Павлиний хвост. Глава 11. Похороны

Бабье лето в этом году оказалось на удивление теплым и долгим. Стоял чудный солнечный денек, но это не радовало людей, собравшихся вокруг свежей могилы: немногочисленных родственников, сослуживцев, однокурсников.

Сергея Гущина хоронили в закрытом гробу, поскольку его тело сильно пострадало во время несчастного случая, когда он упал со скалы и разбился. Как это произошло, никто не знал, просто вечером геолог из Москвы не вернулся из маршрута, а поутру вся партия отправилась на поиски, и уже к обеду спасатели обнаружили его труп среди камней на берегу небольшого водоема ледникового происхождения, каких в Карелии бесчисленное множество. Ни рюкзака с образцами, ни мобильного телефона, ни полевого дневника при нем не нашли, даже геологический молоток исчез – вероятно все эти вещи разлетелись при падении, или утонули в озере.

Начальник партии потом вспоминал, что дня за три до трагедии Сережа несколько раз подолгу разговаривал по телефону с профессором Макарским, и всякий раз отходил в сторону, чтобы никто даже случайно не мог услышать, о чем шел их разговор. Но это никого не удивляло, поскольку все догадывались, что Гущин работал на какой-то особо важный правительственный проект, и с пониманием относились к его скрытности. Ясно ведь, что такие большие птицы в обычную инженерно-геологическую экспедицию случайно не залетают. К тому же, и связь в их глуши была неважной. Чтобы нормально поговорить по телефону, постоянно приходилось искать подходящую точку, а то и вовсе забираться на гору. Геологи даже предположили, что в тот роковой момент, когда Паганель сорвался вниз со скользкой скалы, он как раз мог искать удобное место для очередного телефонного доклада шефу.

Ася не помнила, как ее привезли на Хованское кладбище, не видела никого вокруг, и лишь когда влажные комья земли гулко забарабанили по крышке гроба, в котором лежал Серенький, она ненадолго очнулась и разрыдалась. Слезы хлынули из глаз, прорвав ватную оболочку, в которую погрузилось ее сознание, и на душе стало немного легче.

Осмотревшись по сторонам, она увидела, что народу на похороны пришло немного. Видимо, не все Сережкины друзья-геологи успели вернуться из экспедиций, кого-то просто не смогли найти за это время. Было несколько человек с кафедры. Слева от гроба стояла Юля, уже беременная, и ее муж, тоже однокурсник Паганеля. Папа, мама… они, конечно же, не могли не прийти. Чуть поодаль – дядя Коля, совсем почерневший от горя. Все происходило, как во сне. И неудивительно, поскольку за эти дни девушка успела проглотить кучу транквилизаторов.

С трудом переставляя свинцовые ноги, Ася подошла к Сережкиному отцу и опять разрыдалась, упав ему на грудь. А он по-отечески обнял ее и молча стоял, похлопывая ладонью по плечу, мысленно повторяя, как мантру: «Как же так, дочурка? Как же так?»

– А где Макарский? – девушка вдруг услышала, как какие-то люди, по-видимому, бывшие сослуживцы, в сторонке негромко разговаривали. – Странно, что он не пришел на похороны ученика.

«И то верно, где? – поймала себя на мысли Ася, не увидев профессора среди прощавшихся, – Он же должен быть сейчас здесь, рядом с Сереньким, который ведь был ему, как сын».

– Да болеет, старик, – тихо прозвучало в ответ. – А как узнал про Паганеля, вообще слег.

– Да ну, ерунда, – проговорил первый. – Еще вчера я видел его на кафедре со студентами. Жив-здоров курилка, и не поверишь, даже улыбался.

– Ну не знаю…

И тут Ася снова отключилась, провалившись в бездонную пропасть безысходности. Ох, Серенький! Это была не просто боль утраты. Это была пустота.

Никогда прежде девушка не размышляла о жизни в таком ключе. Казалось, мирок, сложившийся вокруг нее, уютный, привычный и сбалансированный – где всевозможные игрушечные, как она теперь понимала, печали и тревоги надежно уравновешены такими же игрушечными радостями – будет вечным и незыблемым. Ну что такого может произойти с нею или с окружающими ее людьми? Оказывается – может. Оказывается Серенький не просто друг, он часть жизни, причем, большая часть. Значит, она действительно любила его! О боже! От беспомощности Асе хотелось кричать, но приличия, казалось, не позволяли, и она, стиснув зубы, молчала.

