Невесты войны

Невесты войны
  Когда вспоминаю дом, в котором родился, вспоминаю людей, окружающих меня с детства. Милые старушки. Правда, сорок лет тому назад их нельзя было так назвать, но для меня они старушки.

  Одна из них - Нюша, ближайшая наша соседка, жила через дорогу. Другая - Люба - через два дома.

  В детстве мы не осознаем увиденное и услышанное, лишь воспринимаем картинку. Осознание приходит намного позже, если вообще приходит.
  Я видел простых русских женщин, добрых, всегда стремящихся прийти на помощь, интересующихся в какой-то мере моими проблемами, но не воспринимал их всерьез.  Да и что мне, современному человеку (это уже когда я вышел из детства) могли посоветовать они, вечно занятые работой, порой с грязными руками. Много! Как же много!
  Обе они - невесты войны. Спросите, что это значит? Когда началась война, они были слишком молоды, когда закончилась - женихов на них не хватило. Так и остались вечно молодыми до самой смерти. Связать жизнь с кем-то ради удовольствия, отбить женатого - позор, да и не было у них подобных мыслей.
  Как они жили? По их меркам, хорошо. Им было кому помогать.
  У Нюши было три брата с семьями. Двое из них жили по соседству. Третий, рано овдовевший, проживал чуть дальше. В селе некогда скучать, даже зимой - про лето и говорить нечего.
  В хозяйстве Нюши имелся большой огород, который она старалась прополоть быстрее всех, потому что надо было успеть выполоть огороды братьев.  Без нее ни одна семья не приступала к этому занятию. Невестки обижались, если им приходилось долго ждать - огород зарастал. Ворчали на нее: мол, ей-то делать одной нечего, могла бы им сначала помочь. Тогда Нюша бросала все дела, думаю, и есть некогда было, и бежала к братьям. Сдергивала сор руками, собирала его аккуратно в подол, выносила на стежку, где ссыпала, чтобы потом развесить и высушить – хороший корм для скотины. Невестки снова обижались: одновременно ко всем братьям поспеть возможности не было - ворчали за нерасторопность.
  В хозяйстве Нюши была и корова.  Ее главная кормилица. Так как готовить было некогда, женщина довольствовалась кружкой молока и куском хлеба. Деньги на себя старалась не тратить: много племянников и племянниц - каждому надобно гостинец купить. На подобные мелочи никто из родственников, разумеется, внимания не обращал: куда ей одной деньги? На огород ходить летом можно босиком, а зимой там делать нечего. Богачка - корову держит. Зачем столько молока одной? Почему бы не взять по несколько литров? Не сметану же ей есть, в самом деле? И кур слишком много. У одной живот разболится от мяса да яиц.
  Когда подходил сенокос, Нюша бегала молодой козочкой. С братьями уезжала в луга: каждому надо накосить сена впрок. Невестки делали одолжение: в  эти дни приглядывали за ее хозяйством,  даже в обед доили корову  в стаде по очереди. Нюша косила наравне с братьями, сгребала сено. Иногда, если погода начинала дуться, приезжали невестки с детьми. Наконец, на тракторах вывозили сено: по тракторной тележке каждому из братьев, по несколько вязанок с тележек Нюше. Она носила вязанки на себе – недалеко ведь - дома рядом. Брат, что жил дальше всех,  помогал в таких случаях, даже прибирал сено вместе с сестрой на чердак. Риги у Нюши не было: чего еще зимой делать - можно и на чердак слазить. После того, как дальнее сено свезено, надо было обкосить все бровки вокруг огородов. Такие пустяки Нюша делала играючи.
  На праздники она ходила к братьям не надолго: оно понятно - своя семья, дети, разговоры, чего ей путаться под ногами.
