Вся жизнь как на ладони воспоминания

Лев Розенберг
ВСЯ ЖИЗНЬ КАК НА ЛАДОНИ
ВОСПОМИНАНИЯ
Часть первая

Если вы, прохаживаясь возле хлебного магазина, увидите паренька лет восьми-девяти, усыпанного веснушками, так знайте, что это я, мальчик Лёва. Сейчас я уже взрослый, но до сих пор не пойму, за что тогда, в детстве, меня одного из всех ребят нашего двора бог наградил веснушками. Видно, так надо мною он решил пошутить. А может, в тот день бог решил раздать понемногу веснушки всем детям нашего двора, а они в то раннее утро, как всегда, ещё крепко спали, а наш бог в тот злополучный день, как всегда, был очень занят работой и у него просто не хватало времени дождаться, когда, наконец,проснутся наши сони.И вдруг он увидел меня и очень обрадовался, что хоть один ребёнок в этораннее утро уже не спит ис удовольствием всеми веснушками, которые были у него с собой, обсыпал меня всего с головы до пят –и лицо, и руки, и ноги, и живот, и спину. Бабушка Хаваиз нашего подъезда при встрече со мной всегда смеётся и говорит мне, что кто рано встаёт, тому и бог даёт. Ноя на старушку нисколько необижаюсь. Она очень добрая и зря никого не обидит. А тётя Злата из третьего подъезда, когда меня видит, всегда надо мной смеётся и припевает песенку из мультика: «Рыжий, рыжий, конопатый лупилдедушку лопатой». Вчера я даже не выдержал и пригрозил ей подать на неё в суд за оскорбление личности.
И дедушка Герсун из второго подъезда тоже смеётся надо мной.
– Послушай, Лейбл, – говорит он, – когда ты, наконец, сходишь в баню и смоешь хотя бы с лица свои веснушки? Хочешь, я подарю тебе скребок для чистки лошадей, может, с ним ты,наконец,избавишься от своих веснушек?
За его ехидные советы однажды я привязал его кнут к подводе на пять крепких узлов. Старик долго потом распутывал эти узлы и даже грозился, что,когда узнает, кто это сделал, забьёт его кнутом до смерти.

А уже взрослые девки, десятиклассницы из соседнего дома, вообще, стали звать меня Рыжиком, точно так, как и свою комнатную домашнюю собачку. Это меня тоже очень злит. Жаль, я пока никак не могу придумать, чем бы таким «хорошим» отомстить.
Некоторые девочки внашем классе зовут меня китайчиком. Я до сих пор их понять не могу, чем я похож на этих китайцев. Может, у этих китайцев цвет кожи такой же рыжий, как мои веснушки? И глаза, как у меня – большие и голубые?
У взрослых во дворе я узнал, что где-то на окраине Бобруйска, на строительстве шинного комбината, работают китайцы. Надо будет мне когда-нибудь туда съездить и посмотреть на этих китайцев, как говорят девочки, моих далёких родственников.

Единственные мои защитники от незаслуженных оскорблений – это Эткин Борис и Фундаминский Яша – оба друзья моего старшего брата Изи. Они уже закончили третий курс бобруйского автотехникума и сейчас, в свои каникулы, усиленно занимаются спортом. Каждое утро делают большие пробежки, потом по много раз поднимают тяжеленые гири, а по вечерам ходят на тренировки по борьбе в физкабинет, напротив нашего дома. У них уже есть взрослый разряд по вольной борьбе.
Между усиленными тренировками Борис и Яша отдыхают в сарае у Бориса на его старой большой железной кровати. Под изголовьем у них всегда лежит небольшой старый чемодан, полный яблок, который по мере опустошения всегда пополняется новыми яблоками, принесёнными ребятами младших классов, больших любителей послушать от Яшки и Бори последние известия о жизни, последних рекордах всего мирового спорта.Все рады услужить старшим парням и с удовольствием куда-нибудь сбегать по их поручениям. В этой компании меня зовут только по имени.
Ребята, пришедшие к нам из других дворов, даже за случайные оскорбления в мой адрес сразу же наказываются Яшкой и Борисом. Они, услышав оскорбление в мой адрес, быстро вскакивают с кровати, ловят обидчика и в качестве наказания дают им по три саечки или, как говорят они, за умышленное оскорбление личности по нашим дворовым законам положено о голову обидчика почесать немного свои ногти. Яшка и Борис зажимают обидчика между ног, кладут по очереди свои уже далеко не детские руки ему на голову и,оттянув до отказа вверх свой указательный палец, отпускают его.Палец, как от сильной пружины,опускается на голову обидчика. Иногда от таких саечек у пацана от боли на глазах появляются слёзы.
Таким же способом был воспитан и соседский Валерка по кличке Гибон, который постоянно делал всем соседям нашего двора разные пакости. А некоторым ребятам доставались саечки просто не за что, так, на всякий случай, как говорили Яшка и Борька, для профилактики, на будущее, для воспитания. Незаслуженно получал саечки и мой лучший друг Олег, по дворовой кличке Дадон. Он по просьбе Яшки и Бориса сам к ним подходил и подставлял свою голову.
У Олега мама была очень слабой и болезненной, работала уборщицей в мастерской по ремонту обуви. Олег жалел её и, чтобы лишний раз не расстраивать, никогда ей не рассказывал о своих иногда совсем не детских обидах.
Моего второго друга Толика Смирнова, чтобы он нинатворил, саечками никогда не наказывали. Наверное, потому что за Толика всегда было кому заступиться. Папа его работал на весовом заводе начальником цеха, и мама в нашей школе была учителем.
После саечек пострадавшим разрешалось заходить в сарай и даже по их желанию самим угоститься кислым ещё зелёным яблоком.
Жила в нашем доме очень старая женщина по имени Химка. С ней у нас была общая кухня, но мы не встречались. Баба Химка целыми днями отдыхала на своей кровати, поднималась только по свои большим надобностям. Однажды она, поднявшись с кровати, через полуоткрытую входную дверь увидела меня и, от удивления раскрыв свой рот почти до самых ушей и показывая на меня своими корявыми пальцами, сказала своей дочке: «Смотри, Рая, живой коко!»
В тот же день я спросил у мамы, что такое «коко». Мама объяснила, что по-белорусски это означает яйцо, и даже не само яйцо, а его желток. Долго обижаться на эту древнюю противную старуху я не стал, успокоившись тем, что кроме меня её никто не слышал и никогда не услышит, а на её реплику можно просто не обращать внимание.
Сейчас раннее утро, ещё всего семь часов. А я уже давно на улице. Мне очень хочется ещё немного понаблюдать за Буранов. Буран – это огромныйчёрный конь, запряжённый в телегу,которая уже давно стоит на тротуаре рядом с хлебным магазином под окном у дяди Герсуна. Буран полностью перенял характер своего хозяина – очень злой и нелюдимый. На женщин, спешащих мимо него в хлебный магазин, он никак не реагирует, просто не обращает на них внимания, а на мужчин, проходящих мимо, унего просто горят глаза. Он поднимает голову и старается своимигубами стянуть смужчины головной убор.Когда это ему удается, от швыряет этот головной убор через свою спину на подводу. Мне наблюдать за Бураном очень весело. Цирк да и только.
Когда появляется его хозяин, Буран приветствует его громким ржание и топотом передних ног. Правильно говорят соседи: свояк свояка видит издалека.
Когда дядя Герсун, сидя на своей подводе, выруливает, наконец, на трассу, сзади к подводе всегда цепляются несколько ребят из соседних дворов. Дядя Герсун управляет своим транспортом, вначале никак не реагируя на шалости ребят, потом незаметно берёт в руку длинный кнут и, резко повернувшись, с силой бьёт им по задней части подводы, где улыбаясь сидят пацаны, любители бесплатно покататься. Они все очень хорошо знают, чем может закончиться их бесплатное катание, поэтому не дожидаясь того, как кнут со свистом опуститься на них, вовремя соскакивают с подводы ивдогонку дяде Герсунукривляются и показывают языки.
Часть вторая
Лето – самая хорошая пора года. Не надо учить уроки, затоцелымиднями делать всё, что захочешь. Можно с ребятами просто бегать по двору, играть в догонялки, жмурки, казаков-разбойников, в футбол. В футбол мы играем пока ещё не настоящиммячом, как взрослыеребята, а простым, сшитым из тряпок, который от удара ногой не летит так, как настоящий надувной, но всё равно нам всем очень весело и интересно. Мы, как взрослые, делимся на две команды и гоняем мяч от ворот до ворот. Все пацаны на нашем футбольном поле одинаковые игроки, все защитники и все нападающие.
Правда, один из лучших вратарей– это Дима  Малкин с соседнегодвора. Он очень ловкий и прыгучий, несмотря на то что настоящий толстяк. Забить ему гол может посчастливиться далеко не каждому, ну а «пендель» (штрафнойодиннадцатиметровый) ему никто из насзабить не может. Когда я стою на воротах, тоже далеко не каждый может забить в ворота мяч. Правда, мне, прежде чем словить мяч, приходиться зажмуривать свои глаза, так как из тряпичного мяча всегда сыплется много пыли и разныхтряпок.
А иногда мы все пацаны ходим в нашу школу, надо пройти до неё один квартал, чтобы посмотреть на игру взрослых ребят и поболеть за ребят с нашего двора, которые часто играют на школьном стадионе улица на улицу и, в отличие от нас,настоящим футбольным мячом на настоящемфутбольном поле с настоящимибольшими воротами. Мы дружно болеем за наших взрослых пацанов, как взрослые на настоящем стадионе орём во всю глотку:«Серёга, мазила, что держишь мяч?Отпасни Мишке, он у самых ворот. Эх, мазила, когда уже вы научитесь играть». А судью матча – обычно это кто-то из студентов – мы за игру десятки раз отправляем «на мыло», хотя, куда это «на мыло», мы толком не знаем сами.
Набегавшись, я уже сижу на нашей общей кухне и читаю какую-нибудь интересную книгу. Мама и наши соседи в это время готовят еду на своих керогазах. Сейчас стало хорошо сидеть на кухне. Все говорят между собой вполголоса, а керогазы варят еду абсолютно бесшумно. А раньше, ещё какой-то год тому назад, у нас на кухне трещали по несколько примусов одновременно. Находиться на кухне в таком шуме было просто невозможно. Иногда соседиинтересуются,что я читаю, и я всегда охотно им рассказываю о прочитанном. И они так внимательно вслушиваются вмой рассказ, что иногда даже забывают вовремя проследить за тем, что у них в кастрюлях варится.
К четырём часам мы с мамой оканчиваем все свои домашние дела и идём вместе забирать из детского сада моего младшего братика Яна. По дороге мы иногда на полчаса заходим к маминой подруге тёте Мине, она живёт рядом с детским садом. У тёти Мины на её небольшую семью всего из трёх человек – её, мужа и их сына маленькогоМулю – четыре огромные комнаты,зал, кухня и веранда. Мы, в отличие от них, живём скромно, в двухкомнатнойквартире. У нас небольшая столовая, половину которой занимает огромная русская печь, где зимой мама готовит еду, и небольшая спальня, в которой стоит шкаф, две металлические кровати и лежанка – это такая невысокая печь, на ней зимой, есликто-то из нас простужался,можнобыло хорошо прогреться, алетом на ней сплю я один, как барон. Зимой я сплю на большой кровати вместе с папой, на другой кровати спит моя мама вместе с братом Яном. А мой старший брат Изя спит всегда в столовой на кушетке рядом с этажеркой для книг и старинным буфетом. И ещё в столовой есть погреб, где на всю стену находится встроенный холодный шкаф, вдоль стен с полками весь погреб выложен кирпичами. В нём хранятся все наши запасы на зиму. Огромная бочка с квашеной капустой, в небольшом бочонке солёные огурцы, в специальном ограждении картофель, свёкла, морковь. На полках большие банки с вареньем.
Но об этом я расскажу позже. А сейчас мы стоим у калитки тёти Мини, мама тянет за «серебряную» цепочку, и в прихожей звенит звонок. Он оповещает, что пришли гости, надо встречать.

***
С тётей Миней мама познакомилась в начале войны в эвакуации, работая на большом военном заводе, выпускающем вооружение для армии. Мама сначала работала токарем, обтачивала какие-то болванки, а через год, освоив разные профессии, стала освобождённым бригадиром на участке, то есть, если кто-то по каким-то причинам не вышел на смену, мама работала на его станке. Маму слушался весь мастерский участок, а её слово было законом для всех. В конце рабочего дня она лично докладывала начальнику цеха, как прошёл очередной день на участке и сколько было выпущено продукции. Когда маме приходилось работать на новом месте, начальник цеха лично делал для неё подставку из ящиков и скреплял её. Дело в том, что мама небольшого роста. Со стороны кажется, что мы с ней одного роста: я, девятилетний мальчик, и моя мама – мать троих детей. И мне уже не подходят мамины тапки, у неё размер тридцать второй, а у менятридцать пятый.
Тётя Миня про мою маму говорит всегда«мал золотник, да дорог». Тётя Миня попала на завод почти через год после начала войны. «Ох и намучились мы тогда втроём – я, моя мама и маленький Сёмочка, – вспоминала тётя Миня. – За год мы побывали в Ташкенте, и в Андижане, и в Сызрани, ислава богу наконец оказались здесь, среди своих», – говоря «среди своих»,она имела в виду мою маму. Когда-то до войны, они жили в одном городе,в нашем Бобруйске. Ходили, как оказалось, в одну и ту же школу, в одну и туже булочную, на один и тот же рынок.Правда, мама моя до войны успела получить и аттестат зрелости и закончить политехнический техникум, а тётя Миня еле одолела семь классов, а ей больше и не надо было. «К учёбе у меня особого таланта не было, – жаловалась она. – А вот что-то упаковать, выгодно что-то продать – это уже всё моё, да и маляр из меня до войны тоже получился неплохой. Начальство всегда меня хвалило».
На заводе у неё ни на одном процессе никак не могла освоиться. Даже не пыталась, да и с учёбой были одни только неприятности. Она, крупная баба под сто килограммов, то болт сорвёт с резьбы, то заготовку зажмёт не по центру. Начальник участка только смотрел на тётю Миню и качал головой. «Впервые, – говорил он, – я вижу такого бестолкового человека, хуже работающей детворы, что с ней делать, я не знаю». И тут моя мама предложила попробовать ее отправить на склад, и по её просьбе тётю Миню отправили на склад. Через неделю всё руководство огромного цеха уже не могло просто нахвалиться новой работницей. Она целый день носилась, как мотылёк. Вся готовая продукция была аккуратно сложена на стеллажах, повсюду висели бирки, когда и сколько продукции и кому отбыло со склада. Сколько заготовок прибыло в цех и сколько ещё надо заготовок для выполнения плана.
Тётя Миня просто не могла поверить, что в нужное время в нужную минуту она повстречала свою землячку, которая для неё стала не только подругой, но и близкой, как родная сестра, и благодаря которой она, сосвоей нестандартной комплекцией, тоже смогла внести заметный вклад в победу нашей армии над фашисткой Германией.
Вскоре на складе появилось место и для моего старшего, тогда ещё пятилетнего брата Изи. Он теперь уже благодаря тёте Мине сидел на складе в уголочке на маленьком стульчике, столом у него был большой пустой ящик. На упаковочной бумаге Изя рисовал самолёты и танки и всем говорил, что, когда он нарисует очень много, он их отправит на фронт бить фашистов. Иногда Изе от тёти Мини перепадало что-нибудь съестное, то пирожок, то котлетка, неизвестно откуда появившиеся в её сумке. Наигравшись на складе, Изя бежал в цех к маме помогать ей. Он подтаскивал к станку нужные заготовки и складывал их возле мамы. Эту «помощь» мой брат вспоминает до сих пор:от излишнего старания надорвался на «игре с металлическимизаготовками» и досамой старости ходил с резиновымбандажом, предохраняющим его от выпадения грыжи.
Среди разрушенных войной многих домов дом и сад тёти Мини остался целым и невредимым. Старые вишнёвые деревья вымахали за эти годы выше крыши. С самой верхушки деревьев вишни даже никогда не снимались, так как вишни, которые были усыпаны деревья, с лихвой хватало тёте Мини, чтобы продавать корзинами на базаре и на собственные нужды (варенья, компоты, наливки). Мне иногда разрешалось залезть с бидоном от молока на шее на самый верх дерева, что для меня не составляло никакого труда. Я за полчаса собирал целый бидон сладких вишен, конечно, не забывая и о своём рте. За один такой день я наедал вишнями за всё лето.
Муж тёти Мини работал посменно на каком-то заводе и всё свободное время проводил на огороде, каждый раз придумывая всякие новшества. Например, он вдоль забора сколотил гвоздями длинныедоски лесенкой, засыпал их землёй и высадил на них клубнику, причем на каждые две ступеньки сэтой чудо-лестницы клубника созревала в разное время. Разные сорта клубники ему по заказу привозили из Украины, из Прибалтики и даже из Финляндии. Спелую клубнику ониели с июня по сентябрь. В середине сентября уже и мне разрешалосьпоследнему собирать урожай. Я аккуратнораздвигал кусты и умудрялся после всех собрать ещё для себя целый бидон клубники.
Второе новшество мужа тёти Мини состояло в том, что он выхаживал специальные сорта огурцов и капусты рядом, и когда капуста начинала сворачивать в кочан свои листья, а на ветках огурцов появлялись первые маленькиеогурчики, он клал огурчики прямо с ветками в середину листьев капусты. А в середине сентября кочаны капусты убирали согорода на хранение в погреб. К первому января к удивлению встречающих в их доме Новый год разрезали капусту и из неё доставали из каждого кочана по несколько свежих ароматных с пупырышками огурчиков.
Поздние помидоры тоже были украшением новогоднего стола. Снятые аккуратно с куста их погружали на мгновение в расплавленный парафин,давали высохнуть и за хвостики подвешивали в кладовке. Ещё муж тёти Мини отправлял в свой погреб на хранение сладкие арбузы, обмазывая их перед длительным хранением глиной и дав ей хорошенько высохнуть на солнце.Какие получались арбузы к новому году мы с мамой не знали, так как их никогда не пробовали, но хорошо знали огурчики и помидоры.
Однажды я даже написал стихи про огород тёти Мини. Они, правда, еще детские, но мне приятно об этом вспомнить:

Я сижу на вишенке,
Не могу накушаться,
Тетя Миня говорит,
Надо маму слушаться.

Помидоры тети Мини
Хранят долго в парафине.
Для огурцов капуста, как кровать,
До года нового в капусте можно спать.

Если тётя Миня клубничку захочет съесть,
Ей в начале на забор надо залезть.

Тёте Мине так понравились мои стишки про её огород, что она меня за них поцеловала и дала домой полсетки всякой всячины: немного помидоров, огурцов, и даже полпакета арбузных белых семечек. Я раньше не представлял, что белые семечки растут не как чёрные в подсолнухах, а на земле в огромных арбузах.

***
Если вы когда-нибудь бывали в нашем Бобруйске, то, конечно, знаете аптеку на углу улиц Бахарева и Социалистической. Вход в аптеку со стороны улицы Бахарева, а со стороны улицы Социалистической есть большой въезд во двор между аптекой и длинным кирпичным одноэтажным домом. Во двор каждый день заезжают всякие машины, разворачиваются и останавливаются почти вплотную с боковой стороной одноэтажного дома. Всякие медикаменты в аптеку разгружаются очень быстро, а вот осенью машины с яблоками стоят и ждут своей очереди для разгрузки. Иногда по три- четыре машины. Дело в том, что под аптекой находится очень большой склад для продуктов. В него на грузовых машинах завозят в основном яблоки из блажащих сёл и деревень.
Машины с яблоками разгружались обычно очень медленно. А мы пацаны залазили на дом и сверху наблюдали за работой грузчиков, а потом приступали и сами к разгрузке. На длинные резинки мы привязывали каштаны и, хорошо их раскачав в воздухе, опускали в машину. Подцепив на иголки скорлупы каштана яблоко, аиногда и два, мы быстро затаскивали их к себе на крышу.
Одни грузчики грозили кулаком и обрывали наши каштаны вместе с резинкой, другие улыбались нашей смекалке и даже сами подцепляли для нас на наши каштаны самые большие и самые спелые яблоки. Набрав несколько сеток яблок, мы спускались с крыши. Одну сетку мы обычно прятали у кого-то в сарае, хозяева которого не закрывали его на замок. Это для того, чтобы набегавшись,смогли немного перекусить. Домой относил яблоки только я один. У Толика мама были учительницей, и он никогда ворованное яблоко даже не положит себе в карман. Помогал он таскать нам яблоки простодля своего интереса.
Второго моего друга, Олега, за ворованные яблоки мама била по спине половой тряпкой:«Тебе что, дома уже кушать нечего? – ругала она его. – Если ты захочешь яблок, скажи мне, я куплю тебе на базаре хоть целый килограмм». Потом она садилась на табурет и начинала плакать по-настоящему, из глаз её ручьём лились слёзы. «Ты у меня, Олежка, один единственный на этом свете. Я не хочу, чтобы из тебя вырос вор».
Я за свои яблоки тоже получал большой нагоняй и от родителей, и от брата Изи. А потом, когда мы с братом за столом столовыми ложками уплетали вкусные пенку от яблочного джема, я, как герой и настоящий кормилец, говорил всем, что на этот раз получил свой клэп (наказание) не просто ни за что, а за две большие трёхлитровые банки джема, которые пригодятся нам в длинную холодную зиму. А яблоки в этом году я больше таскать не буду, они мне уже не нужны.

Есть у меня ещё один друг, Виталька. Он мой одногодка, ему, как и мне, скоро будет девять лет. Отец его Данилка – пьяница, а мама и обе сестры ему оказывается совсем не родные. Новая мама Витальки – наша соседка с третьего подъезда тетя Фрося, работает медсестрой в санэпидемстанции. Замужем она почему-то никогда не была, а откуда у нее появились две родные дочти, никто и соседей так и не знал. Говорят, что девочки – точная копия её постояльца Тимура из Азербайджана, каждый год привозившего в Бобруйск всякие экзотические фрукты – хурму, манго, мандарины. Тимур снимал угол для себя у Фроси, складывал в этот угол ящики с фруктами, там же и спал на раскладушке. Я себе просто не представлю,как это твои родные дети могут быть похоже на совсем чужого дядю. Дочери Фроси сейчас уже взрослые. Светка учится в сельхозтехникуме на бухгалтера, а Тамара уже где-то работает, а по вечерам бегает с соседними ребятами в парк на танцы.
Данилка работает на стройке водопроводчиком. Один раз он, по просьбе Фроси, провёл ей в квартиру водопровод. Работая после основной работы каждый день у соседки, он к ней так привык и пригрелся, что решил остаться у неё жить навсегда. Фрося говорила, что как только в квартире появился Данилка, у неё сразу открылись глаза и она сразупочувствоваласебя уже не служанкой на побегушках у своихдочерей, а настоящей ещё совсем моложавой женщиной. Данилка был мастером на все руки, мог сам,если надо, и ремонт в квартире сделать, и дрова где-то достать, и вмагазин лишний раз сходить. «Только дай ему деньги и напиши, чего и сколько надо купить. Мне и мои девчатам через день покупал шоколадныеконфеты. Скажите, что мне незамужней женщине ещё надо?»
Однажды Данила привёл в дом к Фросе своего годовалого сына Витальку. До этого он жил в деревне у бабушки – престарелой мамы Данилки. Куда девалась настоящая мама Витальки, даже сам Данилка не знает. С первых же дней Фрося невзлюбила ребёнка. «Чёрненький, кудрявенький, похож на еврейчика, целыми днями носится по квартире, всюду залезает, все перетрогает, всёперепачкает. Мало мне этого, так его ещё надо и обстирать, и переодевать каждую минуту». Фроська сама уже не помнит, когда ей в последний раз приходилось так бегать за своими девочками. «Аппетит у этого малого, дай бог, каждому, не успеешь его накормить, как он снова ходит за тобой по пятам и знает зараза всего два слова, да какие – мама, дай, мама, дай. Какая я ему мама? Чтобы не орал, всуну ему в руки чёрствый кусок чёрного хлеба. На, жри, обжора. И что вы думаете?Через полчаса он, как хвост, опять бежит за тобой и опять – мама, дай, мама, дай! Просто спасу от него нету никакого. Каждый день стирай его испачканные трусики. А малец чужое, не то, что свой, родной, признаюсь, я ужасно брезглива». Иногда перед своими подругами по работе она признавалась: «Как это некоторые бездетный пары усыновляют чужих детей? Ведь как ни старайся, сколько в него ни пичкай, всё равно чужой остаётся чужим. За Виталиком я раньше бегала только ради Данилки. Данилка мне всем подходил – и свои характером, и добрым сердцем. Даже когда в получку он приходил домой в стельку пьяным, я ему тоже была рада. Он никогда не буянил, как некоторые. Всегда лез целоваться.Фросенька, милая, поверь мне, я тут ни в чём не виноват, это мои друзья. Вначале я хотел с друзьями по работе выпить всего одну бутылку на троих. Что это да доза для нормального мужика – капля в море. А тут этот Федька зараза поставил на стол ещё одну бутылку домашней водки. Ну и чтобы не ударить в грязь лицом, я достал из своей сетки три бутылки пива, которые я купил домой в честь получки. Вот нас и разнесло. Поверь мне,я так напился в последний раз. С завтрашнего дня больше не пью, в рот больше не беру ни грамма. Можешь даже мне и непредлагать». – «Верю, верю,– отвечала Фрося. – Иди уже спать, горе ты моё луковое», – и, провожая Данилку до кровати, на ходу чистила ему карманы брюк от остатка получки. 
А к Витальке Фроська ещё долго не могла привыкнуть, а однажды даже решила от него совсем избавиться. Сама твёрдо решила, даже не сказав своим близким подругам ни слова, приступила к своему коварному плану. Каждый день, когда оставалась дома одна, она раздевала Витальку и срочно начинала купать. Наливала в большую ванну не подогретую на керогазе воду, а только что принесённую из колонки ледяную, и сажала в неё Витальку. Вначале малыш от холода полуоткрывал рот и хватал ртом тёплый воздух, а потом быстро-быстро, без перерыва бил по воде руками и ногами, разбрызгивая воду во все стороны и заливая всё вокруг – и пол, и стены, и кушетку, и саму Фросю. После купания Фроська, насухо вытерев мальчика, одевала его во всё чистое и сухое, потом целый день ждала, когда уже этот чужой противный малыш для начала получит хотя бы воспаление лёгких, ну хотя бы для начала простуду или сопли под носом. Но как говорят подружи по работе, чему быть, тому не миновать. Так было ис Виталькой – ни одна простуда так и к немуи не пристала.
В отличие от нас,маменькиных сынков, спешащих в школу в тёплых лыжных костюмах, в шапках ушанках и в пальто, Виталька по дороге обгонял всех в одной рубашке без головного убора и, в отличие от нас, у него редко текли из носа сопли.
Учился мой друг на одни пятёрки, совсем не напрягаясь. Домашние задания он успевал всегда сделать уже в школе прямо на уроках, а если не успевал, делал на переменах, в то время, как мы носились по двору, как угорелые. На родительских собраниях Фроську всегда хвалили за отличное воспитание сына и ставили её в пример остальным родителям. Иногда даже просили поделиться своим опытом в воспитании сына, и она, краснея от повышенного внимания к своей особе, с удовольствиемделилась своим опытом. «Утром, перед работой, мы с мужем вместе проверяем Виталькин портфель и сделал ли он все уроки. Вечером он нам рассказывает, как прошёл его очередной школьный день. Так что, дорогие мои родители, Виталькины пятёрки мы зарабатывает всей семьёй, я и мой муж, и наш Виталька».
Если к её рассказу о сыне добавить, что по утрам он сам заправлял свою кровать, мыл посуду, без всяких просьб заносил в квартиру дрова, то скажите, как такого мальчика можно было не любить?
ИФроська постепенно, сама того не замечая, не только привязалась к нему, но дажеполюбила. А её любимые доченьки стали упрекать мать:«Мы тебя уже перестали понимать. Неужели тебе этот чужой пацан стал ближе чем мы». И Фроська отвечала:«Вы все дляменя одинаково дороги и любимы. И я очень счастлива, что у меня есть и вы, и наш Виталька».

