Живая материя

В школу позвонили из районо:
- В Пролетарке завал. Направьте к Беспоместнову своего практиканта. Как это кого?! У вас же Тиссен на практике. Вы его чем загрузили? Ничем? Ну вот пусть едет. Завтра же!

Еду в Пролетарку. Село расположено в узком тёмном ущелье. Раньше через него проходил старый Чуйский тракт. Неизвестно чем думали основатели совхоза «Пролетарский» когда выбирали для центральной усадьбы одну из восьми деревень. Пролетарка самое узкое и самое тёмное место во всей округе. Остальные сёла совхоза располагаются в красивейших просторных местах, а названия то какие! Светлое, Тёплое, Босаргино, Черемшанка, Кыркыла, Сосновка, Сараса.

Беспоместновы жили раньше в Ае, их дом стоял улице Советской на берегу Катуни. С Юркой Беспоместновым я дружил с первого класса. Теперь Юркин отец стал дирекотором школы. Меня расспрашивают о последних айских новостях и радуются тому, что школу выручает не чужой человек, а земляк и друг семьи.

Коллектив в школе необыкновенно интересный, да и все жители села тоже. В Пролетарке находится геологическая разведка, геологов снабжают дефицитными товарами через сельский магазин, всё село пользуется привилегированным снабжением.

В Пролетарке геологи нашли ртуть. Ходили слухи, что она была не только в киновари, но иногда даже попадалась чистыми каплями. Над селом на вершине горы стоит буровая, рядом с ней в ящиках лежат каменные цилиндры. Бирюзовые, синие, коричневые, белые. Сельские пацаны забирались на гору, посмотреть, как геологи сверлят их гору. Те с удовольствием им объясняли, что гора, если её располовинить, будет выглядеть как слоёный пирог.

Наладить контакты с коллегами я не успевал, работать приходилось в две смены за троих. Одна математичка заболела, другая ушла в декретный отпуск, молодого выпускника забрали в Армию. Я их заменял до конца учебного года. Всё в учительской было нормально, пока не заходила физичка Тамара. В учительской остерегались при ней заводить разговоры о политике, чтобы не нарываться на её крамольные речи. За ней не заржавеет. В уголовном кодексе есть статья «за распространение измышлений, порочащих советский строй». Пять лет лишения свободы.

Тамару это не останавливало. Она весь строй советский порочила и измышления распространяла. Михаил Васильевич её люто ненавидел и при каждом удобном случае старался как-нибудь уесть. Тамара в долгу не оставалась. При мне произошёл однажды между Шкуратовой и Беспоместновым такой короткий, но очень жёсткий диалог:
- Биология. Подумаешь, тоже мне наука, пестики-цветочки…
- История важней?
- История – это наука!
- Ну да, Вы думаете, что на философии марксизма-ленинизма хлебы можно выпекать?
- Я в войну таких расстреливал!

Сильно похоже на КВН. Находчиво, но не весело как-то. Шутки то нешуточные. В учительской стоит гробовая тишина. В моей голове за секунду пронеслось сто вопросов. Ставлю себя на место директора. Неужели Юркин отец взаправду таких как Тамара в войну расстреливал?! Все ждут, что Тамара скажет. Я тоже жду. Ставлю себя на место Тамары и не нахожу ответа.

В институте был бессменным капитаном команды КВН. Наш поток на факультете за все четыре года ни разу не проиграл. За секунды я находил ответ и мог своим сарказмом вывести свою команду на несколько очков вперёд, но тут…

Наш директор школы, мой бывший классный руководитель, Юркин отец, в войну таких как Тамара расстреливал. Ни фига себе! Я слышал, как люди говорят: «Убивать таких надо!», а сами даже поросёнка зарезать не смогут. Как, например, наш Михалыч в столярке. Он часто выдавал на гора оригинальные инквизиторские советы: «Руки из жопы растут! Руки вырвать и ими по морде!» Шутил так. Но в учительской наш директор не шутил: «Я в войну таких расстреливал!»