Чуть больше недели прошло с тех пор, как она получила известие о трагической гибели Паганеля, а кажется, что прежняя жизнь не только давно закончилась, но и даже напрочь стерлась в сознании, превратившись в какое-то пестрое нечленораздельное месиво. А новая так и не началась, и неизвестно начнется ли вообще? Как девушка добралась до Москвы, как встретилась с родителями и увиделась с Сережкиным папой, она, пожалуй, уже и не смогла бы вспомнить. Все было как будто с ней, и не с ней.

У Аси совершенно пропал голос. Знакомый врач сказал, что такое бывает на нервной почве, и вряд ли она в ближайшее время сможет петь. Ни о какой работе, конечно, и речи не шло. Обыкновенно беспардонный Ленчик Козловский проявил чудеса такта и сдержанности. Он искренне соболезновал и утешал девушку, как умел, говорил, что все образуется, и потом, она всегда сможет вернуться в ансамбль, если захочет или почувствует в себе силы. Да и все вокруг тоже очень жалели ее. Даже тетя Белла, недолюбливавшая Асю и относившаяся к ней с недоверием, всплакнула, узнав о постигшем девушку несчастье, и то и дело приговаривала: «Может оно и ничего. Плохих людей судьба не бьет так жестоко. Ты, Ленчик, уж не оставляй ее в беде. Пусть-таки все образуется». Ребята из группы, не сговариваясь, решили всем составом бесплатно обеспечить музыкальное сопровождение похорон. Все любили Асю и хотели как-то помочь, подставить плечо в этой непростой жизненной ситуации.

Сама же девушка не могла ни есть, ни спать, ни сидеть, ни ходить. Просто пила горстями успокоительные лекарства, лежала пластом и благодарила судьбу за то, что они с Сереньким расстались хорошо, по-доброму. А ведь, помнится, перед отъездом она сильно разозлилась на него, и если бы не случилось тогда их последнего примирительного разговора на вокзале, неизвестно, как смогла бы она теперь все это перенести?

На кладбище было тихо и безлюдно. Землекопы с хорошо натренированными постными лицами неспешно и даже торжественно орудовали лопатами, старательно возводя из сырой глины идеально ровный могильный холм. И лишь несколько случайных посетителей у соседних захоронений оказались невольными свидетелями Асиных душевных мук.

Один из них – молодой мужчина в темно-коричневой куртке и спортивной шапке, надвинутой на глаза, – неприметно последовал за процессией, когда люди, пришедшие проводить Сергея в последний путь, двинулись к выходу. А еще через несколько мгновений из желтеющего березнячка на краю участка вышел другой человек и скрылся в неизвестном направлении.

* * *

23 сентября 1932 года

Николай Иванович сделал предварительное описание найденного мной растения, назвав его Pavocauda mauris velikanovi, увековечив тем самым и мое имя как первооткрывателя, и исторически сложившееся индейское название – павлиний хвост.

Спускаясь вниз по ручью, мы с Густавом обнаружили еще несколько кустов павлиньего хвоста, а метрах в пятидесяти в сторону разлома – целую плантацию – двадцать восемь растений, переливающихся на солнце всеми цветами радуги.

Повинуясь интуиции и азарту пионера-первопроходца, я решил разработать в этом месте небольшой шурф. Час усердной работы киркой и лопатой, и вот новая находка! В глубоких морщинах сильнотрещиноватого и выветрелого кристаллического основания архейских гранитов я обнаружил несколько странных голубоватых кристаллов непривычной формы. Это были правильные икосаэдры, ровные и аккуратные, прозрачные и чистые, будто только что сформировавшиеся, с хорошо сохранившимися ребрами и блестящими, словно отполированными, гранями. В пестрой каше из крупных глыб, древних комков омертвевшей лавы и гранитной щебенки, сцементированной вулканическими массами позднейших геологических эпох, в трещинах которой беспорядочно поблескивали желтоватые кварцевые жилы, они смотрелись как чужеродные вкрапления. Я никогда раньше не видел ничего подобного. Сомнений нет – это уникальная кристаллическая решетка, до сих пор никем еще не описанная.

Уф! Открытия, пожалуй, становятся моей визитной карточкой.

