Основной инстинкт человека

1.

Когда я был курсантом, я думал, что небо принадлежит нам. Небо и космос. Мы десятилетиями раздвигали горизонт, и вышли за его пределы – поставили маяк на безымянном астероиде за орбитой Плутона. Я грезил полётами ещё с детства, поэтому и поступил в самое престижное лётное училище – липецкое, благо жил неподалёку, в том же полушарии.

Я стал пилотом. Хорошим пилотом, и после выпуска попал на «китобой». Я таскал к Земле маленькие астероиды, добывая руду и другие полезные элементы, необходимые для нужд нашей орбитальной металлургии. Да, я собственными руками толкал прогресс человечества вперёд, а вот Дупляков… Сашка сразу после выпуска ушёл на сверхтяжёлом танкере «Ломоносов» к Нептуну, помощником второго пилота. В училище мы жили с ним в одной комнате, и Сашка всегда был более собранным и целеустремлённым, чем я, не бегал на танцы, а до одури зубрил таблицы угловых ускорений и играючи делал на кольцах «самолётик», и кое-что посложнее. Журналисты загодя окрестили тот рейс «богачами», ведь суммарная стоимость газа, которую люди «забрали» у планеты-гиганта, превысила условный бюджет любой страны мира. По возвращении, он повесил на китель значок «За дальний поход», первый за всю историю космонавтики с таким тоннажем. В общем, Сашка толкал прогресс человечества пневматическим молотом размером с Луну, а я...

Поэтому я и стал вести дневник. Не из завести, конечно, от скуки. «Китобой» – судно для одного. Рубка, жилой отсек и ангар. Можно, конечно, летать вдвоём, но это как-то не принято. Для двоих там работы нет. Был, правда, случай, когда «китобой» первым пришёл на сигнал бедствия, и подобрал двадцать человек с сухогруза. Им тогда пришлось неделю спать по очереди, пока они шли в ближайший порт, но такие случаи – редкость. Поэтому и форма у меня была чёрного цвета, а у Сашки – синяя. На «китобое» пилоты летают, а на танкерах – ходят.

Дневник я быстро забросил, но занялся снова, когда решил, что памяти своей не всегда можно доверять. Он был у меня на кристалле, потому и сохранился, я не такой дурак, чтобы включать его в сеть. Поэтому и рассказ мой – чистая правда, Алина подтвердит. А началось всё, кстати, с неё.

Алина, как и я, была вторым пилотом на сухогрузе, куда и я попал после «китобоя». У нас так принято: оттрубил год на малом тоннаже – добро пожаловать в большую космическую семью. Год вдали от шумных космических трасс отлично сбивает спесь и прочищает мозги, всем советую.

Как и наш капитан, Сергей Яковлевич, Алина тоже была русской, но даже на фоне статных, как на подбор, девушек-пилотов, выделялась своей броской красотой. А первое наше знакомство тогда чуть не стало последним. Помню, как нас представили капитану, друг другу, и за столом посадили рядом. Есть на флоте прекрасная традиция: обедать всем вместе. После «китобоя», где я зачастую разговаривал сам с собой, в кают-компании я заметно нервничал, поэтому и выпалил:

– Какое у вас имя красивое: Алина. Терпкое, как солёное лизнуть.

Не знаю, что она подумала тогда, но прошло день-два, прежде чем она заговорила со мной снова. Назвала меня «Коля-перекати-поле», и предложила перейти на «ты». А я просто солонку тогда вертел в руках, вот и ляпнул.

Соскучившись за год по людям, я прилип к ней, как банный лист. Ещё бы, живой человек, и такой красивый. Мы стали выполняли учебные манёвры, монтировали солнечные батареи и делали много чего ещё, пока не легли на курс, и наши дежурства не «устаканились». А шли мы к Марсу. Нужно было закинуть туда что-то геологическое, и забрать нужное и ненужное. Почти месяц в одну сторону, достаточно, чтобы подружиться, но получаться у нас начало нечто другое. Но об этом после.

***

Пилотировать тяжёлый сухогруз одновременно и ответственно и почётно. С виду неуклюжий, безымянный «серийник», он чем-то напоминает земные тягачи-дальноходы. Жилой модуль у нас также слеплен с силовой установкой, лишь грузовой прицеп мы толкаем перед собой, поэтому не простаиваем при разгрузке – отцепил «свой», подхватил другой, и обратно. Или дальше, куда Земля пошлёт.

Конечно, по сравнению с «китобоем», на сухогрузе просто санаторий. Однако все пилоты знают историю, когда лет тридцать назад на одном из первых супертягачей сгорел центральный компьютер. Напрочь. Потом, конечно, разобрались, что к чему, но сначала команде пришлось много дней подряд вести корабль вручную, ориентируясь по звёздам, как древние мореплаватели. Его капитан, из «наших», любил потом говорить, что для человека не существует преград, кроме тех, что кроются в нас самих. И трудно было бы с ним поспорить, если бы не женщины. Я всю голову сломал, размышляя над отношением Алины ко мне. Я часто замечал, что она краснеет, стоит только мне войти в кают-компанию, или наоборот, как-то неестественно «оживляется» в моём присутствии. А вообще, Алина была славной, и весь экипаж её сразу полюбил, в том числе и я.

Конечно, можно было спросить её об этом прямо, но так, по-моему, только деды наши делали. И даже если её ответ будет положительным, нам ещё неделю предстояло идти к Марсу и почти четыре обратно, особо не разгуляешься, принимая во внимание, что жить космонавтам в одной каюте уставом прямо запрещено.

Я даже похудел из-за этих волнений, отчего наш доктор посоветовал мне лучше питаться и следить за сном. А у меня кусок в горло не лезет, когда она рядом. Я даже спать стал не в пример хуже, поэтому и заметил неладное, краем глаза, когда  заснуть не мог.

Это случилось уже на подходе, когда дежурства становятся особенно долгими из-за давящей монотонности космического полёта. «Старики», чьё время героических полётов безвозвратно ушло, должно быть, никогда не жаловались на сон, а вот наше поколение слегка подрастеряли азарт. Отныне мы должны во всём полагаться на рекомендации Центрального компьютера, а не на собственные знания, умения, и опыт. И хотя он всегда оказывается прав, большинство пилотов считают его необходимым злом, в том числе и я.
 
В день, когда всё началось, я как обычно закончил дежурство, пробежал положенные километры в спортзале, сходил в «баню», – специальный санблок, умело имитирующий свою земную прародительницу, отсидел в адской парной минут пять, и не на йоту не приблизившись к недосягаемому рекорду нашего старпома, на вялых ногах поплёлся в каюту. Там я отметил в календаре ещё один лётный день, сквозь пелену надвигающегося забыться подумав, что когда таких дней наберётся семьсот, я смогу сдать квалификационный экзамен на «первого», – пилота высшей категории, имеющего право пилотировать всё, что летает, включая «атмосферники», и даже сажать их на Землю, и провалился в зыбкий, похожий на разбавленный кисель, сон.

Во сне я вновь оказался на «китобое», с ужасом понимая, что налёт часов на нём не считается, и пока я тут прозябаю, Алина уже пройдёт аттестацию, улетит на другой конец Солнечной системы, и поминай, как звали.

