Сны о танцующем Орфее

Балетные туфли.


Когда я танцевал на тонком канате под куполом, я не чувствовал ни страха, ни скованности. Мне даже нравилась эта роль, радовали и лица зрителей, и свет софитов, и громкая музыка. И пока мое тело было в воздухе, счастье маячило на расстоянии вытянутой руки. А потом я спускался, сидел в душной гримёрной вместе с сильно пьяными клоунами, покалеченными гимнастами и грустными масками комедии дель-арто. И тогда моя жизнь и работа снова казались рутиной, глупым фарсом на потеху толпе. Каждый вечер рискуя расстаться с жизнью, все мы забыли что это значит в действительности. Ничего не зная, не привязываясь, мы жили каждый в себе – отстраненно и, в сущности, одиноко. Мне даже казалось, что каждый вечер на арене новые клоуны, силачи, гимнасты и Коломбины.
В один из этих одинаковых вечеров я снова сидел в гримёрке, латая потрепанное трико. Пахло потом, дешевым вином и табаком. Я был не в духе и оттого подумал, что никогда уже не встречу своего Короля. Тогда-то меня и тронула за плечо девушка, набеленная и нарумяненная, с ярко синими кудрями.
- Я так испугалась, что ты упадешь! Но танцевал ты просто прелестно! – весело воскликнула она. Я вздрогнул – так странно было слышать чей-то живой голос, обращенный ко мне. Я глупо уставился на её роскошные волосы  и застиранный комедийный наряд служанки – рубашка, корсаж и юбка, не закрывавшая щиколотки. Тем временем она опасливо оглянулась на клоунов и заговорщески зашептала:
- Я иду в кабачок в ближайшем квартале. Не хочешь со мной выпить?
Нет, я не хотел, но её загадочная улыбка и весёлый голос пробудили во мне жалость ко всему этому окружению и нестерпимое желание поскорее убраться. Поэтому я кивнул и, схватив пальто и девушку под руку, выскользнул из шатра.
Кабачок не имел названия, выглядел пусто и бедно. В зале было слишком дымно, но зато играла приятная живая музыка. Мы получили по стаканчику зеленоватой жидкости, но пить не спешили. А потом на сцене появилась невысокая фигура – мужчина с бледным лицом и зачёсанными назад длинными чёрными волосами. На  лоб свисала выбившаяся прядь, кожаная куртка поблескивала в тусклом свете. Он сжал ладонью стойку микрофона и… запел так высоко, что стакан задрожал у меня в руках. На мгновение я подумал, что или оглохну, или лопнут все стекла. Но не случилось ни того, ни другого. Только песня – грустная, таинственная и проникновенная – не такая, какой бы следовало быть в увеселительных заведениях. И словно не было никаких потрясающих воображение звуков. Я глаз отвести не мог от бесстрастного лица и бледных губ, выводящих такие печальные рулады(мелодии?), что сердце ныло и тосковало. Я позабыл о Коломбине, выпивке и баре, весь обратился в слух. И в тот момент, когда вокалист вновь взял высокую ноту, я знал, чувствовал… Солнечный свет нагло улегся на веки, провел мохнатым теплым хвостом по ресницам – я вновь проснулся.

Мне становится одиноко каждое утро, начиная с того момента как я открываю глаза. В доме оглушающее эхо. Я смотрю в потолок и чувствую, как глаза увлажняются слезами. Вальсы Шопена вместо завтрака, фуги Баха – на обед. Я ничего, ничего не хочу. Мои пальцы касаются клавиш механически – я уже почти не помню нот и не могу их прочесть.
Просыпаться одному невыносимо. Одиночество вгрызается в мою разгоряченную после сна плоть, давит объятиями тишины, и я получаю не только тупую еле заметную боль, но даже некое извращенное удовольствие.
Избыток свободного времени я трачу крайне неразумно – листаю книги в позолоченных переплетах или цветных обложках, а то и вовсе  без них. В осмысленном чтении я больше не нахожу удовольствия. Мне больше не нужен сюжет, хитросплетения чьих-то судеб, переживания фантомов, порожденных чужим сознанием. Только перелистывание страниц, беглый взгляд по ровным строчкам, выхватывающий случайные фразы вроде «твои пальцы пахнут ладаном», «в костюме светлом Коломбины», «И за то мне подарил богач пять быков, приручённых к ярму». Когда я не трогаю книг, то почти наверняка пишу дневники. Да, это смешно, ведь кажется, будто писать не о чем. Но мыслей в моей голове бывает даже слишком много.  Мне доставляет удовольствие выводить буквы в клетках тетрадей: у меня красивый и ровный почерк. Раз в неделю ко мне приходит Джульетта, чтобы проведать меня, помочь и прочесть мой дневник. Сделать последнее из перечисленного не так-то просто, так как я по невнимательности пропускаю слова или куски предложений, намеренно пишу буквы задом наперед и путаю «у» с «и». Зная, что она будет читать, я не прячу его в стол. В этом поступке – еще одна тайная радость. Мне, словно эксгибиционисту, сладко осознавать себя обнажённым изнутри перед ней. Все мои помыслы, мечты, сожаления открываются ей будто духовнику на исповеди. Возможно, если бы некому было прочесть этот полубессознательный бред, я бы и не писал его.
