Пепел

Ледяной ветер гонял по перрону мусор и мёрзлую колючую крупу, яростно обжигая понурые человеческие лица. Ветер беспрепятственно проникал сквозь разоренный вокзал и сновал между составами, словно воришка. Вагоны стонали. Они пытались травить его чёрным угольным дымом, но лишь закоптили всё вокруг. Было холодно, грязно, и голодно. Снега не было, но эта зима стала чёрной по определению.

К вагонам было не подступиться, хотя некоторые и пытались. На самом краю перрона лежал труп, «свежий», вчера его не было. Степан покосился на тело и поднял воротник пальто. Не помогло. Холод пробирал до костей, кутайся – не кутайся. Самого инцидента он не видел, но догадаться было не сложно. Либо пытался незаметно проскользнуть мимо часовых, либо побежал, наудачу. Возле трупа, шириной в несколько метров, образовалась зона отчуждения, будто тот мог заразить живых смертью. Глупо, конечно, хотя завтра всем на него будет наплевать. Хорошо, что зима, вонять не будет.

К часовым не стоило даже приближаться. Говорили, что железнодорожники потеряли несколько поездных бригад на пригородных станциях, и теперь люто мстили за своих, стреляя без разбору в любого, кто пытался подойти к поездам ближе, чем положено.

У Степана скрутило живот. Сменяв вчера свитер на полбуханки чёрствого хлеба, он закончил со своим гардеробом. Старый армейский ватник и штаны он отдал ещё третьего дня за несколько банок тушёнки и рыбные галеты. Продешевил. Знай, он, что вся торговля сосредоточилась у вокзала, протянул бы ещё день-два. А так хоть грабь кого, благо, пистолет сменять не догадался. 

Все пути напротив вокзала были заняты составами. Все, кроме первого. Здесь железнодорожники провели водораздел. Вокзал они отдали на разграбление, пожалев людей и патроны, а дальше – ни-ни. Дальше оцепление и пуля тому, кто перешагнёт через жёлтую полосу, бегущую по краю перрона. Уважаемые пассажиры, будьте внимательны…

Откуда у них оружие? – в сотый раз подумал Степан, искоса поглядывая на укутанного часового, крепко держащего старый, но надёжный АК-47 с гладким деревянным прикладом. Затвор был спущен в положение «одиночными». Стояли часовые через каждые десять метров, да и желающих жить вечно, кроме того бедолаги, сегодня больше не было.

Менялись часовые через каждые три часа, и, должно быть, их хорошо кормили, раз уж они выдерживали этот холод. От них тянуло водкой и табаком, и Степана мутило от этих запахов.

Хуже голода была только неопределённость. В городе упорно ходили слухи о якобы созданном где-то в Ростове штабе, принявшем на себя командование войсками, но в это было почти невозможно поверить. Хаос, царивший вокруг, говорил сам за себя, и всё же Степан каждый день ожидал услышать команду «построиться!», до боли шевеля плечами в тесной, неуютной гражданской одежде.

У железнодорожников было своё электричество, и многие вагоны были освещены. Их залитые янтарём окна казались чудом, и притягивал взгляд. Город же медленно умирал, без света и тепла. Магазины не работали. Транспорт не ходил. Вместе с властью исчезла полиция, призванная её защищать. Казалось, город был осаждён, вот только непонятно – кем.

– Простите, вы ничего не продаёте?

Степан оглянулся. Незнакомый мужчина подкрался так тихо, что Степан его не заметил. Мужичок был мал ростом, болезненно худ, отчего старая, сильно поношенная болоньевая куртка, висела на нём мешком, как на пугале. Незнакомец болезненно щурился, словно даже рассеянный сквозь завесу облаков свет доставлял ему дискомфорт.

– Я спрашиваю, вы ничего не продаёте? – повторил тот. – Из еды.

– Я ничего не продаю, – ответил Степан и сделал несколько шагов в сторону, намереваясь отделаться от мужичка как можно быстрее. Заводить лишние знакомства он не планировал. Теперь человек человеку волк, не иначе.

– Поймите меня правильно, – не отставал тот, едва не хватая Степана за рукав. – Я бы не стал вас беспокоить, если бы не крайняя необходимость. Просто, раз уж вы военный…

Степан вздрогнул. Поймав на себе его уничижительный взгляд, мужичок в испуге отступил на шаг, и зашептал, озираясь:

– Простите великодушно, я никому, слышите, никому! Просто у вас выправка, её под пальто не спрячешь. И раз уж я угадал, возможно, у вас есть какие-нибудь связи …

– Связи? – процедил Степан, также невольно посмотрев по сторонам, не слушает ли кто. – Вы думаете, будь у меня связи, я бы не уехал отсюда?

– Куда? – простонал незнакомец, криво усмехаясь, словно от боли. – Вы тоже верите, что можно уехать? Некуда ехать, поймите, наконец. Не-ку-да!

Степан посмотрел на небо. С тех пор, как всё началось, он ни разу не видел солнца или звёзд, словно весь небосвод, от края до края, затянули серым армейским брезентом, в целях маскировки. Ему даже стало казаться, что так было всегда. Холодно, темно, страшно.

– Я уже всё выменял, а деньги теперь никому не нужны, – продолжал бормотать незнакомец, не замечая, что собеседник его не слушает. – У вас есть что-нибудь на обмен?

– На обмен? – Степан снова посмотрел на него, сверху вниз. Тот похлопал себя по плечу.

– Форма, например. Погоны с неё только чик-чик, и всё. Вы не подумайте, я всё это уважаю, присягу, там, честь. Но сами понимаете, сейчас главное – выжить, а уже потом разобраться, нужна ли ваша присяга ещё кому-то, или нет.

Степан едва подавил в себе желание его ударить. Выместить на случайном человеке всё то, что накопилось в нём за последние дни. Кроме злобы и отчаяния, его больше всего съедало ощущение собственной ненужности. Прав был незнакомец, тысячу раз прав. Присяга, которую он с гордостью давал много лет назад, превратилась сейчас в пустые слова, и он отчётливо это понимал. Родина больше не нуждалась в таких, как он, и объяснила это вполне доходчиво. Ну что же, теперь каждый сам за себя, и этот болтливый мужичок ему точно не друг.

Тот потупился. Сообразив, что наговорил лишнего, он отступил на пару шагов, но уходить не спешил. Они так и стояли, друг напротив друга, когда с неба начал сыпать пепел.

Тяжёлые серые хлопья беззвучно оседали на поездах, чёрных дулах автоматов, потемневших, обращённых кверху лицах. Степан уже видел такое, поэтому направился к вокзалу – переждать.

– Да бросьте, вы! – крикнул ему вслед незнакомец. – Вы прекрасно знаете, что нет никакой разницы, под крышей вы, или нет. Перестаньте бояться!

Втянув шею, Степан быстро пересёк перрон и вошёл в вокзал. Огромное помещение зала ожидания было разграблено. Ничего ценного здесь давно не осталось, кроме нескольких чудом сохранившихся витражей и погасшего табло расписания. Гулкое пространство едва освещали несколько чахлых костерков, возле которых грелись бомжи, единственные, кому нынешние перемены были на руку. Они словно расправили крылья, горделиво взирая на испуганных горожан. Пришло наше время, – читал Степан по их грязным лицам. 

На привокзальной площади было ещё холоднее. Как и везде, здесь всё было сломано, разграблено, или сожжено. Разбитая будка охраны была испачкана кровью. Это там, в Детройте, сытые фотографы восхищаются величием упадка, а здесь…

Протолкнувшись мимо галдящих торговцев, Степан быстро зашагал в сторону дома. Вечерело, и оставаться на улице было опасно. В городе начались массовые покушения на военных, но кто и зачем это делал, было неясно, но уж если обычный гражданский человек опознал в нём офицера, то...

Кто-то дёрнул его за рукав. Крепче сжав в кармане рукоять пистолета, Степан спустил предохранитель и резко обернулся. Всё тот же щуплый незнакомец нагнал его, а Степан снова не углядел. Непорядок. Он бросил взгляд по сторонам: никого. Выстрели он сейчас, никто внимания не обратит.

–  Послушайте, – просипел мужчина, откашлявшись в варежку. Дышал он трудно, неровно. – Мы можем помочь друг другу. Я знаю, где взять еды. А вы, как мне кажется, голодны.

Степан призадумался. Незнакомец не представлял угрозы. Удивительно, как его ещё не раздели прямо на улице. Безвольный интеллигент.

– Вам какое дело? – огрызнувшись, он всё же остался на месте. Два небольших куска хлеба во внутреннем кармане пальто – вот всё, что он имеет.

– Не здесь. – Незнакомец схватил Степан под руку, и потащил к старой кирпичной пятиэтажке, с чёрным зевом арки посередине. Там он привалился спиной к стене и проскочив мимо шёпота разу на фальцет, просипел - У меня погреб есть, в гаражном кооперативе, там есть кое-какие припасы. Один я не справлюсь, меня попросту ограбят. Если вы мне поможете – половину можете взять себе.

– Припасы? – уточнил Степан, прикидывая варианты. Если этот странный человек не врёт, то возможно, у него появился шанс. – Далеко?

– Напротив Берёзовой рощи, прямо под виадуком. Знаете, где это? – Степан кивнул. – И уверяю вас, вы не пожалеете. Вы вооружены?

Степан снова кивнул. Врать не имело смысла.

– Да.

– Подумать только, в какое время мы живём, если я рад человеку с пистолетом на улице, – всплеснул руками мужичок, дуя на озябшие ладони. – Если мы договорились, то давайте немного переждём у меня, до темноты.

Жил незнакомец недалеко, на Манежной. Всю дорогу, пока они шли от вокзала, он не умолкал, словно боясь, что этот угрюмый человек в чёрном пальто передумает, и ближайшей ночью тот умрёт с голоду.

– Сало в банках, представляете? – бубнил он на ходу, забегая вперёд, как собачонка. – Супруга расстаралась. А я, знаете ли, всё нос воротил. Говорил, что непотребство. Смешно вспоминать.

Степану поминутно хотелось одёрнуть его. Горькая, голодная слюна наполняла рот и просилась наружу. Желудок подвывал.

– Дома она? – буркнул он, сплюнув он под ноги. – Супруга?

– Нет, – сразу помрачнев, отозвался мужичок. – Умерла в прошлом году. И хорошо, знаете ли, сделала. Не пережила бы этого кошмара. Она у меня, чувствительная была. «Москву слезам не верит» смотреть не могла, слезами обливалась. На голову выше меня, кровь с молоком, а вот, поди ж ты, сердце…

Степан что-то промычал в ответ. Где сейчас находится его бывшая жена, он не знал. Вышла замуж, да и чёрт с ней. Детей у них не было, так что…

Громада Благовещенского собора выглядела величаво даже через серо-белую мглу, и у Степана тревожно кольнуло в груди. Интересно, что они делают сейчас, попы? Молятся и спасают прихожан, или забаррикадировались внутри, и никого не пускают? Додумать эту мысль ему помешал яростный кашель, который согнул пополам его хлипкого попутчика прямо у подземного перехода на безлюдном перекрёстке. Он привалился к мраморной ограде и опустив голову вниз, мучительно изрыгал болезнь в подземелье. Степан отступил на пару шагов и посмотрел на позолоченный купол, равнодушно светящийся сквозь серую пепельную завесу. Темнело.

Трое подростков выбежали на поверхность с противоположной стороны и стали  прикидывать шансы, явно не беря задохлого мужичка в расчёт. Пошире расставив ноги, Степан снова взвёл курок, и завёл свободную левую руку за спину, оставив правую в кармане. Как в «Калине красной», мелькнуло у него в голове, пока он решал, куда стрелять, в живот, или в ноги.

Главный сучёнок, тот, что в середине, плюнул себе под ноги, и что-то буркнул остальным, те согласно закивали.  Повернувшись, они снова скрылись в переходе. Вот и славно, – выдохнул Степан и дёрнул незнакомца за воротник.