***
Сейчас пять тридцать утра. Я уже ворочаюсь в кровати, мне давно уже не спится. Я, как мой папа, привык рано вставать. Папа вообще встает каждый день в четыре часа утра и идёт пешком далеко-далеко, почти в самый конец нашего города, к конюшне, где отдыхает наша кормилица белая лошадь по кличке Машка. Папа каждый день чистит её специальной щёткой, подсыпает в кормушку целую упаковку овса, специально для Машки принесённое из дома, потом подождёт, пока она поест и запрягает её в нашу подводу.
Папа, кроме основной работы, всегда хочет что-то подзаработать,чтобы его основной небольшой зарплаты вместе с дополнительным заработком нам хватало и на еду, и на одежду, и на дрова.Поэтому он до своей основной работы подвозит загородных жителей на базар. Основная папина работа – это подвозить к ларькам ящики с шипучей водой и пивом, а также продукты для столовой. Папа сам и водитель, и грузчик, и экспедитор. Некоторые ящики и бочки бывают очень тяжёлыми, он их заталкивает и снимает с подводы по специальной доске. К примеру, бочка с селёдкой весит больше 100 килограммов. Бидон с молоком, сметаной – 50 кг. Мясо больше пятидесяти. За день папа очень устаёт, поэтому почти всегда в восемь часов вечера уже ложится спать.
В пять часов утра папу с полными корзинами яблок, груш, помидоров, ягод и другими дарами леса уже поджидают жители загородных домов и огородов. Впять тридцать папа разносит корзины по базару и едет домой – до основной работы успеть позавтракать.
А я в это время выбегаю во двор, подхожу кМашке и глажу её по морде. Она в ответ ласково смотрит на меня, а потом начинает обнюхивать мои карманы, знает,что у меня для неё всегда припрятаны гостинцы: пара кусочков хлеба, а иногда один или несколькокусочков кускового сахара. Машка осторожно своими губами берёт у меня из рук эту еду. И я немного,покормив её, бегу на середину нашего двора, на траву полежать и поговорить свои своим другом Виталькой. Он в нашем доме сама ранняя пташка и уже давно лежит на траве и любуется проплывающими над ним облаками, ну а Машка в это время поворачивает вмою сторону голову и провожает меня своим взглядом.
– Смотри, Лёвка, смотри на небо! – говорит мне друг. – Это плывут совсем не облака, а герои наших сказок. Вон, смотри, смотри, мимо нас проплывает Кощей Бессмертный, а вон вместе над нами два великана, а за великанами мчится в своих сапогах-скороходах маленький Мук. Смотри, и он уже почти догнал великанов.
– Точно, точно, – подыгрываю я Витальке. – А вон, видишь, на большом облаке плывёт РикеХохолок со своей красавицей принцессой.
– А за ними, смотри Лёвка, три огромных льва тащат сани, в которых сидят и стеклянный человекрядом с Михеем Великаном из сказки «Холодное сердце», а напротив Белоснежка и семь гномов.
– А рядом, посмотри, на круглом облаке, да куда ты, Виталька, смотришь?Прямо над нами с моей стороны! – кричу я на ухо Витальке. –Проплывает целый город.И что ты в нём видишь? Смотри, посередине огромныйторт из шоколада, конфет, мармелада и зефира, а вокруг него из четырёх фонтанов бьёт струя лимонада. А рядом огромный бассейн, наполненный вкуснейшим мороженым, а вокруг него множество золотых ложечек. Ты никогда не ел мороженое золотой ложечкой? Совсем другой вкус.
– А откуда ты это всё знаешь? – удивился Виталька.
– А я вчера побывал на этом облаке.
– Как?
– А очень просто, во сне. Смотри, Виталька, – продолжаю я мечтать. – Смотри, сколько кругом вокруг фонтанов веселится народу. Там нарядно одетые армяне и греки, евреи и французы, русские и украинцы, – в общем, весь люд, который только встречается на белом свете – из-за всяких войн на земле и людской несправедливости попавших преждевременно на небо за облака. Люди всех национальностей там за облаками, на небе обрели любовь и счастье, которые плохие люди помешали им найти на земле.
– Послушай, Лёвка, а ты в Бога веришь? – подперев свою голову ладонью, спросил друг.
– Не знаю – честно ответил я.
– А я вот верю. Вот посмотри. Я прочитал в газете, что Скандинавский полуостров самый северный в Европе и там по идее должно быть холодно, как на Северном полюсе. А на самом деле, чтобы там зимой было не очень холодно, этот полуостровомывают тёплые воды Гольфстрима. На этом полуострове есть всё необходимо для проживаниялюдей. Там есть самая лучшая в мире железная руда, лучший в мире каменный уголь, а вокруг в океанах много разной рыбы. А почти рядом в Нидерландах при относительно холодной зиме выращивают самые красивые в мире тюльпаны.
Он замолчал, а потом снова спросил:
– А ты, Лёвка, был хоть раз в лесу? Да? Так там растёт много съедобных грибов, орехов, ягод. Даже в болотах растёт клюква. И протекают много небольших ручьёв с чистой прохладной питьевой водой. Скажи, кто это всё создал? Человек? Нет, Бог. Чтобы люди и звери никогда не голодали и никогда не страдали от жажды.
А на Дальнем востоке, где зимой всегда сильные морозы, снежные заносы и разныецунами, да такие, что невозможно выйти на улицу из земли бьют гейзеры (горячие струи воды), которыми люди обогревают свои дома. Скажи, что такое смог бы придумать, кроме бога? Никто. А люди смотрят на все эти божьи дары и у них от жадности загораются глаза. Заходят они в рыбный магазин покупают по четыре баночки икры,  чтобы пятую получить бесплатно. А некоторые даже зло шутят с продавцами: «А когда уже в магазине будет уже все наоборот? Одну баночку икры мы покупаем за деньги, а четыре вы даёте нам бесплатно». А представляешь, Лёва, если бы не ловили из-за икры большую рыбу и дали возможность из каждой икринки превратиться в огромную рыбину. Всё бы человечество избавилось от голода.
– Скажи, Лёвка, – продолжает фантазировать друг. – А это разве не чудо, что семян, засыпанных землёй или песком и политых дождём, вырастают овощи и фрукты разные по вкусу и по цвету. Вырастает кислый лимон и сладкий арбуз, душистый перец, персики, вишни, груши, яблоки, в которых есть много полезных витаминов.Что скажешь, это всё плоды рук человеческих? Нет, это всё создал для людей Бог.Скажи, а запасы в земле на долгие годы разных ископаемых, нефти, газа, воды, ледяной чистой или очень горячей, кто это сотворил? Человек? Нет, это опять создал Бог. И как люди пользуются этими богатствами? Не знаешь? Так я тебе скажу. Наземле с каждым годом появляется всё больше и больше бедныхи богатых. Одни люди всю жизнь живут на улице, не имеют своего жилища, а другие имеют десятки огромных дворцов по всему миру. У одних дети, которые ещё не родились, уже стали миллионерами, даже миллиардерами, а в другие от рождения в бедных семьях, пусть даже очень способные вундеркинды, часто чтобы выжить им приходится с детских лет много трудиться и редко кому из таких из-за большой нужды удается доказать всему миру, что они  талантливы и тоже чего-то стоят. Я, Лёвка, когда вырасту,обаятельно сделаю так, чтобы талант и трудолюбие ценились выше всякихбогатств.И запрещу работу всяких слуг, секретарей, уборщиц, садоводов, кухарок, домашнихвоспитателей. У тебя пять дворцов и тебе для их обслуживания не хватает рук, отдай их другим, кто нуждается в жилье, а сам переходи жить в обычную квартиру. Сам закатай рукава и вперёд. И ещё самое суровое наказание я узаконю для тех, кто постоянно натравливает народ на народ, изготовляет и продаёт огромное количество оружия, заставляет людей убивать друг друга, при этом увеличивая свои несметные богатства. Мне кажется, что в моей борьбе с несправедливостью Бог мне поможет.
Вот такой был у меня друг Виталька. Жаль, что моя дружба с ним не получилась такой, как я бы хотел –крепкой, мужской, на всю жизнь. Где-то года через два семья Витальки переехала жить в новую благоустроенную квартиру. Вначале изредка яходил к нему в гости, смотрел у него кино по телевизору. Родители друга одни из первых в городе купили телевизор, ещё с малюсеньким экраном. А потом мама не разрешила мне ходить к другу, так как она очень волновалась, когдая должен был переходить проезжую часть дороги в четырёх местах. Да и одну её не совсем здоровую, смаленькимЯником надолго оставить было нельзя. Иногда случайновстречаясь с Виталиком, мы оба по-прежнему были очень рады друг другу, но особых тем для разговора, к сожалению, у нас уже не было.
***
Еще одной необычной личностью нашего двора был Марченко Валерка из второго подъезда. В отличие от всегда аккуратного Витальки Валерка мог щеголять по двору в чём угодно: и в малиновых маминых тапках, и в какой-то не по размеру большой мужской рубашке, а летом в жаркую погоду вообще бегать в одних трусах. У Валерки сопли под носом текли круглый год – и в тридцатиградусный мороз, и в тридцатиградусную жару. Мне припомнились слова из песни – «я б милого узнала по походке». Так и наш сопливый Валерка, его и искать никогда не надо.Найду самого сопливого, и это точно будет он.
Утром, ещё полностью не проснувшись, Валерка уже думал, чтобы такое интересное сделать, чтобы в очередной раз повеселиться. Нас он не трогал. Во-первых, мы, пацаны, почти всегда играли вместе, а во-вторых, потому что за малейшую провинность могли его поймать уложить на землю и хорошенько отметились, несмотря на то, что Валерка был постарше нас и почти на голову выше всех пацанов.
Вот и сегодня Валерка сначала зацепился за подводу моего папы, и за ней, зацепившись, пробежал почти целый квартал, потом залез сзади на подводу и с удовольствием немного прокатился, но испугавшись, что так можно заехать далеко от дома, решил на ходу соскочить и, споткнувшись, зацепился за бордюр и носом уткнулся в самую грязь после тёплого летнего дождя. Пришлось ему срочно помыться под ближайшей питьевой колонкой. Он воткнул небольшую палочку под ручку колонки, чтобы вода лилась не прекращаясь, помыл руки, лицо, а потом и слипшиеся от грязи волосы на голове. А потом, даже не пригладив мокрые волосы, с причёской на головепод колючего ёжика, побежал домой. Палочку он не вынул, и вода из колонки большой струёй уже выливалась на проезжую дорогу настоящим ручьём.
Во дворе он первым делом решил подразнить толстую Добу с третьего подъезда. Он постучал кулаком в её окно и пропищал: «Доба-удоба, как дела? Ты меня сегодня не ждала?»
Доба открыла окно и спросила, кто её зовёт. А потом, догадавшись, что её кто-то дразнит, предупредила, что лучше с ней не шалить. Валерке очень понравилось реакция соседки, и он решил повторить. На третий раз окно резко отворилось и на Валерку вылилось из ведра порядочное количество воды. Но что ему эта вода, если волосы всё равно ещё мокрые.
После Добы Валерке стало ещё веселей. Чтобы не растерять отличное настроение, он забежал в соседнем доме во второй подъезд и постучал на первом этаже кулаком во все четыре входные двери соседей, а сам быстренько поднялся по лестнице на второй этаж. Все четыре двери соседей почти одновременно открылись, и к радости Валерки послышалось: «Здравствуйте, заходите, что вам надо», «извините, у меня на керогазе борщ варится», «мне сейчас некогда, зайдите попозже».
Двери одновременно закрывались. Через пять минут во все двери сновапослышался второй стук кулаком, а через полчаса и третийстук. Ну а четвёртый к сожалению, для Валерки оказался неудачным. Только он успел постучать во все двери, как из одной квартиры выскочил Борис Эткин, взрослый здоровенный парень, (он учился на третьем курсе бобруйскогоавтотехникумаикаждый день утром делал пробежки и поднимал тяжёлые гири) и сразу же словил хулигана.Вкачестве наказания Борис влепил ему три мощные саечки. От боли у Валерки слезы градом полились из глаз. Немного похныкав, он решил срочно за это отомстить этим противным евреям, которые не дают ему спокойно жить.
А вчера вечером тётя Хава сидела во дворе в беседке, вязала носки и рассказывала соседям, что три дня тому назад, возвращаясь вечером с площади от своей сестры через базар ей сказочно повезло – гиахт а миция. Одна колхозница спешила на автобусную станцию, чтобы уехать последним рейсом домой, времени уже было мало, а в корзине ещё лежали две непроданные хорошие жирненькие курочки. А в автобус с курочками живыми водитель не пустит, оставить их ей не у кого, а продать даже по дешёвке тоже некому. А тут я подошла и просто так от нечего делать стала с этой бабой торговаться. И что вы думаете, эта крестьянка от безысходности отдала мне этих курочек почти даром, за 25 рублей, и это когда в базарный день этим курочкам цена минимум 60-75 рублей. Иду я домой и радуюсь от счастья. А в эту субботу к нам придут гости – дети мои, сёстры с мужьями, братья Гершона. Ой, бабоньки, страшно подумать, как летят годы. Кажется, только вчера я познакомилась со своим Гершоном, а ему в эту субботу уже ровно семьдесят. Так совпало, что в один день и день рождение мужа, и суббота для евреев тоже не простой день. Почему, думаю, не поставить на стол в субботу парочку фаршированных курочек. А мой Гершон курочкам тоже обрадовался, он сразу же пошёл в сарай и за пару минут из двух пустых ящиков смастерил просторную клетку с дверцей сверху. Я вам скажу, если бы не война, из моего Гершона получился бы неплохой матер. Посадила я в эту клетку своих курочек, покрошила им немного хлеба, ложку вчерашней каши, поставила мисочку с водой и целый день ходила и радовалась своему счастью, как малое дитя.А сейчас послушайте, бабы, что было дальше. Утром, даже ещё не умывшись, решила я навестить своих курочек, захожу в сарай, и что я вижу: о горе на мою седую головушку, чем я провинилась перед богом? Лежат в клетке мои курочки на спине, лапками кверху, и не дышат. Я с криком бегу домой. Мой Гершон в это время только сел завтракать. Я с плачем кричу ему: «У нас такое горе, ты же не представляешь, какое. Околели мои курочки. Представляешь,каких курочек позавчера подсунула мне эта крестьянка!» А Гершон мне в ответ: «Сейчас же замолчи, дура ты моя старая. Тоже горе для нас придумала. Я прямо сейчас пойду и выкину этих дохлых кур в мусорку, а к вечеру принесу новых живых здоровых кур. Он, даже не позавтракав, пошёл в наш сарай.И что он там видит?Действительно в клетке лежат окоченевшие курочки лапкамикверху. Гершон внимательно присмотрелся и увидел на дне клетки штук десять красных вишнёвых косточек из наливки. Точно такие, которые он вчера видел и выплёвывал у Ольги – матери Валерки. Вчера Ольга у себя дома угощала его наливкой из вишнёвых ягод за то, что он прикрутил новыми шурупами петли к дверной коробке.
– Ну, зараза! Ну, Валерка, – вслух сказал Герсун. – Этот день ты у меня надолго запомнишь.
А тут вдруг наши куры зашевелились, очухались, стали шатаясь пробовать встать на свои лапки, а спустя пять минут обе поднялись и стали запоем пить из блюдечка воду громко квохча. По-видимому, так они разговаривали между собой, мол, прежде чем клевать незнакомое, надо хотя бы знать, что это такое и съедобное ли это. В общем, как говорит русская пословица, не зная броду – не суйся в воду. 
Хава от радости была на седьмом небе, но не Герсун, который от злости готов был лопнуть. 
– С этого Валерки сегодня спущу шкуру, – разозлился он. – Отучу его творить всякие пакости людям раз и навсегда.
– Да не трогай его, холера с ним, – посоветовала я своему Герсону. – Не связывайся с этой скандалисткой Ольгой. А Герсун мне:
– Я в войну и немцев бил, не боялся, а сейчас испугаюсь Ольги и прощу этого сопливого Валерку? Что я тогда за мужчина?
В том же день Герсун поймал Валерку и по всем статьям, как говорил он, в полсилы отдубасил его по спине кнутом. Эти в полсилы кнутом хватило Валерке получить на спине несколько кровавых полос, которыми на второй день он хвастался перед всеми соседями, гуляя по двору без майки, в одних трусах.
Ольга в тот же день с криком прибежала к Герсону домой.
– Изверг проклятый! Так избил ребенка! Я сегодня же заявлю на тебя в полицию. Тебя посадят, и ты сам в тюрьме и сгниёшь.
Дядя Герсун не стал спорить с Ольгой, он подошел к ней, легко, как пушинку, развернул её и выставил из своей квартиры со словами:
– Если ты не научишь своего недоделанного сыночка вести себя как следует и уважать старших, я в следующий раз этим же кнутом забью до смерти и тебя, и твоего сына.
Ольга жаловаться в милицию не пошла, а Валерка на время немного приутих. А вскоре его, как сына погибшего красного командира, приняли курсантом в суворовское училище. А через три месяца после карантина его уже на несколько дней отпустили домой на побывку. Издалека в военной форме Валерку было просто не узнать. Стройный, подтянутый, ну просто настоящий защитник отечества. В первый же день он ходил по квартирам и, со всеми здороваясь, всем отдавал честь.
– Здравствуйте, тётя Доба, как ваше здоровье?
– Тётя Хава, честь имею. Здравствуйте! Вы меня извините за мои все проделки молодости.
– Дядя Герсун, здравствуйте, честь имею. – Валерка в который раз приложил ладонь свою к фуражке. – Я уже совсем не тот, каким был раньше. Я ужене хулиган, а будущий офицер Советской Армии.
– Смотри у меня, Валерка, – пожимая по-мужски ему руку, сказал Герсун. – Смотри уменя,будущий офицер Советской Армии. Кнут в квартире весит в углу наготове. И он по-прежнему хорошо может пристать по заслугами к злостному хулигану, идаже кневоспитанному ещёсуворовцу.
– Буду стараться быть хорошим офицером, –по-военному отчеканил Валерка и, отдав вторично старику четь, чётко, по-строевому развернулся и чеканным шагом пошёл стучать вквартиру напротив.

СОСЕДИ НАШЕГО ДВОРА

В нашем дворе есть два больших каменных дома, а в середине ещё один, деревянный, как игрушечный, с окнами почти у самой земли. В нём проживало всего три семьи. Весь двор с двух сторон окружали одноэтажные сараи для дров, а стретьей стороны – двухэтажным сараи и общественный туалет с четырьмя отдельными кабинами. Отопление в наших квартирах было печное и с водой тоже не было особых проблем. Вода была рядом в колонке через дорогу.
Восемь семей в наших домах проживало славянской национальности – белорусы, русские, украинцы, в остальных 18-и квартирах проживали евреи.
В независимости от национальности все прекрасно говорили между собой как на русском, так и на идиш.
Наш сосед со второго этажа, муж Наташки Андрей, три месяца уже как вернулся из тюрьмы, где сидел за крупное воровство. Он со своим другом вместе долгие годы работал на мясокомбинате и однажды стащили и везли домой ночью целую тушу телёнка. Андрей очень хорошо знал язык идиш и часто хвалился своими знаниям перед еврейскими женщинами нашего двора.
– Сороле, ба мир дубистунохтаярэфунгэлт (Мне ты дороже даже денег). Лайст мир апоррублафзевайн (Одолжи мне немного денег на вино).
А потом он полдня шлялся от безделья по двору, и говорил всем, что он очень устал, находясь год в тюрьме, и сейчас должен от неё и от работы хоть полгода отдохнуть.
К тому же, хорошо зная идиш, он постоянно оскорблял мужчин злыми выводами: «Что делает еврей? Потихоньку забивает гвозди?», «Ты дырка от баранки», «У тебя дурная голова», «Все русские немного дурковатые, а евреи все инвалиды»…

Отучил Андрея от его «мудрых поговорок и изречений» дядя Герсун. Однажды он, поздоровавшись с Андреем за руку, так сжал её, что тот от боли опустился перед Герсуном на колени. А Герсун, как игрушку, поднял с земли Андрея и положил его в беседке на стол лицом вниз. Несколько раз с силой поводил его головой по шершавому столу, а потом шёпотом сказал, что если ещё хоть раз он услышит от него его мудрые речи о евреях, он сделает его идиотом и инвалидом, и рот он будет открывать только для того,чтобы в очередной раз выплюнуть лишние, мешающие ему нормально разговаривать зубы.
– Понял. Всё понял вас, дядя Гриша, то есть, прошу прощения, не дядя Гриша, а дядя Герсун.
– Вот и хорошо, – сказал Герсун и неспеша, с гордо поднятой головой, как будто ничего и не было, пошёл по своим делам.

Второй инцидент у Андрея произошёл с моим папой. У нас при входе в квартиру слева стоял небольшой одностворчатый шкаф, в котором хранились все папины рабочие вещи: разные куртки, полушубки, ватные вещи для работы зимой на улице, висели старые пальто, свитера, рубашки, а внизу стояли сапоги, валенки, две пары бахил (высокие непромокаемые калоши).
Андрей каждый день заходил к нам по-соседски с кем-нибудь поговорить, в основном с моим папой, о чём угодно – и о погоде, и о работе, и о низкой зарплате, и о политике. входя в нашу квартиру он всегда за руку здоровался с моим папой и спрашивал на идиш:
– Востмахт а ид? Алц гут? (Что делаешь, еврей? Как дела? Всё хорошо?)
 – Алц гут, – отвечал папа, и дальше беседа шла на русском языке.
Однажды Андрей постучал рано утром, папа ещё сидел за столом и завтракал.
– Абрашка, я к тебе забежал только на одну минутку. Решил показать тебе одну очень нужную вещь. Вот, смотри, какая куртка, с меховой подкладкой, лёгкая и почти новая. Да и почти даром, всего за 25 рублей. Мой папа сразу узнал свою куртку, в ней он проработал весь прошлый летний сезон. Кстати, в этой куртке во внутреннем кармане лежала и моя путевка в пионерский лагерь на вторую смену.
Папа взял куртку в руки, посмотрел на неё со всех сторон и стал торговаться с Андреем.
– Да какая она новая? Я вижу, что она уже ношеная, с другого плеча, за 25 рублей, да это же грабёж.
– Хорошо, хорошо, Абраша, забирай за полцены. Давай десятку и забирай куртку.
– Смотри, Андрей, а во внутреннем кармане куртки какой-то лежит документ. Это не твой? Посмотри.
Папа достал из кармана куртки мою путёвку в пионерский лагерь, развернул её и сунул Андрею в руки, чтобы он прочил.
Андрей взглянул на путёвку и сразу всё понял, как он по-дурацки пролетел. А папа стал спиной к входной двери, чтобы Андрей не смог выскочить из квартиры, и стал  бить своими тяжёлыми рабочими руками Андрея по щекам. Да так,  что на его щеках остались отпечатки папиных ладоней. Андрей обхватил руками свою голову, согнулся в три погибли, пробормотал: «Дядя Абраша, извини. Я просчитался», и, оттолкнув папу,пулейвыскочил из квартиры.

