Ватный Тампон

Вошедший выглядел лет на сорок, возможно из-за глубоких морщин на лбу и в уголках губ, но гладкая младенчески розовая кожа на щеках и кистях рук, нервно мявших  ушанку из рыжего меха неизвестного животного, явно намекали на ошибочность первого впечатления.

 Входил он как-то неуверенно, осторожно, словно крадучись.
 Остановился в двух шагах от стола, опустив голову.
 -Что у вас, – я хотел спросить, – случилось?- Но он перебил меня.
 Глухим  сдавленным голосом, словно поперхнувшись, он быстро забормотал:
 -У нас пропала мама. Третий день. Все морги обзвонили. Больницы. Ничего. Понимаете – ни-че-го. Как в воду канула.

Он поднял голову. Всего лишь на одно мгновение взглянул мне в глаза и тут же зажмурился и вдруг упал на колени.
 -Помогите! Ради бога, ради всего святого! Мамочка, где ты? – Он зарыдал.

 Что-то необъяснимо странное промелькнуло в его взгляде, отчего мне стало не по себе, но его слёзы и вопли начисто стёрли неприятный осадок. Я с трудом успокоил его, усадил на стул и начал свой первый в жизни допрос потерпевшего.

 Да, это было первое дело в моей оперативно-розыскной карьере. После  окончания института по комсомольской путёвке меня направили в милицию. Конечно, я безоговорочно согласился.
Ещё бы! Раскрывать преступления, преследовать грабителей, восстанавливать справедливость.

 В каждом из нас живёт Шерлок Холмс.
Одним словом  - романтика. Но в этом моём первом деле я вовсе не ощутил её присутствия. Какая-то старуха шестидесяти лет пропала. Ну и что? Возраст. Плохо стало, потеряла сознание.  Сердобольные вызвали скорую. Увезли. Возможно она ещё без сознания. Документов при ней не оказалось.

 Ну вот, как я и думал – паспорт и пенсионная книжка находится дома. Я уверил его, что мать найдётся, что она вероятнее всего в больнице в бессознательном состоянии. Вы ведь сами говорили, что она плохо себя чувствовала. Он успокоился, поблагодарил за сочувствие и выразил надежду, что милиция окажет всемерную помощь в поисках.

За всё время беседы  он ни разу больше не взглянул мне в глаза. Он говорил, разглядывая папки на полках или уставясь то на потолок, то  в окно. Я чувствовал, что он мне не доверяет. Уверен, что он думает:-Что может сделать этот 22-летний хлюпик?

 Вид у меня тогда был довольно неказистый. Я перед этим целый месяц умирал в больнице, но чудом, как говорили врачи, выжил.
  Он ушёл и я долго перечитывал записанное мною. Пропавшую звали Анной Николаевной Золотарёвой. Ей 60 лет Пять лет на пенсии. Работала на Красном треугольнике...Вдова. Муж погиб в финскую кампанию.

  Андрея, потерпевшего или заявителя, как это у них по-милицейски, ещё не вник, воспитывала одна. Год назад Андрей женился. Живут втроём. Живут дружно. Мать полюбила невестку как родную дочь. Родственников никаких нет. Все вымерли в блокаду.
 
Отсюда вывод :ещё раз обзвонить все больницы. Не поступала ли к вам пожилая женщина без сознания и без документов?
Вот и вся романтика. Я заскучал, но не надолго. В приоткрытую дверь просунулась голова лейтенанта Охрипенко.

- Ты  свободен? Тогда дуй со мной на вызов.
Я ликовал. Еду на милицейском мотоцикле на первое настоящее дело. Буду брать преступника. А если он вооружён? А я без…
-Куда мы едем?
-На Волкова кладбище.
-А что там?

-Чертовщина какая-то, едри их за ногу. Сторож позвонил. Нога человечья из могилы торчит и, говорит, шевелится. Алкаш, едри их за ногу, напьются с утра до одури, потом  - мерещится. Нога, ха, шевелится.
-Неужели живьём закопали?

-И ты туда же. Да я этих алкашей сам бы закопал живьём. Чтоб им не мерещилось.
  Сторож, корявый мужичонка, заросший по самые глаза сизой свалявшейся шерстью, если уж не выпивши, но по крайней мере с глубочайшего похмелья, вначале отмахивался от нас обеими руками, хрипя что-то невразумительное, но получив пару затрещин от Охрипенко, всё же повёл нас к месту происшествия.