Очнувшись, я протёр кулаками глаза, и лёг на спину, сбросив одеяло. Сон отступил, сменившись сонливой досадой. На эту тему нам, пилотам, было что порассказать. Все выпускники нашего училища, кроме, разве что, Сашки, справедливо полагали, что самая престижная в мире профессия часто мешает устройству личной жизни. Пилот зачастую проводит в космосе времени больше, чем птица в полёте, и когда приходит время заводить семью, то может так случиться, что самой близкой на свете женщиной  для тебя окажется Ниночка, диспетчер Луны-сортировочной, с которой ты пару раз пил кофе в буфете.

Да и форма наша, почти одинаковая для обоих полов, не способствует романтике. На флоте любят шутить, что если в семье оба супруга пилоты, то утром они запросто могут перепутать штаны, а поймут это только вечером.

А я часто представлял себе Алину в вечернем платье. Длинном, ярко-зелёном, ниспадающим из-под её густых, тёмно-медовых волос. И если многие из нас проживают жизнь в бесплодных поисках своего идеала, то мне "повезло". И в этом везении я не видел ничего сверхъестественного. Я всегда хотел встретить именно такую девушку, необыкновенную. Признаться, я никогда не принимал "земных" девушек всерьёз, то ли дело она.

Рассуждая так, я перевернулся на левый бок и уставился в стену, твёрдо намереваясь заснуть, тем более, что завтра у старпома был день рождения, и мы с Алиной готовили ему сюрприз – небольшую сценку в стихах, а ничто так не сближает людей, как самодеятельность. В ожидании завтрашнего утра, я бросил взгляд на запястье, на часы космонавта, но увидел на их стекле отражение чего-то такого, что навсегда врезалось в мою память.

За моей спиной, буквально в метре от меня, бесшумно двигалось нечто, чей облик я не берусь описать. Из всех возможных сравнений я подберу, пожалуй, только такое: представьте себе большой лист оконного стекла, закрученный, словно по прихоти какого-то безумного стеклодува, в рваный конус, колышущийся, словно на шквальном ветру, но в абсолютной тишине, и от этого ещё более жуткий.

Я замер, не в силах отвести взгляд. Никогда прежде мне не было так страшно, и так любопытно одновременно. Весь пойдя мурашками, я всё же едва заметно наклонил циферблат, чтобы рассмотреть это «существо» получше. Оно же, нисколько не смущаясь моим присутствием, перемещалось по каюте из угла в угол, «обнюхивая» все находящиеся в ней предметы, словно собака-ищейка. Я пользуюсь термином «обнюхивать» только для того, чтобы вы поняли, как это выглядело со стороны. Существо направляло широкий раструб на какой-либо предмет, втягивало в себя воздух, словно сглатывая его запах, а потом переходил к следующему. Наверное, рано или поздно, дошла бы очередь и до меня, не спугни моего незваного гостя вездесущая автоматика. Когда космонавт долго не спит, система жизнеобеспечения начинает бить тревогу, посылая ему яростные визуальные сигналы. И вот, стоило только моим часам «ожить», как существо зримо встрепенулось, на миг замерло на месте, а после растаяло в воздухе.

Выждав пару минут, я медленно лег на спину, натянул одеяло по самое горло, и приказал каюте включить освещение. Яркий свет больно резанул по глазам, выжигая с сетчатки призрачные ведения, и полежав так с полчаса, я решил, что всё это мне  приснилось. Я никогда не верил в призраков и прочую ерунду, поэтому, будучи материалистом, снова потушил свет, погрузив каюту в поздние сумерки дежурного освещения, которое так не любят «гражданские», привыкшие спать в полной темноте. Глядя в потолок, я принялся вспоминать популярные во времена моего студенчества байки про пресловутую «космическую лихорадку». Рассказывали, будто опытные пилоты иногда упоминали некие «видения», преследующие их в дальних походах: голоса жен и детей в пустой рубке, падающий из иллюминатора солнечный свет, хотя никаких иллюминаторов на современных кораблях нет, а есть проекция с внешних датчиков. Официальная медицина пока не объясняла эти симптомы никак, по причине почти полного отсутствия анамнеза, но, тем не менее, все пилоты прекрасно знают рецепт избавления от этой «заразы» – пятьдесят граммов коньяка на ночь и месяц отдыха на Земле. Поэтому, наверное, на «китобой» отправляют сразу после выпуска. У вчерашних курсантов нет ещё ни страхов, ни разочарований. Вот только для меня было как-то рановато «психовать», ведь Земля была видна ещё невооружённым глазом. Поэтому я и решил не спешить с выводами, тем более, что скоро причал, а там и отдых, да и Марс уже не тот, что раньше. Это раньше он был безжизненной пустыней с сиротским пузырём жилого модуля, а теперь на нём уже целый город построили.

Утром, отыграв капустник «на ура», и получив от Алины поцелуй в щёку, я уже совсем, было, позабыл про вчерашние впечатления, пока Алина не пожаловалась мне на пропажу жемчужного ожерелья, подарка её мамы на выпускной. По её словам, она накануне оставила его в душевой, а позже оно исчезло. У меня от этой истории неприятно зашевелилось в груди. Я тут же припомнил, что сам на днях обнаружил китель не там, где его оставил. Тогда я не придал этому значения, а вот теперь… Правда, Алина позже нашла пропажу. Должно быть, примеряла перед зеркалом, вот и обронила, а я тогда ещё подумал, что не замечал в ней любви к украшениям. Она даже косметикой почти не пользуется, настолько она была красивая.

Держа ожерелье в руках, я стал припомнить всё необычное, что случалось на корабле за последнее время. К примеру, несколько дней назад система жизнеобеспечения сообщила о повышении расхода кислорода, и мы так и не поняли, почему. А буквально вчера, когда я на пару минут заглянул в реакторную, поболтать с техниками насчёт подарка для старпома, те шумно прогнали меня, заявив, что не будут думать ни о чём другом, пока не найдут причину аварийного отключения одного из маршевых двигателей. Двигатель этот был новенький, воронежский, и не ломался до сих пор ни разу, так что даже ЦУП пока не мог нам помочь. Правда, вскоре выяснилось, что его просто отключили, сбросив тем самым нашу скорость ровно на десять узлов, чего нам как раз хватило, чтобы разминуться с большим обломком печально известной экспериментальной станции «Салют-Explorer». Новаторский полимер по сей день плохо различается радарами, он же и сгубил перспективную разработку, не выдержав ионизирующего излучения. Из-за этого, обломки не стали ловить даже «китобоями». Скорее всего, он не причинил бы нам вреда, но - как знать. И если в старину говорили: «бережёного бог бережёт», то это явно был тот случай. Наш капитан тогда сразу заявил, что таких совпадений не бывает, и мы должны во всём разобраться, ведь заново запущенный двигатель, насколько я знаю, работает до сих пор, без всяких сбоев и замечаний.