ДРУЗЬЯ

Я не понимаю, почему в кинотеатрах над билетной кассой вешают объявления: «Детям до 16 лет просмотр фильма воспрещается».
Я не понимаю, для чего администрация кинотеатров вешают такие объявления.Если мы –дети, то после просмотра фильма сразу станем террористами, разбойниками или начнем влюбляться подряд во всех девчонок? Лично я никогда в жизни в никаких девчонок не стану влюбляться. Они все противные и почти все что-то из себя строят.
Например, вчера по дороге в школу я догналСветку с третьего подъезда и, похлопав её по плечу, сказал,что у неё развязались шнурки на кроссовках.И что вы думаете она остановилась и сказала мне спасибо?Как бы не так. Она обернулась, показала мне язык и треснула меня своим портфелем по башке, а потом сказала мне:«Рыжий, проваливай, это не твоё дело». Так, с незавязанными шнурками, она и пошла в школу.
А Ирка Левина, которая сидит рядом со мной за партой, думаете, лучше? Каждые пол-урока у неё под парту падает то ручка, то карандаш, и ей срочно нужно их поднять. Пока она их под партой найдет и поднимет, она успевает сожрать два-три печенья. Я однажды сказал ей, что,если она будет каждые полчаса так жрать, она так растолстеет,что ни в никакую дверьне влезет. Ирка обиделась и сразу подняла руку и пожаловалась на меня учительнице:«Вера Борисовна, а Лёвка Розин ко мне пристает, не даёт заниматься, пожалуйста, пересадите его отменя».
Мой друг Толик Смирнов никогда промолчать не может, даже если это совсем его не касается. Он встал и сказал, что девчонки ничего не понимают – раз к ним кто-то пристаёт, значит, он в неё влюбился.
А наша отличница ВеркаЛанскаявообще обнаглела и говорит мне однажды
– Лёвушка! Ты не хочешь по дороге домой занести мой портфель ко мне домой? Я хочу зайти на пару минут к Ленке, ей папа подарил новый магнитофон.
Я ей прямо и ответил:
– Твой портфель – ты его и тащи.
 Эта Верка, такая хорошая и воспитанная, сразу на меня окрысилась:
– Ты необтёсанный чурбан!Ни одна девчонка с тобой никогда дружить не будет.
– «Счастье большое» дружить с такими занудами, как ты. Все вы ябеды и попрошайки и всегда всё про всех всегда рассказываете. Вам нельзя доверить ни одну тайну.
А насчёт кино, мы, пацаны, на самом деле разбираемся не хуже взрослых. Мы знаем по фильмам много о войне и о лётчике Гастелло, спикировавшего свой горящий самолёт на скопление вражеских танков, и об Александре Матросове, закрывшем своим телом амбразуру дзота, и о Маресьеве, летавшем на бой с врагом без обеих ног. Знаем уже и всё, что надо знать о любви, какой она бывает, с чего она начинается. Начинается она обычно из-за красоты. Все мужчины влюбляются только в красивых, потом начинаются ревность и настоящая борьба за любовь к девушке со своим лучшим другом, и, наконец, сразу появляются откуда-то двухлетние и даже трёхлетние дети, откуда-то их приводят и дают влюблённым на воспитание. Всё это обыденно и ничего в этом интересного нет. И мне совсем не понятно, что в этих фильмах есть такого запрещённого, тем более что мы, дети, ходим смотреть эти фильмы не бесплатно, а, как и взрослые, за деньги и через контролёра.
Но мы с пацанами иногда умудряемся посмотреть почти самые запрещённые фильмы совсем бесплатно. Хотите знать, как? Я вас сейчас научу. Идёт, скажем, такой фильм, на который дети до 16-ти лет не допускаются. Дожидаемся у выхода из кинотеатра окончания фильма и, когда после окончания фильма зрители выходят через раскрытые двери, мы сбоку протискиваемся в кинозал и там прячемся под сиденья, а когда перед сеансом гаснет свет в зале, мы вылезаем из-под сидения, находим для себя свободное кресло и, как все зрители, только бесплатно, смотрим этот фильм.
Недавно мы с друзьями так посмотрели очень классный фильм «Тарзан». Тарзан, если вы хотите знать, это человек, ещё ребёнком, попавший один без родителей в лес. В лесу он и вырос среди зверей и разных опасностей и стал очень ловким и сильным. Научился быстро лазить по деревьям и мог сам один в схватке победить любого самого лютого зверя.
Мы с друзьями, с Толиком Смирновым и Вовкой Ванбергом, посовещавшись, решили, чтобы без особых проблем порываться в кинозал на запрещённые фильмы и, как говорит дядя Антон, друг моего папы, что каждый должен в молодости пройти свою школу жизни, сбежать вместе из дома в лес и в лесу самим прожить какое-то время, чтобы научиться, как Тарзан, лазить по деревьям, собирать грибы и ягоды и сами готовить себе еду, пить чистую воду, только из лесных ручейков. Ну а разных зверей – волков, медведей и лис – нам нечего бояться. Мы с собой в лес возьмём каждый по рогатке из крепкой новой резины и полные карманы патронов – шариков из подшипников, их можно бесплатно насобирать на заводской свалке.
Целую неделю мы готовились к побегу. Олег сразу отказался идти с нами. «У меня, – говорит, – дома одна больная мама, и я не могу её надолго оставлять одну».
Ну что же, решили мы, это очень уважительная причина. А Олег – наш друг и будет всегда держать язык за зубами. И начался у нас интенсивныйподготовительныйпериод к нашему побегу, то есть сбор продуктов и необходимого инвентаря на первое время нашего проживания в лесу. Я каждый день по несколько раз приносил в нашу коробку на чердаке по четыре картошки, и ещё принёс из папиного инвентаря ещё с войны котелок, две алюминиевые миски и две ложки. Ребятам я объяснил, что запечённая на костер картошка – это совсем неплохая еда, ею не раз питались многие путешественники, геологи и даже партизаны во время войны.
Олег притащил нам в дорогу четыре таранки. Его мама говорит, что таранка может храниться даже целый год и не испортится.
Володька стащил из дома целый кружок копчёной колбасы и девять больших сухарей, а Толик из запасов своего папы принёс целую пачку папирос «Север» и три коробки спичек. Когда у нас закончится еда и очень захочется есть, – объяснил он, – нам только стоит затянуться по несколько раз папиросой, и сразу пропадёт чувство голода.
А ещё, признаюсь, я первый раз в жизни совершил настоящее воровство. Однажды в обед, когда мой папа приехал домой на обед, а во дворе никого не было, я с полной телеги ящиков с лимонадом стащил и спрятал две бутылки. Толик, когда их увидел, сказал, что вот этого мне делать и не надо было, так как из этого выходит, что не я, а папа украл эти бутылки. Ведь никто не поверит папе, что это не он вытащил из ящика две бутылки лимона, а какой-то вор.
К моему счастью ни в тот день, вечером, ни на следующий папа за ужином даже и не вспомнил о пропаже двух бутылок лимонада. Значит, все ему поверили, что этот лимонад стащил не он, а какой-то настоящий вор. А я после этого поклялся сам себе, что больше никогда в жизни ни у кого ничего без спроса не возьму.
И вот наконец настал долгожданный день побега. Походные вещмешки наши уже упакованы, осталось ещё, возможно, в последний раз дома пообедать и в путь. Перед обедом я был в гостях у Толика Смирнова. Мама его поставила перед Толиком полную тарелку бульона, в котором плавало от силы две жменьки лапши. Я от приглашения пообедать отказался и побежал к себе домой. Дома у нас готового обеда не было, так как мама ходила на приём к врачу и ей пришлось прождать в очереди почти полдня. В качестве временной перекуски мама отрезала мне краюху чёрного хлеба и густо его намазала гусиным жиром с грибенками (грибенки – это кусочки гусиного мяса вместе с кожей, обжаренные на гусином жиру). Яскажу по секрету, что вкуснее и сытнее этого перекуса просто не бывает.
Мама нам его даёт не каждый день. А только тогда, когда по каким-то причинам не готов вовремя обед.
Ну а Вовка Вайнберг прибежал на чердак ещё с жирными губами, на ходу дожёвывая свой обед.
– Когда нам сегодня ещё придется поужинать? – с важностью солидного мужчины сказал он. – Вот я и решил поплотнее пообедать. – И добавил: – Мама просто сияет от счастья, когда после обеда я у неё прошу добавки.
А Толик, как всегда, подшутил над Вовчиком:
– А ты, Вовка, сегодня просто молодец! Перед самым нашим побегом доставил своей маме немного радости. Посмотрим, как она обрадуется, когда её любимый Вовчик сегодня, завтра, а возможно, даже и через целый месяц не придёт домой ночевать.
В общем, в два часа мы, пообедав, незаметно вышли с нашего двора и пошли с рюкзаками по направлению к лесу.
Прошли мы по мосту реку Березину, пригород Бобруйска, посёлок Титовка и через час и сорок минут оказались на опушке леса. Хотите знать, откуда мы точно знали время? Конечно, вы догадались, что у нас с собой были часы. Вовка догадался взял с собой папины большие карманные часы. Он все равно их никогда не носит у него всегда с собой наручные часы, которые не боятся ни воды, ни ударов, так в инструкции и написано – противоударные.
Толик тут же подтрунил над Вовкой:
– Когда мы вернёмся из леса, уже настоящими Тарзанами, ты дашь мне эти часы на минутку, и я проверю их на прочность, чуть стукну по ним маленьким молоточком. Если они действительно противоударные, то с ними ничего не будет.
 В лесу на полянке мы сделали свой первый привал. Вовка сразу же предложил для поддержания наших сил разделить и съесть колбасу, на что я обозвал его обжорой и сказал, что для начала съесть по сухарю тоже предостаточно, а попить воды можно и из ручья.
– Как я попью, мне что, надо полностью улечься на землю? – возмутился Вовчик.
– Не надо тебе ложиться на землю. Возьми у меня в рюкзаке две алюминиевые кружки. Что ты за Тарзан такой будешь, если кто-то за тебя будет думать.
Мы подкрепились сухарями, попили воды из ручья, быстро поднялись и бодро зашагали вглубь леса.
Уже стало темнеть, когда мы подошли к очень высокой сосне.
– Пацаны, – сказал я. – Давайте все вместе залезем на это дерево. Вместе и веселее, и, когда надо, сможем подстраховать друг друга.
– А места на этом огромном дереве предостаточно, – поддержал меня Толик.
А наш Вовчик, даже секунду не подумав, сказал:
– Я тоже согласен, как все, так и я.
- Тогда полезли наверх – сказал Толик. – Пока еще совсем не стемнело.
И мы, цепляясь за ветки,стали взбираться на самый верх дерева.
Первый завыл Вовка:
– Я, пожалуй, зря пошёл с вами в лес. Мне в нашем доме, даже если я не буду никогда Тарзаном, жилось совсем не плохо. Неужели, когда я вырасту и стану настоящим Тарзаном, ловким и сильным, я всё равно буду в нашем дворе от всех прятаться и в кинотеатре ждать начала сеанса, лёжа под сидениями.
– Мы тебя не держим, – рассердился я на Вовчика. – Можешь забирать свою колбасу и уходить к себе домой хоть сейчас.
– Ребята, не ссорьтесь, лучше посмотрите вниз, – предложил Толик.
– А что смотреть вниз сквозь ветки, – возмутился Вовка, - всё равно почти ничего не видно.
– Земли может сверху и не видно, но огромного волка под нашей сосной я вижу очень отчётливо.
– Точно. Я под нашим деревом вижу огромного волка, – обрадовался Толик и скомандовал. – Достать рогатки и патроны и приготовиться в бою.
– Как мы будем стрелять в волка с такой большой высоты? – спросил я у Толика. А Вовчик добавил, что одной рукой стрелять из рогатки невозможно. А стрелять двумя руками, не держась за дерево, очень опасно, можно сорваться с дерева.
А огромный волк в это время стоял под нашим деревом на задних лапах, передними обняв дерево, вертел хвостом и смотрел вверх на нас.
– Что волк хочет? Почему не уходит домой?– спросиля у Толика, и друг спокойно ответил, что волк просто ждёт, чтобы мы уснули, а потом свалились с дерева. Он хочет всех нас троих съесть.
– Хочет, да не может нас достать, – перестав дрожать,уточнилВовчик, – волки по деревьям лазить не умеют.
– Когда мы заснём и упадём с дерева, волк первым съест, конечно, меня, – опять захныкал Вовчик.
– Почему ты так решил, что первого он съест тебя? – удивился я.
– Потому что я самый толстый и самый вкусный, – и плача добавил: – Моя бабушка Гита каждый день ругает мою маму, что она зря меня перекармливает и толкает в меня всё подряд: и картошку, и котлеты, и отбивные, и вагон салатов.
– Вовчик, перестань ныть, –сталуспокаивать Толик. – Волкпервым сожрёт меня. Я ем по сравнению стобой намного меньше, но через день мама готовит нам на обед кролика. А кролик – это тот же заяц, но не дикий, а домашний. А для волка мясо зайца самая вкусная еда. И если от меня пахнет зайчатиной, то волк первого съест меня.
Ну я друзей тоже успокоил, сказав,что от меня исходит самый приятный запах. Запах свежего хлеба с грибинками.
– К тому же и поменьше вас ростом и могу прямо со своими кедами свободно поместиться в животе этого огромного волка. Ребята, жалеть меня не надо, видно, такова моя судьба. Я вас прошу, как друзей, моей маме про меня ничего не рассказывать. Пусть мои домашние думают, что я скоро вернусь.
– А давайте волку скинем что-нибудь из наших запасов, – предложил Толик. – Он наестся и побежит к себе в логово спать.
– Давайте скинем ему сухари, – предложил Вовчик и быстро побросал вниз сухари. – Смотрите, смотрите, а он, зараза, в еде разборчив, сухари наши даже не понюхал.
– Где вы такое видели, – скривился я в улыбке, – чтобы дикий волк ел сухари? Я читал, что волки едят только мясо.
– Так что ты молчал, когда Вовчик кидал волку наши последние сухари? – обиделся на меня Толик.
– Пока я собирался вам это сказать, Вовчик уже скинул.
– Надо волку срочно бросить колбасу – он её понюхает, как дворовая собака, схватил в зубы и убежит в гущу леса её кушать, а мы быстренько слезем с дерева и тоже убежим в другу сторону. Вовчик, кидай скорей свою колбасу! – приказал Толик.
– Пацаны, так эта колбаса последнее моё кушанье, –вздохнул Вовчик.
– Не твое, жадина, а наше,–разозлился я.
– А раз ты такой жадина, то первым сейчас полетишь с дерева на съедение волку, – сказал Толик.
Вовка вдруг расплакался, как девчонка.
– Не ной, без тебя «весело», никто не собирается скидывать тебя с дерева, – успокоил я Вовчика.
– Как вы могли подумать, что я для волка могу пожалеть последний кусок колбасы? На, волк! – и он швырнул вниз колбасу. – Ешь на здоровье!
Волк понюхал колбасу, но есть не стал. Он вырыл передними лапами небольшую ямку, положил в неё колбасу и, засыпав землёй, убежал.
– Слава Богу! – облегчённо вздохнул Вовка. – Он понял, что нас достать невозможно, и убежал в лес искать себе новую добычу для ужина.
– Зря ты, Вовка, радуешься, – сказал Толик. – Волк умное животное. Он так просто от нас не ушёл, побежал за своей волчицей и маленьким волчатами. Он посмотрел на нас и в уме прикинул, что троих хватить всей его волчьей семье на хороший ужин.
– Давайте, пока волк со своей стаей не вернулся, слезем с дерева, достанем свои рогатки и, как настоящие мужчины, приготовимся к бою. Если мы нашими металлическими шариками попадём волку в морду, а ещё лучше в глаз, он от боли и страха навсегда убежит, – предложил я друзьям.
Моё предложение Толику понравилось, а Вовка снова захныкал:
– А как мы потом уйдём и куда? Без Лёвкиной картошки и лимонада?Они  останутся на сосне в вещмешке?
Настроение нам и готовность к бою номер один портил снова ноющий Вовчик:
– Пока мы в этом лесу станем ловкими и сильными, как Тарзан, мы состаримся и нам может быть уже будет не по девять лет, а по шестнадцать. А после шестнадцати мы уже на любой фильм сможем ходить самостоятельно, пройти в кинозал через парадный вход. А в кинозале под креслами мы уже не сможем даже поместиться, так за эти годы вырастем.
– Так что ты советуешь? Оставляем на дереве свои рюкзаки и идем домой? – спросил я.
–Домой так домой. Ох, и достанется мне дома от папы с мамой, – облегченно вздохнулВовчик.
– Возвращаться так возвращаться, – сказал Толик Смирнов. – Это лучше,чем мы бы с Лёвкой остались в лесу одни без тебя.
– А почему без меня? – удивился Вовчик.
– Потому что от твоего хныканья мы с Лёвкой тоже возвращаемся домой.
Вовка размазал по лицу слёзы и сунул мне под нос свои часы:
– Скажи, Лёвка, через сколько часов уже наступит утро.
Пока я подсчитывал, сколько времени осталось до четырёх часов утра, Толик за меня ответил:
– Утро наступит не раньше, чем закончится ночь.
Мы с Толиком так развеселились от этой шутки, что даже и не заметили, как нас уже обнюхивал тот самый волк, который целый час лежал под деревом, от егонегромкого урчания мы втроём прижались к нашей сосне.
И вдруг к нам подошёл мой хороший знакомый – папин друг, лесник дядя Антон, с которым в войну мой папа вместе прошагал пол-Европы. И с которым у папы с осталась навсегда крепкая настоящая мужская дружба.
Дядя Антон работал в этом лесу лесником, охранял лес от браконьеров, делал новые посадки деревьев, кормил зимой зверей.
– Добрый вечер, друзья. Вы как это к нам попали – в качестве гостей или как? –спросил нас дядя Антон. А потом скомандовал огромной своей собаке, которую мы приняли за волка: – Шарик, к ноге. Рядом.
И огромная овчарка послушно подошла к нему и прижалась к его ноге.
– Так-так, хлопчики, скажите мне, а что вы делает ночью в лесу? Наверное, заблудились?
– Да, дяденька, мы заблудились и сейчас не знаем, в какую сторону нам идти домой,– за всех придумал Вовчик.
– Лес – это не шутка. В лесу можно заблудиться или нарваться на волка или даже не медведя. И гулять самим без взрослых по лесу просто нельзя. А сейчас смирно и слушать мой приказ. Вы сейчас зайдёте ко мне домой, я живу тут рядом в двух шагах ходьбы. По-быстрому помоете под умывальником лицо и руки. Моя жена тётя Клава в это время приготовит вам что-нибудь на скорую руку поесть. А я схожу заправлю мой мотоцикл с коляской и через полчаса отвезу вас домой. Вам всё понятно? Что молчите, я не слышу.
– Да, да, да! – дружно ответили мы чётко, как настоящие разведчики, отдав своему новому командиру дяде Антону честь.
В начале одиннадцатого мы все уже были в объятиях своих пап и мам. И самое удивительное в этой истории, что нас в тот вечер никто даже и не ругал. Мы сами потом через несколько дней рассказали домашним и о наших вещмешках, оставленных на сосне, и о рогатках с патронами,и об огромном волке. Правда, у меня единственногоиз нашей компании не хватило смелости рассказать родителям о малолетнем воре, стащившем у папы из ящикадве бутылки лимонада.

30.07.2016
Ашдод.



На улице июнь. После проливного дождя солнце просто парит землю своими лучами. Мама говорит, что такой жары у нас давно уже не было. На дворе за тридцать, не меньше. Толик Смирнов завёл меня с Виталиком сходить с ним в крепость. Там есть небольшое болото, в котором в любую погоду квакают лягушки. Можно за шесть секунд набрать целую банку головастиков и дома опустить их соседям в бочку, в которой постоянно греется вода для полива огорода.
– Зачем тебе сдались эти головастики? – удивлённо спросил я у Толика.
– Как зачем? Головастики подрастут и превратятся в лягушек, а лягушки утром будут квакать и будить всех на работу вместо будильника. И ещё мама рассказывала, что для французов вареные лягушки самая вкусная еда, и из-за нехватки лягушек французы едят их только по выходным дням. Вот превратятся наши головастики в лягушек, – размечтался Толик. – Я их всех отварю и ты, Лёвка, попробуешь их у меня, какая это вкуснятина.
– Что я тебе француз какой-то? – скривился я. – Сам ешь своих лягушек. А мне сегодня некогда заниматься всякой ерундой. У меня день получки.
– У тебя получка? – от удивления скривился Виталик. – Ты ведь ещё очень маленький и даже не работаешь.
– Маленький не маленький, работаешь не работаешь. Какое это имеет значение, – передразнил я Витальку. – Каждый месяц девятого числа у меня получка. Моя тётя Маня, папина сестра в этот день получает свою зарплату и всегда в этого день даёт мне немного денег на мелкие расходы. Их мне хватает, чтобы два раза сходить в воскресенье в кино на детский сеанс и купить две порции мороженого. Одно мне, второе маме.
– Но в вашей семье ведь ещё есть люди. А им почему ты не покупаешь мороженое? – спросил Толик.
– Моей получки на всех не хватает, – вздохнул я. – К тому же все свободно могут обойтись без моего мороженого. Папа работает и, если он захочет, сможет заработать даже на целый бидон мороженого. Мой Изя в своём автотехникуме за хорошую учёбу тоже получает получку, правда, у него в техникуме эти деньги уже называются не получкой, а стипендией, и она у него не такая уж и маленькая, как у меня, а целых 150 рублей.И их Изя может истратить сам на что захочет. Хоть всю стипендию свою на мороженое с изюмом. Я когда-нибудь от нечего делать сяду и подсчитаю, сколько порций мороженого можно купить на одну Изинустипендию. Я думаю, что между его стипендиямиможно свободно каждый день просто обжираться мороженым.
Последние три месяца Изя всю свою стипендию отдаёт маме. Почему? Сейчас узнаете. Мама давно намного раньше Изи мечтала купить Изе настоящий взрослый велосипед, да не такой простой, на которых катаются все его друзья – на минских, харьковских, на которых без ремонта не прокатаешься даже и один сезон, а немецкий велосипед фирмы «Мифа», на котором без ремонта можно кататься, пока сам не состаришься. Правда, велосипед стоит столько же, сколько и минский плюс ещё пол такого же велосипеда. Для того, чтобы накопить столько денег, наша мама в этом году в очень суровую зиму каждый день ходила на базар продавать нашу квашеную капусту. Как говорит соседка тётя Хава, раскупается мамина капуста чик-чак. Даже очередь образуется, чтобы купить её.
Иногда Изя после своей учёбы набирает в погребе ведро капусты и относит маме на базар. Домой мама после продажи приходит замершая, но счастливая. Чуть отогрев свои руки, она считает выручку от продажи. И Изя бежит с этой выручкой в булочную обменивать мелочь на бумажные деньги.
Сегодня мама подсчитала все деньги от продажи капусты за все зимние месяцы и прибавила к ним Изину стипендию, получилась довольно приличная сумма, и осталось доложить ещё каких-то 150 рублей. Мама сказала:
– Всё, Изеле, завтра идём с тобой покупать велосипед, а эти деньги, которых нам не хватает, вечером доложит папа. Я ему скажу, что срочно продаётся велосипед «Мифа» абсолютно новый за полцены, хозяева его переезжают на крайний Север.
А наш папа на радостях, что мы где-то что-то покупаем новое и за полцены, с радостью даёт нам денег, даже больше, чем надо нам. А потом мама вдруг расплакалась:
– Как я рада Изеле, что для тебя, моего горемычного,я смогла сделать что-то приятное. Подойди комне,я тебя обниму, радость ты моя.
У нас с мамой, кроме большой любви друг к другу, как у многих матерей со своими детьми, есть и какая-то необыкновенная дружба. То есть мы во всём помогаем друг другу, без всяких напоминаний делаем всю домашнюю работу, обо всём между собой советуемся и доверяем друг другу самые заветные мечты и тайны.
Зимой, если не успеет занести Изя дрова в квартиру, без напоминаний заношу я. Два раза в неделю в квартире моет полы Изя. Если он видит, что за тряпку взялась мама, он забирает её из маминых рук и ругается, чтобы она не занималась не своей работой. Воду из колонки в квартиру заносят по очереди папа и брат. Я тоже, когда вижу, что в ведре осталось воды меньше половины, бросаю все свои дела и бегу к колонке со своим бидоном для молока.
Изя очень жалеет маму, потому что она своими скитаниям во время войны и работой по 12 часов на заводе заработала себе астму. Астма – это такая очень противная болезнь. Когда на улице сильный ветер гонит песок или стоит очень жаркая погода, у мамы начинается приступ удушья и она сразу закуривает свой специальный табак «Астматол». Она два три раза затягивается дымом от их сигарет, и приступ удушья проходит, и она тогда тушит свою самокрутку. Я раньше очень боялся быть один дома с мамой, когда при мне у неё начинался приступ, я в чём был бежал в школу к Изе, забегал к нему в класс и кричал:
– Изя, беги домой, маме плохо.
И Изя сразу кидал быстренько свои книги и тетради всумку ис задней парты, где он сидел, прямо по партам бежал к выходу.
А однажды тёте Мане один профессор из Минска, с которым она во время войны работала врачом в Ленинградскомгоспитале, привёз в Бобруйск какие-то новые таблетки, и нашу маму уже нисколько лет совсем не мучаютприступы астмы.
Мама очень расстроена, что из-за проклятой войны не смогла как следует присмотреть за своим первенцем, и он, её пятилетний малыш, играясь рядом с ней, заработал грыжу. Мама сейчас очень хочет, чтобы Изя в своей жизни сумел добиться всего, чего сам себе желает. Сейчас Изя, кроме учёбы в техникуме, берёт уроки музыкипо игре на гитаре и мандолине у частного учителя. Иногда этот учитель – дядя Иосиф, некогда игравший в оркестре самого Эди Рознера, – приходил к нам домой одолжить у моей мамы немного денег. Мама всегда хвалила Иосифа за те заметные успехи, которые Изя делал в музыке, и в знак благодарности наливала ему стаканчик водки. Иосиф всегда благодарил маму за угощение и после угощения в нашей квартире проводил внеочередной незапланированный урок музыки с нашим Изей.
А когда брат уже учился в техникуме, дядя Арон, муж тёти Мани, в прошлом военный дирижёр, руководил оркестром техникума. Он научил Изю играть на трубе, и Изя по-настоящему просто влюбился в этот инструмент. Он не пропускал ни одной репетиции в духовом оркестре. Кстати, духовой оркестр техникума был дважды лауреатом смотра духовых оркестровБелоруссии.
Однажды Изя был на практике от техникума в Гомеле на заводе Гомсельмаш и по просьбе начальника цеха в связи с эпидемией гриппа проработал две недели в кузнечном цеху. По окончании практики начальник цеха написал Изе отличную характеристику и вручил за работу 550 рублей.
До прихода поезда на Бобруйск Изя прохаживался по центральным улицам Гомеля и в витрине одной сапожной мастерской увидел необычной красоты туфельки очень маленького размера, не иначе, как по заказу Золушки, сам с собой пошутил Изя и добавил, конечно, не сказочной. Изя остановился у витрины и залюбовался красотой этих туфелек. Малюсенькие, изтёмно-синей кожи, на высоких каблучках, с красивой отшлифованной медной пряжкой в форме бабочки, со всех сторон украшенные бисером. Изя вдруг вспомнил малюсенькие мамины туфельки 32-го размера и решил поинтересоваться, сколько стоят эти туфельки, и какого они размера. Он зашёл в мастерскую и спросил у мастера.
– Хочешь купить своей невесте, молодой человек? – улыбнулся мастер. – Они, наверное, будут дороговаты для тебя.
Он снова склонился над своим табуретом продолжая пришивать такую же красивую пряжку, как на туфельках в витрине к не менеекрасивым белым туфелькам,по-видимому, тоже для невесты.
– Может, эти туфельки я хочу купить для моей Золушки, – шутя ответил Изя.
– Тебе, я уверен, эти туфельки никак не подойдут. Я сшил их по заказу одной невесты роста не больше, чем у Золушки. Кажется, и мерку точно снял, и в работу по пошиву этих туфелек вложил всё своё умение и душу, – стал жаловаться мастер, но впервые в жизни просчитался. У невесты размер ножки 33, и мерка моя соответствовала этому размеру. Но почему-то туфельки получились чуть маловаты невесте. Вот из-за своей оплошности я сейчас ей шью другие, на этот раз из белой кожи, правда, с такой же красивой пряжкой. Если туфельки с витрины тебе понравились, покупай, молодой человек. Сейчас невесту с такой малюсенькой ножкой во всём нашем городе не найдёшь. Разве что в каком-то сказочном королевстве.
–Подешевле продашь, я куплю, – сказал Изя, чем удивил мастера.
– За двести рублей я их с удовольствием продам. Если бы они кому-то подошли, – с надеждой посмотрел на Изю мастер. – С клиента я взял бы деньги только за материал, а свой кропотливый труд и время просто были бы в подарокклиенту за сбыт моей ошибки.
Изя быстро отсчитал деньги и попросилперевязать коробку с туфлямикрасивой ленточкой с бантиком и сделатьнадпись: для любимой мамы Золушки. Мастер посмотрел на моего брата удивлёнными глазами, носделал всё, как он просил.
Когда Изя,счастливый, выбегал из мастерской, мастер посоветовал ему почитать сказку ШарляПерро«Золушка».
Нашей маме туфельки подошли, как в сказке, точно по ноге. Примерив их, она вдруг расплакалась и сквозь слёзы сказала Изе, обнимая его:
– Я самая счастливая женщина на земле. Спасибо тебе, Боже, за моих сыновей. О большем в жизни я просто и не мечтаю.

Папу нашего долго уговаривать доложить немного денег на покупку велосипеда для Изи даже и не пришлось. Он, как только узнал, как ловко мы провернули дело с абсолютноновым велосипедом и за полцены, и что наша мама не транжирила впустую деньги, как иногда это делают другие женщины, собирала их, чтобы что-то нужное прибрести в дом, расцвёл, как красный тюльпан на базаре перед восьмым марта.
– Учитесь, дети, – сказал папа, – у своей мамы, как надо беречь тяжело заработанную копейку, и никогда не тратьте деньги впустую на что попало. – И,  вздохнув, признался нам: – Хочу после ремонта вместо нашего маленького холодильника с одной полкой купить большой холодильник. – А потом добавил, что пора купить и газовую плиту, и табуретки обменять на новые стулья, а вместо нашего маленького буфета купить вместительную стенку на всю комнату, и станет в нашей квартире не хуже, чем у других.
После бурной речи папа достал из-под кровати свой деревянный чемодан,ключом открыл замок и, порывшись внём, достал 200 рублей.О чём-то минуту задумавшись,протянул их маме:
– Вот, Сорка, возьми, заплатишь за велосипед, а на остальные купишь в дом бутылочку вина, а детям конфеты.
– Папа, а можно мама купит нам и конфеты, и мороженое? – спросил я.
Папа улыбнулся и сказал:
– Сегодня мама может купить для вас всё, что захочет. – И добавил: – Гулять так гулять.
Назавтра Изя уже гонял по улицам на своём новом велосипеде, а вечером вместо чаепития мы всей семьёй угощались вкусным мороженым с изюмом.

4.8.2016.
Ашдод.

Соседский кот по кличке Кузя любил поспать под старой яблоней, которая росла прямо на границе нашего двора с соседским. Вот и сегодня Кузя сладко спал, положив свою голову на передние лапывместо подушки. Изредка во сне Кузя вздрагивал, полу- открывал глаза, хитро всматривался куда-то ввысь сквозь ветки яблони, усыпанной ещё неспелыми зелёными яблоками. Конечно, его в эти минуты интересовали не яблоки, он был всегда к ним равнодушен, а две обнаглевшие вороны, громко каркающие на самой верней ветке яблони. И вот, наконец, разругавшись одна ворона перелетела на нижнюю ветку и в последний раз что-то прокаркала своей подруге, сидевшей на сама верху.
– Кар-кар, что в переводе на язык людей звучало так: всё, с меня этого достаточно, как говорят у нас в народе, дружба дружбой, а служба службой. Хватит тебе своими майсами (новостями) дурить мне голову. Полчаса покаркала и хватит. Пора и честь знать.
Но ворона с верхней ветки была совсем не такой уж простой, чтобы, не выслушав её, можно было так просто избавиться.  Она слетела к своей подруге на первую ветку, и вороны опять громко закаркали между собой, окончательно разбудив нашего Кузю. Кот, чтобы наконец утихомирить надоедливых ворон, бесшумно полез на дерево и стал осторожно ползти по нижней ветке по направлению к воронам. И когда Кузя уже присел на свои задние лапы и готовился к прыжку, он был сбит метким выстрелом из рогатки.
Я не знаю, в какое место попал металлический шарик, но кот вмиг камнем свалился с ветки. Пару минут он лежал на земле без движения, потом медленно поднялся на лапы и, сильно прихрамывая, поплёлся к себе домой, в наш второй подъезд, к своей бабке Химке.
 А в это время к нам с Толиком незаметно подошёл дядя Герсун и обоих схватил за шиворот.
– Так вот вы какие, будущее поколение, гордость нашего двора! – грозным басом сказал Герсун. – Тихие вежливые пионеры. Утром всегда всем «здравствуйте», «как дела», «вам чем-то надо помочь». Все с утра такие хорошенькие, что просто порой не хватает слов, чтобы не восхититься вами. А потом наши хорошие достаёте из своих карманов рогатки с металлическими шариками от подшипников, которыми можно убить даже человека, если попасть в лицо. Вы не пионеры, а злостные хулиганы. Сейчас я вас отведу в милицию, и вас без суда и следствия посадят в детскую колонию, как опасных малолетних преступников. И с завтрашнего дня ваши родители будут с вами встречаться только на свиданиях в тюрьме и горько плакать, что у них родились такие плохие дети.
Отобрав у нас рогатки, Герсун выбросил их в мусорный ящик, а потом вдруг отпустил нас и пошёл куда-то по своим делам. Мы с Толиком решили, что он, наверное, направился в милицию.
– Что нам делать? – спросил я Толика.
– Что делать? – переспросил у меня Толик и сам ответил: – Да ничего, Лёва, уже сделать не сможем. Побежали спасать, пока не поздно, Вовку Вайнберга. А то придёт сегодня к нему с обыском милиция, а у него в одном кармане рогатка, а в другом полкармана металлических шариков. А он, бедолага, даже и стрелять не научился из рогатки. При стрельбе от страха зажмуривает свои глаза. И, вообще, какой из него бандит, если он боится всех кошек и собак.
– Я просто удивляюсь, – сказал я Толику, – за что нашего Вовчика приняли в пионеры. Он всю жизнь всего боится и всегда спрашивает разрешения у своей мамы.
– А мы с тобой, Лёвка, оказались такими хорошими пионерами, что, даже не спрашивая разрешения у своих мам, стали малолетними преступниками, – закрыл мне рот Толик.
Вовчик, выслушав нас, сразу выбросил в мусорное ведро свою рогатку и почти новую велосипедную шину из отличной резины, которую он давно берёг для производства новых рогаток. Нам за дружеское предупреждение он дал целый кулёк конфет. Мы с Толиком, попрощавшись с другом, уселись у Толика на крылечке и стали уплетать конфеты.
– Ешь, ешь, не жалей! – сказал мне Толик. – В тюрьме нас конфетами уже кормить не будут.
Дядя Герсун всё-таки не такой уж и плохой человек оказался. Он нас пожалел и в милицию не заявил. Мы то этого не знали и почти целый день прождали милиционера с наручниками.
Несколько дней гуляли возле дома на улице и нам всё казалось, что каждый милиционер или даже просто военный, проходящий мимо нас, сейчас завернёт в наш двор.
Кажется, на этот раз пронесло нас от беды. Но мы с Толиком о нашем происшествии побоялись рассказывать своим родителям. Не хотелось их лишний раз расстраивать своим нестандартным поведением.

10.8.2017.
Ашдод.












