Бабушкин последний день

      С  утра над деревней яркое летнее солнце.Наш белый красавец-петух громко кукарекал на воротах.На душе тихая радость от красоты вокруг,дует легкий ветерок, играя моими волосами. Чистый травяной покров у дома ярко зеленеет: я подметаю старым банным веником улицу, начиная у ворот. Выметаю остатки сенной трухи в сторону дорожной колеи. Вчера мама, я, братик, сестрёнки собирали вилами, граблями и руками высушенное сено и перетаскивали через двор к сараю, затем поднимали вверх под крышу для хранения на зиму овцам и корове. Помогал и дедушка. Папа каждый день с восходом солнца на работе в колхозе,приходит домой ближе к ночи. Мама ловко орудует топором: на пеньке рубит ветки, сучья для растопки летней плиты. Эти вязанки дровишек мама,я и сестрёнка недавно принесли из леса на своих плечах. Собирали в первом лесу, что недалеко от нашего дома, а дом стоял на окраине села. Собрали немножко ежевики с костяникой, наелись, измазались.
      Мама каждую вязанку перевязала веревками, сверху еще жгутами из длинных трав, чтобы мягче было нашим плечам. Сама водрузила их на нас, так как нам было трудно это сделать самим: мы были еще маленькими. У нашей симпатичной таратайки, на которой возили сено и дрова, сломалось колесо. Дедушка Тахир, мамин папа, обещал отремонтировать, но ему некогда: он всей деревне строит дома, кладёт большие русские печи и плиты. 
      Устала подметать, легла, раскинув руки, на мягкую траву и стала смотреть на небо в облаках. Дедушка Набиулла, папин отец, говорил мне, что Аллах похож на старого аксакала в белом одеянии, и сидит он на белом облаке, как на подушке, и за всеми наблюдает, за хорошие дела дарит счастье, здоровье, подарки, за плохие – наказывает, шлет болезни, несчастья. Он говорил, чтобы я росла умной и послушной. Сколько я искала глазами среди облаков деда-бога с белой бородой, - не нашла. Рядом плыло белое, ватное, похожее на жеребёнка.
    - Доченька, вставай, некогда, домети до конца. Потом надо будет чистить картошку и лук для супа. Я буду готовить лапшу.
 Я мету старательно. Рядом в луже крякают и гогочут утки с гусями и выводками. Вот по улице идёт, спеша, худенькая старушка с синей железной кружкой в руке. Я её знаю: она живёт через десять домов выше. На ногах вязаные ею самой шерстяные носки-чулки до колен. Калош нет. Она так часто ходит по улице. Поздоровались. Мама спрашивает:
     - Гюльджиан-апа, куда спешишь?
     - Вот, иду в лес, так хочу чая с ежевикой. Да и лес люблю, как и ты.
     - Часто ходишь одна. Не боязно-то?
     - А чего там бояться-то? Я же далеко не захожу. Ждать, пока кто-то соберётся со мной пойти в лес, я не могу, да и у народа работы много, всем некогда, и не все  хотят отпускать со мной детей: я же старая.
     - Как дома, семья?
     - И-и-и, Надия, не спрашивай. Меня сегодня сын убьет, я чувствую.
     - Гюльджиан-апа, что ты говоришь? Зачем ему тебя убивать? Ты же мать!
     - И-и-и, Надиям, пьет он, я им мешаю жить. У них детей нет, они все время ругаются, сама знаешь. Мария, невестка, тоже злая. Мне некуда уйти, хоть я и мать, а мешаю жить. Нету жизни, Надия. Ты вот счастливая, у тебя дети есть. Ну, ладно, я побежала за ежевикой.
      Она пошла быстрой походкой по тропке в своих вязаных носках. Мама расплакалась, за ней и я. Я тормошила её, просила сказать, почему её сын должен убить, на что она отвечала, собирая в охапку нарубленные дровишки:
     - Никто её не убьёт, она просто так сказала. Ты еще маленькая, не всё знаешь, это так взрослые говорят, когда в доме всегда стоит ругань, скандал. Подошла Нуржиян-апа, сестра  отца, с коромыслом и железными вёдрами. Она шла к колодцу. Угостила меня конфеткой. Увидев слёзы на глазах, стала расспрашивать о причине плача. Мама стала объяснять. Я пошла домой относить дровишки. За водой к колодцу, что был через пять домов в огороде у одной тётки, мы пошли вместе. У меня было своё  красивое коромысло из магазина красного цвета с золотистыми хохломскими узорами трав, ягодок. Вёдра были чуть поменьше, чем у тёти.
       В этот же день по деревне вдруг разнеслась страшная весть: сын убил старую мать, ударил ножом прямо в сердце, а потом сломал нож пополам и выкинул через окно в палисадник. Кто - то  позвонил в милицию города Мелекесс, что в пятнадцати километрах от деревни. Приехали милиционеры на черном «воронке». Дядя Вяззахъ сам вышел встречать их на крыльцо, говорят,  даже напевал про себя какую-то песню. Деревня вся притихла... Страх, печаль на лицах взрослых. Многие пошли к страшному дому. Мы, дети, собрались у дороги меж домами, сидели прямо на земле, опустив ноги в неглубокую колею от машин и телег, и говорили шепотом об убийстве бабушки. Мне никак не верилось, потому что я видела в окно, как она возвращалась из лесу с полной кружкой ежевики с таким же быстрым шагом. Вот только недавно была жива… Были черные дни. Люди плакали, жалели, что не обратили серьезного внимания на её слова. Оказывается, она и раньше кому-то говорила, что сын ее убьёт. Мама не находила себе места. После похорон этот дом селяне старались обходить стороной. С Марьям-апа мало кто разговаривал, многие считали, что она тоже виновата. В деревне был показной суд. Убийцу посадили на пятнадцать лет. За это время его жена замуж за другого так и не вышла, ни от кого ни родила детей, иногда ездила к мужу в тюрьму. Она дождалась его домой уже седым стариком. Умерла раньше его, так и не познав семейного, материнского счастья. А убийца матери дядя Вяззахъ живет один. Никто к нему не приходит, и он ни к кому не ходит. С ним, сидящим иногда на скамейке у ворот, кто-то из прохожих здоровается, кто-то проходит молча. А разговаривающие с ним говорят, что он уже начал сходить с ума, несёт иногда несуразное…

Галия Халилуллова.