Что скажет сейчас Тамара? Или ничего не скажет? Тамара встала из-за стола, спокойно подошла к шкафчику с классными журналами, взяла журнал и также спокойно сказала своё последнее слово. Оно всегда оставалось за ней:
- Оно и видно – спокойно сказала она и вышла из учительской. К нашему счастью прозвенел звонок и все с облегчением разбрелись по классам.

Конец мая, дороги подсохли, на серых скалах появились огромные бардовые пятна – это расцвёл маральник, в сограх алеют огоньки, запах черёмухи дурманит голову. Моя педагогическая практика кончилась, сегодня последний звонок, завтра я уезжаю.

Во дворе суета и море цветов. У меня нет никаких обязанностей. Прощание со школой. Так хочется почувствовать себя сейчас не учителем, а учеником. Встать в выпускной ряд и смотреть как во время торжественных речей мои соклассницы будут прятать свои милые заплаканные лица в букеты цветов. Делают вид будто огоньки хотят понюхать. И марьины коренья. Они резко пахнут. Они прощаются с детством. Моё давно пролетело. Как один день. И юность тоже. Звенит последний звонок. Дальше всё по традиции. Для учителей это не рутина, для нас раз в год, а для выпускников раз в жизни. Сегодня зазвучит последний звонок на урок и больше никогда звучать не будет. Если они его где-нибудь когда-нибудь и услышат, то это будет не их звонок на урок.

Всё прошло. Учителя и ученики расходятся. Разговорился с двумя мальчишками, Андреем и Лёхой. Мне они сразу чем-то понравились, и я общался с ними чаще, чем с другими учениками. Наверное, нашёл в них что-то родное. Родственные души. Посетовал, что из-за перегрузки так и не побывал в местных пещерах. Жаль.
- Так ведь ещё сегодня можете успеть. Это же недалеко. До вечера всё облазить можно. Завтра воскресенье, домой можете и в понедельник уехать. Вы же больше сюда никогда не приедете. Оставайтесь! Мы Вас в Сосновку сводим. Там хариусы клюют. Знаете, как там здорово!

Уговорили. Я согласился. Сходили домой, сменили парадную форму на рабочую и вышли за село. Идём по козьей тропе вверх по ручью. Мальчишки остановились.
- Видите вон ту сосну на скале? На ней гнездо орла.

Мне объясняют, что это за птица, орёл, и почему она именно там свила себе гнездо. Я их выслушиваю и недоверчиво смотрю на ту сосну, где, якобы, должно быть гнездо орла. Прямо уж орла. Чего заливать то. Зря стараются. Меня не проведёшь. Сами поди больше коршуна птицы не видели и хотят мне орла показать.
- Смотрите, мы сейчас с Андрюшкой закричим, орёл взлетит, полетит во-о-он туда и сядет там на скалу. Посидит там, посидит и полетит вон туда, потом даст круг и вернётся обратно на своё гнездо.

Пацаны заорали во всю мочь своих сибирских лёгких, из леса вернулось эхо. Иволга смолкла, кукушка сбилась со счёта и стихла. Тишина. От сосны отделился тёмный силуэт огромной птицы и бесшумно проплыл по воздуху прямо над нашими головами. Дал круг по маршруту, который расписали мальчишки, и вернулся обратно на своё гнездо. Удивлению моему нет предела. Пацаны наперебой рассказывают всякие лесные новости, которые мне теперь уже не кажутся небылицами. Они, похоже, здесь хозяева этих гор. Всё знают.

- Вон муравейник. Вы видели, как мураши кислотой стреляют? Нет?! Не видели?! Сейчас покажем! Сядьте вон туда. Ближе сядьте. Ниже голову надо наклонить. Да, вот так. Надо против солнышка смотреть. Я сбоку сяду и буду дуть на них, а Вы смотрите.

Сижу против муравейника, склонил, как велено было, свою голову и смотрю как Андрюшка дует на муравейник. Так осторожно раздувают последний уголёк потухшего костра. Здесь не костёр, а муравьи. Они встали на дыбы и начали как из брандсбойтов палить в Андрейку муравьиной кислотой. На солнце хорошо видно, очень чётко видно, как тонкие струи словно длинные серебряные иглы впиваются Андрюшке в щёки, в нос, в лоб и в веки. Глаза надо закрыть, это понятно, непонятно почему я этого до сих пор не знал. Муравейников у нас в Ае ведь полно: в крапиве за огородами, на горе прямо в ягодниках, на островах, на покосе, но я ни разу не видел как муравьи стреляют кислотой.