У моего старшего брата Изи есть друг Сашка Сабодаш. Когда-то он с родителями жил на цыганском хуторе, недалеко от Бобруйска. Чтобы в выходной день ему попасть домой, надо было сначала целый час трястись в маленьком переполненном автобусе, а потом пять километров идти через лес пешком до своего цыганского хутора.
– Живём мы, правда, немного далековато от города, – говорил он, – но вам когда-нибудь обязательно надо съездить к нам и увидеть, среди какой красоты мы живём. Кругом наших домов лес, а в лесу есть всё, что вашей душе угодно: и свежий воздух, и грибы, и ягоды, а рядом ореховая роща. Мне иногда, чтобы нарезать корзину грибов, нужно всего от силы полчаса. А какое у нас озеро! Просто сказка, чистое. А сколько в нём рыбы. Она просто гуляет по самой глади озера. Ваши городские так даже и не догадываются, что у нас недалеко от хутора есть такое озеро. А наши местныеленятся сходить порыбачить на озеро и идут за рыбой в наш сельпо за свежемороженой.
Живёт Сашка Сабодаш в Бобруйске в общежитиитехникума и часто бывает у нас дома. Наш Изя по дружбе и своей доброте дома часто чертит за Сашку разные разрезы, виды деталей – то сбоку, то спереди, то сверху. Сашка в техникуме очень прилежный ученик и учится на одни пятерки, даже по черчению, которое всегда за него чертит Изя.
– Ну хоть убей меня, – жалуется Сашка, – а чертить аккуратно у меня не получается.
Иногда, когда у Изи с Сашкой затягивается совместная учёба, мама приглашает его пообедать вместе с нами. Сашка всегда сначала отказывается, а потом, чтобы не обидеть мою маму, садится с нами за стол.
Тётя Хава маме говорит:
– Сорка, смотри в оба за этим цыганом. Цыган есть цыган и всегда замечает, где что плохо лежит.
А мама успокаивает её и говорит про Сашку, что он очень хороший парень и по дому может помочь и в дом что-то бесплатно принести. Помнишь, неделю назад он из дому нам притащил целуютыкву. Всем нашим соседям тогда хватило по приличному куску, и мы с удовольствием целую неделю ели арбузную кашу. А на базаре небольшой кусок тыквы, сама знаешь, сколько стоит.
Да Сашка – цыган, но не попрошайка тебе какой-нибудь, а из приличной семьи. Мама его старший ветеринар на молочной ферме, окончила в своё время ветеринарный техникум и сейчас лечит коров и даже сама иногда принимает у коров роды. Сашка рассказывал, что его мама всегда учит обоих его братьев честности и порядочности. Никогда ни при каких обстоятельствах нельзя делать пакости людям и не грешить, тогда и не надо будет у бога просить прощения за грехи. «Так что, дорогая моя Хавка, Изин друг – парень хоть куда, очень уж он порядочный, какой-то девке в жизни с ним сказочно повезёт».
А неделю назад Сашка пригласил Изю к себе на хутор в гости, на рыбалку. Я тоже очень хотел поехать, мне хотелось хотя бы раз увидеть, как ловится рыба. Но Сашка сказал, что для пацана моего возраста это очень большая нагрузка. В три часа ночи надо уже вставать и идти в полной темноте почти пять километров через лес. А когда я от обиды начал хныкать, Сашка пообещал мне в свои большие каникулы обязательно взять с собой в лес за грибами и ягодами.
– А можно мне взять с собой и своих друзей? – с надеждой спросил я у него.
– За всеми твоими друзьями я усмотреть не смогу, а вот одного самого послушного взять можно.
Я поблагодарил Сашку и тут же побежал к Олегу обрадовать его хорошей новостью.
А Изя занялся подготовкой к рыбалке. Хорошую удочку ему пообещал дать Сашка у себя дома. А потом брат вместе с другом сделали три закидушки. Кто не знает, закидушка – это длинная, длинная леска на конце с грузиком и крючком для ловли и наживы. С закидушками ловить рыбу очень просто. Нужно только закинуть её подальше в озеро и потом каждую минут её вытягивать и смотреть, попалась на крючок рыба или нет. В самый последний день перед рыбалкой я получил задание накопать коробку червей для наживы. И мы с Олегом с честью с этим заданием вправились за час до отправки автобуса.
Через день к восьми часам утра Изя вместе с Сашкой притащили к нам домой две большие вязанки свежей рыбы – окуньков, карасей, плотвы. Некоторые рыбины по маминым подсчётам были грамм по триста, не меньше. Три самые больше рыбины мама засолила, а из остальных сварила пол огромной кастрюли рыбных тефтелей по своим старинным ещё бабушкиным рецептам.
Только мама управилась с тефтелями и прилегла отдохнуть на кровать, как тётя Хава тут как тут.
– Что улеглась, Сорка, поднимайся! Я принесла тебе кусок штруделя с клубничным вареньем. Люблю с детства печь разные печёности, а кушать их у меня особенно и некому. Дети с внуками поехали отдыхать на Азовское море, а моему Герсону утром к чаю хлеб, намазанные маслом, дороже всяких моих печёностей.
– Спасибо тебе, Хавочка, – поблагодарила соседку мама. – А тебе взамен вот возьми тарелку с тефтелями, свежими рыбными, – и мама положила на тарелку с десяток тефтелей.
– Ой, Сорка, мне так неудобно, у тебя самой большая семья. Тефтели тебе пригодятся.
– Бери, Хава, бери, видишь из двух вязанок рыбы сколько у меня получилось тефтелей. Как на Маланью свадьбу.
Поблагодарив маму, Хава вяла тарелку с тефтелями и пошла к выходу. Дойдя до дверей, она остановилась:
– И что, Сорка, я с самого утра к тебе зашла? Убей меня, не помню. – Она помолчала немного. – Да, вспомнила. Ты, Сорале, самая грамотная в нашем доме. Скажи, пожалуйста, а там на том Азовском море сейчас хоть не холодно?
– Ты что, Хава, летом там всегда намного жарче, чем у нас в Белоруссии. И вода в море всегда тёплая, а вдоль моря приятный желтый песок. Не зря к Азовскому морю едут отдыхать в основном богачи.
– Говоришь, в основном там отдыхают богачи? Ну так это точно про моих детей. У них и вода под боком на улице в колонке, и дрова для отопления зимой в сарае в ста метрах от дома, и вместо газовой плиты, как сейчас у многих людей, в прихожей стоит керогаз. Хорошо, хоть не шумный примус. Да ладно. Все это наживное, главное в жизни – это здоровье и мир в семье.Ачерез год, дайбог, уже подойдёт у детей очередь на благоустроенную квартиру. Тогда и мои дети стынут богатыми.А что, дров уже для отопления им не надо будет покупать, не надо будет и к колонке бегать. В доме есть уже и холодная и горячая вода. Лей её, сколько душе угодно. Да и газ – это тебе не керогаз. Большое удобство!
– Да, соседушка, – вздохнула мама. – Мыс тобой понемногу стареем, а очередь наша на благоустроенное жильё стоит на месте.
– Ну всё, Сорка, я побежала. Ой да посмотри в оно. Кого тебе нечистая в гости на твои тефтели прислала. Это же надо с утра явился не запылился.
А во дворе рядом с беседкой доставал что-то из люльки мотоцикла папин друг ещё со времён войны и мой хороший знакомый по моим лесным приключениям, лесник дядя Антон.
Через минуту он уже стучался в нашу дверь.
– Входи, входи, Антон. Дверь для друзей всегда открыта.
– Мир вашему дому, – слегка поклонился у порога Антон. – Принимай, Сорка, гостей.
– Мы всегда рады гостям, – повторила мама, приглашая дядю Антона войти в квартиру.
– А это, Сорка, от нас небольшие гостинцы, – сказал дядя Антон, передавая маме большую вязанку сушёных грибов боровиков и литровую банку свежесобранной земляники.
– Спасибо, Антон, за такой подарок! – обрадовалась мама. – Да ты садись, рассказывай, надолго ли к нам, какие планы?
– А я, наверное, у вас и заночую. Много дел у меня в городе собралось, боюсь, что за полдня и не управлюсь. Надо зайти в райком и побегать по магазинам. Хочу купить себе новые сапоги, мои старые давно уже прохудились, надо посмотреть новую лёгкую куртку, носков купить пар пять, большие крючки для щуки. Да и в дом моя Наталья просила кое-что купить: пять коробок макарон, подсолнечного масла, несколько банок селёдки иваси. Иногда так хочется к горячей картошке что-нибудь солёненького, аж спасу нет. Да и со своим лучшим другом тоже пора повидаться. Это же не шутки вместе с ним почти всю войну до самой его контузии были рядом бок о бок, прошагали вместе пол-Европы. Ну расскажи мне, как вы тут в городе поживаете.
– Да ничего, Антон, хоть и в небольшомбогатстве, но вмире и здравии, – сказала мама.
Обед немного запоздал, ждали папу с работы. Друзья были рады увидеть друг друга, они пожали руки, потом обнялись. За столом помянули своих товарищей, не вернувшихся с войны, распив за них в несколько заходов целую бутылку водки. К запоздалому обеду стол был накрыт не хуже, чем в первый день Песаха. Что на нём только не было: и рыбные тефтели, и домашняя колбаса, и вчерашние котлеты, и селёдка иваси. К тому же мама успела сварить грибной суп из сушёных грибов, запах от которого заполнил все наши три подъезда.
Сказать по правде, всё на столе было очень вкусным, кроме селёдки иваси. Нет, она на вкус тоже была ничего, но я её никак не могу сравнить с копченой селёдкой, которую на прошлой неделе купил папа в честь квартальной премии. У меня и без неё начинают течь слюни, как только вспоминаю её вкус и запах. Папа лично сам отрезал нам от неё по кусочку, а себе взял ещё и голову от селёдки, а остальное завернул в пакет и положил в холодильник, сказав, что это на шабат. И я решил, когда вырасту и заработаю много денег, первое что я себе куплю, это самую большую копчёную селёдку и сам её всю и съем, без хлеба, от хвоста до головы.
Дяде Антону всё, что было на столе, очень понравилось, особенно грибной суп. Съев тарелку супа, гость попросил добавку.
– Скажи мне, Сорочка, – смакуя суп,спросилон у мамы. – Что такое хитрое ты чисто еврейскоедобавляешь в суп, что от него невозможно просто оторваться.
– Могу, конечно, сказать тебе Антон, только по секрету, – заулыбалась мама. – Я во всю еду, что готовлю для своей семьи, вкладываю свою душу. Если ты очень хочешь, чтобы получилось очень вкусно и всю эту еду ели с аппетитом, то так всё и получается. Вот и весь мой секрет.
– Всё, Сорка, я хорошо тебя понял. В следующий раз я к тебе на обучение привезу свою Клавку. Пусть хоть увидит, что иногда можно приготовить даже еврейскими малюсенькими ручками такой шикарный обед, который не подадут даже в лучшем столичном ресторане. Абраша, береги нашу Сорку.
Дяде Антону мама постелила постель в столовой на раскладушке, и он, даже не раздеваясь, прямо в одежде, только сняв сапоги, лёг спать.
Когда я проснулся в шесть часов утра, дядя Антон, проводив на работу моего папу, уже сидел в беседке во дворе и курил свою самокрутку. Выкурив папиросу, он зашёл в дом, чтобы попрощаться с нами. Мама протянула ему гостинец для его жены и детей –  два больших неразрезанных куска печёного пирога. Антон был очень растроган и двадцать раз извинялся, что отрывает такие вкусности от чужих детей. Наконец, пожав маме, Изе, мне и уже хнычущему Яну руки, он снова пожелал нам всем земных благ, вышел из квартиры, завёл свой мотоцикл и выехал со двора.

14.8.2016.
Ашдод.

Когда мой брат Изя берёт меня с собой на пляж, для меня это настоящий праздник. Я быстро, чик-чак, помогаю собрать Изе нашу сумку. Быстро запихиваю в неё два полотенца, новые трусы Изе и себе, бутылку воды, и всё готово. Раньше я брал на пляж и книгу, но с книгой, даже очень интересной, на солнце быстро устаёшь, и глаза мои сами собой закрываются. На пляже нужен только активный отдых. Я обычно бегаю, подаювзрослым ребятам мяч. Потом в мяч я играю со своим другом Толиком, бьём мячом друг другу по воротам, а иногда вволю накупавшись, люблю полежать на тёплом песке, зарывшись в него по самую шею.
А когда мы с Толиком находили на пляже пустую бутылку, по очереди бегали на речку за водой и вместе строили из песка настоящий замок, с подземными ходами и высокой башней для заколдованного и закованного в кандалы отважного воина – жениха принцессы.
Часто Сашка-цыган становился на ворота, и взрослые ребята по очереди били мячом в ворота. Один раз мы, посовещавшись с Толиком, поспорили с Сашкой, что с первого раза забьём ему в ворота гол. Сашка, не задумываясь,  сказал, что если мы забьём с первого раза, он станет перед нами на колени, имы дадим ему по пять саечек каждый. Взрослые ребята стали рядом у ворот, ожидаякакого-то чуда. И они не ошиблись. Чудо произошло. Мы с Толиком установили мяч на отметке наших двенадцати шагов, и Толик, сильно разбежавшись, с силой мотнул ногой мимо мячав правый угол.  И Сашка, как лев, бросился в правый угол, будто бы за летевшим в ворота мячом, а я в это время не очень сильным ударом вонзил мяч в пустые ворота. Все взрослыеребята зааплодировал нам, а Сашка, улыбаясь нашей хитрости, как и обещал, опустилсяперед нами на колени. Конечно, наши саечки были для него, как укус комара, но справедливость восторжествовала, всем было очень весело, а БорисЭткин, друг моего брата и Сашки, успел даже сфотографировать пустойбросок за мячом Сашки,иа мы с Толиком, как взрослые ребята, набиваем Сашке его заработанные саечки.

Что может быть прекрасней в знойный летний день пойти покупаться на речку! Вот и сегодня я проснулся раньше всех и, пока мама и Изя поднялись с постелей, успел собрать для пляжа сумку. Но сегодня, как иногда говорит Изя, когда у него не получается решить задачу по сопромату, мне кажется не мой день. Так сегодня было и со мной. У меня тоже оказался не мой день. За завтраком брат сказал:
– Лев, ты меня извини, но я взять себя с собой на пляж просто не могу. Сегодня в такую жару, когда на дворе под тридцать, я просто боюсь нашу маму оставлять дома одну. Да ты на меня не дуйся. Я бы тоже не пошёл на пляж, но я не могу не пойти. Во-первых, вся наша группа решила отметить окончание третьего курса учёбы в техникуме. Да и Фаинке я пообещал сегодня пригласить её на пляж. Дружу я с ней, Лёвка, уже почти полгода, она очень классная девушка.Как я могу еёподвести и не прийти за ней. В общем, братишка, – Изя обнял меня за плечи, – я думаю, мы с тобой договорились. А послезавтра и в субботу, я клянусь, мы с тобой обязательно сходим вместе на пляж. А теперь смотри, Левка, чуть что, таблетки от приступа лежат на столе рядом с графином с водой. Сигара с аматолом и спички лежат на этажерке сверху.
Но я был очень рассержен на брата. Видя это, Изя сказал:
– Перестань на меня дуться, не очень уж и часто я прошу тебя оказать мне какую-то услугу. И, наконец, ты мне брат и друг или просто брат? Всё я пошёл, – и Изя, хлопнув дверью, быстрым шагом направился к автобуснойостановке. А я взял свою книгу про Робинзона Крузо и пошёл к маме на кухню читать. На кухне мне опять стало весело. Каждые пять минут мама спрашивала:
– А что там было дальше? Что ты уже прочитал?
И я с удовольствием ей пересказывал уже мною прочитанное.
Мама слушала меня и одновременно готовила щи. И тут,запыхавшись, прибежал назад Изя.
– Представляешь, дошёл я уже до остановки и вспомнил, что забыл дома фотоаппарат. Пришлось вернуться.
– Вернулся. Так можешь уже не идти, – успокоил я брата. – Сейчас или опоздаешь на автобус, или будет у тебя другая какая-нибудь неприятность.
– Интересно, что у меня ещё может сегодня случиться до отправки автобуса? – улыбнулся мне Изя. – До автобуса я могу дойти спокойным шагом за пять минут, а автобус по расписанию отправляется через десять.
– А если ты не успеешь на автобус, тогда по дороге на пляж пойдёт проливной дождь, – продолжаю я наезжать на брата.
– Или, –стараясь превратить всё в шутку, добавил улыбаясьИзя: – на пляже в жаркий летний день вдруг выпадет месячная норма осадков в виде снега.
Изя стал рыться по ящикам, ища свой фотоаппарат. А мама в это время, залив овощи водой, решила поставить кастрюлю с будущими щами вариться на керогаз. Но на этот раз сил поднять кастрюлю немного выше кухонного столика на керогаз у мамы почему-то не хватило. Кастрюля выскочила у неё из рук за керогаз, а керогаз перевернулся и, падая на пол, на мгновение задержавшись между дверью кухонного стола и мамиными коленями, подпалив на ходу снизу до верху мамин халат. Мамин халатвспыхнул, как факел. Мгновенно запылала и вся кухня – стены, пол и потолок. Все входные двери общей кухни. Я, увидев это безумие, растерялся и от испуга только сумел крикнуть:
– Мама, мамочка, что ты наделала.
Я открыл нашу входную дверь и закричал:
– Изя, скорой сюда, наша мама горит.
Мама в это время вбежала в нашу квартиру, на ходу стараясь расстегнуть пуговицы горящего факелом халата, но руки её плохо слушались. Она пыталась разорвать на себе халат, но силы совсем уже покинули её. Изя подбежал к маме и стал от испуга судорожно обеими руками расстёгивать пуговицы на халате, потом догадавшись, что надо разорвать халат, с силой рванул его на куски сверху до низу. Но мамины руки не хотели вылезать из горящего халата. На помощь к нам вбежал сосед Фима с первого подъезда, он повалил маму на пол и быстро накрыл её тёплым одеялом с кровати, тем самым погасив пламя. В это время соседские ребята,устроив живую очередь, стали друг другу без перерыва передавать вёдра с водой, заливая водой горячую кухню. А Изя в это время вылил на маму два ведра холодной воды. Через десять минут на кухне был погашен огонь, а от мамы по-прежнему шёл лёгкий дымок от ещё тлеющего на ней халата.
Мы все были в шоке от произошедшего. Мне вначале просто не верилось, что в этом пожаре пострадала мама. Мне казалось, что она сейчас поднимется с пола, наденет новый халат и, улыбнувшись нам, скажет:
– Ну что, дорогие, уставились на меня? Что давно не виделись? Ну споткнулась, с кем не бывает. А сейчас слушайте мою команду. Левеле, сбегай за водой, только принеси полведра не больше. Повторяю – полведра, не больше. А ты, Изеле, подмети, пожалуйста, в столовой пол. А я пошла продолжать варить щи. Ой, кто-нибудь мне скажет, который сейчас час? Боюсь, как бы не опоздать в детский сад за Янкелем.
Но, увы, чуда не произошло. По просьбе тёти Хавы наши соседи сняли с мамы обгоревшую одежду и положили голую на кровать у окна, накры чистой простыней. Тебя Хава вымыла в столовой полы и открыла полностью окно. Изя ходил из комнаты в комнату и стонал от невыносимой боли на руках, повторяя в который раз одно и тоже:
– Мамочка милая, что ты наделала? Я же в это время был дома. Почему ты не попросила меня поставить эту чёртову кастрюлю на керогаз?
Ну а я в это время побежалк телефону автомату звонить в «скорую помощь». По срочному вызову можно было звонить без денег, нужно только нажать на кнопку «срочно».
Услышав в трубке «Скорая помочь вас слушает», я прокричал:
– Моя мама обгорела. Спасите её! Меня спросили только, что произошло и домашний адрес.
Пока я добежал обратно, во дворе дома уже стояла машина «скорой помощи». Маму положили на носилки. Уже с носилок она взглянула на меня и Изю, и огромные слёзы выступили у неё на глазах. Она почему-то сразу отвернулась от нас и стала смотреть в другую сторону.
После обеда тётя Маня принесла Изе обезболивающие таблетки и отвела к врачу-специалисту. Но таблетки, по-видимому, не помогали брату, он по-прежнему ходил из комнаты в комнату и стонал от боли.
Вечером Изя говорил папе:
– У меня только по локоть руки обожжены, а я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать от боли, а как тяжело маме, полностью обгоревшей.
Почти до конца лета папа находил у себя на работе время, чтобы моего младшего брата Яна отвести утром в детский сад. Забирал Яна из садика пока я строго по будильнику. Папа лично для меня каждый день заводил будильник на четыре часа, а я каждую минуту смотрел на часы, ожидая, когда маленькая стрелка встанет на цифре четыре, а большая на двенадцать. И когда слышал звон будильника, я бросал все свои дела и бежал в детский сад за Яном.

В обед, где-то к двум-трём часам дня, папа стал приносить нам домой еду из столовой. В основном в одной кастрюле был борщ, в другой – лапша или пшёнка. Компот, иногда по кусочку мяса или по котлете нам приносила тётя Хава, стараясь принести незаметно от Изи.Брат принципиально не хотел ни от кого ни жалости, ни помощи. И при посторонних никогда не садился за стол. А кормил его каждый день из ложечки, как вы правильно догадались, конечно, я, получая иногда хороший удар ногой под зад. Ну что я мог с собой поделать, если мне было смешно кормить его? То еда была не совсем остывшей, даже горячей, и Изя смешно её выплёвывал, то хлеб не совсем откусанный, торчал у него изо рта, а поправить его обгоревшими перевязанными руками он не мог. Иногда я попадал ему мимо рта. Это вызывало у меня смех, и я получал от брата подзатыльники. Потом он, правда, извинялся, просил прощения. А мне, пока ещё не понимающему по-настоящему, что у нас в семье происходит, доставляло удовольствие, когда старший брат просил у меня прощение.
Ян ел всё, что ему давали, почти без проблем. Он уже понимал лучше меня, что если он сейчас не покушает, то я ему пока ещё не мама и уговаривать его особенно не буду. Вечером ужином уже командовал папа. Ужин проходил быстро, по-солдатски. Хочешь есть – ешь, что дают, не хочешь кушать, выходи из-за стола.
С туалетом мы справлялись сами, как могли.
У мамы в больнице я был всего два раза. Мама почему-то не хотела видеть ни меня, ни Яника. Наверное, она не хотела, чтобы мы видели её такой до полного выздоровления. Помнили её такой, какой она была до болезни, всегда красивой, напудренной, с накрашенными губами, чем бы она по дому не занималась.
Многие соседи звали меня и Яна к себе покушать, но мы, как и наш старший брат Изя, благодарили всех за приглашение и всегда говорили, что мы не голодны и что дома у нас из еды всё всегда есть.
Каждый день наши близкие соседи – тётя Хава, дядя Гесун, тётя Мера говорили и мне и Яну, что моя мама ещё очень молодая, у неё очень крепкий организм, и что она очень скоро поправится и возвратится домой из больницы.

Через месяц мама умерла. В ту ночь больнице у её постели дежурил Изя. Перед смертью мама просила Изю, чтобы он присматривал за мной и за Яником, смотрел, чтобы я поменьше бегал по двору и хорошо учился, чтобы без её внимания не пошёл по скользкой дорожке, а стал порядочным человеком.
После похорон папа, Изя и я целую неделю сидели с кипами на голове дома.Я без надобности не выходил из дома даже с друзьями. Тётя Маня и дядя Арон после работы каждый день сидели с нами дома до позднего вечера. Приходили к нам дядя Антон, тётя Лена – подруга мамы, заходили соседи из всех трёх домов нашего двора. Все говорили о моей маме как о прекрасном человеке, которого они все раньше времени потеряли. О том, какой она была хорошей матерью, женой, подругой, человеком с открытым добрым сердцем. О маме все говорили с теплотой и так искренне, что у меня и Изи сами собой наворачивались на глазах слёзы, папа мой, по жизни очень мужественный человек, тоже платком вытирал свои влажные глаза.
–В её смерти виноват только я, – говорил он всем. – Привык всегда за всех всё в доме решать, ни с кем никогда не советовался. Вот и результат. Сколько раз она просто просила купить в дом газовую плиту. А я решил раньше купить большой холодильник, сам решив, что он в доме нужнее газовой плиты. А надо было тогда, когда Сорка просила меня купить газовую плиту, к ней прислушаться. Ведь она, моя Сороле, была маленькой и хрупкой, как молоденькая девочка. И как я раньше не мог себе представить, что поднять большую кастрюлю на керогаз, стоявший ещё на кухонном столе, просто ей было не под силу. Я наказан был самим Богом, что не сумел сберечь счастье, что было в моих руках. Теперь из-за моей близорукости пострадали и мои дети.
Тётя Лена вспомнила Урал, военный завод и в нём маленькую быстренькую бригадиршу, командовавшую в цеху, сумевшую в короткий срок освоить работу на всех станках и на всём оборудовании. И как мама отнеслась лично к ней, к бесталанной, толстой бабе, подыскав ей работу по её способностям и тем самым дать ей возможность почувствовать себя нужным человеком на своем месте.
А дядя Арон признался, что часто даже сам уговаривал свою Маню сходить навестить её брата Абрашу.
– Лично я по Абраше никогда не скучал, я его практически видел каждый день, но выпить вечером у Сорки чашечку чая с кусочком бесподобного печёного пирога или лекаха, это было просто неописуемое удовольствие, поднимающее у меня настроение на целый день.
Дядя Антон вспомнил 1943 год, когда он навестил тогда своего друга Абрашку в госпитале. Абраша тогда контуженный, перевязанный бинтами ему говорил:
– Я всё равно выкарабкаюсь и вернусь живым домой, потому что уверен, что меня там, где-то за Уралом, ждёт моя Сорка и сынок Изеле. Антон, ты просто не представляешь, какая красивая моя Сороле. Только с таких красавиц, как моя Сорка, писатели и поэты придумывают добрые сказки о красавицах принцессах. Только здесь, лёжа в госпитале, я понял, что на этой земле я самый счастливый человек.
– А ты, Лёва, помнишь свою маму? – спросила тётя Лена.
– Конечно.
И тут я вспомнил один интересный эпизод. Однажды в мае, когда моей маме исполнилось тридцать девять лет, папа, окончив пораньше работу, пригласил её в кино на вечерний сеанс, в восемь часов. Они смотрели фильм «Верные друзья». После сеанса, недалеко от кинотеатра я решил их встретить. После окончания фильма, когда зрители огромной толпой стали выходить из кинотеатра, я боялся, что в этой толпе просто не узнаю своих родителей. Для меня все зрители были на одно лицо, одинакового роста и одинаково одеты. И вдруг среди этой толпы зрителей я увидел папу в сером костюме, а рядом настоящую принцессу из сказки Шарля Перро, маленького роста, в строгом синем костюме и в малюсеньких туфельках, которым позавидовала бы даже настоящая Золушка. Мама очень обрадовалась, увидев меня, обняла и поцеловала в лоб. Я до сих пор не забыл теплоту маминого поцелуя. И тогда я решил, что, когда вырасту, никогда не женюсь, потому что такую, как моя мама, я, наверное, не встречу, а другую, не как мама, просто не смогу полюбить.
– Только сейчас, когда я потерял маму, – сказал Изя, – я понял, чего в жизни имел. Скажите, кто ещё, кроме моей мамы, зимой, в лютый мороз ради сына смог бы каждый день сидеть на базаре продавать квашеную капусту, чтобы по копейке насобирать деньги сыну на велосипед? А когда в прошлом году наш Лёвка подхватил воспаление лёгких, она ночами сидела у его постели, поправляла на нём одеяло, ставила ему банки, прикладывала постоянно холодное мокрое полотенце на голову. А Лев все лежал и стонал, ничего не ел, не брал никаких лекарств. И что тут придумала наша мама? Она, одолжив у соседей денег, купила ему коньки с ботинками. Таких ещё не было у его друзей.Усадила Лёвку на кровать, надела ему носки, на них коньки с ботиками и аккуратно их зашнуровала, а потом заставила Лёву пройтись в ботинках по комнате. Что  вы думаете? Наш Лёва просто ожил, чтобы поскорее выздороветь и прокатится перед друзьями на конках, сталглотать все таблетки, которыеприписал ему врач. И через силу кушать всёподряд, что варила ему мама. Так из-за большой и необыкновенной любви и заботы нашей мамы Лёвка сумел выкарабкаться из болезни.

15.8.2016.
Ашдод.


И потекли в нашей семье обыкновенные серые будни, для всех, только не для меня. Прошёл уже почти год после смерти мамы, а мне до сих пор всё кажется, что моя мама просто на минутку вышла из дома по своим делам и скоро должна вернуться.
Иногда после школы, когда в квартире я один и у меня есть немного свободного времени, я подхожу к маминому портеру на стене и разговариваю с ним, как с живой мамой. Мне порой кажется, что там далеко на небесах мама прекрасно меня видит и слышит, и я ей докладываю обо всём,что унас произошло за время её отсутствия.
– Мамочка, а у нас в доме сделали капительный ремонт. Из столовой убрали большую нашу русскую печь, а в спальне нашу лежанку и вместо них поставили одну небольшую групку (?), которая обогревает всю нашу квартиру. В квартире стало очень удобно и появилось много места. Строители нам добавили жилплощадь в виде большой кухни за счёт квартиры тёти Меры. Ты же помнишь, что она жила всегда одна в двухкомнатной квартире, а сейчас у неё появилась небольшая кухня с газовой плитой и большой зал. Для одной её площади предостаточно и нам стало попросторнее. Папа на кухню, как и всегда хотел, купил большой кухонный шкаф в двумя отделениями и четырьмяящиками. А над ним огромный подвесной холодильник.И ещё у нас на кухне появился кухонный стол с четырьмя табуретками. Я за ним сейчас делаю уроки. Всем стало очень удобно. Я уже никому не мешаю, а в зале наш Изя на большом столе чертит свою дипломную работу. И ещё у нас есть очень большая новость, которая тебя очень обрадует. У нас в прихожей появилась вода с отливом. Можно сейчас лить воды сколько хочешь и, самое главное, нам на кухню бесплатно установили четырёх камфорную газовую плиту. Наш папа, как увидел эту газовую плиту,даже прослезился и сказал:
– Ах эти строители, не могли то же самое для нас сделать год назад? Сколько бы горя прошло мимо нашей семьи.
Мамочка, почему ты так рано от нас ушла? Что мы тебе плохого сделали? Мы всегда тебя очень крепко любили. Мамочка, а Изя меня каждый день обижает. Заставляет в девять часов уже ложиться спать, а я так рано никогда не ложился, поэтому очень долго лежу в кровати и всё плачу, плачу, никак не могу уснуть. Каждый день Изя проверяет мой дневник и тетради. За каждую «тройку» он меня ругает и за «двойку» ставит на полчаса в угол на колени. Каждый раз спрашивает меня, почему я раньше учился без «троек», а сейчас на одни «тройки» и даже иногда бывают и «двойки». Дорогая мамочка! Я понимаю, что учиться надо всегда хорошо, но что я могу поделать, если мне совсем не хочется учиться, и к тому же я почему-то стал уставать. Утром я иду в школу, после школы мне нужно сбегать в магазин за молочными продуктами для Яника, вынести мусорное ведро, сходить в детский сад за Яником, разогреть на газовой плите обед, накормить Яника и Изю. У Изи руки уже почти не болят, просто по локоть стали в одних рубцах. В своём техникуме он уже приспособился сам писать себе конспекты, а вот зажечь спички для газовой плиты он пока ещё не может. А тут ещё стали дурить мне голову старенькие соседи со второго этажа – Сонька и Хацкель.
– Лёва, ты очень хороший мальчик. Ты не хочешь сходить для нас в булочную за свежей сдобой или сбегай, пожалуйста, в магазин за молоком.
Я, конечно, «очень хочу», просто «горю желанием» для них куда-то сбегать, мне без них просто нечего делать. Но что мне остается делать, и я бегу для них в магазин. Дома днём мыть посуду, кроме меня, некому.  По вечерам иногда кастрюли и посуду моет папа, а Изю от мытья посуды мы с папой пока освободили, у него ещё не совсем зажили руки и иногда ещё шелушатся.
Знаешь, что, мамочка. Если бы меня вместо учёбы приняли на какую-нибудь работу, я бы с удовольствием согласился и с великой радостью перестал бы ходить в школу. Я решил, если Изя не перестанет меня обижать, убегу из дома. Я знаю одного мальчика, которого отчим каждый день бил ремнём и ставил на колени за всякие непослушания. Этот мальчик все эти издевательства терпел, терпел и однажды убежал из дома.Целую неделю он ночевал на вокзале, а потом уехал в другой город к своему родному папе и сейчас там у него живёт. Очень жаль, что у меняпапародной, а не отчим, а то я тоже бы от него из-за Изи убежал. Я иногда завидую нашему маленькому Янику, его никогда не обижают, покупают ему всегда разные игрушки и возятся, как девчонки со своими куклами.

