Фрагмент романа Ускользающая эстетика эволюции

(расширенная версия)

***
Потеря любви убивала меня.
Я часами просиживал на берегу, глядя на воду, отнявшей у меня самое дорогое в  жизни. Мне старались не мешать. Лучи закатного осеннего солнца, освещая верхушки елей, легко касались моего лица. Я закрывал глаза, представляя, что это ладони Ускользающей Луны. Ускользнувшей…
Я прожил еще немало лет, участвовал в вооруженном противостоянии с соседями, однажды чуть не погиб в тайге, раненый во время охоты, зачал пять детей, женил трех сыновей, выдал замуж двух дочерей, успел воспитать внука, научив его всем известным мне премудростям промысла, стал главным старейшиной, но…
Но до самого своего последнего вздоха я не мог забыть о ней. Умирая, я попросил, чтобы рядом с моим ложем поместили вырезанное из коры ее рукой изображение оленя. Кажется, этот кусок даже положили в струганную посмертную ладью, на которой я медленно поплыл по реке к земле вечной любви…

***
В следующий раз я родился в верховьях Ганга. Я знал, что следую санатана дхарме. Жизнь, дарованная Брахмой, продолжала длинный ряд прежних обличий, ведя меня по дальнейшему пути к свету. Но я ничего не помнил из прошлого до того дня, пока луна, по виду которой отсчитывали уходящие месяцы и годы, не довела мое воплощение до возраста тридцати двух лет…
В тот день я нашел себя. Это произошло внезапно. Так же ветер срывает высохшие листья с деревьев, оставляя голые стволы во время засухи после продолжительных ливней.
Я с войском подошел к Аджуне. Город, как и все в тех краях, был занят ариями. Эти страшные, похожие на обезьян чужаки, желали установить свою власть над нашими народами, презрев законы предков, обычаи и установления, которые созидались веками. Они не ведали жалости. И к ним не могло быть снисхождения.
Мой боевой слон уже устал давить их проклятые тела, а моя рука – доставать из колчана очередную стрелу. В битве при Раджархе я потерял почти всех своих лучников, но уничтожил не менее ста врагов. Взятие Аджуны я почитал своей главной целью. От этой крепости открывался прямой путь на юг, к плодородным краям. Их нельзя допустить в охраняемые памятью предков земли!
Со мной было сто двадцать пеших воинов и семь боевых слонов. Как и положено, я расположил свое войско неровным полукругом. Опытные лучники, собранные мной со всей округи, первыми начали сражение у замковых стен. Когда был убит второй из них с левого края, я понял - противостояние обещает быть тяжелым.
Крепость возвели давно, лет триста назад, используя в оборонительных целях все что угодно, даже стволы огромных деревьев. Проломить или преодолеть эту преграду не представлялось возможным. И все-таки я отправил десять воинов рубить ветки и таскать камни. За несколько часов они должны были выстроить вал, с которого можно было хотя бы вести прицельный обстрел верхней части стен.
В городе находилось несколько сотен местных жителей, наших братьев, угнетаемых мерзкими чужестранцами. Я очень надеялся на их помощь.
Арии не были меткими. Я успел три раза проехать вокруг стен под градом стрел, но только одна из них попала в защищенный медными пластинами бок моего верного друга – боевого слона Вартхара (а как известно, великой бог Ганеша следовал к месту боев в образе слона).
В какой-то момент ворота раскрылись, выпустив полчище врагов. Половина из них быстро полегла под стрелами моих лучников, остальные откатились назад, под защиту мощных стен.
Эта вылазка оказалась для ариев совершенно неудачной. Два моих воина смогли даже захватить пленника. Раненый в бедро, он не успел вбежать в ворота.
Его притащили к нашим ратям и бросили к стопам Вартхара. Слон повел головой,  чувствуя, что перед ним - враг.
Я медленно спустился на землю. По обычаю моего рода я коснулся лезвием меча волос противника:
- Назови себя.
Он с вызовом посмотрел на меня:
- Я – воин. Кшатрий!
- Твое имя - Кшатрий?
- Это звание моей варны, - с ненавистью бросил он. – У вас, псов, все равны. А мы не признаем равенства. Каждый из нас занимает положенное богами место.
Я рассмеялся. Гнусная обезьяна, лежащая в пыли под моими ногами, обреченная на жуткую смерть, пыталась оскорблять мой народ, обычаи и законы предков.
- Ты умрешь страшно. С тебя сдерут кожу и повесят над костром, - я глядел на него, как на раздавленную Вартхаром кобру. - О тебе даже не узнает твоя варна. Но я могу подарить тебе легкую гибель. Если ты покажешь тайный вход в Аджуну.
Он не испугался. Это мне понравилось. Я уважал отчаянную смелость. Усмехнувшись, арий сказал:
- Нас учат легко встречать смерть. Это зачтется там, - он кивнул на небо, - нашими ушедшими родичами. И поможет найти в новой жизни достойное воплощение.
Я был поражен.
- Вы верите в то, что жизнь бесконечна? – спросил я, убирая меч в ножны.
- Как же иначе? Каждому – своя дорога. Предатели и трусы превратятся в лягушек и мотыльков. Им потребуется длинным путем перерождений возвращаться в облик человека.
Я молчал. Впервые за последнее время я не знал, что делать. Убить врага надлежало в любом случае. Но я вдруг ощутил, как схожи наши верования. Страшное сомнение коснулось моей души.
Оно приобрело силу уверенности, когда я в задумчивости отошел в сторону, присел на плоский камень, где слуги положили вышитую ткань, и долго смотрел на стены неприступной Аджуны, прикрывая рукой глаза от палящего солнца.
Тогда я и вспомнил…

