Ненаглядная агитация

                Проснулся я утром часов в пять
                и сразу понял: ты ушла от меня.
                Петр Мамонов


                В детстве я увлекался фотографией.
                Потом мама ее нашла и порвала. 
                (Анекдот)

 
               ПРОЛОГ (можно пропустить - словоблудие)    

     Зачем пишутся предисловия?
     Так как любой автор в той или иной степени болен тщеславием - он искренне надеется, что армия его читателей будет прирастать потомками. Но потомки - не современники. К ушедшей эпохе у них возникает масса  вопросов. Автор в силу своей продвинутости старается предвидеть вопросы и осветить.
     Вопросы бывают простые и сложные. Простой вопрос прогнозировано подразумевает простой ответ. Типа: глобус - это чучело Земли, вдовец - это муж вдовы, коньки - это вид обуви. Но потомки обычно задают вопросы сложные, ставящие в тупик (состояние собаки - все понимаешь, а сказать не можешь). Можно конечно переадресовать вопрос интересующегося в "энциклопию". Но такой редирект предвидит сомнение читателя в ерундированности автора. Автор же силится создать о себе впечатление если не всезнайки, то уж как минимум просвещенного многознайки. Всезнайка - это эталонный Вассерман и недосягаем, как горизонт.
     И так, слушаем вопрос. Ну, смелее... Девичья фамилия вдовы неизвестного солдата? Игнорируем ваш вопрос. Это абсурд. Следующий. Что такое комсомол?..  Хороший вопрос. Главное не потерять умный вид.
     Зараженный скепсисом циник скажет, что это вериги на ногах тогдашней молодежи. Но для пытливого читателя скептик интереса не представляет. Ограничиться аббревиатурой ВЛКСМ не получится - потребуется объемный комментарий, но тумана не развеет совершенно. Еще более банальный ход - сказать, что это резерв партии. Попадаем в цугцванг. Так как придется объяснять, что партия - это не партия вовсе, а КПСС, она же ВКП(б), она же РСДРП. И естественно повлечет за собой еще тьму дополнительных вопросов, растущих в геометрической прогрессии.
     Выходит, что сложный вопрос в большинстве своем конкретного ответа не предполагает, а облекает его в форму эмоциональных, субъективных рассуждений. Получается завуалированная демагогия, в просторечии - стеб.
     Вообще, эпоху совка можно смело назвать эрой демагогов, пудрящих мозг орде люмпенизированых варваров. Обычные, устоявшиеся веками понятия подменялись невразумительными, размытыми терминами. Так, к примеру, грабеж назвали экспроприацией экспроприаторов, а государственный бандитизм - продразверсткой. В пандан к этому, визуальная пропаганда именовалась наглядной агитацией. Прихлебатели, паразитирующие на оном жанре, величались художниками-оформителями.
     Художник-оформитель что из себя представлял? До художника ему было расти и расти. Как оформитель он также был весьма примитивен. Но в виде тандема такой симулякр с успехом засорял народным массам глаза, мозги и души. Фанатиками идеи они не были, а являлись в подавляющем большинстве прагматичными рвачами и пофигистами.
     Ниже рассказ одного из них.
     Многие слова, которые при совке произносились с пиететом, здесь осознано лишены такого статуса для легкости чтения.
               
