственно.
Сердце чисто созижди во мне, Господи, и Дух прав обнови в утробе моей.
***
Несколько дней спустя Аглаида была отстраненной и задумчивой.
- Что с тобой, Аглаида? У тебя такой вид, будто еда была пересолена. Так запей вином.
- Нет. И ты не пей.
- Почему?
- Потому что я собираюсь сказать тебе что-то важное.
- Ты и раньше мне говорила что-то важное, но вино тебе не мешало.
- Оставь это. Слушай: я сегодня видела купца, приехавшего из Малой Азии. Он говорит, что там, в Тарсе, казнят христиан.
- Это не новость.
- Он сказал, что, если мы приобретем тело человека, казненного за то, что он – христианин, сделаем для него ковчег, построим храм, и будем поклоняться ему, как мученику за Христа и христианскую веру, то наша жизнь изменится.
- Как это она изменится? Мы молились с тобой Христу, но у нас ничего не изменилось. Я верю, что встреча с Христом может изменить нашу жизнь, но где Его встретить? А если встретишь, то как узнать, что это Он?
- Завтра ты поедешь в Тарс. Это приказ. Выкупишь тело казненного христианина. Может быть, ты там и встретишь Христа. Я верю, что наша жизнь изменится. Может быть, что-то случится, и мы сможем быть вместе честно и законно. Вина не пей. А сейчас давай спать. Утром у тебя должна быть  светлая голова.
***
Утром Вонифатий знал, что едет куда-то очень далеко, но спросонья этого еще не понимал. Собрался, как в город за покупками. Взял с собой пару приятелей – рабов, несколько корзин, и каких-то денег на покупки. К реальности его вернула Аглаида.
- Эй, Вонифатий, ты куда собрался? Забыл, о чем я тебе вечером говорила? Вроде бы не пил…
- Ну… да. Я туда и собираюсь… Да.
- Куда?
- В этот… Трир. За мучеником.
- С ума сошел? Не в Трир, а в Тарс.
- Точно, в Тарс.
- И ты собираешься принести пешком тело мученика в этих корзинах? Из Тарса? И выкупить его за две золотые монеты? Вонифатий, ты понимаешь, что делаешь?
- Да… Нет, пока не понимаю.
- Ну хорошо, я сама разберусь.
Аглаида велела запрячь большую повозку, дала еще рабов, и денег. Пятьсот золотых монет на выкуп, сто – на еду, найм корабля, гостиницу и другие дорожные расходы. Вонифатий было заикнулся о том, чтобы прихватить с собой вина для него и товарищей «на первое время», но Аглаида отрезала:
- Даже не думай. Ты не гулять поехал. Ты хотел встретиться с Иисусом Христом. А как минимум – ты должен привести тело мученика.
- А если я все-таки встречу Христа, я стану христианином?
- Не знаю, может быть. Как я слышала, не всякий, кто с Ним встретился, и даже не всякий, кто считался Его другом, становился христианином.
- Ну, а предположим? Я по дороге встречу Христа, стану христианином, приеду в Тарс, там скажу, что я – христианин (ибо если я им стал, то чего скрывать?), меня будут пытать и казнят, и мои друзья привезут тебе мое истерзанное тело. Примешь?
Аглаида сверкнула глазами.
- Не кощунствуй. Ты хоть и хороший человек, но грешник и пьяница. Какой из тебя святой? Поезжай уже.
- Дай я тебя хоть поцелую хорошенечко.
- Вот приедешь, я сама тебя поцелую, как надо. Счастливого пути, Вонифатий!
Ну… прощай, Аглаида!
***
Первое время путешественники балагурили, смеялись, подшучивали друг над другом. Радовались солнцу и смене обстановки. Потом, ближе к обеду, друзья сказали Вонифатию, что неплохо было бы остановиться, поесть и выпить вина. Он ответил, что не против, но выпить взял только воду. Товарищи его удивились, но возражать не стали. Так, наверное, велела госпожа Аглаида. Зачем они едут, они знали только в общих чертах.
Отказ от просьбы ведет к молчанию.
Дальше они ехали, открывая рот только для обсуждения насущных дел, - где ночевать, например. Или – какая красивая эта долина. Или – какой странный человек прошел мимо.
