Прелюдия и фуга N 24

               
     «Das wohltemperierte Klavier»   
               
      Прелюдия

     1972 год, февраль. Ленинград, проспект Огородникова девятый дом, двадцать шестая квартира...
     Поздней ночью, по длинному коммунальному коридору бесшумным    призраком блуждает Вертикаль. Так Зинаиду Николаевну звали когда-то  в школе, где она преподавала математику. Прозвище очень точное – Зинаида Николаевна была невероятно высока, худа и костлява. И даже теперь в своей неопрятной старости она сохранила несгибаемую прямоту осанки, хотя усохла  до состояния мощей.
     Начало круга от входных дверей. Затем Куприны, телефон, зеркало с обязательным в него взглядом (вдруг за спиной Они?!). Далее  Фенхель, Снегиревы, кладовка, ванная, туалет. Потом поворот налево, кухня (пятнадцать капель из крана) и назад. Это: висящие на стене велосипед и лыжи Фенхеля, его вешалка; тумбочка и табурет Снегиревых, старая ванночка Сергея на гвозде, снова зеркало (снова, слава Богу, никого). После красивый календарь с Павловским дворцом, вешалка Куприных и выходная дверь... Или, соответственно, восхождение и нисхождение двух числовых рядов с общим периодом в шаг правой ноги. Время движения по кругу - шесть минут с учетом пауз перед зеркалом.
Каждый раз, когда Вертикаль видит свое отражение, у нее возникает страх. Не от своего вида (она очень похожа на крючконосого, седого индейца, завернутого в застиранный балахон-халат с гранатовой брошью на лацкане), а от возможных  изменений в пространстве. Это может легко произойти из-за недостаточной освещенности коридора – Они боятся электрического света. Круглосуточно горящая в коридоре лампочка из экономии была предельно  маломощна, и к тому же,  основная доля  ее жалкого излучения доставалась высокому потолку. От пола до края побелки три с половиной метра... В остальных помещениях (кухня, ванная, кладовка и ужасная уборная)  она включает свет, когда все легли спать.
     За два часа можно пройти двадцать один круг, за вычетом остановок. Остановки необходимы, чтобы прислушаться. Это  сто шестьдесят восемь дверей, включая задраенный черный ход. Черный ход находится на кухне. Каждый раз оказавшись там, Вертикаль проверяет,  хорошо ли перекрыт общий газ и конфорки. Их восемь. Пока запаха газа на кухне не чувствуется. Пахнет рыбой у Снегиревых и от кофейника Фенхеля. А вот  у нее в комнате из розеток понемногу просачивается. Отравление воздуха начинается после двадцати трех сорока пяти и заканчивается в пять тридцать утра. Можно сверять часы. Поэтому ночью форточка в комнате Вертикали  открыта настежь. В любое время года. Из-под ее двери сильно сквозит в коридор, но Вертикаль сквозняков не боится – существуют более опасные явления.
     Много лет назад, точнее, четырнадцать, когда Сергей Куприн ходил в восьмой класс, Зинаида Николаевна объясняла ему основы квантовой физики. Как математик, естественно. От  тумбочки до их двери двенадцать шагов, а от их двери до угла  ровно восемь  - золотое сечение!
     При разборе основных формул, Сережа чуть не уснул, а,  Зинаида Николаевна, напротив, увлеклась чрезвычайно. Так, что в голову ей что-то блеснуло сиреневым лучом.  Неизвестно откуда, но точно в центр. Когда, после занятий  счастливый мальчик убежал, она снова проверила формулы, над которыми мучился Сережа, и обнаружила ошибку. И где? В уравнении Шредингера!
Несколько вечеров и ночей напролет Зинаида Николаевна проверяла, но ошибка не исчезла. Длина коридора до кухни пятьдесят шагов, что в среднем шестнадцать метров; ширина - два. Без ниш. В нишах, в верхних углах густая паутина, но пауков Вертикаль ни разу не замечала. Парадокс!
С этого рокового «дня озарения» у Зинаиды Николаевны началась вторая  жизнь. Более важная, чем прежняя,  полностью связанная со школой.  В ней значительно  охладел прежний пыл к ведению уроков, умерилась дотошность при проверке  домашних зданий, и появилось безразличие к поведению учеников в классе. И все потому, что она  ушла в мир сложнейших расчетов.
      Вернувшись из школы и наскоро поужинав,  Зинаида Николаевна небрежно расправлялась с тетрадями и отдавалась серьезной работе.
Объем коридорного пространства - сто двенадцать кубических метров. Плюс кухня в запасе. Форточки на кухне тоже растворены. Но даже если не будет притока кислорода, то воздуха, пригодного для дыхания  хватит надолго. Если, конечно, Те не догадаются нагнетать свои ядовитые газы через вентиляционную решетку над велосипедом. Спицы колеса  сходятся в неподвижном центре.  Или расходятся? Расходятся. Как следствие из причины.  Неподвижность основания – главное условие любого движения.
      Многократные расчеты Зинаиды Николаевны неумолимо подтвердили ранее никем не незамеченную ошибку в так называемом «уравнении Шредингера», из которого выводилась константа скорости света. И получалось... Нет! Неопровержимо  обнаруживалось, что знаменитая «цэ» определена Эйнштейном неверно - Бог согрешил!
    При этом Зинаида Николаевна прекрасно понимала, что обнаруженное ею истинная величина скорости света (301 695 452 метра в секунду) ближайшие десятилетия, а может быть и никогда,  не будет иметь прикладного значения для жизни ее страны и всего человечества. Но сам факт установления  математической правды  носил принципиальный характер.