– Пошли.

Тот перестал кашлять и принялся утирать рот грязным носовым платком, виновато поглядывая на Степана.

– Не бойтесь, это не заразно, – прохрипел он, стараясь говорить как можно бодрее, хотя получалось с трудом. – Скоро пройдёт. Степан пожал плечами.

Миновав закопчённый «Пассаж», они двинулись к старым «хрущёвкам» на его задворках. Дышал степанов попутчик по-прежнему тяжело, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Степан решил для себя, что если он так и будет плестись, он бросит его прямо здесь, и пойдёт домой. Возможно, успеет до темноты.

– Простите, отвык так много ходить, – просипел мужичок, но Степан лишь отмахнулся: молчите. Сплюнув в застывшую грязь кровью, тот прислонился к ближайшему дереву, стараясь дышать как можно реже.

– Радио не работает, – просипел он, пока Степан оглядывался. – Но у меня приёмник есть, старый, там в УКВ-диапазоне есть кое-то. Недавно французов поймал. Слышно, правда, было еле-еле, но кое-что разобрать успел. Говорят, нет у нас больше власти. А НАТО пока раздумывает, решаться ли на открытую интервенцию, или нет, ввиду невозможности установить, у кого сейчас ядерный чемоданчик. Вы же знаете, что один запуск состоялся? Минимум один. И как сказал диктор, точность была невероятная. Обезглавили страну одним выстрелом, ну или залпом, если хотите. Хотя, может, и враньё это. Глушат всё.

– Глушат?! – изумился Степан. – В каком смысле?

– Старый приём, – незнакомец нехотя вдохнул, словно и не собирался. – Глушат и ждут.

– Чего?

– Панику, надо полагать. Когда перебьём друг друга. Голодной и запуганной толпой легче управлять.

Степан задумался. Когда их часть под Каширой накрыло взрывной волной, у них сразу «отрубилась» спецсвязь. Обычная, телефонная, тоже не работала. Сотовый не брал нигде, ни там, ни здесь, и Степан его выкинул. И всё, что он видел за последние дни – это хаос, безвластие, и голод. И никакой надежды.

В подъезде старой пятиэтажки было темно и сильно пахло мочой. Насупившись, мужичок медленно поднялся на второй этаж. Проходя, он заглянул в почтовый ящик, словно ждал хороших новостей. Смешно. 

Погремев ключами, он впустил Степана в крохотную квартиру. В тёмной прихожей двоим было не развернуться, и Степану пришлось подождать, пока хозяин разуется и завесит дверь толстым стёганым одеялом.

– Там и для вас пара найдётся, – кивнул он гостю, шаркая старыми стоптанными тапками в сторону кухни, отчего Степану вдруг стало неловко стоять посреди чужой квартиры в грязных ботинках. Подумав, он тоже разулся.

В кухне было просторно от отсутствия мебели, темно и тепло. Едва-едва, но проведя несколько дней в своей ледяной квартире, Степан почувствовал его, как насекомое. В углу теплилась закопчённая печка-буржуйка, но всё же она давала немного тепла, и пока хозяин дул на угли и подкладывал в топку щепки, Степан расстегнул пальто и опустился прямо на пол, вытянув руки вперёд. Пальцы начало покалывать, но он блаженно терпел.

– Почти всё сжёг, как видите, – развёл руками хозяин, оглядывая пустое помещение. – Купить дрова невозможно. За деньги они не продаются, а предложить этим мерзавцам мне нечего. Минуту.

Прошаркав в единственную жилую комнату, он вернулся оттуда со скомканным одеялом, он протянул его Степану.

– Возьмите, и располагайтесь, как считаете нужным. И давайте знакомиться. Меня зовут Илья Сергеевич Каминский.

Степан пожал сухую ладонь и тоже представился.

– На балконе у меня стояла, представляете, – прокомментировал Илья Сергеевич, присев возле топки и аккуратно двигая угли кочергой. Дома, у огня, он ожил, больше не кашлял, и двигался вполне уверенно. – На дачу её купил, давным-давно, но так и не отвёз. Всё думал, потом, потом…

Степан вяло кивал. Привалившись спиной к стене, он закутался в одеяло, и закрыл глаза. Даже если сейчас его новый знакомый приставит нож к его горлу, Степану будет наплевать. Он провалился в тягучий сон без сновидений, а когда очнулся, долго не мог понять, где он находится, а когда сообразил, аккуратно достал пистолет и проверил обойму. На месте. Илья Сергеевич спал тут же, на своей лежанке. Привстав, Степан приоткрыл дверцу и пошевелил угли кочергой. Хозяин закашлялся и тоже проснулся.

2
До гаражей дошли примерно за час. Илья Сергеевич не поспевал за Степаном, часто останавливался и натужно сипел в платок. Степан злился, но терпел. В конце концов, было непонятно, кто из них кому больше нужен, а так у был шанс протянуть ещё немного, до лучших времён. Несколько раз им пришлось прятаться от обезумевших подростков, рыскающих по городу на дорогих тачках и забавы ради палящих в запоздалых прохожих, как в бездомных собак. Степан скрипел зубами, но оружие не доставал, все патроны – наперечёт.

Торопливо перейдя виадук, он оставил задыхающегося Илью Сергеевича за мусорными баками, а сам прокрался к распахнутым настежь воротам гаражного кооператива, и заглянул внутрь. Чёрная дыра неосвещённых гаражей лишь на первый взгляд казалась мёртвой. На поверку темнота издавала звуки, шевелилась, словно пережёвывала затерявшиеся в ней души. Метрах в тридцати от входа он разглядел нескольких человек, долбавших, особо не таясь, ворота одного из боксов. Свет они не зажигали, но шума производили много, и Степан решил рискнуть. Он шустро протащил Илью Сергеевича от ворот в ближайший проезд, зажав тому рот ладонью, и только скрывшись за первым рядом кирпичных гаражей, отпустил. Тот медленно вдохнул, сжался, но не раскашлялся. И на том спасибо.

Шагая мимо разорённых боксов, Степан стал терять надежду. Даже если они найдут нужный им гараж, нет никакой уверенности, что тот не разграблен.

– Здесь, – окликнул Илья Сергеевич Степана из-за спины, и громко вдохнул морозный воздух, царапая им лёгкие. – Здесь.

– А как вы?.. – он вернулся на несколько шагов обратно. Ворота были целыми.

– Посчитал.

Илья Сергеевич долго возился с замком, пока Степан, не выдержав, не отнял у него ключи. Он с трудом провернул проржавевший механизм и потянул дверь на себя. Давно не мазаные петли оглушительно скрипнули. Как в «Сталкере» – подумал Степан, заталкивая хозяина в узкую чёрную щель. – И нырнул следом.

Гараж пустовал. Прикрыв за собой дверь, Степан достал из кармана старую бензиновую зажигалку и откинул крышку. Курил он редко, практически, совсем не курил, но зажигалку с собой носил, любил смотреть на пламя. Чиркнув колёсиком, он осмотрелся. Два ската старой резины, кусок целлофана да садовый инвентарь, вот всё, что припрятал хозяин до лучших времён. Поживиться нечем. Вручив зажигалку Илье Сергеевичу, Степан нагнулся и потянул половой люк за потянул ржавое кольцо. Тот нехотя открылся, обнажив недра маленького, полтора на полтора, погреба. Осторожно спустившись по шаткой металлической лесенке, Степан огляделся.

Банок было много. Ощупывая их круглые, покрытые инеем бока, Степан не верил своим глазам. Сало, огурцы, помидоры, ещё что-то, не видно из-за пыли и паутины, в общем - Эльдорадо.

Доверху набив ими две челночные сумки, он еле-еле вылез с ними наверх. Желудок сводило. Стараясь не шуметь, он погасил зажигалку, подкрался к двери и прислушался. Вроде никого. Тогда он достал пистолет, толкнул дверь ногой и простоял так с минуту, целясь в дверной проём.

Выглянув, он поставил сумки на землю, выпустил Илью Сергеевича и запер замок. В соседнем проезде продолжали мародерствовать. Лучи фонарей, уже не таясь, плясали над покатыми крышами, и с их ношей им через ворота ходу не было. Тогда, забросив сумку на плечо, а вторую, полегче, вручив Илье Сергеевичу, он двинулся в противоположную сторону. Илья Сергеевич побрёл следом.

От тяжёлой ноши у Степана быстро кружилась голова. Надо было поесть в гараже, – со злостью на себя думал он, прислушиваясь к урчанию пустого желудка больше, чем к звукам вокруг. Сзади раздавалось лёгкое позвякивание, – хилый Илья Сергеевич тащил свою сумку в руках, задевая ею о колени. 

Дойдя до конца ряда, они остановились. Вместо забора, на который так надеялся Степан, они уперлись в перпендикулярный ряд, который, видимо, опоясывал кооператив с торца. Тупик.

Он повернул назад. Где-то там должен быть старый остов легковушки, мимо которого они прошли, разыскивая нужный им бокс. Он был вплотную придвинут к стене и если они по нему заберутся на крышу, то слезут где-нибудь, снаружи.

– Я не залезу, – обречённо прошептал Илья Сергеевич, трогая трясущимися руками ржавый холодный металл, как только понял степанов замысел. – Давайте выйдем через ворота. Подождём, когда воры уйдут, и проскользнём обратно.

– Рискованно, – отозвался Степан, прикидывая в уме, как бы поудобнее подсадить Илью Сергеевича наверх. – За жопу могут взять. Не волнуйтесь, я помогу.

Забравшись на капот, Степан поднял свою сумку и поставил её на продавленную крышу легковушки. Металл под ногами скрипел, но не сильно. Перенеся сумку на кровлю гаража, Степан шагнул обратно на капот и подал руку Илье Сергеевичу. Тот схватил её, упёрся ногой в бампер, и, оторвав его, полетел на землю.

Степан выругался. Теперь-то их точно услышат. Он хотел, было, спрыгнуть обратно, но тут, прямо у него над головой, по виадуку, промчалась легковая машина, врубив свет на полную мощь, явно не желая ни от кого прятаться.

Вовремя! – взмолился про себя Степан, решив не задерживаться здесь больше ни на минуту. Встав на одно колено, он схватил поднявшегося с земли Илью Сергеевича за грудки, и нечеловеческим усилием втянул его к себе, на капот. Ржавый металл под их тяжестью жалобно охнул. Вскочив на вдавленную крышу, он снова протянул руку.

– Ну! – нетерпеливо окрикнул он, и, найдя в темноте холодную детскую ладонь, схватился за неё обеими руками. – Поехали! И втащил Илью Сергеевича наверх. Всё!
 
Степан выдохнул и прижался к стене. Голова кружилась. Если их слышали, то за ними придут. И найдут, если они не успеют забраться на крышу. Надо успеть…

Яркий свет фар вспыхнул снова, на этот раз со стороны въездных ворот. Всё та же легковушка с шумом остановилась возле пустой будки охранника. Ярчайший свет не достал до них, мешал выступ соседнего ряда, но стоило только привстать повыше, как они тут же оказывались видны, как на ладони. Степан присел на корточки и пригнул Илью Сергеевича. Тот забулькал, но пока держался.

– Не вставайте, – шепнул он ему. – Если что, ложитесь на крышу. Я пойду, посмотрю.

– Не надо! – отчаянно запротестовал тот. – Давайте прячемся за машиной, и подождём, – но Степан лишь отмахнулся. Вдвоём, на крыше мятой легковушке им попросту не хватит места, а ещё раз затаскивать туда Илью Сергеевича он не хочет, сил больше нет.

