Смирение

   Галина Анатольевна была хорошей женщиной. Очень. Но вот её характер… Все родные об этом знали, но поделать ничего не могли.

   Галине Анатольевне всё было не так. Мнение, высказанное кем-либо из родных (да и не обязательно родных), воспринималось ею в штыки или отвергалось вовсе, ежели онное не совпадало с её собственным.      

   Она была права.  Всегда. Не терпящими возражения аргументы, фундаментально подтверждающие это, выдвигались следующие: я старше (и поэтому права), я мать (и поэтому права), я в этом деле собаку съела (и поэтому права), поживи с моё и ты поймёшь (и поэтому права), вот у Мариванны было именно так (и поэтому права).

   Любые попытки родных даже не спорить, а лишь приводить доводы, терпели обычно фиаско и постепенно, с годами, члены семьи, даже если имели собственное мнение по какому-либо вопросу, даже не пытались его высказать в силу тщетности этой благородной миссии. Исключениями становились явно вопиющие, противоречащие здравому смыслу случаи, но в такие моменты, мнение хоть и отстаивалось, но дебаты заканчивались обидами, часто взаимными и эмоциональными.

                ***

   А ещё у Галины Анатольевны, при отсутствии аргументов даже в её богатой базе ответов на все случаи жизни, находились уже не слова, а действия – на случай «последнего аргумента» (ultima ratio regis)* она всегда была… больна. Частенько – хронически, при определённых обстоятельствах – остро.

                *Ultima ratio regis (с лат.) - «Последний довод короля»

   И так, видимо, сама верила в некоторые свои физические страдания, что и правда многие болезни были подтверждены докторами при очередных осмотрах, отчего пациентка была торжественно счастлива, так как «ежели не верите», то имелся документ, а документ, как известно – лучший аргумент.

                ***

   Так и жила Галина Анатольевна – то дискутируя, то побаливая, то делая действительно полезное и удивительное.

   Она рукодельничала! И рукодельничала, надо сказать, очень увлеченно, высококлассно и филигранно – многие поражались и искренне восхищались талантом и золотыми руками нашей умелицы. И восхищения эти были небезосновательными.   
 
   Руки у Галины Анатольевны действительно были золотыми. Она могла и сплести из бисера удивительные фигурки и украшения; и декупаж выполнить, превратив скучный предмет в арт-объект; и так связать на спицах или крючком любую вещь (вплоть до вязаных игрушек), что народ только диву давался и просил научить делать так же. Надо отдать должное – Галина Анатольевна в мастер-классах не отказывала. И совершенно бескорыстно – денег или другое вознаграждение она за свои уроки не требовала, а, наоборот, использовала собственные материалы и заготовки и с удовольствием объясняла людям тонкости рукодельного мастерства.

   В такие моменты она приятно преображалась – у неё практически ничего не болело, а её педагогическому терпению и такту могли позавидовать многие школьные, и не только, учителя. Галина Анатольевна терпеливо повторяла, объясняла и показывала наиболее «заковыристый» элемент любого ремесла, что всегда приносило желаемые результаты – ученики медленно, но верно создавали свои творения. От удачно выполненных шедевров собственного творчества у людей поднималось настроение, вместе с ним поднимался уровень собственной культурной значимости и, приободрившись первыми успехами, в головах творцов рождались новые созидательные планы.

   Так вот, нежданно-негаданно для себя, расширив диапазон своей известности, Галина Анатольевна попала в поле зрения директора местного Дома культуры, где ей было предложено вести кружок рукоделия. На общественных началах, с перспективой ввода в штат сотрудников с положенным в таких случаях окладом. Мастерица согласилась, конечно же. Не столько даже из-за перспективы оклада (хотя любая прибавка к пенсии была не лишней), сколько из-за возможности быть нужной и востребованной.

                ***

   В этот период творческой реализации спокойнее и счастливее стали жить даже родственники Галины Анатольевны. Она, выплескивая свою энергию на работе в кружке, уже не придиралась к ним так часто, как раньше, и не искала изъянов ни в их словах, ни в их действиях.

   Даже дочь Ксения, желая поддерживать смягчённые по напряжённости внутрисемейные отношения, попросила мать и ей показать тонкости сотворения бисерной вещицы. Она решила сделать стрекозу. Галина Анатольевна была не против. И они вместе и быстро, где-то недели за две, создали прекрасную стрекозу с прозрачно-голубыми крыльями, зелёной спинкой и перламутровыми глазами-бусинками.

                ***

   Глядя на прекрасную стрекозу, переливающуюся небесно-изумрудным цветом, Ксения вспомнила, как хорошо было в детстве. Было спокойно, уютно и радостно. Мама была очень заботливой и внимательной. Она была в курсе всех детских дел и желаний, старалась сделать Ксюшину маленькую жизнь интересной и наполненной – кружки, прогулки, поездки, катания на лыжах в близлежащем лесу. Даже непременно была куплена детская книжка-раскраска «Игрушки для Ксюшки» - ведь это было так здорово – именная книжечка!

