И всё на своём месте

– Альбина Петровна! Зайдите ко мне!

Альбина Петровна Цыбина – одна из наших лаборанток, а голос принадлежит директору нашего Центра Шуракову Егору Фёдоровичу. Вообще-то директора зовут Игорем, но он хочет, чтоб мы звали его Егором. Он думает, что сочетание Шураков Егор Фёдорович естественным образом рождает прозвище Шеф.  На самом деле сочетание Шураков Егор Фёдорович естественным образом рождает только одно прозвище – Шурик. И жизнь это подтверждает.

– Его всегда звали Шуриком, и в институте, и в армии. Везде, где работал, везде был Шуриком.

Так говорит Мария Ивановна Хвостова, вторая лаборантка.

В моём представлении слово «лаборантка» не вяжется ни с Цыбиной, ни с Хвостовой. Лаборантки – девушки в белых халатах, у них весёлые глаза и тонкие руки в резиновых перчатках. Этими руками они переставляют колбы и проводят химические опыты. Вот кто такие лаборантки. С ними можно потрепаться о жизни и выпить после работы пивка.

Цыбина и Хвостова – пожилые тётки, обе на пенсии. Они сидят в разных углах кабинета и следят друг за другом с зелёными лицами. В другое время лица у них обычные, они печатают письма и справки, и никуда не торопятся, но сейчас весна, время Большого Калыма, и заочники несут им черновики курсовых. Впереди сессия, черновики должны принять товарный вид, и студенты идут косяком, словно рыба на нерест. Для Цыбиной и Хвостовой главное, чтоб косяк делился поровну: студент – направо, студент – налево, денежка – Цыбиной, денежка – Хвостовой. Система отработана и сбоя не даёт, если только не вмешивается Шурик.

А он вмешивается.

– Альбина Петровна! Вы слышите? Немедленно ко мне!

Цыбина поднимает глаза и начинает пыхтеть.

– Ну, конечно, я же здесь одна, больше позвать некого.

Раздражение Цыбиной понятно: в кабинете директора её ждёт документ, который придётся распечатывать. Хорошо, если документ небольшой, час или два работы, но Цыбина подозревает, что задание на весь день. Если подозрение подтвердится, равновесие Большого Калыма будет нарушено. Цыбиной придётся выставить табличку «Лаборантка занята», и студенческий косяк качнётся влево, туда, где бодро настукивает Хвостова. Таблички придумал Шурик месяц назад.

– Я не запрещаю печатать на сторону, – начал он тогда с умным видом.

«Лучше бы зарплату добавил», – нахмурились лаборантки.

Шурик этого не заметил: он вообще ничего не замечает, когда пытается нами командовать.   

– Есть желание подработать – пожалуйста, печатайте, хоть каждый день, но не в ущерб работе. Поэтому вот вам на столы.

И протянул лаборанткам картонки с чёрными буквами – те самые таблички.

– Это зачем? – удивились лаборантки.

– Чтоб мои поручения выполнять в первую очередь. Получили задание, табличку – на стол, и не принимать заказов, пока не отчитаетесь.

«Ах ты, крокодил с рогами», – подумали лаборантки. В таких случаях они всегда думают одинаково, можно не проверять: союз против Шурика – их обычное состояние.

Но сегодня невезуха у Цыбиной, и союз против Шурика забыт.

– Сколько ещё ждать?! Альбина Петровна!!

Цыбина медленно поднимается из-за стола, лицо её каменеет.

– Если печатать много, убью всех! – обещает она.

Хвостова ласково жмурит глаза, пальцы играют на клавиатуре долгожданную песню победы: день начался – лучше не придумаешь. Сейчас Цыбина с грохотом отодвинет стул и прошествует в кабинет директора, после чего наступит время Хвостовой. Говорить, когда тебе не могут ответить – кайф для Марии Ивановны. Мне предстоит услышать массу информации о Цыбиной: откуда у них новая машина, как дети поступали в институт, как сама Альбина Петровна получала образование. Хвостова может трепаться об этом часами.

Но мне не хочется слушать Хвостову. Я сто раз слушал её рассказы, у меня от них вянут уши. Поэтому я решаю сменить дислокацию: я иду к Василию Павловичу.

………………………………….

Василий Павлович Шмаков ещё один работник Центра. Мы зовём его просто – Палыч. Ему за пятьдесят, и он ведёт вопросы школьной безопасности. Шурик считает это направление основным в нашей работе, и выделил Палычу целый кабинет. По этому поводу у него была мощнейшая разборка с лаборантками.

– Этот кабинет вы должны отдать нам, – с ходу заявили Хвостова с Цыбиной.

– У вас же есть кабинет, – удивился Шурик.

– Тот нам не подходит.

– Почему?

– Не подходит, – повторила Цыбина уклончиво.

– Женщины, давайте завтра обсудим, у меня письмо в департамент горит, – попытался объяснить ситуацию Шурик.

Бесполезно: если наши лаборантки решили что-нибудь для себя выклянчить, им хоть сто писем гори, хоть тысяча.

– Нам тоже некогда, у нас тоже горит, – заявила Цыбина.

Шурик нахмурил брови. Он понял: лаборантки не отстанут.

– Что случилось?

– В нашем кабинете темно. У нас глаза болят, – сказала Хвостова.

– Купим лампы, поставим на столы, – ещё больше нахмурился Шурик.

– Это не решение вопроса, – заявила Цыбина, а Хвостова прибавила:

– Вы нас, Егор Фёдорович, не цените, а мы главные работники. Никто больше нас в Центре не работает.

– Знаете, что, женщины? Я знаю, кто и сколько работает, так что не начинайте! – возмутился Шурик. – Идите и работайте! Кабинет я вам не дам!

В принципе, Шурик человек не злой, но если заведётся – берегись. Поэтому Хвостова с Цыбиной фыркнули для вида и благоразумно убрались к столам.

