Посреди океана. Глава 18

"Кто владеет информацией, тот владеет миром", - сказал кто-то.
Информацией Инга не владела, к сожалению. Но стремилась к её овладению.
Будучи матросом официантом-уборщиком. это было довольно-таки затруднительно.
Они с Анютой работали по очереди: день одна в салоне, вторая в посудомойке, а на
другой день менялись.
Нужно было встать в шесть утра, убрать закрепленные за каждой коридоры; потом
обслуживание завтрака, обеда, полдника, ужина. И уборка закрепленных за каждой
кают - это, как правило, после завтрака и обеда.

Когда и как тут раздобывать информацию?
Ну, ещё работая в салоне, хоть какие-то салонные разговоры доступны. А когда очередь
выпадает в посудомойке париться, то кроме тарелок и кружек поговорить не с кем.
Поэтому приходилось водить дружбу с добровольными информаторами.
Анзор держал в курсе того, что происходило в машинном отделении, а Венька Риткин
информировал о событиях в рыбцехе.
От добытчиков информация исходила, в основном, из салонных разговоров. Поэтому
приходилось довольствоваться, где слухами-сплетнями, где догадками-загадками.

Конечно, не подойдёшь ведь к тому или иному персонажу и не скажешь, мол,
расскажи-ка ты, друг, о себе, о жизни своей. А то я тут книгу пишу про вас про всех,
и кое-что писателю неясно-непонятно-неизвестно.
Поэтому информацией приходилось разживаться по-разному, в основном, через
добровольных информаторов.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Венька поначалу Анюте понравился. Может, и потом продолжал нравиться, но она про
это не говорила. Она находила его красивым: высокого роста, смуглый, черноглазый,
черноволосый. Спокойный, вежливый, приветливый.
Но про себя я не сказала бы, чтобы он мне нравился. Трудно даже сказать почему.
Может, оттого, что в его больших блестящих глазах постоянным было какое-то
заискивающее выражение, как у собаки, которая виляет хвостом.
И в его сипловатом, словно простуженном голосе, проскальзывали бабьи интонации.
И смех у него неприятный. Хотя он, скорее, не смеётся, а хихикает.
Не знаю, откуда взялась во мне уверенность, но я всегда считала, что хороший человек
смеётся, а нехороший хихикает.
Глупость, конечно. Но вот бывает же, втемяшится в башку предрассудок какой-нибудь,
и ничего с ним не поделаешь.
Однако интересно, почему человек смеётся именно так, а не иначе?
Например, когда Венька, собираясь засмеяться, широко раскрывает рот, сверкая
крупными ровными зубами, в его лице появляется что-то лошадиное. И ожидаешь, что
смех тоже сейчас раздастся соответствующий, подобный ржанию. А на свет божий
вырывается лишь тоненькое сипловатое хихиканье.

Но, в-общем-то, если всех этих мелочей не брать в расчет, то парень он вроде
неплохой.
По крайней мере, ссориться мы с ним не собираемся, насколько это будет от нас
зависеть.
Самому Веньке мы ясно дали понять, что для нас он Риткин друг. А значит, положение
его, по сравнению с другими, привилегированное. И судя по всему, это его устраивает.

Венька работает "шнурком" в бригаде молодого рыбмастера, то есть он перевязывает
веревкой короба с готовой продукцией и бросает их на конвейер. Хотя кидать всю смену
короба не очень-то легко, но он сам заявил, мол, работа у него что надо. Получает
такой же пай, как и остальные рыбообработчики, а не сравнить же работу "шнурка" с
забиванием тележек или шкеркой рыбы, или с укладкой коробов в трюмах.

Гость пришёл с вином. А у нас не нашлось даже чем закусить. Хорошо, ещё пару
конфет завалялось из тех, что Анзор как-то приносил.

- В прошлом рейсе в этой каюте всегда было что поесть, - сказал Венька
многозначительно.
Это он к тому, наверное, что тогда в нашей каюте жила Ритка и встречала его
получше, не в пример нам. Да и покушать она была любительница, сами знаем.

Вино, в основном, сам гость и выпил. Мы пригубили малость за компанию и слушали
новости, которые он нам принёс.
После вина у него развязался язык, и мы узнали, что, оказывается, вся рыбообработка
живёт постоянно обновляющимися и пополняющимися сплетнями про нас с Анютой.

Во-первых, для всех в диковинку, что мы всё время закрываемся в своей каюте, чего
на пароходе никто не делает: у всех двери, если не нараспашку, но, по крайней мере,
и под замком никто не сидит.
Во-вторых, мы не ходим смотреть кино, которое обычно закручивают в салоне после
ужина, а иногда и после полдника, и после обеда.
Такое поведение наше никому не понятно. И по пароходу ползут слухи, что мы баптистки.
В-третьих, народу невдомек, зачем мы вообще в море пошли. Всем хотелось докопаться
до истинной причины, пригнавшей нас сюда. Мол, молодые, симпатичные, не из
детдома, не из глухой деревни...

