Елена Прекрасная - повесть - Часть II

Елена Прекрасная
Повесть

На мне сбывается реченье старое,
Что счастье с красотой не уживается.      
И.В. Гёте


Часть II
Быть собой

Будь собой. Прочие роли уже заняты.
Оскар Уайльд


Глава 1 Тетка Клавдия

Клавдия встретила Елену сухо. Не обняла, не улыбнулась, заставив буквально на пороге повернуться три раза. Поджав губы, бросила:
— Добра девица! В бабку — мамку мою. Чего это ты напялила на себя? Снимай кацавейку и облачайся в нормальную кофту. Есть или мне достать?
— Да какая же это кацавейка, бабуля? Это кардиган с мехом. «Лоск и утонченность облика».
— Ну, у вас там облик, а у нас обличье. Летом в мехах одни звери ходят. Ты погляди на себя! Фу! Не вздумай людям в этом показаться!
— Да уж показалась, — буркнула девушка. — Не померли.
— Располагайся. Как отец, мать? Не сутулятся?
— Да спасибо, бабуля. Прямо ходят.
— Телеграмму на днях прислали. Лет десять не слыхать было о них, а тут — целая телеграмма. Встречай дочку, пусть поживет недельку-другую. Чего в городе-то не живется?
— Воздуха мало, бабуля.
— Какая я тебе бабуля? Тетка Клава я — так и зови. Твоя мамка сестра мне, родилась, когда я уже замуж вышла. И дядька есть у тебя. Моложе меня на год, но тоже Кощей. Познакомишься еще. А воздуха тут — задышись, всем хватит!
Попили чаю с пирожками. Тетка уложила племянницу на какую-то лежанку за дверью отдохнуть с дороги, а сама занялась хозяйскими делами. Лена исподтишка подсматривала за суетящейся Клавдией. Тетка, заметив, что та не спит, спросила:
— Не спится? Тогда помоги мне. Сейчас всё равно фотограф придет. Щелкать будет. Ты меня прибери, чтоб «облик» презентабельный был.
— Хорошо, ба… тетка Клава.
— Вот тут пригладь, а то вечно вихор торчит, как у мальца! И платочек поправь. Пойду в горницу погляжусь в зеркало, а ты после меня поправь, чтоб достойно было. Тут будь. Я кликну. Пирожка еще поешь. Этот с картошкой.
Тетка направилась в другую комнату, а Лена с удовольствием откусила пирожок. Клавдия пару минут шумела, чертыхалась за стеной. Потом смолкла и вскоре позвала:
— Заходи, племяшка!
Лена, жуя пирожок, зашла в зал и едва не поперхнулась. Посреди комнаты на столе стоял гроб, вокруг него горели свечи, а в гробу, скрестив руки на груди и зажав свечечку, с закрытыми глазами лежала тетка Клавдия. Девушка испуганно попятилась, больно ударившись о дверной косяк.
— Ты осторожней! Косяк выворотишь! — открыла глаза тетка. — Как я тебе? Надо в облике локон менять? Или шпильку? Поправь, ежели не так.
Племянница, с трудом проглотив кусок пирожка, подошла к столу. Тетка лежала смирно в веночках-цветочках, повязочках, как натурально усопшая. Не бабка, а огурчик. Краше в гроб уже и не кладут.
— Всё нормально, — промолвила Елена. У нее пересохло во рту и стало страшно тоскливо. «Господи, дурдом! Куда я попала?» — билась как птица в клетке мысль.
— Да ты не бойся. Фотку я хочу сделать заблаговременно, а то помру, где фотографа возьму, чтоб память обо мне оставил? Да и на крест личность мою закрепить надо будет.
Лена не знала, что и сказать. Слышно было, как жужжит муха меж стеклами. Потом к дому подкатил мотоцикл. Постучали в дверь.
— Есть кто? — послышался мужской голос. — Хозяйка, дома?
Тетка махнула племяннице рукой — иди мол, приглашай искусника.
— Деньги вон, на трельяже. Со всех сторон пусть снимет! — прошептала Клавдия, закрыв глаза и улыбаясь. В этот момент лицо ее прояснилось, словно солнце заглянуло в дом. Такой ее и увидел фотограф:
— С лукавинкой бабуля.
— Тетка она мне. — Елена с трудом справилась со смятением. Когда она столкнулась на пороге с молодым человеком, ей показалось, что это Модильяни. — Тетка Клавдия.
— Хорошая фотка выйдет, — кивнул фотограф. — Подсвети-ка, девица-красавица, фонариком вот так. Ага. Вот, отлично! Отличная бабка. Тетка. С лукавинкой. Как живая!
— Сколько я должна?
— Фотки принесу, тогда и расплатишься. С лукавинкой!
Фотограф поворотился уходить, а бабка села в гробе и спрашивает:
— Милок, а фотографии скоро будут готовы? — И ногу уже из гроба выносит.
Готовый ко всему, но только не к воскресению мертвых, мужчина, не пикнув, брякнулся на пол. Через несколько минут он очухался и тут же истребовал у воскресшей гражданки «настойки для компенсации морального стресса». Его просьбу тут же исполнили, и именно настойкой.
— Смородиновая. Знакомься, милок, — сказала Клавдия, протягивая фотографу пирожок с картошкой. — Это моя племяшка из города на Неве. Он теперь Санкт-Петербург называется. Слыхал о таком? Столица! Северная! Погостить приехала, поглядеть, как мы тут живем…
— И собираемся помирать, — пошутила племянница. «Не он, нет! Да и откуда он тут? А я откуда? Нет, нет, нет! Дьявольски похож…»
— Слушай, милок. Я деньги приготовила. Может, картошкой возьмешь? Мне сподручней будет. Вон мешок стоит.
— Возьму, — согласился тот. — Завтра.
— Да бери зараз. Чего он тут будет ждать тебя? Забирай!
— Спасибо, мамаша! Завтра фотки будут с утра в лучшем виде!
Фотограф покинул клиентку и на мотоцикле с люлькой, в которой лежал мешок картошки, поспешил убраться восвояси. Не успела Лена спросить, зачем тетке понадобилось фотографироваться, больна, что ли, и — главное — откуда этот фотограф, как та уже умчалась по делам.
— Я член правления. Заседание сейчас, — не без гордости сказала она. — А ты отдыхай. Больше никто не потревожит.
Клавдия ушла, а перед глазами Лены был не гроб с теткой, а она сама, до того живая, просто ртуть, что представить ее в гробу было никак нельзя, хотя только что и видела ее там. И, конечно же, Моди!
Надо сказать, внешность у Клавдии действительно была неординарная, запоминающаяся. Встретишь ее на своем пути — уже вряд ли забудешь. Начиная с фигуры, в ней поражало всё. Вроде подслеповатые, но зоркие до хищности глаза, скорее жилистое, чем сухое, туловище наклоном вперед, ноги, хоть и подшаркивают, но еще могут и ударить рысью, руки по сторонам клешнями вовнутрь в готовности №1 подобрать всё, что плохо или не там лежит. Одежда с обувью — в ней хоть в лес, хоть на ядерный полигон, не только предохранят, но и спасут.
Теткин дом с участком на шесть соток располагался как раз напротив места, где по субботам осуществлялся забор мусора. Там висело объявление: «Господа! Имейте совесть — не бросайте мусор! Штраф 10000 рублей!» Мусор, тем не менее, в течение всей недели бросали, потешаясь над несуразностью штрафа. «И писали бы сразу — миллион!» — шутили некоторые. Однако, когда отключили свет у нескольких проштрафившихся с дальних участков дачников, мусор бросать перестали, тем более за соблюдением призыва яро блюла тетка Клавдия. (Недаром же ее выбирали много лет подряд членом правления, ответственным за порядок в садовом товариществе).
Сама Клавдия регулярно ходила по дороге около своего дома и собирала в пакетик камешки и палки. Их то и дело подбрасывал под забор какой-то пакостник. Бабка подозревала одного господина в кепке, который каждый день следовал шарнирной походкой мимо ее участка в магазинчик, где продавали водку на разлив. Когда он шел слева направо, то спешил и не обращал на бабку никакого внимания, а когда возвращался справа налево, освещал ее торжествующим взглядом. Клавдия знала, что торжество во взгляде у того может быть только по причине встречи двух пакостей: алкоголя и подбрасывания ей ночью мусора под калитку.

Глава 2 Дядь Коль

До очередной электрички в город было еще полчаса, и Николай не спеша шагал тропинкой вдоль реки. Еще издали он увидел, как возле моста два мужика из правления копошатся возле насосной станции. «На зиму снимают. Не рановато?» Один рабочий, оседлав трубу, без лишней суеты откручивал с фланца большую гайку. Сделав пол оборота, он оглядывал результат своих трудов и сопровождал его комментарием на произвольную тему. Второй сидел на пеньке напротив и молча кивал. Между коллегами стоял на попа деревянный ящик, на нем две бутылки (одна початая), два стакана, легкая, не отягощающая желудок закуска — лук, помидоры, хлеб. Согласившись с доводами первого, второй взял бутылку и махом разлил водку — судя по уровню в обоих стаканах — грамм в грамм. Дневное задание, судя по всему, работников не поджимало. Впереди зима, и вода теперь вряд ли кому скоро понадобится. Погода и пейзаж, как на заказ. Тихо, тепло. По реке плывут желтые и красные листья, в небе белые облачка. Зеленого цвета осталось мало, а синего и голубого еще навалом. А вот в осенней паутинке, своим сверканием радующей глаз, как в самой осени, сразу сходятся и жизнь, и смерть. И этот проблеск вдруг наполняет жизнь таким пронзительным смыслом, какой не ощутишь больше ни в чем и от которого тут же хочется выпить.
— Дядь Коль, присоединяйся! — махнул рукой разливальщик по имени Федор, а по прозвищу Наливайко. Он жил в первом доме на той же улице, что и Николай. Говорливый напарник его был новенький в обществе, пока что для Николая безымянный. Наливайко достал из сумки с инструментом еще один стакан, потер его для чистоты изнутри и снаружи шершавым коричневым пальцем, дунул в него, посмотрел на свет, остался доволен.
— Спасибо, Федя. В другой раз. На электричку спешу, — сказал Николай. — За пенсией еду.
— Да успеешь получить. Куда она денется, твоя пенсия? Я вот к ней пока и не спешу. Сама придет. Гриша, подвинься. Дай место заслуженному пенсионеру. Дядь Коль, падай! — Федор похлопал ладонью по трубе.
— Неловко как-то вхолостую садиться, — крякнул Николай, подумав: «А и в самом деле, куда она денется? Теперь уж до гроба со мной. Как Клавдия». — Смотаюсь в ларек.
— Мани есть? — с недоверием спросил Наливайко.
— Кто?
— Мани. Деньги.
— Хватит.
— Интересный ты мужик, дядь Коль. Деньги есть, а ты за пенсией едешь. Прям олигарх!
— Скажешь! — «Олигарх» чуть не бегом припустил к ларьку, на полке которого его поджидала с утра давно лелеемая им бутылка дорогущего «Каинского купца». Ну да в кои веки на трудовые гроши испробовать классику! Хватило и на три пирожка с капустой.
— О, дядь Коль, ты с «Купцом»! Точно, олигарх. А я уж и вкус забыл. На-пол-ня-ем! Ты глянь, совсем иной звук. Чистый. Гуль-гуль-гуль. Ну, голуба, содвинем бокалы и, как говорит Викентий, запечатлеем!
Запечатлели. По трем светлым взорам было видно, что каинский купец был еще тот.
— Не паленая, — констатировал Федор.
— Что ты! «Каинский купец», что ты!
— Закусывай, дядь Коль, в сумке еще есть.
— Да, вот пирожки с капустой. Налетай.
Говорливый Гриша с заметно возросшим воодушевлением продолжил рассказ о поразившем его жизненном явлении, связанном с бабами. После очередного запечатления Федор с Николаем рассказали Григорию о том, как они еще в советские времена ездили от работы в санаторий поправлять пошатнувшееся здоровье. А сейчас вроде как и санатории остались, и здоровье накренилось, как Пизанская башня, а они ездить совсем перестали. «Кто ж тогда ездит?» — пару минут собеседники не могли разрешить этот риторический вопрос, после чего, опять же в связи с санаториями, обсудили проблему похудания, которая так волнует нынче дам.
— Да, ты вспомни, — призывал Николая Федор, — должен еще помнить, зачем бабы ездили в санаторий?
— Нашел чего спрашивать, зачем? — зашелся Гриша в смехе. — Затем!
Федор мазнул на него рукой.
— Ездили, чтоб поправиться! А сейчас? Чтоб похудеть! — голос Наливайко звенел и дрожал, словно он эту новость озвучивал с очень высокой трибуны партийного съезда. — Всё наоборот! Вся жизнь нынче наоборот!
— Самое удивительное, — сказал Федор, — что за это они еще платят деньги. Не за то, что едят, а за то, что не едят! Не им, а они!
Последующие темы, которые удержало сознание, были две — о прыжках с парашютом и о каком-то референдуме, который кто-то то ли хотел провести, то ли не хотел. Прочие предметы увяли сами собой, не успев расцвести.
Время за разговорами пролетело незаметно. Мягким вечером разошлись мягкими ногами по домам, вполне довольные прожитым днем. Что делали дальше Федор и Гриша, это их дело, а вот Николай зашел в дом с улыбкой и со словами:
— Если боишься прыгать с парашютом, прыгай без парашюта.
— А вот и наш парашютист! — встретила супруга Клавдия, вопреки ожиданиям Елены не строго, а тоже с улыбкой. — Напрыгался? Лена, это дядька твой. Дядька Коля. А чего безо всего? Торт купил?
Николай, подняв брови, развел руками.
— Не ездил. Пригласили… на свадьбу. По пути. Посидел с молодыми.
— И кто на ком женился?
— Да этот, как его… возле ларька дом наискосок…
— Возле ларька… Ясно! Садись ужинать. Остыло давно всё.
Клавдия налила хозяину борщ. Николай с охоткой приступил к трапезе. Тетка стала рассказывать, что произошло за день, как приехала племянница, как ее в гробе сфотали со всех сторон, как соседский петух застрял в штакетнике, а дядька в ответ кивал и подыгрывал супруге мимикой.
Елену поразило, как мирно общаются родственники, тогда как по канонам долгой супружеской жизни им впору было сцепиться, словно кошке с собакой, доказывая друг другу, кто из них кому больше испортил эту жизнь. Такое смирение в подуставшей за день от колготы тетке и покладистость в подгулявшем дядьке трудно было предположить, однако же, вот они, были!
— Теть Клав, а фотограф кто?
— Фотограф, кто же еще. Анна посоветовала, соседка. Они с одного подъезда.
Перед сном Николай рассказал Елене о коте, который жил с ними двадцать лет.
— Его Гришей звали. Как и этого… молодожена. Клава не даст соврать, я его раз в неделю, по выходным, ну чтоб не забыл он вкус, кормил свежим мясом. Вырезкой. И вот когда я нарезал мясо мелкими кусочками, Гриша (кот) терся у ног и мяукал. Причем на любой мой вопрос он отвечал одним и тем же мяуканьем. Спрашиваю: «Сейчас будешь кушать?» — «Мяу». — «Может, через час?» — «Мяу». — «Не хочешь вообще?» — «Мяу»… Да, о чем это я? Ага! Очень напоминает референдум. Ты, племяшка, участвовала когда-нибудь в референдуме?
— Нет, дядь Коля, не пришлось.
— Какие твои годы! Так вот, в референдуме вопросы так подбирают, что на любой из них отвечаешь: «Мяу».
На этом «мяу» Николай уронил голову на грудь. Клавдия перевела супруга на лежанку за дверью, укрыла пледом.
— И ты иди ложись, а я соберу тут.
— Куда? — содрогнулась Елена при мысли, что тетка направляет ее в горницу. Не хватало ночь рядом с гробом провести!
— В спаленку. К стенке ложись.