Только одного я не решаюсь предать бумаге – свои сны, в которых нахожу истинное наслаждение и забвение.
***
Когда я вышел из бара, на лицо мне упала густая влажная тьма, но уже через пару минут я увидел дорогу, следуя по которой рассчитывал найти шатер. Коломбины со мной уже не было. Она восторженно аплодировала пассажам исполнителя, а после закружилась в танце с угрюмым загорелым юношей – только я ее и видел. Туман белой дымкой висел над дорогой, так что я совсем перестал ориентироваться в пространстве.
И только когда я совсем отчаялся, из тумана показалось бледное лицо певца, столь неожиданно, что я в ужасе отпрянул.
- Заблудился? – произнес он высоким, почти женским голосом.
- Я ищу… - произнес я, опомнившись и надеясь спросить у него дорогу. Но договорить мне не дали.
- Я дам тебе, что ты ищешь, - уверенно перебил мужчина, и глядя в моё недоуменное лицо, добавил: - Я знаю, чего ты хочешь.
На мгновение меня объял вселенский ужас, отдавшийся невыносимой болью в колене. А он широко улыбнулся и протянул мне руку, произнося мягко, почти нежно:
- Пойдем со мной, я покажу тебе дорогу.
Я медлил в нерешительности, но всё же протянул руку этой черной фигуре. И как только я это сделал, незнакомец перестал быть зловещим. Его ладонь оказалась совершенно обыкновенной, мягкой и тёплой. Передо мной стоял просто молодой человек, лет тридцати, в черной кожанке.
- Закрой глаза, - попросил он. Я повиновался.
- Кто ты?
- Рейнеке, - ответил парень, торопливо, словно отмахнувшись. Он повернул меня несколько раз вокруг своей оси, и я открыл глаза – никого. Эхо шепнуло мне на ухо последнее сказанное им слово: «левая». Я обернулся, совершенно не удивлённый, и увидел, как дорога разошлась на две стороны. Постоял минуту. И выбрал левую.
***
Джульетта приходила три раза в неделю и в один из этих дней оставалась на ужин, который проходил в таком же молчании, как сегодня. Стук приборов о тарелки и ее лихорадочные попытки завязать разговор. Но я не собираюсь ей помогать. Натянутые перебрасывания ничего не значащими словами, стремящимися заполнить пустоту, мне не  нужны. И потому я просто смотрю на ее модно осветленные волосы, густо накрашенные ресницы и неаккуратный маникюр. Она небрежная юная девочка, которой досталась такая скверная работа – три дня в неделю терпеть мой тоскливый вид.
- Сегодня дают «Жизель»… - робко начинает Джу и замолкает под моим ледяным взглядом.
- Я ведь просил.
Джульетта бормочет извинения и утыкается в тарелку.
- Выйдем погулять, когда перестанет дождь, - смягчаюсь я.
Когда она уходит, я чувствую себя свободнее, но воспоминания, взбудораженные неосторожным словом, уже неотступно сопровождают каждое действие. Тогда остается только войти в душ и простоять под теплыми струями четверть часа. С таким светлым намерением я возвращаюсь в спальню за полотенцем и  отворяю шкаф, из которого выпадают… мои старые балетные туфли, которые никогда уже не смогут понадобиться.
Если б только Джульетта знала, какую боль причиняет мне…
***
Я иду сквозь сырую тьму. По-звериному смотрит фонарь на мой нечеткий силуэт. Непроглядная вязкая пелена обступает со всех сторон, оставляя лишь малые пятна света уличных ламп. Один за другим они гаснут, как только я приближаюсь, предоставляя мне возможность пробираться ощупью. И тут же вспыхивают за моей спиной, показывая мою же длинную зловещую тень.
Дорога усыпана крупными неровными камнями, похожими на острые осколки стены или скалы. Ступать по ним больно, и я еле волочу непослушные ноги. Этот шлак шуршит и перекатывается под подошвами ботинок, заставляя ступни то и дело соскальзывать.
В плаще с капюшоном прячусь от мелкой  мороси и ветра. Мне хорошо здесь дышать: прохладный свежий воздух легко скользит в лёгкие, ничто не давит грудь и не сжимает горло. Я спокоен и счастлив. Только идти мне по-прежнему трудно.
Дорога упирается в ворота старого замка. Я поднимаюсь на осыпающееся крыльцо и не успеваю постучать, ибо дверь распахивается прежде.