На мой счёт одни болтают, якобы я развелась с мужем и пошла в море, чтобы
содержать малолетнего ребёнка, которого бросила неизвестно где: не то в детдоме, не
то у родителей.
Другие утверждают, что с мужем я вовсе не разводилась, просто он студент. Вот даже
совместно с сыном радиограмму к празднику прислали.

На Анютин счёт прохаживались, что её выгнали из дому родители. А за что? Болтают
всякое, но точно ещё не определились. Однако следствие продолжается. Версии
выдвигаются разные.

Вот оно, оказывается, как!..Я тут про них пишу, можно сказать, пока безсюжетицу.
А у них своё творчество кипит, устное, зато с сюжетами напряжёнки нет. Сюжетами на
наш счёт, хоть завались! Даём, однако, пищи для фантазий в рыбцеху. Даже не знаю,
расстраиваться или радоваться по этому поводу.
Нашим персонам здесь столько внимания, оказывается, уделяют, а мы даже ни о чём
не подозреваем. Надо же было такого насочинять!

Венька же после окончательного опустошения бутылки совсем размяк. Начал сокрушаться,
что неинтересный народ у них в каюте собрался.

- Девчонки, хорошо, хоть с вами на любую тему можно поговорить, а то у нас в каюте
такая публика! - он презрительно скривился. - Начал было им читать стихи, так у всех
глаза на лоб повылезали. В прошлом рейсе ребята сами меня просили почитать
что-нибудь, а тут...- Не договорив, он безнадёжно махнул рукой.

Особенно наш гость возмущался тупостью Фирки, трюмного из одной с ним бригады,
которого судьба послала ему в сокаютники.

Да, здесь мы Веньку понимали. Фирка, конечно, подарок!
Его мы увидели одним из первых, как только пришли на "Лазурит". Ещё тогда команду
толком не набрали, и везде подменка шныряла.

Мы с Анютой драили нижнюю палубу по распоряжению старпома.
Тут и появился Фирка. Щуплый, узкоплечий, но с сурово сдвинутыми бровями над
чёрными стреляющими глазками. Лицо у него было свежее, со смуглым румянцем.
Но особым украшением являлись бравые чёрные усы.

Этот мОлодец встал рядом с нами и с важным видом начал выспрашивать, кто мы
такие и чем тут занимаемся. А потом сообщил, что тоже пойдёт с нами в рейс и уже
задаст нам перцу.

- А что мы тебе плохого сделали? - испугалась Анюта. - За что ты будешь нам перцу
задавать?

- А просто так, для порядку. Потому что я гуцул!

- Ты хочешь сказать, что все гуцулы такие разбойники? - уточнила я на всякий случай.

- Ну ладно уж, я за вас буду заступаться, - сменил он гнев на милость.

- Но всё равно бичи в море покажут вам кузькину мать! - заявил он, сверкнув
радостной белозубой улыбкой. - А со мной лучше не ругайтесь. Не то я вам такого
шуму устрою! - и, важно заложив за спину руки, добавил: - Я старый бич!

- Сколько же тебе лет? - усомнилась Анюта.

- Старый не по годам, а по морям! - возмутился он её несообразительностью.

- И сколько ты уже в море ходишь? - осторожно поинтересовалась я.

- Да уже второй год. И три года в армии.

- И что же ты такой старый бич, а всё ещё без визы?

- А мне визу закрыли, - похвастался он. - На Кубе подрался, вот и закрыли.

Мы притихли. Видать, и вправду опасный тип, если даже визу ему за драку закрыли.

- А ты красивая! - сказал он вдруг Анюте. - Я в тебя сразу влюбился. В море я от
тебя не отстану! Давай помогу, - и стал отбирать у неё швабру. - Вот так надо
работать! - приговаривал он, энергично шуруя по палубе отнятым у Анюты орудием
труда. - Смотри и учись! Видишь, как надо работать! Смотри и учись!

- Учусь, учусь, - пробормотала она и, подойдя ко мне поближе, прошептала: - Ты
знаешь, если он на самом деле пойдёт с нами в рейс на "Лазурите", то я боюсь.
Слышала, что он говорил?

- Не обращай внимания...

Тут гуцул увидел, что Анюты рядом с ним нет, и закричал:

- Иди сюда! Учись! Что я за тебя работать должен?!

Она вздохнула и вернулась к нему.

- Ты в эМДээМе живёшь? -  спросил он строго.

