Святое погребение

    Сто лет назад в результате февральской революции сверху, а затем октябрьского переворота снизу – в Российской империи наступили нескучные времена. Большевики-ленинцы, установив от имени пролетариата советскую власть, пообещали освободить порабощённых женщин Востока от религиозных предрассудков, уравняв их в правах с мужчинами.
    Через семьдесят четыре года интернационал распался. Сводные братья из «союза нерушимого республик свободных, сплочённых навеки Великой Русью» решили разбежаться.
    С тех пор каждая страна стала жить по своему усмотрению, не оглядываясь на старшего брата. Это у них называлось то ли самоупование, то ли самолюбование…  Вспомнил – самоопределение! В общем, суверенно и суеверно.

    …Поднявшись с молитвенного коврика после утреннего намаза, Гюльбудаг (Gylbudag – стебель цветка) облегчённо вздохнула. Отпали тягостные раздумья, преследовавшие её в последние недели. Исчезли смутные тревоги и дурные предчувствия, угнетавшие по ночам.
    Бережно скрутив саджжад, она инстинктивно прижала его к груди и, повернувшись в сторону Киблы, с благодарностью произнесла: «Слава Аллаху! Он услышал мои молитвы и сжалился надо мной».
    Наконец, Джаля (Jalia – Роса), нерадивая невестка, которую свекровь недолюбливала, соизволила родить семье мальчика.
   Не то чтобы она до сих пор не рожала. Рожала, конечно, но так себе. Невпопад.
Три раза подряд были одни только «росинки», а ей, между прочим, уже двадцать шестой год пошёл. Пора бы осознавать ответственность перед семьёй.  Не маленькая...
Опасения Гюльбудаг за будущее семьи были вовсе не беспочвенны. В роду у Джали, куда ни глянь, сплошные косички. А с девчонками, особенно когда их много, одна морока: попробуй, пристрой всех в хороший дом. Деревня хоть и большая (с некоторых пор и вовсе числится городом), но где взять столько достойных женихов? Одним словом – обуза.
    Ну, да ладно, – подумала Гюльбудаг, – Слава Всевышнему (Allaha Shykyr), обошлось – мальчик, хоть и с четвёртого захода родился.
    Ребёнок был здоровым, крикливым и глазастым – вылитый отец. Даже пушок на переносице уже наметился. Мать тоже красотой не обделена, но её привлекательность – для ублажения мужа, а для семьи это второстепенно – важно иметь наследника. Мужская линия – это наследственная ветвь. Родная кровь.
    Всё бы ничего, но Джаля, сердобольная наша квочка­мать, на третий день сбежала с новорождённым ребёнком из роддома, не дождавшись, когда отпадёт пуповина. Видите ли, её беспокоили оставленные без присмотра девочки. Можно подумать, что других родственников, способных позаботиться о её девочках, в семье не нашлось бы.
Вот все они такие – невестки. У них свекровь не вторая мать, как цедят сквозь зубы, а ворчливая мачеха. Это было обидно. Гюльбудаг не без оснований считала, что на её хрупких плечах лежит весь дом. Хоть и не «Корень», но всё-таки «Стебель» – хранительница очага. Приходится весь день крутиться, а в ответ – минимум почтительности и ещё меньше покорности. Зато скрытых намёков хоть отбавляй. Никаких нервов не хватает.
    Примерно через неделю после родов отсохший отросточек пуповины благополучно отвалился сам, и надо было с ним что-то делать. Не выбрасывать же его: как ни крути, а мёртвая ткань отпала не от какой-то девчонки, а от наследника. Соседка, известная знахарка, разъяснила: это не просто кусочек плоти – это благой знак, требующий почтительного отношения.
   – Если хотите, чтобы мальчик вырос здоровым и богатым, то пуповину надо захоронить в подобающем месте.
Самое подобающее место в городе одно – Районный Исполнительный Комитет (Rayon Icra Hakimiati). Заведение солидное, а если вдуматься, то и богоугодное, наряду с не менее почитаемыми – прокуратурой и дорожной полицией.
Место погребения не вызывало у Гюльбудаг ни малейших сомнений. Иджра (исполком)
   – это святое учреждение. Вопрос только в том, чтобы провести ритуал пристойно, не нарушив обряда таинства. Желательно не «светиться»: люди завистливы, могут приставать с глупыми вопросами – зачем да почему?.. Каждому ведь не объяснишь пророческий смысл. Не все поймут, да и не все достойны благодати. Опять же, удачу невозможно распределить на всех. Счастливых мест не хватит. И вообще, если перед Главным Домом города натыкать много дырок и напихать туда останки, то это уже будет вовсе не Icra Hakimiati, а кладбище отпавших пуповин.