Наверное, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что всё это было неспроста, но утром, ещё не терзаясь смутными догадками, я как обычно заступил на дежурство и принял с Земли новый пакет данных. Помимо прочего, в нём был свежий выпуск «Вестника космофлота», который я ждал с особым нетерпением. В нём должна была выйти Сашкина статья про покорение газового гиганта, и я едва дождался обеда, чтобы улизнуть в кают-компанию, и просмотреть её хотя бы одним глазком. Загородившись тарелками, я как раз пробежал вводную часть, где он подробно, но слегка суховато описывал возможности новейших сверхтяжёлых танкеров, когда услышал за спиной характерную поступь. Наш капитан, человек во всех отношениях достойный, имел одну характерную особенность - он придерживался строжайшей дисциплины относительно приёма пищи. Но вопреки своему обыкновению, покосившись в мой кристалл, он лишь одобрительно фыркнул. Достав из холодильника бутылку "Липецкой воды", он с треском сдвинул крышку и покинул кают-компанию, насвистывая себе под нос что-то бравурное. И никто во всём космофлоте не видел, чтобы Сергей Яковлевич пил что-то крепче минералки. Почему, никто не знал, но ходила легенда, что однажды будущий капитан выпил на посвящении, после чего почти сутки пролежал без сознания, а первая красавица курса, не дождавшись своего кавалера, предпочла другого. Как бы там ни было, сейчас меня волновало другое. Увлекшись чтением, я совсем позабыл про время, а когда посмотрел на часы - обомлел. Не то, чтобы они стояли на месте, но как-то нервно подёргивались, словно больше не решались отсчитывать единственную доселе не попранную физическую величину.

Э-ге, – подумал я, и на всякий случай прикрыл их рукавом. Поспешив следом за капитаном на мостик, я через некоторое время по-тихому подключил часы к Мозгу. Тот был явно удивлён результатами диагностики, но для виду заявил, что перезапустит их, как только у него появится время. Потом, извившись за сомнительный каламбур, ведь понятие "время" для него нелинейно, он тут же занялся ими, как только я ввёл в систему свой личный пароль. Дело в том, что часы космонавта - «именные». Их выпускает только один завод в Японии, и даже после того, как космонавт «сходит на берег», они навсегда остаются у него, поэтому мы так легко узнаём «своих». Закончив, Мозг поблагодарил меня за обращение, и посоветовал отправить заводу-изготовителю рекламацию, которую тут же и создал. Он вообще часто бывает занудным. У нас в училище был двухмесячный курс основ общения с искусственным интеллектом, который все называли «курсом Азимова». Там нам показывали «Космическую одиссею 2001» и говорили, что такого случиться не может, но на всякий случай объясняли, где на кораблях установлены рубильники аварийного отключения «ИИ».

Бегло просмотрев содержимое рекламации, я решил пока попридержать её у себя, ведь давший сбой хронометр обязательно привлечёт нездоровое внимание инженеров. Теоретически вечные, со столетней гарантией непрерывной работы, часы космонавта не должны ломаться, а однажды даже помогли найти разбившийся «китобой». От корабля тогда практически ничего не осталось, а его металлические части «утонули» в электромагнитном поле большого, размером, примерно, со стадион, астероида, почти целиком состоящего из железной руды. Но часы знай себе «пищали», передавая сигнал SOS на всех доступных радиочастотах, пробиваясь даже сквозь плотное «металлическое» эхо…

Мозг ничего не понял. Не понял, что цифры, застывшее на моих часах, показывали точное время прихода моего ночного гостя, а всучив мне рекламацию, подсказал отличную идею.

Дело в том, что все тяжёлые корабли, и транспортники, и лайнеры, считаются для членов их экипажа эдаким полётным «домом». Космонавты получают на корабельный передатчик всю почту, как личную, так и деловую, так что, можно сказать, корабль и каюта являются их личным адресом, уникальным на всю Солнечную систему.

Поэтому, взглянув на рекламацию, я сразу обратил внимание, что номер моей каюты был подсвечен зелёным, как если бы она была обитаема. Я имею ввиду, обитаема в данный момент. Так сделано, чтобы быстрее находить выживших в случае аварии. И видимо, никому из конструкторов не пришло в голову, что космонавт может "раздвоиться", и поэтому "умный" компьютер не забил тревогу. И когда-нибудь я расскажу им об этом фокусе, но не сейчас. Сейчас я увижу своего вчерашнего гостя во всей красе.

Из "Правил эксплуатации серийных космических аппаратов" следует, что камеры в жилом отсеке включаются только по сигналу тревоги, но каждый ушлый курсант знает, как обойти программный протокол и подключиться к своей каюте. Надо лишь ввести в систему команду «СРОЧНО», и та сама предложит доступ ко всем доступным тебе ресурсам. Согласно моей должности, я мог видеть на корабле практически всё, поэтому, выбрав свою каюту, нажал на просмотр, и "прилип" к экрану. За моим столом, спиной ко мне, кто-то сидел. Как будто бы тень моя, да только не моя вовсе, не настолько я плечист, и голова у меня не такая маленькая. Я дал увеличение, и тень пошевелилась, словно угадала, что я на неё смотрю. Обернувшись, хотя ни глаз у неё не было, ни лица, один размытый контур, она несколько секунд пристально «смотрела» на меня, просачиваясь с экрана прямо мне в голову. Я даже тряхнул ею, пытаясь отогнать видение, и тень начала терять форму. Размытый контур слился с серой полумглой каюты, и через несколько мгновений она стала невидимой. Я невольно отпрянул от монитора и огляделся. На мостике было тихо. Штурман как всегда что-то считал, не обращая ни на кого внимания, он скоро язык себе прикусит, настолько увлекается, а первый пилот, Соло, я так и не понял, фамилия это у него, или имя, что-то показывал старпому на раскрытой на всю стену навигационной карте. Тогда я снова посмотрел в монитор, но в каюте уже никого не было.

***

Многие думают, что пилот космического корабля целый день сидит за штурвалом, залихватски закладывая виражи, и то и дело включает форсаж. На самом деле всё не так. Большую часть времени мы следим за курсом и общим состоянием корабля, а меньшую – спим. Есть ещё час-полтора, которые мы тратим на свои дела, поэтому часто заводим себе хобби, например, такое, как дневник.

Сдав вахту, я поспешил записать в него всё происходящее, а позже заглянул к техникам, которые после инцидента с двигателем что-то долго и трудно обсуждали с Землёй. Там меня ждал ещё один сюрприз. Один из них, Френсис, всерьёз утверждал, что двигатель отключил кто-то посторонний. Дескать, кроме него, и ещё двух инженеров-механиков, никто этого сделать не мог. Но свой ключ он никому не давал, не положено, а те двое в тот день мирно спали в своих каютах после вахты.

Покачав головой, и для виду ещё пару минут потолкавшись в реакторной, я трусцой припустил к себе. Найдя каюту пустой, я всё же проверил её сверху донизу, после чего вновь подключился к Мозгу. Я спросил у него, какова вероятность встретить в космосе разумную жизнь, на что тот ответил, что после подобного вопроса она стала ещё меньше. Я не обиделся, но больше к нему с такими вопросами не приставал.

Мне жутко хотелось рассказать обо всём Алине, но, в то же время, я понимал, что сделав это, я стану для неё кем-то вроде шута. Она мне, конечно, не поверит, но и виду не подаст, из вежливости.

Поразмыслив, что самое лучшее в такой ситуации будет просто повидаться с нею, я отправился в кают-компанию. Там я застал шахматный турнир, спор о возможности существования такого любимого «старыми» фантастами гиперпространства, и общее ощущение уюта. Алина пришла минут через пятнадцать, в течение которых её имя прозвучало несколько раз, типа: «помните, Алина вчера говорила», или «когда Алины ещё не было», и т.д. Да, она пользовалась на корабле определённой популярностью, и не в последнюю очередь потому, что была простым и открытым человеком, но вместо обычного ласкового приветствия, в этот раз она лишь сухо поздоровалась со мною. Взяв пару яблок из вазы, она быстро удалилась в сторону рубки. Я, было, поплёлся за нею следом , но в рубку уже пришёл капитан, и, поблагодарив всех за дежурство, велел нам отдыхать. Делать нечего, пришлось подчиниться.