      Почти год   у Зинаиды Николаевны ушел на составление и оформление «Пояснительной записки». «Записка» предназначалась для Академии Наук.  Обстоятельный труд включал в себя  развернутую историю вопроса, необходимые для темы цитаты, комментарии, бесчисленные сноски и отсылки. И, конечно же,    разоблачение досадного промаха Эйнштейна. Также с комментариями и сносками.
      А потом Зинаида Николаевна  показала «Записку» профессору Бугаеву – ее бывшему университетскому преподавателю с кафедры математической логики.
Конфорки газовых плит надежно отключены.  Но капает кран. С частотой четыре капли в минуту.  Объем капли воды – максимум три миллилитра. Это значит, что за семь ночных часов в раковину уходит два с половиной литра воды. Потеря незначительная. А если в интервалы падения капель впрыскивать  отравляющую воздушную  смесь?!   Нет. У Них на это не достанет фантазии. Зло по своей сути примитивно. Каким бы изощренным оно ни было.
      Профессор Бугаев с недовольным удивлением выслушал рассказ Зинаиды Николаевны, но по-отечески снизошел и не отказался ознакомиться с «казусом». И вскоре сам позвонил ей в школу, предлагая встречу. При свидании, происходившем  в  пустой университетской аудитории,  Бугаев был чрезвычайно мрачен. Он со вздохом констатировал, что расчеты Зинаиды Николаевны абсолютно верны. И это, безусловно, заслуживает наивысших похвал. Но отправлять «Записку» в Москву не рекомендовал. И расплывчато ушел от ответа, почему. А она отправила. Через  месяц после их свидания. И отдалась мучительному ожиданию ответа...
На пальто у Фенхеля четыре пуговицы. И одна (вторая снизу) оторвана. Так выпадением одного члена простой ряд, обретая период,  делается сложным. Но важно не усложнять или упрощать ряды, а выходить за их пределы в трансфинитное. Сняв тем самым проблему рядов, как таковых. По сути, все окружающее - есть тот или иной ряд. Батареи у ванной комнаты (шесть секций), и Снегирева на них опять сушит сапоги. Вот еще одно подтверждение  цикличной бытийной рядности. И возобновляемые циклы, также образуют ряды! Мета-ряды.
Академия Наук   на полученную от Зинаиды Николаевны «Пояснительную записку» официально не отреагировала. Но приватно, посредством того же самого Бугаева, Зинаиде Николаевне  дали понять, что будь она  абсолютно  права (а это еще вопрос), все останется без изменений. Никаких сенсаций! Одно имя Эйнштейна чего стоит! Такие величины, как Эйнштейн  не ошибаются, поэтому - молчать!
Тем и кончилось.
     После инцидента с запиской Зинаида Николаевна окончательно замкнулась в себе. И крайне формально выполняя обязанности педагога, дотянула до пенсии. 
      У Фенхеля в комнате стенные часы хрипло пробили шесть раз. Вертикаль, вздрогнув и на секунду замерев,  продолжила следование на кухню проверять газовые плиты. Еще пятнадцать минут.
Выйдя на пенсию (без торжественных проводов и благодарственных речей), Вертикаль занялась чтением.
    Читала она мудреные работы по теоретической физике, квантовой механике и  Георгия Кантора, особенно ей полюбившегося. За литературой она совершала пешие прогулки в «Акдемкнигу» и университетскую лавку. После прочтения книжки и брошюры укладывались в стопки.  Стопки пронумеровывались и выстраивались вдоль стен.
     Все бы замечательно, но  у Вертикали начались приступы  уже явной   чокнутости.
    Для окружающих  (соседи, продавцы) она не представляла никакой угрозы, но сама невероятно мучилась. Именно угрозами и ужасами изощренных преследований от «Них», стремящихся выкрасть из ее головы гениальные мысли. Поздней, лишенной солнца осенью и ранней, серой весной Вертикаль определялась соседями в клинику.
    Если вести месячный отсчет в обратном порядке, начиная с декабря,  то можно  пользоваться прошлогодним календарем. Будут совпадать и числа, и дни. Девять кнопок и одна булавка. Никогда не подумаешь, что это Павловск. Культура универсальна. Культура – хранилище человеческого бессмертия.  Если принять, что ось абсцисс – это время потенциальной бесконечности, а ординату, как интенсивность ее  проживания, тогда в исходной нулевой точке конкретного рождения имеем бесконечность актуальную, как возможность бесчисленного количества вариантов или «судеб». Та же точка –  пустота предшествующего небытия. Или глубокий сон, при пробуждении задающий новую систему отсчета.
    Осенняя тоскливость Вертикали, переходящая  жуткий страх за себя и свои светящиеся мысли с годами преобразилась в иное. Вертикаль стала бояться уже не за себя, а за своих близких - их хотели отравить. Ядовитым бесцветным газом, пускаемым по проводам и трубам. А так как, «близкими» Вертикали были ее соседи, с которыми она жила многие годы, то своей прямой обязанностью, долгом - пока хватает сил, пока не становится слишком страшно - она считала несение ночных дежурств, стражи.
    Но каждый раз эта затяжная и неравная борьба с Ними приводила Вертикаль в полное изнеможение. И тогда  гибель Фенхеля, Снегиревых и Куприных  становилась неизбежной. А ей оставалось только неподвижно стоять   возле своей двери и горько  плакать. Сердобольный Фенхель понимал, в чем дело, грустно вздыхал: «Опять...» и вызывал специальный транспорт...

