Зимний человек

  Кондитерский магазин. Семь утра. Покупатели, в основном из близлежащих домов, нетерпеливо стучат в дверь. Им открывают. Они устремляются в хлебный отдел. Набирают тёплого, только что испечённого хлеба и встают к кассе. Кассирши хлебного отдела Морозовой нет. Ропот, возмущённые голоса: «Вечно у них…» Выходит приёмщица Тоня, собирает деньги и уходит. Опять скапливается народ, слышатся возмущённые голоса…

   За кассу садится  заведующая Одинцова, сухощавая женщина с тонкими губами. Она знает, что Морозова опаздывает, поэтому приходит пораньше. В уме заведующей постепенно созревает наказание для Морозовой: если опоздает больше чем на двадцать минут…

   Ровно через двадцать минут вкатывается румяный, улыбающийся, извиняющийся направо и налево колобок – Морозова. Тоня за перегородкой фыркает, а заведующая сердито суёт ей коробку с деньгами. Жест означает: в обеденный перерыв разберёмся. Морозова преувеличенно вежливо обслуживает скопившихся покупателей, а потом уходит к Тоне за перегородку. Оттуда доносится смех. У заведующей уже созрело решение: коли Морозовой не стыдно за ежедневные опоздания, пусть ей будет хуже.

   - Что ты на этот раз сочинишь? – спрашивает она, подходя к кассе. – Про троллейбус, ключи от квартиры, сломанный каблук и чёрную кошку я слышала.
   - Дочь воспитывала, - поднимает Морозова карие бесовские глаза, и не поймёшь, всерьёз она или нет.
   - Чево-чево? – спрашивает Одинцова.
   - Шестнадцать лет. Опасный возраст.
   - Но почему в семь утра, когда нужно на работу, а не в семь вечера?
   - Вечером не действует, я пробовала.
   - В общем так: пиши по собственному. Врать надо уметь.

   Морозова сидит в кабинете Одинцовой и пишет. Написала. Оставляет листок на столе и идёт к двери.

   - Ну и что ты ей говоришь? – останавливает её Одинцова. – То нельзя, это нельзя?
   - Да что вы, - возвращается Морозова, - я ей рассказываю, какой сама была в шестнадцать лет, как любила, что чувствовала. А проверяла своё чувство на танцах. Возьмёт меня партнёр за талию, как Андрей Болконский Наташу Ростову…
   - Она у тебя ходит на танцы?
   - На дискотеку. Я всех её подружек знаю. Кто шмотками живёт, кто кулаками.
   - Как это кулаками?
   - Девочки сейчас дерутся. Как мальчишки. Приёмы каратэ изучают. Главное – не запрещать. Моя попробовала – сморщилась.

   Заведующая посмотрела на свою кассиршу с любопытством и призналась:
   - А я не знаю, что с моей происходит. И пианино ей купила, и золотые серьги, и серьёзного мальчика нашла…
   - Покурите с ней вечерком где-нибудь в парке.
   - Как это?
   - Как два закадычных дружка. Ведь она наверняка курит.
   - Кажется, да.
   - Она на вас посмотрит как на равного себе. С детьми надо дружить, а дружба – это равенство.

   Заведующая скомкала заявление Морозовой, что означало: она может спокойно работать до первого опоздания.

   Оно не заставило себя ждать. Опять кассирша опоздала и хронически опаздывала ровно столько, насколько у заведующей продвинулись отношения с дочерью. Как только эти отношения зашли в тупик, опять последовал вызов в кабинет. Опять Морозова написала заявление и, пока писала, Одинцова не удержалась:
   - Бессовестная ты. А я уши развесила. До семи утра спишь, как сурок. Тоня проверяла. А потом, сломя голову, мчишься на работу. Вот и всё воспитание.
   - Раньше семи не могу проснуться, - призналась Морозова, - хоть и радио с шести орёт, и будильник надрывается. Как на летнее время переходят, так я…
   - А в зимнее?
   - В зимнее нормально. Я зимний человек.
   - Может быть, нам всем начинать с восьми? – в шутку спросила Одинцова.

    Морозова утвердительно кивнула головой
   -  Тебе хоть трава не расти…
   - Не ночевала? – спросила Морозова, вставая.
   - Вторую ночь, - опустила голову Одинцова.
   - Ну, во-первых, далеко не уйдёт. У подруги, наверное, сидит. Во-вторых, - ударить по самолюбию.
   - А как?
   - Другой замок врезать. Через два часа будет здесь как миленькая.
   - А дальше?
   - Заставить снять серьги.
   - А потом?
   - По обстановке: дело живое.

   «Лучше я её уволю, - подумала Одинцова. – Дисциплина есть дисциплина, а с дочерью как-нибудь образуется».

   Опять Морозова опоздала, но за кассу не села, а прошла прямо к Тоне в подсобку. Одинцова взяла трудовую книжку, чтобы отдать Морозовой, но вдруг услышала её смех. Он был настолько счастливым и беззаботным на фоне собравшихся в зале недовольных покупателей, что это её озадачило. «Как же так, - размышляла она, - человека увольняют, а грусти ни на грош. Или я что-то не поняла в этой женщине»?

   Когда начала смеяться Тоня, покупатели просто озверели. Пришлось Одинцовой их быстренько обслужить, после чего в кабинет была вызвана Тоня.

   - Ну! - грозно спросила Одинцова.
   - Она читает по ночам, а мне потом рассказывает, - раскололась Тоня.

   Изумлению заведующей не было предела.

   - Что читает-то?
   - «Декамерон».
   - А смешного что?
   - Девчонка выходила замуж девять раз и все девять раз…

   Тоня не выдержала и прыснула.

   Опять Морозову оставили до первого опоздания.