При общем молчании замолчал и Вонифатий. Сначала он думал о том, что рядом его друзья, рабы, как и он. Они пережили вместе очень много. А сейчас они думают, наверно, что он почувствовал власть. Зазнался. Да, у него привилегированное положение. Но почему он, сам пьяница и поклонник неразбавленного вина, не взял выпивки для товарищей? Аглаида ведь запретила пить только ему?
Потом он понял, что это невозможно. Они - друзья, и не смогут пить вино, если он будет пить воду. Тогда придется пить всем. А что дальше? Вполне возможно, они будут кутить в ближайшей деревне месяц или больше, пока деньги не иссякнут; потом выкупят тело какого-нибудь «свежего» покойника, сделают из него «мученика» (что-нибудь сломают, что-нибудь отрежут, что-нибудь обварят кипятком, - способов много) и привезут к Аглаиде… А дальше ничего не изменится. И у нее вера пропадет. А я - думал Вонифатий - стану подлецом и себя возненавижу. (Ух ты! Я, оказывается, и на это способен!) И я не встречу Христа. А я же еду, по большому счету, именно для этого. Нет уж. Тяжелое это для меня дело, но я и его должен сделать хорошо.
… Потом он подумал о том, что ему совсем не хочется вина. Надолго ли? Еще совсем недавно, когда его друзья просили выпить, он и сам этого очень хотел. Но не было, не взяли. Он отказал, они не настаивали, даже когда проезжали мимо торговцев. Они проехали несколько деревень, там можно было купить, а он этого даже не заметил. Как это может быть? О чем он думал? Об Аглаиде? Может быть. О друзьях? О себе? Наверно, не помню. Нет, вспомнил! Я хотел видеть Христа!
А как я его узнаю? Старик – христианин, который меня воспитывал, говорил, что Христос – Царь. Царя я здесь точно не встречу, цари пешком не ходят. Так… Но он был Царь не от мира сего, одевался просто, ходил пешком… или ездил на осле. Это был уже шанс, думал Вонифатий, встретить Христа на дороге, ведущей из Рима в гавань, откуда отплывали корабли в Малую Азию. И он жадно вглядывался в каждого встречного, небогато одетого, идущего пешком или едущего на осле, и искал в его облике – осанке, взгляде, жестах, - хоть что-то царское. Но тщетно.
Во время путешествия на корабле Вонифатий вспомнил, что Христос мог ходить и по воде. Он вспомнил, что этот рассказ старика – христианина особенно его поразил. Также глубоко, как глубоко было и его разочарование, когда разбился корабль с рабами, на котором он когда – то плыл. Кто-то утонул, кто-то, как и сам Вонифатий, уцепился за доску и спасся. Но никто не пошел по воде. Ни один человек не пошел. А старик говорил, что если очень захочешь, то сможешь. Что-то не верится, что тонущий не очень хочет пойти по воде.
Вонифатий вспомнил, что после этого случая долго ничего не хотел слышать о христианстве, и постепенно стал забывать истории, рассказанные стариком. Но сейчас… что-то изменилось. Вонифатий плыл на корабле и думал о том, что когда-то в его жизни, он даже не заметил, когда, произошло кораблекрушение. Не заметил потому, что тогда это было что-то незначительное, мелкое событие, ничего не изменившее в его жизни ни через час, ни через месяц, но за более долгий срок перевернувшее его жизнь. Может быть, это было даже не событие, а просто мысль, решение. Вонифатий даже вспомнил несколько таких своих давних решений. Например, одно из них – не думать о том, что будет завтра. Другое – не цепляться за жизнь, но и не отказывать себе в удовольствиях, если таковые случаются. Но даже не сам факт этого внутреннего кораблекрушения так взволновал Вонифатия, как то, что он делал всю жизнь до сегодняшнего дня: он тонул. Тонул, при этом пытался сам пойти по воде, вместо того, чтобы ухватиться за доску.
А сейчас, плывя на корабле, он всматривался в морскую даль: не идет ли кто по воде ему навстречу?
-Христос, - шептал Вонифатий, - как же мне Тебя встретить? А если встречу, то как узнать, что это Ты?
