АФОН. Часть 2

ГЛАВА 9. ЭСФИГМЕН
Продолжение.

     Ночь пролетела быстро и незаметно, словно ее и не было. Казалось, мы только недавно легли и едва успели заснуть, как почти тотчас были разбужены мерным стуком в било, призывающим на ночное богослужение. На часах 2-30. Видимо накануне мы сильно утомились,  лазая по горам, т.к. мышцы болели, глаза слипались, спать хотелось неимоверно. Усталость от вчерашнего дня сказывалась настолько, что даже один из наших спутников решил не идти с нами в храм. Остальные, с трудом, но все же стали собираться.
     Вышли из кельи. Везде темно, света нигде не видно. Только на углах, обозначая повороты, еле тлеет лампада и керосиновые лампы. Мы, вооруженные фонариками, спускаемся по крутым лестницам стараясь светить очень аккуратно, чтобы свет не плясал по стенам и коридорам, и не нарушал тот таинственный и священный ночной покой, в который погрузился  монастырь. Необычайно низко висели звезды на небе, вокруг царила тишина, ночная прохлада пробиралась под одежду, торопя скрыться от нее в теплом помещении. Мы тихо, осторожно и не спеша шли по монастырскому двору. Но мне казалось, что мы топаем как слоны, а в то же время, мимо, едва заметными тенями, совершенно бесшумно, проходили монахи в кафоликон. Вошли за ними и мы. В храме темно, тепло и уютно, пахнет ладаном, кое-где теплятся лампадки. Величественные своды и мраморные колоны растворяются в темноте и, кажется, что крыша сливается с небом…
     Мы сели в стасидии. Прислушались. Читали Полунощницу, потом Псалтырь… - суточный круг богослужений совершался своим чередом. Нашего задора хватило на 1,5 часа. Все чаще и чаще мы стали «кунять головой» и «клепать носом». Где-то к 4 часам утра вместо того, чтобы внимать богослужению, мы активно и усиленно боролись со сном, толкали друг друга, когда видели что сосед засыпает. Так я, совершенно искренне, считал, что не сплю, что бодр и свеж, и все время толкал Константина, когда он, по моему мнению, засыпал. Константин же, в свою очередь, был искренне уверен, что засыпал именно я, и поэтому он толкал меня. Вообщем, в начале пятого, устав толкать друг друга, мы решили пойти освежиться на воздух. Когда мы вышли, захотелось пойти умыться, умывшись, решили немного пройтись… и, в конце концов, оказались в келии. Здесь мы присели на секундочку, («совсем на чуть-чуть» – говорили мы себе), а так как было очень холодно, то набросили на себя одеяла, чтобы согреться и сидя … благополучно все заснули!
     В 6-30 вновь застучали в било. Пришло время Литургии. И тут перед нами стала проблема. Как нам в ней участвовать? Дело в том что монахи Эсфигмена – зилоты (от греч. zilotis, букв. «ревнитель, приверженец»). Это современное греческое название монахов, ведущих подчёркнуто аскетичный образ жизни и негативно относящихся к экуменизму и церковному модернизму. Так называют и эсфигменских монахов, которые из-за действий руководства Константинопольской Церкви (экуменизм, новый календарный стиль и др.) порвали с ней общение. Зилоты не причащаются со всей полнотой Православной Церкви и находятся в состоянии, так сказать, раскола. Эсфигменский монастырь не поминает Вселенского Патриарха, и на этом основании также не имеет канонического общения с другими монастырями Святой  Горы. Братия считает себя пребывающей в юрисдикции старостильной «Истинно-Православной Церкви Греции». Первая трещина в отношениях монастыря и Патриархата Константинопольского возникла в начале 1960-х годов, когда Папа Римский Павел  VI встретился с патриархом Константинопольским Афинагором (Спиру) для совместной молитвы. В ответ на это монахи Эсфигмена в своем Воззвании открыто обвинили Патриархат в связях с Ватиканом и экуменизме. Позже, после  отмены Константинопольским Патриархом Афинагором и Папой Римским Павлом VI православно-католических анафем 1054 г., братия монастыря Эсфигмена сначала отказалась поминать на богослужениях Константинопольского патриарха Афинагора, а в 1972 г. - отказалась совместно молиться с насельниками других монастырей, в которых поминали Патриарха, и Эсфигмен был исключен из представительских органов Афона в Карее.
     Тогда же эсфигменских монахов попытались изгнать из монастыря силой. Однако монахи заперлись в монастыре, вывесив на баше черный флаг с надписью «Ortodoxia h fanatos!» («Православие или смерть»), который висит до сих пор. Начался штурм монастыря, но игумен Афанасий заявил, что монастырь заминирован, только после этого осаждающие  монастырь отступили. С 1974 года братия монастыря отказывалась возносить имя Константинопольского Патриарха Димитрия (правящего епископа всех афонских монастырей), обвиняя его в экуменизме (прежде всего встречах с римскими понтификами) и отсутствии своего представителя в Киноте (правительстве Афона).
     Конфликт резко обострился в конце 2002 года, когда Константинопольский Патриархат официально объявил мятежную братию (тогда 117 монахов) схизматиками, что, согласно законодательству Греции, влечёт выдворение с Афона, постановление об этом было принято судом Салоник, а затем Верховным судом Греции. А в 2005 г. по благословению Константинопольского патриарха Варфоломея на Афоне было образовано параллельное братство монастыря Эсфигмена, которое на настоящий момент владеет подворьем Эсфигменского монастыря в Карее, а также пользуется банковскими реквизитами монастыря. Именно это братство официально считается всеми Поместными православными Церквами законным представителем древнего монастыря Эсфигмена. Монахи новой общины пытались в декабре 2006 года занять монастырь, в результате  произошла массовая драка между старой братией и новой. В июне 2008 года сообщалось о стягивании полицейских сил к монастырю, но один монах умер от голода во время блокады, и греческая полиция благоразумно удалилась, но периодически, производит рейды по штурму или блокаде монастыря.
     Иерархи различных Поместных Церквей неоднократно совершали попытки уврачевать афонское разделение и возвратить монастырь Эсфигмен в Православную Церковь. Несмотря на то, что до сих пор эсфигменты радушно принимают любого архиерея, который посещает их монастырь, они отказываются вступать в евхаристическое общение с теми православными иерархами, которые допускают поминовение имени Константинопольского Патриарха. В результате в последнее десятилетие отношение Эсфигменского монастыря и гражданских властей резко ухудшилось.
     Все это мы знали до поездки, но более как некую теорию. А сейчас перед нами стала практическая проблема: не ходить на Литургию вообще, или присутствовать там, где не будет поминовения Вселенского Патриарха, но ведь наша Русская Православная Церковь его поминает первым в своем диптихе . Мы обратились к отцу Алексею с этим вопросом. Он решил, что мы пойдем, побудем в притворе, а когда дойдет до Великого Входа, где должно быть поминовение, вернемся в келию.
     Нас встретил необыкновенно красивый рассвет. Коридоры, по которым мы шли, большими полуарками открывают вид одновременно и на горы (слева) и на море (справа). Монастырь ярко выступает из предрассветной мглы, как большой корабль вплывающий в гавань: нос этого корабля уже виден, а корма еще прячется в темно-лиловой отступающей ночи. Над монастырем проступили очертания его окружающих гор, уже видно как по ним ползет туман большими косматыми языками, вершины кутаются в облака, освещенные первыми робкими розовыми лучами восходящего солнца, а у подножия гор стоит дымка. На ее фоне особенно ярко и резко выделяются красные стены кафоликона. А если повернуть голову направо, то видна гладь Эгейского моря и туман, клубящийся над водой, окрашен в изумрудно-лазоревые тона. И со всех сторон несется пение птиц…
«Какие же благодатные места создает Господь на Земле! И какие же прекрасные моменты можно в них пережить! Только, к сожалению, современный человек, весь поглощенный самим собой, живет часто не замечая ничего вокруг себя, не обращая ни на что внимания кроме своей собственной персоны, не видит этого прекрасного Божьего мира и не чувствует Его благодати…», – такие мысли приходили мне в голову, пока мы шли в храм. Я даже немного приотстал, жадно впитывая каждое мгновение, каждый миг этого прекрасного утра. Много потом я встретил рассветов на Афоне и даже один на самой Горе, но этот был, пожалуй, самый прекрасный и самый запомнившийся.
     Когда я вошел в храм, то увидел, что в Литургии сделана остановка и начинается  пострижение в схиму. Для тех наших читателей, кто не знает что такое схима, поясним. Это слово происходит от греческого ;;;;; – образ, форма, и употребляется только в монашеской жизни.  Весь монашеский постриг делится на несколько степеней: рясофор (по-гречески это слово означает «носящий рясу»), малую схиму (мантию) и великую схиму. Если говорят про схиму без уточнения, то имеют в виду как раз великую схиму. Постригаемый в схиму (сначала малую) дает обеты послушания, нестяжания и девства, и получает новое имя. Ему дозволяется носить мантию (длинную, до земли накидку без рукавов, которая покрывает рясу), отчего малая схима еще называется мантией. Великая схима - это совершеннейшее отчуждение от мира для соединения с Богом. Монах, принявший великую схиму, иначе - великий ангельский образ, - называется схимонахом, или схимником. Чин пострижения в Великую схиму напоминает чин пострижения в малую, поскольку монах произносит по сути те же обеты, в то же время пострижение в великую схиму означает их более строгое исполнение. При пострижении монаху дается новое имя. Схимник обычно живет в монастыре отдельно от другой братии и не занимаются никакими послушаниями, кроме служения литургии и духовничества. Схимник-архиерей должен отказаться от епископской власти и управления и остаться до конца дней схимником (схиепископом).
     Деление на малую и великую схиму не было изначальным и до сего дня не является общепринятым в православной традиции. На это обратил внимание Митрополит Волоколамский Илларион (Алфеев) в докладе «Монашество как Таинство Церкви» , приводя слова преподобного Феодора Студита, который считал такое деление необоснованным: «Не давай так называемой малой схимы, а потом как бы великой, ибо одна схима, подобно Крещению, как это было в обычае у святых отцов».