По пути в каюту я сделал крюк и заглянул в библиотеку, потом в спортзал, и даже на кухню, в общем, сделал всё, чтобы «невзначай» налететь на Алину и узнать о причинах её сплина, но без толку. Я даже забрёл на склад, где стал пересчитывать в уме объём блестящих чёрных шаров с прессованным кислородом в кубометры пригодной для дыхания газовой смеси, когда у меня в кармане пискнуло. Достав кристалл, я прочёл короткое сообщение: "Встретимся у тебя через десять минут". И тут же воспрянул духом.

На "холодильниках", кораблях класса "Енисей", каюты стандартные, три на три. Всё предельно функционально, включая и внутреннее убранство. Панели, имитирующие дерево, по стенам, покрытие, имитирующее ковёр, на полу. Тупомордые и прямоугольные "Енисеи" ценны не этим. Они знай, делают своё дело, таская грузы по всей Солнечной системе, некрасивые, но надёжные, как весь гражданский флот.
 
Обычно у меня прибрано, но всё же, я придирчиво осмотрел каюту, прежде чем решил, что здесь можно принять даму. Я даже смахнул несуществующую пыль и разгладил складки на кушетке, и, не зная, чем ещё себя занять, принялся в сотый раз читать Алинино досье.

Родилась Алина на острове Итуруп, там же окончила русско-японскую школу. В совершенстве овладела японским и английским языками, получила высшую категорию по эсперанто. В университете была капитаном смешанной волейбольной команды. На «китобое» не трудилась, девушек туда обычно не берут. После выпуска ровно год была стажёром на пассажирском лайнере. И летала, кстати, мимо меня, вполне бы могли встретиться в каком-нибудь порту. Но на пассажирских линиях не осталась, хотя эта работа и считается женской. У рейсовых пилотов форма, кстати, тоже не "огонь", тёмно-синяя, вот и сменила при первой возможности. И теперь мы оба с нею "ходим". Транспортники – самые уважаемые люди.

"Цепляет" она меня. Держится с достоинством, но не холодно. И не скажешь, что девушка – все стыковки "на ура". Стыковка "Союз-Аполлон". Если я Аполлон, вот тебе и союз. Не девушка, а…

Негромкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Торопливо свернув файл, я бросил кристалл на стол, и, вскочив, едва не крикнул "войдите", испугавшись собственного голоса, который предательски дрогнул.

И пусть каюты у всех одинаковые, но вот уют – понятие индивидуальное, насколько карго-допуск позволяет. Войдя, Алина с любопытством осмотрелась. Наверное, я первый человек на нашем корабле, в чью каюту она решилась войти за всё время полёта. Конечно, капитан принимал её у себя, попутно наставляя новичка по службе, но у него и кресла для этих целей есть, и каюта больше моей раз в десять.

Понимающе улыбнувшись, Алина остановилась напротив знаменитого «венерианского» фото капитана Булычёва, занимавшего почти всю свободную стену. Наверное, каждый мальчишка на Земле знает невероятную историю, как капитан спас десятки человеческих жизней, посадив практически неисправный корабль к чёрту на рога. Говорят, он специально заклинил аварийный люк, и бросился тушить горящую обшивку в одиночку. Многие из тех, кто был с ним тогда, вспоминали, как постучав по корпусу три раза – "жив", он воткнул в грунт сломанную радиомачту, и прикрепив к ней камеру со шлема, сделал этот снимок, мгновенно облетевший Содружество. Едва стоящий на ногах, но не сломленный человек попирал ногами ощетинившуюся венерианскую равнину, с лежащей за его спиной ещё "живой", но уже обречённой "Сегежой". Человек невероятной отваги, он стал примером для сотен тысяч ребят и девчонок по всему миру, и вот теперь я здесь.

 – У меня такое же фото дома висит, в моей комнате.

Повернувшись, Алина разглядела в моих глазах восторг. Конечно, люди редко выбирают профессию пилота спонтанно, но всё же… было в этом сочетании ума и красоты что-то завораживающее. До нашего знакомства, я видел её лишь однажды, на летнем студенческом фестивале в Торонто, где она представляла ванкуверское лётное училище на конкурсе пилотов-первогодок, и вывела свою команду в финал, уступив в нём лишь нашим ребятам, да и то потому, что у нас финальный пилотаж выполнял Сашка. Всем тогда запомнилась трогательная сцена, когда Алина, принимая серебряную медаль, не удержалась, и смахнула слезу. Кто мог думать тогда, что из той яркой девчонки получиться первоклассный пилот? Кто мог думать тогда, что спустя несколько лет, я влюблюсь в неё, как мальчишка?

Подойдя к столу, Алина потрогала книги, – вещь в космосе редкую, и поэтому удивительную. Книги, конечно, были не настоящие, бумага здесь под запретом, но выглядели точь-в-точь.

– «Война и мир»? – удивлённо спросила она, касаясь корешков своими тонкими изящными пальцами. – Никогда бы не подумала.

– А жаль, – ответил я, и подал ей «Евгения Онегина», копию издания 1918 года, с прекрасными иллюстрациями. – Моя любимая.

– Надо же.

Раскрыв книгу, она рассеяно пролистала несколько страниц. Глядя на неё, я почему-то подумал, что несмотря на прошедшие с той эпохи столетия, женщины всё также хотят любить и быть любимыми, и не важно, что на них надето: пышное платье в пол или скафандр.
 
– Мама? – неожиданно спросила она, извлекая из раскрытого на середине томика простой двухмерный снимок молодой женщины. Много ли ей нужно было времени, чтобы понять, что вместо изображения оставшейся на Земле возлюбленной, я храню у себя старую фотографию матери, как напоминание о далёком доме. Ты бы ещё табличку на двери повесил, Коля: «Моё сердце свободно». – Красивая.

– Да, – ответил я, смутившись. – Присаживайся.

Устраиваясь на единственном свободном стуле, Алина оправила несуществующий подол и сложила ладони на коленях. И когда она успела приобрести эту привычку? В училище, где курсантов гоняют на тренажёрах шесть дней в неделю, порой до рвоты и обмороков, или на пассажирских линиях, где единственной нарядной деталью формы считается значок на лацкане с двумя золотыми буквами «КФ»: "Космический флот"? Удивительная она, что тут и говорить.

Я уселся на кушетку напротив, и пока Алина собиралась с мыслями, а я вдруг подумал, что понятия не имею, кто ждёт её дома. Мы никогда не касались этих тем, и может статься, что по возвращении, она бросится кому-нибудь на шею прямо на космодроме. Я даже представил себе, как поплетусь к аэровокзалу, закинув сумку на плечо, сквозь густую толпу встречающих, завистливые взгляды моих ровесников-гуманитариев, и, возможно, всполохи девичьих глаз разной степени заинтересованности, но вижу перед собой лишь пустоту...

– …правда, Коля? – услышал я её голос, будто издалека, и я тут же кивнул. – Я рада, что ты тоже так считаешь.

Я встретился с нею взглядом, и чуть не обжёгся. Сколько ещё я буду ходить вокруг да около? Пока какой-нибудь ушлый старпом не предложит ей руку и сердце? Говорят, пилоты должны жениться только по любви. Как геологи на геологинях. Иначе никто не сможет «летать», ни те, не другие. Господи, вот бы узнать с чем так я так опрометчиво согласился, хотя, судя по реакции Алины, мой ответ её вполне устроил. Вот и  славно. Может, она спросила, будем ли мы перезваниваться, когда вернёмся на Землю? После любого межпланетного похода пилотам полагается от одной до трёх недель отпуска, в строго ограниченных климатических условиях, и конечно же, мы будем перезваниваться. Надеюсь на это.