 Скорее вели его мы, поддерживая с двух сторон. Выйдя на тропу, заросшую с обеих сторон кустами и деревьями, он наотрез отказался идти дальше.
 -Сами…дальше. До конца. Там могила свежая… И вот там она торчит.

 Сквозь чёрные голые ветви –стоял ноябрь—видны были тёмные кресты, мраморные плиты, надгробья с безносыми и бескрылыми ангелами, мрачные ржавые беседки. Ржавые листья под ногами угрожающе хрустели.

 Я с детства боялся кладбищ с их мертвецами, гробами, привидениями и сейчас, шагая за молчаливым лейтенантом, наполнялся ужасом от ожидания предстоящей встречи с тем, что ждёт нас уже почти в двух шагах.

 Хотя прошло с того дня немало лет, но тот ужас в ожидании предстоящего, ощущаю даже сейчас. Тело моё деревенело с каждым шагом. Я двигался машинально, не чувствуя ни ног, ни земли.
-Оно там. Оно уже близко.—твердил я. Для меня то, что нас ждало не имело отношения к чему-то человеческому, моё сознание отвергало возможность действия одного человека над другим таким изощрённым способом, как отрезание или обрубание ног.
 Оно лежало на глинистом холмике.
Коротенький обрубок, белый, с фиолетовыми прожилками на вздутой икроножной мышце. Подошва морщинистая, жёлтая. Между крайними пальцами что-то белело, похожее на вату.

 Коленная чашечка, окаймлённая чёрной запёкшейся кровью, своей безобразно омерзительной белизной, ужаснула меня. Ноги мои подкосились и я потерял сознание.
Как потом мне рассказал Охрипенко, он дотащил меня до сторожки и там с помощью нашатыря привели меня в чувство.

 Меня жёг стыд. Я не смотрел в глаза лейтенанта.
-Не переживай. Не ты первый, не ты последний…Я сам..первый труп увидел... разложившийся. Ва! Полтора месяца потом как вспомню, так наизнанку выворачивало. А ножка-то женская. Миниатюрная . Немолодой принадлежала... Вены-то так и выпирают. Набухшие вены-то. Не твоя ли эта пропавшая?

 - Да вы что, Николай Петрович?! Моя, уверен, в бессознательном состоянии.—
 В этой своей версии я всё больше укреплялся.
Сын, стоящий на коленях. В слезах. Нет, я найду её живой.

 Но уже к концу дня надежда моя и вера  окончательно угасли. На все мои звонки я получал из больниц отрицательный ответ: -Такой пациентки в эти три дня не поступало.

Значит надо подавать в розыск. А фото? Во мне всё захолонуло. Ни фото, ни в чём была одета, обута. Я даже не спросил у потерпевшего. И это после допроса. Меня же засмеют.
Сыщик?! Какой же я сыщик.!

Был уже вечер, когда я, наконец, отыскал дом на Черняховской, где жили Золотарёвы.
В подъезде было темно. Пахло кошками и чем-то ещё, отчего запершило в горле. Квартира их была на третьем этаже. Я позвонил.

 За дверью послышались шаги и кокетливый женский голос:
-Кто же это осмелился позвонить нам?
 -Это я. Из милиции. Откройте, пожалуйста.
Минуты две за дверью  было тихо. Потом послышались шаркающие шаги и хриплый  мужской голос:-Хто?

Я назвал себя. Загремел засов. Щёлкнул замок и дверь открылась.
Вид у него был жалкий. Мертвенно бледный, с трясущимися руками.
-Что?..Уже?—прошептал он. Мне было жалко его до слёз. Как никогда я почувствовал своё бессилие.

-К сожалению, ничего нового. Пока. Вы не волнуйтесь. Найдётся ваша мама. Извините за вторжение, но необходимо уточнить кое-что. Для розыска нужны фото и одежда, то есть, в чём она была одета, обута в тот день, когда пропала.

-Фото?...Ах вот в чём дело. Фото. Что же вы, входите. Раздевайтесь.
Я повесил куртку рядом с бежевым пальто с лисьим воротником.
-Оксана!? Поставь чай.
 -Спасибо, не надо. Ещё раз извините за поздний визит. Но в вашем деле каждый час дорог.

 -Спасибо. Оксана, где альбом?
-Сейчас, сейчас. Одну минутку.
В комнате стоял неприятный запах, чем-то знакомый с детства, но его перебивал какой-то производственный, что и в подъезде.
Она вошла  с толстым альбомом.