Спрыгнув на землю, он дошёл вдоль стены до границы света и тени и аккуратно выглянул. Два рослых парня в трениках и коротких пуховиках курили возле машины, каждый со своей стороны, и о чём-то переговаривались. Тот, что справа, несколько раз нетерпеливо показал рукой на гаражи, но водитель покрутил головой: нет. Открыв дверцу, он сел обратно в машину. Пассажир со злостью плюнул под ноги, выбросил сигарету,  но сесть в машину не успел. Первый выстрел сделал аккуратную дырку в лобовом стекле, разбив зеркало заднего вида на мелкие кусочки. Ещё несколько пуль ушли в «молоко» прежде чем повалить пассажира на землю. Двигатель взревел, и машина с визгом дёрнулась назад. К воротам, из глубины кооператива бежали три фигуры, и Степан узнал в них давешних мародёров. Один из них, самый крупный, остановился и прицелился. Внезапно свет пропал. Сообразительный, фары выключил – подумал про себя Степан, зажмурившись. От резко наступившей темноты рябило в глазах. Поморгав, он подался немного вперёд, но тут же отпрянул. Мародёры остановились над лежащим на земле пареньком и включили фонари. 

Тот лежал на спине и громко стонал, прижимая правую ладонь к груди. Сквозь его пальцы сочилась кровь, разливаясь на грязном асфальте чёрной лужей.

– Чо с ним делать? – спросил один из нападавших, а другой поднял пистолет.

– Лёха, сука! – вдруг отчаянно закричал раненный, перебирая ногами по земле, словно пытаясь убежать. – Су-ка!

Громкий, словно раскат грома, выстрел ударил по нервам. Степан медленно двинулся задом, и едва сделав пару шагов, услышал позади неловкую возню и кряхтение. Ржавая легковушка несколько раз жалобно пискнула, будто жалуясь кому-то. Степан выругался про себя и замер.

Протяжный скрип металла, на этот раз отчетливый, резанул морозную тишину. Разговоры у ворот смолкли. Лучи фонарей метнулись в его сторону, но до Степана не достали. Тот присел, готовый в любую минуту побежать. Хотя куда тут бежать? Они тут заперты, как в ловушке.

Лучи вернулись обратно, под ноги хозяевам, и Степан приободрился. На цыпочках, медленно-медленно он побрел к легковушке, когда услышал впереди хлопки: один, второй, третий. Это лопались стеклянные банки, и Степан, в тщетной надежде, что эти звуки не услышат у ворот, перестал дышать, но тут в темноте закашлялся Илья Сергеевич, и этой надежды не стало. Больше не таясь, Степан рванул вперёд что есть силы.

Бежать было легко – преследующие его отморозки подсвечивали путь. Один из лучей выхватил Илью Сергеевича. Тот стоял на крыше легковушки и растерянно смотрел вниз, на лежащую на земле сумку, которую сам же и столкнул, карабкаясь на крышу.

– Да чтоб тебя! – выругался Степан, и закричал: – Лезь на крышу, сука! Лезь!!

Ошарашенный Илья Сергеевич медленно повернулся, и несколько мгновений просто смотрел на приближающихся к нему людей. Потом, словно крик Степана долетел до него с опозданием, всё же повернулся, подошёл к стене, вцепился в край крыши и неловко подпрыгнул. Повиснув на локтях, он принялся отчаянно семенить по стене ногами, и натужно закашлялся. Взлетев на легковушку в два прыжка, Степан подхватил его под колени и одним движением забросил на крышу. Успею, – лихорадочно думал он, отступая на шаг, для разбега, – успею.

Пуля ударила в стену прямо перед ним, брызнув в лицо кирпичной крошкой. Степан отпрянул, и, не удержав равновесия, свалился на землю рядом с сумкой. Вторая пуля чиркнула о ржавый остов, секундой позже. Распластавшись на спине, Степан выхватил из кармана пистолет и выстрелил в пятно света. Пуля угодила во что-то металлическое. Промазал!

Преследователи тут же рухнули на землю, погасив фонари. Степан отполз за ржавый остов и тоже прильнул к земле.

– Чо делать теперь? – раздался впереди испуганный шепот, которому никто не ответил. Бандиты лежали, не шевелясь. Степан тоже замер. Даже Илья Сергеевич не кашлял.

– Слышь, ты? – нарушил, наконец, тишину уверенный бас. – Валите нахер, оба. Тока не стреляй.

Степан осторожно выглянул из-за укрытия, нашарил в темноте сумку и подтянул её к себе.

– Слышишь, не? – голос терял терпение. – Чо решил? Расход?

Приподнявшись, Степан швырнул сумку на крышу. Та гулко плюхнулась возле самого края. Нападавшие нервно зашевелились.

 – Да!

Запрыгнув на багажник, Степан едва не свалился обратно, старый ржавый кузов раскачивался, словно качели. Стараясь не медлить, он неловко оттолкнулся от продавленного верха и повис на руках, не в силах перевалиться дальше. Вот и всё, – подумал он, соскальзывая вниз. – Сейчас пристрелят.

Илья Сергеевич схватил его за воротник и потянул на себя. Кое-как перевалившись за край, Степан втянул ноги и перевернулся на спину. Выставил перед собой пистолет, он некоторое время целился в чёрную пустоту, но ничего не происходило. Кровь в ушах стучала оглушающее. Осторожно заглянув за край, он разглядел, как три нечёткие фигуры быстро удалялись, держась ближе к стене. Степан обмяк.

Всю обратную дорогу Илья Сергеевич шагал молча, не кашляя и не жалуясь. Он словно забыл о своём недуге, и, старался поспевать за Степаном, будто обрёл второе дыхание. Степан не прятал пистолет, с угрюмой решительностью всматриваясь в темноту и решив убить любого, кто встанет на его пути. На Илью Сергеевича он не оглядывался, дойдёт. Напали на них у самого дома.

Две тёмные фигуры отделились от подъезда и резво побежали к ним навстречу. Крикнув Илье Сергеевичу «назад!», Степан поскользнулся и упал. Это его и спасло. Один из нападавших рубанул воздух над его головой тем-то тяжёлым. Степан выстрелил. Пуля угодила в металлический козырек над входной дверью, вышибив искры. Нападавшие замерли. Тогда Степан аккуратно прицелился и снова нажал на спусковой крючок. Тот из нападавших, что был ближе, повалился рядом с ним, выронив на асфальт обрезок водопроводной трубы. Второй развернулся и побежал в темноту. Поднявшись, Степан отряхнул пальто и подхватил трубу. Тяжёлая.

– Идёмте, – сказал он оцепеневшему Илье Сергеевичу и побрёл к подъезду.

– Вы убили его… – то ли задал вопрос, то ли констатировал Илья Сергеевич, сорвавшимся голосом. Его губы дрожали, и он снова закашлялся.

– Убил.


На следующий день Степан снова пошёл на вокзал. Потолкавшись там около часа, и не узнав ничего нового, он обменял немного сала на хлеб и дрова и вернулся на квартиру к Илье Сергеевичу, тот накануне предложил ему ночлег и Степан, не раздумывая, согласился. Он совершенно равнодушно прошёл мимо убитого им человека. Труп лежал раздетый, на бледной коже синей вязью проступали нечёткие тюремные татуировки. Незрячие глаза смотрели в серое небо.

Илья Сергеевич всё больше лежал. Он продолжал кашлять кровью, хотя храбрился, говоря, что скоро поправится. Ел он мало, с неохотой, и лишь изредка просил Степана налить ему полстакана помидорного рассола из уцелевшей банки. Степан ему не верил, но вслух не перечил, в глубине души надеясь на лучшее.

Ещё через день, одурев от сна и безделья, он снова вышел на улицу, выторговал у бойкой тётки немного мёда и сухарей, пить пустой кипяток уже порядком надоело. Вернувшись, Степан нашёл Илью Сергеевича в коридоре, в луже собственной крови, едва шевелящего посиневшими губами.

– Извините, не смог доползти до туалета, – жалобно пропищал он после того, как Степан оттащил его обратно в кухню и напоил тёплой водой. С трудом сделав несколько глотков, он поставил кружку на пол, и сообщил:

– У меня рак, рецидив. От недоедания, наверное. Или радиации. Или всё вместе. Но вы не беспокойтесь, Степан, я ещё немного протяну.

Степан кивнул. Ему было искренне жаль своего нового знакомого. Столько смертей вокруг, но этот тихий человек уж точно, ни в чём не виноват. В другое время он бы ещё поборолся, а теперь…

Степану даже удалось выменять кое-какие лекарства, облегчающие симптомы, но помогали они слабо. Ощущая своё бессилие, он старался не подавать вида, и охотно беседовал с Ильёй Сергеевичем, когда тот не заходился в кашле. А тому было что порассказать. Илья Сергеевич был профессором местного университета, сыпал датами, и оживал, рассказывая о Великой французской революции, или о Троцком. Степану нравилось лежать вот так, возле печки, положив руки за голову, и слушать его скрипучий голос. Степану казалось, что Илья Сергеевич знает всё.

– Вы вспомните, Степан, – обычно начинал свои рассказы Илья Сергеевич, снисходительно допуская, что его собеседник, возможно, о чём-то наслышан, – как с этим вопросом обстояли дела в Англии. Англичан он считал образцовой нацией, и Степан охотно представлял его в твидовом костюме и с тростью. – В Англии, в высших слоях общества, не принято говорить о политике. Там все делают вид, что безгранично доверяют королеве и премьер-министру. Всё, что составляет круг интересов их интеллигенции, это погода, охота, либо погода на охоте. И, знаете ли, это правильно. Там каждый человек делает своё дело, и это гораздо более эффективная форма порядка, чем наше: «любая кухарка может управлять государством». Вот поэтому вы не сможете вспомнить ни одной революции по ту сторону Ла-Манша. А что у нас: «что делать?» да «кто виноват?». И за сто лет ничего не изменилось, хотя вам, возможно, и кажется, что изменилось всё.

Степану ничего не казалось, однако он спросил, скорее из вежливости, нежели из любопытства:

– Не знаете, значит, кто виноват?

Глядя на красные отсветы на стенах и потолке, он представил себе, что это светлячки. Обычные такие светлячки, звенящие жаркой южной ночью, где-нибудь, у моря. Он бы всё сейчас отдал, чтобы оказаться летней ночью в Крыму. В санатории. Чтоб подсесть к какой-нибудь симпатичной женщине, лет тридцати пяти, одинокой, приехавшей сюда по путёвке. Заговорить с нею, угостить вином, пригласить на танец, почувствовать аромат её духов и её волнение. Послушать про её родной город и про её ребёнка. Уговорить пойти на пляж, прямо сейчас, ночью. Взять ещё вина. Смотреть, как она снимает новые неудобные туфли и с наслаждением ходит босиком по тёплому песку. Как прибой ласкает её ступни. Целовать её сухие и неумелые губы, гладить по волосам, упиваясь её страхом и её желанием. Любить её, снова и снова, в темноте и духоте её маленького гостиничного номера. А потом проснуться в шесть утра и сбегать за цветами, попутно поразившись голубизне неба и синеве моря. Вернуться назад, застать в слезах, и снова целовать эти сухие и неумелые губы…

– Конечно, нет. Я же не таксист. И что делать, я тоже не знаю. Особенно вам, друг мой.

– Почему, мне? – вынырнул Степан из своего полусна, с трудом разлепив глаза. – Вы про то, что я дезертир, намекаете?

– Увы, но эти ярлыки теперь придётся воспринимать всерьёз.

– Поясните.

– Извольте. – Илья Сергеевич приподнялся на локте, и Степан повернул голову, послушать. – Есть у Канта одна мысль, которая всем нравится. Очаровательная мысль, про категорический императив. Ну, так вот. Под этой красивой шелухой он спрятал чистую суть, и заключается она в следующем: нравственность никогда не может быть относительной. И от неё мы строим производные: законы, обычаи, порядки. Политическое устройство тех или иных государств, права женщин, эвтаназия, кхе-кхе. – Илья Сергеевич смолк и немного покашлял. Привстав, он попил воды и снова устроился в своём гнезде из тряпок и одеял. Степан ждал.