Интересно, Алину действительно волновали такие пустяки, или она просто нашла повод поговорить со мною, не рискуя в любую секунду попасться на глаза кому-нибудь из членов экипажа? С первых дней полёта мы стали называть наше с нею общение «пунктирным». Мы часто прерывали разговор, как только кто-нибудь входил в помещение, и забывали начать его снова, не тратя на болтовню те считанные минуты, когда мы могли, не таясь, улыбаться друг другу.

– Так значит, ты тоже будешь сдавать на «дальнего»? Я вчера прочла в «Вестнике», что ограничение снято полностью, а то ваши, «липецкие», забирали себе почти половину всей квоты.

Так вот о чём она спрашивала! Я вздохнул я с облегчением.

– Если получится.

– Коленька, нам с тобой волноваться нечего! – ответила она и рассмеялась, и словно колокольчики на весеннем ветру зазвенели. «Коленька»!

За те недолгие полчаса, что Алина провела у меня в гостях, я ещё пару раз терял нить разговора. Я благоразумно кивал в ответ, думая лишь о том, чтобы продлить её визит как можно дольше. Однако, служба есть служба, и посмотрев на часы, она встала, оправила китель, и, поблагодарив меня за гостеприимство, попросила проводить её до рубки. По счастью, по дороге нам попались все техники, вахтенный инженер, и даже старпом, в общем все те люди, чьи завистливые взгляды подействовали на меня, как бальзам на сердце. Да и сами посудите, из всего мужского состава нашей команды я единственный был моложе двадцати пяти лет, и единственный, кому наша Алина оказывала такое благосклонное внимание. Наверное, я сиял, как медный пятак.

Вернувшись к себе, я вытянулся на койке и стал по привычке вспоминать наш разговор. В коридоре мы ещё немного поболтали о доме, о новых маяках, которые Дальний флот расставлял в поясе Койпера и о том, что со следующего года «китобои» начнут работать ещё и там. Ну что же, удачи ребятам. Напоследок я рассказал Алине про Сашку, и она удивилась, что у меня есть такой известный друг.

На следующее утро, придя в кают-компанию пораньше, я поставил напротив её тарелки маленького «бумажного» журавлика, которого сделал сам из старой брошюры по технике безопасности. Почему-то, их делали ярко-голубыми, и очень, надо сказать, кстати.

Не знаю, кем это было заведено, но у нас на корабле строго соблюдалось правило, согласно которому все те, кто приходили с вахты, «ужинать», садились по одну сторону стола, а вновь заступающие на дежурство – по другую. Нарушали традицию только мы с Алиной, сидели рядом. Это было заметно и чрезвычайно мне льстило. И хотя она сегодня задерживалась, на её стул никто не посягал.

– Корректировали траекторию, – уведомила она меня, как только заняла своё место за пару секунд до появления капитана, опаздывать к столу у нас считалось неприличным. – Земля беспокоится из-за аномальной солнечной активности. И накинулась на свой любимый салат. Хотя бы кушала получше, худющая.

За обедом, в течение которого мы не проронили друг другу больше ни слова, я снова, как и вчера, задумался о будущем. Перспектива стать квалифицированным пилотом и считать мостик любого корабля «своим», уже не радовала меня так, как раньше. Я в полном мере ощутил то странное чувство, про которое мне много говорил отец. Когда знаешь, как лучше, а поступаешь, как должен. Стать «дальним», это значит водить корабли во все концы Солнечной системы. И скорее всего наши маршруты не будут совпадать. Я покосился на Алину, и та ответила мне долгим ласковым взглядом.

Простившись, и пожелав ей спокойной ночи, я отправился на дежурство, по пути размышляя о том, что с некоторых пор перестал считать корабль чем-то материальным, железом. За те несколько недель, что я провёл на его борту, он стал для меня почти родным. Я говорю «почти», потому что я до сих пор просыпаюсь, думая, что я на «китобое». Я даже иногда жалею, что год, проведённый в одиночестве среди чернильной мглы открытого космоса, так быстро закончился. На «китобое» я был всему голова. Я ставил музыку на полную громкость и кувыркался среди астероидов, выжимая из маленькой, но мощной машины всё до последнего фотона. А здесь я несу ответственность за всех членов экипажа, но ничего не решаю сам. И ещё я знаю, что пройдёт пара лет, и я приму это, как должное. Так бывает со всеми пилотами, хотим мы этого, или нет. Но, как любил говорить наш профессор Колесников – если ты всем доволен, то ты не пилот, а кухарка, чтобы это слово не означало.

Во время короткого перерыва, в течение которого я сбегал на кухню и выпросил у кока тарелку галет и компот вместо стандартного «питательного ланча», я не выдержал, и снова подключился к своей каюте. Уходя, я оставил включённым ночник, но на экране серела дежурная полумгла. Мозг, не будучи дураком, исправил мою «ошибку», и вообще, будучи склонным к анализу, он рано или поздно поймёт, что я вожу его за нос. В специальной литературе уже описан случай, когда Мозг нашёл завалившийся за диван навигационный атлас, хотя его об этом никто не просил.

А тут будет что-то посильнее «Фауста» Гёте, и скоро он забьёт тревогу, к гадалке не ходи. Гадалки – это такие старые бабки, которые в старину врали, что могут видеть будущее. Атавизм, конечно, но раньше и не такое было. Раньше люди на жидком топливе летали. Я читал в мемуарах: «сидим верхом на баках, жесть!». Жесть – это такой сплав… Короче! Каюта была пуста, и все расставленные мною ловушки – стакан воды на полу и привязанная к нему леска остались нетронутыми. Остаются только часы. Как-то он их «подвесил», не прибегая к помощи рук, хотя по части надёжности они дают сто очков вперёд любым другим приборам. И если старая модель – «Вояджер», иногда всё-таки ломалась, то новая, названная в честь матушки всей нашей земной космонавтики, ракеты «Р 7», пока сбоев не давала, тем удивительнее был мой случай. И если мой ночной визитёр заметал следы, стирая все доказательства своего присутствия, то, следовательно, он не просто существует, а присутствует здесь с какой-то определённой целью, хотя, возможно, и гуманной.

После вахты, не желая больше "вечереть" в каюте в одиночестве, я отправился в библиотеку. Зачем, я и сам не знал. Книг в ней, разумеется, не было, но была пара зелёных диванов, таких удобных, что лежать на них можно было часами. А ещё туда обычно никто не заглядывал, хоть свидания там назначай.

Когда я вошёл, Алина уже была там, и стояла у огромного, во всю стену, экрана, листая земные пейзажи. Она не обернулась на звук моих шагов, но убавила освещение и выбрала проекцию дождливого хвойного леса. Огромные голограммные капли стали гулко срываться с потолка и исчезать в ковре. Стало полутемно.

Я так часто представлял себе, как обнимаю эти узкие плечи, что едва сдержался, чтобы не сделать этого наяву. Вместо этого я встал рядом, и тоже коснулся экрана. Дождь заметно прибавил и где-то вдалеке громыхнуло. Ещё немного, и вольёт по-настоящему. Я посмотрел на Алину. За последние несколько дней она ещё похудела и стала ещё красивее. Неужели другие этого не замечают?