     В том же докладе Митрополит Илларион, заметил, что в современной практике Русской Православной Церкви великая схима – явление весьма редкое. У нас, как правило, в схиму постригают старых или тяжело больных монахов. Он по этому поводу пишет: «Современное афонское монашество не знает малой схимы: послушника постригают сразу в великую схиму. У нас же великая схима – явление весьма редкое: в нее, как правило, постригают лишь престарелых или тяжело больных монахов, которые не несут обычных монастырских послушаний». А далее он задается вопросом о необходимости следовать афонской практике и так отвечает на него: «Необходимо ли сложившуюся у нас систему менять, приближая ее к афонской? Полагаю, что нет. И не столько потому, что постриг в великую схиму, на мой взгляд, не прибавляет ничего принципиально нового к ранее совершённому постригу в малую схиму, сколько потому, что малая схима (мантия) является полноценным монашеским постригом».
     Я знал, что у нас постригают в схиму только старых и тяжело больных. На рубеже XX-XXI века в Оптиной пустыни из более чем 100 монахов, в схиме был только духовник монастыря схиигумен Илий (потом, насколько я знаю, постригли схииеромонаха Селафиила, затем моего духовника схиигумена Гавриила). Потому, я был удивлен увидев в белой рубашке совсем молодого монаха, лет тридцати с небольшим.
    Я вспомнил, что вчера, во время нашей беседы в кафоликоне, отец Илия сказал, что  священнический сан принимал в Греции, а в схиму его постригали здесь, в Эсфигмене. Я тогда удивился: ведь ему нет и пятидесяти лет, а он уже схимник. И тогда у нас с ним произошел такой разговор о схиме.
Я его спросил, сколько здесь схимников.
– Да практически все – ответил он, – По традиции восточной, если монах добросовестно несет все возложенные на него послушания, показывает, что он способен к монашеству –  его постригают в схиму. Это же образ покаяния…
– А у нас это довольно большая редкость, – заметил я, – например, в Оптиной пустыни всего три-четыре схимника, из более чем ста.
– Я, думаю, с Божией Помощью все это переменится в России. Помните, был момент, когда в монастырях было по 10-12 игуменов?
– Да, я это видел в Оптиной.
– Сейчас же этого нет?
– Да.
– Так, я думаю, и со схимниками будет, потому что это ненормальное явление. Почему не давать схиму? Чем больше монах подвизается в схиме, тем большую награду имеет. Это образ покаяния…
– А у нас только перед смертью.
(Это было мною сказано исходя из примера моего духовного отца – схиигумена Гавриила (Виноградова), насельника Свято-Введенской Оптиной пустыни, который был пострижен в схиму 21.11.2003 г., после курса химеотерапии, за 1,5 года до  его праведной кончины).
– Но ведь когда монаха постригают в схиму, его спрашивают: «Для чего ты сюда пришел?». Тот отвечает: «Ради подвигов аскетических». А в старости, какие подвиги могут быть? У нас канон стандартный – 150 земных поклонов каждый день. А если не сделал, то на следующий день 300, и т.д. Один монах мне рассказывал что ему, когда он болел, так набежало 3 000! А есть такие, которые ежедневно делают и по 500, и даже по 1000. А если человек старый, немощный, как он будет правило исполнять?
     В свое время я присутствовал на пострижении в рясофор в Оптиной пустыне (пострижение в схиму происходит келейно, и присутствуют всего несколько человек). Здесь же я впервые увидел, как это происходит. Постригаемый монах стоял перед алтарем в белой рубашке, перед ним игумен монастыря с жезлом в руках. Он задавал вопросы постригаемому (издалека мы их почти не слышали), тот кротко и коротко отвечал «да». Затем Литургия стала совершаться своим чередом. После Евангелия, постригаемый был уже облачен в мантию клобук, игумен вручил ему крест, а служащий священник большую свечу.
     Перед Великим Входом, по причинам, описанным выше, мы вышли из храма. Кто-то из моих спутников пошел в келью, кто-то остался во дворе. Константина увлекли пальмы и лимонные деревья, которых здесь было много. А под окном нашей кельи так их была маленькая роща. Я же, по традиции, стал записывать увиденное. Да, наверное, необходимо было раньше сказать, что на всем протяжении поездки я делал заметки в блокноте и много записывал на диктофон: впечатления, размышления, описания местности, разговоры, в которых участвовал (потому так дословно их передаю). Я делал записи не только что называется «по ходу» событий, но и каждый вечер записывал на диктофон все, что с нами произошло за прошедший день. Это сейчас мне помогает не только вспомнить последовательность событий, но и атмосферу тех мест.
     Около 9 часов утра по греческому времени закончилась служба. Монахи и мы вольно расположились перед трапезной, ожидая игумена. Какой-то монах настежь открыл двери трапезной и стал бить в железное било, видимо возвещая время обеда. Появился игумен, вслед за ним монахи, за ними и мы зашли в трапезную. В этот раз наша группа оказалась вместе за столом, хотя в других монастыря меня и отца Алексия сажали отдельно со священниками, а наших спутников-мирян с другими мирянами.
     В этот день трапеза была праздничной т.к. впервые на этой неделе служилась полная  Литургия (имеется ввиду, что не  Литургия Преждеосвященных Даров) и произошло пострижение в схиму насельника этого монастыря. Перед каждым на столах большая тарелка спагетти (размером  больше чем я дома обычно ем), тарелка соуса типа кетчупа, но не магазинного, а монастырского производства, затем тарелка тушеной фасоли приготовленной так своеобразно, что напомнила мне заливную рыбу (да вот такое неожиданное сравнение), тарелка хумуса размером с чайное блюдце (хумус - распространенная на Ближнем Востоке пюреобразная холодная закуска из нута в состав которой обычно входят оливковое масло, чеснок, сок лимона, паприка, кунжутная паста (тахини). Хумус особенно популярен в странах Ближнего Востока, таких как Израиль, Иордания, Ливан, Сирия, Турция, а также в Греции и на Кипре. Подается как холодная закуска или соус), три киви, апельсин, хлеб, традиционный кувшин с водой и небольшой, грамм на 250, кувшинчик красного сухого вина. Это вино местное, его делают сами монахи, и нам оно очень понравилось.
     Уже в самом  конце в трапезную вошел монах, которого недавно постригли в схиму. В руках он держал крест и горящую свечу. Кто-то из монахов (видимо его духовник) провел его к настоятелю, тот обратился ко всем присутствующим и что-то спросил. Вся братия хором ответила «Аминь». Игумен вновь обратился с каким-то вопросом к присутствующим, и все опять ответили хором «Аминь». После этого вновь постриженный стал обходить вдоль рядов всех монахов, по очереди, начиная со старшей братии, и каждому наливал в кружку немного вина из большого кувшина, который нес за ним один монах. Каждый поднимал кружку с вином, произносил краткий тост в честь новопостриженного. И так он обходил всю братию; которой в этот момент в трапезной было около 100 монахов и примерно 30 трудников («Трудниками» называют вольнонаемных рабочих, которые помогают в монастыре с ремонтами и пр. техническими хозяйственными работами, так как часто монахов просто не хватает на все эти работы. Они живут отдельно от монахов, часто даже за монастырскими стенами в отдельном домике, но на трапезы ходят вместе. В России, как правило, это добровольная и безвозмездная помощь), плюс нас четверо. Дошла очередь и до нас. Мы тоже поздравили (правда на русском языке) его с пострижением, пожелали Помощи Божией. А потом мы вспомнили, что у нашего спутника – Константина, – сегодня день рождения, поздравили заодно и его. Так неожиданно совпали два рождения: одно земное, другое духовное.
     Я сидел в самом центре трапезной, около печки и заметил, что на нем стоит большое блюдо, около полуметра в диаметре, оно было чем-то заполнено и обильно посыпано сахарной пудрой, а в середине был изображен крест. Новопостриженный, после того  как обошел всех, взял это блюдо и понес его к настоятелю. Тот взял себе немного, потом также поступили монахи из старшей братии, а после он понес его по трапезной, обходя всех и насыпая кому в руку, кому в тарелку, мы подставили тарелочки и нам насыпали сладкого, необычайно вкусного колива. Тут у нас с отцом Алексеем мнения разошлись: он считал, что это была пшеница, мне же казалось что это перловка. В коливо была добавлена корица, изюм и еще какие-то вкусные добавки.
     Игумен три раза стукнул деревянным молоточкам, монах прекратил чтение, которое непрерывно сопровождало всю трапезу, прочитал благодарственную молитву и все встали. По проходу между двумя радами столов пошли два монаха с большой корзиной, застеленной белой тканью и все присутствующие, кто не доел свой хлеб, складывали его в эту корзину. Мы сразу же вспомнили Евангельское событие (Ин.6,7-13), когда Господь накормил пятью хлебами пять тысяч и еще потом осталось 12 коробов хлеба. И здесь как бы показывается, что Господь будет всегда питать монахов, и даже еще будет оставаться.
     Выйдя из трапезной, мы было отправились в свою келью собирать вещи и отправляться в монастырь Хиландар, но тут неожиданно встретили еще одного русскоговорящего монаха – отца Кириака. Мы спросили его о дороге в Хиландар, потом стали расспрашивать о монастырях Афона, закончили часами, что на большой башне под черным флагом с надписью «Православие или смерть». На циферблате  двенадцать делений римскими цифрами и всего одна стрелка, т.е. они показывают только часы, без минут, но, как сказал отец Кириак, эти часы уже давно стоят.