Сны – это загадка и тайна, которую никому уже не разгадать. Кого встретим мы в лабиринтах сна этой ночью? Никто не может дать ответ. И ложась спать, мы всегда идём навстречу неизвестному. Так я встретил Игнаца Рихтера.


Осколки хрустальных роз


Когда ты шагаешь в дом, ты чувствуешь его тяжесть. Так страшно слышать мурчание пустоты. Прислушайся… Ощущаешь, как чьи-то пальцы уютно разместились на твоем затылке?
Словно в мягком облаке, ослепленный и оглушенный, бредешь по бесконечности квартирного пространства. А темнота глухо дышит тебе в затылок… Едва ощутимо сквозь это полузабвение проступает чужой запах. Безумие? Наваждение?
Кто здесь?..
И крик в твоей голове оборачивается безголосым движением губ и хриплым вздохом. Там, за окном, в тяжелых цепях дождя путается чья-то душа.
Стук в дверь разрывает нити твоего теплого кокона и обдает холодом беззащитную память. Холодно… И темнота робкими прикосновениями гладит меня по спине. Из-под её тонких пальцев разбегаются во все стороны электрические разряды, и я дергаюсь. Как живой.
На пороге моего замка стоит кто-то в мокром плаще. Столько дней я уже ощущал, что он есть, что он здесь… Незнакомец снимает капюшон и являет миру свое лицо – юное лицо худого мальчика с курчавыми темными волосами. Я разочарованно выдыхаю.
***
Большую часть дня я провожу в оранжереях. Стеклянные розы и лилии в моем саду ласково перезваниваются лепестками, возвещая мое появление. Вечная нетленная красота. И я вынужден запирать ее на замок и прятать от чужих глаз, ибо даже неосторожный вздох может повредить моему хрупкому миру. Любуюсь острыми шипами-осколками… Однажды Чужой разбил мою розу, и она разлетелась мелкой стеклянной пылью, тысячью осколков, самый крупный из которых навсегда пронзил моё еще живое сердце…
Возвращаясь домой, я кидаю диким зверям моей страсти окровавленный кусок мяса. И тогда они благоговейно лижут мои ладони. Но только тогда.
Сквозь туманную завесу чужих миров я часто вижу один и тот же сон – цирк шапито. Красно-желтый яркий купол, отсветы горящего газа и восхищенные взгляды зрителей. А под куполом… Балансирует на канате юный мальчик, гибкий и лёгкий. Я смотрю, смотрю на него, не в силах отвести взор, и все боюсь, что вот-вот он упадет. И чем дольше я смотрю, тем явственнее проступает сквозь румяна снежно-бледное изможденное лицо с огромными сине-фиолетовыми кругами вокруг глаз. Мне кажется, что он уже упал, что он… мертв. В ужасе вскрикиваю и просыпаюсь.
Появление Эрвина нисколько не встревожило меня. Я был так же равнодушен к нему, как и к другим своим гостям. Он же тем временем привыкал к обстановке замка, изучал мои привычки и забавлялся игрой с моими собаками. Свирепые неукротимые псы, словно несмышленые щенки, ловили мячик, лизали руки и порой укладывались спать у его ног. Все это удивило меня, а потом – напугало. Откуда мог он знать, как приручать зверей?
***
Игнац сидел в летней беседке, застекленной лишь с одной стороны. Любовался лучами солнца, проходящими сквозь стёкла, и бьющейся в бессильном упорстве бабочкой. Эрвин присел рядом на выкрашенную в белый скамейку и осторожно спросил:
- Ты, кажется, недоволен моим появлением?
- Нет. Я только не желаю, чтобы ты оставался здесь, - возразил Игнац, переводя взгляд с бабочки на лицо юноши.
- Почему?
- Я одинок, Эрвин. И не хочу ни с кем делить своё одиночество.
- Это не так. Каждый вечер твой дом заполнен людьми.
- И все же я одинок. Потому что меня некому предавать. Мне хорошо. Я не ищу с кем разделить свои мысли, эмоции и впечатления, потому что знаю – будь кто-то рядом, я бы их не получил. Другие, но не эти. Красоту одиночества нельзя нарушать.
- Я понял тебя, - кивнул Эрвин. – Но не уйду.
***
Штайнер был жесток и не скрывал этого. Я никак не мог понять, отчего Игнац приглашает его к себе. Все эти разговоры о введенном военном положении, участившихся обысках и расстрелах имели яркий оттенок удовольствия. Но только не для нас с Игнацем.
В день моего появления в замке, когда офицеры с белоснежными улыбками перебрасывались шутками за карточным столом, я смотрел в их безупречно правильные лица и гадал, осталось ли хоть что-то человеческое в их черных душах. На мгновение мне даже стало страшно, что и Игнац такой же безупречно пустой. Но уже тогда я знал, что это не так, и потому спросил:
- Зачем ты зовешь их к себе?