Только спустя год я понемногу пришёл в себя. В школе стал лучше учиться. Отличником, правда, не стал, но тройки в дневнике стали у меня уже редкостью. Дядя Арон начал меня учить игре на трубе. Я с удовольствием бегаю на репетиции всех трёх духовых оркестров, которыми он руководит, а иногда по вечерам он даёт мне уроки музыки у себя дома. Дядя Арон очень доволен моими успехами в музыке, говорит папе, что у меня очень хороший слух, а мне он однажды сказал, что уже на ближайшем первомайском параде пристроит играть в каком-нибудь оркестре уже за деньги.
И ещё у меня очень хорошая новость. Изя перестал меня обижать и со мной уже разговаривает не как с ребенком, а как со взрослым хорошим другом. Ну а я в спокойной хорошей обстановке шутя справляюсь с домашней работой и даже иногда и с удовольствием.
Под руководством тёти Хавы и по её рецептам я научился варить простую еду: разные борщи, макароны, картошку, жарить яичницу и даже котлеты из готового фарша. После обеда я продолжаю мыть посуду, а зимой слежу, чтобы возле групки были дрова. Групку протапливают папа и Изя по очереди.
А ещё я стал успевать участвовать в художественной самодеятельности и не только школы. По просьбе моей учительницы по русскому языку и литературы Нины Николаевны Виноградовой я с удовольствием участвую в регулярных концертах в городской библиотеке, где Нина Николаевна часто читает лекции о великий русских писателях и поэтах, таких как Твардовский, Блок, Есенин.
Как только я стал хорошо учиться, папа регулярно начал посещать родительские собрания и даже иногда приходить в школу среди недели. Вот и вчера папа во время большой перемены встретился в школе с моей классной руководительницей и с удовольствием слушал обо мне, что у меня по контрольной по математике «пять», по сочинению тоже «пять», что я активно участвую в художественной самодеятельности.
«И, вообще, у вас растёт очень хороший мальчик», – похвалила Нина Николаевна.
А затем она пригласила моего папу в городскую библиотеку к шести часам вечера, где состоится её лекция о творчестве русского писателя, поэта и журналиста Константина Симонова. А после вечера будет небольшой концерт, в нём выступлю и я.
Мой папа пришёл заранее. По его одежде никто не догадался, кем он работает. К  тому же папа побрился, постригся, надел серый костюм с галстуком. Со стороны можно было подумать, что лектор из общества «Знание» не Нина Николаевна, а моя папа.
Мне очень хотелось прочитать стихотворение Симонова так, чтобы оно понравилось в первую очередь моему папе. Я мысленно повторял всё стихотворение, делая акценты на те строчки, которые указывала мне Нина Николаевна во время репетиций. Лекция о Симонове очень понравилась моему папе он хлопал лектору громче всех. А вот наконец и мой дебют перед моим самым строгим судьёй – моим папой. Нина Николаевна объявила мой номер – «Симонов «Жди меня». Читает Розен Лёва».
Когда я прочитал с выражением перовое четверостишие, папа передвинул свой стул с середины поближе ко мне, заслонив своей широкой спиной женщину, сидевшую в первом ряду. На еёпросьбуотодвинуться и сесть куда-нибудь сбоку, папа даже и не шелохнулся. Ему, наверное, в это время припомнилось всё: и война, и тяжёлая контузия, и желание умереть, чтобы не быть никому в тягость, и вовремяполученноеписьмо от Сорки, что она с его сыном Изей любят и ждут и что он им очень нужен такой, какой он есть сейчас.
Я читал и читал этот стих, стараясь вложить в каждую строчку, в каждое слово весь смысл, всю свою душу.
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло…

Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой –
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Прочитав стихотворение, я был удивлён, что никто не аплодировал. Похоже, стих заворожил зрителей, каждый думал о чём-то о своём, каждому было что вспомнить. Папа, как школьник, поднял руку, надеясь, что ему дадут слово, и, не дождавшись разрешения, встал со стула и сказал:
– После выступления моего сына у меня шестидесятилетнего мужчины, прошедшего почти всю войну и далеко нелёгкую жизнь, на глазах навернулись слёзы. Это поэт, – как его зовут? Симонов? – написал такие стихи, будто он всю войну был рядом со мной в одном окопе, будто так же, как я, был ранен и контужен и также, как я, не хотел таким,просто никаким возвращаться домой к жене и сыну. Этот стих заставил меня вспомнить свой последний бой на подступах к Варшаве, и как я, оглушённый сильнымвзрывом и засыпанный землёй, лежал в окопе и ждал своей смерти. И как в этот миг увидел свою Сорку и сына Изю, которого я не видел уже почти четыре года. Я представил себе, как моя жена, маленькая, худенькая, как школьница пятого класса, с сыном на руках в Сибири на военном заводе работает по двенадцатьчасов каждый день. Вспомнил и последнее письмо от Сорки, которое пришло мне в госпиталь: «Приезжай домой поскорее, мы тебя очень любим, и ты нам очень нужен, любой, повторяю, любой, но живой».И мне в эту минуту так захотелось домой к своей Сорке, увидеть наконец своего сына, что я, ещё весь в бинтах, стал просить главного врача о своей досрочной выписке.
Моя жена в те далёкие годы своим ожиданием спасла меня от смерти. А я из-за своей самоуверенности и упрямства не смог её уберечь и потерял навсегда. Хотелось для своей Сорки сделать что-то хорошее, а получилось… – и папа, не закончив свою исповедь, глубоко вздохнул и направился к выходу.

Жизнь моя постепенно входила в обычное русло. Иногда, правда, бывали и мелкие казусы, но у кого их не бывает. Вот один из таких произошёл и уменя с учителем Петром Фёдоровичем Нестеренко. Его временно прислали в наш класс на замену Нины Николаевны. Ей срочно надо было поехать в Москву со своей мамой, которой предстояла срочная операция.
Пётр Фёдорович вошёл в класс, поздоровался, раскрыл журнал и стал называть фамилии учеников, знакомившись с нами. Когда до меня дошла очередь, я встал из-за парты и чётко ответил: «Я». Пётр Фёдорович с минуту пристально всматривался в меня, а потом, рассмеявшись вслух, сказал, что таких рыжих, всего в веснушках, никогда в своей жизни не встречал. Кока да и только. А потом добавил:
– Вот с тобой, кока, я первым и познакомлюсь у доски.
– Кока, к доске! – повелительно сказал Пётр Фёдорович.
Но к его удивлению на шутку в классе никто не прореагировал. Класс молчал. А я, ужасно обидевшись на учителя, остался стоять на месте.
– Кока, ты что, меня не понял? – повысил на меня голос Пётр Фёдорович. – Я сказал к доске.
– Если вы вызвали к доске коку, то пусть кока и идёт к доске отвечать, – сказал я и демонстративно уселся за парту и уже с места добавил: – Вы плохой учитель. Так с учениками не шутят, и, хотя сегодня хорошо выучил урок, я не собираюсь вам его отвечать. Я очень на вас обиделся.
– Тогда дневник мне на стол, а сам вон из класса! – и обратился к ученикам: – Вы только посмотрите на него – какой он принципиальный! Учитель его обидел.
Я поднялся, положил свой дневник на стол и направился к выходу. Мой друг Толька вслед за мной поднялся из-за пары и сказал, что очень некрасиво смеяться над учеником и тем более оскорблять его. Это просто не педагогично. «Если вы моего друга назвали кокой, то я и весь наш класс будем вас звать очкариком, потому что вы пришли на урок в очках. И в знак солидарности с другом я тоже ухожу с урока».
– Как хочешь. Завтра чтобы тоже пришёл с родителями.
– Приду обязательно с родителями. Тем более что папа мой работает в милиции. Я расскажу ему о вас, и завтра он за вами придёт с наручниками.
Вовка Вайнберг сначала молча наблюдал, как мы с Толиком воюем с Петром Фёдоровичем, а потом стал тянуть руку: «Пётр Фёдорович, мне срочно надо выйти».
– Сиди! Никаких выйти, через полчаса закончится урок, тогда и выйдешь. – сердито сказал учитель.
– Но я не могу удержаться. Сейчас прямо в классе описаюсь.
– Что за день сегодня такой дурацкий. А ты, Вайнберг, чего стоишь и скрестил свои ноги?Быстро беги в туалет. Всё, тишина в классе. Урок продолжается.
Через минуту я и мои друзья весело смеялись над Петром Фёдоровичем в коридоре. А потом Толик уже серьёзно сказал:
– В жизни всё, о чём ты думаешь, надо открыто говорить и ничего и никого не боятся. Таким открытым легче шагать по жизни. Так всегда учат меня мои мама и папа.

Через день, посовещавшись с Толиком, я положил на стул Петру Фёдоровичу восемь кнопок, которые незаметно стащил у своего брата Изи. Петрик (теперь это прозвище учитель получил в нашем классе) вошёл в класс, поздоровался и сразу стал рассказывать новый материал о значении поэзии для народа. Закончив тему, Петрик уселся за стол, раскрыл журнал и что-то стал в нём отмечать, затем, о чём-то задумавшись, вдруг заёрзал на стуле. А потом вскочил, как ошпаренный, посмотрев на стул и собрав в ладонь все кнопки, приказал всему классу встать.
– Что это такое? – спросил он, выставив вперёд свою руку с кнопками. – Признавайтесь, кто подложил кнопки? Не признаетесь, будете стоять весь урок.
Класс молчал.
– Смирнов! Это ты подложил кнопки? Только ты способен сорвать урок.
– Что вы, Пётр Фёдорович, – артистично развёл руками Толик. – Я на такую мелочь просто не способен. В ваших кнопках нету для меня никакого интереса. Ну что вы ни с того ни с сего так расстроились. Ну несколько маленьких комариков одновременно вас ущипнули не сильно, а просто чуть-чуть. В этом даже нет никакого эффекта. Если бы я надумал что-то похожее для вас подстроить, я не брал бы никаких кнопок, а просто вбил бы молотком в стул парочку небольших гвоздиков. От них хоть небольшое удовольствие получили бы и вы, и весь класс. А сегодня вы, Пётр Фёдорович из-за каких-то нескольких кнопок устроили в классе настоящий спектакль и сорвали нам урок.
– Всё, – услышав объяснение Толика, сказал Петрик. – Все могут сесть, а ты, Смирнов, вон из класса. Сегодня о твоём поведении я лично доложу директору школы.
В классе поднялся шум.
Вовка Вайнберг, который молча дожёвывал очередное печение, наконец стал тянуть руку.
– Ну что тебе ещё, Вайнберг? Сиди хоть ты сегодня спокойно, – уже успокоившись от классного балагана, попросил Петрик.
– А я знаю, кто подложил вам на стул кнопки. Это наша техничка толстая баба Поля. Она, по-видимому, в классе по черчению, когда мыла там полы, насобирала эти кнопки и временно положила их вам на стул, а потом про них и забыла. А тут вы на них и уселись. Так что в нашем классе никто не виноват. Можете в перемену доложить о бабе Поле директору, пусть он сам с ней и разбирается.
– Смотрите, смотрите! – на губах у Петрика появилась улыбка. – Вайнберг спал себе на задней парте, спал и вдруг проснулся. Молодец, ничего интересного никогда в классе не пропустит. Пусть бы ты, Вайнберг, так подробно отвечал мне урок. Ну раз ты у нас вовремя проснулся, тогда выходи к доске и расскажи, о чём я говорил в начале урока.
– А можно я отвечать буду с места? – спросил Вовчик.
– Ладно. Давай с места, – разрешил Петрик.
– В общем так. В начале урока вы, Пётр Фёдорович, говорили о том, что очень неудобно сидеть на стуле с кнопками и что вам их нечаянно подложила наша техничка толстая бабка Полина, что вы в большую перемену будете у директора с ней разбираться. – Вовчик на минуту задумался, а потом продолжил: – Ой, мне припоминается, что вы ещё говорили о великой поэзии, что она способна вдохновлять народ на трудовые подвиги, вести солдат в бой, не щадя своей жизни. И ещё, кажется, вы приравняли перо поэта к штыку. Я удивляют, как точно вы это смогли подметить.
– Ладно. Можешь, Вайнберг, сесть, – сказал Петрик. – Я тебя до сих пор не могу понять: или ты просто всегда прикидываешься перед учителем таким простачком, или такой ты есть на самом деле.

На следующий день Толик утром зашёл за мной идти в школу на час раньше обычного:
– Лёвка, есть дело. Надо в нашем классе прямо сейчас, пока в школе ещё нет учеников, подставить Петрику стул сбоку под стол. Сидение стула имеет форму трапеции, спереди он немного шире, чем сзади, и если мы приподнимем сбоку стол и подставим под него сидение стула, наш умный Петрик немного попсихует и вряд ли догадается сначала поднять сбоку стол, а потом вытащить стул.
Я согласился с предложением Толика.
Первые два часа у нас были русский язык и литература вместе, мы должны были писать сочинение.
Петрик поздоровался с классом и сразу стал писать на доске темы сочинений.
Потом он почти полчаса ходил между рядами, смотрел, какую тему для сочинения выбрали ученики. Забирал с парт раскрытые учебники и шпаргалки. Наконец, когда наши с Толиком нервы были на пределе, он решил сесть за стол. Подёргал за стул. Стул из-под стола не вылезал. Петрик снова походил немного по рядам, а потом вышел из класса. Вернулся он в класс только ко второму часу со стулом в руках, сел за стол и стал сразу поверять уже написанные сочинения. Наверное, Петрик уже почувствовал, что с нашим классом, 5-м «Б», можно что-то решить только по-хорошему, а если с нами пойти на принцип, то справиться таким, как Петрик, просто невозможно.

Сегодня Петрик в последний раз проводил свой урок в нашем классе. Завтра он уже исчезает из нашей жизни навсегда, а к нам снова возвращается Нина Николаевна. После удачной операции у её мамы в Москве она вернулась домой и сейчас ищетмаме для ухода за ней хорошую нянечку до полного выздоровления.
Для нас возвращение любимой учительницы настоящий праздник. Опять на уроках станет рабочая спокойная обстановка, а наша тройка – я, Толик и Вовка – перестанем дурачиться на уроках и начнём получать одни «четвёрки» и «пятёрки». И вообще, наша Нина Николаевна проводит свои уроки по литературе намного интереснее Петрика. Она всегда рассказывает много такого, чего нет даже в учебнике, и к тому же она очень молодая и красивая.
Вовчик однажды пошутил, что будь он лет на 10-15 старше, не задумываясь, женился на ней, на что Толик сказал, что нашей Нине Николаевне совсем не нужен такой обжора, как Вовчик, который все уроки подряд жуёт и жуёт своё печенье, никак не может наесться, и никогда им не угощает даже своих друзей.
– Не бойся за меня, – успокоил Толика Вовчик. – Когда очень нужно, я на уроках могу и не кушать.
А я посоветовал Вовчику на уроках поубавить свой аппетит и закрыть рот на замок, а, чтобы перекусить, для всех хватает одной большой перемены. Я думаю, этого времени хватит и ему.
Итак, похоже, наши уроки для Петрика не пропали даром. Утром, войдя в класс, он, прежде, чем есть за стол, проверил рукой сидение стула, затем открыл журнал:
– Та-а-ак – растягивая слова, произнёс Петрик. Посмотрим, что мы на сегодня имеем. Трое учеников – Лантухова, Вайнберг и Розин ещё в этой четверти ни разу не отвечали. Первым пойдет к доске Вайнберг.
– Пётр Фёдорович, а можно первой пойдёт Лантухова, она всё знает, она ведь отличница, – попросил Вовчик. – А я в это время ещё раз повторю басню.
– Лантухова так Лантухова, для меня разницы никакой нет, – сказал Петрик.
Лантухова вышла к доске и чётко с выражение прочитала басню Крыла «Ворона и Лиса», а потом предложила послушать ещё одну басню, но Петрик сказал:
– Спасибо, не надо. Садись. «пять». – А потом обратился к классу: – Вот так, мои дорогие, надо относиться к выполнению домашних заданий, аккуратно, чётко, с усердием. Задали тебе сделать – сделай, задали выучитьбасню – выучи. Я уверен, что Лантуховавыучила дома не одну басню, как я задал, а две, аможет быть, даже и три, и рассказала нам басню, как положено – с выражением. Вот так надо отвечать на «пятёрку», не как иногда отвечают наши троечники, которые не всегда могут пересказать басню даже своими словами.
А потом он обратился к Вовчику:
– Ну что, Вайнберг, опять подошла твоя очередь отвечать. Иди к доске. Я сморю, целой недели с двумя выходными днями не хватило тебе выучить басню Крылова и тебе, бедному, пришлось учить её прямо на уроке. А может, чтобы не мучить тебя, сразу поставить тебе «двойку»?
– Что вы, Пётр Фёдорович, я знаю басню на «пять», – спокойно ответил Вовчик.
– Ну тогда рассказывай!
Вовчик быстро-быстро стал рассказывать басню Крылова.
– Постой, постой тараторить! – перебил Вовчика Петрик. – А где название басни? Кто автор?
– Всё. Я понял, – Остановился Вовчики и уже с выражением,как настоящий артист, чётко объявил: Крылов. Басня «Ворона и Лисица». Читает Вайнберг Володя.
И затем после паузы, как и прежде, быстро, скороговоркой начал рассказывать басню. Через минуту прочитав басню, он спросил у Петрика:
– Ну и как я прочитал, без ошибок, быстро и всё правильно!
– Правильно то правильно, не спорю, всё по-книжному, – улыбнулся Петрик, но очень быстро, как при пожаре, и без выражения. За такой ответ я всегда ставлю оценку не выше «тройки», но тебе за то, что ты успел выучить басню прямо на уроке в виде исключения ставлю «четыре».
Перед тем, как сесть на место, Вовчик просил Петрика:
– Пётр Фёдорович, а вы поставить «четвёрку» за басню в дневник не забыли?
– Забирай свой дневник и садись, пока я не передумал. Я поставил тебе большую жирную «четвёрку», чтобы такую оценку ты хотел иметь по всем предметам.
– А теперь отвечать пойдёт Розен Лёва. Интересно, очень интересно, – покачал вдруг головой Петрик. – А почему у тебя в журнале стоит точка? Наверное, в прошлый раз звонок помешал тебе ответить, верно? – И не давая мне ответить, сказал: – Да, припоминаю, припоминаю. Кажется, в прошлый раз я успел чем-то обидеть нашу кисейную барышню, и она от большой обиды на своего учителя отказалась отвечать урок, за что и получила кол в дневнике. В журнал я в тот раз по литературе просто постеснялся поставить эту оценку.
«Вот бы тебя за этот «кол» поставить, как меня, на 15 минут на голые коленки, – подумал я. – Ты бы узнал, как это приятно слышать оскорбление в свой адрес от «умного» горе-учителя.
– Итак, Лёва Розен, какую басню Крылова вы нам расскажите? – спросил Петрик и уселся за последнюю парту рядом с Вовчиком.
Я взглянул на ухмыляющегося Петрика и неспеша, на сколько можно артистично начал читать басню «Волк и Ягнёнок».
У сильного всегда бессильный виноват…

Дойдя до слов:
Но делу дать хотя законный вид и толк, кричит..

И тут моё лицо покрылось краской, мне припомнился Петрик на том злополучном уроке, его насмешливый унизительный взгляд и издевательское: «Кока! Ты меня не понял? К доске! Отвечать урок!» – и меня прорвало. Я в миг представил себя голодным злым волком, согнул в своих ладонях пальцы в огромные волчьи когти и медленными шагами сделал несколько больших крадущихся шагов по направлению к Петрику и громко, насколько позволяли мои связки, зло, страшным голосом прорычал:
Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
здесь чистое мутить питьё моё…
с песком и илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву.

После небольшой паузы я неспеша задом вернулся к доске, теперь перевоплощаясь в ягнёнка. Опустив свою испуганную волком голову, а руками прикрыв от страха свои глаза, дрожащим голосом бедного испуганного ягнёнка продолжил:
Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью
От светлости его шагов я на сто пью…

Так, чередуя роль и воплощаясь то в злого волка, то в несчастного ягнёнка, я дочитал басню до конца, взял со стола классный журнал и отнёс его на последнюю парту Петрику.
Класс дружно зааплодировал. А Петрик почему-то никак не прореагировал на чтение мною басни и очень серьёзным остался сидеть до конца урока на задней парте. Когда прозвучал звонок, он попросил меня задержаться. Извинившись передо мной за тот урок, он сказал, что тогда просто не подумал, что, на его взгляд, простая, безобидная шутка может так сильно меня обидеть. Обещавмне, что больше так ни с кем не будет шутить, он протянул мне руку:
– Ну что, Лёва, мир?
– Ладно, мир, – ответил я Петрику и тоже пожал ему руку.
В коридоре ожидающий меня Толик сказал, что он придумал новый способ, как можно извести Петрика, на что я ответил, что мне кажется, Петрик уже осознал свою ошибку, и надо оставить его в покое.
– Ну, как хочешь, – пожал плечами друг. – Тогда давай сбегаем в детский парк, покатаемся на чёртовом колесе.
 И мы весело, размахивая портфелями и вприпрыжку, побежали к детскому парку.

8.09.2016
Ашдод


Часть вторая

Глава 1


Арон с тётей Маней жили на улице Пушкина в большом доме на две семьи. За домом был небольшой огород в пять грядок, которых от соседнего огорода отделяли кусты малины, крыжовника и четыре молоденьких яблони. По середине огорода на восьми кирпичах стояла большая бочка с краном. Вода в бочке каждый день пополнялась водой из колонки, и в жаркие дни по вечерам этой за день нагретой водой Арон поливал свой огород.
Раньше бочку наполняли водой всей семьёй, а теперь когда взрослые дети Арона Яша и Аня, закончив оба автотехникум, уехали по распределению работать в Минск на тракторныйзавод, воду стал таскать Арон один. Его младший сын Миша – мой ровесник – был на голову выше меня и намного плотнее официальнозаявилотцу, что огород ему до лампочки, и он таскать воду в бочку не собирается. Вместо детей Арона я сам, просто в своё удовольствие, помогал иногда Арону таскать воду из колонки в бочку. Вместе мы довольно быстро наполняли бочку водой. Затем Арон при хорошем расположении духа угощал меня чем-то вкусненьким –фруктами, арбузом или конфетами из коробки, которые всегда лежали на столе. А потом проводил со мной час репетиции по игре на трубе и только потом на своем мотоцикле без глушителей, с треском на всю улицу отвозил меня домой.
Однажды, когда у нас в школе не было последнего урока, я решил сам натаскать в бочку воду. Взял свои два небольших ведра, каждый по пять литров, начал таскать воду. Через час, наполнив бочку, я взглянул на свои руки, – все пальцы были уже в лопнувших пузырях.Арону ни за что досталось вечером от тёти Мани, а на следующий день, я предполагаю, состоялся неприятный разговор у Арона с Изей. Мол, Лёва ещё ребенок, сирота, растет без матери и некрасиво вам, дядя Арон его обижать и использовать в личных целях.
Арон для нас с Изей был очень хорошим другом, но незаслуженных оскорблений не прощал никому. Так я решил, потому что все музыканты духовного оркестра, окончившие вместе с Изей автотехникам, получили назначения, кто в Минск, кто в Гомель, а кое-кто даже в наш Бобруйск на весовой завод, завод сельскохозяйственного  оборудования, металлургический завод им. Ленина, а наш Изя по великому блату (с директоромавтотехникума был лучшим другом Арона) при росте 1,6 метра единственный получил направление на Урал, в Чкаловскую область вгород Бузулук, в детскуюисправительно-трудовую колонию в качествепреподавателя по холодной обработке металла резанием.
Изя заказал себе огромный чемодан на колёсиках и, как только чемодан был готов, немедленно отправился за своей романтикой на Урал, в город Бузулук. Из его писем мы узнали, что в Бузулуке совсем не пропал и даже там в исправительной колонии стал очень нужным и востребованным и, наверное, единственным из своей бывшей группы, комупрямо с первого дня работы очень понадобились знания и конспекты, полученные и записанные на занятиях.
Изя был на голову ниже своих высокорослых учеников, но после первых же уроков в присутствии воспитателей он со своими учениками стали просто друзьями, и в дальнейшем уроки уже и без воспитателей с колонистами проходили всегда конструктивно, с большим внимание, как у первоклашек со своим первым учителем.
В первые же дни воспитанники колонии заметили, что у нового учителя руки в больших рубцах от ожогов по локоть и по их просьбе Изя в свободное от занятий время рассказал всё о себе и о своей семье. О нашей маме, маленькой, похожей по росту на пятиклассницу, проработавшую всю войну на военном заводе по 12 часов в сутки. И как он, Изя, пятилетний мальчик подносил свей маме тяжёлые заготовки, и как он во время пожара спасал факелом горящую свою маму, и о тёте Мане, военном враче, подбиравшей в эшелон с поля боя раненных бойцов, а потом три года лечившей раненных в Ленинградском госпитале, и о дяде Ароне – военном дирижёре, в войну командовавшем ротой, и о папе с дядей Антоном, подружившихся в годы войны и вместе плечо к плечу прошагавших пол-Европы, и про соседа Андрея, предлагавшего моему папе купить у него папину же куртку и даже про меня, стрелявшего из рогатки шариками от подшипников в птиц и бездомных собак…
А потом, когда Изя уже ждал повестку на службу в армию, он подарил своим ученикам-колонистам свою гитару и желающим показал основные аккорды и научил их подбирать разные мелодии и аккомпанировать поющим. Мой брат стал для воспитанников первым парнем в колонии. А вскоре Изины воспитанники пели уже под гитару не только свои «приблатнённые» песни, но и современные популярные среди молодёжи. Им очень нравилась петь под гитару песню с такими словами:
Что я буду делать без тебя,
пропадет вся молодость моя.
Но ты будь уверена в искренней любви моей.
Жизнь моя погублена тобою.
Однажды эту песню услышал начальник колонии, разговаривающий в коридоре с воспитателями. После окончания песни, довольный сказал:
– Молодцы, ребята, хорошо поют. Классный учитель пришёл к нам на работу в колонию. А вы горе-воспитатели, что мне твердите каждый день, что колонисты не поддаются воспитанию. – А потом добавил: – Мне бы таких воспитателей человек пять, как Исаак Абрамович, можно было бы убирать весь забор вокруг колонии.
Прощаясь с Изей, колонисты долго разговаривали с ним.  Говорили, что они просто по молодости немного оступились, что они совсем не потерянные, а в основном все честные пацаны. Жалко, что воспитатели видят в них в основном уже потерянных и в будущем их ждёт только тюрьма.
Именно Изя первый увидел в них не преступников, а оступившихся пацанов, таких же, как гуляющих далеко за забором колонии.
– Спасибо, Исаак Абрамович, тебе за это. Мы обещаем, что после нашего освобождения больше никогда не попадём в месте заключения. Мы все желаем тебе лёгкой службы и всегда оставаться таким, каким ты есть сейчас. В память о нашем знакомстве прими от нас наш скромный подарок, – и вручили Изе красивый наборный браслет к часам, сделанный своими руками.

Лёгкой службы у Изи не получилось. Служить он попал на Камчатку. Однажды на учениях в непогоду, при шквальном ветре, сильном снегопаде и минимальной видимости, его не заметил ипрямо ударом в голову сбил огромный автомобиль «Краз». От сильного удара у Изи треснул череп. Он почти два месяца лежал в госпитале без сознания. Операцию по сращиванию черепа в качестве эксперимента ему делал полковник Быстрицкий, опытный хирург, отец знаменитой артистки Элины Быстрицкой, сыгравшей много прекрасных ролей в советском кино. Когда после операции Изя пришел в себя, Элина несколько раз навещала его в госпитале и приносила апельсины. Изю после выздоровления комиссовали из армии, и он, прослужив почти два года, вернулся домой с огромным шрамомчерез весь лоб, толщиной в палец.
Отлёживаться дома Изя не стал, а уехал к друзьям по техникуму в город Мозырь на заводМелиоративныхмашин. Там он начал работать мастером участка, стал в дальнейшемзаместителем начальника огромного цеха, затем начальником заводской базовой лаборатории и закончил свою карьеру ведущим конструктором.
Кроме основной работы Изя был на заводе постоянным руководителем заводского духового оркестра и лучшего в Гомельской области детского духового оркестра. Многие музыканты из этих оркестров связали свою жизнь с музыкой, оканчивали музыкальные удилища, а некоторые даже и консерватории.

Младший мой брат Яник(даже без особого присмотра со стороны отца и брата) не опустился до уличных хулиганов, он стал квалифицированным рабочим, а в армии попал музыкантом в штатный духовой оркестр в Ярославле и на одном из смотров оркестров художественной самодеятельности был удостоен грамоты за профессиональное мастерство.