     Время было около десяти и мы зашли в архондарик, чтобы оставить небольшое пожертвование на нужды монастыря. Нужно сказать, что в Афонских монастыря нигде не встретишь, в отличие от наших храмов, кружек со сбором пожертвований. Их нигде нет! А если кто-то желает сделать какое-либо пожертвование, деньгами ли, вещами, едой – то их можно оставить в архондарике. Каждый из нас пожертвовал по нескольку евро, а потом мы хотели оставить им наши сушки и баранки, но архондаричный отказался их принять. Мы вначале растерялись и не могли понять почему, оказалось на упаковках были штрих-коды (вопрос о штрих-кодах непростой не только для  нашей страны, но и для Афона. Там где-то на них не обращают внимания, и даже в церковных лавках используют сканер и принимают банковские карточки (напр. в Ватопеде). А в Констамоните вообще нет лавки, т.к. там считают что это не монашеское дело торговать. Нет такой лавки и в Эсфигмене). Тут они непреклонны, - нет и все. Я предложил высыпать их и взять без упаковки. «Нет» – был нам ответ. Но, тем не менее, он оценил нашу заботу и помощь, и поблагодарил нас совершенно искренне. А потом вынес небольшое угощение: лукум, маленькую чашку крепкого ароматного кофе и стакан холодной воды.
     День только начинался, ярко светило солнце, но воздух еще не прогрелся после ночной прохлады, и было в самый раз, чтобы идти в путь. Наши сборы были недолгими, рюкзак на спину, в руку посох. В 11.15 мы выходили из ворот монастыря. Сделали последние фотографии на память, поблагодарили в душе гостеприимный монастырь. И в путь! Впереди Хиландар.
     Нужно сказать, что это был наш первый пеший переход по Афону. По карте до нужного нам монастыря было около 5 километров и нам казалось, что мы быстро и легко одолеем это расстояния. По горам из нас до этого никто не ходил, и мы уже довольно быстро поняли, сколь радужными были наши предположения. На дороге, которая издалека казалась ровной и пологой, было много каменистых участков, небольших спусков и подъемов. И как она не казалась нам простой и легкой, мы все же заблудились - не туда свернули на развилке, и лишь спустя полчаса, побродив по виноградникам, вышли вновь на то место, откуда начали свой путь.
     Впоследствии я не раз ходил по Афону, даже ночью. Ходил подолгу (8 часов) и по многу (25 километров), дважды поднимался на Гору, и со временем понял, что все расстояния на картах весьма относительны. Если указано, что между монастырями, например, 8 километров, то в городе их можно пройти максимум за 1,5 часа. На Афоне 8 км, можно идти и три часа и больше. И ни в коем случае не стоит говорить, что вот за столько-то я пройду это расстояние. Никто этого не знает, только Матерь Божия. Позже я расскажу, как нам говорили, что от одного монастыря 1,5 – 2 часа ходу, а мы  прошли за 40 минут, а там где говорили, что всего-то полчаса -  мы шли больше двух часов.  Особенно непредсказуем подъем на Гору, но об этом в свое время. И совсем уж осторожно нужно спрашивать о расстояниях и времени у монахов. Когда он говорит, что там ходу час, это значит что он налегке, без вещей, привыкший годами ходить по горам, это расстояние пройдет за час. Для нас эту цифру приходится удваивать. Но от этого Афон не становится менее прекрасным. Наоборот, я очень люблю ходить по его тропкам и дорогам; подниматься, как бы это не было тяжело в горы, и спускаться вниз к морю, идти по голым скалам и тенистым дубовым рощам, падать на землю от усталости и подниматься вновь; а в конце пути, дойдя до монастыря порой совсем обессиленным, получить в архондарике заветный и долгожданный большой стакан с водой, лукум, чашку кофе и рюмку анисовой водки (узо), снять наконец-то рюкзак, вытянуть гудящие ноги, и не спеша все это выпить!
     Кроме не натренированных мышц городской житель страдает здесь от непривычно низкого атмосферного давления (на перевалах даже закладывает уши), повышенной влажности (иногда как в субтропиках), часто и непредсказуемо крутые подъемы переходят в затяжные спуски, и, что интересно, подниматься в горы в два раза дольше, чем спускаться. Если неправильно подобрал обувь, то со временем ноги начитают страдать от каменей, по которым идешь: иногда это мелкая галька, щебень, а то и острые куски мрамора. Ну и плюс ко всему – жара. Порой она бывает такой высокой, что на вершину Афона поднимаются только ночью. Потому самое комфортное время для путешествий на Афон это конец апреля - май и сентябрь - начало октября.
     Всего этого мы тогда не знали.
     Мы бодро маршировали по грунтовой дороге, ведущей из Эсфигмена в Хиландар. Первая половина пути пролегала по диким заросшим местам, которые казалось, не знали ноги человека. Мы обходили горы, заросшие девственным лесом, продирались сквозь дебри, шли по полю в окружении кактусов, повстречали мирно пасшихся осликов, виноградники сменялись оливковыми рощами, море то появлялось на горизонте, то пряталось за горами, кустарники только начинали зацветать и на них уже появились красные, фиолетовые и малиновые цветочки… А мы все шли, шли, никуда не торопились. На душе было легко, светло и даже как-то весело.
     Мы шли около часа и примерно в полпервого издалека показались стены Хиландара.
 

ГЛАВА 10. ХИЛАНДАР

     Хиландар (греч. Iera Moni Hilandariou) – занимает 4 место в афонской иерархии. Состоит в юрисдикции Константинопольского патриарха, но духовно поддерживается Сербской православной церковью. Он был основан в 1198 году сербским архиепископом Св. Саввой и его отцом, сербским князем Стефаном Неманей. Считается, что название свое монастырь получил от имени основателя древней монашеской общины, располагавшейся на этом месте. В одном документе Х в. говорится: «Написали мы через (посредство) Георгия, прозванного Халандарием» . В более позднем документе (1141) который хранится в Великой Лавре, содержится подпись некоего «монаха по имени Симеон из Хе(лан)дария . По другой версии название монастыря происходит от типа византийского судна «хеландион, хеландий» (в русском варианте – «шаланда»), форму которого якобы имеет монастырь. Но это представляется сомнительным.
     Подобно другим афонским монастырям, Хиландар внешне похож на замок, но в плане не четырехугольный, а треугольный. Местность, выбранная для обители, очень живописна. Монастырь построен на равнине в окружении леса, его обрамляют овраги с крутыми склонами и даже на близком расстоянии его трудно обнаружить. Если Эсфигмен окружала девственная, порой дикая природа, то на подходе к Хиландару везде и во всем чувствовалась заботливая рука человека: постриженные лужайки, ухоженные клумбы, изящные дорожки, красивые деревья и кустарники; аккуратными и прямыми рядами идут апельсиновые и оливковые рощи… Ноги, казалось, сами несут нас к центру этой красоты.
    И вот мы подошли к главному входу в монастырь. Пред большими обитыми железом вратами, ведущими внутрь монастыря небольшая беседка с двумя лавочками по сторонам. Старые фрески украшают все стены и сводчатый потолок, на котором изображение Иисуса Христа. Мы сняли рюкзаки, попили воды и стали осматриваться, пытаясь понять, куда обратиться с просьбой остаться здесь. Рядом с нами была небольшая сторожка, но в ней никого не оказалось. Довольно долго вокруг не было ни души, лишь несколько раз прошли сербские рабочие, участвующие в ремонте монастыря. Наконец мы увидели  куда-то спешащего пожилого монаха. Спросили его о ночлеге. Он как-то неприветливо стал с нами общаться, говорил почти чисто по-русски, но с большим акцентом. Он спросил, посылали ли мы факс. «Да, – ответил я, – лично два раза факс сюда посылал». Он закричал, махая руками, что ничего они не получали, и вообще у них мест нет. Как он объяснил, в обители недавно был большой пожар, уничтоживший почти половину строений обители (за исключением библиотеки, ризницы и четырех из 8-ми часовен), поэтому в настоящее время в монастыре проводятся восстановительные работы и места мало. Даже двоих трудно поселить, а нас четверо.
     Мы растерялись. Он сказал, что нам нужно идти в Зограф, там нас скорее всего примут, а здесь ждать нечего. «Ладно, – сказал отец Алексей, – только возьмите, пожалуйста, пожертвование, что мы привезли из России от одной семьи, которая по молитвам братии вашего монастыря сподобилась родить ребеночка». «Оставляйте в сторожке» – довольно неприветливо сказал он, прыгнул в машину и куда-то уехал. Отец Алексей так и сделал. Мы вновь сидели на лавочках перед входом в монастырь, и совершенно не знали что делать. Куда, в какую сторону идти до Зографа и какое расстояние до него?
     Тут из сторожки вышел какой-то парень лет тридцати в мирской одежде, видимо послушник. Он держал в руке большой ключ и, махая им, говорит нам: «Пошли, пошли… храм, храм». Говорил он по-сербски, но мы поняли, что он нам откроет главный собор монастыря, чтобы мы могли приложиться к святыням. Вслед за ним мы вошли внутрь монастыря. Типичный большой, мощенный камнем двор, окруженный со всех сторон стенами жилых помещений. В центре кафоликон. Рядом традиционная для всех монастырей небольшая каменная беседка с фонтанчиком воды и неизменная пара высоченных кипарисов.
     Наш спутник открывает массивные двери собора не менее массивным ключом, и мы входим. Этот соборный храм монастыря посвящен Введению в храм Божией Матери. Он имеет традиционно афонский вид, но своей величественностью, красотой и богатством строительных материалов превосходит почти все храмы Святой Горы. 26 столбов, на которых он утверждается, – из белого цельного мрамора. Так же мрамором обложены 11 внешних и внутренних дверей и все 104 окна. Пол в храме тоже  мраморный, составленный из разного вида и цвета плит, искусно соединенных между собою.