***
Через одну луну после взятия Аджуны я въезжал в Хараб. Следом шествовали нагруженные трофеями рабы, связанные веревкой пленники и пленницы.
Я одержал великую победу. Весь город с приветствиями вышел мне навстречу. Я был счастлив.
Но не только из-за громких криков толпы. Я вез с собой самое ценное сокровище, которое только существует на свете – свою любовь.
Любовь сидела рядом со мной, под балдахином, скрытая тканевой завесой от взглядов людей.
Ей было восемнадцать лет, именно столько, сколько требуют мудрецы для женщины при вступлении в брак. Я увидел ее в тот момент, когда выстроил в ряд всех плененных ариянок. Память принесла мне ее возрожденный взор, потухший много тысяч лет назад у берега северной реки.
Это была Ускользающая.    

***
Хараб в ту пору был одним из главных городов всего обитаемого мира. Со всех сторон к нему вели многочисленные дороги, по которым изо дня в день двигались караваны. Шумели базары, где смешивался целый десяток языков, по глиняным трубам текла вода, утоляя жажду жителей в знойные дни, возвышались каменные здания, в пять раз превышающие рост слона. Здесь трудились тысячи ремесленников, изготавливающих всё на свете – медные чаши, светильники, жезлы, глиняные расписные сосуды, мечи и копья, наконечники стрел, наколенники, шлемы, кованые цепи для приручения слонов, крюки для мяса, кинжалы и ножи, ободы для деревянных бочек, каменные печати и зернотерки, изящные медные женские украшения – браслеты для рук и ног, ожерелья, инкрустированные жемчугом, цепочки, серьги, а также ткани для одежд. Кожевники, выстроившись в ряд, предлагали десятки видов сандалий, мужских поясов, заплечных мехов и кошелей, тут же продавались войлочные накидки, которые поставляли обитавшие неподалеку дикие племена, тигровые, леопардовые и львиные шкуры, из которых военачальники делали себе покрывала, шкуры крокодилов,раковины, охра, обереги из красного дерева…
Нельзя счесть всего, что было на базарах Хараба. Сюда ежедневно прибывали купцы с товарами со всего света – от далекой страны Шан к северу и джунглей востока, где жили низкорослые люди величиной с десятилетних детей, до не менее далеких стран запада – Элама и Шумера, и даже до совсем далекого и загадочного Египта, путь к которому занимал, по рассказам, три полные луны. Именно купцы волею богов смогли совершить против меня то, что не может даже выдавить мастер символами на глиняной доске, то, что не может иметь оправдания хоть в тысячах жизней…
Меня вызвали в царский дворец. Правитель поздравил с великой победой и повелел стать главным военачальником Хараба. Эти высокие почести наполнили сердце радостью, но я не забыл спросить про землю своих предков на юг от Аджуны. Я просил направить туда для охраны селений и двух небольших укрепленных городов отряд воинов. Но получил отказ. Степенно поклонившись, я ушел. Правитель узрел мое негодование. 
Я поспешил домой, где меня ожидала моя новая жена. 
Она сидела у окна, набросив на плечи алую ариянскую накидку, украшенную их знаками – изображениями солнца в виде многолинейных загнутых крестов.
- Нариша, - произнес я, поставив церемониальный меч у стены. – Отныне наш путь по воле Брахмы стал иным. Я – хозяин Хараба.
Столько напыщенной гордости было в моих словах, таким смехотворным самоупоением лучилась моя земная телесная кожура, что Ускользающая посмотрела почти презрительно. Она имела на это право.
- Время покажет, какой ты хозяин, - негромко, но твердо произнесла Нариша. – Ты завоеватель, а не страж. Будь начеку. Нет никого страшнее притаившихся врагов.
Она поднялась и вышла во двор. Никому бы я не мог простить таких вольностей. Только ей...
Ближайшие события подтвердили ее правоту.