– Как пьяницам кабинет выделять – так пожалуйста, а нормальные люди попросят – ни за что.

Это проворчала Цыбина, а Хвостова поднесла к глазам платочек.

– Работаешь, работаешь, себя не жалеешь. Думаешь, что-нибудь да заслужила. (Платочек – снова к глазам) Видно нет на земле справедливости.

Борьба за «справедливость» объясняется просто. Рядом с Центром открылась продуктовая база «Раздолье»: море товаров и самые низкие цены в городе. До обеда там оптовики, а с обеда заходи, кто хочет. Но тут важно успеть до четырёх, когда на Перчатке (есть у нас такая фабрика) заканчивается рабочий день. Дальше уже их время – время перчаточниц и носочниц. Это наш рабочий класс: неунывающие женщины с большими сумками. После них на базе делать нечего: всё, что остаётся, можно купить, где угодно.

А мы работаем до пяти, поэтому у Цыбиной и Хвостовой есть одна возможность купить продукты по дешёвке – появиться в «Раздолье» первыми, сразу после оптовиков. Получается, что с работы надо сбегать. Но делать это лаборантки не могут: они сидят напротив кабинета Шурика, где дверь, как правило, открыта. Любой манёвр в сторону базы может быть остановлен.

– Это куда? – спросит Шурик подозрительно.

Можно сказать Шурику о низких ценах раз, можно два, но объяснять это каждый день не реально: Шурик живёт один, ему семью кормить не надо, поэтому на жалость его не пробить.

– Вы о чём просите, женщины? Сами-то понимаете? Вы по базам будите шастать, а мне департамент голову оторвёт? Как почему, Мария Ивановна? Потому что есть такое понятие – трудовой распорядок, который нельзя нарушать.

Шурик строго вращает глазами: трудовой распорядок, наряду с департаментом образования, входит в число его богов.

А из кабинета Палыча есть второй выход на улицу, запасной, в обход директора. Можно спокойно ходить в «Раздолье», не мешая Шурику и его богам.

Но кабинет Палыча лаборанткам обломился, поэтому сам Палыч стал для них очередным «крокодилом». Но ненадолго, потому что именно этот «крокодил» и решил для них вопрос с «Раздольем». Оказалось, что директор базы – старый друг Палыча, они в молодости то ли свинарник вместе строили, то ли его разбирали. Палыч к нему сходил и договорился, чтоб Хвостовой и Цыбиной оставляли нужные продукты. Таким макаром Палыч может решить любой вопрос: у него в городе куча знакомых, с кем он что-нибудь строил или, наоборот, разбирал.

Биография Палыча удивительна, можно снимать кино. Например, такой случай (рассказывала мама). К ним в лицей приезжала экспедиция:  студенты из Москвы, записывать песни, частушки. Ходили по деревням, искали старушек. Однажды решили срезать через лес и заблудились. Попробовали вернуться – ушли ещё дальше. Их искали вертолётами, а нашёл Палыч. Самое интересное, как это случилось. Он сидел дома, досматривал вечерние новости, и вдруг женщина вместо прогноза погоды, сообщает, где искать студентов. Сообщает именно Палычу, то есть: товарищ Шмаков, это информация для вас, оторвите задницу от дивана. А вся страна слушает погоду. Палыч тут же собирается и через два дня находит этих несчастных, они уже помирать собрались.

– Красиво сочинил, – сказал отец (он тогда ещё с нами жил).

– Красиво – ни красиво, а получилось. Нашёл и вывел самой короткой дорогой. Как по линейке.

Мама не смотрит на отца и говорит об этом тихо. Но он слышит. А может специально прислушивается, чтоб наехать. В последний год он только и делал, что наезжал.

– Я не о том, что вывел, – говорит он раздражённо. – Я о том, что телевизор подсказал. Как можно этому верить?

Как, как… Да, просто. Веришь и всё.

– Он ко всему придирался. Даже если б ты сказала, что Москва – столица России, он всё равно бы ответил: как можно этому верить?

– Нет, ты не справедлив. Я действительно легковерная, – вздохнула мама. 

Это мы потом говорили, когда он уже уехал в свой Челябинск.

Сейчас Палыч сидит за столом и разглядывает стены кабинета. Он задумчив. В этом он весь: сидит, молчит. Хочешь рядом стоять – стой, хочешь сидеть – то же самое.

– Ну, сиди. – И глазами в одну ему открытую даль. Обычное состояние.

Увидев меня, Палыч начинает рассуждать:

– Очень удобно, когда в кабинете четыре стены. Для стендов. Одна стена – техника безопасности, вторая – пожарная безопасность, третья – санитария, а четвёртая – резерв.

– Зачем резерв?

– На всякий случай, вдруг придумают ещё какую-нибудь безопасность.

– Какую?

– Мало ли… – туманно отвечает Палыч и смотрит на пустую стену.

А я думаю, четвёртая стена и должна быть пустой, потому что к ней нас поставят, если Центр придумают проверять. Становитесь, скажут, рядышком, и – тра-та-та-та-та!!! – вынесут справедливый приговор. А как с нами ещё? Всё справедливо, обманываем государство. Например, Палыч. Должен заниматься вопросами школьной безопасности, а он строит тёплые туалеты. В области очередное поветрие: во всех школах должны быть тёплые туалеты. Тёплые туалеты – показатель цивилизации. Большие школы с этим показателем справились, а маленькие –  никак. Они зовут Палыча. Это его Большой Калым: строить тёплые туалеты без смет и аукционов.

Заказчики к Палычу идут постоянно. В ту самую дверь, через которую лаборантки планировали бегать в «Раздолье». При появлении заказчика в глазах Палыча загорается огонёк. Как у телевизора: кнопку нажал – на панели зелёная точка, аппарат готов к работе. На другие события огонёк не реагирует, не то напряжение.

