Онкология. Неделя вторая Часть 2

В 9 утра вошли санитары и покатили меня на койке в операционную. Там положили на холодный стол. Вошла анестезиолог – пожилая женщина с сосредоточенным выражением лица. Молча, ввела катетер и поставила капельницу с наркозом. Затем вошел хирург с медсестрой. Он был в шапочке, маске, перчатках и халате одетом задом наперед. Руки он держал на уровне головы, будто сдавался в плен. За маской я не видел выражения лица, но взгляд был добрым и даже веселым, будто он собирался со мной беседовать за чашкой чая, а не делать сложную операцию. Я-то понимал, что кроется за этим «весельем». Ведь сейчас никто в этой комнате не знает, какой «сюрприз» их ожидает после вскрытия брюшной полости. Увидеть то, что никто видеть не желает и молча зашивать, точно зная сколько больному осталось мучиться, или облегченно вздохнуть и приступить к кропотливой работе, постоянно решая, сколько нужно удалить пораженной болезнью ткани, чтобы что-то оставить и пациенту на дальнейшую жизнь.
 Но хирург махнул рукой: анестезиолог открыла капельницу, и наркоз стал поступать мне в вену. Я смотрел на капельницу и видел, как в сосуде убавляется жидкость, но сознание мое было ясным. Все стояли вокруг меня в томительном ожидании. Тогда я повернулся к хирургу и сказал: «Печень быстрая, резко добавьте наркоз, иначе вы заснете раньше, чем я». Он кивнул анестезиологу, она повернула краник. Я ощутил сильный удар в затылок и тут же потерял сознание.
Когда очнулся, то увидел перед собой лицо анестезиолога. Она смотрела на меня спокойным взглядом и тихо спрашивала:
- Ты меня слышишь?
Я кивнул головой.
- Чего ты хочешь?
- Укройте меня, мне холодно.
Она кивнула санитарам, меня с операционного стола переложили на мою койку, укрыли простыней и покатили обратно в палату. Я спросил:
- Который час?
- Без четверти 15 – был ответ.
И только теперь я успокоился, все прошло по плану: операция состоялась и особых «сюрпризов» не было.
 Но «сюрпризы» ждали меня впереди. В палате я согрелся и задремал, но проснулся от сильной боли. Наркоз перестал действовать, и я вернулся к естественным ощущениям реального мира. Только ощущения эти были двоякими. С одной стороны была радость, что наконец-то закончилось то, чего я ждал и боялся, но с другой, была невыносимая физическая боль. Все знают, что такое зубная боль, многие знают боль переломов, еще страшнее боль ожогов, но эту боль ни с чем не сравнить. Она не затихала, а только усиливалась, и казалось, что в этом мире ничего не осталось кроме боли.
Страх охватил меня. Смогу ли я вынести эту боль, и на сколько меня хватит, и что будет ПОТОМ, и будет ли вообще это ПОТОМ? Я посмотрел на часы, секундная стрелка почти не двигалась. Я поднес их к уху и услышал удары «метронома», но он отсчитывал не секунды, а минуты, а может часы. Вокруг меня уже ничего не было, а внутри была только невыносимая боль. Время остановилось, и я понял, что нахожусь в аду и быть мне там до скончания веков. Но вошла медсестра, со шприцем в руке и сделала укол морфия. Боль ослабла, и я вернулся в реальность, в дверях увидел мать, которая что-то спрашивала у медсестры. Та ей отвечала:
- Ничего страшного, все хорошо. Вот видите, лежит как «огурчик», свеженький.
Мать помахала мне рукой и попыталась улыбнуться. Я только кивнул головой, в знак того что я ее вижу. На большее у меня не было сил.
Но передышка была недолгой, по мере того как переставал действовать морфий боль усиливалась. И я опять оставался один на один со своей мукой. И в тот момент, когда силы стали покидать меня, вошла медсестра, и сделал очередной укол морфина. Я вернулся в реальность и посмотрел на часы: прошло всего 2 часа, а мне показалось – прошла вечность. Даже прожитая жизнь казалась маленьким островком в бесконечном океане физической боли. Но это было лишь предтечей дальнейших мук и страданий.
Я попросил пить, но медсестра сказала, что пить мне нельзя 3 дня. Боль физическая ушла на второй план. Вперед вышла жажда. Желание сделать глоток воды, затмило все желания, даже желание жить. Я закрываю глаза и вижу одну и ту же картину из далекого детства: изба на опушке, спелые ягоды боярышника, что растет у избы, за избой тайга до горизонта, а у порога поляна, обласканная осенним солнцем. Покой и тишина такая, что слышно как журчит ручей. Он рядом, надо только спуститься в овраг. Я осторожно спускаюсь вниз и вижу, как чистая вода струится в обрамлении еще зеленой травы и несет на себе опавшие листья: то желтые, то оранжевые, а то и зеленые. Я дую на них: они кружатся, сталкиваются и продолжают плыть. А я смотрю на чистое зеркало воды и предвкушаю наслаждение от утоления жажды. Вода по-осеннему холодная и пахнет тайгой. Я касаюсь губами «зеркала» и вижу, как ручей убегает от меня, я "лечу" вслед за ним, но вижу перед собой, только пересохшее русло.
Открываю глаза и возвращаюсь в реальность. Жажда усиливается, время останавливается. Приходит медсестра, делает очередной укол, боль притупляется, жажда забывается. Невольно вспоминается анекдот про грешника:
- Грешник попадает в ад. Главный черт встречает его, и сопровождает  к новому «месту жительства».