– Ну, так вот. Всё, что происходит сейчас – это попирание нравственности. Так было всегда, но теперь этот процесс стал вопиющим, но, в то же время, честным, «обнажённым», если хотите. Помните того мужчину, что напал на нас? Так вот: всё было честно, или он нас, или мы его. Но так будет недолго. Очень скоро любой выбор станет сомнительным. И выживут только те, кто сумеет понять, какой из вариантов в данном случае ведёт на эшафот, а какой – в «дамки».

– Так, а я здесь причём?

– А вам, мой друг, придётся решать, за «белых» вы, или за «красных», ну или какие там цвета они теперь носят. Но, боюсь, любой ваш выбор окажется по той или иной причине неверным.

– Почему?

– Потому что в России правильным обычно оказывается третий. Но его начинаешь видеть только под дулом пистолета.

Степан усмехнулся. Как не крути, всё одно – поминай, как звали.

Отвернувшись, он снова попытался представить себе море. Не получилось. Мысли о будущем назойливо лезли в голову. Даже если он не умрут с голоду, неясно, что будет, когда новая власть, наконец, предъявит свои права. Ну, или старая, хрен её сейчас разберёшь. Где был, что делал? А что он делал? Спасался, бегал, выживал.

На следующий день у них закончились дрова. Все деревья вокруг их дома были спилены, всё, что было сделано из дерева – разобрано и сожжено. Несколько молодчиков с бензопилами, охраняемые мордоворотами с оружием, не таясь валили деревья в парке «Орлёнок» и меняли древесину на еду по сумасшедшему курсу. Вздохнув, Илья Сергеевич принялся жечь книги. Он сам отбирал их, каждый раз держа несколько минут в руках, словно прощаясь.

– Вы же понимаете, молодой человек, что история закончилась? – говорил он Степану, раздирая слабыми руками очередной переплёт. – Вот прямо сейчас, на наших с вами глазах?

– Вы так говорите, потому что учебники ваши в огонь кидаете, – отозвался Степан, решив ему в этом не помогать.

– Строго говоря, это не мои труды, а коллег, – ответил тот тихо. – Мои в кабинете, на подоконнике сложены, сожгите их последними.

Степан хмыкнул. Подожди, мол.

– Но я не об этом. Мне кажется, скоро начнётся новый отсчёт. Новая власть напишет новые учебники. Вы читали «1984» Оруэлла?

– Читал.

– Будет что-то в том же духе. Я про подчистки говорю, конечно же, а не в глобальном масштабе.

– Думаете, «наша» будет власть? Не извне?

– А как же иначе? – удивился Илья Сергеевич. – Вы думаете, нас завоюет кто-то? Бросьте, это сейчас ни к чему. Кому они будут «Кока-Колу» продавать, или джинсы? В Европу – так там все за здоровьем следят, макдональдсы бойкотируют. И была бы это агрессия извне, поверьте, одной бомбой дело не ограничилось бы.

– Так может, она не одна была?

– Может, но вряд ли. Когда в 1959-м Пентагон предлагал нанести ядерные удары по СССР, Китаю и странам Варшавского договора, знаете, сколько у них было намечено целей? – спросил Илья Сергеевич, и Степан пожал плечами. – Список занимал больше восьмисот страниц!
 
– Так мы же не знаем ничего, – не сдавался  Степан. – Сами говорили, тишина в эфире.

– Говорил, но посудите сами. На нас, я имею в виду, на Воронеж, ничего не сбросили. А у нас тут оборонные предприятия, военный аэродром под боком, АЭС, но ничего не тронуто, вот в чём суть.

– Значит…

– …это всё кому-то нужно. Да и военные действия так не ведутся, это я вам как историк говорю. Это переворот, определённо. Только новая версия, «два точка ноль». Подождите немного, и сами всё увидите. Лишь бы вас не призвали под ружьё, или у вас другие мысли на этот счёт?

Степан не ответил. Неизвестно, что хуже, – думал он про себя, глядя, как пламя жадно пожирает книжные страницы. – Чужие хоть к стенке не поставят, права человека, то, сё. А «наши» могут и забыть, что ты гражданин. Как историк, он знает это не хуже меня. 

На следующее утро Илье Сергеевичу стало хуже. Проснувшись, он долго кашлял, не вставая. Степан вскипятил воды, разведя в кипятке ложку мёда, заварка у них давно закончилась. Пил Илья Сергеевич маленькими глотками, с усилием держа кружку перед собой. Кожа на его лице побледнела, на лбу выступила испарина. Простуда? – предположил Степан, но тот отрицательно покачал головой. Отказавшись от еды, он закутался в одеяло и сделал вид, что спит. Не видя смысла сидеть дома, Степан наскоро проглотил кусок сала и солёный помидор и пошёл на вокзал.

Зачем, он и сам не знал. Он ничего не выменивал на привокзальной площади, занятой людьми всех мастей, хотя его то и дело дёргали за рукава, предлагая то самогону, то проституток. Протиснувшись сквозь толпу, он как всегда пошёл на перрон, посмотреть на поезда. Электрический свет вагонных окон манил его так же сильно, как и в первый день.

В здании вокзала по-прежнему гулял ветер, но было пусто. В негустой толпе на перроне шептались, что часовые разогнали оттуда бомжей, но сами вокзал пока не заняли. Кроме того, Степан заметил, что количество составов поредело, а часовых – удвоилось. Что-то происходило, хотя никто не понимал, что именно. Потолкавшись среди взволнованной толпы, он уже решил, было, пойти на площадь и поговорить со всезнающими торгашами, когда в морозном воздухе раздался отчётливый свисток локомотива и застучал дизель тепловоза. «Тронулось», – мелькнуло у него голове, и он кинулся, вслед за остальными, к краю перрона, чтобы увидеть собственными глазами поезд, который куда-то следует. И неважно, куда, главное, отсюда.

– Стоять! – раздались повелительные возгласы часовых, и несколько выстрелов в воздух заставила толпу остановиться. – Стоять!

Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, Степан продолжал протискиваться вперёд, пока не оказался прямо напротив часового, наставившего на него автомат.

–  Куда прёшь?! Стоять!

– Простите, – Степан поднял руки и замер. – Не знаете, что происходит? – он обвёл руками мир вокруг себя. – Вообще?

– Не моё дело, – огрызнулся часовой. – Вали, пока не пристрелил.

Короткий, состоящий из трёх бронированных вагонов и локомотива, состав показался на запасном пути. Неспешно проследовав к стрелке, он дал гудок и поехал обратно, к вокзалу. Не доехав метров сто до перрона, остановился. К стоящему напротив Степана часовому присоединился ещё один, такой же, сытый, в подпоясанном ремнём ватнике. Передёрнув затвор, он дал очередь в воздух. Другие часовые подхватили, и людская волна хлынула в вокзал. «Освободить перрон! – слышал Степан за спиной отрывистые команды. – Немедленно!»
    
На выходе из вокзала было не протолкнуться. Втиснувшись в толпу, и всё ещё не понимая, что происходит, Степан кое-как пролез вперёд, обругал толстую тётку в старом малиновом пальто, и вытянул шею.

Привокзальная площадь была занята военными. Всё прибывающие и прибывающие грузовики выстраивались в две колонны, прикрываемые по бокам четырьмя БТР, по два с каждой стороны. Их чёрные дула смотрели в толпу, словно выбирая, кому жить, а кому умереть, прямо здесь, на затоптанной привокзальной брусчатке.

Поведя плечами, Степан осторожно протиснулся в первый ряд, готовый прямо сейчас примкнуть к «своим». Отчего этим людям не быть своими? Отчего им не предложить Степану тушёнки, покурить, спирта? Степан никогда не думал, что ему будет так хотеться стать обратно в строй. Жизнь, наполнения страхом надоела до тошноты.

– Разойтись!

Толпа вздрогнула. Чёрная стая ворон сорвались с покатых крыш старинных пятиэтажек, окруживших привокзальную площадь полукольцом. Многократно усиленная мегафоном, команда ударила по ушам, словно щелчок бича.

– Повторяю! Разойтись! Площадь и вокзал переходят под командование вооружённых сил. Любая попытка неповиновения будет расценена как агрессия. Повторяю…

Толпа заколыхалась, и Степана сдавило со всех сторон. Всё та же бабка в малиновом пальто повалилась на колени, и её затоптали бы, не успей Степан подхватить её под локоть.

Вытесненные в ободранный привокзальный сквер, люди остановились, в нерешительности. Расходиться никто не желал. Страх неизвестности был сильнее страха смерти, чёрные дыры стволов никого не пугали. Бабка в малиновом пальто крестилась, шевеля губами. Ушлый торгаш, у которого Степан несколько дней назад выменял лекарства, подмигнул ему, как знакомому. Таким всё нипочём, подумал Степан с отвращением, приживутся при любой власти.

– Всё пучком будет, – радовался тот, отчего-то выбрав Степана в собеседники. – Смотри, щас порядок наведут, стрельнут кого надо, и всё, заживём как при Сталине, – тишина, порядок.

– Тебя же первого пристрелят, – ответил Степан. – За то, что барыжничал и отнимал последнее у трудового народа…

– Слышь, чо, ты эта, бля, язык прикуси, да я, э… э! – Степан с силой оттолкнул мужика, и тот полетел на землю. – Да я тебя урою, сучёнышь, – шипел он, лёжа, стреляя глазами в толпу в поисках поддержки.

Поднявшись, он стал напирать на Степана, продолжая бубнить угрозы. Люди вокруг расступились. Подпустив противника поближе, Степан опустил руку в карман пальто и взвёл курок. Услышав щелчок, торгаш замер, в полушаге. Тогда Степан со всей силы ударил его с левой, в переносицу. Торгаш снова упал, зажав разбитый нос ладонью. Встав на колени, он принялся вытирать лицо грязным рукавом пуховика. На своего обидчика он больше не смотрел, смирившись с поражением. Отвернувшись, Степан зашагал прочь, «домой».

За его спиной, на опустевшей привокзальной площади, военные организовали «живой» коридор из ставших в оцепление солдат. Сквозь него, к вокзалу, двинулась процессия солидных мужчин с портфелями, одетых в строгие шинели без погон. Выйдя на перрон, они поднялись по приставной лесенке в первый вагон того самого состава, который так взволновал Степана. Состав сразу тронулся.

Вернувшись, на квартиру, Степан застал Илью Сергеевича в той же позе, в какой и оставил. Кое-как подогрев остывший чай, он заставил поесть. Выслушав Степана без какого-либо энтузиазма, Илья Сергеевич прохрипел:

– Наши?

– Хер знает, – ответил тот, в сотый раз прокручивая в уме увиденное. – Форма вроде наша, но без знаков различия. Автоматы наши… Повязки ещё, – припомнил он любопытную деталь, на которую сразу не обратил внимание. – На левой руке, у всех. Что-то чёрное с жёлтым.

– Как-как? – просипел Илья Сергеевич, удивлённо. – Чёрное и жёлтое, вы уверены?

– Ну да, – кивнул тот. – И какой-то ещё знак посередине.

Илья Сергеевич ничего не ответил. Приняв обратно кружку, Степан помог ему улечься. Убедившись, что Илья Сергеевич заснул, он по-тихому разорвал ещё несколько книг, и подкинул их в печку. Натопить никак не получалось. Даже самый толстый том сгорал за минуту, оставляя после себя горстку чёрного пепла. Не греют знания, нихрена, никакого от них проку, - думал он со злостью. Завтра. Завтра он пойдёт на площадь и поговорит с кем-нибудь из командования. Другого шанса не будет.


Илья Сергеевич умер ночью. Проснувшись, Степан нашёл его уже холодным. Замотав труп в одеяло, он перевязал его верёвкой, взвалил на плечо и понёс к водохранилищу. Просто оставить Илью Сергеевича на улице он не мог. Да и не заслуживал этот маленький добрый человек подобной участи. Только не он.