     «Вроде бы здесь хранится знаменитая икона «Троеручица», – сказал мне отец Алексей. Наш спутник услышал это название и радостно закивал головой. «Троеручица, Троеручица», – повторял он, ведя нас вглубь храма. И здесь мы увидели, что над игуменским местом стоит икона Божией Матери «Троеручеца». Икона получила столь необычное название после одного чудесного события в жизни преподобного Иоанна Дамаскина (VIII в.). Служа министром при дворе халифа в городе Дамаске, он был несправедливо обвинен в заговоре с намерением сдать город врагам. В наказание калиф приказал отрубить ему руку, что и было исполнено. Отрубленная кисть была повешена на городской площади. Спустя некоторое время Иоанн получил отсеченную руку обратно и, затворившись у себя, приложил ее к руке и стал молиться перед иконой Богородицы. Через некоторое время он заснул, а проснувшись, обнаружил, что рука чудесным образом приросла. В благодарность за исцеление Иоанн приложил к иконе сделанную из серебра руку. Впоследствии, став иноком монастыря преподобного Саввы Освященного в Палестине, он взял эту икону с собой. (И отец Алексей, и я бывали в этой Лавре, и поэтому для нас по-особенному был дорог этот образ). В XIII веке братия монастыря св. Саввы подарила эту икону сербскому архиепископу Савве. По преданию, во время вторжения турок в Сербию икона была положена на осла, который чудным образом сам принес ее к воротам Хиландарского монастыря. Монахи поместили образ в алтаре, но он переместился на игуменское место. С тех пор в монастыре игумен перестал избираться (делами монастыря управляет иеромонах-проигумен), а монахи принимают благословение на церковные службы от иконы «Троеручицы». С большим душевным трепетом и благоговением приложились мы к этой святыне.
     Отец Алексей спрашивает у нашего проводника: «Симеон?». Тот кивает головой и ведет нас в боковой придел, по правую сторону от клироса, к мраморной гробнице, где когда-то почивали нетленные мощи преподобного Симеона (Стефана Неманя), перенесенные впоследствии сыном его, святителем Саввой, в Студеницкий монастырь в Сербии. Предание гласит что св. Симеон явился во сне игумену Мефодию и сказал, что мощи его должны быть перенесены на родину, но в утешение хиландарской братии из пустой гробницы произрастет лоза, и покуда она будет плодоносить, до тех пор его благословение будет почивать на Хиландаре. Это произошло еще в XIII веке, но чудесная лоза сохранилась и до наших дней, цветет каждый год без исключения и приносит богатый урожай. Считается, что эти плоды помогают бездетным супругам зачать ребенка.
     Посчастливилось приложиться нам к еще нескольким святыням: мощам преподобного Симеона Столпника, святителя Григория Богослова и Целителя Пантелеимона. Затем мы вышли на улицу и уже там, обойдя справа храм и на южной его стороне вновь увидели эту чудную лозу. Но она еще не цвела, и даже листьев на ней не было, весна только началась. Уже потом, вернувшись домой, мы узнали что можно написать письмо в Хиландар, и монахи вышлют веточку этой лозы и письмо с рекомендациями монастыря, как супругам ее принимать. Адрес монастыря легко найти в Интернете, и письмо можно написать по-русски, сербы его хорошо понимают. Как я уже говорил, так поступила одна орловская семья, монахи им прислали лозу, и у них родилась дочь. В знак благодарности они, узнав что мы едем на Афон и будем в Хиландаре, попросили отца Алексея передать в монастырь в знак благодарности их дар, что он с радостью сделал.
     Наш добрый проводник показал нам, где находится монастырская лавка, которая к нашему счастью была открыта, и мы туда отправились. Там купили нашим родным и знакомым подарки. Меня поразило, что здесь продавалась ракия из Сербии. Это их национальный напиток крепостью 55 градусов. С нами очень хорошо, дружественно и с большой любовью к России общались два монаха, несущие послушания в лавке. «Братки, – сказали они нам, имея в виду всех русских – спасибо за любовь к сербам».
     Потом мы вновь вышли за стены монастыря и  сели на лавочки, не зная что делать дальше. С этим вопросом двое наших спутников отправились в сторожку. О чем они говорили я не знаю, но вышли они оттуда широко улыбаясь. «Ну и что вам сказали?» – обратился я к ним, ни на что уже особо  не надеясь. «Верно заданный вопрос, рождает верно полученный ответ», –сказали они смеясь. «И что это значит?» – не понял я. Оказалось, что тот парень, который нас водил в храм, отвезет нас в какое-то место, откуда можно дойти до Зографского монастыря. Но когда это будет, он не сказал.
     Мы продолжаем сидеть на лавочках. Время неумолимо бежит, день, перевалив за середину, неуклонно клонится к закату. Поют птицы, порой налетает ветер, пригревает солнце, а мы  все сидим. Работает строительный кран. Он такой огромной высоты, что ничего подобного я в России не видел. Снуют сербские рабочие, ремонтирующие внешнюю стену, надсадно гудит трактор, проехала машина-бетономешалка. Куда не кинь взгляд – везде строительные леса, следы ремонта. Видно, что монастырь с трудом, но восстанавливается после большого пожара 2004 года. Я представил себе, какая же красота будет, когда монастырь окончательно восстановится, вспомнил  ухоженные поля и рощи его окружающие. И сравнил все увиденное с Эсфигменским монастырем. Разница, как говорят у нас в народе – «небо и земля». Тут мне пришло на ум что, пожалуй, эти два монастыря олицетворяют наш древний русский монашеский спор между Иосифом Волоцким и Нилом Сорским, а точнее между двумя аскетическими направлениями, которые они олицетворяли.
     В XV веке в русском монашестве формируются два направления, которые по-разному стали понимать суть христианской аскезы. Вследствие этого наше иночество разделилось на две борющиеся партии: одна известна под названием «иосифлян», а другая – под названием «нестяжателей». «Иосифляне» отстаивали право монастырей на землевладение и владение имуществом в целях осуществления широкой просветительской и благотворительной деятельности. Считали необходимым украшать храмы красивыми росписями, богатыми иконостасами, убранством, образами. Иосифляне выступали за открытость монастырей и считали их главной задачей миссионерскую деятельность и обеспечение населения продовольствием во время неурожая. Движение «нестяжателей» требовало  возвращения к аскетизму раннего христианства и соответственно отказа от богатого церковного имущества и землевладения. Нил Сорский считал что главное – внутреннее совершенствование инока в атмосфере подлинной аскезы. Иосиф Волоцкий видел в монастырской аскезе прежде всего средство для подготовки монахов к исполнению церковно-административных задач. Он говорил о необходимости тесной связи церковных и государственных дел. Преподобный Нил, напротив, требовал их разделения и совершенной независимости друг от друга. Данный спор, окончился победой иосифлян и эта победа, имела эпохальное значение для Русской церкви.
      И здесь, на Афоне, мы видим те же две традиции: полностью уйти от мiра, скрыться от него, не проводить даже электричества, не заниматься торговлей, не принимать помощи от Евросюза и т.д., и не скрываться, не убегать от мiра, остаться открытым для него, много общаться и помогать этому мiру. 
Мы по-прежнему сидели на лавочке. Попили воды, погрызли сушек вместо обеда. Здесь нас никто не пригласил в архондарик, не предложил традиционно воды, кофе, лукума (как это делается во всех! монастырях). Нас никто не замечал, как будто нас и не было здесь. Солнце припекало, размаривало, и всех клонило в сон. Так, подремывая, мы и сидели…
     Прошло еще какое-то время, из сторожки вышел тот парень, что водил нас в кафоликон, сел в белый джип, завел его и стал призывно махать нам рукой. Мы схватили свои рюкзаки, закинули их в багажное отделение, сели внутрь и машина резко понеслась в гору. Я потом не раз удивлялся и все никак не мог привыкнуть, а уж тем более понять, почему с такой скоростью и лихачеством афонские водители носятся по горам! Ехали мы минут десять, поднялись на самую высокую точку афонского хребта и неожиданно остановились. Водитель знаком показал нам, что нужно выходить. Мы вышли. Он подошел к краю дороги и, показывая рукой в чащобу кустарника, несколько раз сказал: «Пут, пут… прямо». Сел в машину, лихо развернулся, и, обдав нас облаком пыли, унесся в обратном направлении. Мы остались одни.
     Любезный читатель, представь себе эту картину. Ярко светит солнце, по небу лениво плывут перистые облака, мы стоим на самой высокой точке горной гряды, насколько хватает взгляда везде горы. Грунтовая дорогая убегает в неведомую даль, справа и слева от нее обрывы, заросшие девственным лесом, позади в нескольких километрах Хиландар, где нас не принимают, что впереди дороги и через сколько километров – мы не знаем. Куда идти, что делать? Мы только два дня на Афоне и совсем не представляем где находимся, а скоро ночь, и встретить ее в лесу очень не хочется.
     Подошли к тем кустам, на которые указывал наш водитель. Раздвинули. За ними вьется еле заметная крутая тропинка. Эта наш «Пут». Ну что же, делать нечего, нужно идти этим «путом». Водитель, когда нас вез, вроде бы говорил, что до Зографа 4 километра, но мы уже понимали, что километр по горам равен трем по городу (как минимум). Пошли. Тропа настолько узкая, почти не проходимая, что порой кажется по ней пройдут только козы, но никак не люди. Некоторые участки тропы настолько опасные, что монахи край обрыва обкладывают камнем, делая что-то типа бордюра.
     Мы спускаемся по густо заросшему склону. Деревья порой так обступают нас, что не понимаешь куда идти. Так нам показалось, что мы спустились в глубокое ущелье, потом пошли ровно, но вдруг деревья расступились и мы оказываемся не внизу горы, а почти на самой ее вершине! Под нами огромная пропасть, тропинка настолько узка, что этот участок приходится проходить боком. Дезориентация в пространстве полная. Через час сделали привал. Все чувствуют накапливающуюся усталость. Сколько еще впереди – не знаем, когда придем в Зограф и придем ли вообще – тоже не знаем. Да и пустят ли нас там на ночлег? «Если что, – ободряю я своих спутников, – будем ночевать под стенами Зографа, путь им будет стыдно». В ответ слабые улыбки.