   На следующий день после посещения знахарки, совершив ночной намаз, Гюльбудаг с невесткой направились к месту, имеющему для них глубокий сакральный смысл. Вышли из дому затемно, до зари, но пока добрели до места, небо слегка просветлело.
   Лопату прихватила Джаля, и она же проворно начала копать лунку. На это понадобилось всего несколько минут, но они показались очень долгими. Не терпелось, хотелось поскорее приобщиться к святому мгновению.
   Когда приямок был практически готов, стали бережно разворачивать пуповину, точнее, то, что от неё осталось.  Сморщенный червячок положили на дно, произнесли все положенные возвышенные слова и уже собирались закапывать бесценную плоть, как вдруг услышали за собой топот и крики бегущих к ним полицейских.    
Это было очень дурным знаком…
   - Стоять, ни с места, стрелять буду! –  орали два бравых блюстителя порядка, размахивая на бегу расчехлёнными казёнными пистолетами без патронов.
    В их грозном облике чувствовалась и хорошая выучка, и армейская сноровка, и твёрдая ментовская убеждённость в своей правоте. А уж решимости по защите государственной собственности таким молодцам и вовсе не занимать. Они готовы любой ценой отстоять вверенные им рубежи родины. Перед лицом вражьей силы, посягнувшей на бесценный кусочек отечества, незазорно лишиться собственной жизни. Пусть даже мысленно. Ребята твёрдо знали, за что Родина платит им немалую зарплату. Такая минута выпадает не каждому солдату отчизны, её надо заслужить годами самоотверженной службы.
   Окружённые блюстителями порядка, к тому же пойманные с поличным, женщины уже догадывались, что сотворили что-то непоправимое, чудовищное, но пока не понимали, что именно.
   - Сынок, что случилось, почему ты так расстроен? – робко начала Гюльбудаг, полагая, что это какое-то недоразумение.
   - Что случилось?! – заорал тот, что повыше ростом, видимо, старший. – И она ещё спрашивает, что случилось?! Это я нарушаю закон? Это я, по-твоему, террорист?! Это я закладываю бомбу под государственное учреждение? Да вас надо расстрелять на месте без суда и следствия! Молитесь Аллаху, что живёте в правовом государстве.
   - Деточка, дорогой (Balam, Azizim), зачем стрелять?.. Какую бомбу?.. У нас не было никакой бомбы. Клянусь Аллахом!
   - Ах, вот как... значит, бомбу должны были принести ваши сообщники?.. – переспросил растерявшийся от неожиданного самооговора старший по наряду.
   - Нет, милый мой, ты что говоришь, какие сообщники?..
   - Те, которые должны поднести бомбы... (и не заметил, как перешёл на множественное число)
   – Сынок, клянусь Аллахом, ты что-то путаешь, я не только бомбу никогда не видела, я даже охотничий нож в руках не держала.
   - Скоро, очень скоро разберёмся, что ты в своих руках не держала. Мамед, звони в полицейский участок, вызывай наряд. Всё очень подозрительно! Видимо, у них есть сообщники, одни не справимся. Дело серьёзнее, чем я думал.
    Мамед послушно набрал номер дежурного офицера. С той стороны, начальник, матёрый волчище, много повидавший на своём веку и знающий своих «героических» соотечественников, как облупленных, уяснив подробности, приказал бравым защитникам государственной собственности, не церемонясь, немедленно привести «террористок» в полицию.
 - Руки за спину, –скомандовал лейтенант, возбуждённый чрезвычайным происшествием государственного значения, не уловив иронический тон начальника.
 – Вперёд! По сторонам не оглядываться! Попытаетесь сбежать, буду стрелять без предупреждения!
   Джаля, впервые увидевшая наставленное на неё оружие и онемевшая в первые мгновения пленения, теперь, осознав весь трагизм положения, отчаянно заголосила. Сквозь слёзы она молила ребят отпустить её домой к малолетним деткам. Смутно представляя, что означает террор. Клялась детьми, что больше никогда не будет заниматься терроризмом. Но конвоиры, как и положено стражам порядка, были неумолимы: преступники в соответствие с законом должны быть наказаны.
   До участка добрались быстро, без происшествий, под тихий всхлип и причитания Джали, уже отчаявшейся обрести свободу.
    - Бедные мои девочки, – голосила она нараспев, – как же они будут теперь расти без матери...  Ой, мои несчастные!