-Вот возьмите. Только навряд ли вы найдёте, что вам нужно. Николавна не любила сниматься. Она считала себя не хвотоединичной.
-Фотогеничной,—поправил муж.
-Ладно. Не причепляйся. Оговорилась.

Она мне не понравилась  с первого взгляда. Молодая, невысокая, плотного, почти спортивного телосложения. Мясистые губы, плотно сжатые, нависают над тяжёлым подбородком.В узких сереньких глазках откровенная насмешка.

Я начал листать альбом. Действительно, в нём были в основном фото артистов: Серовой, Целиковской, Орловой, Жарова и  любительские снимки больших компаний с праздничным застольем или официальных  мероприятий в актовом зале завода с вручением вымпелов и грамот.

—Вот маму награждают почётной грамотой,- тычет пальцем Андрей в крошечную фигурку на сцене.—Вот здесь она на демонстрации.
Но на этих фото даже при увеличении во стократ навряд ли можно получить полное представление об их хозяйке.

 Я уже совсем расстроился, но вдруг вспомнил.
-Паспорт? Вы, Андрей, сказали, что документы остались дома.
 -Паспорт? Да, паспорт. Конечно, конечно. Как я мог забыть. Забыть. Где он? Оксана?!
-Где? На месте. Куда сунул, там и лежит.

Она выдвинула ящичек из шкафа.
-Вот он.—Она швырнула паспорт на стол:—Память отшибло?
С фотографии смотрело на меня усталое костлявое лицо немолодой женщины с седыми завитками над угольно чёрными бровями.

-Я возьму паспорт. До завтра. Переснимем и вернём. А-а-а, вот, в чём она была одета в тот день?—
-В тот день, в тот самый, в тот самый… Кофточка белая. Её любимая. Юбка плессированная,  синяя. Так… Чулки в резинку, коричневые. Она их резинками подвязывала. Пояса не любила. Носки на ней были шерстяные, серые, с красной каёмкой. Исподнее...

-А пальто?
-При чём тут пальто? Пальто…-Он будто испугался чего-то. Схватил голову обеими руками.—Пальто, говорите. Пальто?—Он сел, положил руки на стол и вымученно улыбнулся. –Я её редко видел в пальто. Домой возвращаешься поздно. По магазинам она ходила днём. Пальто, говорите, в этом самом…В бежевом с лисьем воротником.
-То, что висит в прихожей?—Во мне всё оборвалось.

-Не может быть..—прошептал он в каком-то диком испуге.—Где она?  Она вернулась?
Он вскочил.
-Дурак. Сядь.—Оксана надавила на его плечо и он плюхнулся на стул.—С ним не соскучишься, не правда ли? Мать его хоть в годах, но хорохорилась.
Сшила себе пальто в ателье. Модное пальтишка, приталенное, с пуговицами под орех. Правда, демисезонное.А нынче похолодало рано, а оно подбито ватином, тощеньким таким ватином. Холодно в нём, по себе знаю. Ростом мы с ней тюлька в тюльку.
Вот я и отдала ей своё чёрного драпа, оно тёплое, правда не новое, но я же носила его и ещё бы походила в нём. Жаль его. Да её пожалела. Она ж в годах, мёрзла, да и не пристало ей в модном по магазинам шляться. Так что пишите –пальто на ней было чёрного драпа со стоячим воротником. А сапоги резиновые. Красного треугольника. 36-ой размер—

Уходя, я спросил Андрея, что за запах в вашем доме.
-Запах? Запах. Вот за этой стеной завод лакокрасочный. Вонь иногда немыслимая. Задыхаемся.
Я долго не мог заснуть. Всё думал, сопоставлял факты и свои домыслы, но так ни к чему не пришёл.

На следующий день, прочтя данные экспертизы, я похолодел, сердце сжалось до боли.
Я перечитывал и перечитывал сухие строки и цифры. Возраст 60-65. Убита 3-4 суток назад. Нога левая. Размер 36. Всё совпадало неумолимо и жестоко.
Но зачем? И кто? Ясно, что убили не на улице.

 Зачем убийце расчленять труп. Убили где-то на квартире. Чтобы скрыть преступление, возможно случайное,  (что можно было взять у безобидной бедной женщины) тело расчленили и вынесли по частям. Нога отрезана профессионально. Эксперт даже подчеркнул. Кто? Врач? Хирург?.

 Она же плохо себя чувствовала, по словам сына. Пошла к частнику на дом. Возможно какой-нибудь обезболивающий укол. Она может быть принимала что-то до этого и несовместимость лекарств. Такое было на моих глазах в больнице. Что делать врачу? Труп дома.