     Вначале мы хотели остановиться на привал у источника, который вдруг внезапно возник у нашей тропинки. Потом таких я встречал множество. Везде где есть вода, монахи заботливо обустраивают это место. Из камня, а то и прямо в скале, делается нечто наподобие часовенки. В задней стене из крана бежит холодная, вкусная, чистая, хрустальная вода. Она падает в небольшую ванну, из которой могут пить ослики, если кто-то путешествует на них. Мы достали фляги и уж было наклонились за водой, как что-то блеснув в воде привлекло мое внимание. Со дна резко извиваясь, всплыла небольшая серебристая змейка, длинной сантиметров сорок, и также молниеносно вновь ушла на дно. Мы оторопели. Отошли чуть назад. Она снова появилась у поверхности воды, и, резвясь, несколько раз пересекла ванну во всей ее длине. Мы отошли еще дальше, вспомнив рассказы об этих змейках.
     Говорят, что на Афоне живут четыре вида змей, но больше всего упоминаются гадюки, способные прыгнуть на несколько метров, но гораздо опаснее маленькие зелено-синие змейки. Их по-гречески называют «триавимата» (досл. «три шага»), якобы после ее укуса человек делает всего три шага и умирает. На самом деле афонские змеи совсем не  агрессивные и нападают только, когда сами испытывают страх. Зимой змей на Афоне нет, они спят, а весной, начиная с апреля, они вылезают погреться на солнышке. Пока солнце еще не такое сильное и земля холодная, они греются на тропинках, любят купаться в воде, как та, что нам встретилась. Летом змеи уползают в лес. Они становятся опасными в двух случаях: весной, во время брачного периода и если на них наступить. Поэтому всем кто собирается совершать пешие переходы по Афону нужно вооружиться посохом. И не только для того чтобы опираться на него в процессе ходьбы, но больше для того, чтобы постукивать им перед собой, вспугивая змей, отчего они быстро скрываются в чаще. Позже я прочитал у Паисия Святогорца об этом. Он пишет: «В одной келье, где я какое-то время жил, в каждом углу стояла толстая кривая палка. Я раздавал эти палки тем, кто ко мне приходил, но потом понял, для чего они были нужны. В этой келье было много змей, и тот, кто жил там до меня, расставил по углам палки – чтобы не бегать и не искать в случае необходимости».
     Единственное спасение от змей на Афоне – это кошки. В монастырях их как минимум с десяток. Они замечательные ловцы змей, и в короткий срок могут очистить от них значительную территорию. Кошки всеобщие любимицы на Афоне и везде ведут себя почти как хозяева. Они свободно и вольготно ходят по монастырю, нравом весьма спокойны, и сильно отличаются от наших. У них короткая шерсть, длинные вытянутые головы, они стройны, поджары и, смотря на них, стразу чувствуешь, что это действительно охотник. Наши кошки более домашние что ли, изнеженные, напоминающие больше игрушку, а не охотника. Кроме того, афонские кошки не лезут к человеку, не ищут его ласки, но живут своей какой-то особой и загадочной жизнью. Их  еще попробуй поймай и погладь.
Такое же отношение к кошкам я встречал и на Кипре. Там их также, если не больше, любят и ценят, и даже весьма балуют в память о том, как они помогли жителям острова в IV веке. В ту пору на Кипре в течение 17 лет стояла страшная засуха, и потому развелось огромное количество змей. Некоторые киприоты даже в страхе бежали с острова. Тогда, как повествует предание, сама царица Елена, мать Императора Константина Великого, приказал привезти на остров около тысячи кошек. За несколько лет они передушили почти всех змей. С тех пор кошки на Кипре – общенародная собственность, их дома почти не держат – они принадлежат всем и каждому.
     Но здесь, в афонском лесу, не было ни одной кошки. Я слышал от кого-то на Афоне, что яда одной маленькой змейки хватает на семь человек. Так ли это, или нет – не знаю. Но близко знакомится с этой змейкой нам никак не хотелось. Мы осторожно удаляемся от этого источника, так и не набрав свежей холодной воды.
    Идем дальше, дорогу начинают преграждать гигантские валуны. Видимо упавшие с вершины горы. Слева на склоне странный объект. Даже и не знаю, как его назвать и описать. Издалека он напоминает жернов от мельницы, или виноградное точило. Но вблизи это что-то иное. Это каменное сооружение не оставлено кем-то и не брошено здесь, а высечено из куска (навершия) огромного валуна или части скалы. Оно представляет собой круглую ванну метра полтора в диаметре, и сантиметров сорок высотой. С одной стороны стенки полукруглый вырез, с противоположной – как бы сток. В центре небольшая каменная втулка. Я предположил, что в нее вставляется ось жернова, который что-то давит в этой ванне. Но то, что это «изделие» находится в глубоком ущелье и до ближайших монастырей несколько километров, ставит в тупик о его предназначении.
     Тут возникла еще одна версия, основание для которой я нашел в книге Ю.Ю. Воробьевского «Наступить на аспида (Неожиданный Афон»). Он пишет, что преподобный Афанасий, основатель Великой лавры, начал с того, что построил себе келью на языческом капище, остатки которого, в виде больших мраморных глыб можно увидеть в двухстах метрах от монастыря. На них изображения языческих богов и, по мнению Воробьевского, им здесь приносились человеческие жертвоприношения.  Он пишет: «Вот оно, самое страшное место капища! Грубые камни образуют некое подобие маленького амфитеатра. Сидевшие на них жрецы наблюдали за жутким действом спокойно. Человека с завязанными сзади руками подводили к одной из мраморных плит. Коленями ставили на ступеньку. Ничком клали на камень. В нем до сих пор хорошо видны вырезанные контуры человеческого тела: плечи, шея... Головы нет. Шея заканчивается глубокой ложбиной. Стоком для крови. Человеческая жертва ради плодородия!» .
     Было ли то, что мы нашли нечто подобным? Не знаю. Хочется думать, что нет. Но все же  такое существовало на Афоне в языческие времена. Нам становится как-то не по себе, и мы уходим поскорей от этого места.
     Вокруг лиственный лес, очень сильно напоминающий наш средне-русский: сыро, пахнет прелой листвой, косые лучи клонящегося к закату солнца пересекают его насквозь, уже тянет вечерней прохладой. Выходим на самое дно ущелья, обильно усеянное камнями. Здесь, оглянувшись назад, мы были поражены с какой высоты и кручи спустились. Гора нависала над нами почти отвесно, и даже не верилось, что мы были на вершине этой махины. Тропинка, которая нас сюда привела, теряется среди камней, и, кажется, вот-вот исчезнет. Мы с трудом находим нужное направление, медленно, но упорно продолжаем идти вперед. Начинается затяжной подъем в гору. Лес, окружающий нас со всех сторон, кардинально меняется и превращается из средне-русского в субтропический, как у нас в районе Сочи. Мы часто останавливаемся, делая снимки всего этого природного великолепия.
     Проходит еще час. Постепенно начинает светлеть вокруг, лес редеет, и мы неожиданно выскакиваем на развилку нескольких дорог. К нашему счастью здесь стоит указатель: небольшая открытая часовенка, каких множество на дорогах Афона, а рядом большой белый столб с красными стрелками, на которых написано название монастыря и расстояние до него. Читаем: Эфигмен 15 км.; Хиландар 10 км.; Зограф 2 км. Как мы возликовали, что не сбились с пути и осталось совсем чуть-чуть! Но более всего обрадовались, когда увидели что оставшееся расстояние до Зографа нам придется одолевать, не карабкаясь по горам, а идти по широкой, метра четыре шириной, бетонной дороге. Радостно застучали наши посохи о ее поверхность, а ноги сами понеслись вперед.
     Монастырь внезапно вынырнул из-за высоких кипарисов, растущих вдоль дороги. Он стоит на самом краю глубокого ущелья и кажется, что вырастает из него. По прямой до него было несколько сот метров, но нас разделяло непроходимое ущелье, и потому пришлось идти по широкой дуге, огибая это ущелье. Постепенно его обрывистые склоны плавно перешли в террасные поля монастыря, за ними виноградники карабкались вверх по склону, их сменяли оливковые рощи, везде был виден большой труд и заботливая монашеская рука. Мы шли с полчаса, монастырь все время был перед глазами, но дорога все петляла и петляла по склонам гор.  На часах 17-40. Мы стремились дойти до монастыря к шести часам т.к., нам кто-то сказал, что монастыри в это время закрывают свои главные ворота и до утра больше никого не принимают. Поэтому чем ближе было к шести, тем быстрее был наш шаг. В конце мы чуть не бежали. Наконец-то после очередного поворота, метрах в 150, показался главный вход в обитель.

ГЛАВА 11. ЗОГРАФ

     Монастырь Зограф (греч. Iera Moni Zografou), также называют «монастырь Великомученика Георгия Победоносца» – девятый в иерархии афонских монастырей, и один из трех славянских по составу насельников. Он расположен в 3 км от моря северо-западной части полуострова в живописном, заросшем лесом ущелье. И если идти к монастырю от пристани пешим ходом, то это займет всего около часа, а от столицы Афона Кареса – около трех часов.
     По преданию монастырь был основан в Х веке в царствование византийского Императора Льва Философа тремя братьями, уроженцами болгарского города Охрид – Моисеем, Аароном и Иоанном. А свое название «Зограф» он получил благодаря следующему случаю. Братья долгое время не могли прийти к согласию в честь кого назвать свою обитель. Предлагали в честь Богородицы, Святителя Николая и Георгия Победоносца. И поскольку они так и не достигли согласия, то решили  положиться на Волю Божию, и поступили следующим образом. Они закрыли в соборе деревянную основу для иконы и стали молиться о том, чтобы Господь Сам указал в честь кого назвать монастырь. Когда они вновь вошли в храм, то увидели – на доске чудесным образом появился лик Георгия Победоносца, в честь которого и был назван монастырь. А по причине произошедшего здесь чуда, он получил свое второе название Zografos («Зограф», греч. «Живописец»).