«Выбирай, где будешь жить», - обращается он к грешнику. И тот видит, как черти на сковородках жарят таких бедолаг, как он. Ему страшно и он просит показать что-нибудь «по гуманнее». Тогда черт ведет его в другую «обитель», там грешники голыми руками из костра выхватывают горящие угли.
- А есть ли еще более гуманная «обитель»? – вопрошает грешник. И черт заводит его в комнату, без окон и дверей, наполненную табачным дымом. На длинных лавках сидят хмурые люди и курят сигареты.
«Курить, конечно, здоровью вредит, но это же лучше чем угли из костра вытаскивать, или на сковороде жариться» ,- подумал грешник, и согласился остаться здесь. Подсел к незнакомому мужчине и попросил сигарету. Тот, молча, протянул ему пачку. Грешник прикурил, затянулся и подумал: «А нас на Земле все адом пугают. Кто умеет жить тот и в аду проживет». Но тут появился черт и скомандовал: «Так, ребята, кончай перекур, начинай приседания!».
Анекдот про грешника вспомнился не случайно, так как мое состояние мало чем отличалось, от тех бедолаг, которые приседали с перекурами. Не знаю как с дисциплиной в аду, но вот как с дисциплиной у нас…
На следующий день был выходной, но не обычный, а День медицинского работника. В клинике остались дежурить самые «несчастные», то есть младший мед. персонал, и среди них самые нерадивые, так как почетных и заслуженных пригласили на торжественное собрание и банкет. Мой «перекур» начинался с укола морфина, который полагался через каждые 2 часа. Но вот в палату вошла незнакомая медсестра со странным выражением лица, как мне показалось, под кайфом. Сделала укол ,и молча удалилась. Но вместо временного облегчения, я почувствовал ухудшение: начался озноб и слабость во всем теле. Я попытался позвать кого-нибудь на помощь, но голоса своего не расслышал, да и в палате никого не было. Я понял, что осталось немного и сейчас войдет та «Женщина» ,молча возьмет меня за руку и отведет туда, где меня уже ждут. Но в палату вошли: Анатолий и Петр Порфирович, они о чем-то говорили, но взглянув на меня замолчали. Анатолий наклонился ко мне, положил руку на голову и спросил: «Что с тобой?». Но говорить я уже не мог и только беззвучно шевелил губами.
- Еще живой, – сказал Анатолий, обращаясь к Петру Порфировичу. – Зови старшую мед. сестру.
Тот сразу вышел, а Анатолий сунул мне подмышку термометр. Потом в палату вошел Николай, за ним Василий. С испуганными лицами они, молча, смотрели на меня. Но мне было все равно. Меня уже не мучили ни боль, ни жажда – только озноб и слабость. И я смирился с тем, что сейчас уйду от них и избавлюсь от последних ощущений земного бытия.
 Что меня ждет ТАМ? И что я оставил ЗДЕСЬ?... Такая длинная и такая глупая жизнь. Хоть кому-то в этой жизни я принес радость?... Кто вспомнит обо мне и загрустит?... Неужели все было напрасно и случайно? И я только путался под ногами, и мешал Всевышнему в его промысле любви и добра. Ведь даже метеор, сгорая в атмосфере, дарит в последний миг восторг и восхищение. А что подарю я, кроме слез лицемерия? А что унесу с собой? Ведь столько было благих намерений: как лучше обустроить нашу жизнь, чтобы всем было в ней тепло и уютно. Помыслы великие, да только жизнь наша: «Такая смешная и глупая шутка». Но в палату «влетела» старшая медсестра, она вынула термометр, взглянула, и тихо произнесла: «34». Выскочила в коридор и через несколько минут, привела ту, которая делал мне укол. Она была в «отрубе», то есть в глубоком кайфе. Глупо улыбаясь, она только кивала головой, и кажется, не видела окружающих. Старшая теребила ее и все спрашивала:
- Что ты ему уколола, что ты ему уколола?
Та, улыбаясь, кивая головой, наконец, сунула руку в широкий карман белого халата и достала пустую ампулу. Старшая взглянула на ампулу и закричала: «Ты что наделал, дура? Он же умрет!». Выскочила из палаты и вернулась со шприцем и двумя ампулами. Сделала мне внутривенный укол и тут же ушла звонить хирургу.
 После укола я почувствовал, как тепло разливается по всему телу. Ко мне стали возвращаться ощущения боли и жажды. И я почувствовал, что возвращаюсь к жизни. Через полчаса в палату вошли: хирург и лечащий врач. Их привезли с банкета. Хирург спросил у старшей, что она колола ,и взглянув на ампулы ,удовлетворительно кивнул. Потом обратился ко мне: «Как себя чувствуешь?». Я слабым голосом пролепетал: «Хорошо».
- Я сейчас же выгоню эту стерву. Кто же знал ,что она наркоманка. Она колола твой морфин себе, а тебе то, что было под рукой.
Я подумал: а почему раньше не могли уволить эту стерву, и как ее вообще приняли на работу. Но он будто прочитал мои мысли и добавил: «Работать некому, вот и приходится брать всех подряд. Кто же пойдет на такую зарплату, да еще к онкобольным. Ее уволим, а тебе укол некому будет сделать». И обращаясь к лечащему,- сказал: «Пойдем, с ним все в порядке, не умрет, а старшая присмотрит». Они вышли, а я, уставившись в потолок, стал возвращаться в свое привычное состояние- нестерпимой боли и жажды.