– Сходи там, глянь, – кивает мне Палыч, и они с заказчиком уединяются на переговоры. Если заказчик – мужчина, тут же наливают, если – женщина, коньяк достаётся Палычу целиком (коньяк на переговорах обязателен, традиция неприкосновенна). Мне он не предлагает: они с мамой знакомы, и, скорей всего, он что-то ей пообещал. Пусть так, я не в обиде. Взамен Палыч дарит мне возможность его слушать. Наступает счастливое время: закрытая дверь, кресло, на котором можно развалиться, и Палыч под хмельком. Говорит он небыстро, подпирает щёку рукой, иногда улыбается. Он великий примиритель. Что ни спроси, какие угодно нелепости, он всему найдёт оправдание:

 – Всё правильно. Всё на своём месте…

Это обычное начало. Куда его потом занесёт – одному Богу известно, но когда он замолкает, остаётся признать: так и есть, всё на своём месте. Как у него это получается? Самое простое объяснение – коньяк. Волшебная жидкость, что ни говори, но действует на всех по-разному. У меня два дядьки, мамины братья: первый – бывший кадровик, вся жизнь – в бумагах, второй – отставной майор, сторожил зеков, оба любители армянских звёздочек. И когда выпьют, начинают видеть то, чего на самом деле нет. Дядя Веня твердит, что жена гуляет, с пенсией надули, а соседи по даче воруют его клубнику. Зато у дяди Гены богатырское здоровье, друзья в каждом городе и миллион рублей, который он когда-нибудь заработает. Коньяк им всё это прибавляет. Дорисовывает. Хочешь видеть мир чёрным? Пожалуйста. Хочешь розовым? Нет вопросов. У Палыча – наоборот: коньяк стирает. Точнее – смывает. Всё временное и несущественное. Всё то, во что мы как раз упираемся, психуем. Что ещё? Материмся. А Палыч – не матерится, он улыбается. У него всё лишнее смыто и проступает истина. Но тут надо торопиться, пока выпитое не смоет самого Палыча.

Вот вам из последнего. Палыч рассказал, что в школе, куда он ездил, зимой в кабинетах не больше двенадцати градусов.

– Раньше печки стояли. Пожарник сказал: нельзя. Давай, подключайтесь к котельной… Главное, на котлах температура есть, а в кабинетах – десять градусов. Или двенадцать. Ничего понять не могут.

– А ты им сделал туалет? 

Палыч кивает.

– Тёплый?

– Как положено. Восемнадцать градусов. Печурку поставил, от электричества…

Парадокс, пожалуйста. Как можно писать при десяти градусах, а писать, извините, при восемнадцати? Это же школа. Если у вас появились деньги, делайте сначала кабинеты, правильно? А они – туалет. Я по этому поводу могу только возмущаться. А Палыч – нет.

– Так и должно быть, всё на своём месте. Тепло идёт туда, где его больше ждут…

Оказывается, всё дело в сбережении народа (поняли, да?).

– Сейчас что важно? – смотрит Палыч в окно. – Количество. Рожать и рожать. А чего ты хочешь? Такая страна – пространства. Тут писать в тепле важнее, чем в тепле писать…

На этом можно было бы и закончить. Но Палычу хочется поговорить, и он вспоминает деревенское детство.

– У нас зимой женская половина писала исключительно в ведро. Конечно, если интеллигентно говорить, некрасиво. Каменный век. – Палыч продолжает смотреть в окно. – Как-то сосед зашёл, засиделся. Сестра большая была, постеснялась в ведро-то. А на улице морозно. Ох, бабка потом ей дала. Как рожать будешь? Застудишь… Всё открытым текстом, чего она там могла застудить. При соседе. А ему – палкой, чтоб долго не сидел. Я тогда понял: биология – серьёзная наука…   

Палыч замолкает. Остальные истории – на потом. Объяснил, что требуется, и достаточно. А кабинеты сделали. Палыч и сделал, пустил тепло. Я так понимаю, он школьной администрации тоже что-то сказал, пока их туалетом занимался. Они подумали, подумали, и поняли: надо звать. Машину прислали. Палыч потом неделю пропадал. Значит, не обидели.

Или взять наших лаборанток. Мне не понятно, почему  к ним идут студенты? Зачем тратить деньги, когда в Интернете этих курсовых – не пересмотреть, скачивай, что хочешь. Но нет, идут к нашим.

– Всё правильно, всё на своём месте. Люди тянутся к добру…

Это он о чём? О Цыбиной с Хвостовой? Нормальные люди должны обходить такое добро за квартал. Людоеды в платьях. И это ещё мало сказано.

– У них руки лёгкие,  – отвечает Палыч. – Студенты знают…

Оказывается, те, кому печатают Цыбина и Хвостова, получают пятёрки. Всегда. А кто делает сам – обычно трояки, четвёрка – это редкий случай, один на миллион (слова Палыча).

– А почему? – объясняет он. – Концентрация добра в пальцах. Огромная. Тут характер без разницы, пусть даже людоеды. Такие пальцы, что не делают – всё на пользу. Бескорыстие в чистом виде.

– Вообще-то им деньги платят, – напоминаю я.

Палыч непоколебим:

– Копейки…

– Копеечка к копеечке – рублик на тарелочке, – слышу я за спиной.

Так, понятно: Царёв. Нарисовался, козёл.

………………………………….

Знакомьтесь – Царёв, наш инженер. Все компьютеры, которые в школах, это его. А школ – пятнадцать, и в каждой ждут Царёва как манны небесной. «Александр Петрович, Александр Петрович, когда вы к нам приедите?» Телефон не замолкает. И Царёв ездит, он целый день в дороге, этот Александр Петрович, прохиндей, каких мир не видел. У него не Калым, у него – Калымище. Куда там Палычу. Царёв калымит там, где получает зарплату. Вот он, настоящий фокус.