- А сурков видели? Вон они сидят. На солнышке греются. Перезимовали и рады. Они как медведи в берлоге зимой в своих норах спят.

Смотрю на склон и никаких сурков не вижу. Лёшка предложил подойти поближе. Переходим ручей, мимо длинной полосы незабудок и цветущих огурчиков. По зелёной поляне крадёмся поближе к сурчиной норе. Никакой норы не вижу.

Мальчишки предлагают дальше пробираться ползком. Похоже всё на детскую игру. Вроде большие уже. В десятый класс перешли, а ведут себя как пятиклашки. Подыгрываю им. Раз на пузо, значит ложусь на пузо. Бесшумно ползём наверх. Точно. Теперь вижу. Это не камни. Это сурок! А рядом маленькие сурчата. Лёха шепчет:
- Дальше нельзя, испугаем их, они в нору сиганут.

Приподнимаю голову и любуюсь как сурчата балуются, кувыркаясь борются друг с дружкой, а сурок важный такой, встал в позу дневального на посту и замер.
- Всё. Заметил нас. Теперь убегут - сказал Андрюшка. И точно, сурок свистнул, всё семейство один за другим скрылось в норе, дневальный вслед за всеми убежал последним. Была бы дверь, наверное, захлопнул бы за собой. Идём к норе. До чего же интересный выдался сегодня день!

- Смотрите чего они тут нарыли! Вот эти камни они из норы выворотили. Представляете?! Вот этот самый тяжёлый, подержите-ка, чуете какой он тяжёлый! Это киноварь. Мы с Тамарой Георгиевной на физике удельный вес находили. Почти как у железа. Представляете?!

Представляю, конечно. Повезло им с физикой. И с биологией тоже повезло. Поднимаемся по крутому склону к пещере. Мальчишки заводят меня туда и ублажают жуткими разговорами о жизни первобытных людей в этой пещере. Потом следует очень необычное предложение:
- А Вы слышали когда-нибудь абсолютную тишину в абсолютной темноте? Не слышали! Всегда что-нибудь да слышно. А тут ничего не слышно. Давайте помолчим. Всё! Тихо!

Замолкли. Мурашки по спине побежали. Я над абсолютной тишиной никогда не задумывался. Меня она пугает. Вокруг ведь ничего нет. Я внутри горы. Минута молчания длится долго, думы в голову лезут необычные для моей головы и превосходят всякие прежние фантазии.

-Ну как?! - спросил Андрюшка. Не знаю что как. Ещё сам не разобрался. Философы. Интересно кто этих девятиклассников превратил в таких философов. Откуда они вобрали в свои головы столько информации. Необычной информации. Чего только не знают. Кто просветил, кто так далеко их продвинул?
- Откуда вы всё это знаете?!
- Татьяна Ивановна рассказывала.
- Мы с ней в походы ходили.
- И Тамара Григорьевна с нами тоже ходила.
- Давайте завтра Тамару возьмём с собой в Сосновку.
- Тамару?! Зачем эту вредину брать с собой?
- Да Вы что, Фёдор Борисович! И вовсе она не вредина!
- С ней знаете как интересно!
- Она Братскую ГЭС строила!
 
Молчу. Спорить не стал. Думаю. Им видней. Тамара – не вредина, ну надо же… Не вредина… Умная, согласен, но вредина. Чёрная мегера. Глаза как у ведьмы. И чего это я. Мы ведь с ней ни разу даже словом не обмолвились. Я ведь её не знаю и взялся судить. Должна же быть учительская солидарность. Да и не в этом вовсе дело. О педагогах ведь судят по их ученикам. По тем, кого они приручили. Эти ребята – добрые, развитые и прилично воспитанные. Таких редко встретишь. Опять же трудно сказать какую роль эта самая Тамара в их развитии сыграла. Факторов развития личности ведь много,   наследственность, среда и воспитание... воспитание – это целенаправленное воздействие на личность... дальше забыл, а через неделю госэкзамены по педагогике…

- А? Что? Тамару? Берём, конечно, раз уж она такая хорошая.
Соглашаюсь и не знаю о чём мы с ней завтра говорить будем.
Самый последний день мая 1970 года. Воскресенье. Солнце светит в окно. Постучали. Это Лёшка с Андреем. Довольные. День замечательный, поход будет интересным. Идём за Тамарой. Она нас уже ждёт.