Сойдя на лёд, Степан дошёл до опоры моста и бережно опустил тело. Он почти не устал, мёртвый Илья Сергеевич весил килограммов сорок пять, не больше. Покосившись на рыбаков, сидящих поодаль и нервно поглядывающих в его сторону, он похлопал рукой по одеялу и тем простился с другом. Потянуло перекреститься, но Степан не успел, так и замерев, с поднятой ко лбу ладонью. На небе, затянутом облаками уже веки вечные, вдруг на одну секунду блеснуло Солнце. Этот свет был ярок и удивителен. Прореха тут же затянулась, и Степан подумал даже, не померещилось ли это ему, но рыбаки, как один, смотрели в ту же сторону, возбуждённо махая руками. Значит, есть там кто-то, наверху, и видит всё это, и всё про них знает.

На обратном пути он насчитал ещё с десяток трупов, оставленных у кромки льда. Никто никого не хоронил. Выжить бы самим.

Убитый им человек лежал на прежнем месте, лишь лицо его было сильно обглодано. Степан уже и забыл про него, как и про то немногое, что связывало его с прошлой жизнью. Вот пистолет, к примеру, это важно, а чистить зубы по утрам – нет. Или спать в чистой постели, или бояться за собственную жизнь, выходя из дома. Он уже устал бояться.

Пересчитав припасы, он подхватил ополовиненную банку помидор и начатую банку сала и вышел в подъезд. Дверь в соседнюю квартиру долго никто не открывал, ему даже пришлось постучать в неё кулаком, прежде чем он услышал испуганный женский голос.

– Кто там?

Степан видел её несколько раз, убегающей из подъезда под вечер. На панель, что ли? Хотя такие, как она, даром никому не нужны. Кожа, да кости. Ни красоты, ни осанки. Пугало.

– Что вам нужно?

– Ничего, – буркнул он себе под нос и сделал два шага назад. На миниатюрную лестничную площадку, куда попадало хоть немного света из маленького мутного лестничного окна.

– Я ваш сосед, из квартиры Ильи Сергеевича, – громко сказал Степан, и приподнял банки. – У меня есть немного еды, возьмите.

Дверь не открывалась, и Степан почувствовал себя глупо. Наконец, щёлкнул замок, потом ещё один, и в темной щели едва приоткрытой двери показалось измождённое женское лицо. Усталые глаза смотрели на Степана со страхом и надеждой. Он шагнул вперёд и протянул еду. Женщина не пошевелилась. Он, хотел, было, оставить банки на площадке, но тут в щели показалось худое детское личико, не то мальчик, не то девочка, не понять. Маленькие ручки протянулись к Степану и схватили банки.

– Илья Сергеевич сегодня умер, – сказал он и пошёл к себе. Дверь за его спиной захлопнулась.

Порывшись в кабинете хозяина, Степан нашёл среди книг две бутылки коньяка, хорошего, французского. Откупорив одну, он сделал несколько глотков из горлышка и почти сразу захмелел. Давно забытый вкус взбудоражил мысли. Ему вдруг стало казаться, что всё это скоро закончиться. Завтра, максимум послезавтра. Послезавтра к нему в квартиру постучат, и румяный рядовой предложит ему пройти вместе с ним в комендатуру. Почему-то, Степан хотел, чтобы его встречал именно комендант. С красной повязкой на рукаве и густыми, пшеничными усами. Чтобы он похлопал его по плечу и назвал его «батенька». Чтобы дали в подчинение двух солдат. И он будет с ними по-отечески добр и внимателен. А после…

После он побежал в туалет и принялся блевать. Ссохнувшийся желудок не принимал спиртное и Степана крутило над унитазом в сильнейших спазмах. Кое-как очухавшись, он выполз из уборной и захлопнул дверь. Дверь! Как же он сразу не догадался. Разломав всю мебель, Илья Сергеевич принялся жечь книги, но дверь в уборную не тронул. Стеснялся, видимо, ходить на людях. Ах, грёбаный интеллигент, думал Степан про себя, выдирая полотно «с мясом». Прислонив его к стене, он принялся бить по нему ногой, пока тонкий слой ДВП не лопнул, обнажив деревянные «рёбра». С ними пришлось повозиться. Ничего похожего на пилу в квартире не было, и Степану пришлось разрубать их топориком для мяса, уже порядочно затупленным. Степан даже вспотел, работая. Справившись, он растопил печь, и прилёг рядом. В кухне стало по-настоящему тепло. Напившись воды, он снова сделал пару глотков из бутылки. Удержал.

От нечего делать, он стал просматривать оставшуюся от хозяина библиотеку, составленную на полу аккуратными штабелями. Илья Сергеевич почти не держал романов, только учебники, монографии, атласы. На окне, кроме его трудов, лежали ещё две книги: Оруэлл и Дюма, «Три мушкетёра». Должно быть, перечитывал, решил Степан, и бросил мушкетёров в огонь. Снова отхлебнув, он представил, как Илья Сергеевич сейчас лежит на льду и заплакал. Не потому, что ему было жаль его, а потому, что ему было жаль себя. Он видел уже много смертей, но эта, последняя, лишила его надежды. Даже если завтра всё вдруг образуется, ничего уже не вернёшь…

Отхлебнув ещё, Степан отобрал десяток старых томов в толстых кожаных переплётах и пошатываясь, отнёс их на кухню. Старые книги горели медленнее и давали больше тепла. Застелив лежанку Ильи Сергеевича своим одеялом, он устроился почти по-царски. Остаток вечера он провёл, подбрасывая в огонь выдранные листы, и попивая из горлышка, и так и уснул – сидя.

Утром Степана ждал приятный сюрприз – похмелье. Как же это, оказывается, здорово – почувствовать себя живым. Растопив печку, пожевав немного сала и быстро придя в себя, он принялся листать книги, написанные Ильёй Сергеевичем. Тот писал всё больше о войне, воскрешая генералов и маршалов, про которых в школьных учебниках найдётся от силы пара строк. На задней обложке одного из томов была его фотография. Приятный мужчина лет сорока пяти, в очках. Не хватало только бабочки. Степан внимательно осмотрел кухню и кабинет, но других фотографий не нашёл. Наверное, Илья Сергеевич сжёг их, свои и жены, вместе с рамками, зная, что не доживёт ни до чего, и не желал оставлять их без присмотра.

Серый прямоугольник окна смотрел на Степана осуждающе. Сколько ещё? День, два, неделя? И потом всё снова - голод, страх, смерть. Стена подошёл к оконному проёму и потрогал закостеневшую замазку, сквозь которую всё равно тянуло стылым мёртвым воздухом извне. Долбаый ты профессор, не смог даже окна поменять, - усмехнулся Степан про себя, щурясь на серое небо и людей внизу, которых сегодня во дворе было необыкновенно много. Были даже дети, коих Степан не видел с самого своего приезда сюда, за исключением, разве что, соседского человечка, но уж на улице - ни одного. А тут - гляньте-ка, тащат их куда-то, с головы до ног укутанных с тряпки, словно пингвинят.

Степан невольно прильнул к окну, и тут же услышал, далёкий-далёкий, нечётки, но от этого ещё более оглушающе громкий, иррациональный, невозможной здесь и сейчас, и поэтому такой щемящий и прекрасный - марш, от которого всегда мурашки по телу, и светло и грустно на душе - "Прощание славянки".

***

Улицы были заполнены людьми. Поднимаясь наверх, к проспекту, Степан обгонял стайки измождённых, но приободрённых горожан, зыркающих по сторонам, в надежде увидеть признаки новой жизни. Все шли на звук, как заколдованные. Схлестнувшись у собора со встречным потоком, они повернули налево, к центру.

Там, у кинотеатра «Пролетарий», творилось невообразимое столпотворение. Там раздавали хлеб прямо из кузовов армейских грузовиков. Ещё издали Степан увидел взмывающие над толпой руки, вознесённые, словно в молитве. Детей тоже протягивали вверх, и получали вдвое больше. Получив паёк, люди тотчас оттеснялись другими, тем, кому посчастливилось пробиться в начало очереди.    

Народ прибывал. Сдавленный со всех сторон, хлебный островок ежеминутно рисковал быть раздавленным и разграбленным, и так и случилось бы, не подоспей к нему на помощь колонна из двух крытых грузовиков и одного УАЗика.

«Граждане, – зычный рев мегафона рассёк толпу, словно нож подогретое масло, и бравурные звуки марша тут же стихли. – Соблюдайте спокойствие. Во избежание жертв среди гражданского населения, в городе вводится комендантский час с 21 часа вечера до 6 часов утра. При себе иметь документы. В ближайшие дни будет налажена поставка продуктов питания. Сотрудники полиции и военнослужащие обязаны явиться в свои отделения полиции и пункты призыва граждан на военную службу с соответствующими документами», и так по кругу.

Человеческие лица просветлели. Многие из тех, кто снова пристроился в конец очереди, кинулись по домам, позволив Степану спокойно дождаться своей пайки. Хлеб оказался свежим и очень вкусным. Откусив, как и все, на ходу, он оглянулся вокруг. Всего-то и надо было, чтобы кто-то подобрал власть и начал командовать. Всё ещё голодные, но окрылённые, люди переминались в ноги на ногу, с вожделением глядя на военных, прибывающих со стороны железнодорожного вокзала. Несколько грузовиков проехало мимо, в сторону центральной площади, и через несколько минут та же команда донеслась и оттуда.

Вернувшись домой, Степан выпорол из-под подкладки пальто своё удостоверение личности, и присел с ним возле печки. За последние дни он много раз думал о том, что будучи дезертиром, он не чувствовал ни раскаяния, ни угрызений совести. Ничего, кроме злобы.

Перекусив, он осмотрел квартиру. Отчего-то он знал, что сюда он больше не вернётся. Решив, вопреки обещанию, не сжигать монографий Ильи Сергеевича, он сложил их отдельно ото всех. Повертел в руках книжку с фотографией и положил её сверху. Похлопал по ней рукой. Прощай, Илья Сергеевич. Вот теперь – навсегда. 

3
Шагая, Степан старался припомнить свою жизнь до катастрофы, ведь в этом городе он родился и вырос. Он даже служил здесь несколько лет, перед переводом в Каширу. Катастрофа. Почему-то это слово пришло ему в голову только сейчас. Ни тогда, когда его несколько раз пытались убить, только за то, что на нём была форма, ни потом, когда он поменял эту форму на еду, а теперь, когда ему дали хлеба и позвали обратно. Предчувствие новой беды не покидало его, но он упрямо шагал вперёд. Прав был Илья Сергеевич, когда говорил про выбор, вот только сидеть и ждать, сил больше не было. Русские из двух бед выбирают обе.

Военкомат находился в оцеплении. Остановившись в нерешительности, Степан огляделся. Никаких очередей из патриотов. "Патриотизм - это добровольное рабство", вспомнил Степан любимую фразу своей бывшей. Та спала и видела, как бы свалить из рашки, куда-нибудь, где жопа больше в тепле. тогда зачем вышла замуж за офицера, дура? Повёлся тогда на красивые ноги, хорошо, хоть, не родила. Да она и тому, другому, не родит, боится, фигуру испортит. Достав ключи от чужой квартиры, Степан взвесил их в руке, и зашвырнул в ближайший палисадник. Пошёл.   

На первом посту у Степана проверили документы, и изъял пистолет. Кликнув бойца, старший по наряду отправил его к дежурному под конвоем.

– Вы кто такие? – спросил конвоира Степан, как только они отошли на достаточное расстояние, но тот лишь покосился на Степана и крепче сжал приклад. – Да не молчи, я свой, офицер.

– Не имею права, – буркнул тот себе под нос, пропуская Степана вперёд, словно так удобнее было целиться, и Степан еле подавил в себе желание скрестить руки за спиной.

На входе в военкомат его ещё раз обыскали, внимательно прочли документы и попросили идти следом. Дверь перед ним открыл ещё один часовой, и Степан шагнул в фойе.

Внутри, военкомат был ярко освещён. Растровые светильники горели все до единого, и отвыкший от такого яркого света Степан зажмурился. Проморгавшись, он присел на стул и осмотрелся. В дежурке, там, где ему и положено было быть, сидел дежурный, сытый, ладный. Приняв у солдатика степановы документы, он принялся кому-то звонить, то и дело поглядывая на Степана, словно не веря, что тот настоящий. Степан отвернулся.