               ХУДОЖНИК & ОФОРМИТЕЛЬ

     Буквально на пороге нашей конторы меня встречает шеф и командирует в обком партии.
     - А почему я? - спрашиваю недовольно.
     - В телефонограмме сказано: прислать им молодого, представительного художника, - доходчиво объясняет Григорич, он же наш директор.
     - Я такой же художник, как ты начальник землетрясения, - втыкаю я, нарушая субординацию.
     Григорич в достаточной мере облалает умом и тактом, позволяющими ему достойно реагировать на подобные выпады.
     - Настоящих они не видели. Зато ты молодой и представительный. Ты же не будешь оспаривать очевидный факт? Вот тебя и делегируем. Давай без выпендрежа. Поступаешь в распоряжение третьего секретаря обкома, он же введет в курс дела. Зовут его Бобошко Никифор Романович, если забыл. К половине девятого там надо быть. Поторопись.
     Сажусь в свою колымагу и направляюсь в обком. Я не в восторге от такого поручения, но куда деваться - отдуваюсь за всю контору. В коллективе я самый молодой, поэтому и брошен под танк.
     Наша контора называется БЭ, что значит бюро эстетики, и занимается в основном изготовлением крупноформатных панно. На них мы малюем всякие пошлые вещи, которые якобы являются наглядной агитацией. К примеру, товарищ Крупский (между собой так Ленина обзываем) несет народу правду в виде свернутой газеты. Или скажем такой сюжет: пролетарский качек, на котором из одежды только отбойный молоток и кумачовый фартук, форсирует пятилетку. А еще можем красномордую доярку, накормившую полстраны своими рекордами. Короче, удобряем энтузиазм.
     Подкатив к зданию обкома, я паркую авто и направляюсь к центральному входу. Никифор Романыч вместе со своими подручными встречает меня прямо в фойе:
     - Товарищ художник, наконец-то. - Он оплетает меня своим обаянием и, вцепившись в мой локоть, увлекает за собой. По ходу обрисовывает назревшие грандиозные планы.
     - Борис Захарович Дремин, возвращаясь в столицу, будет проезжать через нашу область. Надеюсь вам не надо объяснять, что он фактически является вторым лицом в республике? Наша задача: красиво встретить его на границе области и сопроводить сюда. Вы уже осознали важность предстоящего мероприятия? Замечательно... Никакой лишней помпезности. Исключительно корректно и с достойным уважением.
     - Никифор Романыч, а моя-то какая функция? Оказать достойное уважение? - задаю я резонный вопрос.
     Он сверлит меня взглядом, дающим ясно понять, что сарказм здесь не уместен.
     - Ваша задача такова. На границе стоит стела - визитная карточка области. Она покрашена, но вам предстоит ее оживить. На стеле пришпандорены три ордена. Их требуется реставрировать: где-то подкрасить, где-то подмазать. Впрочем, зачем я вас лечу - это же ваша епархия. Сделать все надо быстро, лимит времени у нас ограничен... Дора Марковна, - тычет он перстом в секретаршу, - обеспечит вас любым расходным материалом.
     Мы огибаем здание обкома. На паркинге нас ждут Волга, РАФ и ПАЗ. Рядом скучают не более десятка человек, среди которых веселятся две девочки в национальных костюмах. Возле РАФа курят парень и девушка, обвешанные с ног до головы фотоаппаратурой.
     Мои глаза тормозят на девушке. Варвара? Она клеится взглядом ко мне. Мы оба долго не замечаем окружающих. Драматизм ситуации разруливает Никифор Романыч:
     - Собственно встречающая группа и представители прессы, - сообщает он мне и потом громче обращается ко всем остальным. - По машинам, товарищи. Поехали. Разберемся на месте... А вы, товарищ художник, на своем транспорте? Тогда следуйте за нами.
     Впереди около сотни километров. Меня, поглощенного ездой, накрывают воспоминания.