Мальчишки с ней ещё с вечера успели договориться. Приятная добродушная улыбка. Будто вообще это даже и не Тамара Григорьевна, строгая, сухая учительница физики Пролетарской средней школы. Рядом с собачьей будкой скулит овчарка. Замечаю, что собака трёхногая. Нет задней ноги. Рядом с дорожкой парники. Под целофаном светятся инфракрасные лампы. Понятно. Учитель физики здесь живёт. Строитель Братской ГЭС. Надо бы выспросить. Неужели правда она работала на той стройке.
-Заходите в дом. Собака? Не бойтесь, не тронет. Это она почуяла, что я ухожу из дома, вот и скулит. Как только начала рюкзак собирать, так сразу же и поняла, что одна дома останется. С нами не пойдёт. Устанет.

Мальчишки от чая отказались, я тоже, и мы тем ранним, свежим, последним весенним утром направились в Сосновку в самое преддверие лета. Тамара выспрашивает, когда у меня экзамены и как буду добираться до дома. Мне же интересно узнать про Братскую ГЭС. Знаменитая комсомольская стройка. Однокурсники мечтали попасть на такую, но их посылали то на Курилы рыбу чистить, то в село фермы строить.

- Да, работала там, от первой палатки и до первой турбины. В газету даже попала. В «Правду». Фотографию на первую страницу поместили. Хрущёв жмёт мне руку. Как так получилось? Передовой комсомолкой была, пришлось руку пожать. Хрущёву руку кому-то надо было пожать, пожал мне, я ж рядом с ленточкой стояла, ну да, с той, которую разрезают при открытии. Корреспонденты набежали, сфотографировали, через день я уже в газете.

- Вот это момент! Вырезку то хоть сохранила?
- Сохранила. Конечно, момент необыкновенный, вся группа потом долго подшучивала надо мной. В стенгазете разрисовали даже. Карикатура смешная была: стою на стройке над всеми, не работаю, рука в огромном гипсе, под рисунком подпись: «Тамара! Сохрани на веки тепло рукопожатия главы советского государства, нашего дорогого Никиты Сергеевича Хрущёва! Не ходи в баню и не снимай гипс!»

На той стройке Тамара хлебнула вольного духа комсомольской юности, который осложнил ей всю дальнейшую жизнь. А может быть и упростил. Это с какой стороны посмотреть. Хрущёв объявил борьбу против культа личности Сталина. Одну из зон Гулага, недалеко от Братска, превратили в музей. Парней и девчат с комсомольской стройки свозили туда на экскурсию. У ребят волосы дыбом. Настоящий концлагерь. Как у фашистов. Ещё недавно Сталин был вождём всего народа, теперь преступник.
- Бабушка моя молилась по воскресеньям, а я по понедельникам. Пела вместе со всеми на линейке «...Нас вырастил Сталин - на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил!...»

- Не помню эту молитву. Мы другую пели: «...Отцы о свободе и счастье мечтали. За это сражались не раз. В борьбе создавали и Ленин, и Сталин отечество наше для нас.“

- Чего там мог создать господин Ульянов!?
Тамара так и сказала – господин Ульянов. Не товарищ Ленин, а господин Ульянов. У меня в горле пересохло, в пятках закололо, пульс участился. Хорошо, что мальчишки этого не слышали. Что про нас дети подумают!