Как это происходит, до конца не знает никто. Всё тайна, никаких разговоров вслух.

– Александр Петрович, можете приехать?

– Зачем?

– Опять не работает…

Что не работает, почему не работает, с каких щей всё поломалось, если ты там вчера был? Молчок, тайна. Известно одно – Царёв никогда не ездит просто так. Ему платят. За каждый выезд. И как это называется?

Однажды всё-таки Шурик его прижал. Или может не однажды, но я видел только раз.

– Был в Чёлке?

– Был.

– Делал компьютеры?

– Делал.

– Почему взял деньги?

– А почему я не должен их брать?

– Потому что это твоя работа – делать компьютеры. Ты за эту работу получаешь зарплату.
 
– Какую зарплату, Егор? Не смеши. За эти деньги я должен ездить в Чёлку один раз в месяц. А я езжу каждую неделю.

– Сделай по-хорошему, не надо будет ездить, – не сдавался Шурик.

– А я делаю. Я делаю, – наступал Царёв. – Но я не виноват, что там учатся идиоты. Они всё ломают. Ты хочешь, чтоб ничего не работало? Хорошо, с завтрашнего дня сижу в кабинете.

Молчание. Шурик не хочет, чтоб ничего не работало. Ему надо, чтоб было как раз наоборот. Царёв тоже молчит. Он знает: его позиция – железная. Никто не поедет в эту Чёлку проверять, почему не работают компьютеры. Чёлка далеко, автобусы ходят раз в неделю. Хотя большое село, новая школа на горе. Школа – новая, а компьютерщика нет. Вот почему?

С бухгалтериями ещё хуже. Эти просто стонут: дайте нам Царёва.
 
«Надо ставить обновление» – объясняет Царёв. Или: «Обновление плохо встало». Или: «Запутались в обновлении». Вариантов – множество, но смысл один: гоните деньги.

– Ты хоть не так откровенно это делай. Мне люди в лицо говорят, – просит Шурик.

Царёв кивает. Дня два сидит в кабинете, потом снова в школы собирать дань. Баскак хренов. 

Причём, я бы не сказал, что Царёв супер какой в компьютерах. Я думаю, он – так, средненький. Вот Шурик – тот да, тот мозгует. Мама рассказывала, однажды Шурик спас район. Она тогда работала в первой школе. Им областной семинар проводить, полсотни участников, профессор из Москвы, а у них компьютеры сдохли.

– Главу департамента ждали, а у нас компьютерный класс не работает. Думали, с ума сойдём. Лица у всех, помню, белые-белые. Вечером нашли Игоря Фёдоровича, а в два ночи позвонила Зоя (Зоя – это директор) и сказала: всё работает. Никто не мог сделать, а он смог. И денег не взял.

– Совсем?

Мама кивает.

– Сказал: мы – товарищи, надо друг друга выручать. Мы ему подарок купили. Потом. Как без этого…

А я видел такую картину. Пятница. Где-то около пяти. К Центру подъезжает чёрный «Мерс». У нас таких два. Один у директора мясокомбината, второй, который как раз и подъехал, возит заведующего отделением банка «Русь». Он сам и выходит, господин Иконников. Жмёт руку Шурику, и они уезжают. Мне потом рассказали, куда. У них в отделении накрылась вся сеть. Системный сбой, хакеры или конкуренты. Или те и другие вместе. Шурик восстановил за выходные. Эти, конечно, заплатили, но дело же в другом. Иконников – мешок с деньгами. В нашем городе он может выбрать любого специалиста, того же Царёва. Он может выбрать десять Царёвых. Но он выбрал Шурика. Одного. И это оценка, как бы Царёв ни выпендривался.

Поэтому компьютерщиком должен быть Шурик. Но он не может, он командует Центром. А компьютеры достались Царёву, который командует Шуриком. Где здесь логика? Даже Палыч не сможет это объяснить.

А ещё Царёв – знаток жизни, у него на все вопросы есть ответы. И он везде с ними лезет, хотя никто не спрашивает. Но если тебя не спрашивают, чего ты суёшься? Сиди, помалкивай. Нет, он лезет, он уверен, что мы обязательно должны его услышать. Как сейчас.

– Дело не в руках. Обычный сговор. Цыбина, Хвостова и преподы с училища. Договорились по-тихому. Те студенты, которым печатают Цыбина и Хвостова, сдают курсовые с первого раза. Остальным возвращают: тут не так, там не сяк. Сто раз будешь исправлять – фиг исправишь. Отсюда вывод: не хочешь геморроя – плати. А деньги делят.

– Какие там деньги, – замечает Палыч.

– Копеечка к копеечке – рублик на тарелочке, – повторяет Царёв. Так и говорит – копеечка, рублик. Идиотизм какой-то. Если говоришь – говори нормально, а то копеечка, рублик… Они что у тебя – дети? А ты им кто? Воспитатель? Но меня бесит даже не это. Послушать Царёва, получается, кругом одни ханыги. Хорошо, пусть так, но чего ты тогда с нами, с ханыгами, общаешься? Увольняйся. Но нет, не увольняется, чего-то ждёт.

Вот это и есть наш Центр, ЦПРОС или Цирроз, как зовут нас в городе: Центр поддержки и развития образовательных сетей. Пять человек плюс Шурик. Судьба наша решена, нас закроют через месяц. Поэтому мы не живём – мы вымираем. А вымирание – самая активная часть эволюции: падают астероиды, бегают динозавры. Все понимают: скоро – каюк, надо превращаться во что-то новое. Моё новое уже  определилось: я иду в армию.

………………………………….