Глава 3 Сибирская Нефертити

Лена долго не могла уснуть, приглядываясь к проплывающим в сознании картинкам минувшего дня, прислушивалась к новым близким и далеким звукам, ворочалась, подыскивая удобное положение. Наконец мысли с чувствами оставляли всякую материю и воспоминания, девушка уже была готова провалиться в сон, но вздрагивала — от того, что над кроватью пролетал гроб, как в фильме «Вий», а в нем сидит не тетушка, а Амедео с карандашом во рту. На мгновение ей казалось, что она вновь в парижском отеле, но возвращались звуки и картинки, а с ними и мысли, и всё повторялось…
Ни свет ни заря подкатил фотограф на мотоцикле. С профессиональным интересом полюбовавшись улочкой, тающей в бледном тумане, стелющимся у земли, и деревьями, подвешенными за невидимые нити к небу, он сфотографировал прелестный вид и вошел во двор. С крылечка ему навстречу спускалась Клавдия с пакетом.
— Заходи, милок! Располагайся за столом. Я на минутку, гляну, набросал ли пакостник мусору под калитку.
Вынув из портфельчика четыре фотографии, приезжий разложил их на столе, критически осмотрел, поменял местами и перевернул обратной стороной. Зашла Клавдия с пустым пакетом.
— Чисто сегодня. Выходной у него.
— А ты, мать, камеру привесь, и увидишь, кто ночами шастает.
— Какую камеру? Скажешь! Чего стоишь? Садись! — Хозяйка стала собирать на стол. — Мои еще дрыхнут, а мы чайку попьем. Потом фотки покажешь. Ты их сдвинь пока в сторонку.
— Вчера был вкусный пирожок! — сказал фотограф.
— Плохих не печем. Вчерашний вкусный, а сегодняшний вкуснее будет. Потому что сегодняшний. Тебя звать-то как? Анна говорила, да я не помню. Сдается мне, Алексеем.
— Точно, Алексеем! — подтвердил фотограф.
— А меня теткой Клавдией зови.
— Проницательная ты, тетка Клавдия!
— Что есть, то есть. Доброе проницаю, злое отвергаю! Ладно, невмочь ждать, показывай, какая там я. Смотри, чтоб не отвергла!
Тут одновременно появились Николай и Елена. Дядька высунул голову из-за двери и поздоровался, а Елена ойкнула, увидев постороннего мужчину, и спряталась в спальне.
— Свои! — успокоила девушку Клавдия. — Это вчерашний Алексей, фотограф.
— Я в баньку, умоюсь, — проскочила Лена.
— Умойся. Сейчас будем фотки смотреть. Не оборачивай пока их.
Наконец все чинно уселись за накрытый стол, на котором стоял самовар, большой заварной чайник, тонкие стаканы в резных латунных подстаканниках, горшочек сметаны, свежеиспеченные пирожки с картошкой и ягодой, тарелочки с голубой тройной каемочкой.
— Как, сперва чай, а потом фотки или сначала фото, а потом чай? — спросила Клавдия, утерев фартуком слезящиеся глаза.
Поскольку всем хотелось тут же приступить и к чаю и к просмотру фото, Николай подбросил монетку.
— Орел — фото.
Выпал орел.
Фотограф взял все фотографии, глянул на них, показал первую карточку:
— Это общий вид.
— Класс! — похвалил Николай. — Ты тут как живая!
— А какая же еще? — подбоченилась тетка.
Лена не удержалась и прыснула от смеха. Глядя на нее, засмеялись и остальные.
— А это вид частный. Первый. — Алексей показал фотографию, на которой Клавдия, казалось, спала с безмятежной улыбкой на лице. Глядя на фото, заулыбались и все остальные. Клавдия от растроганности утерла глаза фартуком.
— Умильная ты тут, Клава, — дрогнувшим голосом произнес Николай. — Ты, того, такой всегда будь…
— Еще один частный вид, второй. — На фотографии был крупный план — лицо Клавдии, поглощенной в глубокие раздумья. Видно было, что мысли не о грустном, а о чем-то таком светлом, что казалось, вокруг головы тетки брезжит венец, как над королевами или над святыми.
— Никак нимб? — спросила Клавдия. — Это как же ты его разглядел на мне, милок?
— Аппаратура такая, — вздохнул фотограф.
— Адоб фотошоп? — спросила Лена.
— Да, и другие программы, — ответил Алексей.
— Это что ты такое спросила, племяшка? — откинулся на стуле дядя Коля.
— Это неинтересно, — сказал фотограф. — Техническая сторона вопроса.
— Ты разбираешься? — уважительно посмотрел на Лену Николай.
— И наконец, эксклюзив! — воскликнул фотограф, показывая фотографию, на которой была запечатлена не иначе как царица — в высоком синем головном уборе, перехваченном золотой лентой и золотой диадемой с прикрепленной к ней золотой змеей. Нельзя было оторвать глаз от красавицы! Елену до глубины души поразило изображение, она вздрогнула, встала, прошла в горницу, глянула на себя в зеркало и похолодела. На фото, точно, была она в образе древнеегипетской царицы Нефертити. Да-да, тот же овал лица, носик, шея. Разве что не такие плотские губы, и брови тонкие, ну да тогда по моде, и сейчас по моде. Лена вспомнила, как тетушка показала ей как-то альбом с фотографиями Нефертити, показала как бы ненароком. Теперь понятно почему. Она знала, что это будет!
 — Это урей, священная кобра, — пояснил фотограф, указывая на змею, свернувшуюся в знак бесконечности. — Первая защитница человека на троне от мира зла.
— Так это, что же, царица? — спросил Николай. — Кто такая?
— Не видишь разве? Красавица, конечно! — засвидетельствовала Клавдия. — А где ты, милок, зафиксировал такую? В нашем обществе я такую отродясь не видывала! Слушай, а что это у ней один глаз вроде как пустой? Ну да! Этот прямо миндалина, а этот никакой! Инвалидка?
— Нет. Левый глаз — это врата в нашу душу. Потому они должны быть закрыты для посторонних глаз, а лучше вообще изъяты из облика… во всяком случае у цариц. А это, да, древнеегипетская царица Нефертити. Не удивляйтесь. Я увлекаюсь Древним Египтом. У меня много альбомов по архитектуре и искусству, видео. И вообще моя мечта побывать во всех музеях мира, в которых есть артефакты той замечательной эпохи фараона Нового царства Эхнатона (Аменхотепа Четвертого) и его супруги красавицы Нефертити. Ее царь «усладой сердца» называл.
Алексей говорил с воодушевлением. Лена, хотя и не хотела, но вновь обратила внимание на тонкие черты лица молодого человека, его горящий взор, волнистые черные волосы. «Красавец!» — отметила она про себя и вдруг почувствовала боль в груди. Не он, но так похож на Амедео! В тот же миг она вновь услышала слова Моди: «Для начала неплохо побывать в Египетских залах Лувра, окунуться, так сказать, в воды Древнего Нила. Ваша внешность оттуда. Вы не Клеопатра, но в вас есть ее замес».
— Слушай, мать! — Дядька перевел взгляд с фото на жену, потом на племянницу, ткнул пальцем в изображение и воскликнул: — Это ж ты, Ленка! — И засмеялся, но как-то натужно, чуть ли не с испугом.
— Ну да! — убедилась и тетка и соорудила губами знак высочайшего почтения к профессии фотографа. — Ты! Только без глаза! Алексей, а когда ты сфотал ее? Ведь ты только на мне был сосредоточен!
— А это, тетка Клавдия, когда я попросил Лену подсветить фонариком. Она подсвечивала, а я тебя и ее щелкал. Вот с ней один ракурс очень удачный вышел. Подправил, добавил — и это фото получил. Я ее подогнал под бюст, найденный сто лет назад при раскопках. Он сейчас хранится в экспозиции Египетского музея в Берлине.
— И впрямь, услада сердцу. — Клавдия взглянула на свою фотографию в гробе и вздохнула: — Ну а мне одна лишь услада костей осталась. Но когда лежишь, костей особо не чуешь.