Это уже не только потеря клиентов, но и перспектива тюрьмы. Здесь на всё пойдёшь. Версия казалась убедительной. Но как найти врача? Сколько их тысяч в городе!
.
  Подавленный и растеряный я метался по кабинету, как хорёк в клетке. Вдруг меня осенило. Если узнать чем она болела, то круг врачей сузится в десятки раз. Всё, надо ехать на Черняховскую. Но они же оба на работе. А соседи? Они обязательно должны знать, если одного возраста. Ведь старики всегда делятся своими болезнями.

  Дверь напротив квартиры Золотарёвых открылась после первого звонка. В дверном проёме стояла женщина. Высокая, дородная, с толстой серебристой косой, венком уложенной на голове.

-Вы не ошиблись адресом, молодой человек?—с тёплой усмешкой спросила она мягким почти юношеским баритоном.
-Думаю нет. Я из милиции по поводу,- я кивнул в сторону дверей напротив.
-Ужель отыскали?—Она радостно всплеснула руками.

-К сожалению, ещё нет. Поэтому я здесь. Мне необходимо кое-что выяснить.
-Жалость какая.—Она тяжело вздохнула:—А я уж обрадовалась. Проходите, пожалуйста. Не стесняйтесь.
Комната, куда я шагнул, была небольшая, но казалась ещё меньше от обилия старинной мебели.
-Присаживайтесь. Как мне вас величать, молодой человек?
Я назвал себя.
-Очень приятно. Серафима Михайловна. Так что вас интересует, Роман Константинович? Что вас привело в мою обитель?

-Скажите, вы хорошо знали Анну Николаевну?
-Разумеется. Мы же соседи полтора десятка лет. Анечка добрая, необыкновенно покладистая. Она, представляете, уживается со своей невесткой. Я её на дух не переношу.Но это моё личное мнение, конечно, я не имею права вмешиваться в чужую жизнь.
 Анечка же говорит, что они живут душа в душу. Она действительно души в ней нечает, как и в своём Андрюше. Она на него всю жизнь положила. Родился сынок с врождённым пороком сердца. Так она над ним тряслась, пылинку каждую сдувала.
 Баловала безмерно. Мы даже ссорились с ней из-за этого.

- Скажите, она последние дни не жаловалась на здоровье?
- Ну что вы, что вы! Она никогда ни на что не жаловалась. Это натура  стойкая,  любую беду за улыбкой спрячет.

-А вы не знаете куда она могла пойти в тот день, когда пропала? Сын говорил, что она дальше гастронома и аптеки  никуда не ходила. А эти заведения, как я видел,  рядом с домом.  И места здесь оживлённые.

-Рада помочь, но нечем, уж извините, молодой человек… Нет, нет, постойте. Да-да. Анечка иногда по субботам куда-то уезжала. Всегда рано утром. И возвращалась под вечер. Почему я знаю –я свою Нюшеньку, болоночка у меня была, беленькая, такая кудрявенькая.—Она вдруг всхлипнула и горестно покачала головой:—Схоронила я её в октябре.- Она вытерла платочком слёзы и глубоко вздохнула:—О чём это мы… Ах, да. Я в эти часы выгуливала её после сна и перед сном. Вот и видела как она спешила куда-то. Куда? Я не любопытная.

-К кому же она ездила? К кому же она ездила? –без конца я спрашивал себя, сидя в полупустом громыхающем трамвае.
-Эй! В тамбуре! Подружки мои золотые, платить не собираетесь?- Голос кондукторши с полуусмешкой, с полуугрозой заставил меня подскочить с места.
-Подруга!? Как же я не подумал. Подруга. Если никаких родственников, то кого можно навестить?
 
 Я возликовал, но тут же сник. Что за подруга и где её искать? Где искать, разумеется, на заводе, на бывшей работе. Где ещё можно близко сойтись, подружиться. Возможно подруга тоже на пенсии, но оставшиеся должны помнить о своих бывших работниках. Всего лишь пять лет прошло.

 Я не ошибся. От первого встречного на  заводе, а это была вахтёрша, дюжая, громоздкая женщина с редкими седыми усиками, глазами навыкат и хриплым басом.

-Золотарёву? Анечку? Да кто ж её не знает? Господи, дай бог ей здоровья. Она ж на пенсии поди уж пятый годок, как и я. Токмо мне одной дома скучища, а тут всё на людях, веселей. Потому и сижу здесь. А какой стати она тебе, сынок?