-  Это моя коллекция из пороков, - улыбнулся Игнац. – Здесь есть на любой вкус.
Я заглянул в синие глаза собеседника и серьезно сказал:
- Зря ты причиняешь себе боль. Ты не обязан смотреть на них каждый вечер.
И в следующий вечер их стало меньше, а спустя неделю остался только Штайнер – офицер полиции и безупречный образец арийской расы.
Игнац принял меня, я  уже знал это. Он умел ходить сквозь сны – куда пожелает. Молчаливый и одинокий странник в чужих сновидениях, собирающий чужие пороки, потому что не смог простить себе свои.
Мы слушали Шопена и Моцарта, читали вслух Рильке и Верхарна, говорили о спонтанности газовых разрядов – и все это было в тысячи, в сотни раз лучше неловких молчаний с Джульеттой и балетных туфель в глубине платяного шкафа.
***
Вечером они сидели в гостиной, где всегда жарко горел камин, вместе с Штайнером. Неожиданно из тьмы выпорхнула бабочка и метнулась к огню. Эрвин ударил её книгой, но насекомое осталось в живых, трепетно зашевелило крылышками и стало взлетать по спирали к потолку. Игнац, не сводивший с нее глаз, проронил вполголоса:
- Оставь ее, Эрвин.  Здесь убить бабочку – плохая примета.
Юноша задумался и отложил книгу.  Игнац взглянул на его греческий профиль и алые отсветы пламени на щеке.
- Мертвая бабочка остается такой же красивой, - произнес холодный голос, и Эрвин неприязненно поморщился.
Штайнер же беззаботно смаковал вино, играя своей кожаной плетью. Игнац принялся равнодушно рассматривать ногти на руках.
- Что слышно в городе? – лениво спросил он.
- Обыски участились. Нам прибавилось работы, - с нескрываемым удовольствием ответил Штайнер.
- Что же ищут?
- В городе появился маньяк, - гость прикрыл глаза от удовольствия. - Похищает у жертв сердца.
- А подробности? – заинтересовался Игнац. Но Штайнер с улыбкой покачал головой.
- Никаких подробностей, пока дело не закрыто.
Он поднялся и надел свою черную фуражку, Игнац последовал за ним, провожая гостя до двери. Сойдя с лестницы, Штайнер обернулся и, не обращая внимания на ливень, произнес:
- Не тешьте себя иллюзиями, герр Рихтер. Отряд наведается и к вам. В самое ближайшее время.
Он особенно выделил последние слова, тотчас же повернулся и зашагал прочь, четко чеканя шаг. Игнац учтиво кивнул и проводил эту тёмную фигуру взглядом до самых ворот.
***
Эрвин спокойно дождался, пока уйдут все гости, и только тогда спустился вниз. Свет был уже погашен, и полная луна оставляла силуэты окон на полу. Игнац задумчиво смотрел на эти световые пятна, но поднял глаза, услышав гулкие шаги.
- Так тесно, душно и страшно… Но только так может быть в городе, где нет площадей, - сказал он, обводя взглядом комнату.
У Эрвина защипало в носу от горечи этого признания, и захотелось сказать, как он хочет уйти вместе с Игнацем в  совершенно иное пространство. Но вместо этого сказал другое.
- Я боюсь стать таким же как люди на улицах – незрячими и равнодушными.
- Нет, ты совсем другой, - Игнац покачал головой. Эрвин подошёл к нему и положил руку на плечо, но снова лишь коснулся пустоты. На пятно лунного света легла длинная тень.
Эрвин взял мужчину за руку закружился в танце. Игнац касался тонких пальцев, но ловил лишь тени. Это были два одиноких человека, танцующих в темноте. Между ними существовала невидимая глазом, но прочная стена. И неясно, сколько ещё продлится этот безмолвный вальс с собственной тенью.


Город Теней


Тем временем принц выдержал трехчасовой Совет по вопросам внешней политики в длинной зале, где воздух сотрясался громкими голосами министров и советников, пахло пудрой с париков, кресло было  слишком жестоким, воротничок слишком тугим. Но принц не придал неудобствам значения, потому что давно привык к такому положению вещей. Он вошел в ярко освещённые купальни, разделся с помощью слуг и ненадолго погрузился в горячую ароматную воду. Эта ежевечерняя процедура расслабила его тело и смягчила неудовлетворенность собой и прожитым днем, хотя взгляд остался задумчиво холоден.
В легкой ночной рубашке он вошел, наконец, в свою спальню, отослал горничную, приготовившую постель, и только оставшись один, позволил себе подойти к окну, отодвинуть плотную штору, чтобы старательно вглядеться в густую тьму за стёклами. Потом погасил свет, опустился на подушки и горько заплакал. Принцу было тринадцать лет…
Он слишком хорошо помнил свой первый выезд в город в качестве правителя. Карету освистывали, забрасывали камнями, ей плевали в след. Десятилетний Чеза;ре  в ужасе и недоумении смотрел  на разъяренную толпу, высыпавшую на улицы. Что он сделал этим людям?