Глава 4 Царица одноглазая

После завтрака Алексей неожиданно (хотя видно было, как он собирался с духом) обратился к Елене:
— Лен, поехали ко мне, покажу лабораторию и музей, фотографии, альбомы. Поехали? Под музей я отвел четыре зала.
— Четыре? — удивилась Елена.
— Они по углам комнаты. Комната четырехугольная…
— Оригинально! — не удержалась от иронии девушка. — Квартира однокомнатная?
— Трехкомнатная. Теть Клав, дядь Николай, отпустите Лену на денек! Не беспокойтесь, вечером привезу, на мотоцикле, а не захочет, на электричке.
— А ты где, милок, живешь? — спросила Клавдия. Она, конечно же, заметила, что племянница заинтересовалась и молодым человеком и его предложением.
— В центре, на улице Урицкого. Вот моя визитка. А вот паспорт.
— Да вижу, что не бандит и не насильник! — сказал Клавдия. — Да и рекомендовали тебя порядочные люди. Езжайте. Но к девяти вечера жду! Электричка с вокзала идет в восемь двадцать.
Алексей достал из сумки второй шлем, протянул девушке. Елена не захотела садиться в коляску, села позади молодого человека и обняла его за талию. На полпути они попали под ливень, и когда через четверть часа въехали в город, где и не пахло дождем, на них не осталось ни одной сухой нитки. Еще через пять минут они подкатили к дому с колоннами, как явствовало из информационной таблички у подъезда, объекту культурного наследия. Вопреки канонам культурного наследия, пятиэтажный дом являл собой весьма печальное зрелище, хотя и старался держаться молодцом. Обвалившаяся с фасадных колонн, балконов и лоджий лепнина и трещины под окнами угловых подъездов видны были с другой стороны улицы. Допотопные трубы печного отопления на крыше и вовсе напоминали разрушенные зубы. Оббитые стены в подъезде, стершиеся ступени лестницы, расколотые некрашеные перила также свидетельствовали о почтенном возрасте здания. Но трехкомнатная полногабаритная квартира с огромной лоджией знала недавний ремонт, была чистая, не очень богато, но со вкусом обставленная.
В прихожей стоял мешок с картошкой.
— А чего тут? — удивилась Елена. — Сараюшки нет?
— Почему, есть, овощехранилище, но в нем пока хранить нельзя. Я в этом году сажал картошку, две сотки. Мешка четыре думал собрать…
— А зачем тебе еще эта картошка? Мало четырех мешков?
— Четыре мешка накопать надо. Посадить-то я посадил, но выкопали другие. Приехал, а на поле одни ямки. — Алексей помолчал, потом добавил: — Один человек сеет, а другой собирает. Всё — суета и томление духа!
— Но гараж-то у тебя есть? И снеси туда.
— Да нет у меня гаража. Оставляю байк с коляской у приятеля в соседнем доме. Я вообще тут… человек временный.
Лена засмеялась:
— Все мы временные на этой земле! Экклесиаст разве не об этом сказал?
Алексей пожал плечами, достал из шкафа спортивный костюм и предложил гостье переодеться:
— Ванная вон там. Смотри, лужи от нас.
Лена засмеялась, взяла одежду и пошла переодеваться. Костюм был не только новый (еще с биркой), но женский и ее размера. Девушка удивилась, но не спросила, чей он. Проходя мимо зеркала, которое поначалу не заметила, Елена вздрогнула. Ей вдруг показалось, что это тетушкино зеркало, точь-в-точь, разве что над ним не было электронных часов. С замиранием сердца она взглянула в него, но увидела себя и отраженную обстановку этой части помещения.
Переодевшись, она полюбовалась на себя в зеркале, спросила у Алексея, тоже сменившего промокшую одежду на халат.
— Как?
— Да ты сама знаешь: красавица!
— Есть в жизни счастье!
Алексей засмеялся.
— Не поверишь: на той неделе я тоже нашел этому подтверждение. Кстати, в связи с овощехранилищем. Тут раньше сараюшки были, просторный двор с кленами и детской площадкой, а потом всё это снесли и построили тот дом и овощехранилище. Наши жильцы потребовали от строителей и себе места в хранилище. Те дали, но до сих пор не сдадут его комиссии: света нет, вентиляция плохая. Вот и длится бодяга третий год. Я от домкома хожу в их офис отстаивать наши интересы. И в прошлый раз иду туда, погода мерзкая, настроение подстать. Такой же ливень, как сегодня, да еще ветер пронизывающий. Идти аж к вокзалу, прилично. Промок, хлюпаю по жиже и бормочу, напеваю под ногу: «Нет! в жизни! счастья! Нет! в жизни! счастья!» В офис захожу, поднимаюсь на второй этаж, а там во весь проем стены транспарант: «В жизни есть счастье!» Вот так. Любая дрянь случись в этой жизни, всё равно найдется стена, на которой написано «В жизни есть счастье!» Хайдеггер какой-то!
— Ты читал Хайдеггера?
— Просматривал, по диагонали… Пошли на кухню, перекусим. А потом покажу «залы».
Кухня поразила гостью. На кухонном столе стояли две бутылки Шато О-Брион урожая 2010 года, а в холодильнике светлое пиво «Кроненберг 1664», французские сосиски и упаковка сыра к бордоскому вину.
— Ничего себе! — воскликнула Лена. — Какое-то торжество?
— Да нет, к твоему приезду припас. По случаю.
«Интересно! — подумала девушка. — Тоже провидец? Все оракулы, тетушки, дядюшка, теперь он. Одна я дура, царица одноглазая!» — Елена рассмеялась.
— Ты чего?
— Радостно.
И весь день потом было радостно и легко. Как в далеком-далеком детстве, когда не ощущала еще себя в отрыве от мамы и папы. Немецкие и французские альбомы были чудом полиграфического искусства, но больше всего гостью поразили фотоработы самого Алексея. Особенно впечатляла папка, озаглавленная «Упоение». Фотографии запечатлели красавиц, глядя на которых, и впрямь, думал: «Да, это упоение, упоение красотой».  Сразу столько умопомрачительных красоток нет ни на одном всемирном конкурсе красоты. Всматриваясь в женские лица, Елена подумала: «Нет, это упоение жизнью — перед тем, как сорваться в тартарары. Но они еще об этом не знают, а фотограф это увидел! Интересно, где это он снимал их всех? Неужто он гений, и самых заурядных девиц превращал в богинь?» Последней фотографией была она — Нефертити. «А вот и царица одноглазая!» — И хотя почему-то было смешно, Елена с трудом удержала слезы восторга.
— Есть упоение в бою, / И бездны мрачной на краю, — стала декламировать она, и голос ее дрожал.
— И в разъяренном океане, / Средь грозных волн и бурной тьмы, — подхватил фотограф.
— И в аравийском урагане, / И в дуновении Чумы, — закончили оба, но не улыбнулись, не засмеялись, как можно было предполагать, а пронзительно, с упоением глядя друг другу в глаза, взялись за руки.
…
А потом, уже ближе к вечеру, Алексей с отрешенным взглядом сосредоточенно превращал на компьютере лицо Елены с помощью фотошопа в лик богини. Но девушку занимал не ее волшебно преображаемый вид, а карандаш, который фотограф зажимал в зубах, как Модильяни!
«Неужели это он? Но как он попал сюда? А как я попала туда?» — И тут Лена вспомнила слова тетушки: «Наш он, наш». — «Чей «наш»? И я «ваша»? Чья? Разве я не себе принадлежу? Моди совсем не понимал по-русски…»
— Покажи. — Елена захотела взглянуть на свой портрет.
— А! Не получается! — резко бросил Алексей.
— Да ну! Прелесть! — искренне восхитилась Елена. — Я еще такой красивой не бывала! Ты профессионал высшего класса, мастер! Это настоящее произведение искусства!
Фотограф раздраженно махнул рукой, а в голове девушки зашумело: «Я безразлична ему, безразлична!»
— Все произведения искусства — дерьмо, — грубо произнес Алексей. — Профессионалу дается лицензия лепить к любому предмету ярлык «Дерьмо».
Чтобы как-то унять шум в голове и стеснение в груди, Лена, неожиданно для самой себя, обратилась к мастеру по-французски:
— Amedeo, c'est toi?
— Qui? H;l;ne, de quoi parles-tu?
— Mais tu es — tu?!
— Et qui d'autre, ma ch;rie?* — Алексей улыбнулся и добавил по-русски: — Ненаглядная.
______________________________
*— Амедео, это ты? / — Кто? Елена, ты о чем? / — Но ты — ведь ты?! / — А кто же еще, моя прелесть? (фр.).

Глава 5 «Перенестись туда, где ливень / Еще шумней чернил и слез»

Елене возвращаться на дачу не хотелось. И хотя девушка пребывала в растерянности, не зная, что следовало из их с Алексеем краткого диалога на французском, она в то же время находилась в том состоянии упоения, которому был посвящен целый альбом фотохудожника. «Неужели и я у бездны на краю. Или я уже лечу туда? Да я уж давно там, на дне!» — решила Лена и сразу успокоилась. Ей было так уютно и спокойно лежать на диване («На дне!») и, поглядывая изредка на погруженного в свои дела Алексея, рассматривать под торшером воистину чудесные портреты и пейзажи — теперь-то она убедилась в этом уже окончательно — непревзойденного мастера. «Не предложит, и не надо. Тетке завтра чего-нибудь наплету».
Но в половине восьмого Алексей решительно заявил, что пора возвращаться. И в это время за окном забарабанил сильный дождь.
— Куда возвращаться в такой ливень? — обрадовалась Елена. — Хватит одного раза, еще воспаление подхвачу. У меня организм слабый. Да и на твоей коляске не проедем, на съезде с трассы застрянем. Тетка сказала, что там после дождя болото.
— Мы не на мотоцикле поедем, я же выпил. На электричке. Хоть бы народу было немного. Обычно в это время после работы многие едут в пригород. Сейчас вызову такси до вокзала. В шкафу возьми резиновые сапоги и дождевик.
Удивительно, но отъезжающих практически не было.
— Сегодня же суббота! — вспомнил Алексей. — Кто в выходной поедет за город, на ночь глядя, да еще в такую непогоду?
В другом конце вагона сидела небольшая компания. Больше никого не было. Когда состав тронулся, в углу стали о чем-то спорить. Елена поежилась. Ей было зябко не столько от прохлады, сколько от пустого пространства вагона, нашпигованного ледяными голосами попутчиков. Алексей обнял девушку за плечи, но от дождевика стало еще холоднее. Она оглянулась. Компания перебралась в середину вагона и больше не спорила. Трое или четверо (удивительно, она не могла сосчитать, сколько их!) — все в плащах с капюшонами, надетыми на голову, одного цвета и покроя, сидели молча, глядя в пол.
Не в силах преодолеть накативший на нее ужас, девушка опять оглянулась и увидела, что попутчики пересели еще ближе к ним! Их молчание было зловещим.
— Алексей!
Алексей оглянулся в тот момент, когда над ними нависла уже фигура в плаще.
В этот миг за окном вагона блеснула молния, и тут же раздался оглушительный треск. Похоже, электричка оказалась в эпицентре грозы.
— Лена, уйдем отсюда, — спокойно сказал молодой человек и повел спутницу в другой вагон. В дверях девушка оглянулась. Вагон был абсолютно пустой!
С остановки электрички добирались в кромешной тьме. Падали, смеялись, чертыхались. Алексей досадовал, что забыл взять фонарик. Хорошо, что осень еще не вступила в свои права, и было достаточно тепло.
Шумно ввалились в дом мокрые и перепачканные, как черти.
— Останешься у нас! Наверху будешь спать, — безапелляционно заявила тетка Алексею и стала собирать на стол. Николай отвел парочку в натопленную баньку, где их поджидал бак с горячей водой.
— Вы тут того, по очереди, — напутствовал хозяин и, помявшись, указал на вешалку: — Полотенчики вот они.
— Fermez le loquet, Amedeo *, — сказала Елена. — Soufflant.
__________________________
* Закрой щеколду, Амедео. Дует (фр.).