        Фуга

     Но сейчас Вертикаль еще держалась. Она в последний раз проверила плиты и, погасив на кухне, в ванной и туалете свет, покинула пост.
     Вернувшись к себе и затворившись, она  рухнула на кровать. Еще одна ночь побеждена... Только бы не умереть  от усталости. Спать!
Что-то мешало. Что-то не давало провалиться в освобождающую от невыносимого напряжения сладкую глубину.  Газом не пахло, напротив – было очень свежо. Но что-то мешает. Вдруг Вертикаль поняла, что барьером служит доносящийся из-за окна шум,  хлопающий оторванным кровельным листом. Несносными были не столько сами громкие железные шлепки, сколько их непредсказуемость, стохастичность.
     Из последних сил Вертикаль прошаркала к заваленному книгами окну, дрожа и задыхаясь, взобралась на табурет и прикрыла форточку. А через двести сорок девять секунд снова лежала под одеялом. Как была – завернутая в халат и в шлепанцах на босу ногу.
    Она не слышала, как в коридор выпихнулся (уже одетый в костюм) Куприн-старший. Как он звякнул, набирая воду в чайник, и после затворился в туалете, где выкуривал первую дневную папиросу. Как вылез и закашлял Снегирев (в полосатой пижаме и шарфом на шее). Как Фенхель, бодро напевая «Катюшу» и, доводя до идеального блеска свои ботинки, уронил баночку с гуталином. Как...
    Ничего этого Зинаида Николаевна слышать уже не могла. Она улыбалась и крепко спала, получив в награду за подвиг  актуальную  пустоту потенциальности, сжатую в неподвижную сингулярную точку,   из которой когда-нибудь  появится первый член нового восходящего ряда.
Что это? Число... буква... или нота?