Глава 2

Прошёл еще один год, как мы остались без мамы. Тётя Хава, однажды вспомнив нашу маму, сказала, что она была очень доброй и порядочной женщиной, поэтому её забрал к себе Бог. Чтобы она там, сверху, помогала ему наводить на земле порядок, и что она, наблюдая сверху, очень довольна нами, что мы без неё не пропали, не голодаем, хорошо учимся и не стали хулиганами. И что стали очень дружными и самостоятельными, научилисьсправляться с любой трудностью в жизни.
Изя в этом году уже закончил свой автотехникум и собирается уезжать на место своего назначения, как говорит тётя Маня, на край света. А на самом деле брат уезжает от нас не на край света, а самый центр нашей страны. В школе по политической карте мира я нашёл это место. Это Урал, Чкаловская область, город Бузулук. Изя едет в этот город учителем по обработке металла резанием в детскую исправительно-трудовую колонию.
Папа его просто уговаривал никуда не уезжать, а год до армии поработать где-то у нас в Бобруйске на каком-нибудь заводе. По просьбе тёти Мани кто-то обещал устроить его на завод слесарем-ремонтником, а один друг дяди Антона даже приглашал чертёжником в конструкторское бюро одного крупного предприятия.
Но Изя своим упорством, как говорит папа, весь в свою маму, если что-то надумал, обязательно должен своего добиться, а любое начатое дело не бросить по середине, а довести его до конца. Он уже в какой-то мастерской заказал огромный чемодан на колёсиках и купил в магазине на всякий случай запасные струны к своей гитаре.
Янику уже пять с половиной лет, он продолжает ходить в детский сад номер три по Пушкинской улице, и мы никогда не оставляемего одного в квартире. По воскресеньям я хожу вместе с Яником в кинотеатр «Пролетарий» смотреть детские фильмы. Кинотеатр находится всего в двух небольших кварталах от нашего дома. Иногда я беру братишку с собой во двор, когда нахожу время поиграть с друзьями в футбол. Мои друзья, играя тоже внимательно следят за Яником, чтобы он не уходил со двора и во что-нибудь не влез. А в нашем дворе таких мест полно. Кто-то из соседей привёз и скинул у своего сарая дрова, у кого-то возле сарая лежат какие-то ящики. А у кого-то возле сарая стоит ржавая кровать, а в конце двора чьи-то небольшие огороды, а за нашим двором через поломанный забор можно свободно пролезть и попасть прямо на проезжую часть дороги.
По вечерам уже дома мы с Яником строим из кубиков огромный сказочный дворец. Я объясняю Янику, куда надо ему поставить кубик, и он осторожноставит его туда. То есть я архитектор строительства, а братишка лучший в мире строитель. Иногда Изя берёт нас в детский парк с множествоматтракционов, а один раз мы все втроём даже ходили во взрослый театр на детскую постановку по сказке Андерсена «Свинопас». Спектакль был очень классный, поинтереснее даже самого классного фильма.
По вечерам, если у папы хорошее настроение, он своим грубым низким голосом рассказывает нас с Яником сказки. Если мы с Яном на миг закрываем глаза, то сразу, слушая грубый папин голос, представляем себя в папиной сказке.
Однажды папа, пригласив к нам тётю Маню и дядю Арона и позвав всех нас – Изю, меня и Яника, сказал, что не за горами уже и зима и что он просто не в состоянии со своей работой за всем в доме уследить. Ему приходится самому и постирать, и печь протопить, и иногда что-то сварить, и всех накормить и убрать, и сходить вмагазин, а Изя собирается уезжать далеко и надолго. Он даже пока не представляет толком, куда это на какой-то Урал. И папа решил, чтобы в нашей семье был порядок,все были сыты и под присмотром, привести в наш дом одинокую хорошую женщину. Она будет каждый день помогать ему по хозяйству и постарается по возможностинам всем понравиться. Выслушав папу, мы задумались: и зачем к нам в дом приводить какую-то женщину, мы и без неё со всем справляемся и нам совсем неплохо ибез неё живётся. Но если наш Изя промолчал, то и нам папе сказать нечего. Пусть делает что хочет.
В воскресенье в нашей квартире состоялось первое знакомство с нашей будущей мачехой. Не могу сказать, что она сразу нам понравилась хоть чем-то. Совсем чужая женщина да еще с десятимесячной дочкой на руках. К её коробке шоколадных конфет за весь вечер так никто и не притронулся. А на её всякие к нам вопросы мы отвечали по-военному – кратко и точно «да» или «нет».
На пожелание папы, чтобы мы все обязательно подружились, Изя за себя сразу ответил, что главное для него, чтобы будущая жена подружилась и хорошо относилась к Лёве и к Янику, а ему уже её любовь совсем не нужна, он уже взрослый, а маму уже не сможет заменить ни одна женщина в мире. К тому же через месяц Изя уезжает и надолго. Сначала на работу, а потом на три года пойдёт в армию.
Выслушав всех, папа сказал будущей мачехе:
– Ты мне как женщина очень нравишься. Я тебе во всём буду помогать. Думаю, что ты обязательно подружишься с моими мальчиками. Но сейчас решать тебе. Думаю, что у нас тебе будет намного лучше, чем жилось до сих пор с сестрой и её семьёй, да ещё всем в одной единственной комнате, пусть даже очень большой.И не думай, что твоей сестре доставляет удовольствие жить с тобой под одной крышей да ещё и ствоей маленькой дочерью возиться. пока ты находишься на работе. Живя у сестры, ты и сама не живёшь и не даёшь своей сестре жить по-человечески. А у нас, пока я ещё работаю, смогу содержать и тебя, и твою дочь минимум до трёх лет и снабжать вас всем необходимым. Подумай хорошенько, такое предложение тебе может сделать далеко не каждый.
Через два дня Шмель Фаина Ефимовна тридцати семи лет вместе со своей дочкой Фирой на папиной подводе въехала в наш двор, став полноправной хозяйкой нашей квартиры.
На подводе стояли три обшарпанных чемодана, детские коляска и кроватка и связанный узлами огромный пакет из покрывала для кровати, в котором были детские вещи, пелёнки, простынки, тарелки, чашки, насколько кастрюль одна в одну и две сковородки.
В первый же день мачеха, решив взять Яника на руки, сразу лишилась двух верхних пуговиц, а он, вырвавшись из её объятий, спрятался под стол. Но постепенно их дружба налаживалась. Яник через месяц уже спокойно за руку ходил с ней в свой детский сад, по вечерам, когда мачеха провожала свою сестру, он всегда шёл с ней рядом, держась одной рукой за коляску.
Со мной было немного по-другому. Я очень трудно привыкал к новому члену нашей семьи. Я был похож на молодого волчонка, которому не было куда деться и для своего временного благополучия приходилось угождать своим хозяевам, быть податливым и дожидаться своего момента, чтобы как можно больнее укусить своих новых хозяев. Мачеха быстро воспользовалась моей податливостью. Через две недели я, по её просьбе, уже бегал в булочную за хлебом, в молочный магазин за молоком, сливочным маслом и творогом, дома бегал за еёФирочкой, только делающей свои первые шаги, акогда к нашей мачехе приходили в гости её подруги, она отправляламеня гулять со своей дочкой на улицу на час, а иногда и на два. И я на руках таскал Фиру по двору, завидуя своим друзьям, играющим в разные игры. А вечером, уставший, садился в кухне за стол делать уроки.
Изя с утра до вечера где-то пропадал, возвращаясь поздно, проверял, что есть в кастрюлях и чем вкусненьким можно поживиться в холодильнике. Потом читал детские книжки Янику и расспрашивал его, чем он занимался в детском садике. Проверял у меня дневник, а иногда к радости мачехи бегал из комнаты в комнату за Фирой. А однажды он даже ко дню рождения малышки подарил ей игрушечную колясочку с куклой.
Перед отъездом на свою первую работу в Бузулук, Изя попросил нашу мачеху не очень нагружать меня всякой работой: «Ему надо много сил, чтобы хорошо учиться, заниматься музыкой, ходить на свои концерты и находить ещё время побегать в друзьями по двору». Мачеха, конечно, за такие наставления обиделась на брата и вечером пожаловалась папе:
– Мало того, что твой Изя на меня всегда злится, так ещё и учит Лёву, чтобы он мне ничем по дому не помогал. Видите ли, у Лёвы для меня совсем нет времени. Ему надо заниматься только учёбой, музыкой, какими-то концертами, а в свободное время бегать с друзьями по двору. А мне, молодой ещё женщине, хоть разорвись, нету ни минуты свободно времени, чтобы передохнуть. Я уже не говорю о том, чтобы хотя бы раз в неделю сходить в кино или вечеромподержать в руках книгу.И это жизнь для ещё молодой женщины?
Выслушав мачеху, папа ей сказал:
– Мне кажется, моя дорогая, что ты до своих сорока лет уже всё успела в жизни: и нагуляться, и дочку себе от кого-то родить. Если тебе у нас не нравится, я тебя силой держать не собираюсь. Дети у меня хорошие, не распущенные, понемногу стали к тебе привыкать, уважают тебя и слушаются. Да и твоей Фире нужна не только мать-одиночка, которую она видит каждый день только вечером перед сном, а настоящие братья, хоть и не родные, и папа, пусть даже не родной. У твоей Фиры должно быть всё, как у всех порядочных людей. А сейчас решай сама: хочешь – оставайся, а нет, собирай свои вещи и завтра днём я отвезу тебя назад к твоей сестре.
За вечер мачеха хорошо выплакалась, сходила за советом к своей сестре и осталась навсегда жить с нами. Я для неё надолго оставался услужливым волчонком, а Яник быстро превратился в её почти родного сына. Ему нравились и мачехины ласки и разныеделикатесы, которые она покупала и поровну делила со своей дочкой, а в обед лучшие кусочки были тоже для Яника и Фиры.
Хотя Янику уделялось особое внимание, он рос худым и болезненным. Часто простывал, плохо ел. Однажды тётя Маня, посовещавшись с детским врачом, решила, что нашему Янику просто необходим на всё лето санаторный сад. Кто-то помог моему папе достать такую путёвку, и уже 25 мая папа отвёз братишку туда.
Санаторный сад находился почти на окраине города, в очень красивом месте, на его территории было много зелени, деревьев, цветов, много разных аттракционов. Для детей предусматривалось четырёхразовое питание. Несколько врачей постоянно следили за здоровьем малышей. Из санаторного сада детей отпускали только в конце недели на выходные домой. В понедельник утром папа на своём транспорте отвозил Яника с сад, частоиз-за нехватки времени незавтракая. А в пятницу к концу недели у папы на работе был просто аврал. Надо было срочно к концу недели что-то завезти опять на склад, а что-то срочно получить и раньше шести часов вечера папа просто никак не мог закончить свою работу. А забирать детей из сада надо было с трёх до пяти часов. Первый раз за Яником сходила мачеха. А вечером она жаловать папе.
– С ума можно сойти. Это же кто-то догадался построить санаторный сад на краю света. Надо целый час идти до него и столько же обратно тащиться домой. Ты, Абраша, как хочешь, можешь даже на меня обижаться, но я больше туда за Яником не пойду, хоть убей меня.
В следующий раз папа сумел пораньше закончить работу и забрать Яника сам. Потом я забирал брата из сада. В садик за ним я шёл пешком, а назад мы ждали на остановке автобус больше часа. Автобус районного значения проходил здесь всего один раз в час, но зато по моей просьбе шофёр останавливал автобус прямо рядом с нашим домом.
Два раза я приезжал на Изином велосипеде. До санаторного сада я ехал так. Сначала от нашего дома два квартала до улицы Пушкина, затем по улице вниз проехать четыре квартала до переезда, после переезда надо проехать ещё четыре квартала, свернуть за магазином направо и проехать ещё три квартала.
Я так подробно описываю всю дорогу до санаторного сада, чтобы, если кому он понадобится, знал, как ехать.
Так вот забрал я брата в первый раз, посадил на раму, и мы поехали. Педали всю дорогу легко крутились, переезд был свободен, и я без проблем доехалдо нашего дома. Зато, когда я забирал брата во второй раз, то в дороге ворчал, сам не зная на кого, точно как наша соседка из второго дома тётя Фрося, за шиворот затаскивающая своего пьяного в дупель Данилку из беседки домой. Дело в том, что переезд был очень долго перекрыт шлагбаумом, и я с Яником, сидящим на раме велосипеда, почти двадцать минут стоял на переезде, пока в обе стороны не прошли два состава – один товарный, другой пассажирский. После переезда дорога немного поднималась вверх, и я никак не мог на ходу вскочить на велосипед. Мне пришлось четыре квартала вести велосипед с сидящим на раме Яником. Так как я тогда был ростомненамного больше самого велосипеда, со стороны прохожим казалось,что Яник сам, без посторонней помощи, едет на велосипеде. Пока я протащил эти четыре квартала велосипед, я очень устал и был мокрым, как после душа. Свернув, наконец, на свою родную улицу Бахарева, я вскочил на велосипед иуже как барон поехал домой, чуть дотрагиваясь до педалей. После этого я сказал сам себе, что больше за Яником на велосипеде не поеду.
В следующие два раза мне повезло. Отец одной девочки спросил меня, где я живу, и два раза подряд подвозил нас с Яником на своей машине прямо до самого дома.
А потом к своей огромной радости я сам тоже поехал отдыхать по путёвке в пионерский лагерь.
 А наша мачеха – ну и хитрющая женщина! – не могла мне раньше подсказать, стала ездить за Яником с автобусной стоянки на базаре, там на огромном щите написано расписание движения всех автобусов. Конечно, ехать на автобусе, как Ротшильд, – это не идти в такую даль пешком.А уже назад, чтобы уехать домой, моя мачеха на пару с одной мамой малыша заказывали такси.

18.9.2016
Ашдод.

Мне с раннего детского возраста нравилась профессия столяра. Эту любовь привил мне мой первый мастер ремесленного училища, куда меня после седьмого класса по большому блату с экзаменами устроил папа.
– Читать и писать ты научился, – сказал он мне. – Пора подумать и о взрослой жизни, получить хорошую профессию, а дальше пусть учатся те, кто не любит работать, кому только дай покомандовать.
С первого урока мастер так красиво рассказывал нам, ученикам, о профессии столяра, что многие в эту профессию просто влюблялись. И я не исключение. Мне с первых дней учёбы очень нравился визг рубанка, впивающегося в древесину и сострагивающего тонкую, почти прозрачную стружку. Мне нравилась и ручная заточка режущего инструмента, которым после заточки можно было срезать в воздухе человеческий волос. Мне нравилась и самостоятельная работа на деревообрабатывающих станках. Ну и конечно, сама сборка мебели. Я при сборке мебели чувствовал себя архитектором и с большим удовольствием собирал из заготовок, сделанных своими руками, вначале табуретки, а потом и столы с ящиками, шкафы, серванты, разныхмодификаций.
Я всю свою жизньпосвятил этой прекрасной профессии, всегда старался работатькачественно, часто получая благодарности от заказчиков.
После окончания ремесленного училища мне дали направление на Мзырский деревообрабатывающий комбинат столяром. Папа, узнав о моём назначении на работу, надел свой новый костюм и пошёл в училище прямо к директору. С мольбой в голосе он стал просить оставить меня работать в Бобруйске, положив на стол целую папку документов и справок и о своём ранении на фронте, и о смерти моей мамы, и что она в годы войны работала в Сибири на военном заводе, и что его старший сын Изя служит сейчас в рядах Советской Армии, и, если я уеду, его младший сын Яник останется на полдня совсем без присмотра. Директор училища срочно кому-то позвонил и назавтра дал для меня новое назначение. На этот раз на бобруйскуюмебельную фабрику имени Халтурина.
Но мне, тогда семнадцатилетнему парню, очень хотелось самостоятельности, пожить без советов, как надо жить, когда и куда ходить, без ежедневных наставлений папы и сверх мудрой моей мачехи и отдохнуть наконец от назойливой еёдочкиФиры. Вечно она будет кушать,если её будет кормить только Лёва. Я хочу, чтобы Лёва почитал мне книжку, а он не хочет. А я решил, что Фира мне не дочь и даже не родная сестра, и от всего этого вопреки уговорам папы стал собираться в дорогу. Тем более что в этом для меня пока ещё неизвестно Мозыре жил мой старший брат Изя. И в один из сентябрьских дней я на автобусе уже подъезжал к городу Мозырь.
Ещё издали, проезжая по огромному километровому мосту через реку Припять, я увидел высоченную гору, пожалуй, по моей оценке, метров в 300-400. И на этой высоченной горе огромное здание педагогического института. Это и был въезд в Мозырь. Возле горы автобус свернул налево к автобусной, станции и я заметил множество ступенек, ведущих снизу горы к институту, и со злорадством модумал, вот бы посмотреть, как моя мачеха, живущая внизу в доме у моста спешила бы по утрам на работу в магазин, который находится там, наверху, недалеко от института.

Мозырь покорил меня своей гористой местностью. Иногда мне казалось, что улицы далеко на горизонте соприкасаются с облаками на небе, а множество частных домов с деревьями садом создавали чистый ароматный воздух, которым могут похвалиться только районы местечковой местности. Центральная площадь города вопреки всякому здравому смыслу, на самой середине была намного ниже, чем по еёкраям на тротуарах с магазинами. После хорошего дождя её перейти было просто невозможно. По краям площади было уже сухо, а в середине воды ещё до колена.
Поразила и река Припять своим обилием рыбы, в этой реке в начале шестидесятых рыба простоносилась по поверхности реки, ни один рыбак, даже начинающий, никогда не возвращался с рыбалки без рыбы.
Ещё мне нравился паром на Припяти, который в часы пик перевозил из центра Мозыря до промышленного района  Пхов сразу по несколько сот пассажиров. Цена тогда за проезд была чисто символической – всего три копейки за человека. В районе посёлка Пхов был порт и несколько предприятий, среди них крупнейший завод в Гомельской области,Мозырский завод мелиоративных машин, где выпускали огромные скрепера, канавокопатели и разные прицепы. А прямо за заводом на площади в несколько километровстоялиновые харьковский гусеничные трактора. Их каждый день десяткамизавозили на завод разбирали и монтировали какое-то новое оборудование. Удивляла бесхозяйственность, что в Харькове надо было делать тракторы, чтобы в далёком Мозыре их переделывать. Зато было много незапланированных рабочих мест.
И ещё в Мозыре меня поразили сами люди. Они в отличие от жителей крупных городов были очень добродушными и приветливыми. Всегда тебе,если надо, объяснят, покажут, посочувствуют, посоветуют и пригласят к столу.
Изя снимал комнату в большом частном доме по улице Пролетарской, недалеко от моста. Из окна была хорошо видна река Припять. Я поселился у Изи, неделю спал вместе с ним в одной кровати, а потом хозяева дома очень порядочные люди предложили мне спать на их раздвижном диване в гостиной, а днём убирать постель в диван. После нескольких дней знакомства с Мозырем Изя пригласил меня пройтись с ним по магазинам. Эта прогулка оказалась очень накладной для брата, он купил мне стильный серый пиджак, брюки, три рубашки, импортные туфли и даже галстук. Скажу честно, я просто не ожидал от Изи такой щедрости.
Дома ещё раз примерив свои обновки, я ещё раз поблагодарил его за покупку и пообещал с первых же заработанных денег полностью с ним рассчитаться. Изя улыбнулся мне и сказал:
– Лёвка, не переживай. Это не последние деньги и твоё благополучие и хорошее настроение для меня намного дороже денег.
Я рвался поскорее поехать на свой лесокомбинат и начать работать. А Изя мне каждый день советовал не спешить и хотя бы пару недель отдохнуть и от учёбы (я одновременно окончил и ремесленное училище и получил в вечерней школе аттестат зрелости), и от иногда слишком назойливой мачехи.
Наконец, однажды Изя сказал:
– Ладно, если ты так рвёшься работать, завтра с утра вместе съездим на твой лесокомбинат.
В отделе кадров повертели в руках моё направление и сказали, что места столяра свободно на лесокомбинате пока нет. «Можем временно вас трудоустроить помощником станкового, на складирование пиломатериалов на участок по дроблению древесины на щепки для изготовления древесностружечныхплит. И это всё, что можем предложить».
– Хорошо, – сказал Изя начальнику отдела кадров. – Мы подумаем.
По дороге домой мы зашли в столовую пообедать, Изя заказал и две бутылки пива.
– Ты у меня уже взрослый, – улыбнулся он. – Можно уже иногда выпить и по бутылочке пива.
– Послушай, Лёва, – продолжал он, – ты проучился долгих четыре года в ремесленном училище, стал квалифицированным столяром.Так для чего тебе было учиться, чтобы таскать брёвна, делать из отходов древесную щепу? Или быть на побегушках у какого-нибудь станкового? Нет, ты должен работать только поспециальности. И таких мест вгороде полно, надо хорошо нам поискать.
Буквально на второй день Изя нашёл подходящее место.
– Будешь работать модельщиком у нас на заводе. Я уже договорился. Вначале месяц-два походишь в учениках научишься хорошо разбираться в чертежах, во всех тонкостях работы. Работа эта очень квалифицированная, – наставлял меня брат, – и далеко не каждый может ею овладеть. И кое-что ты уже можешь, например, работать с метром, с рубанком, фуганком, стамеской, можешь и идеально заточить режущий и строгающий инструмент, а остальное ты, я думаю, осилишь. Ты, как и мы все, немного упрямый и в целом очень толковый парень.
Я подумал и согласился с Изиным предложением.
Начальник модельного цеха сказал: что непонятно, не стесняясь спрашивай у своего учителя и у меня. Мастерство нашей профессии приходит не сразу, а с годами. Иди учись и работай, будешь стараться, всё получится. Для хорошего модельщика быть хорошим столяром просто обязательное условие. Кроме этого нужно ещё много уметь. Хорошо разбираться в чертежах, повышенная точность в работе, пользоваться только специальной усадочной линейкой, научиться круглые детали обрабатывать на точных токарных станках. Многие опытные модельщики часто интересовались, как я разобрался в заданном мне чертеже и в какой последовательности я думаю делать свою модель. Очень приятно было, что все модельщики с уважением относились к Изе, бывшему непосредственному начальнику, а теперь заведующему заводской базовой лаборатории.
И ещё пару слов о получении в модельном цеху аванса и получки. В кабинет начальника цеха приносили зарплату сразу для всех рабочих цеха и платежную ведомость. Каждый рабочий заходил в кабинет начальника цеха, находил в платёжной ведомости свою фамилию, отсчитывал причитающие деньги, расписывался в ведомости и уходил. За год моей работы в модельном цеху не было ни разу никаких казусов с получением зарплаты.

Пока я у меня не появились новые друзья сверстники, по вечерам на разные культурные мероприятия я ходил с Изиной компанией, очень порядочных ребят и девчат, которые в основном были молодыми руководителями производства и сотрудницами разных отделов завода. Ко мне они относились с уважением, и я всегда чувствовал, что нахожусь среди своих друзей.
По вечерам три раза в неделю Изя играл в городском парке в духовом оркестре на трубе. Однажды он, поговорив с дирижёром оркестра, стал и меня брать с собой играть в оркестре. Три месяца я играл с ним рядом, а потом, когда один трубач по семейным обстоятельствам ушёл из оркестра, дирижёр, ещё раз проверив мои способности и успехи в музыке, принял меня в свой оркестр уже официально и стал, как и всем в конце месяца платить зарплату.
Первую свою ставку в размере 50 рублей я решил отдать брату, но он, улыбнувшись, сказал:
– Положи деньги себе в карман. Ты их честно заработал. Тебе они пригодятся.
Мозырский городской парк располагался прямо на берегу Припяти и весь утопал в зелени. В нём каждый посетитель мог найти для себя увлечение по своим интересам. Украшали парк и регулярные рейсы речного такси, которые на большой скорости до 70 километров в час курсировали по разным посёлкам Мозыря и просто как прогулочный транспорт по реке Припять.
Но как поётся в одной из песен, всё хорошее когда-нибудь кончается. Заканчивалось и моё проживание в Мозыре. Изя стал серьёзно встречаться с одной довольно симпатичной девушкойиз местной геологоразведки, а вскоре они поженились, и Лиза (так звали девушку) переселиласьжить к Изе в комнату. А я, как третий лишний, рассчитался с работой и уехал в Бобруйск. Лиза на прощание поблагодарила за сообразительность. А Изя показал мне сберкнижку с пятьюстами рублями на моё имя. «Эти деньги, заработанные тобой на заводе за год. Можешь их забрать или оставить у меня на хранение, пока они тебе не понадобятся» – сказал он. Я поблагодарил брата и оставил книжку на хранение у него.
Дома, год до службы в армии, я решил поработать с друзьями на заводе резинотехнических изделий прессовщиком. Меня очень устраивала эта работа, так как почти полгода платили и за выпускаемую мной продукцию, и плюс шестьдесят рублей ученических. А так как я был ещё очень молодым и очень шустрым, у меня каждый месяц выходила довольно приличная зарплата. Половину зарплаты, к большой радости мачехи, я отдавал в семью, то есть в её распоряжение. Работа была посменная – через каждые три дня работы выходной. Правда, после ночных смен мне редко приходилось более трёх часов поспать, так как я стал ходить на репетиции в народный духовой оркестр, вернулся в городскую самодеятельность, в народный театр. Да и друзья поспать не давали, говорили мне: выспишься, когда состаришься. И я с ними носился то в кино, то на танцы, то на рыбалку, а то носился по дому как угорелый, играя с Яником и Фирой в разные подвижные игры.
Перед увольнением с завода в связи с призывом на службу в ряды Советской Армии оказалось, что с меня целый год высчитывали незаконно какие-то налоги, что мне положено и двухнедельное пособие, и отпускные, и какая-то премия, и получка за месяц, и деньгииз кассы взаимопомощи.
Получив при расчёте солидные деньги, я от радости ими помахал даже перед тётей Хавай, на что она посоветовала мне положить их все себе на книжку в сберкассу или отдать на время службы ей на хранение. Но я деньгами распорядился по-своему. Купил в дом телевизор «Нёман», папе модный плащ бежевого цвета с ремнём, Янику наручные часы и первую в его жизни авторучку, Фире детскую колясочку с куклой, а «любимой» мачехе к зиме новые полусапожки, у её старых послеремонта отчего-то вздулась подошва. Себе я оставилдвадцать рублей, так просто, на всякий случай, так как знал, что наша доблестная армия полностью находится на государственном обеспечении и наличные деньги солдату просто не нужны.











Часть третья. СЛУЖБА В АРМИИ

И вот нас, новобранцев, поезд уже вторые сутки везёт куда-то по Украине. Сержанты, сопровождающие наш вагон, по секрету сообщают, что мы едем служить в очень хорошее престижное место, в школу по подготовке авиамехаников разного профиля, а место, где находится училище, просто сказочное. У общем, уже скоро сами всё увидим. В вагоне находились ребята из Бобруйска и Могилёва, все знакомились друг с другом, много шутили, но вскоре оказалось, что бобручане и могилевцы нечестно поделили в дороге украдкой пронесённую в вагон водку, назревал большой скандал, который мог перерасти в большую потасовку. Нашим сержантам с большим трудом удалось помирить будущих защитников отечества.
На третью ночь пути в вагоне уже никто не спал, все ждали утра. Нам сообщиличто утром наш эшелонприбудет к месту назначения. У всех было приподнятое настроение. Все шутили, да как? Кто-то через окно вагона выкинул чей-то туфель, кому-то вдоль и в поперёк разрезали рубашку, а кому-то криво подрезали штаны. На чемоданах нарисовали всяких чучел.
На станции Вапнярка Винницкой области построили в колонну весь эшелон, оказалось, что среди нас были ребята из Ленинградской области, из Литвы, Латвии и Украины. По прибытии в часть командир части полковник Сандатян Рафаэль Яковлевич лично поздравил весь состав с началом воинской службы и пожелал всем отличной службы на благо нашего отечества.
После торжественной встречи нас распределили по ротам и повели по казармам.
На второй день уже в военном обмундировании нас построил наш старшина и объявил, что каждый солдат может взять в роте большой посылочный ящик, положить в него свою гражданскую одежду, гвоздями прибить крышку и подписать свой домашний адрес. Посылки бесплатно будут доставлены по адресу. Так и сделали ребята из Прибалтики, Украины и Ленинградской области, а наши братки-белорусы из Бобруйска, понурив головы, молча наблюдали, как их будущие друзья по службе складывали один на один посылочные ящики, готовясь к завтрашним первым армейским будням.

Служба в училище была для меня совсем не тяжёлой. Во-первых, все солдаты были одинаковые и по возрасту, и по сроку службы, которую надо было всем в обязательном порядке пройти, отдав государству долг. А, во-вторых, всякие наряды, учёба, тренировки, спорт лично мне доставляли толькоудовольствие. Мне к тяготам армейской службы даже не надо было привыкать, меня ко всему сама моя жизнь с детства подготовила и закалила. Помыть в казарме полы – пожалуйста, хоть два раза, чистка картошки во время дежурства на кухне до часу ночи тоже совсем не страшно, как все, так и я. Правда, все в армии как в жизни – одни чистили у нас картошку ножами, другие – языками. Но скоро меня избавили от чистки картошки, к радости всего нашего взвода я согласился вместо чистки картошки почистить сорок килограммов лука. Я садился на табурет прямо на кухне и острым ножом чистил лук. С шести до девяти часов вечера я успевал перечистить весь лук, умывался и шёл в казарму спать.