***
Ее увезли в Шумер. Ночью.
Следуя за похитителями Ускользающей, мы двигались к западу от Хараба несколько дней. Погонщики, разыскивающие в выжженных степях сбежавших верблюдов, указали мне направление караванных троп, ведущих в Элам и Шумер.
Путь был труден. В этих краях почти не текли реки, а редкие колодцы, вырытые торговцами, пересохли. Деревянные сосуды с водой, которые мы взяли с собой, опустели.
Вскоре пал Вартхар. Ему не хватало живительной влаги верховьев Ганга. На ногах и голове образовались незаживающие раны, хобот покрылся страшными язвами. Я ничего не мог сделать для верного соратника. По моему приказу воины вырыли могилу, где Вартхара похоронили со всеми надлежащими почестями.
Мое войско стало редеть, пораженное жаждой и неведомой болезнью. Спустя пару суток, у подножия скалистых хребтов этой неизвестной страны, где мы уже давно не встречали ни одного селения, заболел и я.
Мне пришлось задержать свой отряд. С каждым днем мне становилось все хуже. Странные видения захватили мое сознание. Я двигался по городу с высокими ступенчатыми храмами, не уступающими по величине горам, около которых я умирал. Возможно, я узрел шумерский Урук или Аккад, где и находилась теперь моя любимая? Только Шива ответил бы на такой вопрос…
Я представлял, как грязные руки шумерского купца трогают ее тело, которое я так обожал. Это размышление ускорило мою гибель.
Я успел раздать последние распоряжения. И прошептать несколько раз на гортанном языке из прошлой жизни три слова:
- Прости меня, Ускользающая…
После чего погрузился в потаенные воды Ганга и медленно поплыл к свету, к новым воплощениям...

***
Я тогда не дошел до Шумера, куда увезли мою любовь, но через полторы тысячи лет родился в Вавилоне. К возрасту тридцати двух лет я был опытным резчиком каменных печатей.
Эта работа требовала необычайного умения. Одна ошибка могла стоить мне жизни. Мои предки были рабами, хотя довольно богатыми, но уже мой дед за свое мастерство резчика получил свободу и стал уважаемым человеком. Традицию продолжили мой отец, а затем и я, ежегодно отправляя для нужд двора сына Набополоссара несколько сотен искусно сделанных оттисков.
Мой ремесленный дом располагался в самом центре Вавилона, за двумя рядами узких улиц от ворот Иштар. В то утро я, наказав рабам навести особый порядок в хозяйстве (приближался праздник в честь великого бога Мардука), как обычно, двинулся знакомой дорогой, по пути здороваясь с известными мастерами – в этом районе проживало немало почитаемых людей, поставщиков лучших товаров для царского двора.
Большая улица, идущая ко дворцу Навуходоносора, охранялась сотнями стражей. Значительную часть из них составляли иноземцы – в последнее время правитель существенно расширил пределы своих владений. Печати нашего властелина встречались не только на глиняных таблицах державы, но и на документах международных договоров с Ассирией, Египтом и поднимающей свою поганую выю Персией.
Я был рад – спрос на мои изделия увеличивался со дня на день. Это радовало, ведь вся моя жизнь зависела от заказов, поступающих от лица великого властителя. Мардук и Иштар хранили его жизнь и его дело – с каждым годом усиливалась мощь страны, прирастая новыми землями.
В этот день из Иудеи в Вавилон привели очередных переселенцев. Я еще
не успел дойти до мастерских, когда услышал сигнал медной трубы.
Они входили в город...
Я невольно остановился прямо у ворот Иштар, чтобы увидеть тех, кого пригнали сюда как пойманную добычу. Изможденные лица, оборванные одежды. Скорбные лица, испачканные пылью дорог Двуречья.
Там были не только мужчины. На повозках, запряженных волами, в Вавилон въезжали женщины и дети. Я неожиданно застыл, повинуясь высшей воле богов. В этой толпе я увидел огромные, наполненные несказанной болью глаза. Я ЕЕ узнал. И в это мгновение вспомнил все, что свершилось со мной в ушедшие времена.