— А мы вас уж и потеряли. Долго парились! — воскликнула Клавдия.
— Непривычно, — сказала племянница. — Да и мы не парой, а по очереди. Сначала я, потом Алеша. Конечно, если бы сразу вместе, быстрее помылись бы.
— А чего ж не сразу вместе? — пошутила тетка.
— Ну что вы, тетя Клава! — серьезно сказал Алексей.
— Шучу! Шучу!
За ужином Николай рассказал, что по субботам — а сегодня как раз суббота — в обществе случаются всякие интересные вещи.
— Если бы приехали засветло, и не будь такого дождя, я показал бы вам осину на окраине поселка. Ей лет пятьсот. Ну, сто. По субботам все баньки топят, а из баньки, когда хорошо попаришься, куда тянет? На свежий воздух. Вот и выходишь посидеть на скамеечке возле баньки, преимущественно в натуральном виде. А в это время на развилке той осины усаживается ребятня с полевым биноклем. Я их засек как-то, услышал гогот. Оттуда им хорошо видны многие участки. И баньки соответственно. Сидят пацаны и разглядывают бабенок в окуляр.
Клавдия осуждающе одернула супруга:
— Нашел, о чем говорить!
— А что, благодатная тема! — возразил супруг. — Я ж о чистом говорю. После бани всё чистое...
— В человеке должно быть всё чисто: и тело, и одежда, и душа, и мысли, — сказала Лена.
— Кто сказал? — спросил Николай.
— Конечно, я, — ответила Елена, а дядька подмигнул жене.
Ночью Лена перебралась наверх к Алексею. Под утро девушка забылась, и ей причудилось, будто она, спасаясь от ливня и вызванного им наводнения, затопившего низину, заскочила в стоявший на возвышении громадный цех. Под бугром поблескивала вода. «Куда идти?» — спрашивал она всех, но никто не отвечал. Один работал, другой склонился непонятно над чем и отмахнулся... Она долго плутала по переходам, повсюду искрили то ли оголенные провода, то ли сварка, но гари, чада масла, запаха железа и резинового кабеля не было. Вышла к высокой черной металлической изгороди. Кругом мутнела вода. Тут появился мужчина. Елена где-то видела его, но не могла вспомнить. Похож на Алексея, но не он. Похож на Модильяни, но не он. «Или это всё равно? — думала она во сне. — Может, это дядюшка Колфин?» «Как выйти?» — спросила она его. Мужчина пожал плечами, а глазами указал на едва приметную дорожку сбоку. Явно незнакомец не хотел, чтобы заметили, как он указывает путь спасения. Дорожка вилась вдоль изгороди и пропадала в сгустившихся сумерках. Елена поблагодарила мужчину и пошла по тропинке. По наитию свернула в сторону и оказалась на залитом до горизонта лугу. По пояс в воде она осторожно брела непонятно куда. Наконец вышла к тому же самому месту, на котором незнакомец показал ей путь спасения. Дорожка вилась вдоль изгороди. «Почему я снова тут? Ведь я уже была на свободе!» — думала она, очнувшись от дремоты. Алексей спал. Елена на цыпочках спустилась на первый этаж. Прислушалась — тихо, все спят. Девушка забралась на свою кровать и мгновенно уснула.
Утром Лену разбудил шум. Было уже десять часов. Дядька зашел с улицы и стал рассказывать жене и фотографу о происшествии, приключившемся с Федором Наливайко.
— Жену его Люську встретил. Выскочила со двора и орет: «Баба в доме! Я в ночной смене! А он тут! Паразит!» — сначала мне, а потом дальше помчалась с этими же воплями. Я ничего не понял. Заглянул к Федору. Тот удрученный сидит. Говорит: «Люську чего-то с утра принесло, а у меня тут такая история случилась». — И рассказал мне свою историю.
Лену заинтересовала история неведомого Федора Наливайко, и она выслушала ее до конца. Тем более, что дядька рассказывал хоть и подробно, но не занудно.
— Наливайко на общественных работах, конечно, сачкует, но по дому всегда исправен. Всё сделает, починит любо-дорого, это всем известно. После трудов Федор любил водные процедуры. Поначалу он в бочке принимал их. Потом бочку выменял на эмалированную ванну. За ночь вода остывала, и он так ревел, погружаясь в нее, что тут было слышно. Потом ванну сменял на кирпич, выложил двухкубовый «бассейн». Назвал его так ради красного словца.  Устлал его рубероидом, залил смолой, бетоном. Через год в бассейне сломал ногу дед Парфен. Чего-то занесло его спьяну «не туда». Федор после этого свои купания забросил, а в бассейне завелись лягушки и прочая нечисть. Всё проросло тиной, взялось илом. Одно время Наливайко разводил там карасей, но их вылавливал соседский кот. И это дело Федор забросил. Потом через днище просочились грунтовые воды, бассейн выперло наверх. Так уже год стоит. Люська ему плешь проела, чтобы убрал это безобразие, но Федька особо не чешется. Так вот, вчера вечером он в самый ливень возвращался откуда-то домой…
— Выпивши? — спросила Клавдия.
— Не без того. Вечер же. И когда проходил мимо бассейна — это он мне сам сказал! — когда проходил мимо бассейна, поверхность воды вдруг забурлила, и из пены и бурьяна вышла русалка.
— Голая? — вздрогнула Клавдия.
— Натурально. Но не на хвосте, а на двух ногах.
— Зеленая?
— Вот чего не знаю, того не знаю. Федор не сказал, да и откуда он знал — стемнело уже. Русалка окликнула его, подошла, встала так, что он ощутил ее влажность и дыхание, и ну пытать его, когда он очистит водоем, а то дышать стало нечем, и жижа на дне на полметра. Когда Наливайко увидел, как она отирает икры и щиколотки от ила, то сразу же поверил, что она русалка и есть. «Русалка чистой воды!» — три раза произнес. После этого гостеприимно пригласил гостью в дом. Ну а утром неожиданно нагрянула Люська. Увидела в доме чужую женщину телесного цвета на двух ногах, в Федоровой рубашке и трико, понятно, ей это не понравилось. Наливайко пытался объяснить ей появление русалки. «Ты мне, паразит, про Царевну-лягушку расскажи, да про то, что ты Иван-царевич! — заорала Люська. — Это ж Валька с Цветочной!» Вытряхнула Вальку из мужниной одежки и с криком «Валька, стерва бесстыжая!» прогнала ту пинками со двора в чем мать родила. Потом, правда, сжалилась и бросила через забор рубашку и трико, а в это время вокруг голой Вальки с гоготом скакали пацаны, те, что на развилке по субботам сидят. На их гогот откликнулись собаки и вылезли из своих берлог соседи. Вот такая воскресная история произошла.

Глава 6. Фото от Нины Лин 

— У вас, мужиков, что ни гадость, то история, — вздохнула Клавдия, — и размером с Васюганское болото.
— Это самое большое в мире болото, и оно у нас, — с гордостью пояснил Николай. — Туда, к Томску.
— Всю страну по историям раскатали, удержу на вас нет, — продолжила тетка и, обратившись к фотографу, сказала: — Я что хотела-то, милок? А чего я хотела?.. Уж и забыла с этим Наливайко. Ну его в болото! Да, хотела показать мой фотоальбом. И ты, племяшка, посмотри, не тебе одной царицей быть. Тут в нем всё чисто и искренне. Не перед кем было придуриваться. Трудилась всю жизнь да снималась то на документы, то на доску почета.
Тетка достала из шкафа пухлый фотоальбом в красной коленкоровой обложке. Положила на стол.
— Отец! Ты когда починишь лампу и бра? Сколько прошу! Темно над столом. Как разглядывать портрет лица?
Лена не удержалась от экспромта:
— У бобра нет добра: / Лампы нет и нет бра. / Плохо жить без добра — / Обобрали бобра.
Николай довольно крякнул:
— Вот! Вот что молодежь говорит! Нету! А твоим портретом лица, голубушка, можно даже при свете луны любоваться!
Тетка согласно кивнула, раскрыла альбом, нашла разворот, на котором она была запечатлена в строгом костюме и белой блузке с брошью. Спокойное с тонкими чертами лицо окаймляла аккуратная прическа с завитком, строгость облика подчеркивали аккуратные бровки, затаенная улыбка добавляла загадочности, а необыкновенной красоты глаза чрезвычайно оживляли лицо. На фото хотелось смотреть и смотреть. Алексей оценивающе кивнул:
— Прекрасный портрет! Видно, мастер делал. Ты тут, теть Клава, просто царица…
— Что было, то было. Женихов много вокруг хороводилось, царицей величали. Это я еще до встречи с моим ненаглядным. — Клавдия кивнула на супруга.
Елену от этого слова забрала тоска, но она пересилила себя и с улыбкой спросила:
— А в каком году это было?
— Дай бог памяти, в шестьдесят третьем.
— В шестьдесят втором, — уточнил Николай.
— Под Новый год на Доску почета снимали в ателье.
«Куда что делось? — думала Елена. — Такая молодая, красивая, спокойная. Истинно царица. И что сейчас?»
— Теть Клав, мама говорила, что под Бердском был дом ее прабабки.
— Был. Еще до войны был домишко, это по другой ветке, за Академгородком, но точно не помню где. Там потом санаторий построили. Развалился, должно быть. Или добрые люди по бревнышку растащили.
— Да ну! Неужели станут разбирать чужой дом?
— Да запросто! Со свистом. Тут недалеко от общества двадцать лет назад заводской дом отдыха стоял. Белый, двухэтажный, с одноместными и двухместными номерами…
— Да, бильярд был, — подал голос Николай, — шахматные столы.
— Столовая, бар, всякие залы, площадки — всё как положено, чтоб культурно отдыхать и оздоравливаться. Дорожка под гравием, не помню, мудрёно называлась…
— Терренкур, — подсказал Алексей.
— Вот. А как пришла ельцинская пора, дом отдыха забросили, не до него было новым хозяевам — завод грабили, и его тут же стали растаскивать. Показывали по телеку, как на труп буйвола слетаются грифы и оставляют от него одни кости. Или этих бразильских рыбок — пираний. Здесь то же самое было. Только еще быстрее. Вся округа слетелась. Вмиг растащили всё — сперва мебель, окна, двери, сантехнику, электрические шкафы, даже трансформаторную подстанцию уволокли. Порубили электрический кабель на куски. Потом шифер сняли, линолеум, плитку пооббивали, выворотили кирпичи, изгородь разобрали. Даже гравий собрали. Сейчас там руины, как после войны. Да что это мы всё о грустном? — спохватилась тетка. Она взяла в руки альбом и загадочно произнесла: — Погодьте! Это еще не всё. У меня еще кое что есть. Закачаетесь. Вот.
Клавдия показала две черно-белые фотографии, на которых была запечатлена женщина редкой красоты. Алексей и Елена с восхищением взирали на чудо, сотворенное неведомым мастером без всякого фотошопа.
— Это же сама женственность, та самая, о которой наши серебряные поэты писали. Блок и другие… — произнес Алексей. — Я знаю, кто это снимал. Нина Лин. Теть Клав, откуда у тебя эти фотографии? Кто на них? Они ж берут душу, как «Неизвестная» Крамского!
— «Неизвестная» известна, — сказала Лена. — Ее образ навеян грузинской княжной Варварой Туркестановой, точнее Туркестанишвили, фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Федоровны и фаворитки императора Александра Первого. А позировала при написании картины дочь художника — Софья.
Тетка махнула рукой на уточнения племянницы и довольно рассмеялась:
— Кто? Кто? Если б кто чужой, стала бы я показывать? Я это, а не какая-то там грузинская княжна!
— Собственной персоной, — с гордостью добавил Николай.
— Верно сказал, Алеша: Нина. Фамилию я забыла, на китайскую смахивала. Ли говоришь? Да, Ли, Нина Ли. Она не китайка была. Русская, хотя с акцентом говорила. А к нам на трикотажку с американской делегацией ученых приехала, после Академгородка к нам чего-то занесло. Тогда много болтали о какой-то оттепели. Не знаю, что это такое — нас она так и не согрела. Наоборот, зимы стояли трескучие. О Нине сказали, что она фотохудожница. У нее фотоаппарат был, какого ни у кого не встречала, черный и всякое разное к нему! Она как увидела меня на доске почета в образе передовика трикотажного производства, тут же попросила нашего директора, Александра Карловича Михайлова, сфоткать меня, чтоб ей было что показать американским трудящимся. Для съемки подарила мне эту черную кофточку, что на фото, простенькая, но материя добрая, она у меня с тех пор, как память, в сундуке лежит, и кружевной воротник — видите — из жемчуга, и серьги жемчужные. Я как нарядилась тогда, все ахнули. Михайлов так побледнел даже. Потом жемчуга у меня взяли, сказали — на экспертизу, и так с экспертизы и не вернули.
— Карточки Нина тут печатала? — спросил Алексей.
— Нет, они уехали в тот же день. Потом прислала мне из Америки. Пакет передали с письмом. Запечатанный. Написала, что высылает двенадцать фотографий, но в пакете только две оказалось. Забыла вложить, наверное.
— Нина Лин — знаменитая фотохудожница, — сказал Алексей. — Ее в том веке во всем мире знали. Особенно в сороковых-шестидесятых годах. У меня есть фотоальбом с ее работами. Покажу обязательно. Тетя Клав, ты даже не представляешь, как тебе повезло!
— Да не только мне. И ей повезло снять меня. Где еще такую найдешь? Я думаю, она не пожалела, что поехала через Атлантический океан в центр Сибири и встретила меня.
— Тетя! — развела руками Елена. — Браво!
— Это шедевр! — продолжал искренне восхищаться Алексей. — Тетя Клава, ты просто супер, модель экстра-класса! Сегодня не сходила бы с обложек глянцевых журналов…
— Сегодня я собираю мусор возле забора, — засмеялась Клавдия. — А хотите, я расскажу вам о моей звездной карьере, карьере швеи? Всё равно делать нечего. Стаканы давайте, еще чайку попьем. Коль, освежи.
Тетка стала нарезать яблочный пирог. Алексей шепнул на ухо Елене:
— Удивительно, как ты похожа на нее, удивительно! Я покорен. Через это фото покорен тобой!
«Нет, он не Амедео, — решила Лена. — Моди не променял бы бюст Нефертити на портрет работы Нины Лин». Ей стало невыразимо грустно от того, что она хотела походить и на женщину с портрета Модильяни, и на египетскую царицу, и на красавицу с этого фото. Девушка понимала, что при ее красоте и природной элегантности надо было для этого всего ничего: толику женственности. Но где взять ее, эту толику женственности, когда ее не осталось в природе? Где она? Кругом всё на показ и всё на продажу. Разве можно продать и тем более купить женственность?
Клавдия тем временем рассказывала о своей карьере. Как началась она у нее со швеи, швеей и закончилась. Две пятилетки в рамочке на заводской Доске почета висела, один раз на какой-то Съезд съездила, конфет и две банки кофе привезла. А когда провожали на пенсию, директор Михайлов Александр Карлович расцеловал ее и громко произнес: «Ты наша главная швея России!»
— Не знаю, — утерла фартуком слезу Клавдия, — где он взял это звание и где его присваивают. В трудовую глянула, нет, там одна лишь швея без всяких добавок значится…

