Белый лебедь и Пацан Жиган

Их красивая сказка началась и закончилась в середине девяностых. В середине девяностых в России многое начиналось и заканчивалось: бизнес, деньги, новая жизнь. Середина девяностых была эпохой не только становления российской экономики, но и эпохой формирования нового Homo Sapiens con (with/avec и далее по списку) transformed valuables, то бишь, с реформированными ценностями.

Наш Белый лебедь родилась и провела свои младые годы в московской интеллигентной семье, состоящей из мамы-пианистки и папы-доцента философского факультета. Она никогда не слышала ни грубых, тем более, нецензурных, выражений от отца семейства, ни меркантильных запросов от утонченной мамы, проводящей большую часть времени, несмотря на усталость от нерадивых учеников, барабанящих по клавишам и не попадающих в ноты, за старым немецким фортепьяно, доставшимся в наследство от бабушки и хранящем запахи старины, исходящем как от дерева и костяных клавиш, так и от подсвечников над клавиатуророй.  Все свое время, свободное от выполнения многочисленных домашних заданий, коими старательную ученицу нагружали в специализированной школе с углубленным изучением французского языка, Белый лебедь проводила за книгами, преимущественно, классической литературой. В общем, девушкой она была красивой, утонченной, мечтательной и ранимой, то бишь совсем не соответствующей образу девушки из «девяностых». Да что там говорить, вся их семья была изгоем на пиршестве прихода нового образа современного человека: нахрапистого, наглого, готового на все ради денег, не разбирающегося ни в литературе, ни в искусстве, зато умело фарцующего вареной джинсой, досконально знающего тонкости бытия блатного мира и плюющего на все и всех ртом, пережевывающим Turbo. На фоне крутых девчонок из соседних дворов, собирающихся пестрящими цветными лосинами и  спортивными куртками из жеванного материала самых причудливых раскрасок кучками и потрясывающих окудрявленными химией мочалистыми волосами с поставленными на сахар челками в громком разговоре, перемежающимся звоном пивных бутылок и постоянными прикуриваниями сигарет, Белый лебедь была абсолютно безлика: тонкое лицо, слегка оживленное лишь тушью для ресниц, уложенные в гладкую прическу темно-русые волосы и постоянные брюки классического кроя с романтической блузкой. Когда она проходила мимо, скромно прижимая папку с текстами для перевода, девчонки фыркали и даже не пытались задираться: она им была просто не интересна. Как бы еще раз в подтверждение своей полной неприспособленности к новым временам Белый лебедь мало того что пошла в ВУЗ вместо того, чтобы мотнуться с челноками и челночницами в Польшу за модными шмотками, так поступила на совершенно бессмысленный факультет – филологический. И кем она планировала стать? Преподавателем литературы с копеечной зарплатой или, ой, уж совсем плоха на голову, каким-нибудь младшим редактором – буквоедом?! В общем, совершенно Белый лебедь не вписывалась в современную жизнь…

  Пацан Жиган родился на окраине столицы Урала – города Свердловска. Город славился особо жестоким нравом еще со времен Революции 1917 года – именно здесь большевики расстреляли царскую семью. Родители Пацана Жигана были простыми советскими людьми – отец трудился слесарем на заводе, мать – продавщицей в булочной. Вечно пьяный вечерами отец терроризировал сценами ревности пухленькую розовощекую блондиночку с широко распахнутыми зелеными глазами в обрамлении длинных и густых черных ресниц и нередко распускал руки, пьяным мозгом навоображав сцены уединения милашки-супруги с высоченным грузчиком в подсобке. Мать визжала, пыталась увернуться от тяжелой руки мужа и рыдала. Маленький Пацан Жиган прятал свое худенькое тельце за диваном и одновременно прикрывал руками, как крыльями, такие же худенькие фигурки младших сестричек. В эти моменты, когда они, затаившись, боялись пошевелиться, чтобы отец их не услышал, Пацан Жиган давал себе клятву, что никогда в жизни не тронет пальцем любимую женщину. Отец допился до белой горячки и помер от остановки сердца, когда не похмелился вовремя. С пятнадцати лет Пацан Жиган, ученик ПТУ по специальности «Автослесарное дело», заботился о своих трех женщинах – маме и сестрах. Содержать кого было много, денег в перспективе обещалось не так чтобы обеспечить всем достойное будущее. В общем, начал Пацан Жиган, вместе с соседскими  мальчишками – сыновьями окраин промышленного города, по вечерам наведываться на центральные улицы города – Ленина, Луначарского, Пушкина, Бажова, Восточную – с целью поиска квартир, оставшихся без присмотра хозяев. Новичкам везло, и за год они побили рекорд – «хлопнули» триста квартир. Началась «звездная болезнь» - деньги текли рекой, мальчишки могли позволить все то, что хотели и о чем раньше даже мечтать не могли. Мама и сестры, подозревавшие неладное, но охотно одевавшие розовые очки неведения, превратились в самых больших модниц на районе, а сам Пацан Жиган все больше и больше набирал обороты, обрастая новыми знакомствами. Дальше пошли в ход грабежи, разбойные нападения и прочие прелести преступного мира. В девятнадцать лет Пацан Жиган первый раз попал на зону. С тех пор его жизнь была сплошной чередой отсидок, выходов на свободу, новых приключений и по новой. Мать и сестры особо не печалились во времена отсутствия кормильца, поскольку всегда были обеспечены, обустроены и находились под бдительным вниманием друзей Жигана – спустя некоторое время сестры быстро вышли замуж, а потом так же быстро овдовели – их избранниками стали приятели брата. В «девяностые» Пацан Жиган достиг своего карьерного расцвета – он стал одним из лидеров крупнейшей свердловской ОПГ, параллельно «старшаки»  с зоны его короновали как «вора в законе». Ему было всего тридцать пять лет. Все крупнейшие коммерсанты были «под крышей» его группировки, новых источников получения доходов не предвиделось, так что Пацан Жиган решил податься в столицу – благо, воровской мир тесный и всегда готов к гостям…