Через месяц в роте был организован ускоренный взвод, в котором всю программу, рассчитанную на восемь месяцев, нужно было усвоить за четыре месяца. Попали в этот взвод в основном ребята с высшим и средним техническим образование, и как меня зачислили в этот взвод, я до сих пор не представляю, ведь мой аттестат зрелости был цвета радуги после дождя – поровну «пятёрки», «четвёрки» и «тройки». Командир роты нас построил и сказал,что лучшим в учёбеперед отправкой в боевые части будет предоставленвнеочередной отпуск с выездом на родину. После учёбы в моём армейском аттестате не было ни одной «тройки», но отпуск мне всё равно не дали. Командир роты выдал мне проездные билеты через Киев, Москву к месту назначения в город Хабаровск и, пожелав счастливой дороги, добавил, что наша родина как никогда сейчас нуждается в хороших грамотных специалистах, а отпуск мне предоставят обязательно, только уже с нового, постоянного места службы.
На вокзале в Киеве все наши выпускники самовольно разъехались по домам на несколько дней, ну ая, как настоящий порядочный еврей, побоялся хоть на пару дней изменить свой маршрут и поехал первым же поездом в Москву, и там тоже первым же поездом к месту новой службы в Хабаровск. В Хабаровске меня встретили с «распростёртыми объятиями». Конечно, я шучу. Дежурный офицер к комендатуре только спросил у меня побывал ли я по дорогехотя бы несколькодней дома. Я честно ему ответил, что нет.
– А надо было, – как-то недоверчиво посмотрел на меня офицер.
В тот же день из комендатуры позвонили кому-то в штаб округа и доложили о моём прибытии для дальнейшегопрохожденияслужбы. Я – как ценный специалист –  ждал, что за мной скоро приедут, две недели. За эти две недели у менясостоялось знакомство с Хабаровскомво время чтения десятка газет, лежавших на столе в комендатуре. Жаль только, что не было здесь телевизора, с телевизором можно было бы считать, что у меня всё-таки состоялся внеочередной армейский отпуск.
И вот я, наконец, в части на месте прохождения дельнейшей своей воинской службы. На огромном аэродроме с большим количеством боевых разных самолётов отдельно стояло несколько самолётов, обслуживающих разные объекты, разные учения и отдалённые от цивилизации воинские части. Рядового и сержантского состава в нашей небольшой части было всего человек тридцать, не больше. Это были в основном водители спецмашин и помощники наземных служб обслуживания. Руководил наземными службами обслуживания самолётов капитан Карташов. В нём от настоящего венного солдафона были только капитанские погоны. Он по-отечески всегда с нами разговаривал, а иногда даже приносил нам из дома по кусочку пирога, которого пекла его жена.
Он прежде, чем доверить нам какую-нибудь новую работу на самолёте, за день десятки раз лез вместе с нами или на крыло самолёта, или по стремянке взбирался к двигателям. Делал всегда сам профилактический осмотр, бдительным своим контролемзаставляя нас квалифицированно делать всякий ремонт, и лишь спустя месяц, а иногда и два доверял, наконец, вновь прибывшим самим обслуживать летающую технику.
Однажды я попросил нашего солдатского фотографа сделать портрет капитана Карташова и в выходной день написал о нём очерк в газету нашего дальневосточного округа. Получился очерк с фотографией в газете на всю страницу. Все офицеры и весь рядовой состав с удовольствием читали этот правдивый очерк. А командир нашей части даже лично пожал мне за него руку, сказав при этом, что он, проработав десять лет вместе с капитаном Карташовым и считая его своим самым близким другом, никогда не замечал всех тех качеств специалиста и воспитателя, о которых так умело написано в очерке. По просьбе капитана Карташова я собрал у своих друзей десять газет и вручил их ему в подарок.
Самое интересное произошло через месяц. Мне из редакции газеты пришёл гонорар за очерк в размере 19 рублей. Сейчас трудно представить, что это за сумма денег для солдата, когда его денежный паёк за месяц составлял всего три рубля и 80 копеек. После этого очерка меня сразу избрали постоянным редактором боевых листков, в которых надо было регулярно писать о боевых буднях и успехах по службе, памятных датах советской истории и даже поздравления от командования части нашим именинникам.
А ещё мне поручили по необходимости выпускать сатирическую газету «На штык», в которую помещались материалы за совершённые солдатами разные поступки, нарушения, такие, как самоволка, пьянство, отлынивание от работ, расхлябанность, и даже о солдатах, которым лень регулярно писать письма родителям, друзьям, любимым девушкам. Моим помощником был старослужащий, который в миг рисовал карикатуру на любого, совершающего проступок. Под карикатурой ничего не подписывали, всё всегда и без подписи было понятно. А я часами сидел и ломал голову, что бы такое написать, чтобы хоть немного соответствовало рисункам. Иногда у меня получалось, а иного и не очень. Вот некоторые мои четверостишия.

О, водка, водочка родная,
Вновь твой стакан в моих руках.
Хоть от тебя смогу едва ли
Стоять я нынче на ногах.

***
Я в столовой пообедал,
В животе бурчание.
Видно, лук капусту вызвал
На соревнование.

***
Наш сосед курил да пил,
Пока инфаркт не подхватил.
Сейчас не курит и не пьёт,
И с постели не встаёт.

***
Старшина наш Николаев
Вечно улыбается.
Ему техник зубы вставил,
Рот не закрывается.

На втором году службы командование воздушной армии находящегося с нашим аэродромом решили организовать свой нештатный духовой оркестр. Создать оркестр поручили опытному музыканту-трубачу, прослужившему в штатном духовом оркестре много лет, а теперь с возрастом и по состоянию здоровья работающего в технико-эксплуатационной части на регламентных работах на самолётах. Он с удовольствием взялся за знакомое и любимое дело. С ближайших подразделений были переведены на наш большой аэродром шесть музыкантов-духовиков, окончивших до службы в армии музыкальные училища. Остальныхмузыкантов дирижёр решил выбрать из военнослужащих, когда-то игравших в местных духовых оркестрах или окончивших в детстве музыкальные школы. Кандидатов в оркестр собралось даже больше, чем надо. Начался отбор. Одним, и мне в том числе, сказали завтра утром прийти уже в дом офицеров на репетицию, а остальным вежливо отказали, сказав, что позовут позже. Репетиции проводились по два раза в день: три часа утром и два часа после обеда. Профессиональные репетиции в оркестре – это далеко не самый лёгкий труд. Репертуар оркестра рос как на дрожжах. Через три месяца мы уже играли многие военные марши,  а также встречный марш, гимн СССР, разные вальсы, танго, фокстроты. Оркестр стал очень востребован.
Кроме праздников и юбилеев наш оркестр приглашали и на большие городские мероприятия. Например, оркестру была оказана большая честь играть на торжественном вручении Хабаровскому краю ордена Ленина. Орден вручал председатель президиума Подгорный. Всё было торжественно. Перед трибуной стоял почётный караул из военнослужащих всех рядом войск.
Оркестр прибыл на час раньше торжества и играл, не переставая, до самого конца вечера. После окончания всего торжества секретарь Хабаровского крайкома партии Чёрный поблагодарил наш оркестр за хорошую работу и, подозвав к себе одного из своих заместителей, прямо при нас поручил за его счёт накормить нас: «Закажи музыкантампо два вторых, по салату и на двоих по бутылке лимонада и по бутылке «Кристалла» (это в то время была водка с таким названием). Я думаю, для ребят по бутылке водки на двоих будет достаточно».
Буквально через пять минут мы уже сидели в каком-то кабинете за столом и уплетали пюре с отбивными и солёным огурчиком, а вторая порция состояла тоже из пюре, но уже с двумя сосисками, по вкусу которых мы все уже давно успели соскучиться. А насчёт водки наш дирижёр решил немного изменить приказ первого секретаря. Две бутылки он разлил всем по полстакана, а остальные две положил в свой саквояж и поручил нашему сержанту оркестра отнести их в нашу каптёрку, где хранились инструменты, и успокоил нас, что без нас к ней никто не притронуться. «А поводов, чтобы её выпить, я думаю, у вас ещё будет достаточно».
Наш дирижёр оказался прав, поводов приложиться к спиртному и без этой водки у нас за службу было предостаточно. Как минимум раз в месяц, а иногда и чаще, в нашем гарнизоне, в доме офицеров проводились тожества: то у какого-то полковника из штаба исполнилось сорок лет, то у кого-то юбилей двадцать лет совместной жизни с женой в любви и согласия, кто-то из молодых лейтенантов решил в доме офицеров отпраздновать свадьбу, а кто-то очередное присвоение военного звания. Оркестр пригласить на свои торжества никто не забывал, а мы в благодарность за это честно отрабатывали положенные часы. Часто после мероприятий возвращались в казарму уже за полночь.

Обычно торжества проходили в субботу, перед выходным. Выслушав благодарность присутствующих за прекрасный вечер, мы дожидались, покавсе разойдутся, и начинали шастать по столам, сливать в резиновые грелки из бутылок недопитые коньяк, водку, вино, а в солдатские котелки нетронутую закуску (колбасу, котлеты и отдельно целые порции тортов и других сладостей). В казарме все знали, почему музыканты не были на вечерней проверке.
Всем почему-то было не до сна. Нас в казарме встречали как настоящих победителей со своими стаканами и кружками. Правда, право разливать спиртное брали всегда на себя наши сержанты в отсутствии офицеров и старшины, бравших в свои руки бразды правления личным составом. Коньяк и водку они разливали каждому желающему не больше ста граммов, а жалеющим вместо водки попробовать вина – всегда по 150 грамм. Если выпивка ещё оставалась, сержанты демонстративно выливали её в туалет. Но обычно ничего выливать не приходилось. В воскресенье мы все отсыпались.







В казарме в знак уважения была полнейшая тишина. На завтрак мы, конечно, уже не шли, в обед ребята еду нам приносили прямо в казарму.
Наш дирижёр оркестра старшина сверхсрочной службы Солоницын почти в приказном порядке заставлял нас участвовать в художественной самодеятельности гарнизона дома офицеров: «Музыканты – это те же артисты», – говорил он нам. – И вы должны во всём быть первыми».
Трубач Володя Куперштейн – еврей номер два нашего оркестра – до службы окончивший культпросветучилище по классу «Народное творчество», научил нас играть на разных ложках, деревянных и металлических, и сделал с нами две композиции, с которыми мы с успехом участвовали во всех концертах и даже городских смотрах художественной самодеятельности.
Демобилизовавшись, я на фабрике воспроизвёл эти композиции, и с ними мы даже стали лауреатами всесоюзного смотра художественной самодеятельности города.
Двое ребят из оркестра неплохо пели. Были среди нас и два приличныхбаяниста. Все вроде и неплохо шло, но надумалось нашему дирижёру удивить весь свет, и стал он с нами разучивать отрывки из русских опер. Каждый день после репетиций он нас просто доставал. Все музыканты часто немного с юмором пели предложенные партии. Нам просто иногда казалось, что немного подурачиться на репетициях легче, чем шагать по плацу строевой или на станции разгружать вагоны.
Я очень злился на дирижёра, так как, хотя кое-какие оперы, вроде «Риголетто», «Севильский цирюльник», мне очень нравились, но особого таланта к пению у меня не было, да и просто принципиально я не хотел петь в этом дурацком хоре. Во время репетиции я садился в последнем ряду, не пел, а просто дурачился. Несколько раз дирижёр меня подлавливал, резко руками прерывал пение, и я, очнувшись от сна, продолжал петь один, далеко не в нужной тональности и басом.
«Ноченька тёмная завтра же пройдёт она», – пели хором ребята до того, как их пение не прервал дирижёр. И я один продолжал: «Ясное солнышко в небе покажется, будет дороженьку нам освещать».
Все смеялись надо мной, а дирижёр грозил выгнать меня из оркестра.
– Выгоняй хоть сейчас. Тоже мне счастье большое твой оркестр! – злился я, поднимаясь со стула.
А дирижёр, повышая на меня голос, приказывал:
 – Садись! – и поубавив голос, уже спокойно говорил: – Сказали бы мне раньше, что евреи бывают такими упёртыми, я бы и не поверил.
– Хотите, – прервал я дирижёра, – чем петь в хоре, я буду лучше вам читать стихи.
– Давай, валяй свои стихи! – уселся на стул дирижер. – Интересно, чем ты и на это раз решил нас насмешить.
И я, как в молодости, как когда-то со мной репетировала Нина Николаевна, с выражение и мимикой прочёл два стихотворения – одно Симонова «Жди меня», а другое про скрипочку (автора не помню).
– Ну так это уже совсем другое дело! – поднялся со стула довольный дирижёр. – И к чему ты, рядовой Розен, целый год прятал от нас свой талант? Ты на моих глазах из музыканта превратился в композитора, и я публично освобождаю тебя одного от предоставленной тебе возможности петь в русской опере.

Теперь в свободное отмузыки время я по-прежнему понемногу писал корреспонденции в армейскую газету. Материала хватало. Я писал о войсковых учениях, как молодые военнослужащие осваивают новые для себя военные профессии, о взаимовыручке, о родителях,своих и моих друзей, прошедших весь ад войны и живымивозвратившихся с войны домой, о наших офицерах, которые были для нас на службе и командирами и на время заменили нам родителей и всячески оберегали нас от несправедливости и от дедовщины.
А что я писал в своих предыдущих рассказах об охране угля на стации вместе с ветеранами войны об моём участии на соревнованиях по боксу, о своих самовольных отлучках из части, о своих свиданиях с девушкой, о работе пионервожатым в школе авиагородке, – всё это было истинной правдой.
Я хочу к этому лишь добавить, что, кроме игры и репетиций в оркестре, я ходил, как и все, в наряды по казарме и раз в месяц в караул по охране важных объектов на нашем аэродроме,заменяякараульную роту в дни её отдыха.Ходил на разгрузку угля, а по учебной тревоге, как и все, совершал марш броски в полном боевом снаряжении на десять километров.И отправлялся в длительные командировки, иногда даже на целую неделю, по сопровождению грузов и на замену двигателей самолётов на других специализированных аэродромах. Для таких командировок почему-то из рядового состава всегда предпочтение командиры самолётов отдавали мне. И я очень гордился оказанным мне доверием.
В итоге могу сказать, что это было очень интересное, незабываемое время моей молодости. Это было счастливое время, которое мы оценили лишь сейчас, много лет спустя. Не было в то время ни терактов, ни нападений на охраняемые объекты, ни повсеместного перехода государственной границы. Все народности Советского Союза дружили и честно служили своей Родине. И наши родные знали, что их дети, честно отслужив в армии, обязательно живыми и здоровыми вернутся домой после службы.
Так незаметно пролетели все три года моей службы, и я, отдав свой долг родине, уже сижу в дембельском эшелоне. Шестнадцать суток пути по самой большой в мире стране, и я уже в Харькове, ещё одни сутки, и я уже в доме моего детства.

Часть четвёртая.
ЛЮБИМАЯ ПРОФЕССИЯ

Начальник отдела кадров бобруйской мебельной фабрики имени Халтурина, полистав мою трудовую книжку, спросил, куда бы я хотел пойти работать на сбору круглых столов или на сборку шкафов.
– А мне без разницы, – ответил я, –  главное, чтобы работа была по специальности.
– А какая у вас специальность? – спросил у меня маленький худощавый мужчина, что-то переписывающий из какой-то тетради в свой блокнот.
– Профессиональный столяр, – гордо ответил я. – До армии окончил ремесленное училище номер 15. Сейчас после службы хочу утроиться на мебельную фабрику.
– Я же просил вас, – повысил голос на начальника отдела кадров мужчина (это был заведующий производственным отделом КаранЛазарьМоисеевич), записывающий что-то вблокноте. – Я же просил вас всех молодых вновь прибывших посылать сразу не в цеха, а первым делом ко мне на собеседование в производственный отдел. Мне надо, чтобы в Москве сейчас работало минимум 35-40 специалистов.А посоветуйте где мне их взять. План у меня горит по швам. Так вор, Лёва из Могилёва, – пошутил Каран, держа в руках мою трудовую книжку.
– Никакой я вам не Лёва из Могилёва, – огрызнулся я. – А Лёва из Ростова. Вот мой паспорт, посмотрите.
– Вижу, что ты не Лёва из Могилёва, – улыбнулся мне начальник производственного отдела. – Ростовские ребята совсем не простые ребята и всегда могу за себя постоять. – И, вернув мне мой паспорт, сказал: –Знаешь что, Лёва, а у московских девчат на молодых ребят из Ростова всегда как-то по-особенному горят глаза. В общем, так. Сегодня ты должен успеть устроиться на работу, выписать себе командировочныедокументы, получить деньги и завтра утром первым же рейсом отправиться в Москву на работу. А сейчас садись я кратко ввиду тебя в курс дела. В Москве на Калининском проспекте в одном из 24-этажных домов есть здания двух министерств, где нам поручен очень крупный заказ. Больше количество встроенной мебели, перегородок, оконных доводчиков, спец мебели для кабинетов, демонстрационных залов. Почти вся мебель уже изготовлена и находится уже в здании министерства и разложена по этажам. И сейчас нашим столярам надо вовремя в кратчайшие сроки произвести полный монтаж этого здания. Если наша фабрика уложится во все сроки по договоренности, мы сможем для фабрики купить за границей высокопродуктивное оборудование и тем самым увеличить в будущем производство выпускаемой продукции. По темпам работ в Москве мы пока идём в графике и нам для поддержания нужных темпов нужно откомандировать в Москву на монтаж мебели ещё как минимум десять квалифицированных столяров. И план фабрики без достатка специалистов тоже на грани срыва. Живут все наши командировочные в Москве в гостинице «Заря», выделенных командировочных денег с избытком хватает всем на питание и на дорогу в Москву и обратно. За проживание в гостинице фабрика выплачивает гостинице деньги за месяц вперёд. График работы на стройке такой же, как и на фабрике – восьмичасовой рабочий день с двумя выходными в неделю. В конце каждого месяца по скользящему графику все рабочие на несколько дней возвращаются на фабрику за новыми командировочными. Зарплата на монтаже в Москве примерно в полтора раза выше, чем на фабрике. И ещё одно маленькое напутствие, – улыбнулся мне начальник производственного отдела, – не влюбляйся, Лёва, в москвичек. Наши бобруйские девушки и доступнее, и покладистее, и красивее. Поверь мне в этом, Лёва. Я это уже давно понял. Сам я лично учился в Москве, а за невестой по распределению приехал и нашёл себе в Бобруйске.

***

Здание министерства поразило меня своим величием. Я никогда в жизни ещё не видел зданий выше девяти этажей, а тут рядом стоят аж четыре 24-этажных дома. Под домами уже построена огромная стоянка для машин. Снаружи со стороны двора действующий грузовой лифт. Правда, лифт включался только утром, в обед и на полчаса вечером. Ну а если во время работы понадобится выйти на улицу, для этого с обеих сторон дома есть две лестницы. А у вас молодые крепкие ноги. Лифты в доме были скоростные, поднимались и опускались со скоростью триста метров в минуту. От непривычки езда на лифте просто захватывала дух. Особенности лифта были в том, что он пока поднимался и опускался только нажатием двух кнопок. И по инерции пролетал ещё с полметра после опускания рукой кнопки. Если вовремя не отпустить кнопку, лифт ударял по амортизаторам под ним и тогда на вас дождем сыпалась белая пыль и штукатурка и прочий мусор. Один раз на этом лифте я спускал с министерского 13-го этажа нашего начальника производственного отдела, находившегося в Москве в командировке. Заговорившись с ним,я вовремя не остановил лифт, и наш начальник от удара кабины лифта по амортизаторам пошутил почему-то, что садился в лифт он в чёрном костюме, а вышел из лифта в бело-серо-коричневом.
Меня за мою невнимательность никто не обругал и это было самое большое для меня наказание. Ну а что наш начальник производственного отдела? А он совсем и не растерялся. С чёрного входа со двора зашёл в магазин женской одежды «Москвичка», и там в считанные минуты привели одежду в надлежащий вид.
После первого дня работы по монтажу со своим бригадиром я дальше уже работал самостоятельно. Комнат одинаковых на этаже было очень много, мебель на фабрике была сделала строго по размерам и собиралась очень легко.
Кроме нас столяров из Белоруссии на здании работало много отделочников из Ростова и с Украины. Украинские девчата, когда мы опаздывали по каким-то причинам на работу, смешно нам говорили: «Опять эти белорусы-бульбэшники на работу спизнылися».
Конечно, все командированные были разными. Запомнилась мне из них очень только одна – красавицаНадя из города Шахты Ростовской области. Она была классным штукатуром и очень симпатизировала моему другу по работе Феде Садовникову. Надя была до того красивой и классной девушкой, что иногда просто я завидовал Феде. За день Надя успевала сделать и свою норму на работе и поговорить, и подстроить глазки всем командировочным на стройке – и своим и иностранным из Германии, Югославии и Финляндии.
Однажды она умудрилась одолжить по 30-50 рублей одновременно почти у всех рабочих, исключением остались только я и Федя. «С вас, – сказала она, – мне хватить и по 15 рублей.Одолжив таким образом приличную сумму, она смоталасьсо стройки. Где-то через месяц я с Федей её видели издалека на Смоленской набережной. Она издали помахала нам рукой и скрылась между домами. Федя сразу охладил мой пыл сыщика: «Лёва, пошли, она профессионал, и мы никогда её не поймаем. Она в Москве, как мышь в своей норке». «А помнишь, Федя, как она восхищалась твоими фотографиями, на которых был ты со своими маленькими племянниками, и мечтала о таких же и тебя своим мужем» – вспомнил я вдруг.
– Лёва, хватит! – попросил меня Федя. – Не рви мне душу. Она просто артистка – профессионал, а мы с тобой обыкновенные трудяги.
На стройке работали специалисты из многих стран мира. Бригада из Финляндии устанавливала скоростные лифты. Все ребята одного роста, как на подбор, где-то под метр девяносто роста, на всех окружающих (я имею в виду русских девушек) они просто не обращали никакого внимания.
Не в пример им очень общительными были югославы. Они устанавливали в здании окна из дюраля. Они все были, как и мы,среднего роста и хорошо чисто говорили по-русски. Они рассыпались комплементами на всех девушек стройки подряд. Ивсем клялись в любви. Нас они привлекали своим клеем, который клеил всё подряд. Югославы  очень любили с нами поговорить о спорте. В то время в Югославии были лучшие в Европе баскетболисты и на высоком уровне футбол, лучшим футболистом в Европе в те годы считался югослав Джаич.
В свою очередь мы с удовольствием читали югославские спортивные газеты, буквы были русские, а смысл прочитанного почти всегда нам был понятен.
Трое французов обклеивали моющимися обоями громадные коридоры. Обычно с одного крыла здания работала эта тройка французов, а с другого крыла бригада русских рабочих из пяти человек. Французы громадными щётками в несколько взмахов руки мазали клеем обои, а двое девушек быстро их приклеивали к стене. В основном эта тройка французов к концу рабочего дня намного обгоняла бригаду москвичей, которые каждые полчаса устраивали себе коллективные перекуры.
ИзГермании к нам на стройку былаприкомандированабригадастоляров, которые должны были на втором этаже по-современному обустроить парикмахерскую. В первый же день они пробежались по этажам, посмотрели на разбросанные по этажам ящики с деталями мебели, подержали в своих руках наши инструменты, зачастую далёкие от совершенства, сказали, что «рус работать не умеет», и ушли в кафе на первыйсвойобед. Когда они после обеда вернулись в свою парикмахерскую, весь их инструмент был уже растащен. Они очень возмутились, по жаловаться никому не стали, а просто все собрались и демонстративно укатили назад в свою Германию. Месяца через два они снова вернулись на стройку в парикмахерскую. Правда, предыдущий опыт работы в Москве не прошел для них даром. Они, уходя по своим делам, уже всегда закрывали на свой ключ свойинструмент и рабочую одежду и, часто проверяя нашу готовую уже работу, восхищенно говорили:«гут, гут, очень карашо».
Однажды на нашей стройке был настоящий аврал. Должна к нам на стройку прибыть в качестве гостей делегация из Германии во главе с президентом Вальтером Хонникером с супругой. Вы просто не представляете, что с утра в тот день творилось на стройке. Была остановлена вся работа, и все в срочном порядке занялись уборкой: мыли с мылом полы и стены, сдирали с зеркал упаковочную бумагу. А сами зеркала для блеска чистили специальным составом. Запустили эскалатор с первого этажа на третий. Все рабочие на своих местах были в нарядной одежде, обувь на ногах блестела, как только что купленная в магазине.
Ровно в полдень прибыла делегация из Германии. Делегация поднялась по эскалатору на третий этаж, взглянула на идеальный порядок и чистоту и через переводчика сказала, что это все показуха, что такой чистоты на стройках в Германии не бывает и что у них, не сдав объект, не надраивают зеркала до блеска, повернулись и уехали.
Назавтра на стройке появился новый прораб для завершения всех работ.
И ещё несколько слов о темпах стройки. Все четыре огромных здания министерств вместе со стоянками под ними для автомобилей были построены за десять месяцев, а внутренние работы велись шесть лет. Вот такие в то время были у нас темпы.
Прожив год в Москве, я будто побывал в сказке. Всё мне нравилось в столице. Многое я видел впервые, а многое увиденное мне хотелось увидеть ещё раз.
Когда впервые после работы, прогуливаясь мимо ресторана «Арбат», заглянул через окно вовнутрь, я увидел настоящееварьете времен ТулузаЛотрека в парижском или амстердамском кабаре. Под красивые опереточныемелодии группа легко одетых танцовщиц демонстрировала зажигательные танцы посетителям ресторана. Мы с Федей решили, что после окончания своей командировки обязательно сходить для разнообразия в ресторан «Арбат».
Ещё меня поразила очередь за болоньевыми плащами в магазине «Москвичка», находившемсяв наших небоскрёбах. Однажды перед работой я записался ради интереса в список за плащами. К моему удивлению я был с утра уже 570. Люди, в основном приезжие тратили иногда впустую день, чтобы купить себе именно такой плащ. Я это сделал по просьбе дочки мачехи и её самой.
В это время я работал в магазине, устанавливая зеркала, и заведующий магазина, дольный моей работой, пообещал, что любой дефицит в его магазине, если мне понадобится, будет для меня без очереди.
Однажды вечером пожилой столяр Малашкевич, живший со мной и Федей в одной комнате, рыдал передо мной. Оказалось, что в прошлый раз он привёз два болоньих плаща дочке и жене, и теперь должен обязательно привезти такой же сестре, которая просто страдает от того, что все её сослуживцы ходят в таких плащах, а она нет.
Мне стало очень жалко плачущего мужчину и я, пожалев его и узнав, что его сестре нужен плащ именно 46 размера, который я достал для мачехи, сказал:
– На твоё счастье у меня есть один плащ 46-го размера, который я достал для мачехи. А я, может, выпрошу узавмагазина ещё один, к тому же у меня есть заказ от моей девушки.
Малашкевич был очень рад и горячо благодарил меня.
На второй день под вечер в наш номер вошёл чуть захмелевший Малашкевич и с радостью сказал:
– Лёвка, прости, но твой плащ сегодня у меня уже улетел. Я спихнул его в Лужниках на толкучке одной дамочке из Калининграда за 75 рублей, десятку мы с другом на радостях пропили, а по 15 рублей мы с тобой честно заработали.
У меня от такой наглости просто отнялась речь. Придя в себя, я только сказал:
– Ну ты и жук!
Деньги за плащ я не взял, сказав, что я в состоянии пока себе и честно заработать деньги.

По вечерам я иногда посещал разные театры, канцерные залы. Очень мне хотелось послушать и понять сложные классические произведения. Но, как я вскоре понял, это все далеко не моё. И я сам для себя решил, что минимум ползала разбираются в классической музыке далеко не лучше меня. И ходят на классику совсем не для своего удовольствия, а для того, чтобы другие подумали, что они всесторонне образованные люди, и что одинаково разбираются и в политике, и в бизнесе, и в спорте, и классической музыке.
Многие сидящие на концертах в первых рядах с трудом сдерживали себя, чтобы не заснуть, зато после окончания концерта аплодировали громче всех и кричали браво и бис.
А на днях, посмотрев в друзьями балет «Анна Каренина», мой сосед по гостинице Верёвкин, затянувшись сигареток, как профессиональный эксперт, сказал мне:
– Не понимаю, как про таких потерянных баб можно было ставить балет. Целый час она танцевала по сцене от радости, что у неё кроме пожилого мужа появился ещё и молодой красивый любовник, и, в конце концов, она,уставшая, возбуждённая, переходя железнодорожныйпереезд, не заметила приближающегося поезда.
В глубине души я в чём-то был солидарен с мнением Верёвкина, а спорил с ним только потому, что хотел доказать, будто я лучше его разбираюсь в балете.
И еще немного о музыке. Есть классическая музыка, которую я могу слушать днём и ночью и не пожалел бы любых денег, чтобы попасть на концерт, где исполняются произведения таких композиторов, как Чайковский, Моцарт, Верди, Россини, Штраус. Но всё же неплохо перед концертом классической музыки знать, на базе каких эмоций и переживаний композитор написал эту музыку. Например, я был на концерте Рахманинова и не один, а с знакомой девушкой, учившейся в Московской консерватории. Она перед концертом объяснила мне, как Рахманинов создавал это произведение. Он жил тогда уже далеко от России, в Америке, очень тосковал по родине, понимал, что в Россию уже возврата нет. А тоска по родине просто переполняла его душу и сердце, и он свои чувства воплотил в музыке.
После концерта мне захотелось бросить всё и сейчас же поехать в свой Бобруйск, пройтись с друзьями по центральной улице, посидеть на скамейке под тенистыми каштанами, подышать запахом дымящейся ухи. Это и есть эмоциональное восприятие музыки обыкновенным человеком.
За этот год я побывал и на концерте Валерия Ободзинского, своим удивительным голосом с первой же песни завораживающего зал, побывал на концерте Олега Лундстрема, увидел в цирке солнечного клоуна Олега Попова, в театре оперетты два раза смотрел оперетту Имре Кальмана «Сильва», в Большом театре мне посчастливилось слушать оперу Россини «Севильский Цирюльник».