-Скажите, пожалуйста, у неё были подруги?
-Сказал, да у неё весь цех в подругах! Это ж Анечка.
-А самая близкая была ведь?

-Близкая, гришь. Конечно, она самая, Григорьева Ниночка Васильевна. Тоже на пенсии. Они обе в один день ушли. Это я хорошо помню. Ах, как мы тогда упились на проводах.
-А вы не знаете где она живёт?

-Не-э, сынок. Стоп-стоп, Уткина заводь. Точно, не совру. Она часто опаздывала на работу. Ехать-то ей было далече. Попробуй доберись во время.
До Уткиной заводи я добрался к концу рабочего дня. В жилконторе меня встретили агрессивно—рабочий день окончен, приходите завтра. Но мой документ возымел действие и через 3 минуты я уже знал адрес.

 И чуть попозже я уже сидел за столом, крытым белой узорчатой скатертью, рассматривал фото подруг, -Аня любила сниматься-, пил чай с пирожками, начинёнными картошкой с грибами и слушал певучий чуть шепелявый из-за отсутствия передних нижних зубов голос Нины Васильевны, женщины миловидной, хрупкой, с детским личиком, но уже источенным мелкими морщинками.

 Особенно на лбу их было так много и они были настолько мелки и тонки, словно прорезаны лезвием бритвы.
 -С Анечкой мы в подругах с детства. Учились в одной школе. Когда началась война, первая империалистическая, она ушла на фронт медсестрой. Меня выдали замуж и мы надолго потеряли друг друга.
 Она воевала в гражданскую, где-то на юге. Представляете, она была знакома лично с молодым Сталиным под Царицыным.  Как ей повезло. К белым,  под Херсоном,  она попала в плен и её расстреляли, но, как видите, не совсем. Судьба берегла её.

 Встретились мы с ней уже здесь на Красном. Она уже была замужем. Двух сыновей растила. Старший, Сенечка, по стопам отца пошёл. Тот военный, подполковник. А погибли оба в Финскую. В один день две похоронки принесли.- Она всплакнула:- Лучше не вспоминать. Как она перенесла, бедняжка, не представляю.
Вот тогда она и вцепилась в младшенького, Андрея. Соломинкой спасительной для неё он стал. Он ведь родился с пороком сердца. Она и до этого кохала его, а после – няньчилась с ним как с ребёнком.  Всё ему позволяла, ни в чём не отказывала.
Каждый год  - санаторий. Избаловала, испортила парня. Поступил он в медицинский. Через два года бросил. Потом в Технологический, через год отчислили за неуспеваемость. Специальности никакой, устроился грузчиком в магазин.

  Потом продавцом в мясном отделе. А сейчас там же, но уже мясником. Женился год назад. Анечка скрытная, лишнего никогда не скажет. Всё мол хорошо, мальчик счастлив. Невестка золото. Но я заметила, что она какая-то стала удручённая что ли, вижу не по себе ей, что-то её мучает с каждым приездом ко мне, а приезжать стала реже, всё больше молчит, задумчивая какая-то.
В прошлый раз я даже не узнала её. Бледная, с мешками под глазами, я такой её никогда не видела. Я к ней и так и сяк. Она вдруг разрыдалась и рассказала,  о господи, откуда такие рождаются. Невестка, Оксаной зовут, имя красивое, а душа чёрная. Она её выживает из квартиры, буквально. Видите ли, мать мешает им жить. И сын туда же. Он у неё под пятой.
Что она захочет, то он  и выполняет, не прекословя. Эта стерва, простите, пригрозила, что если сама не пойдёшь в дом престарелых, то скоро ногами вынесут вперёд. При сыне сказала, а он кивает головой в знак согласия.

-Кошмар какой.—Меня покоробило всего от смутного предчувствия кровавой развязки начатого мной расследования.  Передо мной возник обрубок ноги и я едва опять не потерял сознание, представив, что произошло в квартире на Черняховской : убийство, разделка трупа матери её же сыном на кухонном столе.

 Я не спал всю ночь. Обдумывал, что доложу своему начальству о деле пропавшей. Я вспоминал каждую минуту этих двух прошедших дней, каждое слово и жест, с кем встречался и у меня начала вырисовываться картина преступления.

Я вдруг увидел глаза Золотарёва, когда он вошёл ко мне в кабинет Во взгляде его был животный страх и ненависть, как у загнанного в угол зверя. Скорее всего он боялся, что не выдержит и проговорится и ненавидел себя за это.