               GAUDEAMUS IGITUR
 
     Варвара? Да, Варвара. И совсем не изменилась. Да нет, изменилась конечно: стала женственней и еще прекрасней. Сколько лет-то прошло? Восемь? Девять? Боже, как я за ней ухлестывал. И все напрасно. А кто виноват? Да сам же во всем и виноват. Mea maxima culpa.
     Вначале институт поразил меня своими перспективами в отношении прекрасного пола. Как в исчисляемом количестве так и обширными возможностями общения. Не опасаясь за тылы, я погрузился в гущу событий. И меня понесло. Но как обычно бывает, пресытившись становишься более избирательным. Потом нагрянула сессия. За ней каникулы.
     И вот тогда я встретил Варвару. Вспышка, а дальше безумие. Я утонул в ее глазах. Где я раньше был? Неужели я был слеп, как Стиви Уандер? Но в ее глазах я не нашел понимания. Скажу больше, меня игнорировали. Да, репутация вернулась ко мне бумерангом. У нее сложилось обо мне превратное мнение, в котором мне отводилось постыдное место адепта промискуитета. Она отрезала: "В женщине ты ценишь только собственный член". Все попытки сблизиться рубались в зародыше. Полная безнадега. Но тут вмешался Его Величество Случай.
     Организовали как-то в нашем общежитии тематический вечер о фрацузских импрессионистах. Судьба свела меня вместе с Варварой писать сценарий. Этот шанс я упустить не мог. Я начал методично вести осаду. Я старался всегда и везде быть ею востребованным. Я бросал к ее ногам свое сердце и расстелал душу. Я писал ей стихи и шептал серенады. Я мешками воровал с неба звезды и заваливал ими ее бездонные глаза. Я выстелал лепестками каждый предстоящий ее шаг... Можно прекращать поток  самовосхвалений. Наконец она оттаяла. Мы стали неразлучны, как сиамские близнецы.
     А потом, помню, был какой-то праздник. Было много вина, веселья и музыки. Мы уединились и танцевали. Я ее крепко обнял и поднял. И тут случилось нечто. Мне почудился компрометирующий звук. Может треснула застежка на бюстгальтере, может она икнула, а может... Впрочем, достаточно предположений. Естественно я, как джентльмен, ничего не заметил. Но она-то заметила, что я ничего не заметил... На этом все кончилось. Все! Никакого намека на реабилитацию. При дальнейших встречах всего лишь подразумевающийся кивок.
     С преддипломной практики Варвара возвратилась с обручальным кольцом. Убедительный довод для фиксации официального разрыва наших отношений.
 
               ЛОБЫЗАНИЕ ОТМЕНЯЕТСЯ

     На место планируемой встречи я приезжаю первым. Здесь меня поджидает кран манипулятор с монтажной корзиной. Болтаемая ветром гондола подымает меня до орденоносного уровня стелы и я начинаю работать. Засранец маляр так гадко покрасил стелу, что она в некоторых местах мироточит ржавчиной. Мне приходится не столько малевать, сколько подтирать да чистить. Использую для этого ветошь смоченную уайт-спиритом. Приткнуть ее здесь на высоте особо некуда, поэтому помещаю ее в задний карман штанов. Остается обновить буквы - название области.
     К этому моменту группа в сборе. Я замечаю вспышку - Варвара меня снимает. Ее лицо светится озорной улыбкой.
     Никифор Романыч, как заправский режиссер, проводит генеральную репетицию предстоящей встречи. Исходящее от него амбре, щедро насыщенное шипром, не может замаскировать трепетного волнения. Кран манипулятор удаляется с места событий. Девочки в национальных костюмах отрабатывают торжественное вручение хлеб-соли. Сам Никифор Романыч мысленно произносит с воображаемой трибуны пламенную, бравурную  речь. Остальные (и я в том числе) изображают радостную массовку, готовую взорвться в экстазе бурными аподисментами. Дора Марковна снабжает каждого алой гвоздикой и учит правильно испражняться ликованием. Пресса готова к съемке. Напыщенный режиссер дает последние наставления и объявляет перерыв. Можно перекурить и оправиться.
     Я подхожу к Варваре и мы обнимаемся, как старые друзья. У каждого целый ворох взаимных вопросов. Но окрик третьего секретаря прерывает наше общение - на дороге появляется первая машина. Мы договариваемся встретиться вечером и расходимся занимать свои позиции. 
     Возле нас тормозит автомобиль снабженный репродуктором, из которого в ультимативной форме звучат рекомендации освободить трассу. К нам подходит пара крепких ребят одетых официально. Тоном, не терпящим возражений, они советуют нам сместиться на обочину и не проявлять никакой активности.
     - Но... - пытается протестовать Никифор Романыч.
     - Никаких "но". Никаких встреч, никаких лобызаний, никаких оваций, - советуют ребятки. - Обращаем внимание товарищей журналистов. Никаких фото и пустых разговоров.
     На том и распрощались. Никифор Романыч выглядит, как узнавший о банкротстве ростовщик. Мы все смещаемся на обочину в прямом и переносном смысле.