Спутники Вонифатия совсем приуныли, видя такую задумчивость своего приятеля и начальника. Но они были уже близки к цели, и суета прибытия к конечному пункту путешествия вывела Вонифатия из размышлений и приободрила его товарищей. Их встречал нарядный и безжалостный город Тарс.
***
Вонифатий, определив своих друзей на постоялый двор, сказал им: «обустраивайтесь тут, а я пойду посмотрю, что к чему», взял несколько золотых монет и пошел бродить по городу. Зачем взял? Он и сам не знал. На душе было скверно. Вонифатия раздирали противоречия. В пути до Тарса он Христа не встретил. Опять хотелось выпить. Может быть, он взял деньги на вино? Может быть, хотя для этого он взял слишком много. С другой стороны, он прибыл сюда с определенной целью, и очень благородной – выкупить тело мученика. Чтобы мощи помогли им с Агдаидой начать новую, хорошую, правильную жизнь. Отвратиться от старой. Так отвратиться, чтобы пить никогда не хотелось. Но для выкупа тела он взял очень мало денег.
Не нравился ему этот город. Какая-то безысходность росла по мере того, как они приближались к Тарсу. Причину этого Вонифатий понять не мог. По мере роста этой безысходности росла стена отчуждения между ним и его друзьями.
Для них все было просто: есть задание, и есть средства, даже избыточные, чтобы его выполнить. Приехал – выкупил тело – вернулся. По пути наслаждаешься пейзажами, разговорами, возлияниями. Не каждый день на долю раба выпадает такой праздник. Грех не воспользоваться: корабль плывет, тело лежит, дело делается, а ты выпиваешь с друзьями в приятной беседе. А вот для меня, думал Вонифатий, все как-то сложно…
Вот что это значит – выкупить тело? Приду это я, значит, к месту казни, и скажу: «У меня есть пятьсот золотых монет. Я хочу купить тело замученного христианина. Дайте мне такое, чтоб измучено оно было посильнее, а выглядело… получше, что ли…» Звучит отвратительно. Но пусть так, а дальше? Мне скажут: «Ты ищешь отца, мать, брата или сестру? Как выглядел твой родственник? Говори. Давай деньги. Мы принесем тебе тело». Что отвечать? «У меня здесь нет родственников». – «Тогда почему ты хочешь выкупить тело казненного христианина?» Все, попался. «Мы… с моей госпожой… думаем, что оно поможет нам… изменить… нашу жизнь к лучшему». – «Раб, ты говоришь глупость. Объясни мне, как мертвое тело чужого человека может изменить твою никчемную жизнь к лучшему?» - «Но ведь это тело человека, пострадавшего… за… Христа». – «Так ты христианин? Иди вперед».
Вонифатий покрылся испариной. Умирать не хотелось. Тогда как это сделать? И не только это. Как объясниться с друзьями? Как сделать так, чтобы они все поняли и стали снова веселы и непринужденны в его присутствии? Как сделать так, чтобы он смог жить вместе с Аглаидой законно? Где та жизнь, где нет этих противоречий? Христос, почему Ты мне не встретился?
Очень хотелось выпить.
Где торговцы вином?
***
Пока Вонифатий был погружен в свои мысли, ноги несли его вверх по извилистым улочкам. Ноги заранее знают, где находится центральная площадь любого города. Там можно выпить наверняка.
Но там ревела толпа.
Нарастающий шум заполненной народом площади вернул Вонифатия к действительности. Вонифатий прислушался. В криках толпы были и ликование, и ужас, и эйфория, и отвращение, - было все, но не было радости. Не было той вольной, особенно остро ощущаемой рабом бесшабашности, которой сопровождается, например, празднование дня рождения Цезаря.
Это был не праздник.
Вонифатий понял, куда он пришел. Но он уже пришел.
Вонифатий стал продираться сквозь толпу к оцеплению солдат. Согражданам это не понравилось. Кто-то ругался: «куда прешь, раб?», а кто-то молча и демократично давал тумаков. Вонифатий вышел к кордону. На некоторое время его ослепили блестящие на солнце латы легионеров. Но расстояние между ними было изрядное, они стояли, кажется, только для порядка, так как желающих пройти за них не было. Взгляд любого солдата выражал полное безразличие к происходящему как перед ними, так и сзади. Вонифатий посмотрел туда и остолбенел.