В Центре я полгода, меня устроила мама. Мама работает методистом в лицее. У них там тоже активная часть эволюции.  Называется – реорганизация. К лицею присоединяют сразу три учреждения: педколледж, училище народных промыслов и техникум торговли.

– Будут создавать образовательный кластер. 

Что такое «образовательный кластер», мама объяснить не в силах. На уровне математики всё понятно: было четыре директора, останется один. И дальше  вниз по цепочке. Но мама уверяет, сокращения – не главное, изменится вся система образования. Как изменится? Когда? Почему? Ничего внятного. Блаженная улыбка и всё. То есть «образовательный кластер» – это такое магическое слово. Как у волшебников:

– Ха! Образовательный кластер!

И всё у нас зашибись.

– Не надо иронизировать. – Мама делает серьёзное лицо. – Если бы ни образовательный кластер, не было бы нового здания.

Здесь я соглашусь. С сентября лицей в новом здании – четыре этажа наворотов, всё с иголочки. Одних гостей на открытии было три автобуса. Мама до сих пор в восторге: какие люди, какие люди… Она в последнее время много восторгается. Это у неё защитный механизм: преувеличение позитива, после того, как нас бросил отец. Нашёл себе студентку и укатил с ней в Челябинск. Между прочим, мама тоже была его студенткой. Вот такой любитель подрастающего поколения. Мама говорит, чтоб я не обижался: у человека любовь. Я не обижаюсь, просто хочется ему объяснить, что с подрастающим поколением так нельзя. Оно же ещё подрастает, чего лезь-то? Тем более, когда жена и сын. Поэтому у меня только один вопрос: в Челябинске есть воинская часть? Чтоб встретиться и поговорить. По-простому, по-солдатски…

Мама тоже старается не обижаться, она борется с одиночеством по-своему: записалась в народный театр. Уходит каждый вечер на два-три часа, а я жарю себе глазунью. Я не сержусь, хоть яйца есть. Могло и этого не быть. Борьба с одиночеством и нормальный ужин плохо стыкуются. Зато мы с мамой теперь друзья.  И когда я сказал, что в колледже надоело, она отнеслась к этому спокойно.

– В армию?

– В армию.

– Хорошо…

Так и должно быть. Ничего страшного. У меня уже служат два друга: один в Омске, десантником, второй под Питером, мотострелком. Звонят раз в неделю, по выходным. А в такие дни звонят своим подружкам. Пока были на гражданке, просто гуляли, а теперь не могут наговориться. И ещё просят, чтоб я за ними поглядывал. А мне это зачем? Я не сторож, пусть сами разбираются.

Но осенью меня не взяли. Сказали: перебор, много желающих.

– Раньше найти никого не могли, а теперь очередь, – удивился дядя, который майор. – Ничего, весной пойдёшь, подберём команду. С работой помочь?

– Не надо, – ответила за меня мама. И мы отправились в Центр.

– Должность секретаря. Почта, отчёты, посетители, – объяснил Шурик. – И разовые поручения. Не сбежит?

– А что, бегут? – спросила мама.

– С начала года он четвёртый.

– Почему?

– Не устраивает зарплата.

– Сколько? – поинтересовалась мама.

– Минималка.

– Ну как? – повернулась она ко мне (минималка её тоже не обрадовала).

Я пожал плечами: ещё и должность какая-то женская.

Шурик тоже смотрел на меня с подозрением.

– Ладно, – сказал он. – Давайте так. Один месяц. Поможет переехать, а там пусть увольняется. А я сделаю доплату за интенсивность.

– Ну как? – Мама снова повернулась ко мне. – Поможешь переехать? Доплата за интенсивность…

«Месяц – не год, переживу» – согласился я. А потом планы поменялись. Неожиданно и кардинально.

Центр переехал в двухэтажное здание. Первый этаж – мы, на втором – Сельхозбанк, отделение 23-17. И в этом отделении есть отдел кредитов. А в отделе кредитов – Лариса Обухова, девушка с зелёным платком на плечах. И теперь, когда я один, я думаю только о ней.

………………………………….

Познакомились мы случайно. У Шурика закончилась бумага, и он отправил меня на второй этаж.

– Займи пару пачек. Потом отдадим.

Я отправился в банк, а там перерыв. Из всех работников на месте оказалась Лариса: белая кофта, чёрные брюки и фирменная платок, как галстук у пионеров (видел у мамы на фотографиях). Только зелёный. Мы сидели до конца обеда и болтали, а я всё думал, почему мы не встретились раньше? Город небольшой, а не случилось. Невезуха: ходили не теми улицами, не в то время. Информация о ней только в «Одноклассниках». И то старая, она не была там с осени. То, что я знаю о ней, умещается в четыре предложения. Она старше меня на три года. Мы заканчивали разные школы. Она учится заочно в финансовой академии, и она сидит на кредитах. Кто желает занять денег – все к ней. Будь у меня такая возможность, я бы брал кредиты каждый день, я бы завалил Ларису вопросами о процентах, о поручителях, чтоб никто не ворчал, что я мешаю её работе.

А так зайдёшь, и всё время кто-нибудь сидит, какие-нибудь клиенты. Один клиент перед ней, ещё двое в очереди. Любят у нас кредиты. Единственный нормальный день – суббота, когда кредиты не выдают. Банк работает до двух, принимают платежи. Из всех работников – Лариса и кассир. Кассир сидит у себя, а Лариса в зале, она заполняет документы и направляет посетителей в кассу. Обычно посетителей мало, и мы можем говорить, никому не мешая. Ещё мы пьём чай, и Лариса угощает меня пончиками. Но такая суббота – не каждая, одна через две, потому что у них график. Он висит на стене, всем – своё число, и подменяться нельзя.

Со мной проще. Я говорю Шурику: надо посидеть с отчётами, он заносит меня в журнал, и выходные – мои.