Тамара говорит, что ничего не подумают, у них свои интересы. Если у человека есть моральные критерии оценки поведения, то он сам будет всё оценивать по-своему на основе этих критериев. У подростков обострённое чувство справедливости, им ничего не надо объяснять. Смотрю на мальчишек, они ушли вперёд, время от времени убегают с дороги, чего-то ищут в траве. Исследователи. Всё знают… С ума баба сошла. Господин Ульянов. Враги его так называли, а я ж ведь не враг. Тамара поставила вопрос ребром:

- Враг кому? Ученик вождя - преступник, думаешь учитель лучше был?
- Но ведь Ленин не такой. Это ведь не Сталин.
- Истмат сдавал?
- Сдавал.
- Программу партии помнишь?
- Власть - народу, заводы – рабочим, землю – крестьянам.
- И как эту власть взяли?

Вот этот вопрос мне не понравился. Ещё до института, в училище на обществоведении мне не по себе было от того, как наша историчка с воодушевлением поведала нам как произошла окончательная победа советской власти. Свергли царя с помощью буржуазии, свергли буржуазию с помощью кулаков и крестьян, ликвидировали кулаков с помощью деревенской бедноты. Я двумя руками и ногами был за коммунизм, за построение справедливого общества, но все эти ликвидации мне казались аморальными. Вспомнились рассказы зэков Суртаевых, у которых я жил на квартире. Они такие дела назвали бы мокрым. Володя Суртаев убил человека, защищая себя, но, чтобы идти на мокрое дело и держать ножик за голяшкой на своего подельника – это самое последнее дело. Нечестно. Нехорошо.

Что такое хорошо и что такое плохо мне внушали мой дед, мой отец и поэт Маяковский. И ещё коза Машка, когда подыхала на моих глазах от издевательства взрослых людей. Машинист паровоза замучил её своими гудками. Специально. И хохотал при этом. Мне было пять лет. Машке столько же. Было бы мне двадцать, дал бы тому машинисту в морду, но мне было пять, и я Машке ничем не смог помочь. Машка сдохла.

Просто так она в моей жизни не была. Я люто возненавидел коварство и несправедливость. Психологи утверждают, что в рванем детстве человек выбирает стиль поведения на всю жизнь. Наверное, я тогда его и выбрал. Нож за голенищем на своего подельника. Честно ли это?! Я понимал, что нечестно, но боялся осуждать.
- Наверное, по-другому нельзя было.
- Почему ты уверен в том, что по-другому нельзя было? Это леность мысли или страх перед истиной? Добрые цели нельзя достичь погаными средствами. Господин Ульянов запланировал государственный переворот, царь сослал его в Шушенское, платил ему за питание, за проживание и на мелкие расходы. Лишь бы воду не мутил. Ульянов от царя пособие получал, не работал, ходил в лес на охоту, подруга в гости приехала. Кто б меня вот так вот в Шушенское сослал! Сравни теперь как Ульянов со своими оппонентами обошёлся.

Я слушал Тамару, выискивал аргументы и не мог их найти. Мне трудно было с ней согласиться. Никогда ещё у меня голова так не гудела. В одном вопросе мы разошлись с ней очень принципиально. Я уверен был в огромной силе воспитания. Моим кумиром был Василий Александрович Сухомлинский, директор Павлышской средней школы на Украине. Его книгу «Сердце отдаю детям» я зачитал до дыр. Мечта была создать когда-нибудь такую же школу, какую создал он, Сухомлинский, там в своём Павлыше.
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!

Эти стихи знал в Павлыше каждый ребёнок. Их читали там как молитву. Не только душа, но и тело этого гениального педагога не знало покоя. Сухомлинский больше четырёх часов в сутки не спал. Хотел ещё многое успеть сделать, боялся, что не успеет. С войны он принёс осколок гранаты. Не в руке принёс, а носил под самым сердцем. Жил с этим осколком. С таким грузом совсем иначе воспринимается поиск смысла жизни и совсем по-другому ведётся разговор с детьми. Его школа была местом встречи с красотой, с кладовой знаний, которая никого не тяготила, а возбуждала неуемный интерес.

Для Тамары Сухомлинский тоже был великим педагогом, но она не согласна была со мной в том, что воспитание может сделать всё. Натуру человека принципиально изменить нельзя. Вон Андрюшка с Лёхой носятся по лужайке друг за другом, валяются в траве как медвежата. Уйдут рыбачить в Сосновку, возьмут с собой булку хлеба и всё. Им на весь день хватает и ничего им больше не надо. Это их счастье. У других оно другое, и не только потому, что их по-другому воспитали, они от рождения другие.