  Умирала Нюша долго и мучительно. Некогда ей по больницам валяться. И дома некогда на болячки смотреть. Когда же боль скрутила на полу, долго кричала она в одиночестве, пока не услышали соседи. Не пошли они к ее родственникам. Сами отправили в больницу. Долго возмущались родственники: бросила хозяйство на них. О том, чтобы съездить проведать, речи не было.
  С курами разделались быстро. Мучила корова: дои, корми, вычищай. Решили резать. Одна из невесток все-таки поехала в больницу, привезла Нюше яблок, что купила на вырученные от коровы деньги. Нюша есть не стала - не могла. Слабо улыбаясь, она просила прощения, что доставляет столько неудобств. Это хорошо, что корову зарезали: Вовке учиться надо, да и другим племянникам деньги на что-нибудь сгодятся. Дом? Она его подписала подо всех братьев. Как же им делить его? Она, правда, глупая, не подумала. На что хоронить? Она должна пенсию получить. Уже получили. За божницей несколько бумажек вроде лежало. Смертное в узелке: нового ничего, но все чистое. Как забирать? Нет, сама она не доедет. Опять слабая улыбка. Больше говорить она не могла: действие укола закончилось.
  Обмывали ее соседки. Невестки не пришли: грязная, вонючая. Оно и понятно: ухода в больнице никакого. Сморщенное тело в пролежнях засохло от грязи. Ничего, одели, положили в красный угол.
  На поминки соседи принесли, кто что смог: и картошки наварили, и блинов напекли, и мед достали. Горились невестки, что у глупой Нюшки совсем не было денег, чтобы похоронить (хорошо гроб затак сделал один из соседей). Да еще совсем уж безмозглая: дом подо всех подписала. Братья, хоть и опустили глаза, промолчали…
  Любе повезло больше. Не было у нее братьев: лишь вдовая сестра с двумя детьми. Жили они с сестрой  тоже по соседству. Помогали друг другу, в основном Люба: Настя слабенькая да больная. А после того, как поняла, что сын немного не в себе, совсем сникла.
  Корова была только у Любы. Каждое утро и вечер она носила парное молоко детям и сестре, сама сбивала масло, делала сметану. Себе такую роскошь есть не позволяла: их бы накормить.
  Домишко, в котором обитала Люба, был маленький: одна комната и сенцы. То ли родительница в свое  время не научила, то ли самой не хотелось, но в этой комнате лучше всего жилось мышам и крысам. Постель была чистой единственный раз - когда впервые стелилась на кровать несколько лет тому назад. Перед Пасхой или престольными праздниками она опускалась на непродолжительное время в воду, но желто-серого цвета не меняла, как, впрочем, и небольшие лоскутки на окнах,  которые когда-то (по замыслу хозяйки ли?) должны были выполнять роль занавесок.
  Тяжелая военная жизнь сказывалась на характере Любы. Она никогда ничего не выбрасывала, но и не убирала, поэтому мыши спокойно доедали остатки еды на столе. А посуду мыть: будь то единственная  тарелка или чугунок - кроме нее все равно из них никто не ел, а она и так не отравится. Люба, когда  не помогала или не разговаривала с сестрой, тяготилась одиночеством. Понимая, что в доме у нее совсем не так, как у других, тем не менее, ничего не хотела менять.
  Она шла помогать по дворам: кому картошку прополоть, кому с ребенком посидеть, кому за домом посмотреть. Ей доверяли, потому что ничего плохого она сделать не могла, если только по незнанию. Очень любила племянников, а позже внуков. И сестра, и племянники относились к ней неплохо, но не было между ними теплоты. Люба долгими зимними вечерами пропадала у соседей: за разговорами, просмотром телевизора (своего у нее отродясь не было), ужином. Она угадывала настроение хозяев, хвалила, если от нее ожидали похвалы, смеялась, когда смеялись другие, ругала, если ругали вокруг. Думаю, это было с ее стороны своеобразной платой за приют, который ей давали на время. Она понимала, что выглядит неопрятно, что одежда далеко не свежая, но никто никогда не выгонял ее - грех выгонять добрую Любу. На большие праздники она обходила всех ближайших соседей и не столько из-за угощения, сколько из желания побывать в семье, большой, шумной, веселой.  У нас она была постоянно. Пока я не подрос, считал  ее членом семьи. При ней мама с бабушкой могли спокойно ругаться, да и нам перепадало. У Любы не было привычки выносить сор из избы, даже чужой.