***
В своей жизни Вонифатию доводилось видеть, как казнят рабов. Это было для него почти нормальным явлением. Как можно казнить раба? Даже не казнить, - это слово не очень-то подходит к рабу (как и к собаке), - как его можно убить? Да так же, как и собаку. Зарезать. Утопить. Если этот раб чем-то особенно насолил своему господину – забить палками или закидать камнями. И, в отличие от собаки, это можно приказать ему подобным: рабам. Сделают. Хорошо и безразлично, без особой жестокости. Но тут…
***
Пространство за кордоном было заполнено совершенно разными приспособлениями: кольями, сколоченными решеткой бревнами, перекладинами, котлами, какими-то колесами и механизмами. Казалось, весь человеческий гений потратил свои силы на то, чтобы убить себе подобного с особой жестокостью. На всех этих сооружениях висели, ломались, варились и расчленялись тела людей. Ближе к толпе выкидывались еще живые остатки этого адского производства – обожженные, рассеченные, истерзанные. Недалеко от Вонифатия катался по земле человек без рук и ног. Из его ран хлестала кровь. Молодой еще мужчина, судя по лицу. Глаза его были закрыты. А лицо… было спокойным. Оно совершенно не соответствовало судорогам и конвульсиям остального тела. Вонифатий подошел ближе. Охранник безразлично смотрел поверх толпы.
Человек без рук и ног открыл глаза и посмотрел на Вонифатия.
***
Вонифатий видел глаза рабов, которых казнят. Там было все понятно. Одни глаза были полны страдания и ужаса, как  у собаки. Они спрашивали: «За что?», умоляли остановиться, не убивать. Когда Вонифатий видел такие глаза, он с трудом себя сдерживал, чтобы не вмешаться и не остановить бойню.
Другие глаза были полны презрения, ненависти, отвращения и злобы. Такой человек ничего не просил. Если бы хоть на секунду он почувствовал такую возможность, он тут же перебил бы всех, кто его убивает. Или не всех, но сколько бы смог. Он не цеплялся за жизнь, но спас бы ее при первой же, даже минимальной, возможности. Такие люди вызывали у Вонифатия смесь ужаса и восхищения, а также некий театральный интерес: стоять в стороне и смотреть, чем это кончится.
Были  и третьи. Глаза убийц. Холодные, пустые, как будто стеклянные. Безразличные к жизни – и чужой, и своей. Безразличие вызывало безразличие, и Вонифатий, по возможности, уходил, не дожидаясь конца. К тому же люди эти были очень опасны, и их стерегли так, что шансов на резкое движение у них не было. Казнь таких людей была скорой и – очень часто - справедливой.
***
…Человек без рук и ног посмотрел на Вонифатия.
 Вонифатий посмотрел на него и больше не смог оторваться. Глаза были бездонные. Не страдающие, не злые, не безразличные. Глаза смотрели не на Вонифатия, а в него, и их выражение… Вонифатий никогда не видел этот взгляд, но узнал сразу.
- Так вот где… - прошептал Вонифатий. И в голове его раздались слова:
- Вонифатий! Ты искал Меня?
-Я… я раб… Вонифатий.
Все сомнения и противоречия исчезли для Вонифатия. Ему стало очевидно, что они с Аглаидой всегда будут вместе. Исчез вопрос, как выкупать тело. Как объясняться с друзьями. Все стало очень просто. Вонифатий перестал думать и снова начал жить. Он перешел через оцепление, повалился перед мучеником за Христа на колени и стал целовать его раны. И Его раны. Услышал слова: «Нет, Вонифатий, ты уже не раб. Ты – сын! Я всегда рядом. Ничего не бойся!»
***
И получил ленивый пинок под ребра.
- Встать.
Вонифатий поднялся.
- Что ты делаешь, раб?
- Целую Его раны.
Удар под дых.
- Это я вижу, раб. Почему ты это делаешь?
- Потому, что… я… христианин.
- Что? Повтори это громче!
- Я – христианин!
Вонифатий ощутил еще один вялый тычок под ребра и услышал: «Так ты христианин? Иди вперед».