   Как долго это продолжалось? Ксения мучительно пыталась проанализировать – в каком периоде её детства доброта и нежнейшая материнская забота вдруг сменилась претензиями, недовольством и «поучительством». Детский сад, начальная школа? И тут Ксению осенило. Подростковый возраст! Возраст, когда все дети начинают бунтовать, проявлять «самость»  и делать всё наперекор «ничего не понимающим в этой жизни» взрослым.

   Возможно вот эта «самость», закончившееся безусловное послушание, проявление своих мыслей и действий, стали тем препятствием, с которым мать не смогла смириться – ведь теперь тотальный контроль был невозможен, а принять изменения в поведении взрослеющей дочери, её право на некую свободу действий и помыслов, консервативной в душе главе семейства было, видимо, чрезвычайно сложно, практически невыполнимо…

                ***
               
   Затишье и творческое спокойствие длилось не так долго, как предполагала и надеялась Ксения. Галине Анатольевне видимо стало не хватать энергии от миролюбиво текущих занятий и общения  с дочерью. Её мятущейся натуре, которая требовала внимания, возможно, таки требовалась динамика и встряска, так как другого способа получить это самое внимание Галина Анатольевна почему-то не находила.  И она снова стала подмечать «огрехи» родных и даже её подопечных в кружке. Она нашла причину, по которой её не устроило и руководство Дома культуры – в штат официальных сотрудников её не ввели, а стало быть, и оклад, пусть даже символический, не оформили.

   И хотя своим знакомым и близким она рассказывала об этом улыбаясь и с лёгкой иронией, чувствовалось, что это задело её и превратилось в очередной повод быть недовольной миром со своей правотой, который снова запустил механизм «плохого характера» Галины Анатольевны.

                ***

   Отношения в семье снова вернулись на обычные круги. Галина Анатольевна придиралась к родным по мелочам и по «крупностям». Требовала к себе повышенного и неустанного внимания – ей постоянно было плохо, у неё каждодневно болела голова, спина, ноги, суставы и прочие части тела.

   Ксении, с одной стороны и было жалко мать. Но, с другой стороны, предлагаемый матерью тон и преимущественное количество глаголов повелительного наклонения, указывающие на недостатки дочери и напоминающие об её обязанности перед престарелыми родителями, которые применяла мать, отбивали и так невысокое, но всё же имеющееся истинное желание заботится о последней, так как Ксения была человеком очень даже добрым и не желающим, упаси господи, плохого или злого своей маме.

    Галина Анатольевна постоянно искала предлог и демонстрировала недовольство. И может, всё бы ничего, но форма подачи тоже осаживала Ксению – мать не просила прямо помочь, она начинала жаловаться на жизнь, гипертрофировать и приукрашивать ситуацию. Например, если она была голодна и в силу усталости и «больных суставов» не могла себе приготовить еду, то не говорила об этом прямо и просто. Она начинала рассказывать – как долго она не ела, ни «маковой росинки во рту не держала», иногда даже, заговорившись, произносила это следующим образом: «я уже целый день два дня ничего не ела». Эта грустная весть не просто выдавалась Ксении, она транслировалась и размножалась на «весь свет» - все «Галинатольевны» подруги вводились в курс дела, поддерживающее кивали и сетовали о том, какая неблагодарная и безответственная у неё дочь.

    При всей терпимости к характеру матери и уже тающих силах на сдержанность перед осуждающими соседками и подругами, Ксению эти действия очень опустошали и лишали всякой жизненной силы. И хотя она пыталась самоорганизовать себя мыслями, что все старики чудаковатые, что не надо так сильно обращать на это внимание, всё-равно этот дисбаланс - между истинными помыслами и поступками Ксении и раздутыми и многократно повторяемыми обвинениями – никак не давал успокоения в душе дочери. Ей было неприятно, что она вроде принимает правила игры – ты преувеличиваешь степень трагедии (болезнь или голод), а я преуменьшаю адекватную реакцию на нелепость состава жалобы и ласково и мягко помогаю – но игроки заигрываются и, пытаясь вызвать чувство вины у родных, занимаются конфабуляцией*.

                *Конфабуляции (лат. confabulari — болтать, рассказывать) — ложные воспоминания, в которых факты, бывшие в действительности либо видоизменённые, переносятся в иное (часто в ближайшее) время и могут сочетаться с абсолютно вымышленными событиями.

   Так и проходили эти осенние дни – Галина Анатольевна жаловалась на жизнь и предъявляла новые обострения всех хронических заболеваний, а Ксения, по возможности, выполняла просьбы матери и выслушивала претензии по качеству их исполнения.

                ***

   Но однажды что-то пошло не по плану Галины Анатольевны.
 
   Уже наступил декабрь. На улице было холодно, рассветало поздно, а вечером темнело рано.