Но тогда я не запомнил этот взгляд, вернее его попросту стёрли из памяти последующие слёзы и вопли, хотя неприятный осадок я почувствовал в себе. И то, что во время допроса старался не смотреть на меня, теперь мне понятно отчего. В тот момент моё ущемлённое самолюбие преобладало над моими наблюдательными способностями.
 
Теперь о фотографиях. Она не любила сниматься. Так заявлено супругами. Но обилие фото, одиночных и с подругой в альбоме Григорьевой говорят о противоположном. Выходит, все крупные фото были уничтожены. Зачем? Испугались, что найдут голову и опознают.

Следующее - одежда. Почему он так испугался, когда я спросил про пальто. Они забыли уничтожить его и он понял, что это улика. Супруга спасла его. Придуманный ею обмен одеждой с погибшей хорошее алиби и я купился на этот обман. Но то, что он помнил в чём она была одета в тот день, говорит о том, что он раздевал труп сам лично, начиная с кофточки и кончая резинками на чулках.

  Как всегда начальство задерживалось и я не в силах больше терпеть распиравшую грудь гордую радость—ещё бы, не прошло и двух дней а начинающий сыщик раскрыл преступление—влетел в кабинет Охрипенко
.
  Он слушал меня, молча перелистывая бумаги, и когда я кончил свой восторженный лепет, спросил:
-Ну и что ты хочешь? Санкцию на арест?
Я закивал головой, не скрывая радости.

-А какие у тебя основания на арест? Жалобы свекрови на невестку? Да у нас половина семей, где есть свекровь, живут как собака с кошкой.А где твоё доказательство, что эта ножка твоей Золотарёвой. Одних совпадений по размерам и времени мало. 36-ой размер у сотен тысяч старух. Улики нужны и факты. Вразумел? Иди ищи!

Я вышел пристыженный и в конец расстроенный. Слава богу, что начальство задержалось. Вот была бы стыдоба! Но интуиция всё равно подсказывала, что я на правильном пути. Я ещё раз просмотрел данные экспертизы и ещё раз убедился в своей невнимательности.

 В прошлый раз, поражённый совпадениями, я даже не дочитал до конца заключение эксперта.. Оказывается у неё четвёртая группа крови. Это же всё меняет. Бегом в поликлинику по месту жительства.

 Мне сказочно повезло. Юная регистраторша, стреляя в меня сверкающими голубыми глазками, перевернув обложку медкарты, радостно вскинула бровки.
-Хм… Надо же. Даже искать не надо.—Она взяла листок:—Так. Третья группа. Вам больше ничего не надо?

-Нет, спасибо.—Я был не то что разочарован, я был просто раздавлен, растёрт в пыль. У меня даже в глазах померкло. Я вышел на улицу и едва не сшиб кого-то, ткнувшись головой в человека в чёрном пальто.

Чёрного драпа пальто со стоячим воротником. Передо мной стояла Серафима Михайловна, именно в таком пальто.
-Простите, пожалуйста. Здравствуйте.
-И вам желаю здравствовать и смотреть по сторонам. Иначе преступника не поймаете.—Она зычно рассмеялась. Я натужно выдавил улыбку.

-Вы я вижу чем-то расстроены. Не нашли?
-Пока нет. Ищем.
Чёрного драпа пальто, чёрного драпа, –пульсировало в голове.
-Серафима Михайловна, вы не спешите? Одну минутку и один вопрос. Можно? Скажите в чём была одета Анна Николаевна в последние дни?

 -Как в чём7 Как всегда – в своём неизменном демисезоне.
 -Бежевого цвета с рыжей лисой.
 -О, да вы лучше меня знаете.
-А чёрное драповое пальто со стоячим воротником?

-Как моё? Окститесь, молодой человек, Анна Николаевна на дух не переносила чёрный цвет, цвет печали и траура. Это не для неё.
Проблеск надежды вновь промелькнул в моём расследовании. Выходит Оксана спасая мужа, соврала и назвала первое, что пришло ей в голову –пальто соседки. Дорогое, элегантное, предмет женской зависти.
-У Оксаны было такое пальто?
-Что вы говорите, душа моя. Она же абсолютная безвкусица. Вы только взгляните в чём она ходит.

Это уже улика. Я шёл, потирая руки и подпрыгивая от удовлетворения собой.
Но вскоре мой восторг угас. Ход моих мыслей вновь обескуражил меня. Я мыслил так : во-первых, Оксана в оправдании может сказать, что ей было стыдно передо мной, что она раздела свекровь и отдала ей свои обноски.