Кроме него, в фойе было ещё двое мужчин, одетых, как и он, «по гражданке». Усевшись как можно дальше друг от друга, они молча уставились каждый себе под ноги. Несколько раз мимо них проходили люди, в неизменном камуфляже, и Степан, наконец, рассмотрел, что было изображено на их повязках: двуглавый орёл на фоне чёрно-желто-белого триколора.

Когда Степана окликнули, оказалось, что он задремал. Его прежних соседей уже не было, и он со злостью подумал, что уснул на посту, как салага. 

Вежливый невысокий человек лет сорока сухо поздоровался с ним, и велел идти следом. Длинный внутренний коридор был ему хорошо знаком. Несколько лет назад Степан долго околачивался здесь, оформляя перевод. И без того узкий, теперь он был забит металлическими шкафами. Им даже пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить идущую им навстречу молодую симпатичную женщину с кипой папок в руках, чьё лицо показалось Степану знакомым. Поздоровавшись с провожатым, она опустила глаза, словно боясь смотреть на Степана, как на прокажённого. Форма на ней была привычная, но без погон. На лице – ни кровинки.

Кабинет, куда его привели, был самым дальним, и выглядел нежилым. Кроме старого письменного стола со стулом и стула напротив, в нём не было больше ничего, даже телефона, оборванный шнур валялся в углу. Закрыв за Степаном дверь, провожатый указал ему на стул посередине, присел и достал сигареты. Давно не мытое, забранное сварной решёткой окно за его спиной, выходило на маленький скверик.

– Курите? – спросил он, раскрыв пачку, но Степан покачал головой. Закурив, провожатый поискал глазами пепельницу, и не найдя её, аккуратно положил сигарету на край стола.
 
– Прежде всего, запомните: обращаться ко мне следует «господин военный следователь», или «господин следователь». Вам понятно? – Степан кивнул. – Я же к вам буду обращаться по имени-отчеству. Итак…

Господин следователь достал из кармана степаново удостоверение и быстро пробежал его глазами. Степан поёрзал на стуле. Пока он дремал в фойе, они проверили его документы и неизвестно, что ещё. Свет у них есть, интернет, наверное, тоже…

– Итак. Степан Иванович, майор войск ПВО, воинская часть такая-то, должность такая-то. Поступил… закончил… понятно. Расскажите… – на секунду задумавшись, господин следователь покосился на дверь – …вот о чём. Почему вы сейчас находитесь в Воронеже, а не в расположении своей воинской части?

– Я… – Степан осёкся. Действительно, почему? Потому что пару лет назад купил здесь квартиру, и сумел добраться до неё, когда всё это началось? Потому что лучшее средство от радиации – это свалить от неё как можно дальше? Потому что когда в тебя стреляют – ты убегаешь? А вот теперь попробуй, объясни.

– Давайте я помогу вам, – неожиданно предложил господин следователь, и Степан пожал плечами. – Ваша часть находится в Кашире, и во время неких, э… беспорядков, вы решили оставить её расположение, чтобы спасти свою жизнь от неминуемой угрозы. Так?

– Так.

– И теперь, когда законная власть в стране восстановлена, вы хотите снова вернуться в ряды вооружённых сил, верно?

– Верно.

Интересно, какая теперь власть? – думал Степан, вспоминая, как стоял в оцеплении, будучи ещё курсантом, на каком-то митинге. Тогда люди с трибуны кричали про величие России, историческую справедливость, избранность. Короче, обычный великорусский шовинизм. Неужели, настало их время? Имперские флаги, орлы, «господа»... Бред какой-то.

– Так, что, закончились беспорядки? – спросил он вдруг, сам от себя не ожидая. Комната была без вентиляции, наверное, раньше здесь был архив, и дым от тлеющей сигареты медленно заполнял её голубоватой дымкой. Душно от этой новой власти, нехорошо.

– О, поверьте, – отмахнулся следователь, с улыбкой, словно речь шла о сущем пустяке. – Всё уже в прошлом, и больше ничего подобного не повториться.

– А вы кто такие?

– Мы кто такие? – задумчиво повторил вопрос господин следователь и откинулся на спинку стула, поправив воротничок. Вся его мягкость и добросердечность вдруг куда-то исчезли, уступив место жесткой неприязни. Смерив Степана надменным взглядом, словно больше не считая нужным прятать лицо, он выпрямился, словно в нём разжалась внутренняя пружина, и выпалил:

– Мы – те, кто взял на себя ответственность за судьбы миллионов. Мы – те, кто услышал чаяния простых людей. Люди молили бога, чтобы всё это, – он развёл руками, – наконец, закончилось. Молили, понимаете? И он услышал их молитвы. И вот теперь всё будет хорошо. Вот теперь, – и Степану вдруг показалось, что тот впадает в какой-то религиозный экстаз, – всё будет так, как должно было быть всегда. Всегда! – голос следователя задрожал, а изо рта полетела слюна. Вскочив, он опёрся кулаками о стол, и прокричал: – Теперь Россия станет великой. Теперь все: мы, вы, все, будем служить отчизне, не за страх, а за совесть. За веру, царя и отечество!

– Что? – воскликнул Степан, тоже вскочив со стула. – Царя?! Какого, ****ь, царя?! Вы что тут, охренели все?!

– Сидеть! – раздался за его спиной властный голос, и Степан обернулся.

В проёме двери застыл человек. Весь его вид говорил о том, что он слышал весь их разговор, он начала, до конца. Степан сел.

– Сидеть, – процедил он сквозь зубы, проходя к столу, и бросая следователю принесённую с собой папку, которую тот тут же раскрыл. Фамилия на обложке папки его, степанова. Нашли, значит. Этот, «новенький», был здесь явно за старшего. Высокий и худой, с ёжиком светлых волос на голове и побитым оспиной лицом, он был полной противоположностью первого. Его манера держаться говорила о многом. Кадровый военный, возможно, повоевавший, он смотрел на Степана, как на пустое место. В его летах он должен был быть полковником, и Степан про себя решил его так называть.

– Не нужно так реагировать, – обратился он к Степану, присев на край стола. – Уверен, вы всё поймёте, когда…

Скосив взгляд на следователя, внимательно читающего принесённое личное дело, он не стал уточнять, что и когда поймёт Степан, а лишь повёл головой, хрустнув шейными позвонками. Тот, первый, не вызывал у Степана страха, скорее наоборот, казался нелепым фанатиком, но этот… Этот мужик был серьёзным, и если верил в идеалы, то делал это расчётливо, с выгодой для себя.

– Отвечайте на вопрос. Почему вы оставили расположение своей части?


Когда их часть накрыло взрывной волной, все выскочили на улицу. Повсюду валялись стёкла, сорванный шифер, ветви, мусор. Ошарашенные люди смотрели друг на друга, не зная, что делать. Завыла серена, но тут же захлебнулась – «вырубилось» электричество. Повалил пепел. Огромные серые хлопья засыпали всё вокруг. Уткнув подбородок в грудь, и стараясь не хватать его ртом, Степан побежал в штаб. Там тоже никто ничего не знал, Москва молчала. Бросив трубку на стол, командир приказал вооружиться.

Получив пистолет, Степан выбежал из оружейки и двинулся к казарме срочников. В этот момент за его спиной КПП, со страшным грохотом, разлетелся на куски. Рухнули ворота, и несколько разномастных грузовиков ворвались на территорию части и замерли посреди плаца. В их открытых кузовах стояли люди в масках и стреляли во всё, что движется. Степан упал на землю и заполз под сорванный пожарный щит. Его не заметили. Зачистив плац, бандиты побежала к штабу. Степан в отчаянии огляделся. В дальнем конце двора, возле старых, наглухо закрытых ворот, стояло несколько КамАЗов. Один из них взревел двигателем, дал задний ход и снёс воротину, попутно растолкав несколько легковушек на платной парковке. Степан поднялся и что есть силы, побежал туда.

– Прыгай! – закричали кто-то рядом, и выскочивший невесть откуда УАЗик замер рядом с ним. За рулём сидел Лёха, зампотех, и сверлил его обезумевшим взглядом.

В городе царил хаос. Степан сам видел, как людей избивали и грабили прямо на улице. Многие из них выскочили из домов, в чём были, и стояли, озираясь на холодном ветру, и не понимая, что происходит. Мощный грузовик впереди пробивал им дорогу, но из города он так и не выехал. Несколько автоматчиков в масках ждали их возле поста ГИБДД, и за несколько секунд превратили кабину мощного КамАЗа в решето. 

Обмякнув на пробитых шинах, КамАЗ завалился вправо, и прикрыл их собою. Бросив машину в резерв, и яростно выворачивая руль, Лёха под свист пуль продрался между деревьями на какую-то свалку, а оттуда в поля…


– На нас напали, и мне пришлось спасаться, – ответил Степан, будучи заранее уверенным, что эти двое клоунов, присягнувших на верность императору, или ещё кому-то, ему не поверят.

– Кто напал?

– Я не знаю.

Степан сжал голову руками. Последние несколько дней та болела постоянно. Сначала он не обращал на это внимание, потом плюнул. Не от пули, так от радиации… Молодец, Илья Сергеевич, заставил себя уважать. Вовремя.

– Что вы предприняли, чтобы отбить нападение?

– Ничего. Нас застали врасплох.

– Как же так? – делано удивился «полковник». – Полностью укомплектованная воинская часть, и вдруг была захвачена какими-то бандитами за восемь-десять минут? Не верю.

– А вы откуда знаете, что за десять минут? – поднял глаза Степан и встретился взглядом с «полковником». – У меня такой информации нет.

Возникла пауза. Господин следователь оторвался от бумажек и выразительно посмотрел на начальника. Поиграв жвалами, тот сменил позу, сунув руки в карманы. Выражение его глаз поменялось. Из холодно-созерцательных они сделались попросту неживыми.

– Скольких нападавших вы убили, при попытке самовольно покинуть расположение части? – бросил он Степану в лицо. – Дезертируя, попросту говоря?

Степан побагровел. Снова сжав кулаки, он уставился в пыльный щербатый пол. Ловко у них получается. Дезертир и военный преступник. Жаль, что не позволил себя убить на месте. Согрешил против новой власти.

– Я никого не убивал, – ответил он как можно твёрже. Как же ему хотелось сейчас врезать этому хаму по роже. Со всей дури. – Я ни в чём не виноват.

– Допустим. – Полковник кивнул, нехотя. – Но в обойме вашего пистолета только два патрона. Как вы это объясните?

– Я пустил оружие в ход позже.


В УАЗике их было пятеро. Лёха гнал всю ночь, просёлочными дорогами, изредка выскакивая на асфальт. На какой-то заправке они залили полный бак и ещё две канистры, положив продавца лицом в пол, и уткнув ствол в затылок. К утру доехали до Ельца. Дальше Лёха ехать отказался, сообщив, что он уже дома. На просьбу Степана отдать машину достал пистолет. Остальные тоже решили остаться. С ним пошёл только Соколов, старлей.

Несколько часов они проспали в лесу, зарывшись в прошлогоднюю листву. Вечером, пройдя несколько километров вдоль дороги, зашли в какую-то деревню. Купили в местном магазине хлеба и консервов. Местный продавец, чурка, не хотел отпускать товар военным, и Степану пришлось припугнуть того оружием. Они уже вышли за околицу, когда их окликнули. Человек шесть местных увальней, шли за ними следом. Степан понадёжнее перехватил пакет с продуктами и толкнул Соколова в бок: не останавливайся. Те засвистели и крикнули «стоять». Тогда Степан побежал и потащил старлея за собой. Две пули прошли мимо, а две попали Соколову в спину. Одна между лопаток, вторая в поясницу. Он сделал ещё несколько шагов, по инерции, и упал, лицом в застывшую грязь.