     Об этом чуде вскоре стало широко известно далеко за пределами Афона. В монастырь со всех сторон потекли паломники, привлеченные слухами о чудесном явлении лика святого на иконе. Особое почитание ее увеличилось во время, когда из Палестины достигла молва об исчезновении изображения святого Георгия, что находилось в монастыре близ Лидды. Тамошние монахи пришли на Афон и признали образ в Зографе тождественным с изображением, бывшим у них. Император Лев Философ и царь болгарский Иоанн тоже привлечены были молвой на поклонение в Зограф чудотворному изображению святого Георгия и пожертвовали значительные вклады на достройку обители.
     Однако были и те, что сомневались в нерукотворности чудесного образа. Так один епископ, услышав о чудесах, происходивших от иконы святого Победоносца, не мог поверить в реальность их существования. Он считал, что это вымыслы, распускаемые монахами для того чтобы собирать побольше денег. И дабы удостоверится в этом, он прибыл в Зограф. Без всякого почтения и благоговения епископ подошел к иконе. «Эта икона у вас чудотворная?» – спросил он и ткнул указательным пальцем в икону. Бог не потерпел такой дерзости епископа, и его палец наполовину вошел в икону. Напрасно, пораженный страхом и удивлением, епископ силился оторвать палец от иконы: палец прилип к ней сильней всякого клея. Так он и стоял с пальцем в иконе, и ни он, никто другой, не мог его вынуть. Когда через какое-то время обессиленный епископ забылся сном, ему явился Георгий Победоносец и сказал, что за свое неверие и дерзость палец его так и останется в иконе. Очнувшись, епископ приказ резать палец, и его остаток до сих пор можно видеть в иконе, на левой щеке святого. Когда  именно совершилось это чудо, я не могу сказать, потому что эту повесть нам рассказывали в Зографе без исторических подробностей. В ХХ веке делали анализ этого предмета уже неверующие ученые и приходили всяких раз к заключению, что это ничто иное, как человеческий палец.
     Монашеская жизнь никогда не прекращалась в монастыре. При Михаиле VIII Палеологе Зограф, как отказывающийся присоединиться к унии, был разорен, но затем был вновь отстроен. Существующие теперь здания сооружены преимущественно в XVIII – XIX веках.
     Все это мы узнали уже потом, а пока утомленные, запыленные, с трудом передвигая ноги, мы вступаем под величественные своды главного входа в монастырь. Над массивными вратами большая фреска св. Георгия Победоносца, а по бокам от дверей на стене слева и справа позолоченное изображение льва. А вот указатель: надпись по-гречески «Архоnтарiкi», и по болгарски «Гостоприемница», поворачиваем направо, входим в небольшую дверь и поднимаемся по узкой деревянной лестнице на второй этаж. Находим архондарик, но он закрыт. В коридорах тоже никого нет, все на службе в храме. Садимся на лавочку, осматриваемся. Простота болгарского крестьянского дома. Стены выбелены, двери покрашены в голубой цвет, потолки поддерживаются массивными коричневыми балками, Живящая прохлада коридоров после зноя улицы действуют на нас оживляюще. Мы отдыхаем, утомленные долгим переходом по горам. Пройденные 6 километров нам показались как все 12.
     Отдохнув, мы уж было решились идти на службу в храм, как услышали, что кто-то идет по лестнице, поднимаясь к нам. Это были монах и пара послушников. Мы обратились к ним, объяснив, что мы паломники из России и т.д.  И что меня поразило, они, легко говоря по-русски, просто, без излишних расспросов, стали нами заниматься. Один из послушников повел нас по коридору, в конце которого открыл нам угловую дверь, и мы вошли в комнату. Четыре кровати вдоль стен, в углу печка. Три кровати вдоль одной стены, одна напротив. Образ Спасителя на одной стене, фотография монастыря – на другой. «Располагайтесь, отдыхайте, только сейчас сходите в архондарик и запишитесь в книге посетителей», – сказал наш провожатый и тихо удалился. Кровати застелены чистым бельем, в ногах свернутое шерстяное одеяло, на нем полотенце.  Мы оставили вещи, и пошли записываться. Запах свежесваренного кофе, тянущийся из архондарика, говорил нам о том, что нас там ждут. А вот и традиционное для путников угощение – кофе, вода, лукум и ракия. И пока мы записываемся, послушник говорит, чтобы мы шли в трапезную, там нас уже ждут, хотя вечерняя трапеза закончилась, но для вас все готово. И вновь поразился я гостеприимству и обходительности монахов: пока мы заполняли книгу посетителей, они уже сообщили в трапезную, что пришли паломники и их нужно покормить. 
     Мы пошли в трапезную. Она в том же здании почти под нами на первом этаже. Над мраморным входом дата: 1395 г., под ней два льва держат митру. Справа от входа большая икона св. Георгия Победоносца, а под ней прикреплены к стене две большие сабли, с позолоченными рукоятями. Сам обеденный зал – довольно большое  и просторное помещение. Со столов убирают посуду после ужина. На крайнем накрыто для нас: большие тарелки с тушеной картошкой, традиционный для востока хумус, тарелка оливок, большие куски белого хлеба грубого помола, графины с водой, чай на травах. Из подсобного помещения вышел послушник, и на чистом русском спросил нас, будем ли мы мамалыгу. И хотя мы не знали что это такое, но целый день не евши, мы согласились и на нее. Оказалось это сладкая кукурузная каша. Она необыкновенно вкусна, особенно когда горячая.
– Вы мне не поможете потом, – спросил нас заботливый послушник.
– А что?
– Да я чищу картошку и не успеваю. Может, вы мне поможете? Завтра большая трапеза, а я один. Знаю что вы устали, идете из Эсфигмена, но хотя бы на часик.
     Ну как мы могли ему отказать и, конечно же, с радостью согласились. Тем более что я провел на кухне в Оптиной пустыни немало времени и знал, что там кроме работы, мы можем узнать много интересного о монастыре, т.к. никто молча не работает, да и за разговором время летит быстрее.
     Поев и помолившись, мы пошли на кухню монастыря … и не пожалели. В центре большая печь, которая топиться дровами, на ней огромная кастрюля-котел, больше метра в диаметре, и в нем варятся осьминоги размером с небольшую дыню. Оказывается на Афоне осьминоги считаются постным блюдом. Их было довольно много в котле и я, зная, что у нас в России это дорогой деликатес, спросил, где же они их взяли.
– Как где? – удивился Иоанн (так звали послушника, который нас попросил ему помочь), утром в море наловили. Вот варим, а завтра это будет основное блюдо на торжественной трапезе – картошка с осьминогами.
     Мы еще не пробовали осьминогов, и поэтому были весьма заинтересованы. По нашей просьбе Иоанн снял большую крышку, и мы увидели в кипящей воде что-то округло-серое и пупырчатое. Вид их был весьма своеобразен, но как потом оказалось к нашему немалому удивлению, мясо их очень вкусное и сильно напоминает сосиски. Осьминогов едят на Афоне в Великий пост, поскольку они не относятся к роду рыб. Их варилось с полтора десятка, и, можете представить, каких размеров была кастрюля. Но Иоанн сказал нам, что это еще не самая большая кастрюля здесь. Вот когда в XIX веке в обители было несколько сот монахов, то тогда кастрюлю человек даже не мог поднять. Видя тень сомнения на наших лицах, он показал рукой на странный механизм над печкой.
– А это что, по-вашему? – с улыбкой спросил он.
Мы пожали плечами.
– Кран, чтобы поднимать и опускать кастрюли на печь!
Мы пригляделись… и, правда, кран! Да еще в рабочем состоянии! Вот какие размахи были в далекие времена, когда в монастырях было больше тысячи монахов, а сейчас 20-30 человек.
     Иоанн принес пластиковую ванну, высыпал туда мешок картошки, выдал нам по ножу и мы принялись за дело. Как тут было не вспомнить армию и те бессонные ночи в наряде по кухне, где мы часами чистили картошку. Но, в отличие от армии, здесь было очень уютно, тепло, в печке весело потрескивали дрова, Иоанн занимался осьминогами, мы в три ножа чистили картошку, и сам по себе завязался разговор.
      Мы стали расспрашивать Иоанна, как он сюда попал. Оказалось он русский, жил в Прибалтике, в Риге, но еще когда он был ребенком, во времена Перестройки, его родители переехали в Шотландию. Иван же после школы перебрался в Лондон, а родители так и остались в Шотландии. Работал на рыбном заводе; весело проводил время, но об этом он мало говорил. Сейчас ему около тридцати лет. И совершенно естественно у нас возник вопрос, как же ему пришла мысль в голову стать монахом?
– Батюшка Илий помог, – просто ответил Иоанн, – Он благословил меня на монашество. А вы знаете такого старца? – спросил он.
Мы чуть ножи не выронили.
     Здесь нужно будет сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о ком идет речь. Схиархимандрит Илий (Ноздрин) – наш земляк, который в жизни многих моих земляков сыграл немаловажную роль. Он родился в 1932 г. в селе Становой Колодезь Орловского района Орловской области в благочестивой крестьянской семье. При крещении был наречен в честь Алексия, человека Божиего. Его отец скончался в госпитале после боевого ранения в 1942 г., мать вырастила четверых детей одна. После войны он окончил среднюю школу и отслужил в армии. Затем обучался в машиностроительном техникуме в Серпухове, и по окончании учебы по распределению был направлен в г. Камышин Волгоградской области. Там он принял решение посвятить жизнь служению Церкви и поступил в духовную семинарию г. Саратова. После закрытия Саратовской семинарии в 1961 г. продолжил свое образование сначала в Ленинградской духовной семинарии, затем в академии. Там он познакомился с будущим Патриархом Кириллом, который впоследствии так вспоминал об этом: «Я поступил в семинарию, а он в том году кончал академию. И мы его все любили. Он был еще мирянином, просто Алешей Ноздриным, но отличался удивительным характером и замечательным стилем отношений с людьми» .