Белый лебедь к своим двадцати двум так ни разу и не влюбилась. Это ее озадачивало с той точки зрения, что в ее любимых литературных произведениях к этому возрасту барышни уже успевали и влюбиться, и разочароваться, и настрадаться, и наплакаться вдоволь, и опять влюбиться. В ее жизни ничего подобного не происходило – Белый лебедь начала задумываться, что дело в ее воспитании – родители привили ей патологическую честность, безупречную нравственность и абсолютную непрактичность. Оно легко цитировала Ницше и Шопенгауэра, но понятия не имела, что происходит в таких манящих неоновыми вывесками и галдящими толпами пребывающих в веселом настроении людей местах, как «Метелица», «Титаник» или «Хангри Дак». Ей хотелось любви, но не такой, как она видела у своих однокурсниц или бывших одноклассниц – нудной, по расписанию «кинотеатр – кафе-мороженое – десять свиданий – ночевка у друга на даче – предложение под бой новогодних курантов» - а особенной, со страстью, описанной в романах, с нетерпением сердца и бабочками в животе, со звездными ночами и жаркими поцелуями, с накалом страстей и бурными выяснениями отношений. Хотелось всей палитры эмоций и сразу.  Но где ей, серой мышке, с точки зрения абсолютного большинства современных людей девяностых, а главное, с кем, было найти такие отношения?!

Эротический идеал сложился у Пацана Жигана в тринадцать лет. В их классе, среди всех девчонок, пределом мечтаний которых было удачно выйти замуж сразу после школы, нарожать детей и усесться дома варить борщи и стирать мужу рубашки, выделялась отличница Нина. Она была вся утонченная: худенькая, с выпирающими ключицами и тоненькими плечиками, маленькие ножки и кисти рук, тонкие черты лица и неизменный классический низкий хвост на голове. Нина никогда не участвовала в девичьих перепалках; очевидно, никто из девчонок не осмеливался сказать что-то нелицеприятное этой отличавшейся от всех других девочке: она несла себя с таким увесистым чувством собственного достоинства, что сразу начинало казаться, что тебе до нее расти и расти. Пацана Жигана она «отбрила» с первой же его попытки поухаживать за ней. Она несколькими словами и, самое главное, своим высокомерным взглядом дала понять, что он ей не пара и никогда таковой не будет. Наверное, чувство недосягаемости оставило в его сердце и прочих частях тела ее образ как ту, какую необходимо добиться во что бы то ни стало. Пытаясь побороть навязчивый стереотип, Пацан Жиган, начиная с ПТУшных времен, весело проводил время в компаниях легко доступных, вульгарных, развязных и нарочито сексуальных девиц, аккомпанируя всем их прелестям огромными алкогольными возлияниями. Позже это стало аксиомой: если расслаблялись с пацанами, обязательно были ресторан с живой блатной музыкой, сауна и яркие доступные девочки…

Пацан Жиган буквально налетел на Белого лебедя около клуба «Шангри-Ла»: он, протрезвевший после бурной ночи, но еще с налетом ярко выраженного похмелья, выходил после очередной партии в покер. Было летнее утро, девять часов. Белый лебедь спешила по направлению к Ленкому, чтобы набрать материалы у билетерш по поводу предстоящей премьеры для написания очерка, который должен был послужить хорошим подспорьем для практической части дипломной работы. От столкновения папка вылетела у нее из рук, и листки бумаги, исписанные мелким почерком с наклоном влево, начали разлетаться в стороны. От неожиданности, Пацан Жиган, не обученный таким галантным манерам, начал хватать листки и беспорядочно складывать их в стопку. Белый лебедь молча наблюдала за ним. Мужчина, суетящийся рядом, был определенно хорош собой: очень симпатичный, с проникновенными зелеными глазами в обрамлении пушистых ресниц, с накачанной  спортивной фигурой. Одет незнакомец был по последней моде: слаксы, малиновый пиджак, под которым вздымалась облаком белая льняная рубашка, расстегнутая на груди и обнажавшая помимо явно мужской густой растительности толстую золотую цепь. Белый лебедь стояла в оцепенении: с одной стороны, она явно понимала, что перед ней не представитель московской интеллигенции; в другой стороны, было в его облике нечто настолько мужественное, что заставило ее девичье сердце трепетать и биться все чаще и чаще. Он же смотрел на нее с таким восхищением и некоторой робостью, что было просто невозможно отказаться от того, чтобы сходить попить с ним кофе, а позже дать ему номер телефона, домашнего, конечно, в то время мобильные были непозволительной роскошью.