 Поэтому обноски превратились в дорогое  пальто соседки, недосягаемый предмет зависти. Во-вторых, свекровь последнее время редко выходила на улицу и соседка просто не встречалась с ней, так как сама  после смерти болонки тоже ходила только в магазин и не каждый день.

 Вот и нет уже улики. Нет улики. Нет улик. Только обрубок ноги с кусочком ваты между пальцами. Но эксперт ни слова не упомянул о вате. Не заметить не мог. Скорее при транспортировке потеряли. Эта ватка. Ватка. Какая-то мысль пыталась оформиться в нужные слова.

Она исчезла в понедельник. В субботу была в гостях в Уткиной заводи. Всего один день  до исчезновения. Возможно она ранила ногу ещё до приезда в гости. Она ж ходила в баню в субботу. Всё! Нина Васильевна на вас надежда.

 Я рассудком понимал, что всё бесполезно, всё равно группа крови не та, но сердцем я чувствовал, что я на верном пути и что здесь что-то не то, что где-то произошёл сбой, вкралась какая-то ошибка.

-Да, в прошлую субботу мы ходили в баню. Я просто хотела отвлечь её чем-то... Успокоить. Ведь парная, люди вокруг... Понимаете, отвлекает от мыслей.

 - Вы ничего не заметили у неё? Не жаловалась ли она на ноги?

 -А что на них жаловаться. Они у нас у всех от стоячей работы больные. Ах, да, она порезалась в парилке, вернее, на гвоздь напоролась. Гвоздь вылез сам что ли и между пальцами кожу содрала. Я ещё у банщицы попросила ватку с йодом.

-А на какой ноге, не помните?

 - На какой?  Вот так она сидела…Выходит на левой. Да-да. На левой ноге. Точно.
Итак, всё совпадает, кроме группы крови. У кого ошибка? У эксперта? В поликлинике?

Интуиция подсказывала, что ошибка в поликлинике.
Девушки, стрелявшей в меня глазками, в регистратуре не было. Вместо неё пожилая женщина, недовольно бормоча бросила на стол медкарту.

 -Неужели вы думаете, что у меня есть время читать этот роман?
-А вам не надо всё читать. Откройте обложку.—Она открыла и удивлённо взглянула на меня поверх очков в толстой оправе. Затем взяла листок.
-Золотова А.Н. Третья группа.

-Повторите фамилию .— Я едва сдержал приступ волнения.
-Зо-ло-то-ва.—прочитала она по слогам.
-А медкарта чья?
Она посмотрела на обложку. –Золотарёва Анна Николаевна. Вероятно ошибочно положили.

Я пристально следил за каждой переворачиваемой страницей. Я был напряжён как сжатая пружина. Телефонный звонок прервал поиск. Она протянула руку к телефону и уронила папку на пол.
-Алло. Принимает с 9 до 13.-Она положила трубку и подняла папку. Она была закрыта.
-Чёрт побери! Где остановилась?

Опять зазвонил телефон.-Нет уж, заходите. Садитесь за тот стол. И сами ищите. Вероятности, что найдёте, - никакой.
Она была права. Битый час изучал анализы, справки, записи с жалобами и рецептами, но нужного мне не нашёл.

Из последней записи, сделанной лечащим врачом, я кое-как разобрался  в каракулях (почему у всех врачей такой закодированный почерк?) и догадался что Анну Николаевну направили на операцию.
-Больница!? Конечно, уж там обязаны знать группу пациентки.

Главврач районной больницы, сухощавый, слегка тронутый сединой грузин с выбритыми до синевы щеками и подбородком, не задавая лишних вопросов сразу  позвонил:
-Леночка, золотцо, срочно найди карта Золотарёва Анна Николавна.—Он взглянул на меня с явным осуждением. -У неё был киста матки. Славный женщина. Видно одинокий. Никто не навещал. Жаль, если это она.

Да, интуиция меня не подвела. У неё была четвёртая группа.
Я, наверное, должен был испытывать гордость и радость, но ничего кроме душевной пустоты и равнодушия не ощущал в себе.

Скупо и равнодушно доложил начальству о проделанной работе. Начальство приятно удивилось. Обозвало меня юным Пинкертоном. Довольно и со смехом потрепало по плечу:
-Далеко пойдёшь, молодчина. Сейчас лети в прокуратуру за санкцией на обыск. Я позвоню прокурору. Вернёшься, бери наряд и на обыск. Вперёд.