- Люди глупы, мой принц, простите им эту слабость, - утешал мальчика сопровождавший его Советник. Чезаре не отвечал, только во все глаза смотрел за стекло. Кучер остановился, ожидая пока солдаты оттиснут толпу и освободят дорогу для кареты. На столбе, оказавшемся перед окном юного принца, висел плакат. Чезаре прочел жестокий памфлет, призывающий расправиться с ним и свергнуть власть, и отвернулся.
- Больше не нужно готовить карету, - сказал он Советнику уже в замке. – Я не стану покидать замок.
- Но, мой принц…
- Мой народ не любит меня. Я тоже не люблю этих людей. Я не желаю их больше видеть.
С тех пор Чезаре заперся в своем замке, предоставив Советникам разбираться с мелкими делами, принимать просителей и следить за порядком в городе. Только однажды он вошёл в приемную, растроганный видом безутешно плачущей женщины. Принц подошел вплотную к разделявшей комнату надвое прозрачной стене и прижался к ней ладонями.
- Вам помогут эти господа, - мягко заверил он просительницу и даже робко улыбнулся ей, но тут же смущенно выбежал в сад, прижав к губам кружевной платок. Чезаре не знал о том, что спустя две минуты несчастную отправили восвояси ни с чем, как и остальных, ищущих помощи и защиты у власти. Он не знал, как на самом деле обстоят дела в стране, отчего народ недоволен и как карается любое неповиновение многочисленными отрядами полицейских.
Чезаре не хотел любить тех, кто возненавидел его, но жестокости в нем тоже не было. Только равнодушие. Весь народ представлялся ему скопищем болванов, упрямо бьющихся лбами о ту самую прозрачную стену в приемной, со своими нелепыми мольбами.  Они кричали вслед его кортежу, вопили у стен замка. Принц равнодушно взирал на них из окон покоев: он ничего не слышал.
Для обитателей Города Теней он стал Спящим Принцем, предметом насмешек и кривотолков. Они прокляли его вечный непробудный «сон».
***
В одно из хмурых утр Рейнеке был схвачен в Пепельном квартале и доставлен, к своему удивлению, в сад при королевском замке.
На дорожке сада стоял тонкий мальчик в плотно обтягивающих икры и бедра лосинах и прекрасно сшитом по фигуре камзоле с маленькими рукавами-фонариками. Чёрные одежды хорошо оттеняли светло-русые волосы и делали кожу еще бледнее. Когда он развернулся, шурша сапожками по гравию, и плавно повернул голову, волосы его рассыпались по плечам мягкими волнами.
Рейнеке выжидательно смотрел на своего юного пленителя. Он был зол и раздражен таким бесцеремонным вторжением. Кем этот мальчишка возомнил себя?
- Мне обещали лучшего музыканта города, - пояснил принц, глядя прямо в черные глаза собеседника.
Рей загадочно улыбнулся и прижал к подбородку скрипку, вкладывая в мелодию всю свою печаль и ненависть, желая заворожить своей музыкой, причинить ей боль.
-Играй для меня! Только для меня! – умоляюще прошептал принц, вопреки ожиданиям Скрипача.
Тот мгновение был удивлен, что не смог причинить мальчику зла, потом  грустно улыбнулся и покачал головой.
- Меня нельзя запереть в клетку вашего замка, - ответил он. – А Вы, мой принц, непременно этого захотите.
- Куда же  ты уйдешь?
- Куда? Я не знаю, куда идти в мире, где все мне стало противно.
- Мне интересно сближение с Вами, - сказал принц, не глядя в глаза собеседнику и пугаясь собственной откровенности.
- Сближение? О нет, это будет сближение губительное для Вас, мой принц, - с неподдельной горечью возразил Рейнеке. – Вы видите мой идеальный образ. Даже в своей ничтожности я смогу возвыситься до прекрасного образа одинокого негодяя. А я и этим не являюсь. Я не знаю, как и что говорить Вам (а ведь мне хочется говорить!), чтобы все нутро мое было нараспашку! Я хочу спасти Вас, Чезаре.
Последние слова Рейнеке прошептал, разрывая грань приличий, на которой балансировал весь их разговор, называя его по имени, а потому приближаясь вплотную. Никто и никогда еще не был так близок к принцу. Чезаре почувствовал прикосновение чужой тайны к своей робкой душе. Отныне он допускал к себе только одного человека – Рейнеке.
***
Вскоре город кишел полицейскими, разыскивающими таинственного маньяка, похищающего у жертв сердца. Медленно волна задержаний и допросов докатилась до бара, где пел Рейнеке. Его застали в гримёрной уже переодетым в кожаную куртку и брюки. Рей остался невозмутим:
- Что будет угодно господам?