Тамара спросила в какую школу меня направят после института. Я сказал, что поеду в Горный Алтай, обратно в Хабаровку. Распределительная комиссия мне уже направление дала. Тамара удивилась и предложила, как только отработаю срок, собраться всем вместе. В одной школе. Кому всем? В какой школе? Тамара сказала, что на русском Севере живут неиспорченные цивилизацией люди. А поедут туда её друзья-единомышленники.

Насчёт северных людей я спорить не стал. На втором курсе на сельхозпрактике мы весь сентябрь проработали в селе Плотниково. В том селе было много переселенцев с севера Вологодской области. Приезжие не матерились и не пьянствовали. Местные пытались их совратить, но все попытки не имели никакого успеха. Мужики улыбались и вежливо отклоняли любое искушение. Интересно бы было поехать на Север, к таким людям в какое-нибудь глухое село, но я бредил Сухомлинским и хотел создать такую же школу как у него не где-нибудь, а в Горном Алтае.

- Может быть твоя Хабаровка и есть тот самый камень, под который вода не течёт. Ты мне сейчас напоминаешь одного миссионера, которого в Африке съели шуары. Шуары – это племя такое. Этого миссионера предупредили, что и его тоже могут съесть. А он говорит: «Ну и что! На моё место другого пришлют».
Этот случай она встретила в репортажах чешских путешественников, которые на легковушке объехали весь свет. Люблю читать про путешествия, авторы мне были знакомы, их зовут Мирослав Зикмунд и Иржи Ганзелка. Тамара удивилась тому, что я их репортажи прочитал от корки и до корки. Я напустился на неё и заявил, что меня в Хабаровке никто не съест. Тут разговор перекинулся на генетику, на судьбу Вавилова и сталинские репрессии.

Дорога в Сосновку идёт от Кыркылы через перевал. Под перевалом вдоль берега горной речушки тянется деревенская улица. Домов мало осталось, люди разъехались. Идём вверх по речке, мальчишки выломали себе удилища и ищут заводь. Мы сидим на бугре и готовим обед. Попутно спорим о политике и при такой прекрасной погоде портим себе жутким негативом предстоящий аппетит и свои нервы.

Домой вернулись в сумерках.
- Заходи, поужинаем.
- Поздно уже, что люди про тебя скажут?
- Тут один сказал про меня. Сильно пожалел об этом.
- Врезала?
- Да врезала.
- В челюсть?
- Да, в челюсть.
- И как?
- Улетел в канаву, сапоги аж выше головы взметнулись. Да нет, я не боксёр. Он пьяный был, плохо на ногах стоял. Рядом канава. Просто удачно всё получилось, но алкаши теперь меня обходят стороной, думают, что я ниндзя.

Ни фига себе, заявочки, сказал бы мой друг Володя Талюкин. Тамара обещала мне показать книги самиздата. «Запрещёные, кстати, к изданию в СССР». Всё запретное всегда интересно. Главное не переступить черту. Я решил не переступать ту черту и переступил через порог женской избы. По дороге домой Тамара успела вывернуть наизнанку весь научный коммунизм и промыла косточки всем его основоположникам. Это всё был пересказ. Теперь она хочет мне выложить первоисточники.

Одна комната, вместо стульев берёзовые чурки, на таких же чурках двухместный топчан с постелью, против него во всю стену стелажи с книгами, которых я нигде и никогда ни в одной библиотеке не встречал. Директор школы зашёл к ним однажды, чтоб проверить жилищные условия молодых учителей и сильно удивился этому топчану: «Что это такое?!» «Венские ножки» - сказала Тамара. Она своего шефа даже в качестве гостя не смогла вытерпеть и залезла ему под шкуру. У них это взаимно было.

Тамара готовит кофе. Сказала, что диссиденты вечерами всегда пьют кофе и заедают швейцарским сыром. Лучше бы хариусов у мальчишек забрала. Предлагали же. Они в Сосновке целую сниску наловили, пока мы спорили о смысле жизни. Тамара не спорит, предлагает к сыру лука нарезать. Пойдёт. Мне всё-равно, и чаем бы обошёлся.