Мне удалось выудить на поверхность одиннадцать многогранников различной величины от 4 до 12 мм в поперечнике с явными признаками оптической анизотропии: в разных положениях по отношению к источнику света кристаллы меняли окраску от бледно-голубой до индиго. Что же это за минерал? Эх, сейчас бы в лабораторию, к микроскопу…

* * *

Вернувшись с кладбища, Ася принялась машинально разбирать Сережкины вещи, просто, чтобы не свихнуться и чем-то занять руки, и вдруг обнаружила старинный дневник, тот самый, с которым Серенький практически никогда не расставался, а вот в роковую экспедицию почему-то не взял.

Памятуя о давнишнем разговоре с Марианной Викторовной, девушка вообще-то старалась не совать нос в дела своего друга и никогда прежде не интересовалась подробностями его работы. Но теперь случай был особый.

«Опять этот павлиний хвост!» – думала Ася, флегматично листая пожелтевшие страницы. Он, как зловещий призрак, будто преследовал молодую пару, коварно прячась между листами тетрадки и выпрыгивая оттуда в самый неподходящий момент, как черт из табакерки. Девушке почему-то представился старый седовласый индеец с глубоко посаженными хитрыми глазами, огромным хищным орлиным носом и толстыми губами, а вместо перьев его голову украшала корона из листьев с радужными переливами. Он протягивал ей потертую тетрадку в кожаном переплете и лукаво ухмылялся, указывая негнущимся крючковатым пальцем на какую-то запись, сделанную много лет назад профессором Великановым. Конечно, Ася и раньше знала о существовании таинственного дневника и неоднократно видела его у Паганеля, но в руках держала впервые.

«И все-таки, почему Лев Михайлович не приехал на кладбище? – девушка вспомнила мельком услышанный разговор Сережкиных коллег из универа. – Даже папа, хоть и болен, почтил память несостоявшегося зятя, а тут такая связь, такая любовь и вот… Надо бы позвонить, узнать, как его самочувствие».

Пошатываясь от нервного истощения, Ася направилась в коридор, машинально бросила старинный полевой дневник к себе в сумку и набрала номер.

Трубку взяла Марианна Викторовна:

– Асенька, дорогая, – заговорила она дрогнувшим голосом, – примите мои глубочайшие соболезнования. Не знаю, что и сказать… Все слова тут бессильны и бессмысленны. Такое горе, такое горе… Мы с Львом Михайловичем очень скорбим.

– Спасибо, Марианна Викторовна, – проговорила Ася, тяжело сглотнув, и слезы снова навернулись на глаза. – А как самочувствие Льва Михайловича? Он не смог приехать проститься с Сережей… Я слышала, он болеет.

– Милая моя девочка, – вздохнула супруга профессора, – Левушка действительно очень слаб. Он и без того в последнее время плохо себя чувствовал, а как получил это ужасное известие, так вообще занемог, почти не встает с того самого дня. Вы же знаете, как он любил Сережу. Вы передайте, пожалуйста, всем Сережиным родственникам наше самое искреннее сочувствие.

– Да, конечно, – у Аси комок подступил к горлу.

Все родственники – это Сережкин отец. Даже страшно представить, что он где-то там совсем-совсем один. Каково ему сейчас? Девушка несколько раз коротко всхлипнула и шмыгнула носом.

– А знаете что, вы приезжайте к нам, – предложила вдруг Марианна Викторовна, услышав в трубке тихий Асин плач, – например, завтра, или лучше послезавтра. Вам сейчас не стоит оставаться наедине со своими мыслями. Посидим, помянем Сереженьку. Лев Михайлович распорядится, чтобы за вами прислали машину.

– Я приеду, спасибо вам, – вяло ответила девушка и повесила трубку.

Мысли в голове крутились вихрем, сбиваясь и сталкиваясь друг с другом, из-за чего казалось, что черепная коробка вот-вот распухнет и взорвется. Ася почувствовала жуткую слабость и неприятный нарастающий гул в ушах, будто в квартиру влетел рой разъяренных пчел. С несчастной девушкой творилось что-то неладное. «Так вот, значит, как сходят с ума», – промелькнула в мозгу шальная мысль. Ася доползла до кухни, выпила сразу три таблетки седуксена и, не раздеваясь, рухнула в кровать.


Продолжение следует...

Глава 12 здесь http://www.proza.ru/2017/11/03/1343