               ПИСАЮЩИЙ МАЛЬЧИК

     Через минуту напротив нас останавливается кортеж. Вышколенный прихвостень открывает заднюю дверь головной машины. Оттуда появляется плешивый крепыш на куцых ножках, одетый дорого, но не броско. С остальных авто высыпается "челядь". Не обращая внимания на присутствующих, крепыш сладко потягивается и по-звериному зевает. Становится понятно: он  здесь солирует и мир вращается вокруг него. Он вальяжно подходит к стеле, совсем недавно мною обновленной, расстегивает штаны и неспешно справляет малую нужду. К нему тут же подскакивает сервильный холуй из тех, что к трону тапочки подносит, и услужливо протягивает влажное полотенце:
     - Пожалуйста, Борис Захарыч.
     Вытерев руки и уронив использованное полотенце, Борис Захарыч охватывает хозяйским взглядом окрестности и назидательно произносит:
     - Да-а, места у нас отличные! Знатные места!
     Затем становится в позу варяжского гостя и хвастает своим баритоном: "Поле, Русское поле..." Следующие строки от него убегают, забыл. Понасочиняют евреи про наше поле так, что хрен запомнишь. Он тщетно чешет вспотевшую плешь - память неумолима. Тогда Борис Захарыч с досады рубает рукой воздух и направляется к автомобилю. Предусмотрительный дрессированый лакей открывает перед ним дверь. Хозяин садится в авто и кортеж отчаливает, набирая скорость.
     После некоторой паузы мы смотрим на Никифора Романыча. Он долго вытирает платком шею, уставившись стекляшками очков вслед удаляющейся автоколонне. С третьего секретаря как ветром сдуло весь лоск и деятельный порыв. Он выглядит обреченным больным, похожим на проколотый бурдюк. 
     - Еще и поет, - шепчет Никифор Романыч пересохшими губами и опускается прямо на асфальт. Мне вспоминаются слова знакомого психиатра: "Если человек поет - значит выздоравливает". Но Романыча вряд ли можно этим утешить. Представьте: селекционер-аматор всю жизнь положил на выведение нового, невиданного сорта орхидей. И вот он принес взлелеянный  шедевр на выставку, предвкушая завтрашний триумф с осыпанием почестями и увековечиванием имени автора. А ночью несознательный сторож притащил на выставку козла и тот орхидею сожрал, а цветочный горшок щедро наполнил своими шариками.
     Дора Марковна старается оградить безутешного патрона от крайности. Но он отмахивается, как от жирной и назойливой навозной мухи:
     - Бога ради, оставьте меня в покое, Дура Марковна.
     В принципе моя миссия исполнена. Подхожу к Варваре уточнить время и место предстоящего рандеву и простившись покидаю всех присутствующих.