Глава 7 Первая любовь Алексея

Утром Клавдия предложила Елене и Алексею пойти погулять, а еще лучше собрать грибы.
— Чего толочься тут? Ступайте на воздух! Направо от Центральной улицы будет «негритянский квартал». Там низинка и болотисто, в основном рабочие и служащие живут с детьми и внуками, а налево «белый квартал», там повыше и посуше, коттеджи заводского и городского начальства, собаки и теннисные корты. Так вы пройдете наскрозь между этими двумя кварталами, выйдете за общество, а дальше вдоль реки в лесок свернете, там полно всяких грибов, и белых и красных.
— Как в гражданскую! — пошутил Николай. — И вы их — хрясь! Хрясь!
— Я обедом займусь, а ты, Николай, чем шутить, за тортом в город лучше отправляйся — должок за тобой! И винца некрепкого купи, надо же как-то отметить приезд племянницы.
Вышли к реке. Полюбовались видом. Как водится, один берег был крутой, а другой пологий. Крутой берег напоминал тушу кита, поросшую лесом, в котором виднелись крыши домов. Огибая берег, по темной воде скользил катер, за ним острым углом расходились волны — и казалось, что кит вот-вот шевельнется, опрокинет катер и поплывет прочь, а за ним сразу откроется безбрежный водный простор и сразу станет еще светлее и еще легче жить.
В воздухе чувствовалось приближение осени. Но непонятно откуда, из июля, наверное, прилетел тяжелый, желтый с черным, шмель. Он опустился на травинку, и та согнулась, как под золотой каплей меда.
Прошли мимо заводи, поросшей кувшинками.
— Пуантилизм возник вовсе не из выводов научного цветоведения о разложении сложных тонов на чистые цвета, — сказал Елена. — Так уверяли критики Синьяка и Сёра. Он возник из созерцания вот таких разноцветных круглых листочков кувшинок в стоячей зеленой воде.
— Ты права, еще добавь к ним разноцветные листья, — сказал Алексей: — В институте я часто предавался осенней меланхолии. Я сейчас не о пуантилизме. Как-то иду по аллее вот так же в сентябре, месяц выдался необычайно теплым, прямо летний, а под ногами желтая сухая листва, сгоревшая в августе. Иду и сочиняю: «Лето над головой, Гляну под ноги — осень. А в душе зима». Смешно сейчас — чего грустил? Какая там зима? Двадцать лет всего!
На выходе из общества они заглянули в магазинчик купить бутылку воды.
— Леша, ты? — всплеснула руками полная продавщица лет сорока. — И не узнать! Такой большой стал, красивый!
— Здравствуй, Валя, — сказал Алексей. — Рад видеть тебя. Ты тут так и работаешь?
— Как видишь. А это твоя девушка? Или сестра? — подмигнула Валя.
Молодой человек пожал плечами. Лена с удивлением глянула на него и вышла.
— Чего это ты? — с насмешкой спросила она спутника. — Сконфузился? Или не знаешь, к кому меня отнести?
Алексей снова пожал плечами, но ничего не ответил. Явно, его огорошила эта встреча с продавщицей. Неужели эта бабенка что-то значила для него? Елену поведение молодого человека сбило с толку, отчего настроение сразу упало, как если бы она с упоением слушала хрустальные «Грёзы» Дебюсси, а их вдруг перебили неистовые «Половецкие пляски» Бородина — тоже прекрасные, но совсем из другой оперы.
— У нас тут раньше дача была, — произнес, наконец, Алексей. — Когда отца перевели в Москву, дачу продали. А Валентина, сколько помню, всегда здесь работала.
Ясно, что у Алексея с продавщицей что-то «было», но Лена не стала тормошить спутника расспросами. Молодой человек какое-то время шел молча, а потом спросил:
— А у тебя кто был первой любовью?
— Разумеется, ты, — тут же ответила Лена. — Кто же еще? Ты сомневаешься?
— Хочешь, расскажу тебе о моей первой любви? Не любви даже, а… а о…
— Половом партнере, — подсказала Елена. — Вернее, партнерше. Ты не смущайся. Я достаточно взрослая, чтобы меня шокировали признания о том, как тебя совратила, словно Лолиту, эта Гумберт в юбке.
— А ты злая. Ну, слушай. Мне тогда было лет тринадцать. Ты наверняка помнишь, какие чувства испытываешь в этом возрасте к противоположному полу. Прямо скажем, непреодолимые влечения. Просто реактивную тягу.
— Да? — фыркнула Лена. — Не замечала!
— Нельзя сказать, что эти чувства свалились на меня неожиданно, но когда пришли, что делать — не знал. Лебедушек в классе и во дворе уже разобрали, одна из них даже родила. Лето я всегда проводил на даче. Валентине тогда лет тридцать было. Может, меньше. Неважно. Понятно, я на нее никакого внимания не обращал. Тетка и тетка. А она, похоже, на меня глаз положила. Как вышло, не знаю, но вдруг я стал замечать, что она неравнодушна ко мне. Беру хлеб, молоко или ириски, а сам не могу оторвать взгляда от нее, особенно от груди и шеи. Она прекрасно видела мое состояние, можно сказать, руководила им и не спешила обслуживать. Как-то зашел за хлебом. Других покупателей нет. Валентина долго выбирала буханку поподжаристей, повыше, поворачивалась, наклонялась ко мне через прилавок, вздыхала, глядела в глаза. А по мне дрожь. Как по реке от ветра. Она улыбается, говорит что-то, что — не пойму, касается своей рукой моей... Навалилась животом на прилавок, показала белую полную грудь и придвинулась так близко, что не поцеловать было просто нельзя. Ну, я вытянул губы бантиком и клюнул в ее влажные губы.
Елена с досадой отметила, что ее «забирает» рассказ Алексея, но при этом она совершенно не ревновала его к похотливой продавщице! «Неужели мне всё равно?»
— «Погодь-ка», — деловито сказала Валентина, — продолжил Алексей. — Лена, может, тебе неприятно слушать это?
— Нет-нет, приятно. Правда, приятно.
— Подняла откидную полку на прилавке, задела меня бедром, выглянула из дверей, развернула табличку надписью «Закрыто» и задвинула засов. Подошла, прижалась, коленкой потерлась об меня, а потом за руку молчком потащила в подсобку. А у самой на лице такое счастье нарисовано…
В углу лежанка стояла, на ней пустые мешки, какая-то хламида. Там я и пал. Толком и не помню, как. Судорожно как-то и уж очень быстро. Уж извини за эти подробности. Стыдно стало. А она гладит по голове и шепчет: «Дурачок ты мой, маленький ты мой, молодец, хорошо, всё хорошо...»
Потом выпустила, сказала: «Ты молодец. Надо только малость потренироваться. В любви, как в спорте, надо тренироваться и побеждать, — вот тогда я в первый раз и услышал о любви. — Вечером приходи, перед закрытием».
«Не дрейфь, получится, — сказала она вечером. — Ты ж парень. Да ты убедишься сейчас».
Убедился. На всю жизнь усвоил ее урок. «Больше не приходи», — сказала она, поцеловав меня на прощание.
«Почему?» — вырвалось у меня. Дитя, чего ты хочешь?
Она улыбнулась.
«Узнает муж, зарежет, и тебя, и меня. Зачем нам это? А у тебя всё будет хорошо. Делай, как сегодня. Главное, не спеши. В любви, как в жизни, никогда не спеши, лучше нигде уже не будет».
— Зачем ты мне рассказал эту… эту пастораль? — спросила Елена. Она видела, что он нарочно рассказал ей об этой пошлой связи, не просто рассказал — смаковал детали (дьявол в деталях!), но почему рассказал — она не могла понять. «Или она для него вовсе не пошлая? Господи, с кем я опять связалась?!»
— Ты же сама попросила! Сказать, зачем? Затем, что ты мне не рассказала о своем Модильяни. А? Хотя, не знаю почему, но мне нравилось, когда ты называешь меня Амедео.
— А что о нем говорить? Гениальный художник и сумасброд. Болтают, одна из его женщин была очень похожа на меня.
«Нет, он не Амедео, — окончательно убедилась Елена. — Вряд ли Моди стал рассуждать об этом. Для него это сущий пустяк».
— Это не я злая, — сказала она. — Это ты злой. Как можно любимой девушке рассказывать то, что ты рассказал?
— Любимой? — рассеянно произнес Алексей.

После ужина с тортом и полусладким шампанским Алексей уехал домой. Лена не вышла провожать его, сказала, что натерла ногу. Она долго не могла уснуть, пробовала читать, пыталась сочинять стихи. Но утром вспомнила лишь четыре строки: «Куда ты, на ночь глядя, едешь? — / Ведь дальше всё равно не будешь. / О юности прекрасной бредишь? — / Уймись, минувшее забудешь». Потом вдруг вообразила себя глубоким стариком и экспромтом продекламировала удивленной тетке самоуспокоительные вирши: «Постой, старик. Идешь куда, / Передвигая ноги еле? / Иди-ка лучше никуда, / Поскольку это ближе к цели».

Глава 8 Плита из мраморной крошки

Утром Елена поблагодарила родственников за приют и сказала, что вечером у нее самолет, улетает домой. Тетка слегка опечалилась, так как лишалась интересной собеседницы, не по возрасту много знающей о мире — не том, реальном, в котором жила сама Клавдия, а надстроенном, заоблачном, непонятном, как говорила сама Лена, «мире лайков и баксов». Когда Клавдия в первый раз услышала от племянницы эти два слова, то на «лайку» подумала, что это собачья порода, которая помогает человеку выжить на севере, правда, зачем она на московском и питерском телевидении? А вот про «баксы» тетка решила блеснуть перед племянницей познаниями:
— Басков неплохо стал петь, совсем не плохо. Ты знакома с ним?
— Да, довольно коротко. Как-то даже он подарил мне от своих щедрот огромный букет цветов.
Дядька же пригласил гостью в сарай и показал там ей каменную плиту, размером с надгробную, прислоненную к стене.
— Плита не гранитная, — сказал Николай. — Из мраморной крошки. Это вот когда Клава о доме отдыха рассказывала, как его все дружно раскурочили, и я тогда эту плиту притащил. Она чего-то никому не нужна была. Я и подобрал. Всё равно пацаны разбили бы ради забавы.
— А куда ее, дядь Коль, хочешь пристроить? Перед крыльцом?
— Зачем? Надгробие будет. Вот смотри, — Николай развернул плиту лицевой стороной. На ней был выбит крест и надпись:
«Раб Божий Николай Мальцев, сын Михаилов.
1953—20...
Родился для того, от чего помер»
Дядька остался доволен произведенным эффектом и продолжил:
— Это эпитафия называется. Сам придумал долгими зимними вечерами. Можно, конечно, и так: «Помер от того, для чего родился». Ну да сумма этих двух слагаемых, как говорится, всегда неизменная.
— А кто же тут две циферки вставит, когда… потом? — спросила Лена.
— Да найдется кому. Мир же не опустеет с моим уходом. А не поставят, так оно и лучше будет. Глянут лет через сто на могилу, а я среди почивших, оказывается, и не зафиксирован. К вечности причтен. Так-то вот.
— Это у вас, дядь, семейное, да, почтение к гробам? — не удержалась съязвить племянница. Но Николай не заметил иронии:
— Как сказать. Клава чисто по-женски хочет в гробу достойно выглядеть, а я по-мужски спокойно лежать под хорошим гнетом, чтоб не выскочить. Чего ж тут зазорного? Надо к смерти готовиться заранее. Она ответственный шаг в жизни. Важнее, чем вступление в партию или выход на пенсию.
— Так это не памятник будет, а плита? — спросила Елена.
— Да, плита. А памятник — зачем мне? Креста хватит.
Дядька снова развернул плиту надписью к стене, вздохнул:
— Кто-то жизнь свою суетливую в мраморе влачит, а я согласен на мрамор только в состоянии вечного покоя. Да и крыша какая-никакая от непогоды и прочих коллекторов. И я когда эти циферки и буковки выбивал — их я сам делал! — с гордостью произнес Николай. — Я всегда о Царстве Небесном думал. Вот ни о чем больше так не думал никогда, как об этом Царстве.
— А почему ты о нем думал, дядь Коль? — искренне заинтересовалась Елена. Ей ни разу не приходило в голову, что есть какое-то еще Царство Небесное!
— Как почему? Оно большое. И там люди не теряются, как тут. Тут от могилы через пятьдесят лет ничего не останется, а там всё навеки и все на виду. Когда навеки, тогда стоит умирать. А иначе и жить не стоит. И что интересно, там нет никакого тяготения, ни друг к другу, ни друг другом. Нет, значит, и воздуха, а есть одна атмосфера любви и взаимопонимания. Всё невесомо, а всё имеет свой вес. Особенно добрые дела и добрые мысли...