Бросив пакет, Степан выхватил пистолет, и упал рядом с ним. Было почти темно, он видел только контуры фигур, но видел их хорошо. Местные, видимо, решив, что попали в обоих, шли, не таясь. Степан выстрелил два раза. Две фигуры в центре повалились, остальные полегли вдоль заборов. Тогда он подхватил пакет и бросился к ближайшей посадке, в надежде скрыться в темноте за голыми деревьями. Он бежал что есть дури, пригибаясь к земле, но в него не стреляли. Может, у нападавших закончились патроны, а может, Степан убил стрелка, а остальные попросту зассали...


– Если я правильно понимаю, никто вашу историю подтвердить не может? – ехидно спросил «полковник». – Старший лейтенант Соколов мёртв, местоположение других ваших сослуживцев вам не известно? Так?

– Так.

– Врёте, –  возразил тот, приподнимаясь от стола. – Вы врёте, пытаясь выгородить себя.

– Нет.

– Врёшь.

Распрямившись, «полковник» ударил Степана сапогом в грудь, отчего тот опрокинулся назад, вместе со стулом. Не дав ему опомниться, он принялся избивать его ногами, но, то ли был в этом деле не спец, то ли свитер хорошо смягчал удары, но Степан смог вывернуться и даже оттолкнуть занесённую над ним ногу.

Удары прекратились. Взмокнув, «полковник» достал платок и вытер лицо. Господин следователь вскочил со стула и ошарашено смотрел на происходящее. Вот и ты не ожидал, подумал Степан, стоя на четвереньках и сплёвывая на пол тёмную густую кровь.

– Слышь, начальник, – прохрипел он, подняв окровавленное лицо кверху. – Бомбу на Кремль вы скинули, или америкосы? Или вы заодно?

Отступив на шаг, «полковник» расчётливо ударил Степана сапогом в лицо. Тот повалился на бок и потерял сознание.   


Очнулся Степан в темноте. Едва оторвав голову от пола, он застонал и снова уткнулся лбом в холодную неровную поверхность. Вздохнуть полной грудью не получалось, рёбра болели все до единого. Проведя шершавым языком во рту, он пересчитал зубы. На месте. Кое-как повернувшись, он уселся на кафельный пол, и привалился спиной к стене. Левая скула ужасно саднила, и кроме этой боли он больше ничего не чувствовал. Он даже осторожно потрогал лицо грязными, перемазанными в крови пальцами, на месте ли оно? На месте. Рот едва открывался, и сплюнуть получилось не сразу.

– Очухался, братан?

Степан медленно повернулся. Напротив него на полу сидел длинный и худой мужик, по-детски поджав ноги к груди. Единственное окно под потолком давало так мало света, что было не понятно, гражданский он, или военный, битый или не битый, да и Степану было всё равно.

– Где мы? – проскрипел он, едва оторвав язык от сухого нёба.

– В подвале, – отозвался мужик, и зашевелился, радуясь новой компании. – Не херово тебя отделали. Жив, не?

– В каком подвале? – снова просипел Степан, явно удивив собеседника. Тот, видимо, никак не ожидал, что Степана отмудохали так сильно, что он потерял память.

– В военкомате, где же ещё. Тебя вчера принесли, а я тут уже четыре дня сижу. Прикинь, я в отпуск сюда приехал, к матери. Та, наверное, с ума сходит, ушёл, и пропал. А я что, дома посидел-посидел, жратва кончается, матери самой есть нечего, а тут я ещё, ну и пошёл сюда, узнать, что да как. А тут эти, – разговорчивый сосед покосился на дверь, и снизил голос. – Документы забрали, и с тех пор вот… – И он развёл руками.

– Били?

– Не. Два раза на допросы водили только. Я бы им всё рассказал, если бы знал, что. А так спрашивают одно и то же по несколько раз, на брехне подловить хотят, да только мне скрывать нечего.

– Кормят?

– Да. Ты на меня не смотри. Я от природы такой.

Степан аккуратно сполз обратно на пол и снова закрыл глаза. Сквозь красную горячую муть ему привиделся Илья Сергеевич, ещё живой. Во сне им было смешно от того, что, несмотря на полную жопу вокруг, они продолжали говорить друг другу «вы», как Холмс с Ватсоном. «Вам трупы на улице не мешают?» «Нет. А вам?» «Нисколько». Илья Сергеевич не выглядел больным или мёртвым. Наоборот, он был бодрым и живым, как на фотографии в книге. Он ругал Степана, пеняя за его эскапизм: «Вы заметили, мой друг, что теперь всем снова хочется жить по-старому? В старое время, при старом режиме? Отчего же нам всем не принять это новое? Мне-то, положим, всё равно, ну а вам жить». Степан насупился. Уж больно Илья Сергеевич радовался собственной смерти, как избавлению. Так не честно.

Илью Сергеевича сменил Соколов, пышущий здоровьем уральский богатырь, из Асбеста, родины группы «Агаты Кристи», с тамошним «скорострельным» говором, который так забавлял Степана. Во сне Соколов принёс ему несколько банок консервов и фляжку спирта, извиняясь, что половину выпил по дороге. «Залить пришлось», – указал тот на дырки на животе и груди. Из рваных отверстий спирт вытекал тонкими струйками, смывая запёкшуюся кровь и тихонько капая на землю.

Козырнув Степану, Соколов медленно побрёл в сторону КПП, и Степан не посмел его остановить. Не так ты умер, только и успел подумать он, прежде чем взрыв отбросил его на землю, больно сдавив грудь. Стало плохо и неуютно. Уазик уехал без него, но недалеко, где-то на полпути их всех арестовали и вернули обратно. Потом Степана уложили на носилки и долго и тряско несли, пока ему не стало так невыносимо, что пришлось закричать. Носилки опустили, но тряска не прекратилась. Пришлось проснуться.

– Жратва! – радостно доложил ему давешний сосед, перестав дёргать его за воротник пальто. – Не добудишься тебя, нихрена. Лопай!

Всё тело болело. Рёбра, спина, глаза - от горящих под потолком люминесцентных ламп. Сообразив, наконец, где он, Степан разглядел соседа. Тот был худ, как палка, рыжеват, не брит и давно не стрижен. Сидя по-турецки на скомканном пуховике, он аппетитно уплетал кашу из алюминиевой армейской миски.

Степан вдруг стал различать запахи. В подвале пахло пшёнкой, кровью и мочой. Его чуть не вырвало от этой какофонии, но уткнувшись лбом в кафельный пол и кое-как поднявшись, он вдруг осознал, насколько голоден. Поесть получилось с трудом, каша была горячей и обжигала разбитые губы. Но Степан всё равно терпел, и съел всё дочиста.

– Молодец, –  похвалил его сосед. – Жри, а то кони двинешь. В обед ещё хлеб дадут, так что жить можно.

Степан поставил пустую миску на пол и потрогал темень. Пальцы были в крови. Облизав ложку, он снова лёг, ощущая, как головная боль стекает к животу и растворяется там без остатка. Он даже положил руку под голову и устроился почти нормально. Разговорчивый сосед бубнил что-то из своего угла, но Степан не слушал. Пару раз дверь в их камеру открывалась. Сначала забрали посуду, потом два дюжих солдата втащили и бросили на пол тело. Тело застонало. Потом Степан снова заснул, а проснувшись, долго лежал с закрытыми глазами, борясь с желанием наделать прямо под себя, не вставая.

– Где тут отлить можно? – окликнул он сокамерника, поднимаясь. Тот махнул рукой в угол.

– Вон, дырка в полу. А если по-большому – стучи в дверь.

– А третий где? – спросил он, стоя лицом к стене. Руки тряслись, и едва не расплескав, он с трудом смог застегнуть ширинку.

– Унесли.

Зарешёченное окно под потолком оказалось на уровне глаз. Через грязное стекло был виден маленький кусочек внутреннего двора и сапоги пробегающих мимо солдат. Там, за окном, кипела жизнь, новая, непонятная. Несколько минут Степан простоял, глядя наружу, думая о том, какие порядки придумает новая власть. Власть идеи уже была, власть денег – тоже, остаётся только старое доброе православие, помноженное на любовь к Царю-батюшке, но это уже перебор. Даже звучит как-то нелепо, не говоря уже о возможности воссоздать это всё здесь, в России. Хотя в России всё возможно, поэтому мы здесь и живём.

Позже снова внесли третьего. Он был по-прежнему без сознания, лишь голова и часть лица перебинтованы. На этот раз солдаты аккуратно опустили его на пол. Видать, пока нужен живым.

– Сам идти сможешь? – обратился к Степану один из конвоиров. Тот промычал и стал медленно подниматься. – На допрос к господину следователю.

Когда Степан вошёл в кабинет, то невольно вздрогнул, разглядев на полу плохо затёртое пятно крови. Следователь, давешний, «добрый», заметил это и невольно отвёл глаза. Проскрипев пару минут карандашом, он отдал записку конвойному. Степан с наслаждением втянул носом прокуренный воздух, стараясь перебить уже въевшийся в мозг запах мочи, почти получилось. Сложив руки перед собой, следователь почти минуту внимательно разглядывал Степана, прежде чем начать.

– Не буду скрывать, Степан Иванович, что ваше положение представляется нам весьма неопределённым. Я и мои коллеги склонны считать, что своим поведением вы как минимум представляли угрозу для нового порядка, и дальнейшее ваше пребывание в рядах вооружённых сил невозможно. Поэтому, – он достал из кармана пачку сигарет  неизвестной Степану марки и закурил, – Если вы будете со мною честны, возможно, мы придём к определённому компромиссу.

– Что вы хотите? – вспомнил Степан слова своего нового знакомого, решив, что играть в благородство больше нет смысла. Он скажет им всё, что они хотят услышать, лишь бы отстали, а жить можно и без погон.

– Прежде всего, узнать, что вы делали в течение тех нескольких дней, что провели в бегах. Нас интересует, прежде всего, с кем вы встречались, какую информацию передавали, и кому.

Вот оно что, – с горечью подумал он, глядя на простое, выбритое до синевы лицо сидящего напротив человека. – В СМЕРШ, они, б***ь, решили поиграть. Ничего нового.

– Ни с кем. Покинул расположение части со старшим лейтенантом Соколовым, и на машине добрался до Ельца, там у нас кончился бензин. Оттуда дошли пешком до какой-то деревни. Там Соколова убили, я убежал. Ни с кем не разговаривал – себе дороже. Военных сейчас как собак отстреливают, вы, должно быть, знаете. Потом на попутке добрался сюда. Несколько дней прожил дома, остальное время у друга, так прокормиться легче. Всё.

Господин следователь сделал несколько пометок в лежащей перед ним папке, потом спросил:

– Почему старший лейтенант Соколов бежал с вами? Вы ему приказали?

– Да, – ответил Степан, решив не обращать внимания на термин «бежали». – Я приказал ему сесть в машину, после чего мы сумели выехать из города. Когда бросили машину, на нас напали. Там я и расстрелял патроны.


Чудом унеся ноги из деревни, Степан всю ночь шёл вдоль трассы на юг. Под утро, шатаясь от усталости, набрёл на какой-то хутор из трёх обветшалых домов, и, найдя за крайним домом ригу, зарылся с головой в прошлогоднее сено и сразу заснул.

Дом был давно покинут, в чём Степан убедился, подёргав прибитые крест на крест на окнах доски, которые уже успели потемнеть и рассохнуться. В соседнем доме свет горел, едва пробиваясь через наглухо задёрнутые шторы, но на улицу никто не вышел, даже когда собака облаяла его с остервенением давно не кормленной суки. Степан вернулся на сеновал и не спеша поел.  Еды ему хватит ещё на сутки. Если экономить – на двое.

К трассе он снова вышел, только когда совсем стемнело. Машин не было, если не считать сгоревшую иномарку в кювете, на которую он наткнулся, пройдя пару километров. Внутри было два трупа, сожгли вместе с машиной.