    В полиции в ожидании допроса Джаля притихла, а Гюльбудаг прикидывала, во сколько ей обойдётся «террористическая» деятельность. Сумма получалась баснословная, не меньше пятидесяти манат (может быть, даже все шестьдесят), а где их взять, она не представляла. Полицейский начальник, глянув с порога на «террористок», сразу сообразил – типичная голытьба, много с них не возьмёшь. И, чтобы не тратить зря своего драгоценного времени, сразу вызвал на допрос старшую, похожую на мать: справедливо полагая, что именно она блюстительница домашней нравственности и х -
   - Ну что, будем признаваться, или как? – спросил начальник тоном, не допускающим никаких сомнений в серьёзности намерений, но оставляющим небольшую лазейку для отходного маневра.
   Это «или как» сразу понравилось Гюльбудаг. Слава Аллаху, не наивная простушка, не первый день на свете живёт. Она прекрасно чувствовала тонкости национальных околиц. Да и сама в совершенстве владела изощрёнными витиеватыми формулами.
    Словесная эквилибристика – наша гордость, национальная особенность, неотъемлемая часть обычной уличной лексики и семейной повседневности. В этом ароматном бульоне мы варимся постоянно: на работе и дома, в радости и печали, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас с отечеством.
Так что, намёк начальника был легко и точно расшифрован. Беда лишь в том, что серьёзных денег у Гюльбудаг никогда не водилось, а потому, прикинув в уме все возможные последствия, «вынуждена» была сознаться в содеянном.
 - Согласна, – сказала она обречённо, – мы совершили большое преступление. Я осознаю свою вину, каюсь и готова понести заслуженную кару. Но, гурбан олум сене (жертвенная мольба), у меня всего-то двадцать два маната и шестьдесят гяпик...  Если мало, вдобавок могу помыть вам полы и окна...
 - Ты что, с ума сошла! –  уже в свою очередь не на шутку возмутился капитан. – Да за такое преступление положено не меньше двадцати лет тюремного заключения, а ты суёшь мне свои затёртые двадцать два маната, надеясь подкупить офицера полиции при исполнении служебных обязанностей?!
Тяжесть уголовной статьи явно усугублялась. 
 - Не выйдет, госпожа террористка! – выпалил он сгоряча. Однако, сообразив, что явно занесло, и смутившись избыточной горячности, понизил голос и поинтересовался: –Вы что, сироты, у вас родственников нет?
  - Сердешный (Gadan alim), родственники есть – денег нет.
  – Вот посидите сутки в «обезьяннике», тогда сразу и деньги найдутся, и родственники объявятся.
 - Душа моя (Ganim), не мучь меня, возьми эти двадцать два маната и отпусти нас, ради Аллаха (Allah xatirine).
 - Лейтенант, – скомандовал начальник, проигнорировав лесть, – уведи преступниц в камеру, пусть посидят там, пока не закончим следственные действия и не подготовим протоколы первичного допроса. Завтра же отправим их в ИВС (изолятор временного содержания).
   Говорил он громко, чеканно произнося каждое слово. Сдвинутые брови и сердитки на лбу, подчёркивали важность момента. Но напускной пафос и выверенная декларативность больше напоминали игру изрядно уставшего провинциального актёра, на опостылевшей сцене, нежели следствие.
   Закончив витиеватую фразу с множеством трудных слов, капитан с облегчением откинул тучное тело на спинку старого, видавшего виды кресла. От внезапно обрушившейся тяжести жалобно взвизгнули ржавые пружины. Но кресло уцелело.
  Жарко и очень душно. Расстегнул ворот взмокшей от напряжения суконной рубашки. Зажмурился: попытался расслабиться, не получилось. Задрав кадык, стал ворочать подбородком, от чего хрустнула шея. Легче не стало, но вдобавок разболелась голова.  Не вся, конечно, только затылочная часть, где ещё сохранились остатки редких волос. Поглаживая сальные наросты на затылке, вздувшиеся от сложного мыслительного процесса, попытался унять боль. Не полегчало, но он продолжал упорно массировать шею и верил в справедливость правосудия.
   Тяжелая всё-таки работа – дознание...
   Обшарпанная комната, в которую завели женщин, была без окон, но со сквозной дыркой, выпиленной в углу дощатого пола. По периметру, вдоль стен тянулись деревянные сучковатые нары, закреплённые мощными костылями. Стены, сильно выцветшие, имели неизвестный науке цвет. Впрочем, даже при первой покраске, так называемый, колер, находился за пределами солнечного спектра.
   Из крошечного зарешёченного прямоугольника над дверью в арестантскую пробивался хилый лучик, невесть откуда взявшийся. Освещения добавляло мерцание скособоченной лампочки, сиротливо свисающей с потолка. Тусклый светлячок периодически испуганно вздрагивал, то ли от тревоги за свою судьбу, то ли от неприглядности окружения.