   Ксения была на работе. Позвонил сын и сказал, что бабушке плохо и она просит её приехать домой. Ксения лишь обречённо вздохнула в глубине души, но в трубку твёрдо ответила, чтобы сын вызывал скорую, раз бабушке так плохо, что требуется сторонняя помощь.

   Приехавшая бригада скорой помощи намерила очень большое давление, предположила потенциальную опасность инсульта и предложила госпитализацию. Галина Анатольевна сопротивлялась как могла, отнекивалась и просила внука срочно вызвать его маму домой. Но Ксения, намучавшаяся с нескончаемыми жалобами матери, которые практически невозможно было удовлетворить, твёрдо решила, что госпитализация – самый лучший вариант в этом случае. И больную пролечат профессионально (хотя Галина Анатольевна и в квалификации медиков всегда находила кучу недочетов), и ей, Ксении, будет легче с работы ходить в больницу, навещая маму, чем превращать дом в стационар, где больной вечно недоволен, какие бы действия «сестер милосердия» не предпринимались. 

   Больную госпитализировали.

                ***

   В больнице Галина Анатольевна не чувствовала себя лучше. Она теряла чувствительность правой половины тела, давление если снижалось, то ненадолго, и вскоре снова поднималось до высоких, неприятных отметок, начались проблемы с речью, пищеварением.

   То ли от того, что в больнице так детально, как это было дома, на жалобы пациентки никто не реагировал, всё шло по лечебному плану, то ли от того что здоровье больной и правда пришло в негодность, - но состояние Галины Анатольевны становилось тяжелее.

   Ксению даже вызвала к себе заведующая неврологическим отделением, в которое попала Галина Анатольевна, и озвучила дочери, что за больной требуется более пристальный и, лучше всего, ежедневный уход (заведующая подчеркнула, что именно уход, так как лечением больница обеспечивает полностью, а вот санитарок и нянечек на всех не хватает – судна выносить и проводить санитарную обработку пациентов в должной мере не получается).

   Ксения внимательно слушала заведующую, понимала, что та - права. Она не отказывалась помогать, но ежедневный и пристальный уход она могла бы обеспечить только уволившись с работы, раз вечерних посещений и ухаживаний по выходным для больной стало недостаточно. Ксению это положение дел… злило. Терзаемая между пониманием, что злиться не правильно, и тягучим ощущением, что не злиться не получается, оттого, что даже будучи в больнице мать оттягивает на себя столько внимания.

   С этим чувством - и злости, и жалости, и стыда, и отчаяния - Ксения побрела домой.

                ***

   А ведь могло быть всё лучше и приятней, если бы она не придумывала себе болезни и больше искала положительного в этом мире. Если бы она реагировала на попытки дочери наладить отношения и принять, что дочь взрослая, что у неё уже своя, отдельно идущая жизнь, и это совсем не значит, что мать бросили и поэтому нужно придумывать способы и манипуляции, чтобы получить желаемое внимание…

                ***

   Когда в очередной раз Ксения пришла навестить мать, та уже почти не разговаривала, плохо глотала пищу и смотрела таким взглядом, что в душе дочери четко родилось новое ощущение – вот теперь мать действительно плоха, вот теперь даже не надо ничего выдумывать, чтобы вызвать к себе внимание и жалость. Было грустно.
   
   И про себя, какой-то глубокой частью мозга, Ксения поняла, что она готова к принятию тяжести заболевания, что мать будет нуждаться в постоянном уходе, что теперь даже захоти Галина Анатольевна стать сильнее и здоровее, организм уже не сможет – что-то в нем сломалось. Сломалось и не подлежит починке, а лишь смазыванию, питанию, уходу и заботе. Ксения чётко поймала себя на мысли, что теперь она не просто может, а и хочет ухаживать за матерью, что теперь действительно её дочерняя любовь и преданность нужна и будет принята благодарно. Что она сможет даже поменять рабочий график, что она готова к предстоящим трудностям, хотя по физическим затратам они будут сложнее, чем те, которые были раньше, когда болезнь была разменной монетой в борьбе за внимание и признание важности.

                ***

    Время посещения заканчивалось. Ксения дала матери попить воды, а та, ещё пока работающей  левой рукой, крепко вцепилась в кружку и почти четко произнесла:

   - Я умру!

   Ксения опешила, но постаралась ободряющим тоном отмести плохие мамины мысли.

   - Вот ещё! Умирать собралась! Нет, мы ещё поборемся! – и погладила маму по голове.

   Надо было уже уходить. Ксения поцеловала маму в обе щеки, поправила простыню.  И вдруг сделала то, что при всём уважении и почитании, она раньше никогда не делала – перекрестила беспомощно лежащую на больничной кровати маму и про себя произнесла:

   - Спаси и сохрани!

   Было восемь часов вечера.

   В двадцать один ноль ноль по московскому времени Ксении позвонили из больницы и сообщили, что мама умерла.