В конце каждого месяца я возвращался домой вБобруйск за новыми командировками. Обычно нас собиралось таких счастливчиков сразу человек 5-7. По дороге в аэропорт «Быково» мы заходили отовариться в новоарабский гастроном, и из него мы выползали с двумя огромными пакетами, где был определённый набор продуктов: три-четыре лотка яиц, пять килограммов разного мяса, две палки языковой колбасы и, конечно, пять килограммов апельсин.
Две женщины отделочницы, которые всегда ездили с нами по командировкам, кроме пакета с перечисленными продуктами, умудрялись нести с собой и пакет с женской одеждой, туфлями, импортной косметикой.
На аэродроме командир самолета Ил-14, летящего в Минск с посадкой в Бобруйске, всегда грозился, что просто не сможет взлететь с таким большим багажом, что нам придётся половину багажа оставить в камере хранения, а потом, глядя на наши понурые лица, командовал:
– Что стоите, быстро заходите! Через пять минут мы взлетаем.
И мы, как поёт наш Григорий Лепс, «я счастливый, как никто», быстро, пропуская вперёд себя наших женщин, лезли по трапу самолёта.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
И ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ

Наконец наша работа в Москве была закончена, здание сдано в эксплуатацию, а я, возвратившись домой, был зачислен в третий сборочный цех столяром на сборку круглых столов.
За полгода я успел освоить все рабочие места нашего конвейера и, несмотря на молодость, всегда замещал нашего бригадира в его отсутствие. Но вскоре произошло сокращение штатов, и я, как самый молодой член бригады, был переведён, как мне сказали временно, в другой цех на ремонт деталей. Новая работа мне не очень нравилась, нужно было до отделки и сборки практически ремонтировать почти каждую деталь, то менять поломанный кант, то ставить всякие заделки. Я знал, что временное – это всегда самое постоянное, но коллектив столяров-ремонтников был очень молодым и жизнерадостным. Во время работы всегда шутили рассказывали друг другуразные истории. После работы мы часто играли на фабричном небольшом стадионе в волейбол или с мини футбол. Это меняи удерживало в том цеху. Было куда девать накопившуюсянеиспользованную энергию.
А ещё через полгода меня пригласили работать в спецбригаду. Её работа состояла в том, что нужно было обрабатывать на станках детали в размер, делать разные отверстия для сборки, шлифовать и кантовать детали. Детали у нас получались как игрушки, и после нас обычно без всякого просмотра и ремонта шли на сборку. Да и к тому же и зарплата была на много выше, чем на ремонте, что совсем не лишнее для молодого парня.
Раз в день я собирал у рабочихзатупившийся инструмент (ножи, пилы, фрезы) и относил их для заточки в пилоточку. Пока режущий инструмент затачивался, яна десять минут заходил рядом в шаблонную. Шаблонная – это было сердце нашей фабрики, там изготовлялись новые образцы мебели, разные приспособления и шаблоны для серийного изготовления мебели в цехах. Там и делали мебель для Московского Кремля, университета имени Ломоносова, мебель ля разных министерств и ведомств, делали реставрации мебели и самих зданий для музеев и церквей.По заказам делали шахматы больших размеров и разные инкрустации, и даже инкрустированные из разных пород шпона портреты.  Например, портрет в подарок министру обороны маршалу Гречко. И я вам скажу, что далеко не каждый знаменитый художник смог бы так похоже и качественно воспроизвести с фотографии портрет. Это было настоящее произведение искусства.
А шаблонной работали специалисты высшей квалификации. Почти половина из них во главе с бригадиром Наумом Нилоновичем Ресиным были евреи. Зная себе цену, они могли позволить говорить в цеху между собой на языке идиш, восхищаться вслух победами израильтян в шестидневной войне, говорить о евреях, ставшими мировыми знаменитостями.
Удивляло их знание популярных либретто оперетт и опер, прекрасное владение искусством рисования и резьбой по дереву. Многие изумлялись, как на одном участке могли собраться вместе такие одаренные люди.
Однажды бригадир шаблонной Ресин, стоя от меня в стороне, долго наблюдал за моей работой, а я никакого внимания на него не обращал и вырезал на станке круглые фанерки для банкетки. Работа была в общем не сложная, но требовала определённого умения. Надо было сбить по десять штук фанерки, а потом их все вместе выпиливать. У многих рабочих при сбивке фанеры гвозди гнулись и не залазали в фанеру и надо было щипцами вынимать. Ну а сам процесс вырезки проходил у них очень медленно и неточно. Пилы на станке не всегда слушались, а у меня гвозди от моих резких ударов молоком всегда сразу по самую шляпку залазили в фанеру и круги для банкетки всегда вырезались быстро и точно по разметке. Во время работы всегда находилось несколько зевак, которые наблюдали за моей работой. Работа по вырезке банкеток мне нравилась ещё тем, что иногда меня просили остаться на пару часов поработать сверхурочно за дополнительную плату.
И вот ко мне подошёл Ресин.
– Лёва, хочешь на пару месяцев ко мне в бригаду? У нас сейчас поступил заказ на изготовление и установку очень сложного паркета в Совет Министров. Работа спокойная, без всякой спешки, зарплата в два раза большая, чем сейчас у тебя. Подумай!
Что здесь долго думать, из-за денег многие, и я в том числе, только и ходили на работу. Перевод временный, когда очень нужен для производства,проходилвсегда почти мгновенно, и назавтра я уже в шаблонной получал инструктаж от самого Ресина.
Работа для меня была действительно несложной. Из нескольких пород пятимиллиметрового шпона (дуба, ясеня, красного дерева бука и ореха) нужно было вырезать на станке заготовки, потом по шаблону обработать их на фрезерном станке и отнести их на сборку, где из заготовок подбирался красивый рисунок и на ручном прессе его наклеивали на толстую фанеру. Вырезкой и обработкой деталей по шаблону занимались трое рабочих. Остальные члены бригады собирали квадраты с рисунком, мазали их клеем и по десять набранных пакетов клали в пресс. За день успевали сделать по два больших пресса. Я стал вырезать заготовки из шпона, по молодости взяв в руки сразу несколько кусков шпона, сделав их солидных запас, я начинал их обработку в размер по шаблону нафрезерном станке. Причём зажимал и откручивал по пять заготовок сразу и очень быстро, и если к этому добавить, что я работал почти без всяких перекуров, а иногда по своей воле оставался на час-два после работы, то через неделю вся шаблонная стала собирать рисунки паркета за день, склеивая по два пресса до обеда и по два пресса к концу рабочего дня. После установки паркета в Совете Министров Белоруссии, там осталисьдовольны нашей работой. Всей шаблонной и мне в том числе вручили почётные грамоты и премии по двадцать рублейкаждому.
После работы в шаблонной, меня снова перевели в спецбригаду. Но рабочие во главе с Ресиным стали моими друзьями, а ведущие специалисты – Левин Борис, Горели Семён, Окунь Михаил и Ресин Наум – каждый день подолгу разговаривали со мной, «подготавливая» меня к выезду на постоянное место жительства в Израиль.
Сначала они говорили они обо всём: о пустых прилавках к магазинах, о резком повышении цен на спиртное, о пьяной молодёжи, по вечерам пристающих ко всем проходим, о постоянной группе охраны и рабочих, охраняющих сутками импортное ещё не установленное полуавтоматическое оборудование. Немецкие специалисты, монтирующие эти линии, очень удивлялись: нам понятно, говорили они, что на жизнь зарплаты не всегда хватает и многие, что могут, воруют для дома, для продажи, но для чего надо откручивать, выламывать с полуавтоматической линии разные концевики, фишки, маленькие моторчики, которые без преобразователей и промышленного электрического тока не смогу нигде работать и никогда никому дома не пригодятся. И никто их у них это не купит.
А потом опять начинаются разговоры об Израиле и обработка меня к выезду:
– Подумай, Лёва, что тебя и твою семью ожидает завтра. Ты – молодой мужик – уже десять лет ждёшь своей очереди на получение квартиры, и какой?Две комнаты на четырёх человек,если у тебя однополые дети. На машину для себя ты денег никогда не насобираешь. Продукты постоянно надо где-то доставать, а за мясом в субботу надо выстоять трёхчасовую очередь. А твои дети, когда подрастут, куда они, твои две евреечки, смогут поступить учиться. Даже на более-менее хорошую работу ты детей не устроишь. Сейчас по всей стране идёт пропаганда, что во всех бедах большой страны виноваты только евреи, и чем раньше они уберутся из страны в свой Израиль, тем скорее все заживём по-человечески, в достатке и благополучии. Не надо ждать, Лёва, когда тебя силой депортируют из страны, уезжай сам, мы все уже тоже готовимся. Мы знаем от наших хороших друзей. Они за три года проживания в Израиле уже прижились, купили в кредит (а мы здесь покупаем себе не всё в кредит?) квартиру, в которой каждому ребёнку есть комната, машину,все электротовары, а сейчас даже собираются в гости кдрузьям в Америку. Там за слово жид сразу сажают в тюрьму, а могут даже и депортировать из страны.
Дома жена моя и любимая тёща каждый вечер стали меня прорабатывать, что пора уезжать в Израиль, и чем быстрее, тем лучше. Я со всех сторон оказался под пропагандистским огнём. А сам себе думаю: работа у меня неплохая, заработок тоже терпимый, тем более что я ещё устроился на полставки работать в школу столяром, квартиру, благоустроенную, я вот-вот должен получить, уже третий стою в очереди. Жена моя, слава Богу, тоже работает не на заводе на конвейере в три смены. А учителем в школе. Правда, иногда, возвратившись в работы, ложится сразу на полчаса на диван с мокрым полотенцем на голове. Что поделаешь, в каждой работехорошие и не очень хороши дни. Пропаганда с выездом стала понемногу меня одолевать, но тут подвернулась новая хорошая работа, на которой можно было совсем неплохо и подзаработать. Меня откомандировали во вновь созданную бригаду на изготовление большой партии столов для журналистов, которые в будущем должныбудут обслуживать Олимпийские игры в Москве. Работа не из простых, но нас никто в работе не подгонял, а лишних 150-200 рублей в бюджет семьи совсем не помешают.
Стол для журналистов был спроектирован таким образом, что в него должны были вместится вся необходимая аппаратура вместе с телевизором. Особое внимание при проектировке стола уделялось прочности. Наша бригада за полгода с честью справилась с поставленной перед ней задачей, и за два месяца до открытия олимпийских игр пять огромных грузовых машин доставили готовые столы в Лужники на стадион имени Ленина.
Но в нашей, уже для многих теперь бывшей социалистической стране, гладко, как положено, никогда не бывает. Вот так же произошло и на этот раз. Все пятьсот столов разместили в Лужниках на футбольном поле. Должны были на столах установитькакое-то оборудование и укрыть столы специальными чехлами из специальногонепромокаемого болоньевого материала, присланного по заказу из Японии. К тому же чехлы для столов были ещё и очень красивыми,нежно голубогоцвета со снежинками, как нам потом стало известно, из одного чехла можно было свободно выкроить два женских плаща. В общем, склад с чехлами, как вы,конечно, догадались, в нужный момент был опечатан, а зав склада уехал на несколько дней отмечать юбилей друга. А погодные условия, наверное, по просьбе наших недругов, решили проверить на прочность наши столы и три дня над столицей шёл проливной дождь. Столы такого испытания, конечно, не выдержали, все крышки столов сильно помокли и вздулись.
Я не знаю,как передоргкомитетомолимпийских игр и перед правительством отчитывался бедныйзавскладом, но от нашей знаменитойБобруйской мебельной фабрикой имени Халтурина в какой-то мере стало зависеть, чтобы игры прошли вовремя и на должное международном уровне. Руководствофабрики срочно остановиловыпуск всей спецмебели и все силы бросило на спасениестолов. Были откомандированы несколькоопытных столяров аккуратнодемонтировать пришедшие в негодность крышки столов и сделанные на нихкожухи из гнутой фанеры для телевизоров.
Каждый день в Москву на стадион отправлялись грузовые машины с уже готовыми вновь крышками. Последний стол наши столяра переделывалиуже за день до открытия игр.
За этот трудовой подвиг нашего коллектива многие наши рабочие были награждены правительственнымиграмотами, орденами и медалями. Среди них оказался ия.
Единственное, о чём я в этой истории не знаю, те чехлы из японскойболоньи пошли, в конце концов, по своему назначению или их всёже отдали в швейное ателье на изготовление модных женских плащей.

Пришла вторая половина восьмидесятых, и начался массовый выезд евреев за границу. Поднялись многие евреи из нашей фабрики, в основном это были пожилые специалисты, которые в отличие от нас, кто помоложе, хорошо понимали, что уже пришло время навсегда покинуть Советский Союз, страну, ставшую за многие годы близкой и родной. В благополучие некогда своей страны евреи без исключения каждодневно вкладывали все свои силы, знания и любовь к своей родине, а в трудные минуты брали в руки оружие и становились в один ряд с русским на защиту своего отечества. Что мы получили взамен? Расцвет антисемитизма на всех уровнях, начиная от бытового, кончая государственным.

Старшее поколение ещё хорошо помнило еврейские погромы в Кишинёве, Гомеле, Киеве… Ждать изменений к лучшему стало трудно, да и бесполезно. Некоторые семьи уезжали в Америку, Австралию, но основная масса начала двинула в Израиль, на свою историческую родину.
Столяры из шаблонной и из спецбригады уезжая, уводили с собой ручной столярный инструмент, надеясь, что в Израиле им, в основном шестидесятилетним, ещё много придётся поработать для благополучия своей семьи.
Я был на распутье. В основном меня останавливала работа. Это и работа на фабрике, подработка два раза в неделю в школе, по выходным постоянная «халтура» в офисах и кабинетах по их оформлению. В моём понимании материальный достаток в семье – это самое главное. Но вся моя семья и родственники каждый день просто бредили Израилем, я для них был как телеграфный столб. Меня трудно было сдвинуть с места.
Как раз в это время мне выделили благоустроенную квартиру в новом многоэтажном доме. Я просто балдел от счастья. Шутка ли, почти десять лет мы скитались по съёмным квартирам, а в последний год мы решили перебраться жить в дом родителей моей жены. Они жили в небольшом собственном доме на окраине города рядом с большой промзоной. На нашу семью они выделили самую большую комнату в и доме. Дом у родителей жены был конечно с печным отоплением, туалет на улице, вода в колонке на улице. Наша общая семья был очень дружной, а к временным неудобствам мы быстро привыкли.
На одной книжной этажерке в зале умещались все учебники и тетради, и школьные принадлежности младших сестры и брата моей жены и моих детей. На каждой полке не было ничего лишнего. К моему удивлению, никто никогда не искал какую-нибудь тетрадь или учебник, все всегда под рукой и всегда лежало на своём месте.
Два раза в месяц во дворе дома проводилась генеральная стирка, в которой принимали участие все члены семьи. В стиральной машине ещё старого образца стирались одежда, которая сразу после стирки и полосканий выкручивалась специальными валиками, крутить которые надо было большой изогнутой ручкой, пропускать уже помытое бельё было под силу далеко не каждому. И в мои обязанности входило бегать почти без остановок к колонке за водой и поддерживать постоянный огонь в печке под вываркой.Кроме этого я должен был выливать из выварки кипяток, заливать в выварку новую порцию воды и кипятить всё светлое белье.
И вот теперь мы в новой квартире. Но моей двенадцатилетней дочери школа рядом с домом не нравилась. Её недружелюбно приняли в классе, подкладывали ей на сиденье парты кнопки, дёргали за волосы, подкидывали в портфель мусор, один раз засунули полкирпича. Прямо в лицо говорили, что только жидовки в классе у них и не хватало. Классная руководительница, с которой я поговорил, уверяла меня, что класс очень хороший и дружный, а вот моя дочь просто всё выдумывает, потому что она замкнутая и сама просто не хочет влиться в коллектив. Дома Света плакала, не хотела идти учиться в эту школу. Пришлось забрать документы и возвратить дочь в старую школу, рядом с домом дедушки и бабушки. Старики были рады, что внучка снова будет с ними каждый день видится, а мы вынуждены были Свету отвозить и привозить обратно домой. 

Младшая сестра моей жены, Аня, студентка медицинского училища, в отличие от своих сестёр, была склонна к полноте, правда, на лицо была очень даже симпатичная. Многие юноши её курса были совсем не против за ней поухаживать, но она для всех была просто непреступной крепостью. По характеру Аня, опять-таки в отличие от сестёр, была очень отважной, даже немного агрессивной и никогда не проходила мимо любой несправедливости. Она смело подходила и разнимала дерущихся пацанов, нанося им удары своей сумкой, набитой тетрадями и книгами. В автобусе без всяких уговоров могла за шкирку поднять любого молодого пассажира, не замечающего рядом с собой стоящего инвалида или старушку. Могла любому преподавателю в классе прямо при всех сказать в лицо, что она о нём думает. А вечером, возвращаясь с практики со второй смены, всегда шла домой кратчайшей дорогой через неосвещённый переулок. Местные пацаны, дежурившие в переулке, её не замечали, а может, зная Анин неуступчивый характер, просто не хотели с ней связываться.

Однажды в выходной день во дворе тёщиного дома шла очередная запланированная стирка. В выварке кипела вода, в стиральной машине через вальцы прокручивалось уже постиранное бельё. Ну а я, как ломовая лошадь, бегал к колонке с вёдрами за водой. Во дворе сидела и разговаривала моя дочь Светлана со своей подругой Оксаной, с которой она дружила ещё с детского сада. Неожиданно Оксана поднялась со скамейки и подошла к Ане:
– Знаете, тётя Аня, а ваша Света уже долгие годы является моей самой лучшей подругой, и мы решили дружить всю жизнь. Правда, тётя Аня, это очень хорошо? А моя мама мне всегда говорит: – Оксана надула свои губки, – что подругу себе надо искать только из своих русских, еврейские девочки – это ненужные подруги и, вообще, «Оксана я прошу тебя уже много раз я не хочу видеть у нас в доме твою подружку эту жидовочкуСвету». – Оксана вздохнула и добавила: – А я, тётя Аня, всё равно буду дружить с вашей Светой, и она всегда будет приходить к нам в дом.
Выслушав Оксану, Аня нежно обняла девочку за плечи и, о чём-то спрашивая, прошлась с ней по двору, подошла к выварке с кипящей в ней водой и резко, чтобы не ошпариться, скинула на землю крышку.
– А сейчас послушай меня, моя дорогая. Если я хотя бы ещё раз услышу от тебя слово «жидовочка», я, – Аня с силой нагнула голову Оксаны к кипящей воде, – суну тебя живьём прямо в кипяток, и ты там прямо в своей одежде и сваришься. Поняла? Поняла? – Ещё раз переспросила Оксану Аня, – и твоя «умная» мама больше никогда тебя не увидит.
– Да, я всё поняла, – ответила девочка, и из её глаз ручьём полились слёзы.
Оксана дружила с моей Светой ещё целый год, почти до самого нашего отъезда в Израиль, и потом, когда мы уже жили в Израиле, они вели переписку несколько лет.
По просьбе Оксаны Света из своих первых заработанных денег два раза выслала для её мамы посылку с лекарствами от сахарного диабета, один раз десять пачек глюкомина, в другой – двадцать пачек. А потом у девочек, по всей вероятности, появились новые подруги, и они перестали переписываться. Видно, их дружба была не такой уж крепкой, как им казалось в молодости.
Зато на следующее утро мы с женой пошли в ОВИР за анкетами на выезд в Израиль. Именно этот разговор Ани с Оксаной подсказал нам, лично мне, что происходит, и как нам надо жить дальше. И спасибо Оксане, что я не упустил своё время.

Вскоре я разругался и со своим лучшим другом Олегом. Как-то зашёл к нам в гости Олег со своей женой поздравить меня с получением ключей от новой квартиры. Как всегда в подобных случаях, на столе оказались припрятанная для особых случаев бутылка водки и всё, что у нас было съедобное в холодильнике. После выпитой бутылки кончились у Олега поздравления и начались «нравоучения»:
– Наша великая страна, – начал опьяневший Олег, – дала вам, евреям, абсолютно всё: и высшее образование, и хорошую работу, и даже бесплатно выделила вам новую благоустроенную квартиру. А вам, неблагодарным, всего этого мало. Вы все националисты. Всегда гуляете с нашими русскими девчатами, а женитесь на своих евреечках. Живёте среди русских, а дома между собой разговариваете на своём еврейском. У вас и праздники какие-то не наши, не русские, не Пасха, а Песах. У нормальных людей один Новый год в году, а у вас два, один Новый год, как у всех, с ёлкой, с дедом Морозом, и один какой-то рошешона. Вы живёте у нас в России, а ходите на свои национальные концерты, и постановки на своём еврейском языке. И как ненормальные всё копите и копите деньги, всё вам мало. Бутылку водки для гостей вы поставите только в большой праздник, а так, в обычный день, когда к вам не зайдёшь, у вас одно и то же угощение – чай, кофе и разные «струдали» и «кихелах». Поскорее бы вы все смотались от нас куда угодно, хоть в Израиль, хоть в Америку, и не раздражали нас своими националистическими выходками.
Мой тесть с покрасневшим лицом поднялся из-за стола и, указав Олегу пальцем на дверь, повелительно сказал:
– Вон из моего дома! Вон!

До отъезда в Израиль в нашей семье произошли ещё несколько неприятных инцидентов.
Мой тесть работал в парикмахерской и каждый день вечером, после девяти часов кратчайшим путём через неосвещённый переулок, возвращался домой. Домашние все каждый раз просто умоляли его ездить с работы домой на автобусе, но из-за упрямства он продолжал каждый раз идти этим переулком.
– Пока я на вашем автобусе через весь город доберусь домой, я пешком давно уже буду дома, – говорил она.
Однажды, когда мой тесть, как обычно, возвращался этим переулком, к нему подошли трое подростков и один обратился к нему по имени:
– Послушай, Бенце, говорят у тебя сегодня было очень много клиентов? – И хитро сощурив свои наглые глазки, переспросил: – Верно? Вижу по твоим глазам, что верно.
– Порядком, в субботу всегда постригается много людей. Я сегодня ужасно устал и мне не очень хочется с вами разговаривать. Разрешите пройти?
– Куда ты так спешишь? Домой ты всегда успеешь. Что это ты, дед, с нами такой неразговорчивый? – вступил в разговор второй подросток.
– Пацаны, – вновь заговорил первый. – Видно, дедушка-еврейчик – парикмахер ещё тот. Облапошил, наверное, половину своих клиентов, да так, что и кошелёк у него уже и не закрывается. Ладно, дед, давай мы с тобой сегодня разойдёмся мирно. Сумел ты немного подзаработать, ну и молодец, а доходами своими, как нам кажется, ты совсем не хочешь поделиться с государством. Так поделись хотя бы с нами. Сейчас ты сам с нами поделишься поровну своей выручкой и катись себе домой подобру-поздорову.
– Хулиганы! Как вы смеете со мной, со старым человеком, так разговаривать? – вскипел мой тесть. – Немедленно пропустите меня. Я сейчас вызову милицию.
– Пацаны, вы только взгляните, каким скупердяем оказался этот старый жид, – наигранно возмутился третий подросток, до этого со стороны наблюдавший за разговором своих друзей с моим тестем.
В руках этого подростка был уже раскрытый кошелёк моего тестя. Как он попал в руки хулигана, тесть даже не почувствовал.
– Отдай кошелёк! – повысил голос тесть и схватил подростка за руку.
– Тихо, дед, не шуми, если хочешь целым уйти домой, – он, оттолкнув моего тестя, стал считать содержимое кошелька. – Смотрите, пацаны, сколько тут бабок! – обрадовался он. – Здесь и десятка, и две пятёрки, и три тройки, и мелкоты рубля два, не меньше.
– Ладно, кончай базар, – скомандовал первый хулиган, видно, главный в этой шайке. – Берём только бумажные, а мелочёвку оставляем деду на автобус.
В это время тесть изловчился и ухватился за свой кошелёк. Вероятно, почувствовав силу старика, хулиган резко мотнул головой и разбил ему нос и верхнюю губу. Вся компания, смеясь, убежала, а мой тесть с разбитой губой и носом через уже пустой переулок кратчайшим путём пошёл домой. Жаловаться было не на кого, никого из хулиганов тесть в лицо не успел запомнить.
А на следующий день он снова через этот переулок пошёл в свою парикмахерскую на работу.
На следующий день, около двенадцати ночи, когда семья уже спала, через закрытую форточку в зал влетел огромный камень. Возможно, это была просто хулиганская выходка местных пацанов, но она сделала в доме настоящий переполох. Звон разбитого стекла и множество осколков по всей комнате мгновенно подняли нас всех на ноги.  Все быстро оделись и вышли в прихожую, волнуясь, ждали продолжения хулиганства пацанов и молча слушали эмоциональное выступление Ани:
– Ну что? Все так и будем сидеть до утра и ждать продолжения? Хотите дождаться ещё и погромов? Дождётесь! Мало вам, что кто-то ночью кинул нам в дом через окно камень? Мало вам, что папу – семидесятилетнего ветерана войны обозвали жидом? И кто? Пятнадцатилетние сопляки. И разбили ему нос. А на прошлой неделе почти весь наш забор кто-то повалил на землю. Так ещё молча выслушивать у нас за столом нравоучения Лёвиного друга, как мы должны вести себя, люди еврейской национальности, на территории Советского Союза. Всё. Завтра же идём все вместе в ОВИР за анкетами на выезд.
Все без всяких возражений выслушали выступление Ани. Немного повозмуща-лись и до двух часов ночи все переваривали произошедшие события, никак не могли уснуть.

Первыми из наших родственников покинули Бобруйск братья жены Гриша и Яша. По дороге они сумели изменить свой маршрут и вместо Израиля отправились за счастьем в другие страны. Гриша со своей семьёй в Австралию, а Яша с семьёй в Америку.
В Австралии Гриша – токарь-расточник высшей квалификации без знания английского языка не был никому нужен и по очень большому протеже утроился в бригаду по укладке паркета, и Гриша со своим и вечным радикулитом, работая на карачках каждый день, мечтал поскорее добраться домой к своей кровати, иногда от усталости даже жертвуя ужином. Дети его, Аня и Миша, легко изучили английский язык, приобрели неплохие профессии, и Австралия стала для них второй родиной. Они обзавелись своими семьями и жили довольно далеко от своих родителей, изредка по большим праздникам навещая их.
Яше в Бруклине сразу предоставили съёмное жильё. Новая машина, купленная в кредит, особой радости им не принесла, так как на ней приходилось каждый день за двести километром от дома добираться до работы. Жили они довольно скромно, так как старались накопить денег на собственный дом. А потом с женой, подсчитав свои сбережения, поняли, что в этой жизни на дом они вряд ли успеют накопить. А жить надо здесь и сейчас и не оставлять свою жизнь на потом.
По телефонным разговорам и по скайпу Яша и Гриша узнали от нас, что почти все евреи, приехавшие в Израиль, взяли в банке большие ссуды на десятки лет и на них обзавелись своим жильём. В течение нескольких лет можно приобрести и машину, не говоря уже о мебели в дом, кондиционеров и других электротоваров.
Знание русского языка оказалось вполне достаточным, чтобы устроиться на работу, правда, не высококвалифицированную. В государственных учреждениях тебе помогут оформить документы на иврите и разобраться с твоими проблемами на русском языке.
Израильтяне любят ходить в гости, праздники проводят большими компаниями с выездом за город. Многие довольно часто ходят на концерты, в театры. В страну приезжают артисты со всех стран мира.
Моя семья нашла в этой стране свою вторую родину, а мои внуки, уже родившиеся здесь, свою первую и, я надеюсь, единственную и самую счастливую.

И ещё об одном случае, произошедшем со мной на бывшей родине, я хочу рассказать.
Однажды я с друзьями оформляли офис одного агентства. По договору с нами рассчитались только при сдаче объекта рабочей комиссии, причём, как и договаривались наличными. За четыре месяца работы сумма оказалась довольно внушительной, и я, немного подумав, решил к юбилею жены – её сорокалетию сделать ей хороший подарок, исполнить её заветную мечту, купить ей набор из колье, серёжек и перстня с драгоценными камешками.
В ювелирном магазине мне предложили немного подождать, пока прибудет новая партия ювелирных изделий. Я несколько дней ходил просто сам не свой, не зная, куда временно до прибытия новой коллекции спрятать большую сумму денег. Думал я, думал и наконец догадался. Когда однажды дома оказался один, я аккуратно разложил на щит деньги, потом снял с одной секции стенки цоколь, а щит с деньгами на четырёх магнитах прикрепил внутри к нижнему щиту и поставил цоколь на прежнее место. От радости, что так классно припрятал свои деньги, я даже налил себе 50 грамм коньяка.
В ювелирный магазин уже прибыла ни одна партия драгоценностей, а я всё никак не мог купить жене подарок. Дело в том, что спустя два месяца я совсем забыл, куда запрятал деньги. Знал, что они находятся в стенке, но где они конкретно лежат, забыл. Как иногда говорят в народе, ну хоть убей, не помню.
Каждый выходной к большому удивлению жены стал влажной салфеткой протирать со стенки пыль. Причём со всех сторон: и места, где стоит посуда, и бар, и книжную полку, протирая в ней салфеткой все книги подряд. Жена, смеясь, говорила, что никогда бы не подумала, что у неё под старость появится такой хороший помощник по уборке квартиры. А я всё прощупывал каждый сантиметр стенки, но всё безрезультатно. И только уже за несколько дней до отъезда в Израиль из своего Бобруйска, я, в последний раз разбирая содержимое стенки, случайно ногой подцепил этот злополучный цоколь. Цоколь слетел, а за ним отвалился и щит, и из него посыпались аккуратно сложенные деньги.
Я, не раздумывая, быстро рассовал их по карманам и до прихода жены из продуктового магазина пулей выскочил из дома.
Уже в обед за столом в присутствии всей семьи я как истинный джентльмен положил перед женой три красивые коробочки – одну с колье, другую с перстнем, третью с серёжками. Открыв шампанское, я поднял тост за сорокалетие моей любимой жёнушки. Правда, с небольшим опозданием – всего два месяца. На вопрос жены, откуда я достал такие большие деньги, я ей так и не рассказал, а ответил, как в популярном еврейском анекдоте: «Из тумбочки».
– Хорошо, пусть будет из тумбочки, – согласилась со мной жена, – только скажи, пожалуйста, кто эти деньги положил в тумбочку?
– Конечно, я! – важно ответил я и добавил: – Закончу писать рассказ о самом себе, тогда ты всё и узнаешь.

Сказать по правде, я до самой отправки самолёта уже из Будапешта в Тель-Авив ходил как взвинченный. Всё не мог себе представить, как со своими чемоданами приеду в незнакомую мне страну. Кто меня там встретит?  Как я, не зная языка и не имея работы, смогу прокормить свою семью, и вдобавок тестя с тёщей и их взрослых недоучившихся детей. Но уже взбираясь по трапу самолёта, среди трёхсот пассажиров не увидел ни одного мрачного озабоченного человека. Все улыбались, у всех были счастливые лица.
И снова я задал себе вопрос: от кого я уезжаю, куда и для кого? И сам себе ответил: «Уезжаю в прекрасное далёко для счастья своих детей и внуков».
Уже сидя в салоне самолёта, при его взлёте, улыбнувшись, вдруг в полголоса запел:
Прекрасное Далёко,
Не будь ко мне жестоко.
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь.
От чистого истока
В прекрасное Далёко,
В прекрасное Далёко
Я начинаю путь.

Жена, взглянув на моё улыбающееся лицо, тоже улыбнулась и, прислушиваясь к моему пению, положила свою голову мне на плечо, и мы уже вместе продолжили петь:
Прекрасное Далёко,
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестко не будь.
От чистого истока
В прекрасное Далёко,
В прекрасное Далёко
Я начинаю путь.