– Знаешь, – заговорила она, и шум дождя почти перекрывал её слова, так что мне пришлось придвинуться поближе, – сегодня во время дежурства к нам зашёл капитан, и я подумала, что он почти одного возраста с моим отцом. Он умер несколько лет назад.

Алина убрала руки от экрана, а я не нашёлся, что ей ответить. Её крыжовниковые глаза, всегда искрящиеся, стали почти чёрными, и пустыми. Мне стало не по себе.

– Раньше, я часто представляла себе, как познакомлю его со своим избранником, и как он обнимет меня и скажет, что время пришло. И как я расскажу ему, что полюбила, а он ответит, что очень этому рад, и мне стало так грустно, что я чуть не расплакалась.

Я обнял её за плечи, и она не отстранилась. Оказывается, она пользуется духами. Её волосы едва уловимо пахли чем-то неземным. Так, наверное, пахнут льдинки на далёком Нептуне.

– Ты добрый, – прошептала она, и положила голову мне на плечо. – Ты самый хороший.

– Ну что ты, – так же шёпотом ответил я, и поцеловал её локоны, осторожно, чтобы она не заметила. 

Где-то вдалеке ударила молния. Я видел вспышку лишь мгновение, и этого мгновения мне хватило, чтобы понять, что больше всего на свете я хочу, чтобы Алина была счастлива. Я совершенно чётко понял, как сильно я её люблю. До боли в суставах. До скончания времён. Стоял бы так, не шевелясь, и вдыхал её аромат. Я потянулся к ней, но в это время раздался гулкий удар корабельного гонга, обед. Алина нехотя отстранилась, и пошла к выходу. Когда мы вошли в кают-компанию, наши пальцы касались друг друга, но этого, кажется, никто не заметил.



2.
Вы, конечно, знаете историю современной космонавтики, хотя бы в общих чертах. Когда мы вышли в космос по-настоящему, то поняли, что делить нам больше нечего, поэтому у нас нет ни одного боевого корабля. У капитана в сейфе лежит пистолет, на тот случай, если на борту возникнет мятеж, или что-то подобное, но таких случаев ещё не было. В космосе куда страшнее невидимый радарами камушек, вспарывающий обшивку корабля, словно нож консервную банку. А такое, к сожалению, случалось.

Тем не менее, по статистике, в пилоты стремится попасть каждый десятый выпускник, вне зависимости от пола и расовой принадлежности. В моё время, конкурс в липецкое лётное был двадцать человек на место, примерно столько же в ванкуверское, в остальные - поменьше. Да и сейчас особо ничего не изменилось. Пилотов по-прежнему готовят только на Земле, соблюдая лишь одно общее правило – родиться и вырасти ты тоже должен только здесь, иначе организм не выдержит перегрузок.

Отдохнув после вахты, я принялся с усердием заниматься в спортзале, форму в космосе теряешь быстро. Отработав цикл, я вернулся в каюту, по-быстрому принял душ и растянулся на койке. «Космические» сутки отличаются о земных, вместо двадцати четырёх часов мы используем двадцать, так проще делить время на отдых, работу и сон, и по правде говоря, я рад, что времени на раздумья у меня не так уж и много. Как любит говорить мой отец, в любом деле, главное – не переусердствовать, даже в любви.

Найдя удобную позу, я принялся думать о предстоящей стыковке с орбитальным портом, в глубине души надеясь, что манёвр сближения капитан доверит выполнять мне. Обычно, такие операции поручают новичкам, чтобы те набивали руку, но на нашем корабле новичков двое, и ещё неизвестно, кто из нас лучший. Не хотел думать о ней на ночь глядя, но вот тебе и пожалуйста!

В темноте я снова дотянулся до кристалла. Открыл и увеличил её фотографию, официальную, в парадной форме. Алина смотрела на меня торжественно и взволнованно. Такие фото делают сразу после посвящения, поэтом мы получаемся на них такими чудными. Но Алина была прекрасна. Наверное, мы так быстро с нею сблизились, потому что оба ещё были «салагами». Год в космосе, это ещё не пилот, чего бы мы о себе не думали.

Снова пропищали часы, ведь я уже должен был спать минут как двадцать. Я немедленно представил себе недовольное «лицо» Мозга, шарящего по каютам в поисках нарушителей режима. За курсом лучше следи, - мысленно парировал я его сентенциям, но всё же лёг в свою любимую позу, закинув руки за голову, и постарался заснуть. Не получилось. Напротив, вместо приятного ощущения безмятежности, я ощутил прилив какой-то внутренней тревоги, и лёгкую тошноту, словно съел за ужином несвежих фруктов. Повернувшись на бок, я свесил руку с кушетки, но та, вопреки обыкновению, не упёрлась костяшками пальцев в неорганическое имитационное покрытие «Ковёр», а нащупала невесть откуда взявшуюся здесь туфлю. Что характерно – женскую.

Я открыл глаза и посмотрел вверх. Алина стояла возле моей койки, и ласково на меня смотрела. Её тонкие пальцы трогали моё лицо, отчего оно горело, словно на солнце, а губы что-то шептали, но я не мог разобрать, что. Я потянулся к ней, и наши губы встретились. На долю секунды я почувствовал головокружение, но списал это на восторг. Скинув одеяло, я привлёк её к себе. Я трогал её тело и целовал везде, куда смог дотянуться. Потом помог ей избавиться от одежды, лишь на пару секунд замерев в немом восхищении. Я уже говорил вам, что форма у нас почти одинаковая. И бельё тоже. Чёрные трусы-боксеры, из натурального земного хлопка. И на мне были именно такие, а вот на Алине… От устава у них остался только цвет. Малюсенькие, красивые, с вышивкой. Ну а дальше, ребят, цензура. Скажу только, что всё было здорово. А когда она легла рядом, румяная, счастливая, и прошептала мне на ухо: «спи», я сразу «отключился».


Утром, я как обычно, проснулся, за пять минут до будильника, и сразу всё вспомнил. Алины рядом не было, и быстро осмотрев каюту, я в беспокойстве сел обратно на койку. Мои часы вновь сбоили, отставая от внутрикорабельного времени минут на сорок. Я, было, потряс ими в воздухе, но мелькнувшая в голове догадка тут же заставила меня быстро привести себя в порядок, и отправиться в кают-компанию.

Когда я вошёл, Алина уже была там, и вела себя как обычно. Взяв свою порцию, я сел рядом с ней и принялся листать свой биодневник, тыкая вилкой мимо макарон. Помимо всего прочего, часы космонавта непрерывно записывают его биоритм, поэтому на меня периодически бухтит доктор, когда я не сплю, а мечтаю. Картина вырисовывалась любопытная. Мой пульс прошлой ночью выплясывал кадриль, будто я… Алина ткнула меня в бок – пришёл капитан и занял место во главе стола. Все как-то подобрались, и я, наконец, принялся за еду. А Алина притихла – не уделяю внимание. Если бы ты только знала…

Покончив с трапезой, мы разошлись каждый по своим делам. Пожелав мне спокойной вахты, она ушла отдыхать, а я отправился на мостик. Скинув Мозгу уже просмотренные биоданные, я попросил проанализировать их на предмет аномалий, но тот посоветовал мне обратиться к врачу, не преминув напомнить про рекламацию. Я ответил, что пока мы не придём в порт, свои часы я никому не покажу, тем более других на корабле всё равно нет. Тот отстал, но, я думаю, на время. Поэтому в лазарет я зашёл тем же вечером.