Прощаясь, Лена отделила половину денежных купюр, которыми ее снабдила в «сибирскую ссылку» Кольгрима и протянула их Клавдии:
— Вот, тетя Клава, они вам с дядей Колей не помешают.
В Петербург Елена прилетела совсем другим человеком. В салоне самолета она не думала больше о Модильяни, а думала о дядьке с его плитой, о тетке, радостно лежащей в гробе, о нереальном Царстве Небесном, о котором дядька говорил так, будто оно единственное из всех реальное и настоящее. Девушка не заметила, как стюардесса предлагала «легкий ужин», так как, закрыв глаза, напряженно раздумывала, как же ей теперь жить дальше…
Но когда пришла пора застегнуть ремни перед посадкой самолета в Пулкове, она уже знала, что делать. «Хватит сопли жевать!» — жестко сказала она самой себе и услышала в этой фразе интонацию тетушки. Это девушке понравилось. «Значит, всё будет по-моему! — решила она. — Спасибо, тетушка, за урок! — и, подумав, добавила: — И тебе, дядь Коль!»

На другой день не успела Лена прийти в себя от перелета и бессонной ночи, как раздались телефонные звонки. Телеканал в Питере и два канала в Москве пригласили ее на запись и прямой эфир. «Йес!» — вздернула победительница кулак перед зеркалом и ударила себя ладонью по лбу: «Что же я, дура, не иду на квартиру тетушки?! Там надо принимать ответственные решения и готовиться к грядущим битвам и завоеваниям!» Про себя Лена уже точно решила, что она станет истинно Еленой Прекрасной не только в ядовито-медовых устах смазливых набивших оскомину телебалагуров, а и на самом деле! Причем станет резкой, жесткой, недоступной, как Скарлетт О’Хара в исполнении Вивьен Ли… Впрочем, какая О’Хара? Сумасбродка! Как Эстелла в «Больших надеждах» Диккенса! А для начала женю на себе его! — Елена прикрыла ладошкой рот, чтобы не проговориться, кого «его». Даже думать об этом не надо пока! Всему свое время. Придет время — и принесет «его». И не надо спешить. «В любви не надо спешить». И тебе спасибо, Алексей, фотохудожник фотохудожников! Как хорошо, что ты не Моди! Тебе спасибо, Валентина, продавщица всех продавщиц! Всем спасибо! Всех благодарю, кто возведет меня на престол! Женат он или бессемейный — / Со мною станет бес семейный!

Глава 9 Каменная скульптура Счастья

В Питере Елена уже на другой день простыла, и амбициозные планы на «трон» исчезли, оставив беспокойство в душе. Зато на смену фантазиям пришло ясное осознание того, что «упасть в звезды» через падение в объятия влиятельного покровителя она не хочет, да и не может — противно. К тому же и самой желательно получить диплом о высшем образовании — журналистском, актерском, режиссерском, лучше искусствоведческом. Оценишь других — оценят тебя. Нечего раскатывать губу: трон! Трон — потом. Потом — трон. Потом уж можно будет фиглярствовать: «Господа, меня не троньте! Я во власти, я на троньте!» Или так: «Ты меня, дружок, не тронь, подо мною царский тронь!» «Тронь — ладонь, конь — гармонь, пустозвонь и вонь…»
«Диплом! Хоть сто раз скажи «деньги», в кармане не зазвенит. Во все вузы уже приняли, поступить бы куда-нибудь на курсы». Девушка позвонила на Ленфильм. Ей сказали, что набор на курс «Ассистента режиссера по актерам» еще идет, и она тут же отправилась на киностудию.
— Елена Краснова! Та, что ли? — спросили у Лены и приняли на курс, несмотря на то, что у нее не было диплома о среднем профессиональном или высшем образовании в области культуры и искусства. «Повезло тебе, девушка!» — явственно услышала она, выходя из киноцентра, обернулась, но никого не увидела.
Однако надо было занять себя чем-то до начала учебы. Позвонить старым подружкам можно было, но вряд ли они развеяли бы меланхолию, овладевавшую юной особой всё сильнее и сильнее. О чем говорить с ними, чем делиться? В прошлый раз Лену резануло, как те мялись и поглядывали на нее, как на нечто чужеродное. Удивительно, в сибирском поселке вроде тоже делать было нечего, но как же спокойно было в природе, в людях и на душе, и даже воспоминания об Алексее не вызывали прежней досады. Тут же снова в мысли лез он — Модильяни! И ночью с беззвучным смехом в гробе пролетел! «Давно упокоился, а мне покоя не даешь. Будь ты неладен!»
Помимо Моди еще три обстоятельства не давали Елене покоя — уверения тетушки в том, что в прошлое при желании можно всегда заглянуть запросто, как в булочную, стоит только сильно захотеть. И особенно будоражили последние слова Кольгримы: «Захочешь — позови». И, конечно же, Елена до сих пор так и не уяснила, кто нарисовал на тарелочках двух дам — она, Елена, тетушка или Модильяни? «И, в конце концов, я — шатенка или брюнетка? Я — Елена или Кольгрима? Или я никто — лишь отражение в зеркале?»
Не выдержав нервного напряжения, Елена чуть не бегом направилась в тетушкину квартиру. Она ворвалась в ее покои, и ее тут же оглушила тишина. Точно от улицы отделяли не кирпич и стекло, а бетон и земля бомбоубежища. Ничего не изменилось в жилище. Так же тускло отсвечивало зеркало, так же электронные часы показывали время. Текущее — не полночь!
Лена подошла к зеркалу, прикоснулась к нему рукой, потом приблизила к его холодной плоскости губы и дохнула. Поверхность стекла, там, где отражалось лицо девушки, запотела. Девица вывела пальчиком на белесом конденсате слово «Modigliani», ударила по раме кулачком. Удар отозвался болью в суставе и досадой: «Что же я не написала о нем стихи?» Тут она вспомнила, что перефразировала, больше красуясь собой, Ахматову и Пастернака. «Это были чужие чувства — не мои! Я играла чужими чувствами, как в куклы».
Лена присела на банкетку у зеркала и закрыла глаза. «На банкетку присяду, лежу на диване, / Мысль одна — о тебе, Модильяни…»
— Что ты сказала, ненаглядная? — Елена открыла глаза. Моди, зажав карандаш во рту, пытливо вглядывался в нее. Натурщицу пронзила боль, точно взгляд художника резал ее живую плоть. Никто еще так не смотрел на нее! Никто еще не причинял ей такую боль! Неужели Амедео вырезал из нее, как из камня, свою очередную псевдо-африканскую скульптуру? Отсекал от нее — живой! — ненужные ему куски! Хищно, безжалостно, хотя и неправдоподобно бескровно. Но нет, судя по восторженному взгляду — Моди вырезал из нее богиню! Или не вырезал, рисовал, прорезая бумагу своим волшебным карандашом? Нет, всё же высекал из цельного камня.
Внезапно художника одолел приступ кашля — и Елена тут же ощутила в воздухе каменную пыль. Даже свечи на головах каменных скульптур от этой пыли светили тусклее, чем обычно.
— Фу! — Моди вытер рукавом слезящиеся глаза. — Одну лишь скульптуру и люблю. Для нее я пришел в мир. Но она губит меня! Так что люблю в последний раз! Вот, моя ненаглядная, полюбуйся: это ты и в то же время это дитя нашей любви — моя Галатея. Но ведь ее не надо оживлять, так? — вдруг с испугом спросил Моди.
— Нет, — с восторгом прошептала Елена, — не надо. Она и так живая.
Почему говорят, что он высекает скульптуры, накурившись гашиша? Он трезв, как стеклышко, измучен работой и чист! Елена не могла оторвать взгляд от скульптуры. «Да, это не обманчивое отражение в зеркале, — подумала она, — это не голова Нефертити, это не снимок Нины Лин, это я сама! Так вот какая я!»
Небесной красоты женская фигура похожая и не похожая на Елену Прекрасную была исполнена так, точно ее высек божественный резец из цельной глыбы человеческого счастья.

Глава 10 Диалог с тетушкой

— Хозяева! Встречайте дорогих гостей! — услышала Елена голос Кольгримы. «Как хорошо!» — мелькнула мысль. Девушке показалось, что тетушка шагнула в прихожую из зеркала. «А когда я проскользнула сюда?»
Они обнялись.
— Я же говорила: стоит захотеть, и всё сбудется. Захотела увидеть его, и увидела. Или только показалось, что видела его? Но теперь-то ты счастлива, племянница?
— Не знаю, тетушка, — призналась Елена. — Всё как сон, было, не было.
— Пыль смахни. Она не отсюда, тут чисто. Я пыль не выношу, ее из дома выношу. Как рифма? Пыль-то каменная. Скульптуру вырезал? Тебя ваял?
— Меня.
— И как?
— Богиня. Галатеей назвал. Сказал, что уничтожит ее. В реке утопит.
— Может, — вздохнула Кольгрима. — Безрассудный. И псих. Ну да зачем легенды плодить, лучше галеристам потом подарить. А еще лучше, продать. Не утопит он ее. Пока за очередным булыжником ходил, я ее заныкала, стырила, сперла, прибрала. Люблю Рабле! Вспотела даже. Пусть полежит, часа своего подождет. Показать?
У Лены гулко забилось сердце.
— Нет, — сказала она. — Ни за что!
— Хорошо! Потихоньку умнеешь. Главное, расставаться с прошлым без соплей. Да ты сядь, а то сейчас такое скажу, что точно сядешь.
Лена села на банкетку, с беспокойством глядя на Кольгриму. Та посмотрелась в зеркало, поправила что-то в волосах, вздохнула.
— Знаешь что? Пошли чай пить. С тортом. Там и поговорим.
На кухне был образцовый порядок. Холодильник забит продуктами, на верхней полке стоял торт.
— Сегодня изготовлен, — достала тетушка коробку. — Вчера перед закрытием купила. Вечером часто ставят завтрашнюю дату.
— Лишний день, — сказала Лена.
— Может, лишний, а может, еще почему. Сейчас время не сдвигают на час, а раньше два раза в год двигали его туда-сюда. Как мебель. Каждый миг кто-то рождается, кто-то умирает. За час это делают тысячи человек. Представляешь, сколько людей бесследно исчезало в тот вырезанный час и сколько непонятно кого и непонятно откуда появлялось в час прибавленный! Уж я-то точно знаю. Это и помогло мне выкрутиться с бесами. Они же — вот! — Кольгрима постучала костяшками пальцев по столу. — Бестолочи! Разложила им, как карты, все эти временные сдвиги в мире за все времена, и так занудно-занудно (как умею) стала объяснять, и сдвинула им крышу. Запудрила мозги и доказала, что договор они со мной составили в тот час, которого вообще никогда не было, ни тогда, ни сейчас! Раз часа не было, значит, и договора нет! Ничего не смогли противопоставить мне! Потому что не поняли ни черта! Совсем не творческий элемент! Твари, чего ты хочешь? Были у меня свиньи, так те разумнее! О чем это я? О торте. Так что кудесники большей частью в кулинариях водятся. Извини, в «Мэ-энд-Жо-для Мэри-и-Джо».
Елена поставила чайник, стала разрезать торт. Зашла Кольгрима с хитрой улыбкой.
— Интересно. За пару минут порой всю жизнь вспомнишь. Я про эти тарелочки. Помнишь, сколько с ними связано было? А сейчас?
Елена посмотрела на тарелочки, но они не вызвали у нее больше волнения и восторга. Тарелочки как тарелочки. Никакой мистики.
— Они на своем месте, — сказала она.
— Всё правильно, на своем.
— Так что ты, тетушка, мне хотела сказать? — спросила племянница.
— А, пустяк. Вижу, что тебя это больше и впрямь не волнует.
— Но всё же…
— Всё же… Ну слушай. Откуда пыль была? Из мастерской Модильяни на Розовой вилле в Ситэ-Фальгьер, что на пустыре? Да нет. Он не резал камень в помещении. Моди работал над головами и фигурами во дворе. Привезет глыбу на тележке и обрабатывает ее перед окнами своей мастерской. Мастерская его — название одно. Дыра дырой, убожество, бомжацкий приют. В нее он затаскивал уже готовые скульптуры. К тому же он поливал их из чайника каждый день, не знаю, зачем, может, и от пыли. Так что пыли в помещении не было. Пыль — в твоих мыслях. Ясность должна быть всегда. Ясность, что ты сделала, можно ли это исправить и что ты хочешь, в конце концов. Не будет ясности — будет одна лишь пыль. Прах. Все земные дороги покрыты такой пылью. В ней смысла больше, чем в древних письменах. Ветер бросает эту пыль нам в лицо, и не надо спешить смывать ее. Прежде надо понять, отчего ее ветер бросил в тебя.
— Так что же, тетушка, получается, что я там и не была? — спросила Елена.
Кольгрима пожала плечами:
— Тебе виднее, племянница.
В разговорах и молчании незаметно пролетел день. Они не вышли прогуляться. Перед сном Кольгрима открыла фрамугу проветрить помещение. Из окна потянуло прохладой. Тетушка поежилась, накинула на плечи платок.
— Не холодно, племяшка?
— Хорошо, свежо.
— В молодости всё хорошо. И всё свежо. И так хочется этого свежего! Эхе-хе! Молодости любая глупость кажется верхом мудрости. И она жадно копит всякую чепуху. А вот старости все мудрости кажутся одной лишь глупостью. Ну, давай спать.