      Во время обучения митрополитом Никодимом (Ротовым) он был острижен в монашество с именем Илиан в честь одного из сорока мучеников Севастийских. Тем же Преосвященным был рукоположен во иеродиакона и иеромонаха. По окончании духовных школ нес свое служение в разных храмах Ленинградской епархии. В 1966 г. поступил в Псково-Печерский монастырь, где подвизался в течение десяти лет. Решением Священного Синода от 3 марта 1976 г. иеромонах Илиан вместе с четырьмя другими монахами был направлен нести иноческое послушание в Свято-Пантелеимонов монастырь на Афоне, где вместе с другими насельниками сумел сохранить в нем монашескую жизнь, поддержать связь обители с русским Православием, и предотвратить закрытие монастыря. Батюшка нес послушание в Старом Русике – скиту, скрытом в горных ущельях. Ему было также доверено духовничество в Пантелеимоновой обители.
     В 1989 году батюшка был призван в Россию и направлен в качестве духовника в восстанавливающуюся после 65-летнего запустения Оптину пустынь. Настоятелем обители архимандритом Евлогием (Смирновым) был пострижен в великую схиму с именем Илий (в честь одного из мучеников Севастийских). В течение 20 лет схиигумен Илий возрождал здесь старческое служение, которым всегда славился монастырь. В 2009 г. поселился на Патриаршем подворье Троице-Сергиевой лавры в подмосковном поселке Переделкино, став духовником Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. На Пасху 4 апреля 2010 г. возведен в сан схиархимандрита.
     Схиархимандрит Илий считается одним из самых известных и авторитетных духовников нашего времени. Он часто бывает в Орле, служит в храмах, помогает восстанавливать церкви и монастыри. Я с ним служил несколько раз и здесь в Орле, и в Оптиной пустыни. В жизни моей семьи он сыграл очень важную роль, но об этом здесь не стоит рассказывать. Огромную помощь батюшка оказал скиту во имя святого Кукши, настоятелем которого является теперь уже Владыка Алексей (Заночкин).
     Теперь, любезный читатель, тебе понятно как мы отреагировали на упоминание о батюшке Илие. Уж от кого, но от англичанина в болгарском монастыре мы уж совсем не ожидали услать это имя. Как тесен, оказывается, мир!
     Дальше наш разговор касался истории Зографа. Иоанн подробно рассказывал о его святынях и святых. В монастыре около 30 монахов, Иоанн здесь уже год на послушании. Батюшка Илий сказал Иоанну, что это его монастырь. Время текло незаметно, мы не только отдохнули, но казалось, что и не ходили сегодня вовсе. Когда мы закончили с картошкой, Иоанн принес нам чай и каждому по небольшой шоколадке. Потом угостил всех по рюмке местной виноградной водки – ракии, которую делают здесь же в монастыре, – и  традиционным лукумом. Мы в свою очередь рассказывали об Орле, об Оптиной пустыни. Иоанн, узнав, что я там часто бывал, сказал, что здесь есть один иеромонах из Оптиной – отец Корнилий, который к тому же начальник всей этой кухни. Картошка вся была почищена, осьминоги сварены, и Иоанн решил устроить для нас небольшую экскурсию по монастырю. Мы на минутку поднялись в келью, оделись потеплее, т.к. уже стемнело и ночная прохлада резко сменила дневную жару.
Иоанн показал нам место, где стояла башня, в которой сожгли монахов латиняне. Это было 10 октября 1276 г., здесь были сожжены 26 преподобномучеников, воспротивившихся унии с Римом. В 1873 году в память о сожженных в башне монахах, на ее месте во дворе монастыря был сооружен благоговейно почитаемый кенотаф (греч. kenotaphion, от kenos «пустой» и taphos «могила»), – надгробный памятник, своего рода символическая могила.
     В Зографе как нигде много кошек, они обступили нас плотным кольцом, видимо ожидая угощения. Иоанн пояснил, что сейчас в округе много змей, они только проснулись после зимней спячки и спасают от них только кошки. А на наш вопрос, какие змеи, он ответил словами псалма: «ехидны, аспиды».
     На небе ярко сияют звезды, вокруг темно-чернильная ночь. Мы освещаем себе путь фонариками. Иоанн ведет нас в костницу. Это небольшой храм метрах в 100 от ворот монастыря. Рядом кладбище. На нем всего три надгробных креста. Согласно многовековой афонской традиции, усопших закапывают в землю, а спустя 3 года останки вырывают из земли, если они медового или воскового цвета, то кости складывают в костницу: черепа отдельно, кости отдельно. Если кости цветом медовые – это был угодник Божий, если белые – достойный монах, если остается плоть – опять закапывают и год усиленно молятся и проверяют каждый год, и так пока не вымолят. Мы послужили здесь литию о упокоении монастырской братии.
     Вернувшись обратной в монастырь, мы застали на кухне отца Корнилия, который с радостью с нами пообщался. Я его вспомнил, и мы очень душевно побеседовали. Рядом оказался один из послушников, родом из России. Во время этой радостной беседы время пролетело незаметно, пора было ложиться спать. По местному зографскому времени было уже 22-30, а в четыре утра должна была начаться Литургия в соборном храме.
     В 3-30 мы были разбужены стуком в деревянное било, призывающим на молитву в храм. По темным коридорам, едва освещенными маленькими светодиодами мы идем на улицу. Там темно, холодно. Соборный храм, в котором находятся три иконы великомученика Георгия разного времени, построен в 1801 году, на месте более древнего храма. Здесь находится  древнейшая чудотворная икона св. Георгия, она помещена у колонны правого клироса храма.
     Полунощница, Утреня, Часы, Литургия. Служба велась на старо-славянском, с небольшими отличиями от нашей.  На Утрене Евангелие читалось в алтаре, священником, с южной стороны Престола. На Литургии Апостол читался диаконом посреди храма, на болгарском языке.  Символ веры не пелся, а читался по греческой традиции мирянином – греческим полицейским на греческом языке. Электрического света в храме нет, и все время в храме горели лишь лампады и где-то свечи. Даже на Полиелее свет не зажигали, а все совершалось почти в полной темноте. Много сидят в стасидиях, только на Литургии почти все время стоят. На ектеньях никто не креститься, как у нас после каждого возглашения диакона. Когда рассвело, мы подошли приложиться к знаменитой иконе св. Георгия Победоносца, с пальцем епископа. В 9-30 служба закончилась. Только тогда мы поняли, что пробыли на службе 5,5 часов!
     В 10-00 трапеза. Нашим спутникам указали на место в большом зале, а мне и отцу Алексею указали пройти налево, в небольшую комнату, где у окна располагался игуменский стол и еще несколько по сторонам. Послушник усадил нас за игуменский стол, прямо напротив игумена. Рядом с нами сели еще один батюшка из России и два местных иеромонаха. Зал небольшой, человек на 30. Посреди стоит монах и читает по-гречески на всем протяжении трапезы. Нам сначала подали овощной суп с травами и томатами, затем долгожданную тушеную в соусе картошку с осьминогами. Еще была тарелка салата из моркови и свежей капусты, банка с маринованными перцами, на ней надпись «Лютый», т.е. острый перец, меня хватило всего на два, копченые маслины, свежие оливки, банан, и одна банка на двоих человек консервированных абрикосов. Лимонад, сильно напоминающий наш «Буратино», кувшин холодной воды. В большом изобилии различные соусы, специи, пряности, Затем налили каждому по стакану красного вина.
     Игумен трижды стукнул по столу небольшим деревянным билом, что служит сигналом окончания трапезы, все встали, прочитали положенные молитвы. Вышли на улицу. Мы стали ждать выхода игумена. Чтобы попросить его разрешения остаться нам в монастыре еще на сутки. Нам здесь очень понравилось, да и бегать по горам устали, хотелось какого-то отдыха не только ногам, но и вдумчивого знакомства с обителью. Он вышел неожиданно я бросился вслед за ним, на ходу излагая нашу просьбу. Игумена сопровождал видимо его келейник, они очень торопились, и ничего мне не ответили.
     Ну что ж, значит, придется уезжать.
     Мы вернулись в архондарик, а в коридоре перед нашей кельей уже стояли новые паломники, ожидая, когда мы выедем, чтобы занять наши места. Мы быстро собрали вещи, вышли на улицу и тут хлынул дождь. Небо затянуто низкими тучами, хмуро, холодно, дождь льет не переставая. Идти по такой погоде по горам в душе каждому из нас не очень  хотелось, но выхода не было, нам нужно было успеть к вечеру попасть в монастырь Констамонит.
     Перед выходом из Зографа, справа дверь в небольшую церковную лавку. Мы зашли, купили на память сувениры: открытки с видом монастыря, иконки и т.д. Потом вышли за ворота, сфотографировались на память на фоне монастыря. Дождь все льет, а ноги никак не хотят идти, хоть и надо. И тот я вижу куда-то спешащего отца Корнилия. Я захотел с ним попрощаться и подошел к нему. Он скептически оглядел нас, сказал, что мы по горам не дойдем и пошел куда-то договориться насчет машины, чтобы нас отвезли на пристань. Вскоре он вернулся и сообщил, что сейчас будет машина, и она отвезет нас на пристань. Радость наша и благодарность ему были безграничны.
     Машина представляла собой небольшой фургон крытый тентом, внутри которого располагались лавки человек на 20. Он лихо подскочил к воротам монастыря, мы загрузились в него, к нам присоединилось еще несколько человек и, уже наш хороший знакомый, послушник Иоанн, которому по своим каким-то делам нужно было на пристать. Водителем же был мирянин. Потом мы часто встречали на Афоне мирян, жителей Евросоюза, в основном румын, албанцев, болгар, греков, которые устраиваются на заработки в монастыри. Если они работают водителями, то ездят так, что приходится держаться двумя руками во время всей поездки. А наш водитель-болгарин не только был лихим наездником, но и, по его собственному признанию, выпившим пару рюмок ракии. Трудно описать, как он несся по горам. Мы чуть ли не летали в кузове. Ну, вот и пристань. Теплое прощание с Иоанном, и мы вдоль моря идем около километра на пристань монастыря Констамонит, откуда наш путь лежит дальше.