Там, задумчиво почесав нос, Дидье ткнул пальцем в один из мониторов. Мой биоритм. Он был похож на обведённый от руки силуэт Скалистых гор, но, почему-то, двойной, диссонирующий, и чёрный, как смоль, доктор, выглядел озадаченным. Ростом он был примерно два двадцать, и с такими данными мог бы прилично гонять мяч, тем более недавно кольца снова подняли, ещё на пять сантиметров, и это только на Земле.

– Смотри, вот тут. Здесь ты словно спишь и одновременно бежишь марш-бросок. Минут…

– Сорок, - выпалил, я, и тут же прикусил язык.

– Примерно столько, - кивнул доктор, и что-то записал на кристалл. – Помнишь что-нибудь?

– Да… - принялся я соображать на ходу. – Проснулся от жажды, попил воды, а потом проснулся снова, в туалет очень хотелось. Раньше такого со мною не было, вот и посмотрел на часы. А сам отметил про себя: «Сорок минут. Неплохо».

– Ну да, рановато тебе по ночам вскакивать.

Поболтав ещё с доктором и наплетя ему что-то про недосып и лёгкое недомогание, я пообещал строго соблюдать режим и показаться через недельку. Получив за это инъекцию солнечного света и гематоген, я отправился к себе, по пути размышляя над последствиями своих ведений.

Есть теория, согласно которой человек может помнить то, чего с ним на самом деле не было. Что-то про параллельные миры, точнее не скажу. А вдруг я на какое-то время, «провалился» в мир, где мы с Алиной были вместе? И напустил из этой дыры демонов, которые теперь слоняются по нашему кораблю, словно у себя дома? Рассуждая так, я с любопытством смотрел по сторонам, в очередной раз удивляясь, до чего же наш корабль преображается в пересменку.

Пересменка – моё любимое время «дня». В пересменку корабль «оживает». Люди встречаются в коридорах, заглядывают в кристаллы друг друга, радуясь присланным из дома фотографиям и новостям. Жаль только, что наши с Алиной дежурства никогда не совпадают.

Можно, конечно, манкировать отбоем и встречаться по ночам, но сначала тебе сделает замечание врач, а потом капитан. Но раз-другой, я думаю, прокатит.

Перед сном я снова направился в библиотеку, ведь от неё до рубки рукой подать, и если немного сдвинуть мебель и не закрывать переборку, мостик будет виден, как на ладони.

Я как раз толкал один из диванов, когда переборка за моей спиной, тихо шелестя, встала на место. Алина в нерешительности замерла возле порога, явно озадаченная перестановкой. Снова, в сотый раз оправив и без того идеально сидящий на ней китель, она подошла ближе и запустила пальцы в мохнатое зелёное покрывало. Я украдкой посмотрел на часы: 07:12, рановато для неё.

– Доброе утро, Коля, – произнесла она тихо, словно боясь, что нас могут услышать. – Что ты здесь делаешь?

– Да вот, решил почитать перед сном, а тут свет неудобно падает, – ответил я, невольно залюбовавшись её утренней свежестью. Подняв глаза к потолку, который равномерно освещал всё вокруг, Алина едва заметно улыбнулась и густо покраснела. Секунду подумав, она достала из кармана кристалл, и отправила на экран изображение маленькой худенькой девочки, в которой с трудом угадывались нынешние прекрасные черты. Сделав шаг в сторону, она добавила увеличение, а я лишь успел ухватить зелёный тёплый комок в том месте, где только что была её ладонь.

– Решила показать тебе, какой я была в детстве,  – улыбнулась она самой широкой своей улыбкой, приглашая и меня разделить её хорошее настроение. – Помню, мама тогда накупила мне кучу нарядных платьев, а я записалась в авиакружок, и пошло-поехало! – и рассмеялась, и снова колокольчики зазвенели на весеннем ветру. – А у тебя есть с собой детские фотографии?

Я покачал головой.

– Нет.

– Очень жаль.

Глядя на Алину, я готов был биться об заклад, что она каким-то образом ушила китель, похудев ещё на пару килограммов и постройнев до состояния совершенства. Женщины вообще хорошеют, когда чувствуют, что любимы. А чувствуют они это безошибочно. Свернув фото, она спрятала кристалл в карман.

– Ну, не буду тебе мешать.

Погладив диван, словно большое доброе животное, и снова мельком взглянув на потолок, она повернулась, чтобы уйти. Её ладная, идеально сложенная фигура так живо напомнила мне прошедшую «ночь», что я не смог удержаться.

– Алина! – воскликнул я, и она обернулась так резко, словно боялась, что я могу куда-то исчезнуть.

– Да?!

Переборка отъехала в сторону, и яркий свет из коридора обернул её в призрачное сияние, будто обнял.

– У тебя есть маленькая татуировка ящерицы на лопатке?

– Это саламандра, – ответила она после секундного колебания.


Космос – это не только черная пустота. Космос живёт. Едва я уснул, как завыла тревога. На нас шёл протуберанец, и все должны были быть на посту. Наше первое совместное дежурство, хвала Солнцу! Алина была собрана, и работала безупречно, я был на подхвате. Нам пришлось сильно «свалиться» с траектории и даже погасить часть инерции, прежде чем мы снова легли на курс. В «мои» четыре часа утра капитан велел всем разойтись, поблагодарив за службу. Улучив момент, когда на нас никто не видит, Алина коснулась меня пальцами и прошептала «пока», одними губами.

Надо ли говорить, что на следующее утро я полетел на дежурство, как на крыльях? Даже сейчас, спустя несколько дней после той удивительной ночи, я чувствовал на губах её вкус и ощущал аромат её кожи. Быть может, я был болен «космической лихорадкой» так сильно, что уже не отдавал себе в этом отчёта? Да и Алина вела себя как-то странно. Она совсем не удивилась моей осведомлённости и вообще, была последнее время со мной слишком ласкова, и это бодрило и пугало одновременно. Пугало самим фактом своего существования. Для нас, курсантов, «Солярис» Лема был настольной книгой, и я читал его раз пять. И как бы я поступил на месте доктора Кельвина? Тоже посадил бы возлюбленную в капсулу и отстрелил к чёртовой матери в открытый космос? Или нет? Да и «мой» фантом, по сути, пока ни сделал никому ничего дурного. К тому же, если смотреть правде в глаза, отстреливать в открытый космос нужно было меня, пилота с неуравновешенной психикой, ведь не могла она прийти ко мне той ночью, потому что…

Дверь. Я стоял напротив своей каюты и сжимал кулаки, до посинения. Она же автоматическая, и открывается только по команде «хозяина», тактильной или голосовой. Я догадался об этом ещё «на утро», но подсознательно гнал от себя эту мысль, словно та причиняла мне боль, и, по правде говоря, так оно и было. Думая об этом, я чувствовал, как в моей голове начинает пульсировать маленький вулкан. Ощущения были, сравни тем, что я испытал, «заставив» то полупрозрачное существо посмотреть на меня через камеру видеонаблюдения. Это всё в моей голове.

Толкнув дверь, я ввалился в каюту, и кое-как содрав с себя китель, завалился на койку.