Глава 11 Череда новых лиц

Дни понеслись сплошной чередой. Родительский дом, тетушкина квартира, учеба на курсе, итоговая аттестация, приглашение на работу в Останкино помощником ассистента режиссера по актерам, осень, зима — толком не поймешь, что на улице, что на душе… Трудно ухватиться за скользкие дни, будто они вовсе и не твои. Елена часто не могла взять в толк, где она, чем занята, чем обеспокоена. В то же время в ней росла уверенность, что всё идет как надо и что с каждым днем она всё ближе к цели. К «трону»? Нет, о троне она не думала, во всяком случае, старалась избегать этих мыслей.
Как-то вечером Лена зашла в студийную кафешку. Села у черного окна, за которым мерцали огоньки одиноких фонарей на проспекте и ползли в разные стороны красные и оранжевые огоньки автомобилей. Задумавшись, девушка не заметила, как к ней подсела известная актриса и певица. Она не представилась, а Елена никак не могла вспомнить ее имя. Ни с того ни с сего актриса разоткровенничалась. Рассказала о своей нелегкой поначалу, но затем очень успешной попсовой карьере, о трех сменивших друг друга покровителях, о трех детях, которых разбросала судьба по родне и непонятно по кому. Пару раз она, не смущаясь, назвала себя «звездой». Похоже, ей чрезвычайно нравилась собственная «звездность». Потом певичка заметила за соседним столиком знакомого и позвала его. Подошел приятный мужчина солидного возраста и явно солидного положения, как оказалось, первооткрыватель актрисы. Новая знакомая представила своего бывшего покровителя Лене и, спохватившись, что надо срочно куда-то бежать, оставила их одних.
— Георг, привет! — к столику подшелестела яркая дама с очаровательным йорком на руках.
Георг приподнялся и поклонился знакомой.
— Не возражаете? — обратился он к Лене, тут же представив даму: — Изольда, визажист. А это Елена, ассистент Симонова по актерам.
Мило поболтали, перекинувшись невинными шутками, и Изольда исчезла. Георг, спросив разрешения у Лены, достал сигару и закурил. Девушка обратила внимание, что тот небрежно обошелся с гаваной, откусив кончик и прикурив не от длинной спички, а от обычной зажигалки. Тем не менее Георг с искорками в глазах произнес:
— Замечено, что люди курящие гаванские сигары, по сравнению с теми, кто курит «Приму» или «Bond», продлевают себе жизнь, как минимум на двадцать лет.
— Не разбираюсь в марках сигарет, — сказала Елена, улыбкой показав, что оценила иронию господина. — Для здоровья лучше вообще не курить. И табличка вон.
— Дамам — да, портит цвет лица. А для солидных мужчин выкурить стоящую сигару не страшно. Кого пугает табличка?
Незаметно разговорились. Меценат стал рассказывать о фильме, который Лена не видела, режиссер которого, по мнению Георга, очень верно решил проблему счастья. Елене захотелось подколоть собеседника:
— Если искусство решает проблему счастья, у этого искусства отсутствует чувство юмора.
— Да что вы говорите? — удивился Георг. — О, миль пардон, мадам, я должен позвонить. Минутку. Да, как вам нравится: тут один шутник организовал фонд «Поможем молодым нуждающимся актрисам!» Не правда ли, смешно?
Едва Георг скрылся, к столику подошел невзрачный мужчина в сером костюме. Не глядя на девушку, он произнес безразличным тоном:
— Две минуты, чтобы исчезла. Не исчезнешь сама, помогу я. Время пошло.
Лена минуту оторопело глядела на отвернувшегося от нее типа и лихорадочно соображала, что она может сделать. «Где же Георг, черт бы его побрал?! И ты, тетушка, бросила меня одну! Покровитель, вот оно что! «Папа» нужен».
Поняв, что никто ей тут не поможет. Лена собиралась уже встать и «исчезнуть», как вдруг в кафе появился новый персонаж. Внушительный, как шкаф, господин добродушного вида. Он остановился возле столика, посмотрел на Лену.
— Елена? Краснова? А вам что угодно? — обратился он к невзрачному типу.
Тот мрачно поглядел на увальня. «Шкаф», не дождавшись ответа, щелкнул пальцами и как из-под земли выросли два охранника. Они подхватили мужчину в сером под мышки и вынесли его из кафе. Тут появился Георг.
— Эдуард Аркадьевич, — как-то вдруг съежился меценат.
— А, Георг, привет. Чего оставляешь барышню на съедение волкам?
Георг перевел непонимающий взгляд со «шкафа» на Елену. Но та ничего не сказала.
— Ладно, ступай, потом с Леночкой поговоришь. У меня к ней confidence*.
___________________
* конфиденциальность (англ.).

Как только Георг с извинениями ушел, толстяк поцеловал Елене руку и попрощался. Видимо, никакого confidence не было и в помине. Просто отшил мецената. Девушка искренне поблагодарила спасителя.
— А того господинчика, что пугал, не бойтесь. Теперь он пусть боится. Я как-нибудь вас потревожу, есть интересное предложение.
«Интересный кульбит. Откуда узнал, что тот пугал?» — подумала Елена и направилась домой. Огляделась по сторонам. Типа в сером не было. Загудел автомобильный клаксон. Из машины махала рукой Изольда.
— Садитесь, подвезу. Вам куда?
Пока ехали, Изольда с хохотом сообщала последние новости из мира культуры. Хвалила Георга, какой тот очаровательный и заботливый мужчина. «Будто сватает меня за него», — подумала Елена и, перебив хохотушку, рассказала ей об инциденте и о спасителе. Она описала его внешность:
— Очень крупный мужчина, редко встретишь такого. Просто медведь. Шея, лапы и плечи семидесятого размера и ноги пятидесятого. И нос, как хобот.
— Так это ж Эдуард Аркадьевич! Точно описали! Он один такой в культуре Москвы!
Дама с собачкой, похоже, хорошо знала всех, кто числился в обойме деятелей культуры, в том числе на Останкино, во ВГИКе и на Мосфильме. По ее словам, Эдуард Аркадьевич был влиятельным бизнесменом, попавшим в верхние слои российской культуры лет двадцать назад стараниями его папаши из мидовской высотки на Смоленской-Сенной площади. Эдик и сам в лихие девяностые плодотворно поработал на ниве предпринимательства и его «крышевания».
Изольда предложила Лене зайти к ней, попить кофейку. Девушка охотно согласилась. Всё равно делать было нечего, а новое знакомство могло оказаться весьма полезным.
Приятно посидев за бутылочкой хорошего вина и мило поболтав обо всем на свете, они прониклись друг к другу симпатией и подружились.
— Скажу тебе по секрету, — перешла Изольда на шепот, будто тут ее кто-то мог подслушивать, — зам директора одного из телеканалов, не буду называть его фамилии, он бывший исследователь Арктики и Антарктики, хорошо знает животных Заполярья, называет Эдика, за глаза, конечно, «тюленем, морским слоном». Правда, похож на секача?
Лена улыбнулась, притронувшись к носу. Изольда хихикнула.
— Он у него набухает каждый раз, нос его, как только мелькнет новая женская юбка. Имей в виду! Коварный тип! Но щедрый. Георг в сравнении с ним — так, мелюзга.

Глава 12 Паутинные нити жемчуга

Елену, легко общавшуюся со старыми знакомыми и шутя заводившую новых, прошедший вечер напряг: как-то сразу много всего сошлось, и довольно тревожного. Всё это предполагало продолжение, а его-то как раз девушке и не хотелось. И «пугальщик», и Георг, и Эдик, да и певичка с Изольдой внесли в душу Лены сильное смущение.
Впереди был свободный день. Елена взяла билет на пятичасовой поезд «Сапсан», и в десять вечера пила с тетушкой ароматный чай с каким-то фантастическим тортом, который Кольгриме был доставлен не иначе, как с кухни Бурбонов. За чаем девушка поведала о своих тревогах. Тетушка к ним отнеслась серьезно.
— Что сама надумала? — спросила Кольгрима.
— Не знаю пока. Боюсь, Эдик предложит такое, от чего не откажешься.
— В этом можешь не сомневаться.
— Изольда благословила… То ли они сговорились? Самое здравое, говорит, стать его фавориткой. Прям, Людовик Четырнадцатый.
— Не хочешь?
— А что делать, если такой Московский Версаль?
Кольгрима вздохнула:
— Полночь скоро, племянница. У меня режим. Ложись. Завтра покумекаем. Может, сама еще что надумаешь во сне…
— Не до сна, тетушка.
— А ты поспи. Спокойной ночи!
Лена не заметила, как уснула.
…
Следующий день выдался хлопотным. В соседней квартире ночью случилась драка с поножовщиной, и до обеда подъезд гудел от топота казенных ног и гула казенных голосов.
— Первый раз такое, — бормотала Кольгрима, прощаясь с Еленой. — Вроде тихие соседи. Жаль, толком не поговорили. Главное — оставайся собой. Меньше фантазируй. Родителям привет. Хорошо, что не забываешь о них. Личные заботы — не повод, чтобы отлынивать от дочерней заботы. В холодильнике возьми торт.
— Он у тебя бездонный, холодильник!
— Как и я, племянница. Не люблю дна. «На дне» хорошо лишь актерам в пьесе.
И опять понеслись дни. Стоило на минуту задуматься о беге времени, и оно словно останавливалось, мешая делать дела, не терпящие отсрочки. Эдуард Аркадьевич не стал долго тянуть с «интересным предложением» и тут же предъявил Елене его в виде ультиматума: «покровительство или тормоза». Какое-то время девушка элементарно динамила мецената — больше для приличия, так как понимала, что категорический отказ означает отказ от Останкино.
Господин учредитель нескольких организаций культуры, разумеется, делал скидку на неискушенность избранницы, но, с другой стороны, для занятого человека, каким он считал себя, несколько вечеров убить на уговоры красавицы означало немыслимую трату времени. Получив в очередной вечер облом, продюсер в сердцах бросил секретарю-референту: «Ломается, Клару Цеткин строит! Что ж, подберем для Клары кораллы. На завтра возьми билеты в Венецию».
Секретаря-референта по имени Ради Эдуард Аркадьевич нашел в Таиланде лет десять назад. Тогда она была что называется «морковкой», искушенной в эротическом массаже. Всякий раз, как у шефа случался творческий застой, то есть когда очередная красавица была только на подходе, Ради умело и приятно снимала ему напряжение. Тайка доставляла господину удовольствие не только своим именем и ласками (ее имя переводится на русский именно как «удовольствие»), но и услугами иного рода, поскольку вместе с ней в Россию из Патайи выехало еще два молодых тайца-родственника, не гнушавшихся никакой грязной работы. Разумеется, они вскоре получили российское гражданство. Если учесть, что Ради знала три европейских языка и три азиатских (когда только выучила?!), то ее участие в деятельности человека такого масштаба и полета как Эдуард Аркадьевич было просто бесценно.
Надо сказать, что «ломание» Елены сказывалось и на атмосфере студий. Эдик, хоть и воспитанный в интеллигентной семье, был человеком грубым и любил устраивать телевизионным кнехтам разносы. От полярника депутата все знали, что в период брачных игр и битв с соперниками морские слоны надувают не только нос, а вообще всю морду, поэтому в последние две недели в коридорах и кабинетах чуть ли не ежедневно звучало: «Ахтунг! Ахтунг! Секач в студии! Опять с надутой мордой! Сейчас начнет покрывать всех!» Покрывал шеф с любимой прибауткой: «Я опухаю!» Эта студенческая шутка родилась в оттепель шестидесятых годов, когда население столицы стало опухать от глотков свободы. Родители Эдика и до этого жили в тепле, но им тоже понравилась эта формулировка молодецких эмоций. Понятно, что и сынок перенял эту присказку. Эдуард Аркадьевич получал наивысшее наслаждение от двух сладостных процессов: покровительства юным талантам и разноса подчиненных, и когда эти процессы тормозились или напротив, шли как по маслу (Эдику в принципе было всё равно), он и опухал.
Утром следующего дня девушка получила от воздыхателя ключи от Audi TT.
— Пора, Леночка, обзавестись представительской тачкой. То, что нужно леди — стильный дизайн, мощный мотор и спортивный характер. Салон отделан кожей. Словом, для элиты.
Девушка выразила свою благодарность, чмокнув благодетеля в щечку. Тот, галантно шаркнув ногой, со вздохом предложил ей сегодня же «прошвырнуться в Венецию».
— Там мой клуб, два гондольера и прочее. Вот билеты. Леночка, прошу быть снисходительной к поклоннику вашей редкой красоты и талантов! Им подстать только Венеция!
После такого щедрого подарка-покупки Елена поняла, что это «всё». «Тетушка, помоги!» — воззвала она внутри себя, но в ответ было молчание. «Значит, всё».
После перелета и вечерней прогулки на гондоле парочка уютно посидела в ресторанчике, принадлежавшем Эдуарду Аркадьевичу, а перед отходом ко сну полюбовались на откровенно эротичный танец, исполненный трио — Ради и ее родственниками.
В номере Эдуард Аркадьевич переоделся в роскошный красный халат, а спутнице предложил переодеться в жемчужные россыпи. Селадон открыл богатую шкатулку, наполненную жемчугом — колье, сережками, браслетами, подвесками, длинными нитями и еще чем-то, чему и слов нет в русском языке.
— Жемчуг — Жемчужине! — торжественно провозгласил Эдик и стал перед зеркалом принаряжать красавицу, вздрагивавшую от прикосновения его влажных пальцев.
— Si la Perle des perles?* — оторвавшись от зеркала, лукаво взглянула на поклонника Елена. Ей было приятно, хотя и с осадком, что она потихоньку осваивает лицемерие.
____________________________________
* Нужен ли Жемчужине жемчуг? (фр.).