– Только не води никого, – просит Шурик, когда отдаёт ключи. Своих ключей у меня нет, у единственного в Центре. Насчёт этого я не парюсь: нет ключей – меньше забот. И всё бы ничего, если б не Царёв. Я думаю, он сразу сообразил про меня и Ларису.

– Оступись. Обухова стоит денег. Даже моих не хватит.

И стал рассказывать о жизни Ларисы. Что у неё были мужчины, самые разные, и ни с кем она долго не гуляла, и что одно время её видели в компании Басаргина (кент из администрации, посадили за махинации в строительстве), и что такие знакомства просто так не происходят. Рассказывает каждый день. Непонятно, откуда что берёт. При этом я понимаю: он рассказывает для меня, а получается – для всех. Потому что наши тут же сидят, Цыбина с Хвостовой, поддакивают:

– Да-да…

Ещё что-нибудь добавляют.

Станешь спорить, начнут интересоваться: с чего вдруг? Царёв, естественно, не смолчит: влюбился, скажет, наш будущий солдатик. Улыбаться начнёт. А мне не хочется, чтоб он улыбался, когда разговор идёт о Ларисе. Пусть он в своём мире улыбается, где рублики и тарелочки. Поэтому, я стараюсь держаться от него подальше, а когда не получается, начинаю нервничать. И ещё думаю: если Царёв доведёт меня до ручки, я смогу ему въехать? Допустим, в ухо. Только у меня опыт здесь неважгнцкий, с минусом: два раза – я, четыре – мне. А так, конечно, интересно поглядеть, как у нас всё получится. Допустим, подхожу, беру за плечо: пойдём, поговорим. А на улице сразу вопрос: не надоело хрень собирать? И раз! Раз!..

Стоп, что-то случилось: Цыбина явилась. Собственной персоной.

– Шурик зовёт. Всех.

– Зачем?

– У нас ЧП…

………………………………….

Наша неделя выглядит так. На первом месте – пятница. По пятницам Шурик ездит в департамент. Если повезёт, он исчезает на целый день, и пятница превращается в суперпятницу. Обстановка в Центре идеальная: никто ни спорит, все при деле, все готовятся к выходным: магазины, звонки, разные встречи.

Понедельник, наоборот, ни то ни сё. Толкаемся без дела. Или что-нибудь обсуждаем. Но тоже так, без фанатизма. Например, выборы. Или Америку. Или каких-нибудь целителей. Темы разные. Шурик не мешает, он в городе. У него это называется «согласовывать планы».

А по вторникам он собирает нас на планёрку. Любит это до ужаса. Соберёт в кабинете, выждет пару минут, и начинает:

– Ставлю задачу…

И потом сам себе эту задачу рассказывает.

Поговорит, поговорит, и спрашивает:

– Всё понятно?

Понятно, киваем, вопросов нет. Потому что вопросы – это среда и четверг. Дни трудовых усилий и подвигов. И если в это время не будет наших вопросов, что станет делать Шурик? Какие усилия и подвиги достанутся ему? Нет, обидеть Шурика мы не можем…

Так и живём с понедельника до пятницы, и не было случая, чтоб эта картина поменялась. Не было до сегодняшнего дня. Потому что сегодня, в понедельник, Шурик в город не поехал. Он зачем-то позвал нас к себе.

 А потом случилось вот что.

………………………………….

Лицо у Шурика было серьёзным и растерянным одновременно. Так бывает у начальства, особая болезнь: что делать – не знаю, но вы должны меня слушать.

– Пропали документы… – Шурик начал краснеть.

Дальше говорили он и Царёв. Один спрашивал, другой отвечал.

– Какие документы?

– Для лицея. Меня просили передать.

– В департаменте?

– Ну да…

– И что потом?

– Вечером заехал в Центр, оставил папку на столе. Утром пришёл – нет.

– То есть, суббота и воскресенье… Документы важные?

– Очень.

– Понятно. Кто пришёл первым? – оглядел нас Царёв.

Ответила Цыбина: она пришла.

– Но я уже говорила Егору Фёдоровичу, никаких документов не видела.

– Может, перепутали? Оставили не здесь? Может, в другом месте? – стала допытываться Хвостова.

– Я никуда не заезжал, – нетвёрдо ответил Шурик.

– Точно?

– Точно, Мария Ивановна. Папка была на столе.

– У нас, что, миллион столов? Где тут теряться? – строго спросила Цыбина, а Мария Ивановна покачала головой. И обе взглянули на Шурика так, словно он что-то не договаривает.

Все замолчали, а Царёв сделал задумчивое лицо.

– В принципе, Валентина могла прибрать. (Валентина Петровна – наша уборщица.) Или переложить куда. Хотя ей тоже зачем? Не знаю, – пожал он плечами.

Палычу версия насчёт Валентины понравилась, но он уточнил:

– Петровна – женщина обстоятельная, если прибрала – не найдём. Надо ждать, когда появится.

– Она после обеда появится, – сказал на это Шурик. – Искать надо сейчас. Каждый – у себя, просмотреть всё: ящики, коробки. Потом на шкафах. Пока не найдём, домой не уходим!

– Вы потеряли, а мы должны страдать? – возмутилась Цыбина.

– Я не терял! Я оставил здесь!

– Что же, мы их украли? 

– Не знаю.

Шурик запыхтел, лицо стало совсем красным.

– Надо искать. Надо всё перерыть, каждую папку, – повторил он. – Я – в лицей, Встречаемся после обеда. Не будет документов – начнём искать вместе. Хоть до ночи!

– Ну, гад! – Это было первое, что мы услышали, когда Шурик уехал. Инициативу взяла на себя Альбина Петровна. – Убила бы его!.. – выдохнула она и развернулась к шкафам.

Мария Ивановна отставать не собиралась.

