Ваше благородие

Михаил Ковалевский вышел из тесной ванной, прошёл в небольшой зал и намеревался одеться. Оглядевшись, увидел на вешалке свой новый костюм, белоснежную рубашку и в тон ей галстук. Из открытой двери спальни доносился шорох. Через несколько секунд неповторимый запах французских духов заполнил всё пространство квартиры, а вслед за ним в дверном проёме появилась неотразимая хозяйка.
– О-о-о! Катрин! Ты как всегда неотразима. На тебя можно смотреть вечно, клянусь.
– Спасибо, Мишель. Я старюсь.  Вэни, види, вици (пришла, увидела, победила). Ты это хотел сказать?
– Почти. И ещё, Катрин. Я обожаю тебя и ещё больше люблю.
– Мишель, моя любовь к тебе безгранична.
– С каждым годом, Катрин, ты становишься мне всё дороже.
– Я, как золото, со временем только дорожаю. Шучу, дорогой. Это, Мишель, санкта санкториум (святая святых).
– Я понял, Катрин.  Ты снова надела мой подарок – великую родовую «Троицу»?
– Да, милый, каждый раз в новогоднюю ночь я позволяю себе эту приятную слабость. Чудесное сочетание перстня с изумрудом, серёг и колье.
– Я всегда смотрю на камни как в бездонный колодец с драгоценной водой и удивляюсь, как геолог и живой человек, творению Господа Бога. В этом наряде, Катрин, тебе не хватает только царской диадемы.
– Мерси, Мишель.
– Силь вуплэ, Катрин.
– К сожалению, милый, ты теперь не геолог, ищущий ценные минералы, а всего лишь горный техник-маркшейдер.
– Да, российские просторы для меня запретны, зато угольные пласты в моей власти.
– Не заводись, Мишель. Не забывай, мы собрались встретить Новый год в хорошем настроении. Так?
– Да, да. Ты права.
– Я тоже, милый, могла бы носить белый докторский халат, но хожу в чине старшей медсестры. У нас одна с тобой судьба: смотреть, как издеваются над Россией. Прости, я не хотела. Тебя поучаю, а сама завожусь, прости.
– Я тебя хорошо понимаю. Не жалея себя, Катрин, скажем: тысячи нам подобных прячутся по различным социалистическим норам. И живут, дай им Бог терпения, кто как может.  Недавно по службе был в городе, зашёл с утра в единственную уцелевшую церковь. Подходил к ней, как вор, оглядываясь. Зажёг три свечи, помолился. Чувствую, на меня косится мужчина какой-то. Понимаешь, кресты кладёт, а голова в мою сторону повёрнута. Не стал задерживаться, вышел. Он – за мной. И знаешь, кто это был?
– Мне трудно предположить, Мишель.  Не томи, говори.
– Поручик Рыков смотрел на меня грустными глазами.
 – Серж, поручик? Неужели ещё жив мой кузен?
– Жив, здоров. Он показал в разговоре свои руки, Катрин. Они такие же, как у наших шахтёров.
– Поручик – шахтёр?
– Нет, Катрин, твой двоюродный братец граф Рыков – машинист паровоза. Каково? А?  И его, и наши судьбы разделили многие бывшие вельможи. И казаки –  истинные вояки и земледельцы, опора царская – тоже ютятся около шахт. А почему? Ты догадываешься, Катрин?
– Не совсем. Поясни.
– Если раньше за провинность приговаривали судом к каторге, то теперь бывший цвет нации добровольно, понимаешь добровольно, сам идёт в унижение. В шахте, как в бане, все равны: и крестьянин, и казак, и граф. У меня такое ощущение, будто нашей России и не существовало. А ведь была, жила, творила, почитай, две тысячи лет. Советы отняли у нас всё, даже будущее.
– Мишель, ты снова заводишься. Дай я тебя обниму и поцелую. Успокойся. До Нового года остался всего лишь час.
– Ты права. Дозволь мне нанести ответный визит: обнять и поцеловать тебя.
– Мишель, подожди, не трогай меня. Я сейчас, как торт, красивая. Дотронешься –   испортишь.
– Прекрасное сравнение. Буду пока любоваться сладкой внешностью. Ну, смотри, если доберусь…
– Знаю, знаю. Не разводи пока свой самовар. Наполни бокалы, Мишель. Проводим добрыми словами старый год. Он-то ни в чём не виноват. Он – всего лишь страница истории.
– С удовольствием.
– Мишель, скажи тост. У тебя это красиво получается. Вот что значит белая кость.
– Держу в руках бокал вина.
Сквозь тернии времени  вижу пелену.
Её отодвигаю, словно, предмет.
И на нас смотрит кудрявый поэт.
 Это и для нас он написал:
Во глубине сибирских руд,
Храните гордое терпенье.
 Не пропадёт ваш скорбный труд…

– И дум высокое стремленье, – продолжила Катрин, – Мишель, прошло столько лет, а стихи звучат о нас и нам подобных. Какой ты умница, что соединил две эпохи. Спасибо тебе. Прямо в самую душу заглянул. Спасибо.
– Катрин, ты сейчас расплачешься, и торт красивый потечёт. Успокойся. Давай соединим звоном наши хрустальные бокалы.
– Давай…
– Хорошее вино.  Как ты считаешь? – спросил Мишель, ставя бокалы на стол.
– Да, вино отменное. Я смотрю на тебя и восхищаюсь: прошло столько лет, а ты не меняешься.  Всё такой же озорной, в любую минуту готов бросить перчатку.
– Начнёшь подражать – забудешь себя.
– Коротко, Мишель, и метко.
– Лицэнциа поэтика – поэтическая вольность. Катрин, давай твой бокал? Старый год трижды провожают, а то не уйдёт.
– Согласна.
– Я наливаю в бокалы вино третий раз. Давай вспомним родителей, наших маленьких деток, умерших от тифа и голода.
- Поддерживаю, - ответила жена.
Наступила  грустная  пауза. Изящные дворяне, стоя, без звона хрусталя выпили терпкий напиток. Мишель вынул из кармана свой знаменитый золотой портсигар, достал папиросу и медленно прикурил от одной из свеч, стоящих на столе. Аромат дорогого табака смешался с французскими духами.
– Подайте мне гитару, Катрин. Я вам спою.
– О! Пожалуйста, ваше благородие.
Зазвучали вступительные аккорды романса, и тёплым бархатным баритоном Мишель запел:
Я жду вас, как сна голубого,
Я гибну в любовном огне.
 Когда же вы скажете слово?
Когда вы придёте ко мне?
– Мишель, так нечестно. Вы играете моими слабыми женскими чувствами. А мы ещё не встретили ребёнка в обличии Нового года.
– Так что же мы дремлем? Наливаем!
– Вот бокалы для шампанского.
– Уже без трёх…
Через несколько мгновений из золотых карманных часов с родительской дарственной надписью послышалась нежная мелодия. Новый год наступил. Мишель и Катрин выпили игристое вино и поцеловались на счастье всем врагам назло.
Их благородие больше не выпускал обожаемого человека из своих объятий. Чувствуя, что пленена, Катрин одним движением выдернула заколку с бриллиантом, и на её плечи упало море красивых блестящих волос.
– А теперь, ваше благородие, можете отведать торт сполна, – прошептала счастливая женщина, и пламя свечи затрепетало от их неровного дыхания.