               ПЫЛАЮЩИЙ ТЫЛ
 
     Возвращаясь в город, я слушаю радио и рисую радужные перспективы. В приоткрытое окно залетает теплый пасторальный ветер и зазывно ласкает мое воображение. От таких интересных мыслей меня отвлекает мелкая неприятность - чешется  правая ягодица. Оказывается в заднем кармане джинсов до сих пор находится ветошь пропитанная уайт-спиритом. Выбрасываю эту дрянь в окно и пытаюсь восстановить ход своих мыслей. Но не тут-то было - задница чешется снова. И чем дальше, тем больше. Мои попытки каким-то образом избавиться от зуда терпят фиаско. Какие там планы на вечер - все мои мысли занимает задница, причем своя собственная. Правая ягодица пылает так, будто колхозный кустод угостил меня из дробовика солью.
     Я проезжаю через деревню. Мои глаза лихорадочно ищут какой нибудь водоем, или колодец, или лужу на худой конец. Справа на лужайке я замечаю ржавое корыто, из которого паршивая коза утоляет свою жажду. Слава богу, в будний день деревня безлюдна. Я отгоняю от корыта рогатую конкурентку, спускаю штаны и занимаюсь омовением пострадавшего места. В тему вспоминаю Корнея Чуковского: "Эй, пожарные, бегите! Помогите, помогите!" Мерзкое животное, увидав мой оголенный тыл, пытается вернуть утерянные позиции. Я хватаю палку и метким ударом доказываю превосходство homo sapiens над уродливой четвероногой скотиной. Наверное в таком виде я представляю пародию на Дон-Кихота.
     Ну и ладно. Временное облегчение я получил. Надо спешить в город к домашней аптечке. Надеюсь, пустяшная травма не поломает мои вечерние планы.
     Дальнейшее можно описать куплетом из песни.
С утра побрился и галстук новый с горошком синим я надел.
Купил три астры, в четыре ровно я прилетел.
     С той лишь разницей, что вместо астр у меня пурпурные розы.

               RENDEZ VOUS

     Мы встречаемся возле городского парка. Варвара выглядит обворожительно. Она благодарит меня за цветы и сразу обезоруживает незатейливым предложением:
     - Послушай, давай обойдемся без ресторанов. Думаю, перед нами не стоит задача себя показать? Вот и ладушки. Мы и вдвоем не заскучаем. Возмем коньяк и конфеты, а ты будешь принимающей стороной. Идет? Или у тебя проблемы?
     - Никаких проблем. Коньяк и конфеты имеются. Welcome!
     Мы садимся в мой шарабан и, по ходу движения, проводим викторину. Почему журналист? Почему художник-оформитель? Глупый вопрос для человека пытавшегося реализовать себя на инженерскую зарплату. Как жизнь? Нормально. Работаю. Разведена. Эксперимент оказался неудачным. Ребенок у родителей. Почти аналогично. Был женат. Сейчас воскресный папа. Со счастьем как? "Со счастьем - хорошо, без счастья - плохо" - шутит Варвара. Вспоминаем Булгакова: "Счастье - как здоровье: когда оно на лицо, его не замечаешь". Идеализм и наивность остались за бортом, в прошлой жизни.
     Переступаем порог квартиры. Варвара ведет себя настолько естественно, что мне не приходится суетиться. Конфеты, коньяк, музыка, институтские фотки и нежное общение. А дальше все было. Буквально все недополученное раньше. Теперь Варвара стала принимаюшей стороной. Углубляться не будем - это не эротическая проза. В перспективе мной предполагается завтрак в постель и пробуждающий поцелуй к утреннему кофе. Но, как обычно бывает, жизнь вносит свои коррективы.
     Просыпаюсь в одиночестве. Стараюсь сосредоточиться и ощутить суть текущего момента. Рядом со мной никого нет. На постели разбросаны несколько фотографий. Пытаясь прояснить ситуацию, я ищу ответ в этих снимках. Занятные фото. На них изображен голозадый художник-оформитель, отражающий коварное нападение подлой козы.
     Увы. Жизнь обратно проезжает по мне паровым катком. Гложет обида и досала. Но я философски принимаю данную ситуацию, как варваровский реванш. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

               ЭПИЛОГ

     Собственно на этом можно смело ставить жирную точку. Следующая пара строк предназначается исключительно тем, кому гарантированно необходим  happy end.
     В весьма дерьмовом настроении я направляюсь на кухню, чтобы притупить душевную боль рюмкой коньяка. Каждый находит удовлетворение в том, что ему доступно. Открываю дверь и теряю чувство реальности. Одетая в мою рубашку Варвара снимает с конфорки турку и одаривает меня лучезарной улыбкой.