Обстановка в комнате указывала обвиняемому: наказание неминуемо, а признание вины может облегчить участь.
   Измученная от свалившейся беды и собственной беспомощности, обессилевшая Джаля со вздохом опустилась на нары. Посидела так: бездумно и отрешённо, с высохшими на щеках слезами. Предпочла лечь. Поджала под себя согнутые в коленях ноги и, подложив под голову ладони, на время забылась. В такой позе она неподвижно пролежала некоторое время и даже вздремнула. Неожиданно всплыло экзотическое происшествие, случившееся, как теперь ей казалось, в далёкой юности. Когда ещё и замужем не была.
    …Знали они друг друга с детства по совместным уличным играм: салочкам, классикам, пряткам и прочим невинным шалостям. Ещё бы не знать, когда дворы находились практически напротив: каждый день чуть ли не лбами сталкивались. Довольно рано обозначились осторожные гляделки. Чуть позже превратились в разглядывания, затем в случайные прикосновения, когда они оказывались в укромном месте. Собственно, от этой нежной предтечи до непорочной любви оставалось всего пару шажков. Так и случилось, за пару лет прелюдия превратилась в любовь.
Любовь была платонической (без поцелуев), другой она и не могла быть в нашем нетронутом временем захолустье. Но чувство росло и стало со временем совсем нешуточным. Влюблённые уже твёрдо знали – это на всю оставшуюся жизнь. Только смерть может разлучить их.
    К этому времени Рамилю (R;mil) было восемнадцать, а Джале и того меньше – пятнадцать. О влечении юных сердец дворы «Монтекки» и «Капулетти» ничего не знали, а узнали бы – не одобрили. В традиционном обществе так не положено: всё должно быть последовательно и размеренно, шаг за шагом, под приглядом старших.
Родителям о своей любви юные сказать не могли по ряду причин. Во-первых, невесту выбирают родители, женитьба слишком серьёзное мероприятие, чтобы отдавать его на откуп молодым; во-вторых, порядочной девушке надо готовиться к семейной жизни, соблюсти себя до свадебной ночи, а так называемая любовь и до греха может довести.
    Была ещё одна немаловажная причина, усугублявшая ситуацию: осень не только время свадеб, но и пора призыва на воинскую службу. На традиционные многоступенчатые процедуры у влюблённых времени не было.
   Полтора года – срок немалый, резонно подумал Рамиль, а вдруг за это время юная барышня остынет к нему и полюбит другого джигита, или коварные родители выдадут замуж за не менее достойного претендента?..
Мрачные мысли и дурные предчувствий одолевали Рамиля, и он решил сбежать с любимой. В наших краях не принято красть невест из родительского дома. От родителей, не желающих выдавать девушку замуж, влюблённые просто сбегали (Goshulub gacirlar).
   К восемнадцати годам в сбитом теле Ромео накопилось много половых гормонов, но не очень много извилин, поэтому с дамой сердца сбежал не за тридевять земель, не в горы и дремучие леса, где с милой рай и в шалаше, а в родительский гараж. Как обходиться с невестой дальше, и что делать с «выкраденной» барышней, влюблённый толком не представлял, но дело было сделано.
   Обрадованный тем, что удалось незаметно ускользнуть из-под родительского ока, не вызвав переполоха в доме, юноша был невероятно счастлив и доволен своей сметливостью. Витал высоко­высоко в небесах, далеко­далеко в облаках.
Пробыв некоторое время с возлюбленной, порадовавшись тому, что красавица Джаля теперь всегда будет рядом, жених, довольный своим отчаянным и благородным поступком, светясь от счастья, отправился домой, обещав утром навестить суженую.
   Сначала утолил не в меру разыгравшийся аппетит, а затем, разомлев, решил прилечь и мгновенно отключился.
Не исключено, что любимая девушка представлялась ему небесной феей, питавшейся исключительно праной. Возможно, одухотворенное чувство возвышало барышню в его глазах, превращая в ангела, спящего, расправив крылья. Всякое может померещиться, когда ты отчаянно влюблён...
   Вполне удовлетворённый, Ромео спал крепко, долго и безмятежно. Да так, что чуть не проспал время сборов. Уже в полдень, спохватившись, наспех запихав в сумку первые попавшие под руку вещи, сломя голову побежал на сборный пункт. Запыхался, еле добежал, но успел. И завертелась-закрутилась армейская карусель: организационная суета, неразбериха, перекличка, построение, перестроение.  В общем, было не до Джульетты. Коварная судьба в лице местного военкомата загребла его и направила в неизвестном направлении на долгие месяцы.
