Поп Арсений

Важно гремел главный колокол, на обе Хомутовки слышно. И тонко позванивали под него остальные, не менее важные в колокольном деде колокольцы. Услышишь, бывало, такой колокольный перезвон с утра, сразу на душе как-то… Впрочем, это у кого как. У кого что наболело на душе, о том звон этот и поет. Кому в сердце самое, будто тонкую-тонкую иголочку вводит, да и не больно даже, а только грусть такая сладкая растекается по всему нутру, а тело и вовсе не чувствуешь. А кому – радость откроется и сразу стыдно как-то, страшно, что и жалеешь уже, что счастья такого причастился, а тут грех рядом.
У попа Арсения остов с рожденья крепкий вышел, и для такой оправы душа подходящая оказалась – только держи, того и гляди через край перельет. Вот и стала его матушка с младенчества к смирению приучать – богомолка была истовая. Никто ее веру не пошатнул – так и муж ее из дома вылетел, только вздумал бунт на Бога чинить. Мать сухожильная была, хоть и худая, и на душу не слабее Арсения, только душа-то ее иного свойства была, – вся она как комочек сжималась и веру всю в себя вбирала, никому в пример ее на ставила.
Редко, бывало, только на службе раскроется душа ее, как цветок, и на всю церкву верой тянет. Дело ей до других с их душами не было. Это Арсений вот иной пошел, в кого уж неизвестно, в себе он не держал ничего, сколько не бери ему, а все равно мало выйдет, а вот отдать если все, тогда и хорошо душе, тогда-то и ладно жить. Так держал Арсений во власти души своей, считай что, две деревни. Хомутовку 1-ю и Хомутовку 2-ю. Одна от дороги на город слева, другая – справа. А раньше-то давно и вовсе одна была деревня, потом, вот, разделилась. И так уважали Арсения в деревнях тех, и не за силу столько, как за доброту, что лишь завидят мужики на завалинке его, как в раз самогонку прячут. А теперь и вовсе пить бояться стали, стыд, бывает, мучает горше похмелья, когда поп Арсений завидит. А когда без похмелья, так-то по-хорошему, то и прятать-то перестали. Ведь когда прилично все, то можно и Арсения угостить, он-то уж человек добрый, не обидит. Да и при нем не хмелеет никто, а сам он уж и подавно, щеки только забуреют, из румянца сделаются свекольными. А так, что пил, что не пил Арсений-поп, все одно.
Но вот прошли времена великого смирения двух Хомутовок, а для Арсения настало время великого испытания.