– Здесь можно запросто получить астму. Я ещё в прошлый раз говорила, когда переезжали. Эти папки нужно сжечь, а не рыться в них, там одни микробы. Ни к одной не притронусь. Ни к одной!

Хвостова имела в виду лицейский архив, который Шурик по своей доброте разрешил держать у нас. Пылища в папках столетняя. А самих папок штук двести, все толстенные, лежат на шкафах до потолка.

– Кому нужны документы лицея? Кто их будет воровать? – возмутилась Цыбина.

Царёв, который до этого пропадал в своём кабинете, заглянул в дверь.

– У меня ничего нет. Так что я поехал. К обеду вернусь.

– Да, пьяный он был, – в сердцах сказал Цыбина, и села к столу. – Сунул куда-нибудь, и забыл.

– Может, чайку? – спросил Палыч у женщин. До этого он сидел в стороне, смотрел на наши труды. – Сходи там, найдёшь за шторкой…

Это уже мне.

Всё понятно, расшифровывать не надо. Через пятнадцать минут Палыч, я, Цыбина и Хвостова пили чай. А до этого они пропустили коньячку (заначка Палыча).

– Так, успокоиться… – объяснил он.

Женщины достали из сумок печенье, у Хвостовой нашлась колбаса. И когда мы так славно устроились, Альбина Петровна начала рассказ о личной жизни Шурика.

– У него есть женщина. Замужняя. И по пятницам он ездит к ней. То есть, конечно, и в департамент, но после департамента – к ней. Какая-то невозможная любовь. Он не может её бросить.

– Это есть такие женщины. Привораживают, – вмешалась Мария Ивановна. – У моей племянницы был муж, начальник цеха, на Доске почёта висел. Нарадоваться не могли. Съездил в командировку – и всё. Как отрезало. Встретил женщину и пропал. Причём, Маринка – красавица, а та – старая. И всё равно ушёл. Заколдовала.

– Шурик страдает, это понятно. Я готова ему сочувствовать, – продолжала Цыбина. – Но он же руководитель. Нельзя так распускаться. Он напивается всякий раз, когда они встречаются. А потом теряет документы…

– Это жизнь. Всё сложно… – Палыч вздохнул. – Повторим?

Повторили.

– И нет ведь, чтоб развестись. Зачем ей два мужика? – возмутилась Цыбина.

– А есть такие, паразитки, – подтвердила Мария Ивановна. – И свой чтоб рядом, и нашего не отпускает. Он может с этого и неудачник.

– А он неудачник? – спросил я.

– Конечно, – ответила Мария Ивановна.

А Цыбина добавила:

– Его дважды выгоняли за пьянку.

У меня ещё были вопросы, но Цыбина посмотрела на часы и сказала, что пора на обед.

– Скажем, всё просмотрели, ничего не нашли.

Палыч велел поставить коньяк обратно, Цыбина вызвала такси, и мои вопросы достались маме.

………………………………….

– Правда, что у Шурика есть замужняя женщина?

– Он тебе не Шурик, – ответила мама.

– А всё-таки?

– Если интересно, спроси у него сам.

Понятно, на этой теме ставим крест.

– Его два раза увольняли за пьянку. Это не я сказал, это Цыбина.

– А ты не слушай, смотри своими глазами. Игорь Фёдорович – прекрасный человек, но ему не везёт.

Маме явно не нравились мои вопросы, но я решил идти до конца.

– Наша контора – профанация. Шураков – ни директор, его постоянно обманывают. Держат за дурака.

Мама посмотрела на меня долгим взглядом, отложила полотенце (она протирала посуду), и села напротив.

– Ничего не знаешь, а даёшь оценки. Так нельзя… – Мама смотрела такими глазами, что перебивать её было бы свинством. – Их три друга. Игорь Фёдорович, Андрей Петрович (это мамин директор, Трофимов) и заместитель главы департамента Сердечный. Они дружат с института. Ваш Центр – это идея Сердечного: создать организацию в помощь школам. Ресурсная служба на пять районов, как первый опыт. Эксперимент. Чтоб учителя только работали, а всё сопровождение – специалистам. Всё в одном месте, никого ни искать, никому ни кланяться, ни платить. Идею поддержали, по пока Центр создавали, не стало денег. И вся идея ужалась до одного района, до 15 школ, и шести человек, работников Центра.

– Мы не работаем, мы валяем дурака.

– На тут зарплату, которую Шураков может платить, нормальных людей не найти. Приходят или временные, как ты, или пенсионеры, или те, кто станет зарабатывать на стороне. Сердечному надо было сохранить идею. И помещение, конечно. Игорь Фёдорович это сделал. Теперь ресурсный центр станет частью лицея. Идею доведут до ума.

– Образовательный кластер?

– Да, образовательный кластер.

Мама вернулась к посуде.

– Игорь Фёдорович потерял ваши документы.

– Знаю, – сказала она, не обернувшись, – Лицензию. Бланк и приложения.

– Чем это грозит?

Мама пожала плечами.

– Может, дубликат сделают. Не знаю.

– А для Шуракова?

– Плохо, – негромко сказала она. И вздохнула. Знакомые вздохи. Я их слушал два месяца, каждый вечер, а потом узнал об отце.

– Андрей Петрович собирался взять его заместителем.

– По компьютерам?

– Ну да, заместителем по ИКТ. Теперь могут не согласовать.

– Где?

– В департаменте. Заместителей надо согласовывать. Таков порядок.

– А Сердечный? Он же там работает.

– Потеря лицензии – это серьёзно. Такого раньше не случалось. А если узнают, что Игорь Фёдорович был не трезв…

Так, и здесь понятно, Цыбина сказала правду.

– Может, ещё найдётся.