- Да, - сказала Анюта, предчувствуя подвох.

- В каком номере? Я к тебе приду.

- Нужен ты мне очень! - усмехнулась она.

- А какого чёрта я тогда за тебя работаю?! - и он со злостью швырнул швабру в угол.

Уходя, обернулся и крикнул:

- Погодите! Ещё вспомните мамкино молоко! При первом же шторме! Попомните мои
слова, заплачете по мамкиному молоку!

С самых первых дней рейса Фирка начал прямо-таки преследовать нас.
Увидит Анюту - и бежит следом за ней:

- Ласточка! Голубка!

Увидит меня - таким же манером мчится за мной.
Однако он не обделял своим вниманием и буфетчицу, и консервщицу, и даже прачку.
И всем обещал жениться.
Однако Анюта была всё же его самая сильная любовь. При её появлении гуцул
расцветал особенно.

И всё время рвался попасть в нашу каюту. Не знаю, что уж ему там наговорили
матросы о нашем житье-бытье, но только тринадцатая каюта сделалась для Фирки
навязчивой идеей.
А может, поспорил с ним кто-то на что-либо?
На какие только хитрости он не пускался, чтобы проникнуть к нам.
И всё безрезультатно.

Как-то я делала приборку в салоне, и он вызвался помогать мыть переборки.

- Хорошо я работаю? - спрашивает.

- Молодец! - похвалила я его. - Отлично.

- Вот видишь, какой я работящий! Я бы всегда вам помогал, только пустите меня в
вашу каюту зайти.

- Это ещё зачем?

- Ну я только зайду на одну минуту и тут же выйду! - умоляюще проскулил он.

Мне стало смешно. Но раз не хотел объяснить, зачем ему так уж необходимо попасть
в нашу каюту, то и я решила не сдаваться, продолжив эту игру.

- Нет, дорогуша, не нужно, - вздохнув, сказала я строго. - Ты зайдёшь, другой
зайдёт, потом и все повалят. И будет у нас не каюта, а проходной двор.

Бросив со злости в угол щётку, Фирка вскричал в сердцах:

- Грузину можно, а мне нельзя, да?!

И всё равно ведь не угомонился. Мечтой его, что ли, стала наша каюта.

Стучится как-то после обеда:

- Я вам от прачки фартуки принёс!

Открываю. Стоит Фирка. Без всяких фартуков.
Мы с Анютой давай его выгонять. Еле выставили из каюты. И во время всей этой
возни с его ноги соскочил задник тапка и прищемился в дверях.

- Баптистки проклятые! Отдайте мой тапочек! - орал он во всё горло.

А рядом с нашей каютой - рыбцех.
Обработчики столпились и со смеху помирают, глядя, как Фирка вопит и ногой дёргает.

Целых два дня ходил потом и дулся. Не разговаривал ни со мной, ни с Анютой. Но
на дольше его не хватило.
На третий день снова началось:

- Ласточки! Голубки!

А когда после семидневного перехода "Лазурит" вышел наконец в Атлантику, то угодили
мы в довольно-таки приличный шторм.

Фирка же поминутно бегал и спрашивал то у меня, то у Анюты, как мы себя чувствуем.
Но, словно ему назло, нас не укачивало. Правда, было непривычно, что всё вокруг
летало и под тобой всё ходуном ходило, но плохо ни одной из нас не было.
У бедного гуцула даже аппетит к ужину испортился из-за того, что не сбылись его слова:
не плакали мы по мамкиному молоку.

И вот такой забавный тип попал с Венькой в одну каюту.
Тут даже неизвестно, сочувствовать парню или наоборот. По крайней мере, с таким
соседом скучать уж точно не придётся

Однако наш гость жаловался, что в этом рейсе ему довольно-таки тоскливо.
Во-первых, в каюте контингент подобрался аховый: двое из первой бригады - трюмный
Сидоров и шнурок Серёжка, молодой парнишка, первый рейс у него; а также двое из
второй бригады - сам Венька и трюмный Фирка.
С Сидоровым и Сережкой редко в каюте доводилось встречаться: когда у одной бригады
вахта, то другая спит. И наоборот. Разве что на переходе, когда в цехе работы мало.
А так всё больше приходилось общаться с Фиркой.
Но с этим не то что по душам поговорить, с ним вообще парой слов перекинуться
всерьёз нельзя: редкостный болван.