***
Его вели под палящим солнцем, без слов, заставляя тычками в спину и под ребра поворачивать в нужную сторону. Привели к шатру, расположенному посреди площади, очередным пинком «помогли» подняться по ступеням, и сказали:
- Войди внутрь. На вопросы отвечай кратко и по существу. Я буду стоять сзади тебя, так что стой смирно.
Посмотрел ещё раз на Вонифатия и добавил:
- Помни: судья – добрый человек, но от твоих ответов зависит твоя жизнь. Этого я уже не обязан тебе говорить.
Вонифатий раздвинул полог и увидел судью. Тот подозвал его жестом. Вонифатий подошел, озираясь. Сопровождающий точным ударом опустил его перед судьей на колени. Судья поморщился.
- Спасибо, Макс. Отойди.
Макс сделал три шага назад.
- Встань. Как тебя зовут?
«Вонифатий, ничего не бойся, Я здесь, рядом с тобой».
- Зови меня христианином.
Судья поморщился сильнее.
- Я не об этом.
- Первое и самое мое любимое имя – христианин, пришел же я сюда из Рима, а если хочешь знать то имя, которое мне дано от родителей, которых я не знаю, - то меня зовут Вонифатием.
Макс сделал шаг вперед. Судья взглядом остановил его.
- А почему ты не знаешь родителей, Вонифатий? Ты раб?
- Да.
- И ты христианин?
- Да.
- А твои господа? Тоже христиане? Как их зовут?
- Госпожа моя послала меня в Тарс с поручением. Выполняя его, я здесь увидел, как казнят христиан. В глазах одного из мучеников я увидел глаза Иисуса Христа. Я узнал Его. И я – христианин.
- Наверное, он уже умер…- судья некоторое время подумал, после чего заметно развеселился. – То есть ты посмотрел в глаза умирающего бедолаги, и стал христианином?
- Да.
- Ну вот и славненько! Вот и здорово! Молодец, Вонифатий!
Вонифатий недоумевал.
- Дело в том, Вонифатий, что я тоже христианин. Я ведь очень много раз видел глаза людей, которых я казнил. Должен с тобой согласиться, у христиан необычные глаза. Упрямые.
«Вонифатий, не поддавайся. Я рядом».
Видя недоверчивый взгляд Вонифатия, судья продолжил:
- Ладно, Вонифатий, пусть так. Пусть глаза, которые увидел ты, сделали тебя христианином, а глаза, которые видел я, сделали меня судьей. Но знаешь что? Я все равно христианин! Я чту вашего Христа. И августейшие императоры наши Диоклетиан и Максимиан тоже чтут. А как иначе? Ты же знаешь, наверное, что Диоклетиан был очень высокого мнения о своих подданных – христианах? Люди честные, открытые, с уважением относятся к власти, интриг не плетут. Что ни поручишь – все сделают. Так что Диоклетиан очень уважительно относится к христианам. А уж как Максимиан-то! О, как Максимиан!
Лицо судьи снова стало суровым.
- Так что иди, принеси жертву Юпитеру, и свободен. Будь себе христианином сколько хочешь.
- Нет.
- Что нет?
- Я христианин. Я не принесу жертву Юпитеру.
- Раб! У тебя, наверное, денег нет? Так наш император Диоклетиан настолько добр, что велел дать их, и много больше, чем нужно, тому, кто согласится принести жертву Юпитеру.
- Я уже сказал: я христианин. Я не принесу жертву Юпитеру.
- Да.. ты действительно упрям. И в уме тебе не откажешь. Но постарайся понять: все императоры – дети Юпитера. Все. И Диоклетиан тоже, и Максимиан. Они очень уважают Иисуса Христа. Пойми ты: Великая Римская Империя – это не Христос, это – Юпитер! Принеси жертву Юпитеру и называй себя христианином, если тебе так нравится. Все! Иди.
- Нет, нет, и нет.
- Да почему, упрямый ты человек? Ты же умрешь, и умрешь в тяжелейших мучениях! Тебе жить надоело?
- Нет, мне нравится жить. Я и буду жить. Во Христе.
Судья вскипел.
- Это уже ахинея. В философские дебри я с тобой вступать не собираюсь. Макс!