— Что ты сказала? Нравится?
— Очень! — созналась Елена.
— Английская пословица есть: «Large pearl comes only in deep areas».* Ты, Леночка, такая умница, я уж не говорю — красавица, ты самая глубокая по уму из всех, кого я знаю…
— Марианская впадина. Эдик, погружайтесь в меня осторожно…
__________________
* «Крупный жемчуг попадается только на глубоких местах» (англ.).

Елена осеклась, поняв, что прозвучало двусмысленно, но «тюлень», похоже, не заметил пикантности. Он уложил «Жемчужину» на постель и стал на ее теле, как на столе, перекладывать нити жемчуга с места на место и фотографировать. В какой-то момент девушке стало противно и, не дожидаясь апофеоза любви, она натурально зевнула и предложила страдальцу очередной «завтрак».
— Эдик, оставим праздничный салют на завтра. Я так устала.
Против ожидания Эдик согласился.
— Хорошо, Леночка. Дай я тебя укрою одеяльцем. — И он заботливо подоткнул одеяло, чтоб не дуло. — Я буду в номере напротив. Buona notte!
— Sogni d'oro!*
________________________
* Спокойной ночи! / Приятных снов! (ит.).

Эдуард Аркадьевич вышел из номера, на ходу сбросив с себя халат — так, чтобы недотрога смогла восхититься его мужской статью, и голым прошел в номер напротив, где ему тут же были предоставлены тайские удовольствия.
— С девчонками иметь дело себе дороже! — урчал шеф в сильных руках референта-массажистки, мявших истинно тюленьи спину, плечи и шею, включая апоплексический загривок. — Куда понятнее с опытными женщинами. Вот ты знаешь, что я хочу, и делаешь это. Читала «Лолиту» Набокова? Вот чего в ней хорошего, в этой худосочной нимфетке?
Ради улыбнулась:
— Не вертись, мешаешь. Есть любители и нимфеток.
— Идиоты! А эта кочевряжится. Боюсь, что холодна. Надо разогреть девчонку. Завтра с ребятами приготовь мне праздничный ужин. Барбитурат* в шкатулке.
______________________
* Снотворное средство.

Глава 13 Я опухаю!

На другой день, вместе с Ради, бегло изъяснявшейся на итальянском, Эдик и Елена прокатились на гондоле по Гранд-каналу, побывали на площади Святого Марка, во Дворце дожей и, утомленные прогулкой, вечером пришли в тот же ресторанчик, что и накануне. К ним присоседились родственники Ради, телосложением сущие мальчики, но со взрослыми лицами. Они улыбались и говорили что-то по-тайски. Ради перевела:
— Восхищаются вами, Хелен.
— Скажите им, что они прекрасно выглядят, — не осталась в долгу и Елена.
Вечер прошел замечательно. Лена пила вина больше, чем обычно. Сегодня должно было окончательно оформиться ее «падение в звезды», но она хотела подготовить себя к нему так, чтобы не наблюдать ясным взором некоторые отталкивающие детали. Красавица не заметила, как перестала контролировать себя и даже не отреагировала на эротический танец тайцев. Более того, сморенная усталостью, алкоголем, напряженным ожиданием «апофеоза», а может, и еще чем, она задремала, не убирая улыбку с лица.
Сытый и довольный Эдуард Аркадьевич встал из-за стола и, посмотрев на девушку и на часы, сказал:
— Разогрейте детку к одиннадцати. Я часок отдохну.
«Похоже, подсыпали что-то в еду и питье, — думала Лена в полудреме, прислушиваясь к странным звукам, доносившимся слева. — Ну да, Венеция же, обитель дожей, отравителей…» Шумело в голове, и тело было словно чужое. Ей не хотелось открывать глаз. Через силу приоткрыла, посмотрела налево. В глаза ударил свет, по центру которого вверх-вниз скакала какая-то тень. Она и издавала эти странные хлюпающие звуки. Почувствовав прохладу, девушка протянула руку вниз, чтобы натянуть одеяло, но одеяла не оказалось, а она сама была полностью обнажена. Лена хотела приподняться, но не смогла. В этот момент над ней склонился один из тайцев. Девушка закрыла глаза и забылась. Ей было так хорошо, что она засмеялась. И тут же сквозь сон разобрала бархатистый баритон Эдуарда Аркадьевича: «Готова? Теперь я» — и снова провалилась в забытье.
Елена проснулась только утром, с недоумением посмотрела вокруг. Это был не ее номер, а какой-то совсем простенький двухместный. Она встала, одежды ее нигде не было. Пошатываясь, она подошла к зеркалу и, глядя на свое отражение, плюнула в него. Плевка, правда, не получилось, так как всё пересохло во рту.
Эдуард Аркадьевич в это время просматривал видео.
— Спасибо, Ради. Классно сняла. Сделай только, чтоб лица моего не было видно, а остальное оставь. Занятный фильмец вышел, Хоть сейчас на сайт выставляй. Но мы погодим. Посмотрим, как поведет себя красавица. Не забудь забрать у нее ключи от Ауди. И готовьте Софочку, досье, круг знакомых и прочее.
…
— Тетушка, я не знаю, что мне делать! Чудом ускользнула, или ты помогла? У него в Москве всё схвачено! У него мои фото, видео. Тайка уже шантажировала. Сказала, что в элитном борделе для меня держат место! Ехать в Новосибирск? Или уйти в прошлое?
— В прошлое — не советую. Его уже нет. А Сибири еще нет. Тебя же пока никто туда не сослал. Думаю, надо на месте подправлять. Машину, где сломалась, там часто и ремонтируют. Хочешь, угощу его сливами? Испытанное средство. Слопает, и нос станет как хобот у слона, а уши как у осла. Запросто. Хоть сейчас.
— Пластических хирургов наймет.
— Не помогут, — усмехнулась Кольгрима. — Они ни черта не могут. Ладно. Поступим радикально.
— Только без смертоубийства!
— Боже упаси! Руки о такого марать! Нет. Сегодня вечером по телеку увидишь. Иди, отоспись.
Вечером во всех новостных программах, и даже по «Euronews» в разделе «Культура» рассказали о необыкновенном происшествии, случившимся в центре Москвы. В квартире звезды шоу-бизнеса (ее имя не разглашалось) был найден один из самых крутых бизнесменов и благотворителей, чье имя также пока держится в тайне. Собственно, преступления как такового не было. Бизнесмен был жив, но в совершенно невменяемом и буквально животном виде. В полицию, скорую помощь и на телевидение позвонил неизвестный и сообщил, что по такому-то адресу в квартире застряло гигантское животное. Через полчаса к дому было не подступить. Съехались медики, полицейские, репортеры, МЧС. Эвакуировали подъезд, Собралась толпа. Жильцы возбужденно обсуждали, как в квартире на третьем этаже могло застрять огромное животное. Нервный господин со второго этажа уверял, что знает, откуда оно «произошло». Оказывается, несколько лет назад его в младенческом состоянии выловили в Индийском океане и поместили в ванну. Там оно и выросло до этих неимоверных размеров.
Зверь же тем временем не мог пошевелиться в квартирной клетке и лишь ревел. Звезда рассказала о том, как к ней два часа назад на чашку кофе зашел ее старый друг Э.А. «Да-да, он был чем-то сильно возбужден, — вспомнила актриса. — Обещал показать забойное видео и всё повторял: «Я опухаю!» И вдруг прямо на моих глазах и впрямь стал пухнуть, точно его, как шарик, надували воздухом. Ужасно! — взвизгнула звезда. — Сначала нос, потом всё лицо, потом внизу… Кошмар!
Пресса и телевидение глотали слюни от предвкушения сенсации.
— А ведь он мог и лопнуть! — вдруг схватилась за голову звезда. — Что бы тогда было с моей квартирой?! Хорошо стены толстые, сталинские, удержали его от дальнейшего раздувания.
— Сталинские? — посмотрел на стены дома полковник. — Да, эти выдержат что угодно.
— Может, его раздуло от собственного величия? — предположил капитан.
— То есть, это как? — не поняла звезда.
Полковник махнул капитану головой, чтоб убирался, и, приобняв продрогшую от ужаса актрису, успокоил ее:
— Это фигурально.
Все, даже включая нервного господина из квартиры на втором этаже, понимали, что предстоит бессонная ночь, так как уже вызвали спасателей и подъемный кран — разбирать целый стенной проем и извлекать застрявшее существо. Помощник мэра срочно собрал комиссию, решать куда поместить «ископаемое животное». А известный телешут в полночь гадал: «Кто же это такой — Эа? Уж не ослик ли Иа?»
…
— Видела? — спросила Кольгрима.
— Да, — с ужасом прошептала Елена. — За что ты его так, тетушка?
— Я? Шутишь? Он сам довел себя до такого состояния! Как случаются инфаркты или инсульты? Человек изнуряет себя непосильным трудом или бездельем изо дня в день, а потом — бах — и гробешник! Так и этот, сначала незаметно пух, как Винни Пух от пчел, а потом разом взял и распух. Сам виноват! Сластолюбец и матершинник!
Елена не поверила тетушке, но в глубине души была довольна случившимся и не удивилась, когда внутренний голос подсказал: «Поделом! Поделом!»
— Да, забыла сказать! — спохватилась Кольгрима. — Всё, что случилось с тобой, лишь привиделось. Венеция с гондолами и жемчугом — сон, мишура. Эту ночь ты тут провела. Уж поверь мне! А это так, возможный вариант развития событий. Для творческих раздумий. И для острастки.
— Это что же, как телесериал?
— Скажешь! Тут человеческие чувства. А в телесериалах что? Если инопланетянам показать парочку любых телесериалов, они решат, что земляне не люди, а скот.
— А эти теленовости тоже туфта?
— Ну что ты! Обижаешь, начальник! Это уже в криминальных сводках прошло.


Рисунок из Интернета
Фото из коллекции фотохудожницы Нины Лин.