  В последние пятнадцать лет своей жизни Люба была нянькой. В ней нуждались - она не заставила себя ждать. И не важно, что рано утром надо бежать на другой конец села да еще по грязи или сугробам. Ее ждали. Возвращаясь поздно вечером в свою нетопленную избушку, думала, что надо купить гостинцы для девчушек, за которыми ухаживала. Когда мать девчонок заболела, и вовсе переселилась в их дом. Улыбались люди, но не осуждали. Каждый человек имеет право на любовь. У Любы было столько любви, что хватило бы не на один десяток женщин. Она покупала гостинцы, подарки хозяевам, ненужные и неуместные, но они принимали знаки внимания со стороны простодушной женщины с благодарностью. А уж когда подросшие девчонки подарили ей полушалок и сфотографировали, она поняла, что значит быть счастливым человеком.
  Когда заболела, ее не бросили. Сестра к тому времени скончалась. Приехали племянники, стали решать, кому ее забирать. Забрали девочки с родителями. Впервые Любу искупали и уложили на  чистую постель. Ухаживали все: не было для них  роднее человека.
  На погост выносили из родного дома. Соседи вычистили, вымыли его впервые со дня существования. Многие, кто пришел проводить, плакали. Бесталанная молодая старушка. Никому ты в жизни не сделала плохо: ни в делах, ни в помыслах. Мучилась только, что под самый конец заставила о себе беспокоиться и была счастлива, что оказалась нужной, нужной многим и многим: теперь к ней, пусть и не в родной дом, но все равно близкий, приходили в гости, чтобы проститься перед дальней, последней дорогой. И она улыбалась. Нет, не поедет она в больницу. Зачем желать еще жизни: сколько бог отпустил - все ее. Она не жалуется.
  Когда я узнал о смерти моих соседок (умерли они как-то друг за другом), в душе появилась пустота. Кажется, какое отношение они сейчас имеют ко мне? Я взрослый, живу в другом месте, домой приезжаю редко. Однако выходит, важно ощущение того, что дома ничего не изменилось, а ведь и Нюша, и Люба - часть моего дома, юности, детства. Их пустые дома - напоминание о том, что я прятался в незамысловатом палисаднике у Нюши и прыгал по крыльцу Любы. Разве выразишь словами чувства, что вызывали эти старушки? В  детстве я наивно полагал, что они счастливые люди, и не обращал на них внимания. Спустя десятки лет понимаю, что жизни для себя у них не было. А мне без них плохо.
  Не люблю ездить на родину. Всякий раз по приезду узнаю, кто ушел еще. Всякий раз по приезду вижу, как кренятся их пустые дома, зарастают бурьяном, растут деревья на месте, где когда-то, в счастливую пору моей жизни, протекал ключ, как подросли сосенки, за которыми мы играли во время продленки - теперь здесь лес. Однако именно здесь, за прогулками по таким родным и одновременно незнакомым тропинкам, на ум приходят мысли о быстротечности жизни, о том, что не совершил, не договорил своим детям, ученикам. После поездки на родину начинаешь еще раз оценивать свои поступки: все ли правильно в жизни, стараясь исправить ошибки. После поездки начинаешь раз за разом вспоминать, порой, такие моменты, которые, казалось бы, утрачены навсегда. Это хорошо, что на душе грусть, что сердце щемит - значит, ты живой, можешь чувствовать, еще не до конца закомпьютеризировался. И с грустной радостью ждешь очередной поездки.