Легионер подошел.
- Отведи его к экзекуторам. Пусть этот безумец дискутирует с ними. Но напомни им: для того, чтобы человек мог изменить свое мнение, он должен быть жив. Хотя бы в ближайшей перспективе.
***
Бичами били так, что мясо отваливалось.
- Ты все еще христианин?
- Да.
Вгоняли иголки под ногти. Больно. Очень больно. «Господи Боже мой, Иисусе Христе, укрепи меня в муках, пребуди и дальше со мной, мои страдания облегчи, не дай лукавому князю одолеть меня».
- Ты все еще христианин?
- Да.
Начали лить в горло расплавленное олово.
Но явился Ангел Господень, оросил его горло, и все его истерзанное тело восстановил.
Тогда толпа заволновалась. Стали слышны выкрики, совершенно не нужные ни судье, ни императору.
- Смотри-ка, слуги Христовы побеждают слуг Юпитера.
- Чей Бог сильнее, тот и побеждает.
- А ты видел чудеса, совершенные Юпитером?
- Нет.
- И я не видел. А жертвую ему, сколько положено, и даже больше.
Когда судье доложили про эти разговоры, он приостановил казнь до следующего утра, кляня как свою должность, так и этих упрямых христиан.
На следующий день бросили Вонифатия в котел с кипящим маслом.
Снова явился Ангел Господень и оросил тело Ванифатия, так, что оно не пострадало. Когда котел опорожняли, Ангел возмутил масло, и оно сильно обварило мучителей.
Толпа разволновалась сильнее прежнего. Послышались крики: «Я тоже христианин!»
Судья остановил казнь. Видя бессмысленность пыток, на следующий день он приказал отрубить Вонифатию голову.
«Вонифатий, мужайся. Кончаются твои мучения!»
Когда топор опустился на шею Вонифатия, на глазах у изумленной толпы из открытых его ран полилась…
Кровь была с молоком!!!
Этого никто не ожидал. Со всех мест из толпы стало доноситься:
- Я христианин!
- И я!
- И я!
- Я тоже христианин!
Римские воины не успевали выхватывать новых исповедников из толпы, их число множилось, и казалось, что вся толпа закричала: «Я – христианин!»
***
Мученическая смерть Вонифатия произошла 19 декабря 290 года после Рождества Христова по Юлианскому календарю.
***
Долго нет Вонифатия. Очень долго. Уже три дня ждут его товарищи на постоялом дворе.
- Ты видел, что он захватил с собой несколько золотых, когда уходил?
- Ну, тогда его еще неделю не будет.
- Почему это?
- Он слишком много думал, пока мы сюда добирались. Значит, сейчас пьет.
- Нам не давал, а сам пьет!
- Пока он эти деньги пропьет, там всех христиан перебьют, и их тела раскупят! Придется возвращаться с пустыми руками.
- Надо идти его искать.
Они обошли все злачные места города Тарса. Тщетно. Они опрашивали прохожих. Никакого результата. Рыжего – пьяного – крепкого - красивого - молодого человека не видел никто.
Долго скитались они по городу. Солнце пошло на убыль. И вот: очередной прохожий им сказал:
- Я видел того, о ком вы говорите. Но он не был пьян. Ему сегодня утром отрубили голову. Как христианину.
- Кто, Вонифатий? Трезвый? Христианин? Человек, ты не знаешь Вонифатия.
- Он все еще там, на площади, где его казнили. Иди и смотри. Может быть, своим глазам ты поверишь.
***
Это был он. Друзья приставили голову к телу и склонились над ним. Один из них сказал:
- Раб Христов… А мы думали, что ты пьешь. Прости нам, Вонифатий, глупые сомнения наши.
Тогда лик Вонифатия, яко лучами живыми, осветился, прощение им являя.
Растаяла стена отчуждения между Вонифатием и его товарищами. Как  и не была вовсе. Спутники выкупили тело и в задумчивом молчании отправились в обратный путь.
Истерзанное тело Вонифатия и его друзья покинули нарядный и жестокий город Тарс.
Город, в котором Вонифатий встретил Христа.