     Прошло четыре года, и по Милости Божией я вновь оказался в стенах зографского монастыря, но уже с другими спутниками. Это были миряне: Вячеслав, Александр и Денис. С ними я уже трижды был на Афоне. Мы обошли 14 монастырей и скитов, поднимались на Гору, однажды прошли 25 км., в горах ели из одного котелка. Так что к этому времени наша компания представляла собой маленькую дружную семью. Однако, скажу честно, мне часто не хватало общества отца Алексея. Но его заботы по делам монастыря не давали ему возможности поехать со мной, а в последний год Господь сподобил его принять сан епископа, и круг забот, естественно, несоизмеримо вырос. Но я до сих пор надеюсь вновь в его обществе пройтись по дорогам Афона.
     За прошедшие годы Зограф изменился. Если в прошлый раз везде можно было наблюдать вековую ветхость, и лишь изредка следы проводимого ремонта, то сейчас куда ни кинь взгляд, везде что-то строится. Многие монастырские здания в лесах, везде чистота, опрятность, и во всем сквозит ощущение уюта. Почти на всех окнах висят горшки с цветами, а вдоль дорожек стоят большие кадки, в которых посажены различные цветущие растения. Архондарик располагается уже не внутри монастыря, а перед ним, метрах в 150 от ворот монастыря. Это красивое трехэтажное каменное здание, способное принять, как нам впоследствии сказал архондаричный, 90 паломников. Притом, что в день обычно приезжает человек 20-30. «А недавно, 6 мая, на престольный праздник в честь св. Георгия Победоносца» (это главный монастырский праздник на Афоне, он называется панигир panigiris, когда принимают всех прибывших в обитель, независимо от того, сколько мест в гостинице), – с гордостью сказал нам арходаричный, – разместили 600 человек!» Правда не всем достались кровати, и многие спали в коридоре на полу, но на матрасах с бельем. Но это еще и не рекорд, который составляет 700 человек! Здесь широкие коридоры, кельи на 6-8 человек с деревянными кроватями, свежее постельное белье, полотенце, тапочки. Просторные умывальные комнаты, с несколькими душевыми кабинами, в них всегда несколько кусков мыла и бутылочка шампуня. Везде есть свет, и вместо обычных, везде светодиодные лампочки. В общем, сервис полный.
     Встречают паломников традиционно: провожают в большую гостиную. Здесь вдоль стен стоят деревянные с высокими спинками скамьи, перед ними невысокие, как у нас говоря журнальные, столики. На них кувшины с холодной водой, стаканы, салфетки в подставках. Пока паломники записывают в книгу регистраций свои данные, им приносят рюмку анисовой водки, мармелад, стакан воды и чашечку кофе. Его здесь уже не варят вручную в турках, как во многих монастырях, это делает современная кофе-машина. Обычно в такой гостиной можно собираться вечерами, пить чай, кофе, общаться, но в этом монастыре так не принято, здесь сидят только при въезде, пока архондаричный не подготовит келью и не проводит туда. Все остальное время нужно проводить либо в монастыре на службах, либо в кельях.
     Но это так только здесь, в остальных монастырях, где мне приходилось бывать, после вечерней службы паломники из разных стран и разных национальностей собираются в гостиной архондарика, пьют кофе, общаются на смеси из различных языков до самого отбоя, обычно часа 1,5-2. Я не могу сказать, что это пустое времяпрепровождение. Нет, темы, которые здесь поднимаются, касаются только духовной жизни, самого Афона, предстоящих маршрутов и часто бывает так, что люди здесь знакомятся, сдруживаются, и на следующий день новые знакомые куда-то отправляются уже вместе. Бывало такое и со мной.
     Разместившись в кельях, умывшись с дороги и немного отдохнув, мы к 17-00 пошли в храм на вечернюю службу (9 час с Вечерней). Она продолжалась всего час и в 18-00 мы были уже в трапезной. Моих спутников-мирян как и в прошлый раз разместили в большом зале, а меня пригласили в зал для священников. Нас вновь угощали тушеной картошкой (наверное, это любимое блюдо у болгар), с баклажанами, кабачками и небольшими перчиками, потом подали салат из свежей капусты с луком, большой кусок брынзы, свежие яблоки, небольшие вафли, рядом с кувшинами с водой, бутылочки с малиновым сиропом. В конце трапезы послушник наливал каждому стакан красного вина из большого кувшина. Когда он подошел ко мне я узнал в нем нашего старого знакомого Иоанна, но он не узнал меня и пошел дальше, а обращаться к нему на трапезе, да и вообще разговаривать здесь не положено. 
     После ужина в соборном храме служилось малое повечерие. По окончании паломники и мы с ними пошли к монастырской лавке. Она была закрыта и мы сели на лавочки перед входом в монастырь. Впервые за несколько дней в череде дождей появилось солнце, стало как-то светлей и теплей, вокруг сразу же защебетали птицы. Мы сидели разомлевшие ото всей этой природной красоты, ощущая себя в неком санатории. Котловина, в которой спрятался монастырь, покрыта зеленью лесов, отцветшие оливковые деревья обильно покрываются завязью плодов, после дождя парит, солнце играет в каплях дождя, искрит бликами солнечных зайчиков. Везде разлито некое умиротворение. Монастырь, словно вне времени и пространства, висит в воздухе, и все мы будто  растворяемся в вечности… Пожилой монах отпер дверь в лавку, паломники заполнили до отказа ее маленькое помещение, а мы все сидели на лавочке, стараясь запечатлеть и сохранить это состояние, которое Левитан назвал «Над вечным покоем»…
     По традиции мы решили перед сном немного посидеть в архондарике, познакомиться и пообщаться с новыми людьми, узнать что-то новое. Но архондаричный нам сказал: «Вас заселили? Комнату дали. Кровать дали? Что еще нужно? До свидания» –  и ушел. Мы опять вышли на улицу, сели на лавках под оливками и еще немного посидели в наступивших сумерках. Когда окончательно стемнело, включили фонари и даже подсветку оливковых деревьев. Не знаю как это на взгляд монашеский, а по-мирски было очень красиво: ряд оливковых деревьев, протянувшихся от архондарика к воротам монастыря, был подсвечен небольшими прожекторами, которые искусно спрятаны у корней деревьев. Красота необыкновенная! Особенно поздно ночью, когда в темно-чернильной темноте эти подсвеченные снизу деревья смотрятся особенно контрастно.
     На Афоне порой ты словно переносишься из XXI века, в XX, а порой и в XIX!  Здесь подсвечены даже деревья на улице, а за перевалом, всего в трех километрах отсюда в монастыре Констамонит нет света вообще, везде только керосиновые лампы, и печки в кельях. Здесь же – светодиодные энергосберегающие лампочки и датчики движения на включение света!
     В четыре утра начинается богослужение. Темнота. На небе бриллиантовая россыпь звезд. На улице прохладно, а в храме тепло, по-домашнему уютно, сладко пахнет ладом. Тихое, вдумчивое и мерное чтение волей-неволей вызывает молитвенное настроение, время летит незаметно, но уже через пару часов утомленные организмы побеждают молитвенный настрой духа, – начинает клонить в сон. Это происходит так незаметно, что только по вздрагиванию, когда теряешь равновесие, понимаешь что заснул. Мы выходим на улицу. Предрассветный холод освежает, идем обратно в храм и вновь погружаемся в царство молитвы. Ко мне подходит послушник Иоанн, дает помянники и просит помолиться о тех, кто там записан. Я напоминаю о себе Иоанну, о нашем знакомстве. Он вспоминает и радостно говорит: «То-то я думаю, что мне лицо Ваше знакомо». Потом, уже не улице после службы мы с ним долго беседуем, он расспрашивает о моих прошлых спутниках, я о его житии здесь. Оказывает что он все еще послушник, но расспрашивать более подробно, почему его еще не постригли в монахи, не тактично, и мы переходим на другие темы.
     За чтением помянников я не замечаю, как наступает утро, и служба подходит к концу. Завтрака сегодня не будет. Нам осталось только собрать вещи и отправиться на пристань. Тут вновь походит к нам Иоанн, предлагает сходить в часовню с чудотворной иконой, которая была обретена невредимой в сожженной башне. Мы радостно соглашаемся, идем за ним и с благоговением прикладываемся к этой святыне. Иоанн провожает нас до ворот и сообщает, что через час на пристань пойдет машина и нас туда могут отвезти. Я с Денисом соглашаюсь, а Славке с Сашей не сидится на месте, и они решаются тут же отправиться туда пешком. Благо, что и день выдался хороший. Тучи, несколько дней терзавшие нас дождем, полностью рассеялись, ярко светило солнце, начинался прекрасный летний день, и ноги сами несли их на пристань. Денис решил задержаться и купить в церковной лавке что-нибудь на память о монастыре своим друзьям и родственникам, я же хотел поговорить с архондаричным по одному для меня важному вопросу. Мы все разошлись, а через час я с Денисом вновь летел по горам в небольшом фургоне, на этот раз с трезвым водителем, хотя по стилю вождения он мало чем отличался от того, что пил ракию. На пристани нас ждали Слава и Саша, расположившись на самом краю причала. Как оказалось, дорога от Зографа сюда заняла чуть более часа и это с остановками на фотографирование.
     В эту поездку мы с этой пристани уплыли на пароме в Уранополис. Так закончилась моя пятая поездка на Афон. Но мы, любезный мой читатель, поведем свое повествование дальше  и напомним, что в первой поездке наша группа (я, отец Алексей, Костя и Володя) с этой пристани отправилась к пристани монастыря Констамонит. Она всего в одном километре от болгарской, и отсюда видно как от нее дорога, круто взбираясь в гору, петляя между оливковыми рощами, уходит вглубь полуострова к одной из самых древних на Афоне обители.