Их отношения были именно такими, о которых Белый лебедь мечтала. Он грезил ей, мечтал о ней, начинал звонить сразу после того, как провожал до квартиры, охапками носил цветы и обещал подарить весь мир. Он встречал ее на дорогих автомобилях, совершенно не знакомых и не понятных ей, дарил ей дорогие подарки, водил в дорогие рестораны и с гордостью знакомил со своими друзьями – еще бы, в отличие от их подруг, Белый лебедь так красиво разговаривала, знала два языка и во всем разбиралась. Он так гордился ей! Он брал ее даже на те тусовки с друзьями, где другие женщины не присутствовали. Она не хотела замечать огрехов в его речи, она закрывала глаза на явные пробелы в знаниях даже в пределах школьной программы. Она смирилась с тем, что они никогда не будут посещать вместе театры или филармонию. Но при этом она с замиранием сердца ждала его телефонных звонков, приходя домой после лекций и бессмысленно нарезая круги по квартире. Вечерами, перед сном, она сотни раз прокручивала в голове их первый поцелуй, прикосновения рук и не могла дождаться наступления следующей встречи.

Через полгода после первого свидания они начали жить вместе в его большой квартире на Ленинградке. Конечно, родители Белого лебедя были категорически против «мезальянса», как они сами выражались: новоиспеченная выпускница филологического факультета, по их мнению, явно решила испоганить свою жизнь: вместо того, чтобы пойти устраиваться на работу, она закрутила любовь с интеллектуальным уродом, который Ричарда Баха не отличит от однофамильца Иоганна Себастьяна, поскольку не знает, кто такие эти Бахи вообще; так мало того, что закрутила, еще и переехала к нему жить под одной крышей без свидетельства о браке; в общем, нерадивой дочери было отказано от родительского дому.
Кстати, Пацан Жиган не спешил делать предложение руки и сердца Белому лебедю. Для него это было естественно – воры в законе не женятся, она же не понимала, почему он затягивает, но спросить не решалась, поскольку, в силу своей сверхинтеллигентности, боялась показаться навязчивой. Пока Пацан Жиган отсутствовал днями и ночами дома («…бизнес, детка, бизнес, постоянно встречи…»), Белый лебедь наводила уют в просторной холостяцкой квартире, наполняя ее женскими безделушками и милыми сердцу мелочами типа комнатных растений. В те вечера, когда он возвращался домой, она развлекала Пацана Жигана как могла, в силу своих способностей: рассказывала биографии композиторов, читала вслух стихи и рассуждала о национальных особенностях литературы зарубежных стран. Он сидел, раскуривая косяк, развалившись в кресле и расстегнув рубашку, смотрел на нее и туманно улыбался. В эти моменты она была безмерно счастлива.

Время шло, Белый лебедь сидела дома. На работу она не устраивалась, поскольку Пацан Жиган был категорически против – его женщина не должна работать. С единственной подругой – соседкой по парте в Университете – она виделась очень редко: подруга не стеснялась в выражениях и называла Пацана Жигана «твой браток», отказывалась знакомиться с перспективными женихами – друзьями Жигана и явно чувствовала себя не в своей тарелке, когда Белый лебедь предлагала ей в гостях выпить кофе с «Бейлиз». Пацан Жиган все чаще дома отсутствовал, подарки дарить продолжал, но чувства его заметно охладевали. Белый лебедь очень переживала. Она очень любила его, такого резкого с чужими и такого нежного с ней, и не хотела даже задумываться о том, что он, возможно, изменяет ей. Проверять его пейджер и телефон на предмет возможных знаков измены она бы никогда не решилась – не так была воспитана. Поэтому ей оставалось только горько вздыхать и утирать набежавшие слезы, когда в ночи ей не удавалось дозвониться до него. С удвоенной силой принималась она крахмалить воротнички его рубашек, начищать многочисленные пары туфель и готовить невероятные кулинарные шедевры, которые могли бы его задержать на ужин дома…

Однажды вечером Пацан Жиган до смерти забил Белого лебедя. Просто ему хотелось расслабиться за косячком, а она реально заебала своими рассказами о Бунине или, как там его, Тургеневе…