Вопреки войне

В далеком, как теперь кажется, 2005 году мы возвращались домой в Грозный из Тамбова. Возвращались с концами. Поезд прибывал в Грозный в восемь утра, но мы проснулись еще в шесть, когда он только-только въехал на территорию республики. Постель была собрана и сдана проводнице, а мы одеты и готовы. В тесном для наших переживаний купе мы впятером столпились у окна и жадно вглядывались в каждый проносящийся мимо пейзаж. Мы махали с приветствием людям, которых видели в окно, а они отвечали нам, и это приводило нас, детей, в непередаваемый восторг.
Однажды не бежавший из родных краев подальше от войны не поймет священного трепета от предстоящей встречи с ней.
Мама начала рассказывать нам, что вот тут-то находилось то-то, а вон там - еще что-то. Полутора годовалая сестра стояла на столе и своим маленьким пальчиком тыкала в окно, показывая нам места вслед за мамой, и повторяла каждую нашу эмоцию: начинала хлопать в ладоши, когда мы радовались, и с грустью смотрела в окно, приложившись к нему лбом, когда мы замолкали...
...Перед моими глазами начали мелькать сцены прошедших дней. Это были сцены не второй войны, - испытав ужас первой, наши родители быстро увезли нас из города после первых же выстрелов и шума самолетов. Это были сцены первой войны, когда мы успели немного различить ее ужасное лицо.
На дворе стоял 1995 год. Конец лета. Все было как будто бы запланировано до мельчайших подробностей. В городе помимо местных жителей были и гости, которые приехали провести дома летние каникулы. Из наших родственников дома гостила тетя с четырьмя детьми. В общем-то, нас всех и застали врасплох.
Положившись на слухи, согласно которым беспорядки в городе должны были закончиться в течение нескольких дней, мы просидели неделю в подвале. А то и две. Бабушка, ее четыре дочки и семь внуков. Во время затишья мамы поднимались и готовили еду, занимались нашей гигиеной и т.д.
В один из вечеров, когда на улице стояло затишье, мы все поднялись из подвала и сидели на кухне. Помню, не было света, в комнате стояли несколько свечей, озаряя озабоченные лица взрослых и несведущие - детей. Брат завернулся в простыню и бегал по комнате, изображая привидение, и пугая детей. В своей игре он забегался, ударился головой об отопительную трубу и рассек лоб. Старшие решили, что недоразумение произошло по моей вине, и это добавило мне личных переживаний на фоне разгоревшейся войны...
Далее перед глазами вспыхивали сцены детского плача, когда мужчины заявили женщинам, что детей необходимо посадить в отдельный грузовик и вызволить первыми. Ощущение смутного беспокойства, детской беспомощности и несостоятельности...
Более ясной вспышкой в памяти озарялось наше бегство. Старшими было решено, что ждать нет смысла. Женщины с детьми и стариками из нашего посёлка собрались и двинулись в сторону Ингушетии. В сторону мирного неба.
Людей было много. Или я была слишком маленькой. Мы шли по лесу уже довольно-таки долго. Дети уже не могли двигаться дальше. Старшие, стиснув зубы, несли все, что могли. Мой двухлетний брат лёг на землю в стороне от дороге и заплакал. Он был голоден и не мог уже идти дальше и просил оставить его умирать. Именно так он и выразился. Свои чувства я не помню, как будто бы меня там вовсе и не было. Я просто шла рядом со всеми и смотрела. А ещё несла в пакете горшок. Парадокс - под открытое небо, вместо куска хлеба кто-то решил, что целесообразнее взять горшок...
Брат отказывался вставать и идти дальше. Тут из ниоткуда появился пожилой мужчина и начал нас угощать хлебом. Бабушка привязала брата к спине. Двинулись дальше. Я как тень оказывалась то в начале толпы, то в ее конце, молчаливо наблюдая за происходящим. В конце толпы у младшей тети, - по статусу и девочки по возрасту, - в грязи застрял тапок. Перед глазами стоит картина, как она пытается вытащить оттуда ногу и как предательски рвётся ремешок. И, как обычно бывает, когда цепочку неудач довершает какая-нибудь мелочь, тетя начинает плакать из-за обуви. Я лишь смотрю на то, как уже босая одна нога попеременно с другой ступает по земле. В моей голове проносится, что должно быть больно идти босиком по камням...
Следующая вспышка - раздаются крики женщин, которые предупреждают о приближающихся самолетах и вертолетах. В толпе начинается паника, кто бросается вперёд, кто в сторону, чтобы спрятаться между деревьев...
Я снова и снова возвращаюсь в прошлое, чтобы ещё раз посмотреть на все глазами трехлетней девочки...
Раздаётся грохот, вокруг столбом поднимается пыль, из-за которой в радиусе метра не различить ничего. Пока пыль укладывается, наступает мертвая и томительная тишина. Кажется, что на этой дороге уже никто не дышит. И вот в наступающей ясности можно отличить лица людей, застывших в мучительном ожидании. Ожидании смерти. Но этот бой остаётся за жизнью, смерть отступает. И тут наступает переломный момент, когда я из оцепеневшего зрителя превращаюсь в действующее лицо. В полной тишине раздаётся вопль моей бабушки, которая с обращением о помощи ко Всевышнему падает на колени и начинает рыдать. На колени падает человек стойкий духом. Она взывает к Богу и молит о поддержке и спасении. Бабушка всегда была для меня кем-то чуть больше, чем обычный человек. Это мудрость, доброта, бесконечное терпение и любовь. И бабушка плачет. Теперь я понимаю, что все очень плохо. Я смотрю, как она сидит на земле посреди дороги, ее страх и испуг мгновенно передаётся всем остальным женщинам, меня оглушает женский плач...
Тут обычно я заканчиваю с воспоминаниями о войне. Молча смотрю в окно поезда.
Перед нами был Грозный. В своей разрушенности он и вправду был грозным. Город был серым от руин, от войны не спаслось ничто. Везде предупреждения о заминированных участках. Виднеющиеся издалека блок-посты обложенные коричневыми мешками.
А еще город был обросшим, просто утопал в зелени: деревья, кустарники, трава росли везде, даже на бетонных глыбах, которые свисали с разрушенных многоэтажных домов. В какой-то момент мы даже ехали по живому тоннелю, а ветки деревьев царапали крышу поезда. И в тот день в моей памяти запечатлелся контраст между серыми руинами и растительностью послевоенного Грозного. Перед глазами были символы смерти, войны, трагедии и новой жизни, надежды и процветания. Да, зелень была жива, произрастала даже из бетонных глыб вопреки войне. Так же, как и народ, переживший этот ужас за одно десятилетие во второй раз.