- У нас есть вопросы, - коротко ответил командир патруля. - Где вы находились вчера ровно в полночь?
- На сцене, - сказал Рей, пожав плечами.
- Кто может подтвердить ваши слова? – офицер нахмурился.
- Безусловно, тот, кто был здесь вчера. Меня в чем-то обвиняют? – бесстрастно спросил Рейнеке.
- Пока нет.
- В таком случае, вы окажете нашему заведению честь своим присутствием. Завтра я снова на сцене, а теперь мне пора.
И он вышел, не дожидаясь, когда его отпустят.
Страна Тумана
«Ночь, черная и блестящая, словно латекс. Шпили готических храмов. Фильм ужасов. В переулках шепчутся тени. Я жду тебя в ванной, ты – внизу пьёшь вино, любуясь цветами, или смеешься с друзьями, называя одного из них Фридрихом. Иногда к тебе приходит Штайнер. Он не выпускает из рук плеть и злит твоих собак. Ты не хочешь ко мне подняться.
Я лежу в ванне, положив голову на ее край. Вода медленно остывает, и я начинаю изредка вздрагивать. Открываю глаза, и стены медленно сходятся вокруг, сжимают меня в ледяных объятиях. Внезапно я чувствую себя слабым и таким же беспомощным, как дома…»
- Дай мне воды… Я испытываю жажду… - говорил кто-то шепотом и на выдохе шипел последнее слово.
Эрвин стоял на деревянном мосту с невысокими перилами, видел под собой чёрную воду и туман вокруг. Свежесть была приятной. Эрвин глядел на своё отражение в чёрной глади.
- Освободи… меня… - звучало не за спиной, не сверху или снизу,  а сразу везде, словно говорило само пространство.
- Кто здесь? – осторожно произнес Эр.
И тогда из тумана показалась знакомая фигура Скрипача, бледного, с забранными в хвост волосами и густо обведенными черным глазами.
- Дай мне воды… Я так долго страдаю… Не бойся, Эрвин. Я стану тобой, ты – мной. Здесь будет хорошо и спокойно.
Вода манила спуститься вниз, почувствовать её бархатную прохладу на своей коже, ощутить во рту сладковатый вкус.
Скрипач улыбнулся и прижал к плечу скрипку. Эрвин знал, что как только смычок опустится, заставляя струны дрожать в чудесной мелодии, он уже не сможет выйти из воды.
- Я должен заполнить свою пустоту, Эрвин… Ты ведь знаешь, что я полая оболочка. Ты можешь мне помочь.
Темная фигура медленно спускается с моста вниз. Голос ласковый,  обволакивающий, как голос старого надёжного друга, рождающий уверенность, что ничего плохого не случиться.
Эрвин с трудом отвёл от него взгляд и с удивлением обнаружил, что стоит по пояс в воде, зачерпывает влагу двумя ладонями, и та, вопреки ожиданию, остается непроницаемо черной, как разбавленная водой гуашь.
- Не бойся. Сделай шаг. Ты ведь знаешь,  это всё равно неизбежно. Часом раньше, часом позже… Больно не будет. Ты спишь, Эрвин. Я нежно обниму твое сердце.
Скрипач говорил негромко и неторопливо, с таким успокаивающими убаюкивающими паузами, не длинными и не короткими.
- Оставь меня, - прошептал Эр непослушными губами.
- Вспомни, я вечен, и я всё равно за тобой приду. Я заберу с собой всё, что тебе принадлежит. Потому что нет вечности кроме меня. Не сопротивляйся, Эрвин.
Скрипач медленно пил из его ладоней, и Эрвин чувствовал, как силы покидают тело. Рейнеке поднял голову и улыбнулся неживой картонной улыбкой.
- Кто же ты?..
- Я твоя пустота. Дай мне заполнить твоё сердце, дай успокоить твою мятущуюся душу…
Смычок опустился, тогда Эрвин почувствовал, как вода заполняет его, заливается в уши и нос, мешает дышать. И нет возможности пошевелиться -  музыка слышна даже сквозь толщу воды, которая утаскивает непослушное тело к самому дну, и словно плащом накрывает его с головой… 
***
В этот вечер Штайнер появился с меланхолической улыбкой – он все ещё ощущал удовольствие от проделанной работы. Хозяин замка встретил его в одиночестве: гости уже разошлись.
- Восемь, - предупредительно ответил он на не успевший прозвучать вопрос о количестве расстрелянных мятежников. Игнац сжал зубы и долго смотрел в холодные глаза Штайнера.
- Скажи, тебе бывает их жаль?
Штайнер недоуменно поднял бровь.
- Это мой долг. К виновным нет жалости.
- И ничто не терзает, не мучит твою душу? – выспрашивал Игнац, вглядываясь в это невозмутимое лицо. Штайнер расслабленно улыбнулся, словно услышал шутку.