Взволнованный и замороченный судьбоносным событием, Рамиль впопыхах забыл предупредить отца о «сюрпризе», спрятанном в семейном гараже.
   А «сюрприз», в свою очередь, боясь родительской кары, презрения родни, а пуще всего – соседской недоброй молвы, сидел себе в гараже молча и безропотно, дожидаясь возвращения своего ненаглядного.

     Семья Капулетти, не обнаружив любимое дитя в доме, не исключила, что строптивая девчонка могла сбежать с парнем. Просто так, ни с того ни с сего, в наших сёлах девушки не исчезают. Как ни печально для родни, но такое исчезновение не редкость. Слегка поволновавшись, домашние разумно решили не трезвонить, и стали дожидаться утра. Обычно на следующее утро    из   юношеского   стана   в   семью   девушки отправляют «парламентёра» объявить – так, мол, и так, люди добрые, не волнуйтесь, дочь ваша у нас, мы её приняли, хотим сейчас же заключить с вами kabin (брачный контракт, типа венчания).
   Но утро оказалось неприветливым и немым. Никаких обнадёживающих сообщений или сигналов, не считая призывных звуков раннего пастушьего рожка, сгоняющего   коров и баранов, мычания изголодавшихся телят и осеннего щебета неугомонных птиц.   
   Переговорщики так и не объявились.
   Капулетти, прождав день, второй, почувствовали неладное: раз сваты не появились в течение суток, значит, жди беды. Сразу же заподозрили самоубийство. Возможно, подумали родственники, дочь была влюблена в одного из ушедших в армию парней и, не выдержав расставания с любимым, свела счеты с жизнью.

    На следующий день девочку искали уже всем посёлком, мать плакала и причитала, отец ходил хмурый и чёрный как тень, братья метались по соседним сёлам. А бедная испуганная Джаля, жертва обстоятельств, убоявшись позора, не издавала ни единого звука. Хоть как-то дать о себе знать, позвать на помощь – такое очевидное решение в её прекрасную головку не приходило. Чудесное и наивное дитя природы продолжало верить, что Рамиль вот­вот вернётся и заберёт её. А как иначе, он ведь обещал... Бедняжка не догадывалась, что любимого – дылду осьмнадцати лет забрали в армию исполнять конституционный долг.
    Вечером третьего дня Гюльбудаг отправила мужа в гараж за банкой соленых огурцов. Монтекки-старший, как послушный муж и добропорядочный семьянин, пошёл туда, отпер дверь и, вглядевшись в темноту, сначала онемел, а затем заблеял от страха. Из глубин гаража в него, словно из двустволки, палили два вытаращенных глаза. Ещё мгновение, и начали проступать бледные размытые черты существа, со впалыми глазницами и скуластым осунувшимся лицом, напоминающим покойную соседскую девчонку.
   Охнув от неожиданности, суеверный и богобоязненный селянин, решив, что сошёл с ума, бросился прочь. Придерживая спадающие на ходу штаны, примчался в дом с известием – в гараже привидение с двумя зелёными кругляшками. И явилось оно в образе исчезнувшей три дня назад соседской девушки.
    Жена оказалась менее впечатлительной, чем муж. Хоть и была религиозна, но признавала только единобожие. Не верила в привидения, считая их предрассудком и языческим вздором. Cообразив, что произошло, Гюльбудаг бросилась во двор спасать несчастную девочку. Судя по всему, наречённую.
   С того дня Джаля, по негласно писаным правилам, стала жить в семье своего жениха. А куда деваться? Не позориться же перед людьми?
По окончании армейской службы состоялась многолюдная свадьба, а через положенное время родилась первая девочка. Ещё через год – вторая, потом – третья. Так, с небольшими гормональными паузами, взятыми природой, происходили регулярные рождения.

    …Вешние воды цифрового века, слегка подмочив наш край электронной весной, заполонив витрины разнообразными заморскими гаджетами, не коснулись бытовых традиций. Обычаи, нравы, обряды и родное сарафанное радио по-прежнему работало исправно и без перебоев.
   Через час с небольшим после свершившегося Рамиль с отцом были уже в кабинете полицейского начальства. Разговор был долгий, непростой, но по-мужски деловой. Встречу сопровождал прекрасно заваренный ароматный чай, поданный в грушевидных стаканах – армуды, имитирующих хрусталь. Высокие договаривающиеся стороны были дружелюбны и заинтересованы в достижении позитивного результата.
    В результате компромисса пришли к согласию, что пятьдесят манат вполне соответствуют «имевшему место нанесению неумышленного ущерба государству».
    В порядке исключения решили обойтись без протокола.