Велев каюте выключить свет, я обхватил голову руками, и боль начала проходить. Всё, приехали. Оказывается, чтобы чувствовать себя хорошо, нужно просто ни о чём не думать. Мягким облаком опустилось равнодушие. Сбросив туфли, я поднял с пола китель и достал кристалл. Спроецировал на стену её фото, и несколько минут рассматривал, не отрываясь. Всё та же застенчивая улыбка. Прекрасная девушка в ярко-синей парадной форме. Стоп, форма! На флоте парадная форма отличается от повседневной только кителем, а по факту – только цветом, на тот случай, если нужно сразу заступить на дежурство. Так вот: именно в этом, парадном кителе она пришла ко мне в ту ночь. Я просто слишком часто смотрю на это фото. Это всё в моей голове.

Я отключил изображение и несколько минут пролежал в темноте. Голова прошла. Застенчиво пикнув, таймер сна включил дежурную подсветку. Не было никакого ночного гостя, а визит Алины я «придумал», потому что мне  было грустно и одиноко. А что до татуировки, то тут должно быть какое-то объяснение, и я его обязательно найду.

Навалившаяся вдруг сонливость застала меня в рубашке и брюках. Не в силах ей сопротивляться, я лишь положил подушку поудобнее, и закрыл глаза, а когда открыл их снова, на стене, вместо фотографии, «висела» надпись:

ЗДРАВСТВУЙТЕ

Решив, что я забыл выключить кристалл, я сел на койке и нашарил его. Щёлкнул по нему пальцем, и надпись исчезла. Но вместо неё тут же появилась другая:

НЕ БОЙТЕСЬ. ЗДРАВСТВУЙТЕ

Я похлопал себя по щекам. Надпись замигала.

– Кто вы? – спросил я у темноты, уже догадываясь, каким будет ответ.

ПРИШЕЛЬЦЫ

Вот так, ни больше, ни меньше. И если это не сон, то…

ЭТО КОНТАКТ

Пару раз моргнув, я покосился на дверь. Та, естественно, была заперта. Это не розыгрыш. Это всё происходило наяву. По крайней мере, я сильно на это надеялся.

– Откуда вы? – задал я новый вопрос, памятуя о своём последнем разговоре с Мозгом. Вот ты и не прав, бездушная железка, наша взяла.

ВАШ УРОВЕНЬ ЗНАНИЙ НЕДОСТАТОЧЕН. МЫ ВЕЗДЕ, КУДА СМОГЛИ ДОТЯНУТЬСЯ. ЭТО ПЕРВЫЙ КОНТАКТ С ВАШЕЙ РАСОЙ

Ого! Выходит, что я…

ВЫ ТИПИЧНЫЙ. МЫ ПРАВИЛЬНО ИСПОЛЬЗУЕМ ОБРАЩЕНИЕ «ВЫ» К ИНДИВИДУ В ЕДИНСТВЕННОМ ЧИСЛЕ?

– Э-э… Да. – Я даже не пытался скрыть досаду. – Это знак уважения.

МЫ УВАЖАЕМ ВАС, НИКОЛАЙ

– Спасибо, – кисло ответил я. – Чего вы хотите?

ЭТО ЭКСПЕРИМЕНТ. НЕОБХОДИМО УБЕДИТЬСЯ, ЧТО ВЫ НЕ ГОТОВЫ

– К чему?

К КОНТАКТУ

– Так вот же он! – воскликнул я, и тут же осёкся, вдруг, услышат. И сразу вспомнил, что каюты на корабле звуконепроницаемые, хоть в барабаны бей.  – Мы же беседуем!

МЫ КОСНУЛИСЬ ВАШЕГО РАЗУМА. УТРОМ ВЫ ВСЁ ЗАБУДЕТЕ

– Почему? Я провалил тест?

МЫ КОСНУЛИСЬ ВАШЕГО РАЗУМА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД. ВЫ ДУМАЕТЕ ТОЛЬКО О ПРОДОЛЖЕНИИ РОДА. ПРЕДЛОЖЕННАЯ ВАМ ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ОДНОЗНАЧНО ЭТО ДЕМОНСТРИРУЕТ

– Так это…

Да ё-моё! Я даже руками всплеснул от обиды. Фантазёр ты, Коля, и больше ничего.

ЭКСПЕРИМЕНТ ПРИЗНАН КОРРЕКТНЫМ. ДЛЯ ОБЪЕКТИВНОСТИ МЫ КОСНУЛИСЬ РАЗУМА АЛИНЫ. ОНА ТАКЖЕ ДУМАЕТ О ВАС. ПРЕДЛОЖЕННАЯ ЕЙ ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ…

– Ну, так это, ребят, другое дело, – перебил я невидимого собеседника, и даже выпрямил спину. – Да попробуйте с капитаном, он тут главный!

МЫ ВЫБРАЛИ ДВУХ НАИМЕНЕЕ ЦЕННЫХ ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА. ПРИНЦИПИАЛЬНОЙ РАЗНИЦЫ НЕТ

Я промолчал. Пусть думают, что хотят.

ЭКСПЕРИМЕНТ ЗАКОНЧЕН. МЫ БЛАГОДАРИМ ВАС, НИКОЛАЙ. ЛЮДИ НЕ ГОТОВЫ К КОНТАКТУ

– Это всё?

ВСЁ


3.
Наверное, я бы действительно всё забыл, если бы не одно «но». Всерьёз опасаясь, что я схожу с ума, я включил свой кристалл на непрерывную запись, но Алина больше не «приходила», на корабле больше не случилось ничего экстраординарного, я благополучно пришвартовался к орбитальному порту, и, отдохнув пару дней в марсианской гостинице, просмотрел запись, от скуки. И обалдел. Должно быть, умные пришельцы не ожидали от человека такой хитрости, поэтому я и знаю, о чём говорю.

Алине я всё рассказал в тот же вечер. Она сначала не поверила, но, когда просмотрела видео, где я разговариваю со стеной, призналась, что тоже была со мной, как наяву, и тоже испытывает ко мне чувства. Именно она уговорила меня больше никому об этом не рассказывать. Пилот, который утверждает, что вступал в контакт с пришельцами и видел галлюцинации, уже никогда не выйдет в космос. Поэтому мы решили опубликовать мой дневник лет через сто, когда оба станем старыми, и, если вы это читаете, значит, время пришло.

Впоследствии, я беседовал с парой «светил», исподволь пытаясь понять природу наших видений. Если вкратце, мы помним те пресловутые «моделирования» потому, что эффект, оказанный ими на мозг, был слишком велик. Я уже тогда любил Алину, а она меня, а экспериментаторы этого не учли. Возможно, любовь им неведома. Или уже, или ещё.

Тогда же, на Марсе, надев, наконец, любимое вечернее платье, Алина попросила меня застегнуть ожерелье, и в сиянии её роскошных, тёмно-медовых волос, я вдруг заметил едва различимый, но такой понятный любому пилоту орнамент, покрывающий одну из самых крупных жемчужин. Пять призывно сияющих маленьких точек на перламутровом «небосклоне» приглашали нас в гости, в созвездие Лиры.

Пришельцы, не доверяя нашим человеческим инстинктам, всё же оставили нам послание, и теперь мы передаём его Вам. 

Когда же, спустя несколько лет после моего контакта, объявили набор в первую сверхдальнюю экспедицию, Сашка первым подал рапорт, и ушёл на «Гагарине» капитаном. Он звал меня с собой, но я отказался. Всю жизнь я водил корабли, возвращаясь на Землю, или с нею, или к ней. У нас с Алиной был свой космос. И да, бельё она всегда носила не по уставу.