- Не будь наивным, Игнац. У меня нет души.
Игнац пренебрежительно фыркнул.
- А вот ты жалок и смешон, вновь впуская кого-то в свой сад, - заметил его собеседник, взяв бокал вина с подноса.
- Я не верю, что кто-то придёт разбавить моё одиночество, - усмехнулся хозяин и продолжил серьезнее: – Я не верю, что смогу кого-то впустить в свой мир. Я буду беречь и лелеять розу, которой отдал свое сердце, и только ее шипам позволю прорастать сквозь мою душу. Никто иной не ранит меня больше. Никто иной не придет.
- Он уже пришел, и ждет тебя на верху, - любезно улыбнулся гость, чем вызвал у Игнаца приступ отвращения.
- Не говори ерунды, - отмахнулся он.
Лицо Штайнера мгновенно стало жестоким и серьезным, в голосе зазвучал металл.
- Это перестает быть забавным. Разбирайся со своими игрушками сам, но не лги, что не показал ему оранжерей.
Он вышел, оставив хозяина постигать смысл своих слов. Тот еще долго просидел в тяжелом раздумье.
Поднимаясь наверх, Игнац увидел длинную полосу света из ванной. Сердце чуть тревожно забилось в  недобром предчувствии. Еще три ступеньки, верхняя площадка, скрип двери…


Орфей


Рей шагал по улице так быстро, словно почти не касался земли. Он так умело лавировал в лабиринте Пепельного квартала, изученного за долгие годы двойной жизни, что любой преследователь давно бы сбился со следа. Рей прошмыгнул в одну из дверей на тёмной улице, спустился вниз по лестнице и оказался в своём жилище. Не снимая перчаток, зажёг свет, и тусклая лампочка осветила ряд полок, на которых ровными рядами стояли банки с жутковатым содержимым – в каждой из них плавало по человеческому сердцу.
Рейнеке собирал свою страшную коллекцию давно. Выстраивал банки в ровные ряды и надписывал на каждой имя бывшего хозяина. Так было нужно, чтобы не исчезнуть совсем, чтобы остаться хотя бы Тенью.
Рей машинально подписал новый экземпляр, и  глаза его остались печальны. В единственном стоящем здесь кресле он позволил себе предаться меланхолии, и воспоминания тут же слетелись, как мотыльки к фонарю, и окружили плотным кольцом.
Одиночество положило руки на усталые плечи мужчины и пальцами Эвридики погладило его по щеке. Рей, зажмуриваясь от боли, целовал прохладные женские руки, пахнущие жасмином. А лампа ясно высветила влажные полоски на щеках.
***
Живой и невридимый Эрвин снова сидит в горячей ванне,  тихо нашептывая невнятные то ли стихи, то ли молитвы. Кругом полутьма и пар от горячей воды. Игнац остановливается в дверях с красно-желтой книгой Рильке в руке.
- Войди, - не оглядываясь, позволяет Эр, и Игнац опускается рядом с ванной прямо на пол.
- Ты не должен бояться, - говорит он, чтобы самому отогнать воспоминания о том, как вытаскивал из воды чуть живое тело, отнимая у Скрипача очередную жертву.
Эрвин молчит и на несколько секунд погружается в воду. Иг смотрит на влажные волосы и слипшиеся подрагивающие ресницы.
- Я не боюсь, - заявляет Эрвин, хотя руки иногда начинают мелко дрожать. На бедре у него свежие ожоги  в виде капель – Игнац видит в них падающие звезды.
- Пойдем, я покажу тебе свои розы, - говорит Игнац.
***
Вопреки собственным привычкам, Чезаре еле досидел до конца Совещания. Его взгляд то и дело обращался к часам: принц ждал встречи с Рейнеке и не слушал докладов послов - он считал минуты.
Сбежав по ступенькам в сад, Чезаре нерешительно остановился у решетки ограды и улыбнулся мягким шагам за спиной.
- Что Вы ищете, принц? – знакомый голос был почти суров.
Чезаре обернулся и вмиг превратился из повелителя в виноватого мальчишку.
- Вас… - едва слышно произнес он одними губами. Рейнеке покачал головой.
- В городе.
- Преступника. Но это не важно! Я найду для Вас Эвредику! – со счастливым возбуждением в голосе воскликнул принц, но Рей лишь презрительно усмехнулся.
- Вы так уверены в своих силах, словно вы всемогущие боги. Но вы не боги. И здесь вы беззащитны. Я могу указать вам дорогу,  а могу запутать. Я так долго скитаюсь здесь, что даже это перестает быть забавным.
Скрипач говорил с грустным сожалением. Здесь, в сумерках сада его тихий голос раздавался громко и четко. Чезаре не мог отвести глаз от мрачной и несчастной фигуры с опущенными под тяжестью разочарования плечами.
- За что ты не любишь людей? –  робко спросил он.