 Прихватив влюблённую парочку, прячущуюся в подъезде от непогоды, в качестве понятых, мы с тремя милиционерами поднялись на третий этаж.
 -Чего опять надо? Чо забыл? Совесть потерял и ночью покою нет от вас лягавых.
Увидев милиционеров, сразу осевшим голосом, спросила:-А эти –зачем?

-Анна Николаевна убита и есть подозрение, что убита в вашей квартире. Вот санкция прокурора на обыск.
-Вы с ума сошли! Андрей!? Они спятили. Мы маму с тобой убили. Понимаешь, мы с тобой.

 Она убежала в комнату и вскоре вернулась, держа Андрея за руку. Он был в полосатой пижаме, в тапочках на босую ногу. Тяжело дышал, нервно кусал губы и без конца дёргался всем телом как в конвульсиях. Она то и дело сжимала его кисть и он морщился от боли.

  -Что вы желаете найти? Может вам помочь? –сказано с кокетливой плохо скрываемой издёвкой.

-Спасибо. Обойдёмся без вашей помощи.

 Обыск ничего не дал. Нигде: ни в ванной, ни в туалете, ни в комнатах никаких следов убийства. Ножи столовые тупые, ими только масло резать. Успели припрятать или выбросили? Я взял два ножа, провёл лезвием по пальцу.

-Разве это ножи? А где ж для мяса острый нож?  А? Андрей? Чем же вы мясо режете?
-А зачем нам мясо резать? – Оксана усмехнулась: – Андрюша приносит уже готовые отбивные. Вы же знаете, где Андрюша зарабатывает на жизнь. Сиди молчи. – Она одёрнула промычавшего что-то мужа.

-Знаю,—сказал я обречённо, окончательно расстроившись исходом обыска. Не может быть, должна же где-то затаиться хотя бы капля крови. На ножке стула, например. Я присел перед табуретом, стоящим у печи. Ножки были чисты и даже издевательски блестели своей стерильной чистотой.

 Я глубоко вздохнул от огорчения и вдруг почувствовал знакомый запах. Вспомнился вчерашний вечер с его неприятным запахом. Но сегодня он был другой. Заводской запах отсутствовал. Пахло чем-то давно забытым.  Я лихорадочно пытался вспомнить.  И вспомнил: заснеженный двор, свиная туша, голубой огонёк паяльной лампы и сладкий душок палёной щетины.

Я открыл дверцу печи и в ноздри ударил запах палёной шерсти. Я просунул руку и нащупал колосники. Они были гладкие и чистые, словно их хорошо вычистили или даже помыли, потому что рука моя была не испачкана.
-Ты ещё голову туда засунь,- засмеялась Оксана.

 -Если понадобится, засуну,—огрызнулся я и снова пошарил рукой по внутренности печи. Между кирпичной кладкой и крайним колосником палец мой воткнулся в щель, ощутив что-то мягкое, пушистое.

 Двумя пальцами прихватив это, я высыпал на ладонь щепоть золы, перемешанной то ли с каким-то ворсом, то ли с шерстью. Какие-то волоски, скрученные в спиральки. Страшная догадка буквально ослепила меня. Я вскочил и с чувством отвращения и ужаса стряхнул с ладони пепел, я уже понял, что это человеческий пепел.

 Дальнейшее я сам не мог вспомнить. Я только помню, что волна бешенной ненависти захлестнула меня и швырнула на диван к сидящим супругам. Я помню только разинутый рот с металлическими пломбами в зубах, откуда рвался визг:
--Не я! Не я! Это она ! Она убила!

 Потом мне рассказали, что с трудом оторвали меня от Андрея. Я его едва не задушил. Я, говорят, кошкой метнулся к нему с криком: -Фашист! Фашист! Ты мать сжёг! Мать! Освенцим1 Сжёг голову! Фашист!

Меня продержали в больнице почти месяц – тяжёлый нервный шок.
-С вашими нервами и с вашей впечатлительностью вам работать не в Угро, а где-нибудь в архиве, в крайнем случае, библиотеке,—сказал мне, прощаясь, невролог.
  Я последовал его совету и написал заявление на увольнение.

На суд я не пошёл. Мне рассказали, что убийцей признали Оксану. Она ударила мать чугунной сковородой по голове, но когда в ванной сын полоснул мать по шее, посчитав её мёртвой, та прохрипела со слов Оксаны: -За что, сынок?—
 Так ли это было или они сваливали вину друг на друга, никто уже не узнает.