Съели диссидентский ужин. Сыр швейцарский только по названию швейцарский, просто сорт так называется, изготовлен на Алтайском сырзаводе. Тамара достаёт магнитофон и включает его. Песня под гитару. Не Визбор и не Высоцкий, Тамара сказала, что это Александр Галич. Она с ним лично знакома.

На полках среди невинных подписных изданий, стоят книги самиздата, в них протоколы судебных заседаний. Щаранский, Буковский… эти фамилии мне ничего не говорят. Сели на скамью подсудимых за инакомыслие. Понятное дело, допрыгались.

Смотрю фотоальбом. В нём более интересные вещи, чем какой-то Буковский, которого я не знаю. Вот их овчарка с четырьмя ногами, ещё не инвалидка, вот ручная говорящая ворона сидит на плече у Тани, а вот и Тамара рядом с Хрущёвым, а вот это лицо я уже где-то встречал. Так ведь это же Любовь Кабо! Я читал её книги, когда готовил реферат по педагогике. Она знаменитый педагог и написала повесть о Борисе Беклешове. Этот Беклешов основал для детей в Мещёрском Доме пионеров настоящую научную экспедицию. Не простую, а по заданию Академии наук. Наша завкафедрой умилялась этим внеклассным мероприятием и советовала перечитать всё, что написала о нём Любовь Кабо. Татьяна была в той экспедиции?! С самим Беклешовым?! Мать честная!!!

- Была-была. С Беклешовыми мы до сих пор дружим семьями. А сейчас с тобой будет говорить тётя Поля.
Тамара достаёт из-под стола мешок и загадочно запускает туда свою руку. Глаза у Тамары при этом блестят как у проказника, который хочет подстроить пакость. Трёхногая собака, говорящая ворона, теперь хочет что-то вытащить из мешка. Если змея, то я в этом доме опозорюсь.

- Тамара, это змея? Боюсь змей. Орать буду и со стыда умру.
Тамара достаёт из мешка куклу. Ох! Слава богу, не змея. И чего это мне змея в голову пала? А, ну да, трёхногая собака, говорящая ворона, Татьяна биологию в школе ведёт, кто их, этих московских баб, знает. Кукла очень внимательно, изучающе, смотрит на меня, нахмурилась, ещё сильней нахмурилась и вдруг её лицо расплылось в улыбке:

- Здравствуйте, Фёдор Борисович! А я Вас и по первости то и не узнала. А Вы узнали меня? Ну как же! Это же я, тётя Поля. Вы в Сосновке, говорят, были? Что там, в Сосновке? Чем Вам Пролетарка не понравилась?
Слушаю тётю Полю и ловлю себя на чувстве, что воспринимаю эту тряпочную куклу как живую. Тряпочная бабуля критикует сельскую молодёжь, своих внучек и внучат и жалуется на трудное время. Смотрю, слушаю, забыл, что это не тётя Поля говорит, а Тамара.

- Эту куклу Екатерина Терентьевна, мать Бориса Беклешова, изготовила. Их две было. Одну она нам с Таней подарила, другая у них осталась. Её куклы знамениты на весь мир. Сам Образцов у неё эти куклы для своего театра заказывал.
- Тамара! Я ж эти куклы уже видел!
- Где?
- Образцов к нам на целину со своим театром приезжал!
- Вот видишь, неисповедимы пути господни! Прошлым летом мы во время отпуска к Беклешовым завернули. Екатерина Терентьевна встрече рада была, спросила, как нам в Пролетарке живётся. Мы говорим, мол, всё в порядке, лучше не бывает. Она попросила показать нам тётю Полю. Кукла с нами была. Мы её всегда забираем с собой. Как амулет. Да и детишкам радость. У друзей есть дети, они встречают тётю Полю как родную бабушку. Да и взрослым она тоже нравится. Достаём мы, значит, из рюкзака нашу тётю Полю, Екатерина Терентьевна смотрит на неё и говорит:
- Плохо вам в Сибири, девчата, живётся.
 