-Потому что они не умеют того, что умеете Вы, мой принц – слышать музыку звезд.
Они замолчали на несколько мгновений: Рейнеке выжидательно, Чезаре – задумчиво.
Дайте мне уйти, мой принц, - произнес Рейнеке, не попросив и не приказав, и доверительно добавил вполголоса: - И ты уходи, Чезаре. Иначе этот город завладеет тобой.
Принц ничего не ответил и медленно повернулся к Скрипачу спиной. Он уже знал, кто похищает сердца, и готов был пожертвовать своё.
***
Эрвин ловил едва ощутимый запах корицы в воздухе, исходивший от одежды Игнаца. Покой, уют и дружеская беседа давали юноше то счастье, которое он так давно и тщетно искал. Туда, где была Джульетта, пустая квартира и разбитые надежды, Эрвин почти не возвращался. В оранжереи с искусственными цветами, гостиной с книгами и Игнаце он чувствовал намного большую потребность.
- Я не хочу, чтобы ты подолгу оставался со мной, - решительно сказал Игнац, прикрыв двери в оранжерею.
- Почему? – гневно вспыхнул Эрвин.
Игнац внимательно посмотрел ему в лицо и спокойно ответил:
- Ты позабудешь мир живых.
- Он здесь.
- Ты уже теряешь реальность.
Эрвин ничего не сказал и направился в гостиную, втайне надеясь, что скоро Игнац позабудет свое решение.
***
Скрипач шел в темноте по тому же чёрному шлаку, что и Эрвин до встречи с Игнацем. На нем была та же черная куртка, и выглядел он совсем так, словно только что сошел со сцены бара.
За ним погоня, натасканные псы рвутся с поводков, мужчины в форме почти дышат ему в спину. Он чувствует преследователей. Поворачивает голову и видит за собой чёрные тени, но шаг его так же неспешен. Рей знает, что уже в ловушке. Спешить ему больше некуда.


Запах корицы


Эрвин влетел в комнату со счастливой улыбкой на губах, спеша сообщить Игнацу новость – «Его поймали!». Но тот заговорил угрюмо:
- Его расстреляют.
- Игнац, он преступник, - возразил Эрвин.
Игнац покачал головой.
- Эрвин, ты не понимаешь. Разве Скрипач был таким уж злодеем?  Нет,  только скучающим человеком. Только запутавшимся в своих масках. Он видел своё отражение в каждом, кого встречал и примерял на себя эту роль. Он так увлекся, что потерял представление о себе и навеки стал пленником неясного и тяжелого сна. Мы все скучающие люди, и с этим нужно покончить.
Эрвин нахмурился в тревожном молчании. Он не совсем понимал, что произошло.
- С чем покончить? – удивленно спросил парень, поднимая глаза на Игнаца и пугаясь строгости его взгляда.
- Я ухожу, Эрвин. И жду от тебя того же. Ищи другие пути, подальше от Города.
Сказав это, Игнац стремительно вышел за дверь, Эрвин рванул следом, но так и застыл на пороге – там уже никого не было.
Я ищу его в мерцании экрана, в сотнях книг, в чужих словах, смыслах, звуках. Ищу… и не встречу. Его нет в сетях интернета, на книжных страницах, в толпах прохожих на улицах. Нет. Я ищу его так долго, что кажется будто делал это всегда. В Город Теней я почти не возвращаюсь, я знаю, что его теперь там нет. И еще я знаю, что он никогда, никогда не вернется, если я сам его не найду.
Ночами я падаю в тяжкий бред, лихорадочно ищу в темных коридорах, в бескрайних полях. Там тревожно и страшно, но я не отступаюсь. Иногда я вижу черный замок, полный мертвых бабочек или призрачный цирк, где танцую на осколках безмолвия до рассвета.
В одну из тех ночей, когда лежал в постели в полубреду, я вдруг увидел светлую комнату и балкон с видом на огромный апельсиновый сад, прекрасный своей зеленью. Все залито южным солнцем, теплым и ярким. Сицилийским ли? Корсиканским? Был ли я в этой комнате в самом деле? Нет, кажется, никогда не был. И всё же был. Потому что там, сквозь весь этот бред, я чувствовал на своем лбу прохладную ладонь человека в монашеском одеянии и с бархатным голосом Игнаца.
Утром мне стало намного легче. Джульетта сидела рядом и  вдруг улыбнулась мелодии дверного звонка. Я схватил ее за руку, шепча «не отворяй». Мне совсем никого не хотелось видеть. Но она своевольно высвободилась и привела в комнату мужчину в потертых джинсах и черной майке, с лицом Штайнера. От него едва уловимо пахло полынью (корицей) и немного медом – я почувствовал это, когда незваный гость опустился на мою постель, сказав только:
- У меня с собой Рильке…
И тогда я улыбнулся и заплакал.