***
Аглаида спит, и видит сон: Явися Ангел Господень, глаголя: Бывшего ти древле раба, а ныне нашего брата и сослужебника приими, якоже Владыку, и упокой добре, да греси твои оставятся, яко той бо с нами ныне в небесах поет: Аллилуиа!
Аглаида проснулась в холодной испарине. Всю ночь не могла найти себе места. Как только рассвело, побежала к дому ближайшего клирика.
Он открыл ей еще заспанный, но сон слетел с него, как только он понял, о чем речь. Выслушав Аглаиду и хорошенько подумав, он сказал:
- Я не толкователь снов. Если это был действительно Ангел Господень, то сегодня твоего… раба Божьего привезут. Если нет – не привезут. Нам лучше думать, что твой сон – правда. Пошли к тебе.
Они пришли в дом Аглаиды, отдали все необходимые распоряжения, и пошли за городские ворота встречать древле раба, а ныне Владыку Вонифатия.
Ждут. Жадно всматриваются в лица проезжающих в сторону Рима людей. Ближе к полудню в подъезжающей повозке показались знакомые лица ее рабов. Лица были знакомые, но - другие. Спокойные и торжественные. Молчаливые. Между ними чувствовалось единение. Они не были похожи на рабов.
Повозка подъехала. Посреди нее, на соломе, укутанное мягкими тканями, лежало тело Вонифатия. Старший из спутников вышел из повозки и поклонился Аглаиде.
- Госпожа! Нас вернулось столько же, сколько и отправлялось в путь. Но мы выполнили твое поручение. Прими, госпожа, тело бывшего раба твоего, а ныне обитающего в райских селениях святого Вонифатия, мученика за Христа.
Аглаида взошла на повозку и откинула покрывало с головы Вонифатия. Он лежал… как живой. Провела дрожащей рукой по его кудрям. Прошептала: «так ты знал… Вонифатий… любимый мой… ты снова все сделал очень хорошо». Поцеловала его лоб. И упала рядом с ним без чувств.
И в забытьи услышала слова: «Здравствуй, Аглаида! Родная моя, я вернулся. И мы теперь всегда будем с тобой вместе. И вместе будем ходить на христианские собрания».
***
Так и случилось. Аглаида построила храм, где и упокоила мощи святого Вонифатия. Освободила рабов, продала имение, раздала деньги нищим. После его смерти прожила 18 лет, и еще при жизни стяжала дар исцеления больных. Тело ее по смерти упокоили рядом с Вонифатием. Память их отмечается в один день - 19 декабря по старому стилю.
Вместе навсегда.
***
У Бога ничего просто так не бывает. В 1917 году к власти в России пришли большевики. Одним из своих указов они заменили Юлианский календарь Григорианским. И день памяти святых Вонифатия и Аглаиды пришелся на первое января, «день всенародного похмелья». И если спросим мы:
- Отче Вонифатие, что ты хочешь этим сказать? – то он, возможно, ответит:
- Дорогой мой пьяница! Ты уже почти все сделал. Самое трудное сделал: ты научился кутить и веселиться. Пить вино, чтобы не думать о проблемах. Я тоже так жил. Чтобы это остановить, мне пришлось совершить путешествие в Тарс. Тебе бы это тоже не помешало. Для тебя рецепт очень прост: тебе надо отрубить голову. Отрубить ту голову, которая привыкла заливать в себя вино. Ту голову, которая не позволяет тебе приходить на собрания христиан. И пришить новую – светлую, чистую, в которой нет противоречий, нет отчаяния, нет обиды, нет мрачных невыносимых размышлений, ведущих в пустоту. В которой есть только Христос и любовь к ближнему. Видишь ли, в мое время я не мог посещать собрания христиан, и мне было приказано идти в Тарс. А ты не можешь пойти в Тарс, но вполне сможешь посетить собрание христиан. Вот и сделай это! Приходи в любой храм к нам на собрание первого января. И не только первого января – начни прямо сейчас. Свой Тарс ты найдешь в любом храме в любое время. И не пей, пьяница, радость моя! Я тебе скажу, почему. Если ты выпьешь, то как ты будешь смотреть людям в глаза? А если ты не будешь смотреть людям в глаза, то где ты встретишь Христа?
***
Отче Вонифатие, моли Бога о нас!
***
Жизнь продолжается.