Примерно через час его нагнала колонна грузовиков, двигавшихся почти впритирку друг к другу. Взбираясь на подъём, они сбавили ход, и Степан сумел взобраться на прицеп последнего, едва пыхтящего КамАЗа, везущего брёвна. Так и доехал до Воронежа.


Записав данные Соколова, господин следователь вызвал по рации конвоира, и пока тот шёл, спросил у Степан ещё раз, для галочки, всё ли тот ему рассказал. Чтобы не злиться и не наломать дров, тот лишь кивнул головой. «Ну, хорошо», ответил следователь, и погрузился в раздумья. Задумался и Степан. У него никак не выходили из головы слова Ильи Сергеевича про услышанные им по радио новости. Видать, действительно профессор был, раз понял французов без перевода. И врать им вроде, незачем, не у них же реставрация случилась, а у нас.

– В Москве правда атомная бомба взорвалась? – спросил Степан, в надежде, что добрый следователь снова поплывёт на теме своего оголтелого патриотизма и сболтнёт чего лишнего.

– С чего вы взяли? – откликнулся тот, выпуская в потолок облако голубого дыма. На Степана он даже не посмотрел, явно не желая больше с ним разговаривать. Скорее бы тебя увели, – читал Степан по его мягкому, немного бабскому лицу, – понятно всё с тобой уже.

– Пепел не по сезону.

Господин следователь усмехнулся. Взглянув на собеседника, он бросил окурок на пол, и растоптал его носком ботинка. Степан поёжился.

– Пепел, Степан Иванович, это вы. Вы, и такие, как вы. И поверьте, никогда ещё помыслы власти не были так чисты. Имейте мужество принять неизбежное.

Несколько выстрелов раздались сразу за окном. Сухих, пистолетных. Потом очередь из автомата захлестнула здание, круша стёкла, и обрывая крики. За дверью забегали. Несколько автоматов ответили совсем рядом, должно быть, из соседнего кабинета. Замерев, Степан увидел в окне, как через двор к зданию бегут какие-то люди. Один из них снял с пояса гранату, сдёрнул чеку и швырнул её в их сторону. Степан инстинктивно упал на пол, и закрыл голову руками. Грохнуло так, что с потолка обвалилась штукатурка. Пролежав несколько секунд, он поднялся и наткнулся на ствол, обращённый прямо ему в лицо. Господин следователь спрятался за разбитое окно, прижавшись спиной к стене.

– Не дёргайся, – прошипел он, и взвёл курок. – Встал, и лицом к стене!

В этот момент дверь в кабинет распахнулась. Невысокий лысоватый мужичок в камуфляже был без оружия. Попятившись обратно в коридор, он крикнул, обращаясь к следователю:

– Нападение! Приказано занять оборону.

– Где конвой? – огрызнулся тот, борясь, как показалось Степану, с желанием пристрелить его прямо сейчас.

– Все на позиции.

– Тогда Назарьеву приведи сюда! Пошёл!

Взяв пистолет обеими руками, следователь вздёрнул ствол.

– Лицом. К. Стене.

Степан повиновался. Откуда-то из соседнего дома бил пулемёт, гулко, сочно. Станковый, - мелькнуло в голове у Степана, когда несколько пуль, выбив пригоршню щепок из стола, пробежали по полу и упёрлись в металлическую дверь, пробив её насквозь. Степан никогда не был на войне, и кровь в висках стучала оглушающе. Будь у него сейчас пистолет, стал бы он защищать этот не нужный ему бастион, или пристрелил бы господина следователя нахрен? Того, другого, точно бы пристрелил.

Дверь снова распахнулась. Насмерь испуганная женщина замерла в дверном проёме, и Степан вспомнил, откуда ему было так знакомо её лицо.

– Ко мне! – рявкнул следователь, и женщина вошла, пошатываясь. Как мало в ней осталось от той красивой и приятной дамы, которой Степан нашёптывал на ушко разный холостяцкий бред, пока она занималась его переводом. Ни жива, ни мертва. А глаза огромные, как и раньше. Юля…

– Охраняй этого, – кивнул следователь на Степана и сунул ей в руки пистолет. – Отвечаешь головой, поняла? – Та лишь всхлипнула. – Глаз с него не спускай. Если дёрнется – стреляй.

Господин следователь выбежал из кабинета, хлопнув дверью и лязгнув засовом. Степан повернулся, и облокотился о стену спиной. Стрельба продолжалась. То здесь, то там, раздавались автоматные очереди, короткие, экономные, и было не разобрать, откуда стреляют, с улицы, или из здания. Юля стояла прямо напротив окна и смотрела на Степана расширившимися от ужаса глазами. Пистолет она держала перед собой, устав от его тяжести, но не решаясь его опустить, и вздрагивая от звука каждого выстрела. Степан стал бояться, что она пристрелит его просто с испуга.

– Отойди к стене, – сказал он ей, а сам опустился на пол. – Заденет.

– Молчите, – вскрикнула та. – Не двигайтесь и не разговаривайте. Просто сидите тихо, вам понятно? Замерев, она покосилась на дверь, за которой слышалась беготня, крики, ругань. Выстрелы стали затухать. Первая волна нападения захлебнулась.

– Хорошо, хорошо,  – Степан примирительно поднял руки. – Вы тоже присядьте. Что это за люди?

– Господи, да помолчи же ты!

Женщина вдруг залилась слезами. Положив пистолет на стол, она села в угол и спрятала лицо в ладони. Её узкие плачи дрожали, и у Степана сжалось сердце. Опять война, и опять женские слёзы. Подойти, и даже подползти к ней он не решился. Мало ли что.

– Степан, ты меня помнишь? – вдруг спросила она, утерев слёзы тыльной стороной ладони.

– Да.

– Я как увидела тебя, так чуть не закричала, от обиды. Зачем ты пришёл? Зачем!

Степан встал и подошёл к ней. Взял её ладони в свои. Её тонкие холодные пальцы дрожали, и он поднёс их к губам.

– Смотри! – расстегнув манжету, она показала ему опухшее запястье. – Смотри, что это за люди! Нас всех допрашивали, по нескольку дней. Держали здесь. Я чуть с ума не сошла. У меня сын маленький, и мать. И они там одни. Меня, и ещё нескольких человек потом отпустили, а нашего военкома, они… они…

От цыган, снующих по квартирам в поисках наживы, Степан узнал, что в форме лучше из дома не высовываться. Чёрный как смоль, цыган отдал Степану своё пальто в обмен на ватник. За штаны он получил пару буханок хлеба и три банки сайры в томате. Гражданское пальто спасало от пули в спину, но не от голода. Он расстегнул его и укутал широкими полами Юлю. Та прижалась к его груди и затихла.

Когда выстрелы стихли, они ещё минут сорок просидели взаперти. Перед самым их «освобождением» Юля сунула ему в карман шоколадку, да снова взяла в руки пистолет. Пришедший вместе с конвоем мужичок сообщил, что Юрий Петрович погиб. Юля промолчала, Степану было плевать.

В коридоре пахло пороховой гарью и отбитой штукатуркой. Прямо на полу лежало несколько тел, наспех прикрытых брезентом, и Степану пришлось смотреть под ноги, чтобы на них не наступить. Юля шла впереди, закрывая лицо руками и вздрагивая всем телом.

В камере было холодно. Едва не обосравшийся от страха степанов сокамерник сидел на полу под разбитым окном, обняв колени. Увидев, что Степан жив, он кинулся к нему, но тот лишь отмахнулся и уселся в свой угол.

У него не шло из головы то немногое, что Юля успела ему рассказать. Про случившееся в Москве им ничего не говорили, равно как и про то, кто теперь главный, и что теперь будет. Проверив всех и «отфильтровав» ненадёжных, они велели им убрать с формы знаки различия и помалкивать.

Всем, кому было разрешено выходить, стали выдавать сухпаёк, и она, наконец, смогла накормить сына. Ещё она слышала обрывок разговора, что железнодорожное начальство признало новую власть, и теперь с ними за одно, но Степан это и сам видел. А раз так, считай, страна у них в кармане.

– Ты ведь никого из этих не убил? – вдруг спросила она, глядя в его мёртвые глаза с бесконечной надеждой.

– Нет.

– Тогда расскажи им всё. Говори всё, что они хотят услышать. Не спорь, не перечь, и, возможно, тогда тебя отпустят.

– Конечно, – шептал Степан, гладя её по волосам. – Я обещаю.

Он поцеловал её сухие и неумелые губы, и та сначала замерла, а потом стала целовать его так горячо, у Степана заныло внизу живота. Он придвинул стол вплотную к стене и взял её прямо на нём, лишь смахнув осколки на пол. Что-то животное отозвалось в нём на все эти смерти. Ему снова захотелось жизни, хотя бы на один короткий миг. Он не стал спрашивать, хочет ли она этого. Он просто расстегнул её юбку и стащил вместе с колготками, положив грудью на стол. Это было не долго. Он думал, что ей не нравится, но она вдруг забилась под ним и закричала, сладостно. Тогда и он выпустил из себя всё – гнев, страх, жизнь. Теперь пусть делают, что хотят. Теперь и умирать не страшно.


Уснуть в холодной камере не получалось. Ещё жутко хотелось есть, но кормить их никто не спешил. Ближе к ночи, когда холод стал нестерпимым, он стал стучать в дверь и орать, чтобы им дали что-нибудь, чтобы закрыть окно. Его грубо послали, но через некоторое время заложили окно мешками с песком. Вроде стало потеплее.

Наутро исчез их безмолвный сосед. Его унесли ещё до кормёжки, и больше он не появлялся. Под вечер пришли за Степаном.

На этот раз его не били. Новый следователь, незнакомый, задал ему несколько пустяковых вопросов, из тех, что не успел задать старый. Степан отвечал механически.

– Никак не успокоятся, – бросил он уже на прощанье, кивнув в сторону разбитого окна. – Не хотят жить по-новому – заставим.

– Свобода есть осознанная необходимость, –  отозвался Степан, уже в дверях, в конвое.

– Что вы сказали? – следователь остановил их. – Как-как?

– Это Ленин сказал, не я.

Разговорчивый сосед был на месте. Про него, кажется, вовсе забыли. Как только дверь в камеру захлопнулась, он принялся горячо уверять Степана, что их скоро отпустят. Не бьют ведь, кормят. Степан спорить не стал.

Мешки от окна убрали, но было не холодно. Привстав на цыпочки, Степан выглянул на улицу. Всё вокруг побелело. Мелкий, но настоящий снежок припорошил деревья и крыши, и медленно оседал на землю. В доме напротив уцелевшие окна горели янтарём. Боготворят, наверное, новую власть, – подумал Степан с усмешкой. Ужинают, смотрят телевизор, жадно внимая новостям, веря и не веря, что всё, наконец, закончилась. «Никакой больше коррупции, никаких обвалов рубля».

Дверь камеры лязгнула так неожиданно, что закимаривший, было, сосед, дёрнулся, и вскочил на ноги. Степан повернулся. В дверной проём шагнули два солдата с автоматами наизготовку, а следом за ними, чинно перенеся грузное тело через порог, вошёл незнакомый грузный человек в шинели без погон и форменных брюках с красным кантом. И внешностью, и манерой держаться, он напоминал царских генералов из немой чёрно-белой кинохроники. В левой руке он держал листок бумаги, а в правой очки в старомодной оправе, используя их как лупу. Позади него семенил следователь, тот самый, что допрашивал Степана последним.

– Гришин! – гаркнула «шинель», и степанов сокамерник вытянулся по стойке смирно.

– Я!

– На выход.

– Есть! – выкрикнул тот и замер.

– Господин генерал-майор, а как же этот? – прошипел следователь, указывая на Степана. – Я вам про него докладывал.

Генерал устало кивнул. Спрятав листок в карман, он водрузил очки на нос и внимательно посмотрел на Степана. За разбитым окном солдатики торопливо складывали мешки с трупами в кузов грузовика.

– В расход.




Октябрь 2018 г.