– Может быть…

Обед кончился. Маме надо спешить на работу, мне тоже пора. Всё что я хотел узнать – узнал, и даже больше. Мама вполне вменяема. Значит, я могу поговорить с ней о главном. Эта суббота – наша с Ларисой, меня ждут чай и пончики. Надеюсь, посетители мешать не будут, и я решусь позвать Ларису в гости. Без всяких планов и обязательств. Без ожиданий. Просто позову. Мы с мамой вечером это обсудим.

………………………………….

Конечно, судьба есть. Не всегда, не во всём, но когда дело касается главного, что-то нас ведёт, это очевидно, случайностей не бывает. Если бы я пришел с обеда вовремя, всё могло закончиться не так. Но я опоздал. Обычно хожу пешком, а тут решил на автобусе. На перекрёстке попали в аварию, не поделили поворот с «девяткой». Пока полиция, пока протокол – часа полтора ушло. Они и решили дело.

Когда зашёл в Центр, народ сидел у Шурика, и было слышно, как Цыбина и Хвостова шумят на весь кабинет. А с этой стороны дверей стоял Царёв, он слушал и улыбался. Своим наипротивнейшим ртом. Мне с ним говорить не хотелось, но кто ещё расскажет, что случилось? Пришлось остановиться.

 – Шурик пытал Валентину, кто бывает в Центре на выходных. Она по простоте выдала всех. Сказала, эти печатают, Палыч тоже заходит. С водочкой. И никто Шурика не спрашивает. Он, естественно, возмутился, наорал на всех. Цыбина с Хвостовой встали в позу, сказали, сами будут жаловаться. Пьяницей обозвали. И понеслось. Минут двадцать уже война… – Он прислонил ухо к дверям. – Какой ему лицей? С нами справиться не может…

Лицей? Он знает про лицей? Стоп! Меня как током пробило. Царёв сам хочет попасть в лицей. Конечно! На место Шурика. И это он спёр документы, чтоб Шурика не взяли. У меня это молнией пронеслось, даже мозги вспотели.

Царев ничего не заметил, он в дверную щёлку подглядывал.

– А ты сам где был на выходных?

– А что? – с любопытством обернулся Царёв.

– Ну, если всех спрашивают, ты тоже должен сказать.

– А я сказал. Я первым сказал. Мы ездили на скалы с Ларисой. Можешь спросить у неё.

Это был удар не в ухо, я даже не знаю, куда это был удар. Но если вы спросите меня, что значит «конец всему», я вам отвечу: да, я знаю, что такое «конец всему». 

Я помню, что забрал коньяк, что пил в одиночку, что махал руками, пытаясь достать физиономию Царёва, а Палыч держал меня и что-то говорил, и Хвостова кричала, что нужно вызывать полицию. И помню глаза Шурика. Я думаю, если бы у него был сын, он бы хотел, чтоб Шурик на него смотрел именно такими глазами. Хотя бы раз в неделю. А потом всё остановилось. И в мире, где всё остановилось, голос до ужаса знакомый, произнёс:

– Это же надо, с таких возрастов пить.

А голос Палыча ответил:

– Ничего, распогодиться…

И чья-то рука погладила меня по волосам.

………………………………….

Когда я проснулся, мне было уже понятно, чей это голос – до ужаса знакомый. Это бы голос женщины – кассира. Значит, фильм ужасов зацепил и второй этаж. Была ли при этом Лариса, я вспомнить не мог.

– Была, – ответила мама. – Она тебе и привезла. На такси. А из машины до кровати – это уж мы с ней вдвоём.

– Я что-нибудь говорил?

– Нет, ты вёл себя удивительно примерно. Слушался во всём. Голова болит? Есть аспирин.

– Переживу.

– Заезжал Игорь Фёдорович. На работу можно не ходить.

– Я подумаю.

А чего думать? Подняться невозможно: голова превращается в гирю.

– Это Царёв украл документы. Я понял. Ему нужно место Шурика.

– Мы с Ларисой так же решили.

– Когда?

– Когда пили чай. Не могла же я просто так её отпустить. 

– И что теперь? Насчёт Царёва.

– Ничего. Всё, что делает Царёв, не имеет значение. Вопрос по замам закрыт. Звонил Сердечный, возьмут Игоря Фёдоровича.

Хорошо бы всегда так: Царёвы что-то делают, делают, а им сверху – не имеет значение. И брысь!..

– Но нагоняй он получит. Будет разговор,  – продолжала мама. – Нельзя так опускаться, непозволительно.

Я не понял, про кого она это сказала. Показалось: всё-таки про меня. Ничего. Всё правильно. И со мной всё правильно, и с Шуриком. Всё на своём месте.

– А насчёт выходных? Лариса не говорила? Она ездила на скалы?

– Она ездила на скалы, но не с Царёвым. Он только подвозил. Там были соревнования, а спонсировал банк. Она представлял спонсора. Это работа.

«И здесь порядок», – хотелось подумать, но я не успел.

– Сын, ты должен понять. У Ларисы есть жених.

Я смотрел в потолок и молчал. Понять это было невозможно.

– Она не знала, как сказать, а ты не спрашивал. Он учится в Анапе, в училище. Будущий пограничник.

«Это всё…»

– Нет, не всё, – угадала мои мысли мама. – Пришла повестка.

Вот теперь всё. И всё на своём месте. Пройдёт какое-то время, я надеюсь, оно пройдёт, переварится информация о женихе, и когда меня, бритого, буду строить в общий ряд, Лариса будет рядом. И мама будет рядом, и Палыч. Возможно Егор Фёдорович. И совсем рядом будут стоять человек пятьдесят таких же бритых. Может, их будут провожать девушки, и может, будут потом встречать. Хочется верить. Хотя это жизнь, как говорит Палыч, всё сложно. А меня будет провожать ни девушка, меня будут провожать друзья, и встречать друзья. Может их станет больше на одного человека. На пограничника.