Спрашиваем, почему, она так решила. Представь себе, достаёт она вторую тётю Полю и кладёт её рядом с нашей:
- Посмотрите на них. Год назад они одинаковы были. Ваша постарела и помрачнела. Этих морщин не было. Ваша тётя Поля возмущалась и страдала. Материя приняла ту форму, которую вы ей часто навязывали.
Мы с Таней смотрим на кукол, аж обомлели. Живая материя!

Обо всём не переговоришь. Уже полночь. После двенадцати наступил месяц июнь. Май кончился. И моя педпрактика тоже. Надо уходить. Жаль, что за весь месяц всего лишь один день ушёл у меня на общение с такими интересными людьми. Где, когда ещё раз таких встречу. Не во всём я был с Тамарой согласен, но про себя признать должен был, что сердце своё, она так же, как и Сухомлинский, отдавала детям. На прощание Тамара подарила мне книгу австрийского писателя Феликса Зальтена «Бэмби». Перевод с немецкого. На внутренней стороне обложки этой книги Тамара написала мне пожелание. Такая мода тогда была, дарить книги и на обложках писать пожелания. Тамара по памяти написала стихи Саши Чёрного:

А вопросы... Вопросы не знают ответа -
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

Эти два мудрых совета Тамара переадресовала мне. Я понимал, что оба эти совета очень мудрые. Вся моя жизнь и жизнь моей семьи  прошла бы интересней и благотворней, если бы я  эти советы с того самого дня и перестал бы игнорировать  и не угробил бы несколько лет своей жизни в бесплодных политических спорах.

Эта встреча с Тамарой заставила меня по-новому взглянуть на наше общество и на его государственное устройство. Многие явления не вписывались в мои представления о Добре и Зле. Ну, хорошо, не все люди думают так как я и не все дают этим явлениям такие же как я оценки, но ведь вокруг столько дребедени, которая противоречит официально провозглашённой морали, десяти заповедям строителя коммунизма.

Ладно бы не было техники, не было бы толковых грамотных людей, но ведь всего этого в стране было в достатке. Россельхозхмаш выпускал сотни тысяч комбайнов, над нашими головами в космосе собиралась космическая станция, а внизу на грешной советской земле, рядом со школой, трактористы в разгар посевной два дня обмывают свою получку. Получку привозил в Аю на грузотакси из районного отделения госбанка дядя Саша Шварц. В кабине сидела кассирша, а в кузове охранник с охотничьим ружьём. Следом за дядей Сашей ехала автолавка с водкой. Людей заправляли водкой, трактора дизельным топливом и работа шла вперёд. Учителя с упорством Дон-Кихота сеяли в детях разумное, доброе, вечное и безуспешно боролись с пьяным братством их отцов.

Много необъяснимого было. Великой несуразицей была тяпка в кабине трактора. Её тракторист брал с собой на совхозное поле. В разгар летних полевых работ он отцеплял от трактора культиватор, оставлял его на совхозном поле и ехал на совхозном тракторе на свои личные десять соток, чтобы там вручную тяпкой культивировать свою картошку.

Перестройку ждали не только учителя, агрономы и зоотехники, инженеры и архитекторы, все понимали, что потенциал возможностей используется лишь на малую часть, жить можно намного интересней и лучше. И вот она пришла, Перестройка, которую все ждали. Перестраивать всегда трудно, на новом ровном месте легче строить, поэтому лучше всё снести. До основания? А зачем? Это, если вся изба сгнила, и, если есть где перебиться, у родни, например.

Ломать свой старый дом, когда на носу зима, и начинать строить новый – это строить себе беду. Ломать советский образ жизни набежала из-за рубежа целая толпа знатоков. Когда ломали, все в родню набивались. Когда дело дошло до стройки, все помощники и советники стали сыпать песок во все подшипники.

Руины ещё не все убрали, не всё, что хотели выстроили, много чего не хватает. Это цена свободы. Её теперь в достатке. Говорить и услышать можно всё, что хочешь. Часто ловлю себя на том, что в политических дебатах не хватает острого колючего взгляда Тамариных честных глаз и её убийственного слова, которое всегда оставалось последним потому, что после неё сказать уже было нечего.