- Бывает, придёшь с вахты, рухнешь в ящик, и тоскливо вдруг станет. Тогда накатит
порой "есенинское" настроение. В прошлом рейсе ребята сами просили, чтобы я им
Есенина почитал. А в этом, Фирка-чурбан! Попробовал ему почитать. А он, мол, что
ты такое плетешь? -"Есенин", говорю. -"А кто это?" спрашивает.- "Ты что, Есенина
не знаешь?" - "Нет, говорит, Кто это такой?"- " Фирка, ты что, в эМДээМе не жил?"-
"Жил", отвечает. - " Как же ты тогда Есенина не знаешь? Он в эМДээМовском подвале
пиво пить постоянно приходит. А потом бичам стихи свои читает! Его все знают! Там
его каждая собака знает! Только один ты не знаешь." А на следующий день, смотрю,
в цеху вокруг трюмного толпа собралась. И хохот. Гуцул с пеной у рта доказывает
ребятам, что с самим Есениным в эМДээМе пиво пил, а тот ему стихи читал. А Боря
Худой, ну вы ж знаете, того хлебом не хорми, дай над кем-нибудь поржать! Тот на
потеху всей бригаде доказывал Фирке, что нет, неправда это. Мол, Есенин пиво терпеть
не может, а стихи свои читать ни за что не станет, пока стакан водки не тяпнет!

Венька предположил, что этот трюмный страдает какой-то странной болезнью:
абсолютным недержанием мыслей. Чуть только в голове появится что-нибудь, даже не
мысль, а только слабый намёк на неё, как тут же бедняге становится невмоготу, пока
он не избавится от всего этого. Обязательно ему надо с кем-то поделиться! Каждый
день, приходя после вахты в каюту, он выкладывал Веньке все свои проблемы и скудные
думки. Сразу же с порога начинает рассказывать, иначе не уснёт. Редкий экземпляр.
За всю Венькину жизнь такой встретился ему впервые. И не сказать, чтоб уж полный
идиот или круглый дурак. Но какой-то невиданно наивный, до тупости.

В самом начале рейса рассказывал Фирка о себе, как в море попал.
В армии на флоте служил. А после армии в тралфлот подался, чтобы денег заработать
на свадьбу. Жениться мечтал. Имел там у себя в Карпатах невесту на примете.
Заработал в первом рейсе тысячу. И даже в эМДээМ не пошёл жить, чтобы за гостиницу
не платить. Так деньги экономил. Неделю на вокзале ночевал Потом всё же не выдержал,
перебрался в эМДээМ. А там в комнате бичи: "Гуцул, пойдём в кабак!"
Отказывался, отказывался - уломали. А после кабака у какой-то бабы переночевал, и
весь свой расчёт за рейс у неё оставил. Так и накрылась его женитьба!

- А теперь каждый вечер о вас, девчонки, говорит. Раньше всё Аней восхищался,
жениться на ней хотел. Но отчего-то разочаровался. Говорит, Инга красивее. И как это
сразу не заметил?  Но это не помешало ему с прачкой сдружиться. В последнее время
зачастил к ней. Боря Худой ему как-то на ушко пошептал, будто в одном рейсе наша
прачка какого-то мужика в экстазе пополам разорвала. Теперь Фирка боится к ней
ходить. Каждый вечер плачется, что боится, а сам всё равно идёт...

Венька просидел у нас до одиннадцати и перед уходом сообщил ещё одну новость:
"Лазурит" уходит из района макруруса в новый Ньюфаундлендский шельф на промысел
мойвы.

- Всё, девчонки, сгорим мы теперь ярким пламенем! - обреченно сказал он.

- А не всё ли равно, что ловить? - спросила я.

- Да вы что?! - изумился Венька. - Вы не знаете, что такое мойва для БМРТ! Это
же чистый прогар! Весь пароход будет завален рыбой, вкалывать будем по-черному, а
заработка никакого. Если бы кто из матросов знал, что на мойве окажемся, никто бы
не пошёл на "Лазурит". Макрурус хоть более-менее рыба денежная, а это... - он не
договорил и махнул рукой.

- Вень, ну кто ж виноват, что у нас здесь рыба не идёт? - спросила Анюта. - Ведь
если так болтаться, то всё равно прогорим, а на мойве хоть для базы план по валу
выполним.

Я с удивлением посмотрела на подругу - откуда такие познания? Не иначе наслушалась
умных рассуждений в салоне.

- Ну и что, что рыба сейчас не идёт! - заволновался наш гость. - Вон " Пионер
Латвии" остаётся. Нет рыбы - будет рыба! Она должна вот-вот пойти. Здесь хоть
какая-то надежда была, а там уже надеяться будет не на что. Горбатиться придётся,
и всё равно "сгорим". Э, да что там говорить! - он опять махнул рукой.

- Вот увидишь, не "сгорим", - пообещала я. - У меня предчувствие, что рейс хорошо
закончится.

Венька на это лишь скептически улыбнулся.

- Ну ладно, девчонки, отдыхайте. Спокойной ночи.